"Тайна королевы" - читать интересную книгу автора (Зевако Мишель)

XIV ВАЛЬВЕР КОЛЕБЛЕТСЯ

Остаток этого дня и половину следующего Вальвер и Ландри Кокнар провели дома, предаваясь своим излюбленным занятиям, а именно — разговорам. Вальвер, как и все застенчивые люди, привык держать свои чувства и мысли при себе. В Париже у него не было ни друзей, ни знакомых, кроме отца и сына Пардальянов, которых он никогда бы не дерзнул сделать поверенными в своих сердечных делах, поэтому, заполучив себе собеседника в лице Ландри Кокнара, Вальвер болтал без умолку.

Надо отдать должное Ландри: он выказал себя прекрасным слушателем. С неизбывным терпением внимал он многократно повторенным пылким признаниям своего хозяина.

Впрочем, не станем забывать, что предмет всепоглощающей страсти молодого человека весьма интересовал его, ибо им была Мюгетта-Ландыш. Мы не ошибемся, если скажем, что мэтр Ландри боготворил юную красавицу; про себя он называл ее не иначе как «дитя» или «малышка». Де Вальвер же ни о чем не подозревал и считал, что Ландри выслушивает его многословные признания исключительно из расположения к нему. Одэ принадлежал к тем чувствительным натурам, которые всегда склонны переоценивать значение услуг, им оказываемых, поэтому он был бесконечно благодарен своему слуге; приязнь, какую он с первой же встречи испытал к этому вечному неудачнику, крепла не по дням, а по часам.

А так как Ландри Кокнар вдобавок скрупулезнейшим образом исполнял свои обязанности, ненавязчиво оказывая Вальверу необходимые ему услуги, то немудрено, что между ним и его хозяином царило редкостное единодушие: оба были в восторге друг от друга. В результате после трех дней проживания под одной кровлей им уже казалось, что они знакомы много лет и никогда не смогут расстаться. (Что, как мы убедились, не мешало Ландри Кокнару иметь свои маленькие тайны.)

Вечером в пятницу в условленный час Одэ де Вальвер постучал в дверь дворца Соррьентес. В отличие от мэтра Ландри он прибыл с парадного входа. Дверь мгновенно распахнулась, и он очутился в просторном коридоре, освещаемом множеством свечей, горящих в массивных напольных бронзовых канделябрах. Перед каждой дверью, опираясь на алебарду, застыл страж со шпагой на боку. Повсюду бесшумно сновали слуги геркулесового сложения; несмотря на позднее время, посетителей было много, и слуги, кланяясь каждому в зависимости от его звания, торжественно, словно священнослужители в храме, провожали их в богато обставленные приемные, откуда в урочный час гостей должны были пригласить в кабинет хозяйки дома. Все делалось очень ловко, с быстротой и сноровкой, присущей людям, умеющим ценить свое время и бережно относиться к чужому.

Едва Одэ де Вальвер переступил порог, как к нему метнулся вышколенный слуга. Вальвер назвал свое имя, и его тут же отвели в маленькую гостиную и оставили одного. По пышности убранства гостиная ничуть не уступала коридору. Вальвер был ослеплен внезапно окружившей его роскошью.

— Однако! — пробормотал он себе под нос, стараясь скрыть охватившее его изумление. — Неужели я ошибся и пришел в Лувр? Охрана, стража, дворяне, офицеры, пажи, слуги, лакеи — всех не перечесть! А эта мебель, эти ковры, эти гобелены, эти картины, эти многочисленные драгоценные безделушки! Нет, черт возьми, положительно я попал в Лувр!

Одиночество Вальвера длилось не более минуты. Вскоре появился д'Альбаран, и тотчас же начался утонченный обмен любезностями. Ни разу не запнувшись, Одэ де Вальвер отвечал поклоном на поклон, комплиментом на комплимент, улыбкой на улыбку.

— Я буду иметь честь проводить вас в личные покои ее высочества; принцесса уже ждет вас, — объявил д'Альбаран, завершив церемонии.

И на правах старого знакомого взял Вальвера под руку. Они прошли через ряд комнат, обставленных с той же поражающей воображение роскошью. Ощущая на себе внимательный взгляд провожатого, Одэ де Вальвер хранил на лице выражение полнейшей невозмутимости. Но несмотря на видимое равнодушие, он все более приходил в восторг от увиденного и говорил себе:

«Лучшие мастера из Италии, Испании и Франции отдали плоды трудов своих в эту сокровищницу, лучшие ювелиры не пожалели для нее своих драгоценностей! Я никогда и не подозревал о существовании подобной роскоши; но с каким умением, с каким вкусом расставлены, разложены и развешаны все эти сокровища! Пожалуй, все-таки я попал в Лувр! Нет, клянусь Господом, это жилище самого бога Плутоса! [5]»

В нескольких гостиных толпились посетители в роскошных одеждах; они терпеливо ожидали назначенного им часа и чинно прохаживались, вполголоса разговаривая между собой; среди них бесшумно сновали лакеи. Затем Одэ и д'Альбаран миновали анфиладу безлюдных покоев — тихих и сумрачных. Тишина и полумрак были здесь столь гнетущи, что Вальвер бессознательно замедлил шаг и стал передвигаться на цыпочках, опасаясь невзначай нарушить это мрачное безмолвие. Словно ступив под гулкие своды храма, он тихо отвечал на вопросы своего спутника, страшась услышать собственный голос, отраженный многократным, улетающим ввысь эхом. Впрочем, д'Альбаран первым обратился к нему шепотом.

Наконец они вошли в маленькую комнату, своим убранством напоминающую молельню. Повсюду горели свечи розового воска, источавшие легкий нежный аромат. В широком и глубоком кресле, более напоминающем трон, сидела женщина. О, что это была за женщина!.. Ее красота поражала, завораживала и казалась сверхъестественной. На вид ей было не больше тридцати лет. Ее фигуру облегало ослепительно белое платье из тончайшего льна без единого украшения: очевидно, дама не любила драгоценностей, ибо носила только лишь матово поблескивавшее тонкое золотое обручальное кольцо. Как мы уже писали, ее огромные бархатные глаза смотрели томно и нежно. Черты ее лица были на редкость гармоничны; весь ее облик выдавал давнюю привычку повелевать. Это и была герцогиня Соррьентес; напомним: прежде мы видели ее глаза и слышали ее голос — вот и все.

Д'Альбаран склонился перед ней, словно перед королевой, и произнес:

— Имею честь представить вашему высочеству графа Одэ де Вальвера.

Засим он отступил и скрылся за дверью.

Ослепленный поразительной красотой герцогини куда больше, чем роскошью ее жилища, Одэ де Вальвер поклонился с присущей ему юношеской грацией и, выпрямившись, замер, ожидая, когда она сама обратится к нему.

Герцогиня Соррьентес устремила на него внимательный взгляд своих глубоких черных глаз. На честном и открытом лице Вальвера читалось глубокое восхищение, и восторг молодого человека не оставил женщину равнодушной — в ее взоре мелькнуло удовлетворение. Она улыбнулась — ослепительно и приветливо. Она заговорила; звуки ее голоса изумляли мелодичностью и певучестью. Без лишних слов она перешла прямо к делу.

— Господин де Вальвер, — сказала она, — мой верный Альбаран сообщил мне, что вы свободны и согласны поступить ко мне на службу, если вам подойдут мои условия. Вот что я намерена предложить вам: для начала сумму в пять тысяч ливров на экипировку; две тысячи ливров ежемесячно, жилье и стол в моем дворце — разумеется, если вам будет угодно жить у меня; возмещение всех расходов, связанных с исполнением моих поручений, и, соответственно, вознаграждение за каждое выполненное поручение в зависимости от его характера. Надеюсь, вы будете удовлетворены, ибо с теми, кто мне верен, я умею быть щедрой. Подходят ли вам такие условия?

Одэ де Вальвер был сражен. Ему предлагали две тысячи ливров в месяц — тогда как он стеснялся попросить пять тысяч в год, опасаясь, что его посчитают заносчивым и жадным. Да уж, тут было от чему изумиться. Впрочем, едва ступив на порог волшебного дворца герцогини, юноша только и делал, что удивлялся. Однако он сумел справиться со своим радостным волнением и заявил:

— Вы слишком щедры, сударыня.

— Господин де Вальвер, — строго произнесла герцогиня де Соррьентес, — с такими мужественными людьми, как вы, скупиться не пристало. Так вы согласны?

— Разумеется, сударыня.

— Хорошо. И знайте, что это только начало. Теперь вы можете быть уверены: ваше будущее обеспечено, я сама позабочусь об этом.

— Я смущен, сударыня: вы так добры ко мне.

Герцогиня бросила на него один из своих проницательных взглядов. Она чувствовала его глубокую взволнованность, его готовность дать изрубить себя на мелкие кусочки ради нее, его беззаветную преданность, но на лице ее не отразилось радости. Она была по-прежнему надменна и величественна. Казалось, что она привыкла к фанатичному поклонению окружавших ее людей и еще один волонтер, вставший в их ряды, уже не мог ни удивить ее, ни нарушить ее душевное спокойствие. Она заговорила вновь:

— Д'Альбаран рассказал мне о вашей преданности французскому монарху…

Она не завершила фразы, предоставив Вальверу возможность вставить слово. А может, она просто хотела проникнуть в самые потаенные уголки его души. Молодой человек отозвался сразу:

— И он был прав: я никогда не стану делать того, что может нанести ущерб моему королю!

Резкий и четкий ответ не оставлял никаких сомнений в верности Вальвера своему государю.

Однако герцогиня решила продолжить испытание: улыбнувшись, она спросила:

— Значит, если бы вы сочли, что мой приказ противоречит вашим убеждениям, вы бы отказались выполнять его, отринув таким образом состояние, которое я вам предлагаю?

— Разумеется, сударыня. Лучше прожить всю жизнь нищим, чем предать своего короля. Видите ли, сударыня, я не только не причиню ему вреда своими действиями, но и стану сражаться против всякого, кто попытается это сделать.

Сей ответ прекрасно свидетельствовал об умонастроениях Вальвера. Герцогиня по-прежнему улыбалась, но молчала. Нельзя было понять, сердится она или, наоборот, довольна. Не спускавший с нее глаз Вальвер не мог сказать ничего определенного — столь непроницаемым было ее лицо. И он по-своему расценил молчание герцогини: «Так, значит, она хотела использовать меня против нашего короля!.. О дьявол, опять не повезло! Фортуна наконец-то повернулась ко мне лицом, а мне приходится отворачиваться от нее!»

Но вот герцогиня нарушила свое долгое молчание и с улыбкой произнесла:

— Великодушное бескорыстие и благородная щепетильность еще более возвышают вас в моих глазах и отнюдь не удивляют; я вновь убеждаюсь, что не ошиблась в вас, сударь, а потому желаю как можно крепче привязать вас к себе, уверенная, что вы станете служить мне так же преданно, как и вашему королю.

Слова эти радостью отозвались в сердце Вальвера, и он поклонился в знак согласия. Неожиданно герцогиня заговорила торжественно и сурово:

— Будьте уверены, сударь, что я прибыла сюда именно для того, чтобы споспешествовать благу короля Франции. (Она особенно выразительно произнесла подчеркнутые нами слова.) Поэтому я никогда не заставлю вас действовать ему во вред. Поверьте: все, что делаю я или мои люди, совершается только ради благоденствия короля.

— В таком случае, сударыня, можете располагать мною по своему усмотрению: вы найдете во мне верного и преданного своего сторонника.

— Я это знаю, — бесстрастно ответила герцогиня.

Она повернулась к стоявшему у нее под рукой маленькому столику, написала несколько строк и позвонила в колокольчик. По этому сигналу на пороге возник д'Альбаран и застыл, ожидая приказаний. Не обращая на него внимания, принцесса вновь обернулась к Вальверу.

— В урочное время и в урочном месте я сообщу вам, какого рода услуги мне от вас понадобятся, — сказала она. — А до тех пор вы будете состоять в моем личном штате, и получать распоряжения только от меня. Все, кто находится в этом дворце, обязаны будут подчиняться вам… Кроме д'Альбарана, разумеется, который, как и вы, получает приказы лично от меня; надеюсь, вы с ним будете жить в добром согласии. Напоминаю, что здесь вам будет приготовлена квартира, вы вольны занять ее или же оставить незанятой, по вашему усмотрению.

— Когда я должен приступить к исполнению своих обязанностей, сударыня?

— Как можно скорее. Как только покончите с вашей экипировкой.

— Я завтра же займусь ею, сударыня.

— Послезавтра воскресенье — день, посвященный Господу. Значит, будьте здесь в понедельник утром. Вас это устроит?

— В понедельник утром я буду иметь честь получить ваши распоряжения, сударыня.

Легким кивком головы она выразила свое согласие и, протягивая листок с набросанными на нем несколькими словами д'Альбарану, сказала ему:

— Д'Альбаран, проводи графа де Вальвера к моему казначею, чтобы он выплатил ему сумму, проставленную в этом чеке. Потом ты покажешь графу его комнаты. Прощайте, господин де Вальвер.

И жестом королевы отпустила обоих.

Оба поклонились, словно перед ними и впрямь была королева, и вышли. За дверью Вальвер вынужден был выслушать еще одну порцию комплиментов гиганта-испанца, выражавшего свою радость — похоже, искреннюю — по поводу того, что ему выпало счастье иметь Вальвера своим товарищем. У казначея блистательные мечты Вальвера, кажется, начали сбываться: ему отсчитали ровно пять тысяч ливров полновесными золотыми монетами и сложили их в кожаный мешок. Затем ему выдали еще две тысячи ливров.

— Жалованье за первый месяц всегда выдается авансом, сударь, — с медовой улыбкой произнес казначей.

Две тысячи ливров присоединились к пяти тысячам, то есть были сложены в тот же заветный мешок. Прижимая его к груди и бросая на него умильные взоры, Вальвер вышел от казначея и бегло обозрел приготовленные для него комнаты. Заявив, что он не собирается здесь жить, но при случае непременно ими воспользуется, он все же с удовольствием отметил, что, несмотря на простоту обстановки, эти покои куда удобнее его пристанища на улице Коссонри.

Завершив необходимые формальности, д'Альбаран, чрезвычайно старавшийся проявить себя добрым товарищем, счел своим долгом посвятить Вальвера в тонкости службы, которую отныне тому предстояло разделить с ним, а также познакомить его со вкусами и привычками той, кто становилась его повелительницей. Понимая всю важность сообщаемых ему сведений, Вальвер слушал с неослабным вниманием, тщательно занося в свою Память подробности, казавшиеся ему особенно важными, и по завершении рассказа от всего сердца поблагодарил великана-испанца.

— Ее высочество, — сказал в заключение д'Альбаран, — требует строгого соблюдения дисциплины, В делах службы она не прощает небрежности или рассеянности, и горе тому, кто навлечет на себя ее гнев. Однако, проявив должное внимание и усердие, этих неприятностей легко избежать. К тому же суровость герцогини искупается неизбывной щедростью. Она обещала вам платить две тысячи ливров в месяц, не так ли? На двадцати четырех тысяч ливров в год вполне достаточно, чтобы удовлетворить все прихоти, однако можете мне поверить, что в конце года вы непременно получите дополнительное вознаграждение, которое в худшем случае будет равняться этой сумме. Мне кажется, что когда так платишь, то имеешь право требовать повиновения от всех, кто тебе служит. Прислушайтесь к моим словам, сделайте надлежащие выводы — и вскоре вы будете обладать весьма и весьма приличным состоянием.

Вальвер давно уже произвел в уме простое арифметическое действие, умножив двадцать четыре тысячи на два, однако услышав о необходимости безоговорочно повиноваться приказам герцогини, скорчил недовольную физиономию. Впрочем, он не мог не согласиться с д'Альбараном: сорок восемь тысяч ливров в год дают госпоже де Соррьентес право быть требовательной к своим дворянам.

— Я непременно учту это и постараюсь не вызвать неудовольствия герцогини.

— Но это еще не все, — продолжал д'Альбаран. — Теперь вы можете не бояться козней маршала д'Анкра, который, как я уже говорил, желает погубить вас. Вы стали одним из первых дворян ее высочества и будьте уверены, что принцесса сумеет вас защитить, причем весьма действенным способом.

— О, — беззаботно отмахнулся Вальвер, — что до этого, то я всегда рассчитываю только на крепость мышц и длину клинка.

И он похлопал себя по руке и по эфесу шпаги.

— Я знаю, вы сильны, но у маркиза д'Анкра в руках вся власть, так что он может приказать арестовать вас. Кстати, если он попытается это сделать, не забудьте немедленно оповестить герцогиню. Теперь вы входите в число ее людей, а, значит, становитесь неуязвимым. В этом королевстве никто не имеет права лишить вас свободы… без согласия на то ее высочества.

— Даже сам король? — усмехнулся Вальвер.

— Даже король! — вполне серьезно ответил д'Альбаран.

Вальвер внимательно взглянул на него. Испанец говорил искренне и убежденно. Прекратив смеяться, Вальвер впился в него испытующим взором:

— И все-таки: вдруг приказ о моем аресте отдаст король?

— Ее высочество отправится в Лувр и будет просить отменить его.

— И король отпустит меня на свободу?

— Да.

— А если он откажется?

— Он не откажется…

— А все же?..

— Он не откажется… Не сможет отказаться.

— Ого! Значит, наша хозяйка сильна так же, как Его Величество?

— И даже более. Вы и представить себе не можете, сколь она могущественна.

Задавая вопросы, Вальвер не переставал смотреть д'Альбарану прямо в глаза, поэтому он был убежден, что тот говорил правду. Ошибки не было: великан-испанец твердо верил во всевластие своей госпожи. А так как он не первый год состоял у нее на службе, то, очевидно, у него были для этого все основания.

Вальвер более не настаивал. Поблагодарив своего любезного собеседника, он засунул мешок с золотыми поглубже в карман, завернулся в плащ и вышел из дворца. Снаружи уже совсем стемнело. Вдоль улицы Сен-Никез с одной стороны тянулись укрепления, с другой — одиноко возвышался дворец Соррьентес; сразу же за ним находилась часовня святого Николая. В противоположном конце, ближе к улице Сент-Оноре стоял приют Кэнз-Ван. Между часовней и приютом пролегала стена, за которой скрывались пустырь и примыкавшее к часовне кладбище. К стене кое-где притулилось несколько домишек. Местность была мрачная, словно нарочно созданная для промысла лихих людей.

Вальвер не смотрел по сторонам. Быстро, пружинистой походкой направился он к улице Сент-Оноре, упорно размышляя по дороге о последних словах д'Альбарана. Убежденность гиганта-испанца во всемогуществе герцогини Соррьентес произвела на него неизгладимое впечатление. Юношу охватило странное чувство, и он никак не мог объяснить себе его природу. Вместо того чтобы почувствовать себя увереннее из-за воистину безграничных возможностей таинственной чужеземной принцессы, к которой он только что поступил на службу, он, напротив, необычайно встревожился.

«Однако кто же она все-таки такая, эта герцогиня Соррьентес? — думал он. — Почему я никогда не слышал ее имени?.. Увидев ее в ее собственном доме — Бог мой, как же она красива! — я радовался от всего сердца, душа моя сгорала от нетерпения послужить ей… Откуда же теперь взялись эти мрачные предчувствия?.. Какая ядовитая муха меня укусила?.. Помимо сногсшибательных посулов, которые она мне сделала и от которых я оставил за собой право отказаться, если ее приказы будут идти вразрез с моей совестью, есть еще и неоспоримый факт, а именно: я уношу в своем кармане семь тысяч полновесных золотых ливров. Семь тысяч плюс те пять тысяч, которые я выручу за бриллиантовую пряжку, составят двенадцать тысяч. Двенадцать тысяч ливров — это уже целое состояние… и оно у меня в кармане!.. А я не прыгаю от радости… Какое-то беспокойство гложет меня!.. И все потому, что такой любезный, такой вежливый д'Альбаран — ах, как он любезен, как он вежлив, этот граф д'Альбаран! — уверяет, что его хозяйка, нет, теперь наша хозяйка столь могущественна, что может диктовать свою волю даже самому королю!.. Как же так? Клянусь кровью Христовой, я ничего не понимаю!..»

Вот о чем думал по дороге Одэ де Вальвер. Он был настолько поглощен своими размышлениями, что не заметил, как совсем стемнело, улицы опустели, а из щелей и закоулков стали выбираться всякие подозрительные личности. Вальвер решил подвести итоги сегодняшнего дня:

«Но, право, что это со мной? Ведь у меня нет ни малейшего повода для уныния! Чума меня забери, неужели я стану жаловаться на то. что отыскал способ заработать состояние и попал на службу к хозяину, более богатому, более щедрому и, быть может, даже более могущественному, чем сам король?.. Герцогиня сказала мне: „Я здесь, чтобы споспешествовать благу короля Франции“. Именно так она и сказала, я хорошо запомнил ее слова. Голову даю на отсечение — такая женщина, как она, не станет унижаться до лжи, так что я могу быть совершенно спокоен. И раз мое состояние зависит от ее щедрот, не стоит валять дурака, черт побери!»

Убедив себя таким образом в правильности принятого решения, Вальвер внезапно заметил, что вокруг царит глубокая тьма. Никогда еще ночной мрак не был для него поводом для беспокойства. Это означало, что прежде у него в карманах не водилось столь много денег, как сейчас, когда он возвращался из дворца Соррьентес. Рука его сама потянулась к карману, и он с облегчением убедился, что драгоценный мешок по-прежнему на месте. Затем, покрепче сжав рукоять шпаги, он вышел на середину улицы и быстро зашагал к дому.

К счастью, с ним ничего не стряслось, и он беспрепятственно добрался до улицы Коссонри. Войдя в коридор, от тщательно запер за собой дверь и бегом поднялся по лестнице. Вихрем ворвавшись в квартиру, он, сияя от радости, торжественно объявил:

— Богатство, Ландри! Я принес целое богатство!

— Покажите, сударь.

— Смотри.

Он развязал мешок, поднял его — и на стол пролился дождь золотых монет. Да что там дождь — настоящий золотой водопад.

— И сколько здесь, сударь? — поинтересовался Ландри Кокнар, с удивлением взирая на эту груду золота.

— Семь тысяч, — лаконично ответил Вальвер, весело глядя на изумленную физиономию своего слуги.

— Очень неплохо. Полагаю, это жалованье за первые три месяца?

— А вот и нет!.. Пять тысяч на экипировку и две тысячи — плата за первый месяц службы.

— Что составит двадцать четыре тысячи в год. Клянусь глоткой Вельзевула, недурное начало!

— И это только жалованье, Ландри! А ведь еще будут и дополнительные вознаграждения.

— Которые могут составить?..

— Столько же… если верить словам графа д'Альбарана.

Ландри Кокнар восхищенно присвистнул.

— Ее высочество герцогиня Соррьентес знает, как подойти к делу, — заметил он. — Да, сударь, вы правы: это действительно богатство, самое настоящее богатство.

Подойдя к столу, он запустил руки в груду монет, зачерпнул пригоршню, высыпал ее обратно и застыл, прислушиваясь к мелодичному перезвону и вглядываясь в тускло мерцавший металл.

— Ого! — внезапно воскликнул он. — Испанское золото!

— Покажи! — живо откликнулся Вальвер.

Он взял горсть монет и присмотрелся к золотым кружочкам.

— Все с профилем Филиппа III Испанского!.. Однако это странно! — нахмурился он.

— Почему странно? — в свою очередь, удивился Ландри Кокнар. — Герцогиня Соррьентес — испанка, она привезла золото с собой из Испании и раздает его воистину по-королевски. Не вижу здесь ничего удивительного.

— Ты прав, — согласился Вальвер. — Я никогда не был богат, и, видимо с непривычки, мне в голову лезут совершенно нелепые мысли.

— Если бы герцогиня предложила мне хотя бы четвертую часть этой суммы, — меланхолично заметил Ландри Кокнар, — я бы не стал спрашивать, в какой стране отчеканены ее золотые.

— Ты опять прав. Решительно, у меня помутился разум. Но скажи мне, Ландри, не осталось ли у нас чего-нибудь съестного? Сегодняшние волнения пробудили во мне зверский аппетит. Представь себе, я чувствую, что просто умираю от голода. Что там у тебя осталось?

— Сударь, остался нетронутый паштет и половина пулярки. Еще есть яйца и сало. Я могу приготовить вам отличный омлет.

— Нет, паштета и пулярки будет вполне достаточно.

— Не скрою, сударь, что мне передалось ваше волнение, отчего мой желудок стал настойчиво требовать его наполнить. Я бы не возражал что-нибудь перекусить. А для двоих паштета и кусочка пулярки явно будет недостаточно.

— Да ты, я вижу, настоящий обжора! Что ж, давай, делай омлет. Только положи в него побольше яиц… если, конечно, у тебя их имеется в достатке.

— У меня их целая дюжина, так что не беспокойтесь.

И пока его хозяин рассказывал о своем свидании с герцогиней Соррьентес, Ландри Кокнар раздул тлевший под угольями огонь и изготовил омлет. Оправдывая данное ему прозвище обжоры, он, как и сулил, разбил над сковородкой всю дюжину яиц, не забыв добавить туда еще и добрый кусок сала, предварительно порезав его тонкими ломтиками и как следует потушив. К тому же, пошарив в шкафу, он обнаружил там початый окорок, несколько кусков сочной ветчины, немного сухого печенья и горшочек с вареньем. Вся эта снедь вместе с тарелками и стаканами была с гордостью водружена на стол.

Короче говоря, получился настоящий обед, приправленный четырьмя бутылками молодого божанси и увенчавшийся бутылочкой старого выдержанного вуврэ. После трапезы к Вальверу вновь вернулась его былая уверенность и превосходное настроение, так что он отправился спать с самыми радужными мыслями.

Возможно, обильный обед потребовался ему именно для того, чтобы вновь обрести присутствие духа.