"Синеокая Тиверь" - читать интересную книгу автора (Мищенко Дмитрий Алексеевич)

XI

Баяны все-таки одолели златеницу травами, но глазам Богданко и травы не помогли: так и остался незрячим.

Князь ходил хмурый, словно грозовая ночь. И есть не ел, и за княжии дела не брался. Казалось, и забыл уже, что есть сожженные веси в южных вереях, и есть люди, оставшиеся без крова после тех пожаров, как есть и обязанность подумать об обороне подунайских границ земли своей. Малка понимала все это по-своему и мучилась двойной мукой. Волот только говорит: «Мы все виноваты», – на самом же деле винит только ее. Ведь дома была, не просто обещание – зарок давала, когда уезжал: «О детях и очаге не тревожься, во всем будет порядок». И вот – и дитя недоглядела, и очаг может из-за этого дымом развеяться. Или же сама сгорит в пламени вины и раскаяния. Спасения нет. Уберечь могло только Богданково прозрение.

Малка видела: князь сторонится ее, поэтому и сама старалась не попадаться ему на глаза. И день, и вечер была с сыном, даже к меньшим стала наведываться реже из-за Богданки – полагалась на челядь. За окном буйствовало лето, а Богданко не такой уж ребенок, чтобы не сознавать, сколько соблазнов таилось за окном. Все расспрашивает и расспрашивает обо всем и тянется туда, к теплу…

«Может, его отвезти в Соколиную Вежу? – зародилась у Малки мысль. – Хотя бы на лето. Там и лес буйный, и чистое поле рядом. Дитя будет слышать птичье пение, вдыхать ароматы цветов и трав, оживет сердцем, окрепнет телом. Да, там ему будет хорошо. И бабушка утешит словом-сказкой. У нее их столько, что были бы морем – затопили землю».

Хотела посоветоваться с князем, но вспомнила, каким видела его недавно, и не решилась.

– Запрягайте коней, – велела челяди, – привезите княгиню Доброгневу из Соколиной Вежи. Скажите, с Богданкой плохо, ждем ее.

А пока челядь ездила, в Черне отыскались люди, а в земле Тиверской – дела, которые и князя Волота расшевелили. Первым к нему наведался воевода Вепр.

– Я не тревожил бы князя, – сказал он, – да нет больше мочи справляться с тиверцами: идут и идут посланцы от погорельцев, просят помощи.

– А как я могу помочь? Разве мало вокруг леса или сами не в состоянии взять?

– Говорят, это горе всей земли, всем и надо бороться с ним. Настанет зима, куда денутся люди?

Князь слышит в этих словах правду и умолкает.

– Земле Тиверской тоже есть о чем подумать. Доверчивые мы слишком, полагаемся на частокол вокруг весей, которые именуем городищами, да на добрую волю соседей. А соседи вон что делают! Вежи надо сооружать в Подунавье, и не хуже, чем у ромеев.

– Я согласен с тобой, но согласись и ты со мной, Волот: вдвоем мы не соорудим их. Нужно созывать вече. А вече тогда лишь откликнется на наш клич и пойдет возводить вежи и остроги по Дунаю, когда мы поможем поселянам построить до зимы избы. Это тот случай, когда нам с тобой не к лицу играть в гордыню, ради великого можно побыть и малыми.

– Думаешь?

– Да, Волот.

Помолчал и уже потом согласился:

– Тогда созывай вече, только не раньше зеленых праздников.

– Слушаю, княже.

Воевода видел: не слишком-то склонен к разговорам Волот, а к делам и тем паче. Уходя от него, подумал: надо положиться на время. Зеленые праздники не за горами, но время есть время, оно свое сделает. А сейчас важно, что Волот согласился созвать вече, все остальное можно делать без князя, но вместе с тем его, князя, именем.

Забот хватало: вон сколько гонцов нужно послать во все концы, по всем весям земли Тиверской с грамотой от князя, скольким нужно объяснить, кого созывать и на когда. А Волот все не показывался в городе, среди дружинников. И это не осталось незамеченным.

– Кто бы мог подумать, – шептались между собой мужи, – что горе надломит князя, что боль сердечная возьмет верх над волей и разумом государственного мужа? Был уверен в себе, тверд и решителен, а ныне?..

– Горе и тура делает смирным.

Однако Вепр был не так уж далек от истины, полагаясь на время. Перемены в семье князя произошли все-таки, и не далее первой седмицы. Случилось вроде и немногое: в Черн прибыла вызванная Малкой княгиня Доброгнева и своей добротой и приветливостью разогнала сгустившиеся над княжеским кровом тучи.

– Не горюйте, дети мои, – сказала, – и не казнитесь безвинно. Боги милостивы, а Богданко слишком мал, чтобы прогневить их. Я беру его к себе, буду лечить травами, утренними и вечерними росами, вот и верну то, что отобрал недуг. И Малка с девочками пускай едет! Всем вместе, среди птичек полевых и зверюшек лесных, весело и радостно будет. А утешение не одному возвращало здоровье, возвратится оно и к Богданке, верьте мне.

И так старалась посеять веру в тоскливом княжьем жилье, словно твердо была уверена: вернет она зрение Богданке. И уверенность матери стала той каплей, которая сдвинула камень: она одолела его, Волота, безысходность и сбросила тяжесть с его плеч. Пусть не совсем, но все же князь немного успокоился и стал снова похож на себя. Когда же настало время отъезда семьи из Черна, не доверил челяди, а сам вызвался проводить детей к прадедовскому очагу.

Давным-давно они с братом Остромыслом были не старше, чем сейчас Богданко, рвались к деду в урочище Дубровник, а больше всего – в Соколиную Вежу, что высилась над окраинами. Терем у деда не хуже был, чем этот, в Черне: и высокий, и просторный, а все ж из него не видно всего, что можно увидеть с вежи. Она на шесть ярусов, втрое выше, чем терем, и крепкая-прекрепкая, из мореного дуба. А больше всего детям нравилось, что на каждом ярусе вежа имела бойницы и смотровые окна-щели. Из них просматривалось все урочище, все подступы к нему, не говоря уже о поле. Какое удовольствие было осматривать, какая радость ощущать себя воином, который стоит на страже всей земли. А на самом верхнем ярусе дед Благовест держал своих любимцев – соколов, несколько выводков, и любил охотиться с ними: в лесу – на куниц и белок, в поле – на зайцев и лисиц, на водоемах – на уток, гусей и лебедей. Охотился он и на вепря, и на медведя, даже на тура, однако больше всего любил ловы с прирученными соколами. Поэтому их с братом сердце больше лежало именно к соколам. И кормили их в самой высокой клети, и доставали оттуда, только если дед собирался охотиться. Вежа была излюбленным местом детских игр. Зимой только и было разговоров о Соколиной Веже, о желании податься туда ранней весной. Поэтому дедово обиталище Дубровник получило свое другое название – Соколиная Вежа.

Сколько лет минуло с той поры, где только не побывал за эти годы князь, чего не повидал, а Вежа запомнилась на всю жизнь. И тянет туда, особенно в дни, когда камень ложится на сердце и появляется потребность сдвинуть его. Вот и виднеется уже… От Черна до дедова жилья всего десять поприщ, а такие чудеса встают перед глазами, словно попадаешь в другой мир. Есть здесь широкий дол, поля и поляны среди редколесья, есть и горы, и небольшие возвышенности над долом. А на тех возвышенностях – настоящие леса, густые и непроходимые, как говорил дед, зеленые сторожа Дубровника, потому что скрывают жилье от постороннего глаза. По этому взгорью и шла дедова, а ныне его, Волота, да матери Доброгневы межа. За ней другие урочища и другое жилье, дедово же все в зеленой чаще, из которой один выход – к Черну и к Днестру. Поэтому здесь так уютно и привольно, словно в Вырае, на солнечной поляне острова Буяна.

Волот знал: Вепр справится с тем, что возложено на него – и вече созовет, и в дружине будет порядок. Поэтому не очень спешил в Черн, остался на день в Соколиной Веже, остался и на второй. Слушал детский радостный визг, наслаждался птичьим пением, и успокаивалось, смягчалось сердце, появилась еще большая уверенность в том, что матушка Доброгнева не просто старается их утешить – она верит: не все еще утрачено. А если верит хозяйка древнего обиталища, почему бы не верить и ему? Она же разбирается в травах, в водах и росах, говорит, не одному возвратила зрение. Смотришь, заряные воды и утренние росы возвратят его и Богданке.

Кто знает, остался бы он в Соколиной Веже и на третий день, если бы не примчался гонец из Черна и не сказал: князя ждут послы.

– Ромейские?

– Нет, Полянские.

– И чего хотят?

– Вепр не поведал, чего хотят. Говорил, пусть едет князь, без князя он не может с ними беседовать.

В Черне первым делом выслушал Вепра, а уж потом велел челяди приготовить яства и накрыть в зале столы. Потому как на разговор позвал не только послов из града Киева, но и лучших людей Черна – тех, кто ходит с товарами в чужие земли, и тех, кто умеет строить лодьи и пристанища.

От Вепра он уже слышал: возглавляет прибывших полян ратный муж Гудима, тот самый воевода Гудима, который был предводителем у полян в походе на ромеев еще при отце Яроше. Остальных не знал, но если учесть, для чего прибыли, не трудно догадаться – есть среди них и строители, и кормчие, и те, кто стремился побывать в заморских землях с товарами.

Встреча была теплой. Были и братские объятия, и поцелуи (среди полян, как и среди тиверцев, немало таких, что знали друг друга), и откровенные беседы, по крайней мере до тех пор, пока не сели за столы и не начали разговор, ради которого встретились.

– Князь земли Полянской Острозор, – торжественно начал Гудима, взяв в руки братницу, – шлет тебе, княже, и всем мужам земли Тиверской свой низкий поклон и искреннейшие пожелания добра и здоровья.

– Спаси бог, – поблагодарил Волот. – Как чувствует себя князь Киева и всех полян? Жив-здоров? Твердо ли стоит на восточных границах земли Трояновой?

– Благодарение богам, крепче, чем когда-то. На силу и здоровье тоже не жалуется. Строит Киев, строит и другие города со стороны степи.

– А что степняки? Правда ли, что ходят уже за Днепр, в Полянские земли?

– Ходить не ходят, по крайней мере ордами, а стоянки устраивают неподалеку. Если бы не было угрозы вторжения, разве строил бы князь крепости по Днепру?..

Тиверцы согласно кивали головами.

– Вы оттуда, со стороны степи, обороняйте земли славян, мы отсюда, со стороны Дуная, будем стоять.

Пили за это и провозглашали здравицы, угощались яствами и снова пили. Поляне знали уже, какая беда постигла тиверцев в Придунавье, и не преминули поинтересоваться подробностями: что, собственно, произошло и почему?

– А потому, – Волот ничего не утаивал перед своими гостями и союзниками, – что ромейским воеводам захотелось набить кисы солидами, вот и подались в наши земли за дармовой добычей. Цена на рабов у них на торгах не падает, берут по двадцать солидов за голову. А если этих голов тысячи и тысячи, то почему бы не соблазниться легкой поживой!

– Забыли, выходит, что славяне могут побывать и в их землях.

– Так и есть: забыли.

– А тем, кто забывает, – вмешался кто-то из тиверских мужей, – следует напоминать, что за татьбу рано или поздно придется расплачиваться.

– Да, – поддержали его и тиверцы, и поляне. – За татьбу рано или поздно поведется расплачиваться.

Пили не сыту, что водилась во всех славянских землях, пили янтарное вино из изюма, а вино заметней подогревало кровь, будоражило горячие головы и у тех, кто был обижен ромеями, и у тех, кто сочувствовал им. Гудима видел это и поспешил подняться, попросив внимания и тишины.

– Буду откровенным с вами, братья, – обратился он к тиверцам. – Не напрасно поляне плыли по Днепру к морю, а морем – к Черну, и потому прежде всего хотим сказать Тивери и ее мужам: вы не будете одиноки, если придется воевать с супостатами, которые там, за Дунаем: поляне были и будут с вами, так сказал князь Острозор, так и я говорю.

Тиверцы дружно встали и протянули гостям вином наполненные братницы.

– Слава князю Острозору и люду Полянскому! Так поступают только братья. И народ тиверский не забудет этого.

Вспомнили прошлое, которым гордились, и присягали на верность, и возносили славу братскому единству. Ведь они братья, этого требует дело земли, честь народа славянского и сама жизнь.

Уловив в веселом шуме застолья жалобы о нуждах народа, Гудима снова поднялся и заговорил, стараясь преодолеть шум:

– Пришло время сказать, братья, что именно нужды народа славянского и повелели нам, мужам земли Полянской, сесть в лодью и добираться к вам через бешеные пороги Днепра, затем – бурным морем. Потому что уверены: нельзя нам дальше сидеть на своей земле и довольствоваться лишь тем, что у нас есть. На хлеб и мед, на воск и соблазнительную для заморских гостей пушнину хотели бы взять кое-что и у соседей: железо, паволоки и изделия мастеров заморских. А еще хотели бы научиться у соседей возводить каменные сооружения, города и вежи, чтобы они были крепкими и неприступными, не боялись ни огня, ни железа, чтобы стали твердынями земли нашей и там, по Днепру, и тут, на Дунае. Так ли думаем, братья?

– Так, так! Черн кое-что знает уже, однако и больше знать не помешает. Ромеи вон какие храмы возводят…

– Слышали мы: хотите строить сторожевые вежи по Дунаю?

– Должны, если не хотим допустить опустошения.

– Правда ваша: чтобы не бояться, что враг разорит и опустошит землю, нужно стать на Дунае твердой ногой – поставить там такие же тверди, какие соорудили напротив вас ромеи. И не время ли нам, братья тиверцы, построить если не на Дунае, то поблизости морские пристанища, а в тех пристанищах – лодьи, такие, чтобы и по Днестру ходили, и по морю на них не страшно плыть? Если будут такие пристанища и такие лодьи, мы, славяне, сможем проложить дорогу своим товарам в заморские края, да и из-за моря кое-что привезти. А еще на этих лодьях могли бы ходить на сечу с супостатами не только на Дунай, но и в сам Константинополь нагрянули бы, и не только тогда, когда ромеи пойдут на нас.

Тиверцы притихли, по их напряженным лицам видно было: не совсем понимают Полянского посла или же не верят, что все сказанное им возможно.

– Скажу больше… – Гудима заметил это удивление. – Мы потому и пошли Днепром через пороги, что хотели узнать: сможем ли ходить этой дорогой к морю или нет.

– И что показало плавание?

– Сможем, но путь этот многотруден и опасен. С товарами лодьи не пройдут через пороги, неминуемо разобьются. Кроме того, ассирийские тати промышляют там. Если увидят нас с товарами, до моря добраться не дадут. Вот мы и вынесли после нашего путешествия другое решение: плавание в южные края следует начинать отсюда, с Тиверской земли, если будет на то воля тиверцев.

Волот более, чем кто другой, был заинтересован предложением полянина Гудимы, поэтому смотрел на него очень внимательно.

– Воевода хочет сказать, что товары надо будет доставлять возами в Черн, а отсюда лодьями – за море?

– Можно, княже, и так, а еще будет лучше, если выберем для морского пристанища старую греческую Тиру.

И вновь зашумело, загудело застолье: да, Тира – самое удобное место для морского пристанища. Там лиман, и оттуда можно ходить не только в Мезию и Фракию, но и в сам Константинополь.

– Там должен быть город? – поинтересовался Волот.

– Пока что достаточно острога.

– Значит, и воины там нужны?

– И воины, княже. Такой численности, при такой броне, за такими стенами, чтобы могли защитить наши лодьи и наши товары, а кроме того, чтобы были надежной стражей во всем Подунавье.

– Муж Полянский правду говорит, – подхватил кто-то из тиверцев. – Соглашайся, княже! Будет пристанище – будут и лодьи, а будем иметь лодьи – достанем ромейских татей и в крепостях, и за крепостями. Вот тогда не только Хильбудий, сам император с палатийскими воинами не страшен будет.

Князь Волот наполнил вином братницы гостей, затем – свою.

– Все так думают? – поднялся он за столом.

– Все! Давай, княже, согласие!

– Согласие будет, да есть еще вопрос к послам Полянским: чьим будет это пристанище?

Гудима усмехнулся, но с ответом не замедлил:

– Чьи земли, тому будет принадлежать и пристанище. Поляне, как и уличи, дулебы, надеюсь, останутся довольны тем, что будут иметь в Тире свой угол, свои склады для товаров и свои лодьи. А еще – дозволение на перевоз, на право беспрепятственно ходить с товарами по земле Тиверской.