"Много шума из никогда" - читать интересную книгу автора (Миронов Арсений)

Глава вторая. Вторник

У алыберов не было выбора: в живых всего-то семеро, считая самого купца… Облаченный в тускло желтеющий доспех – дощатая броня поверх долгополого халата, – Саул медленно поднялся из трюма на верхнюю палубу. Даже не пошевелился, пока Дормиодонт Неро обыскивал его. Слегка пошатываясь, будто пьяный, Саул приблизился – оказывается, он почти старик… А ведь издалека казался моложе. Густые темно-серебристые волосы – сухощавая осанистая фигура, иссиня-черная борода (разумеется, крашеная)… темное узкое лицо и острый взгляд – нет, это не купец!

Я заранее сдвинул брови – скорее всего, обвинит в захвате кораблей, потребует вернуть оружие своим соплеменникам… Саул стоял молча, слегка откинув назад крупную голову; в свете факела, который Неро держал у его лица, я не мог различить в этом взгляде никакого выражения – только привычная для горца презрительность приподнятых бровей.

И вдруг он размашисто перекрестился – возвысил к небу голову и прикрыл веки. Когда я вновь увидел лицо Саула, тот уже улыбался – тонкие морщинки лучиками разбежались от глаз.

– Слава Богу! – отчетливо произнес старик на чистейшем греческом языке. – Я знал, что Ты не оставишь меня одного в этом ужасном краю… Слава, слава Тебе, Господи!

Переводчик Неро, услышав, оторопел – факел дрогнул в руке катафракта, всплеснув желтыми брызгами. Неро так удивился, что позволил купцу шагнуть в моем направлении:

– Мог ли я надеяться на такое счастье, доблестный витязь Алексиос Геурон? Мог ли уповать на встречу с тобой в самый страшный момент путешествия! – Купец приближался, все шире разводя руки. – Как ты повзрослел, Алексиос! Как возмужал с тех пор, как я видел тебя в Царьграде добрую дюжину лет назад!..

Остановив встревожившегося Неро движением глаз, я обнял старого алыбера. Обнял с радостью: я не испытывал к легендарному королю Леваниду ничего, кроме искреннего уважения. Неужели я вижу этого человека живым, говорю с ним почти на равных? Тот самый Леванид Зиждитель, мудрый властелин немногочисленного племени горцев-христиан, загнанных в пещеры волнами панмонгольского прилива. Это он – прославленный дипломат и основатель крепких городов, радетельный суверен и преданный защитник истинной Веры, герой многочисленных легенд! На мгновение странный восторг, похожий на любовь подданного к доброму царю, охватил меня. Чувство было настолько сильным, что приходилось специально скрывать его – в конце концов, я теперь тоже князь.

Леванид говорил много, благодарно возводя глаза к небу, избавившему его от некрещеного разбойника Рогволода-Посвиста. Он, кажется, наслаждался эллинской речью – только хриплое смягчение некоторых звуков выдавало иностранца. Леванид вспоминал далекие теплые годы, когда Базилика была сильнейшим из земных царств. Он смеялся, рассказывая, как во время посещения логофисий в Царьграде он видел меня в компании вельможных сверстников: пятилетний племянник базилевса Алексиос Геурон упорно пытался залезть на дядину лошадь, цепляясь руками за хвост… Будучи еще просто младшим из сыновей грузинского правителя Георгия Старого, Леванид приезжал в Константинополь с дипломатической миссией. Он привез базилевсу Льву Ангелу четыреста килограммов золота, бронзы и ценной древесины в точеных распятиях, изящных чашах, монетах и украшениях. Леванид прожил тогда при дворе греческого автократора два года и вернулся на родину с… небольшим куском пергамента. Но пергамент был дороже золота и украшений. Это было послание, написанное рукою самого царя Льва, – Базилика предлагала алыберам вечный мир и союз против Черного Арапина и итильской Когани… С тех пор прошло пятнадцать лет – старый царь Георгий и оба его сына не вернулись из похода на Тигранпалтасар, пограничную крепость Арапина. Леванид взял в свои руки отцовскую державу и затворился вместе с алыберским народом в горах – только там, врастая городами в гранит, можно было укрыться от наступающих восточных орд. Однако… когда-нибудь алыберам нужно вернуться с гор в долины – это Леванид понимал. И он спрашивал у Бога, как это возможно. Он спрашивал, откуда придет избавление от вонючего моря погани, разлившегося по Евразии. Вскоре Леванид понял, что ему ответили. Проснувшись однажды утром, он долго советовался с придворными мудрецами, вспоминая сегодняшний сон – странный и пронзительно-ясный, как рассвет новорожденного дня. Через несколько дней Леванид переоделся в купеческий халат и под чужим именем повел три тяжелых корабля через море на север, к Корсуню, а оттуда к Тмуторокани в устье коганой реки Итиль. Караван купца Саула поднимался вверх по течению несколько недель, и вскоре Итиля не стало под днищами судов – река постепенно сделалась славянской и называлась теперь Влагою. Осталось несколько дней – скоро драгоценный груз будет доставлен в гигантский город Властов, населенный рослыми желтоволосыми мужчинами и широкозадыми синеглазыми женщинами – именно отсюда начнется освобождение от Арапина. Царь Леванид был убежден в этом – у вещего сна не могло быть иных трактовок.

Он говорил, а я слушал, а невидимые в темноте весла постепенно сдвинули переднюю ладью с мели, и оба уцелевших корабля с секретным военным грузом на борту тронулись дальше, вверх по Керженцу. На каждой из лодий по шесть катафрактов – как громоздкие башенные орудия они возвышались на носу и на корме, сжимая в стальных рукавицах арбалеты. Параллельным курсом вдоль берега двигалась еще дюжина всадников – во главе с Александросом Оле. Сквозь чернильное кружево ветвей я всегда мог видеть крошечный желтый светляк его факела. До Вышграда оставалось речным путем не более дюжины поприщ. Уже в полдень я надеялся разгрузить корабли на пристани моей маленькой столицы.

Леванид не торопился рассказывать свой сон в деталях. Но я узнал главное – имя злейшего врага, с которым отныне придется биться всерьез. Главным героем вещего сна был молодой восточный демон Чурила. Я был прав, предчувствуя угрозу, грядущую из монгольских глубин континента: во главе несметных армий Чурила движется из-за гор Вельей Челюсти на запад, на земли славян. Он готовится к роли властителя славянства. Если Чурилу никто не остановит, его торжественный вход в Престол станет первым днем нового порядка. Тогда случится ужасное: в основание главного славянского храма ляжет черный камень Илитор-Кабала, извлеченный из льдистых капищ Большого Вавилона. И многочисленные племена от Буга до Керженца на тысячи лет подчинятся холодному игу.

У Леванида были свои основания беспокоиться о судьбах славянства. Вещий сон убеждал грузинского царя, что у Руси может быть другое, честнейшее будущее. Если силою остановить завоевателя Чурилу, медлительная река времени потечет иначе, по светлому пути! Тогда – именно с севера, из языческих лесистых чащ придет спасение и мир на его родную землю. Неисповедимы пути Господни: сегодняшние варвары, поклоняющиеся многочисленным жестоким богам, – дикие славяне станут со временем великим народом, хранителем истинной Церкви. Это невозможно вообразить… но это так. Только им под силу, спустя годы, укрепить на своей земле Истинный Крест Господень, избрав основами бескрайней своей империи Христову Веру и единодержавную государеву Мощь. Когда-нибудь, набравшись сил, славяне поведут союз соседних племен против Черного Арапина. И перемогут его, и Восток перестанет быть бескрайним, как Аравийская пустыня. Поганое море отступит от подножия алыберских гор. Тогда… подданные алыберского царя снова спустятся в долины, и овцы их будут пить воду из Борисфена, как много лет назад.

Поэтому Леванид оставил народ свой и переоделся в позорные одежды торговца. Единственный способ подарить своим подданным надежду – остановить Чурилу и уберечь славян от восточного рабства, сохранив их души для будущего крещения. Царь погрузил на корабли самое ценное – страшное оружие своих предков, железные камнеметы. Однако многорукие катапульты – не главное. Священный меч святого базилевса Константина Великого – вот что привез Леванид славянам! Драгоценная реликвия грузинских царей, попавшая к ним после разгрома Константинополя… Этот меч, оружие державного крестителя Константина – главный аргумент в борьбе с силами зла. Неотвратимый и последний аргумент.

– Меч? – Я отступил на полшага и осторожно поднял глаза.

– Ну да, меч! Оружие Великого Константина! – повторил царь несколько раздраженно. Мне показалось, ноздри Леванида нервно дрогнули. – Он хранился на передней ладье у покойного воеводы Сандро… Разве вы не находили меча – там, на разбойничьих телегах? Разве… Я отвернулся.

…Леванид еще спал, когда новое утро просветлело над рекой Керженец, и бледно-желтые, почти розовые змейки волнистых отсветов задрожали в парусах, как в огромном неводе. Такая тишина стояла между берегов, что мерный скрип кормила и потрескивание днища разбудили меня. Я оторвал голову от подушки, невесть откуда взявшейся в изголовье скамьи на корме. Сразу увидел спину Дормиодонта Неро – он сбросил рубаху и теперь, свесившись поверх борта, поливал зеленоватой водой из ковша свои плечи, истертые ремнями доспеха. Некоторое время я глядел, как Неро сдержанно пофыркивает и мотает мокрыми волосами, свободной рукой разгоняя ледяную струю по спине… В полуметре от Неро торчком чернела обломанная разбойничья стрела, глубоко всаженная в обшивку – бодрящий сувенир вчерашней битвы.

Вспоминая минувшую ночь, я не удержался от кривой улыбки. Море темного меда да бурдюк с горским вином, который Леванид вытащил из кучи опаленного воинского тряпья под мачтой… Тугой медовый жар и легкое пламя вина разогнали холодные мысли. А поначалу царь Леванид долго не мог прийти в себя. Известие об утрате драгоценного меча повергло его в состояние странного возбуждения – он метался по палубе и пытался отдавать приказания моим катафрактам. Я повелел остановить караван и вновь обыскать место сражения – но тщетны были поиски.

Спустя некоторое время вспышка нервозной активности закончилась – Леванид опустился на скамью под мачтой, ссутулился и судорожно запустил жесткие пальцы обеих рук в бороду – я заметил, что он прячет взгляд. Временами царь что-то бормотал по-грузински и уже почти не разжимал сомкнутых век.

– Нет смысла… – выдохнул он наконец, вновь переходя на греческий. – Путешествие бессмысленно. Остановите корабли… Все кончено – без меча нам не победить летающего восточного демона!

Я не пытался утешать его. Очевидно, меч Константина Великого исчез вместе с Рогволодом. Или – с Берубоем…

Услышав имя Берубоя, царь поднял голову – как? он был здесь? Это какая-то ошибка: Берубой должен ждать его, Леванида, во Властове! Ведь именно Берубоем звали человека, с которым Леваниду удалось установить связь на Руси… Этот связной не был язычником, он был один из тех немногих крещеных славян, которые уже появились в северных лесах…

– Берубой – могущественный дворянин властовского наместника Катомы, его правая рука. – Леванид поднял нехорошо блестевшие глаза. – Он руководит подпольным сопротивлением крещеных славян и организует противостояние Чуриле. Он направлял мне из Властова послания, выражая готовность встретить наш караван на полдороге, защитить от разбойников… Он умеет писать по-гречески, он христианин!

– У меня есть серьезные сомнения на этот счет, – сказал я, вспоминая, как Берубой с озверевшим лицом безуспешно пытался поразить меня каким-то волхвованием. – Подозреваю, он только притворялся христианином в надежде заполучить железные катапульты. А заодно – и меч Константина.

– Твои подозрения напрасны, мой драгоценный Алексиос. – Старый алыбер кратко качнул поседевшей головой. – Да будет тебе известно, что я установил связь с Берубоем посредством золотой цепи. Это невозможно подделать. У Берубоя была золотая цепь. Он – великий человек, надежда славянства! Он – глава первых здешних христиан, о Алексиос! Во всем этом я убежден. Потому что у Берубоя есть золотая цепь. Он – старец, влачитель цепи.

Я отставил чашу с вином в сторону.

– Я говорю об этом с уверенностью потому, любезный сын мой, что сам с недавнего времени ощущаю на плечах своих скорбное бремя старчества, – продолжал Леванид, срываясь в шепот. – После смерти отца моего я принял и влачу цепь алыберских властителей. Теперь я тоже старец, Алексиос!

Коротким рывком длани старец раздвинул крылья жесткого плаща, прикрывавшего плечи, – на груди поверх пестрого купеческого халата внятно просветлел золотой полумесяц. У алыберского царя Леванида была почти такая же цепь, как у меня самого, только звенья потолще и плоские, как чешуя реликтового ящера.

Я вспомнил и эту легенду. Сказание о старцах, влачителях цепи – о сорока каликах, призванных нести на себе бремя совокупного греха каждого из крещеных народов мира.

Молчаливые нищие скитальцы, придавленные тяготой ответственности за прошлое и будущее своего племени… Они редко собираются вместе. Только в самые страшные, искусительные годины сорок калик сообща отправляются в путь, чтобы попасться на дороге очередному царю или богатырю, в чьей душе ангелы борются с демонами и вызревает решение, от которого зависят судьбы мира.

– Что с тобою, дитя мое? – Как ни расстроен был Леванид, он заметил неладное. – Ты нездоров? Выпей этого вина, оно очистит кровь! Господи, помоги… ты побледнел, как языческий истукан!

– Чудесное вино, – сказал я, прижимая к сцепленным зубам холодный, округлый край чаши. В тот миг почему-то не хватило сил признаться Леваниду, что у Алексиоса Геурона тоже есть золотая цепь.

Господи, неужели я – старец?! И призван искупить перед Богом страшные беззакония византийского разврата – схизмы и ереси, блуд и любомудрие, наконец, публичное самоубийство последнего базилевса и его родственников? Боже мой… почему именно я? Я – двадцатилетний щенок, ношу на своих плечах тяжесть рухнувшей Империи! И мне… предстоит обуть железные сапоги скитальца Христа ради…

– Поименуй мне старцев, – из последних сил попросил я Леванида.

И не получил ответа. В глазах потемнело… алыберский царь вдруг уронил чашу – багровые сполохи разлитого вина медленно всклубились в воздух над столом и стали собираться в грозди черных капель – сквозь тихую, завораживающую чехарду винных пятен я прозрел вытянутое желтое лицо алыбера – и удивился, с какой нечеловеческой силой он сжимает мои плечи… Последнее, что помню – гигантский, нереально мрачный фасад старого университетского здания на Моховой – расширяющийся в стороны, стремительно, неотвратимо охватывающий меня флигелями… И зверское, на Петра Первого похожее лицо бронзового Ломоносова.

Леванид еще спал, когда две медлительные лодьи пересекли невидимую границу Вышградского княжества, грузно разворачиваясь черными мокрыми тушами к пристани деревеньки Ярицы – там, на берегу, желтые домики, резвясь в негорячем свете утреннего солнца, как будто выбегали из лесу и стайкой спускались к воде, к привязанным лодкам и массивной скорлупе древнего парома-перевоза. Такая тишина стояла меж берегов, что я слышал, как где-то в голове моей ворочаются, смеясь, корежась и позванивая, обрывки ночного разговора – давеча я выпил слишком много алыберского вина… Дормиодонт Неро, уткнув лицо в сероватый комок чистой рубахи, быстро вытерся, оглянулся на спящих начальников – легко подхватил за край небольшую бадейку, швырнул за борт, вытащил ее, наполненную, наверх, быстро перебирая веревку загорелыми руками, – и опустил, плеснув речной водой через край, на палубу. Высокий князь Алексиос, наверное, скоро пробудится.

А высокий князь Алексиос уже следил за Дормиодонтом Неро из-под опущенных ресниц: высокий князь не хотел окончательно открывать глаза. С небывалой прежде ясностью он ощутил себя на чужбине. На другой планете, в другом времени… Он проснулся не у себя в кабинете (раньше кабинет назывался детской комнатой) на втором этаже двухуровневой мидовской квартиры в доме по Кутузовскому проспекту. Не на жесткой студенческой кровати в комнате номер 702 старого университетского общежития, куда частенько захаживал в гости к Стеньке Тешилову, к Славке Бисеру… И даже не в плацкартном вагоне поезда на Архангельск. Кажется, все это надолго и всерьез – полуголый катафракт, и спящий рядом кавказец с изможденным потрескавшимся лицом испанского гранда, и даже откровенно экзотическая стрела, торчащая из обшивки, изредка подрагивая клочьми оперения… Итак, начался второй день приключений – там, в Москве, я обычно начинаю каждое утро с молитвы. За кого молиться теперь – за ближних моих? За отца, которого там, в прежней реальности 199… года вот-вот вышлют из Англии как персону нон-грата? За… маму? Или за Дормиодонта Неро, за царя Леванида – если они, конечно, вообще существуют в природе! – нет, об этом лучше не думать, лучше проснуться.

И я проснулся обратно в десятый век былинной Руси.

КНЯЗЮ АЛЕКСИОСУ ГЕУРОНУ ОТ ДЕСЯТНИКА ВАРДЫ ГОНЧЕГО

(срочное донесение):

«Высокий князь мой!

Нарочито отсылаю навстречу тебе всадника Харитона Белоликого с важными новостями, известными к полночному часу. Твоего голубя, пущенного с борта лодьи, мы получили. Как ты велел, Харитон будет ждать тебя к рассвету в Ярице.

Получив голубиное послание твое в Тверятиной заимке, я увел дозорный отряд в Вышград, где и поныне находимся. Про столкновение стожаричей из Санды и узолов из Золистой Пахоти тут не слыхано. Встреча рассерженных крестьянских толп ожидалась к вечеру, а посему теперь уж точно перебили друг друга. Напиши, прикажешь ли выслать на место битвы человека учесть трупы.

Варда-десятник».

ЗАПИСКА СРОЧН. КН. ГЕУРОНУ ОТ ВАРДЫ:

«Как сообщили нам, в Вышград из Санды сегодня поздно вечером в эту деревню вошел некий богатырь прозванием Чурила и без боя взял власть над селянами! Сия деревня без единого охранника оставлена была твоим указанием, поскольку десяток Александроса Оле отправлен навстречу алыберским лодьям; мой же дозорный десяток заранее из Санды ушел к Вышграду. По злосчастному совпадению все сознательное мужское население этой деревни также ее покинуло, дабы крамольно воевать крестьян из Золистой Пахоти. В селе остались жены, старики и малолетки. Вошел Чурила в Санду без боя и немедленно учинил небывалое пиршество, повелевая устраивать промеж девок и баб богопротивные содомские игрища с винопитием и диким скаканием вокруг демонских кумиров. Единственный мужчина, дерзнувший противиться Чуриле, был этим злодеем нещадно сожжен на месте заживо. Погибший вступился за одну из девок, страдавшую от Чурилиных домогательств. Он обретался при кухне наварщиком, имя же его было – Пуп.

Варда».

Все-таки я удержался от искушения скомкать в руке жесткий, жестокий берестяной клочок. Признаю мое поражение: чернобородый маг Куруяд, глава Чурилиной гвардии, блестяще разыграл комбинацию. Я поймался на его удочку, как ленивый карась. Да он просто шахматист, этот магистр в иссиня-мрачном плаще! Все, что требовалось от Куруяда, – обеспечить беспроблемное прохождение Чурилы через деревню Санду. То есть: вывести из села мужчин-стожаричей, готовых активно противостоять Чуриле по религиозным соображениям. А также… избавиться от моего греческого гарнизона. Куруяд ставит глупенькому Геурону мат в два хода: утром нанимает дремучих мохлютов разрушить капище божественной старухи Мокоши. К полудню закипает национально-религиозный конфликт – все мужчины Санды, словно загипнотизированные, выступают из деревни на битву с узолами. А князь Геурон, этот иноземный щенок, очертя голову бросается прочь из Санды предотвращать бойню… Браво! Деревня готова встречать Чурилу – тихое стадо женщин, сотни длинноволосых бабьих головок склоняются под ярмо восточного полубога…

Впрочем, даже межплеменной резни не удалось предотвратить мятущемуся князю Геурону – на полпути он встречает странника по имени Берубой и… передумывает разнимать воюющие племена, устремляется на помощь алыберским купцам… Плоды моей гениальной политики – сотни трупов крестьян, две христианские могилки убиенных катафрактов, заживо спаленный наварщик Пуп (бедняга… успел хоть княжьего меда поесть перед смертью). Деревня Санда потеряна. Волшебный меч князя Константина потерян. Усобица племен продолжается. Ни одного плюса!

Однако я улыбнулся, вспомнив, что плюсы все же есть. Два огромных, железных, многоруких плюса в трюмах этих лодий – приземистые страшные пауки алыберских катапульт! Я все-таки отбил их у разбойничьего князька Рогволода. Ха!

Я поднял голову. Ха-ха! Спокойно, любезный враг мой Куруяд. Глупый щенок Геурон наносит ответный удар. Ваше слово, господа камнеметы!

Словно черный ледокол в обрывках обгорелого паруса, посверкивая бликующими дисками византийских щитов на бортах (ага, караван-то под охраной Лисея Грецкого!), передовая ладья раскатилась по наклонной волне к берегу… Кажется – грудью пропорет нагромождения бревенчатых мостков пристани, вылетит мокрым брюхом на песок, как в гангстерском фильме чудовищный «Бьюик» врезается в витрину роскошного супермага и, гордый, замирает в облаке разлетевшейся зеркальной пыли, среди битого хрусталя и медленно провисающих рождественских гирлянд… Но – я уперся в борт руками – весла легли на воду, нехотя погрузились… судно, передернувшись набок, красиво и даже мягко подвалило к свежерубленой пристани. Тяжело колыхнуло, гулко ткнулось бортом… и рыбари у берега уже восхищенно покачивают головами, а дюжий старик-перевозчик, жмурясь против солнца, скептически наблюдает, как соскользнувший с борта Неро легко прыгает по настилам пристани, разматывая бечеву и затягивая на столбах бревенчатого пирса замысловатые морские узлы.

Отправив утомленных катафрактов в деревню за провиантом, я остался вдвоем с десятником Александросом Оле сторожить ладьи. Старый воин вскарабкался на судно по неширокой сходне, привычно оглядел палубу… заметив спящего алыбера на лавке, приподнял грозную полководческую бровь:

– Этот купец, должно быть, царский родственник. Уж больно похож на царя Леванида, даже подозрительно.

– Чутье не обманывает тебя, добрый Оле, – сказал я. – Этой ночью мы спасли жизнь самому государю Леваниду…

Выслушав мой рассказ о подвижническом походе алыберского царя в северные края славян, мрачный Александрос только поморщился слегка:

– Это меня не касается. По мне, будь этот горец хоть Римским Папою – теперь он твой пленник, княже Геурон. Не торопись отдавать ему катапульты… – И тут же, привычно вытянувшись, добавил совсем уж бесцветным голосом подчиненного: – Там, на пристани, тебя дожидает вестовой из Вышграда с ворохом записок от десятника Варды.

Выслушивая нестерпимо красочный рассказ катафракта Харитона Белоликого о Чурилиных ночных бесчинствах в Санде, я старался не глядеть на него. И все же заметил: смуглый темноглазый всадник улыбается украдкой и даже почти презрительно поджимает нижнюю губу. Перебирая в пальцах ненавистные берестяные свитки с дурными новостями, я смотрел в сторону – совсем неподалеку на светлой волне у пристани неловко пошатывался корявый плот с перильцами. От плота куда-то в воду провисал и уходил в направлении другого берега старый размочаленный канат – это был знаменитый перевоз (или, по-местному, «брод») через Керженец на границе Вышградского и Опорьевского княжеств.

На «броде» уже собирались первые утренние пассажиры – здоровый рыжий детина (очевидно, пастух) привел сразу троих лошадей – я невольно загляделся на широкореброго кирпично-гнедого мерина, нетерпеливо похрапывавшего и бешено косившего глазом на незнакомцев. Рослый полуголый пастух едва справлялся – постоянно одергивал то одну, то другую лошадь и явно нервничал. Оно и понятно: такой конь и в Византии стоил бы не дешевле первоклассного годовалого фаря из конюшни базилевса. Что там врут историки, будто у славян не было добрых лошадей?

Харитон Белоликий был неплохой, но навязчивый рассказчик. Стараясь не слушать его, я наблюдал, как на плоту становилось все теснее. Молодая девушка в долгой нечистой юбке, стыдливо кутаясь в платок, привела, поддерживая за локоть, старика-отца – согбенного и дрожащего, также завернутого в невообразимое рванье. И что этому старожилу понадобилось на той стороне Керженца? Его лица я не видел вовсе – а вот девушка, напротив, то и дело крутила головой по сторонам: я видел длинный нос и торчавшую из-под платка смятую светлую прядь.

Очень медленно эта пара приближалась к узким мостам – чтобы попасть на перевоз, им придется пройти шагов десять по скользким доскам… Первый неуверенный шаг старика – Слава Богу, пока не оступился. Я поймал себя на сопереживании: как назло, старику попалась не слишком ловкая проводница – то и дело промахивается крупной, почти мужской ступней мимо сходни, скользит по мосткам… Кажется, уже рослый горбатый старец поддерживает девушку, а не наоборот.

Слепо ткнувшись ногой мимо бревнышка, девка всплеснула руками и – зашаталась, подхватила рукой длинный подол, обнажая по колено сильные загорелые ноги… Я прищурился: ножки у нее были… покрыты густыми темными волосами, как у мужчины. Десятник Оле перехватил мой удивленный взгляд – и через миг был уже на берегу: на ходу выскваживая из ножен короткий рабочий меч, косолапо запрыгал о мосткам, нагоняя старика с девушкой.

Александрос Оле допустил только одну ошибку. Он не успел надеть шлем. Когда до неловкой девки оставалось несколько шагов, крупный старик в грязном плаще замер, резко дернув головой в капюшоне… бурое рванье горбом вздулось на спине, лохматые крылья приподнялись, и – нестерпимо вспыхнула под плащом зеркальная чешуя боевой кольчуги, сотней колючих осколков взыграла на солнце, и плеснуло льдистым серебром по лицу старого катафракта! Черной волной расплескались волосы, хищно оскалились зубы из-под тонких щегольских усов… это был княжич Рогволод в одежде старика.

И княжич Рогволод отомстил десятнику Оле за своих изрубленных разбойников. Мой добрый Александрос не уронил меча – левой рукой зажал растрескавшееся, отекающее кровью старое лицо. А красивое княжье тело Рогволода, окончательно избавившись от стариковского рванья, отшатнулось назад – правая рука взлетела ввысь, и от руки в небо мелькнуло тонкой иглой лезвие заносимого меча. Да и неуклюжая девка рядом тоже неотвратимо превращалась в мужика – разметался платок, отлетела прочь скомканная попона, затянутая на бедрах вместо юбки… Молодой разбойник в темно-зеленой тунике – длинные светлые волосы метнулись на ветру – вскочил на паром, и в руке у него топор. Осталось перерубить канат, и плотик сорвется вниз по течению, за остров, и прочь, прочь к тому берегу, за границу княжества Вышградского!

Отпрыгнув от борта, я бросился туда, где торчит за лавкой хищная лука арбалета. Кажется, я разбудил Леванида – тот быстро спросил что-то спросонья, но я уже возле борта – жесткие зубчики прицела впиваются в кожу скулы. А на перевозе ничего не разберешь! Куда там стрелять? Из-за лошадиного крупа блестит разом взмокшая веснушчатая спина рыжего пастуха, гладкий полудиск разбойничьего топора разом отщелкивает в сторону кусок каната, а кольчатый княжич, сверкая в солнечной игре бликов, с усилием извлекает острое полотно меча откуда-то из шеи старого Александроса Оле… Пальцы стискивают ложу арбалета, и сама собой отослана тяжелая стрела в это мельтешение тел на плоту… Деревянная ложа в уголках кованого серебра туго уходит вбок, увиливая от горячего вектора выстрела, и в полуста метрах впереди, где-то сильно сбоку от точки прицеливания крупным темным пятном плюхает в потный зад роскошной мышастой кобылы. Мелькает багровое злое лицо рыжего пастуха – он прыгает к раненой лошади, рассекая невидимым ножом ремни под седлом…

И совсем рядом в поле зрения врывается выброшенная вперед рука царя Леванида, я слышу: он возбужденно кричит что-то по-грузински. Оборачиваюсь за второй стрелой и вижу его посеревшее лицо – теперь короткая фраза на греческом бьет мне в лицо:

– Там! У пастуха на перевозе! Меч Константина!

Пока тело десятника Оле медленно сползает с мостков в реку, я снова оборачиваюсь и вижу, как нестерпимо желтеет, выглядывая из грязного седельного мешка огненное перекрестие рукояти. Рыжий пастух хватается за оперенный конец моей стрелы, увязшей в лошадином мясе, – скатываются мышцы на голой спине, рядом снова мелькает зеленая рубаха длинноволосого парня, притворявшегося девушкой, – а я смотрю, как из седельной сумки торчит рукоять драгоценного меча.

И отбрасываю арбалет куда-то вбок: прогремев по доскам, он ускальзывает к другому борту. Напрасно ты озираешься на меня, разбойник Посвист, княжич Опорьевский и Жиробрегский. Напрасно косишь темным глазом, карабкаясь через перила на брод. Я не буду стрелять. Я буду воевать тебя.

АЛЕКСИОС ГЕУРОН ДОРМИОДОНТУ НЕРО:

«1. С рассвета сего дня передаю тебе командование десятком покойного Оле. Если исправно послужишь три дня, увеличу жалованье до гривны в день! Советую постараться.

2. С рассвета же мы находимся в состоянии войны с язычниками из соседнего княжества Опорьевского. Доведи cue до всадников, разъяснив необходимость непрестанной борьбы против нехристей. Сообщи также, что князь Геурон поклялся лично отомстить беззаконному княжичу Рогволоду-Посвисту за смерть десятника Александроса Оле.

3. Военные действия открываются занятием пограничной деревни Межа на противоположном берегу реки Керженец. Вражеского гарнизона в Меже нет, поэтому полный сбор объявлять ненадобно, достаточно просто перевезти катафрактов вместе с лошадьми на лодьях через реку.

4. По занятии Межи немедленно приступаем к сборке алыберских метательных орудий. Для синтеза катапульт привлекай местное население Межи, оплачивая каждый час работы ногатой из тех запасов, что найдены на алыберских лодьях. Также задействуй всех алыберских воинов, оставшихся в живых, – пусть руководят работой. (Это не означает, что им нужно вернуть оружие.) Даю тебе два часа, чтобы полностью тончить сборку.

5. У местных жителей нужно купить тягловых лошадей по цене, которую сами назначат (деньги возьмешь там же). Если не ошибаюсь, требуется не менее четырех здоровых лошадей на каждую катапульту, не считая свежей пары для ротации.

6. По завершении сборки катапульт дружину распусти на отдых, выдав по куне на седло. К полудню собери всадников на главной площади Межи в походном доспехе. Туда же следует согнать алыберских воинов, всех здоровых гребцов с обеих лодий, а также человек полста славян мужеского полу, да помоложе. Ровно в полдень выступаем в направлении города Опорье, находящегося примерно в двух часах пешей ходьбы по дороге на запад».

Чтобы отомстить за любимого десятника, катафракты готовы были напасть на кого угодно. Особенно теперь – сытые и отдохнувшие, вдоволь набегавшись за деревенскими девками, они взлезли на посвежевших лошадей, спрятав в седельные сумки тяжелый доспех и подставляя смуглые плечи ласковому северному солнцу. Хоп-хоп! Пошевеливайся, толпа славян с топориками и рогатинами – выдвигайся вперед по дороге на Опорье! Щелк-щелк! – ожили под кнутом сонные приземистые тяжеловозы – и неловкие, колченогие башни камнеметов сейчас дернутся, тронутся… Вокруг снуют молчаливые злые алыберы в своих красных халатах – хрипло ругаются на непонятливых возниц. Два часа эти горцы собирали свои адские машины – что за страсти, право слово! – похоже на сухопутных василисков: плоские, многоколесные железные скорпионы ожили! Затрещали и будто лапами шевельнули – ох! аж шарахнулась прочь крестьянская толпа! Сухо полязгивая сочленениями, страшновато подминая дорогу под занозистое брюхо, под толстые колеса – поползли, звери… Что там сумрачно холодеет сквозь вороненые ребра, под шипастым панцирем – какие-то зловонные внутренности… А сверху, туго притянуты книзу, едва удерживаются на цепях скорпионьи хвосты, камнеметные рычаги с когтистыми лапами. Ух, проклятые алыберы – напридумывали всякой дряни убийственной, а еще христиане! Слава Богу, эти железные чудовища сейчас на нашей стороне!

Стоит ли говорить, как легко население Межи приняло новую власть князя Лисея! Такого заморского ужаса тут еще не видывали – волей-неволей подчинишься. А потом, по слухам, молодой Рогволод не больно-то ловко сходил накануне в разбитву. Говорит, он ранен… А даже если жив – разве одолеть ему греков?

Нет, не одолеть – в этом не сомневался и сам князь Лисей. Двадцать два отдохнувших супермена-катафракта, шестеро алыберов (перед битвой выдам им арбалеты), заслон славянского ополчения… Плюс камнеметы – если с такими силами я не возьму несчастное Опорье, постригусь в монахи, и пусть в Вышграде процветает купеческая республика.

Посвист сам подарил мне долгожданный casus belli84. Как удачно пересеклись наши пути с тремя переодетыми разбойниками, возвращавшимися домой после неудачного дела! Теперь не надо объяснять царю Леваниду, почему я обращаю его катапульты не против Чурилы, а против Рогволода. Необходимо заполучить назад волшебный меч Константина! Без меча не остановить Чурилу, а потому наша дорога пока лежит на восток, к Опорью. И дело тут не в моих эгоистических интересах: разумеется, я нападаю на соседнее княжество вовсе не потому, что хочу новых земель… Вперед, моя маленькая армия! Ползите веселей, тупые железные пауки! – сегодня для вас найдется работа.

Дормиодонт Неро оказался чудесным десятником – едва дружина вышла за околицу, вышмыгнул на легконогой темной кобылке вперед, зубасто улыбнулся: хороша кавалерия! Тряхнул рукой ближнему катафракту: песню! Походную песню – Испола-а, испола-а-а, ангеле василеуса! Хоп-хоп! и вы подтягивайте, славянские пешцы, – учите песни великой Империи… Что за чудное, легкое солнце в этих краях – нежно греет, бережет мою конницу! И царь Леванид повеселел, поскакивая на белой лошади покойного десятника Оле. Щурится на солнце и уже почти улыбается. Не грусти, добрый царь Леванид: вернем твой меч. Так и будем вместе бить поганых – с Богом на восток выступим… И далеко пойдем – вот увидишь.

Не так далеко и прошли – с поприще всего, а дорога устала пыльно ворочаться меж холмов: потекла шире, медлительнее, ровней. Свисток новоиспеченного десятника Неро: объявлен привал, и катафракты, спешившись, нагружают тело боевым доспехом, ремнями стягивая пластинчатые панцири… славяне поят лошадей, Леванид, согнувшись в седле и поглядывая на камнеметы, что-то говорит своим горцам: те стоят взбодрившись, тиская в руках арбалеты. Позади войска – хвост крестьянских телег: там, в обозе вольнонаемные пешцы из Ярицы охраняют связанного раненого парня с разбитой головой – того, что вечор спрыгнул на меня с дерева. Я допрашивал его поутру: едва вернувшись в сознание, несчастный не мог, кажется, припомнить ничего, кроме своего имени: Травень.

Катафрактам разливали алыберское вино. Я направил лошадь мимо телег – в движении было не так жарко. Вот и тело израненного Травеня – ему развязали руки, и теперь он, будто радуясь, разбросал их по сену.

– Не проспался? – по-русски спросил я охранника-славянина, тощего парня в шапке соломенных волос над маленькими насмешливыми глазами. – Испить не просил?

– Кто? Этот? – Соломенный парень ничуть не удивился, что князь говорит по-славянски. – Нее-е… Знай себе кличет Мстиславку Лыковича, разбойничка-то из Стожаровой Хаты. О! Обратно лопочет, только непонятное…

Словно по заказу, сонный Травень мотнул головой и быстро забормотал. Я поспешно свесился в седле, прислушиваясь. И вздрогнул. Раненый, болезненно гримасничая, сказал что-то про… неаполитанского короля. Я сплюнул и, тряхнув головой, дал коню шпоры. С ума сойдешь с этими язычниками – почудится же такое! Эй, десятник Неро! – труби поход: довольно прохлаждаться!

Совсем скоро дорога схлынула с очередного холма в низинку – и вдалеке мы увидели вражеский город. Пронизанный солнцем, выбеленный и горячий, он возвышался на крутом пригорке – грязная суета крестьянских домишек, чуть выше – четкий полукруг земляного вала, блескучая стеклянная вода в нешироком рву и совсем выше: каменные стены, а на угловых бастиончиках – темненькие фишки дозорных… Да, это вам не Санда и даже не мой столичный Вышград, где с грехом пополам строится бревенчатый частокол детинца… Настоящая крепость! Оставалось надеяться, что византийским солдатам приходилось крошить орешки и покрепче.

Нет, мы не стали с гиканьем врываться в посад, терроризируя селян и стремясь проскочить в крепость прежде, чем затворят ворота. Мы не кочевники, но цивилизация. К тому же я не заинтересован в прямом столкновении с осажденными, пусть даже внутри крепости. Мое оружие – камнеметы, и осада едва ли затянется надолго.

Я ничего не понял: поспешно чехардуясь, защелкали арбалеты горцев, и Дормиодонт Неро быстро опустил личину; обгоняя меня, рванулся вперед какой-то катафракт, и только потом я увидел в стороне и очень близко вражеского всадника – совсем черный в контровом солнечном потоке, он мелькнул сквозь пыль, до смешного похожий в профиль на фигурку оловянного солдатика на лошади. Это был дозорный княжича Рогволода – настоящий дружинник: он понимал, что его спасение в скорости, и конь просто ускользнул от взгляда куда-то в пыль. Унося в спине с пяток арбалетных стрел и даже не покачнувшись в седле, разведчик противника исчез среди избушек пригорода – через миг, уже недостижимый, пролетел по мосту в крепость. Катафракты долго ругались и божились, что в злодея всажено никак не меньше десятка стрел… но я понимал, что это русский дружинник. Не жалкий разбойник, не ленивый лучник и не мужик-ополченец, оседающий после первого попадания. Там, в крепости, нас поджидают профессионалы. Я осознавал это и потому приказал немедленно выдвигать камнеметы на огневую позицию – прежде, чем враг решится на вылазку.

Хулиганисто прозвенел боевой рог Дормиодонта Неро, и мое маленькое войско приблизилось к замку. Отсюда я прекрасно видел, как забегали на стенах людишки – изнутри крепости сипло загудела труба, и кто-то нервно заколотил железом о железо. Я не прислушивался. Я смотрел, как мои боевые пауки не спеша выползли на гребень оборонительной насыпи, распялили железные лапы по глинозему и замерли, нехорошо покачивая ковшами катапульт. Грамотно залегли вокруг воины алыберского царя – набросали мешков да бочек: импровизированный редут тут же оброс ощеренными жальцами арбалетов. Царь Леванид спешился и, прогуливаясь меж осадных орудий, с улыбкой наблюдал угловатые фортификации противника… этот небольшой форт даже крепостью-то назвать нельзя: стены тонкие; башен, считай, нет… Кажется, теперь Леванид был в хорошем расположении духа: даже не слишком ругался на медлительных славян, лениво разбиравших на валуны горловину ближайшего колодца.

Снова заколотился набат в лагере осажденных – Дормиодонт Неро, предпочитавший вертеться на своей летучей лошадке неподалеку от начальства, внезапно привстал на стременах, вглядываясь поверх голов в направлении крепости. Народ встрепенулся: мне тоже показалось, что ворота дрогнули, готовые приоткрыться. Через секунду напряженный гул голосов в нашем стане осекся… и мгновенная тишина взорвалась короткими смешками катафрактов: ворота растворились и вражеское войско пошло на вылазку. Я улыбнулся, а Дормиодонт Неро уже хохотал, готовый свалиться с лошади: десяток толстых, неповоротливых крестьян в рваных рубахах, с длинными неуклюжими копьецами в работящих лапах… поистине страшное войско выслал мне навстречу княжич Рогволод!

Лицо Леванида просто вытянулось от недоумения: что же, так выглядят грозные славянские ратники? И этих людей мудрый персидский путешественник Мухаммад аль-Ауфи назвал сильнейшими воинами на земле, предрекая им власть над миром?! Ватага босоногих воителей вывалила за ворота и неширокой цепью двинулась к нам, вытягивая впереди себя что-то плохо заточенное… арбалетчики не могли стрелять, хотя враг давно был в зоне поражения. Они высовывались из-за своих укрытий, чтобы лучше разглядеть эту крестьянскую армию. А я подумал, что с таким отрядом можно, пожалуй, справиться и без помощи катапульт.

– Григорос и Павлос! Удар копьями с правого фланга вдоль цепи с прорывом фронта, – медленно, словно раздумывая, сказал я, повесив на конце фразы обрывок вопросительной интонации (князь Геурон словно советовался с подчиненными, как действовать в столь «сложном» положении). Я сказал, и сбоку от меня два долгих копья опустились параллельно земле. Тяжело попирая глину на разгоне, пара броненосных фарей выдвинулась за оборонительный рубеж. Ударило в лицо отсверками солнечного золота на доспехах. До противника оставалось меньше сотни метров, но это не важно: боевая лошадь разгоняется быстро…

– Дозволь мне с ними! – выкрикнул десятник Неро, и я едва успел ухватить его за тупой конец копья. Два катафракта – вполне достаточно, чтобы развеять эту сволочь. Двойной столб пыли, лучащийся изнутри сталью, накатил на край крестьянской шеренги и, ничуть не замедляясь, двинулся от одной заметавшейся фигурки к другой: Григорос и Павлос не нуждаются в подкреплении. Только… почему так дико завизжала лошадь? Не может быть…

С внезапной ловкостью крайний пехотинец бросился под брюхо греческой лошади, уходя от пронзительного удара копьем – и покатился, невредимый, прочь от жестоких копыт. А второй крестьянин уже взлетает сзади на круп, охватывая за плечи моего катафракта… Я не вижу, как Григорос выскальзывает из седла: сзади накатывает пыльный шлейф… Из бурого облака вылетает куда-то вверх лошадь – почему-то подгибает голову под себя и начинает медленно приземляться набок, пробивая брешь в живой стене славянских воинов… Их не узнать: откуда взялись в руках удобные боевые топоры? И – поздно, слишком поздно затрещали алыберские арбалеты.

Рогволод снова поймал меня на старом фокусе: под драными крестьянскими сорочками – новенькие кольчуги дружинников! Теперь страшная россыпь темно-серебристых фигурок просто летит навстречу моим перепуганным, суетящимся арбалетчикам – полминуты, и заработают скорые русские топоры, плеснет по глине алыберской кровью… А катафракты мои, как назло, стоят врассыпную – так нельзя выводить в контратаку тяжелую кавалерию: покосят всех поодиночке! А собирать всадников в клин уже некогда… Что – самому хвататься за меч?

Царь Леванид задевает меня плечом и пробегает влево. Жаль старика… крикнуть ему, чтобы на коня – и прочь! Что он там возится с катапультами? Все равно камней не успели натаскать нерасторопные славянские работнички: и можно бы ударить по опорьевцам, да зарядить нечем… Возле катапульт паническое мельтешение потных тел – рослый алыбер в треснувшем халате яростно дергает колесо, натягивает метательный канат – мощные лапы с пустыми ковшами рычагов уже дрожат от внутреннего напряжения: сорвать тормоз – и железный скорпион нанесет страшный удар дюжиной своих хвостов! Только – камней все равно нет, а опорьевские дружинники уже в полсотне метров.

Мне повезло – оглянувшись вбок на Леванида, я просто не мог не заметить, что одна из телег обоза, нелепо раскоряченная посреди наших оборонительных порядков, нагружена какими-то мешками… Только потом я понял, почему единственную из множества повозок выволокли поближе к вооруженным катафрактам: на этой подводе везли алыберское серебро, найденное на лодьях. Тяжелые, среднего размера мешки из плотной ткани…

Царь Леванид быстро вскинул на меня взгляд, когда первый увесистый мешочек лег в жадно раззявленную чашку рычага. И – посветлел лицом: короткая команда по-грузински… орудийная прислуга уже ловко перехватывает в руках жесткие, набитые монетами мешки – все десять рычагов заряжены! Отталкивая наводчика, Леванид сам бросается к нагруженной, просевшей катапульте – быстрый взгляд вперед… Кольчужная волна опорьевцев вот-вот накатит, и вражьи дружинники уже перехватывают половчее, двойным хватом, зазубренные секиры…

Оттолкнувшись коленом от железной рамы, Леванид сорвал рычаг. Расторглась цепь тормоза – в воздух отлетели куски звеньев – машина рванулась вперед, выдергивая из глины задние лапы, с характерным сухим треском скорпионьи хвосты разжались… И волна жидкого серебра вспорола воздух! Невидимая смерть, обдав горячим хвостом пыльного ветра, ушла вперед – колючей серебряной взвесью хлестнуло по вражеской цепи! Камнемет ударил по наступавшим прямой наводкой – злые темные пятна, приземистые вражьи фигурки уже наперли на редут, уже почти взобрались на гребень… и вдруг в воздухе здесь и там расцвели фантастические переливчатые султанчики ослепительно белой пыли: это разлетелись холщовые мешки с монетами. Убийственный металл повсюду – миллионы острых светящихся капель вспенили воздух, и кольчуги нападавших вмиг обросли зеркальной наледью: монеты впивались в доспех, рассекая его и превращая в рванье. Будто тесное облако жесткого излучения накрыло нападавших – я увидел, как людей отрывает от земли и сметает прочь невидимая сила: ни стрел, ни копий не было в этом сияющем воздухе. Авангард армии княжича Посвиста уничтожили мелкие серебряные деньги алыберского царя.

Гулко бухнув, камнемет тяжело ударил оземь железным задом и устало замер, вверху лениво заколебались отработавшие свое дело рычаги – совсем как отскочившие рога московского троллейбуса… Алыберы радостно загалдели, и царь Леванид торжествующе вскинул вверх сухие длани: каких-нибудь десять шагов не добежали опорьевцы до наших порядков. Мои катафракты замерли, пораженные невиданной мощью алыберского оружия, – а я отвернулся, чтобы не видеть чуть вдали светлые пятна растерзанных греческих фарей и кровавые тела Григороса и Павлоса. Впрочем… два катафракта за дюжину опорьевских дружинников – это, несомненно, моя победа.

Леванид обернулся и, чуть пошатываясь, пошел ко мне. Я поспешил навстречу – казалось, старик сейчас упадет от изнеможения. Обнял меня за плечи – наверное, из последних сил:

– Я уже подумал, мы все погибнем…

– Слава Богу, великий царь, слава Богу! – Я чуть не расцеловал его старое лицо. – Твои камнеметы сделали чудо… Подумать только, десять дружинников! – это ужасная потеря для противника. Осталось только собрать монеты…

Леванид вдруг выпрямился и, отстранившись, положил мне руку на запястье:

– Никогда. – Черты лица заострились. – Мы не станем собирать эти деньги. Пусть они останутся лежать на поле брани. Пусть их подберут местные жители… Пройдут годы, но люди будут помнить великое сражение под Опорьем, когда союз немногочисленных христианских армий нанес первое поражение язычникам! И легенда о гордых воинах, не жалевших бренного богатства для торжества над многобожием, будет жить в памяти поколений!

Снова как будто закружилась голова: схватившись за Леванидово плечо, я невольно прошептал:

– Господи! Это же… легенда о царе Леваниде! Все как по писаному: былинный царь побеждал врагов, «златом войска смутяще»…

Тряхнув головой, я поднял лицо:

– Да будет так. Деньги останутся на поле битвы. Мы возьмем больше сокровищ, когда ворвемся во вражеский замок. Однако… – Тут я обернулся к вольнонаемным славянам: – Однако нам нужны камни для новых залпов. Поэтому каждому, кто принесет сюда десяток валунов, я разрешу немного пособирать монетки – там, среди вражеских трупов.

Осада продолжалась третий час: противник более не отваживался на вылазку. Очевидно, недавняя битва произвела впечатление на Посвиста – в крепости ужаснулись неведомой силе, уничтожившей внезапно первую дюжину отборных воинов… А я не упустил случая попрактиковаться в баллистике: теперь город обстреливали уже две катапульты, и лишь недостаток крупных камней мешал быстро разрушить стену. По моему приказу поверх стены пустили для пробы несколько горшков с угольями – но, видимо, не слишком удачно: дыма пожарищ пока не видно.

Мои катафракты немного заскучали: я боялся бросать их на штурм до тех пор, пока камнеметы не нанесут врагу возможно больший урон. Дормиодонт Неро приказал поскорее похоронить двух всадников, ставших жертвами предательской хитрости Рогволода. В целях повышения боевого духа войска двенадцать мертвых тел, испещренных серебряными монетами, были демонстративно сброшены в ров, окружавший крепость. Я следил со своеобразного наблюдательного пункта, мгновенно обустроенного на плоской крыше какого-то скотного двора, возвышавшегося неподалеку от нашего стана. Вдвоем с Леванидом мы сидели на этом КП на низеньких деревенских стульчиках и наблюдали действие осадной артиллерии. Я почти чувствовал себя Бонапартом, осаждающим Смоленск: недоставало лишь треуголки и подзорной трубы…

Я был рад обществу алыберского царя, с каждой минутой открывая в нем новые приятные качества. Мне понравился широкий жест с рассыпанным серебром… Этот человек, кажется, доверял мне – возможно, я могу приобрести в его лице верного союзника.

Собравшись с силами, я рассказал о своей цепи. Когда я снял ее и положил на стол, старик замер на шатком стульчике, словно пронзенный стрелой, потом долго и молча перебирал в пальцах веские звенья с четырехконечными насечками, временами приближая лицо и вглядываясь в чернение… Седые волосы свесились на лицо, я не мог видеть выражения глаз. Когда царь вновь посмотрел на меня, это был какой-то другой Леванид. Это был один из сорока перехожих калик – даже пестрый купеческий халат не смутил меня: я словно увидел его в долгих светлых одеяниях молчаливого странника… Путник смотрел на меня строго и грустно: наконец, перегнувшись поверх стола, он вернул мою цепь – снова тяжелый металл бременем охватил плечи. И трижды поцеловал меня в щеки – совсем близко я увидел в темных алыберских глазах плазменные сполохи боли.

– Храни тебя Господь, мой несчастный мальчик, – как-то безучастно, слишком ровным голосом сказал он. – Твоя жизнь будет подвигом страдания. Ты должен забыть о своей судьбе ради искупления несметных грехов Империи Базилевсов, ибо из родственников Императора ты – последний оставшийся в живых. Если бы не нашествие полчищ Арапина, ты взошел бы на престол власти в Царьграде. Увы! Базилика уничтожена навсегда, и тебе придется взойти на престол лишений, венчаться тиарой нищего странничества. Алексиос Геурон! Ты – единственный законный Наследник Империи, но все твое наследство – это грехи и беззаконие твоего народа.

– Но… любезный Леванид! – Я не выдержал и перебил старца. – Ведь я – князь, у меня есть армия, вотчина и крестьяне… Я делаю все, чтобы утвердить в этих местах власть Креста! Более того: как ты говоришь, я наследник Императорского трона… И что же… ты призываешь меня отринуть княжеское призвание и переодеться в одежды странника?

– Ты еще молод, старец Алексий, – почти ласково сказал Леванид. – Пройдет какое-то время, и дорога сама позовет тебя. Ты никогда не сделаешься Императором Базилики – потому что Империя Креста разрушена. Я скажу тебе: забудь о троне. Придется сменить княжеский жезл на посох бродяги. И дорога твоя – это путь молитв о ближних твоих, о твоем народе.

– А эта цепь… ее суждено нести именно мне? Возможно, она попала ко мне по ошибке?

– Это твой крест, старец Алексий.

– Но… подожди минуту! – Я вскочил со стула. – Что, если это ошибка?! – Отступил на шаг. – Ты слышишь: простая ошибка, недоразумение! – Зачем-то вновь сбросил с плеч связку золотых звеньев. – Я почти уверен, что это не моя цепь! Не могу объяснить тебе этого… но убежден!

– Ты можешь снять ее. – Леванид склонил голову. – Можешь опустить ее в землю или бросить в море. Но невозможно забыть о ней. Ты все равно будешь молящимся старцем – и когда-нибудь вернешься забрать свою цепь обратно. Тогда ты вновь возложишь на рамена свои тягостное, но сладостное бремя.

– Помоги мне, Леванид! – Я бросился к нему, охватил за плечи. – Помоги найти истинного владельца Цепи! Это необходимо ради справедливости! Я не могу присваивать чужого, это тоже грех!

Леванид молчал. Будь ты проклят, старый фанатик!

– А как же ты? – Я даже дернул его за рукав халата. – Как ты умудряешься носить такую же цепь и – оставаться при этом царем алыберов? Почему не сменишь тиару власти на венец мученика? Ведь ты не торопишься выйти на дорогу странничества!

– Я уже в пути, – быстро сказал Леванид и как-то смутился своих слов: снова я увидел его раненый взгляд. – Я уже выступил на мою дорогу, старец Алексий. Я знаю, что никогда более не вернусь на родину, в горы. Это мое последнее путешествие… Я видел свою смерть во сне, и она уже вышла навстречу.

Мои локти больно ударились о тяжелую столешницу, и я заплакал, охватив голову руками. Слез не было – плакал быстро, горячо и болезненно, как осужденный на смерть. Плакал от страха: я понял главное – наша затея с серебряным колоколом зашла ужасно далеко. Такими вещами не играют. Не играют! Господи! неужели и здесь, в игрушечном мире, в царстве бабушкиной сказки начинаются какие-то цепи, и старцы, и грехи! Почему нельзя без этого?

И вдруг я почувствовал: нельзя. Без этого не бывает. У настоящего, искреннего творчества есть свои законы, и выдуманный мир обязательно чем-то похож на привычную, «первичную» реальность… Как бы ни кривилась авторская фантазия, повсюду – в виртуальной плоскости книги, кинофильма, видеоигры – всегда у героя будет его Бог и его ближний… Иначе нельзя – только в этом силовом треугольнике зарождается жизнь…

Я не стал пока надевать моей цепи. Просто откинулся на стуле и прислонился к бревенчатым перильцам на краю крыши. Тяжелую роль ты предложил мне, царь Леванид… Но я не привык отказываться от игры.

– Поименуй мне старцев, – повторил я совершенно твердым голосом.

Это был удивительный рассказ: где-то за моей спиной регулярно бухали железные камнеметы, и над головой проносилась очередная порция камней, предназначенная защитникам Опорья. А Леванид не торопясь рассказывал про каждого из старцев в отдельности – словно читал жития святых: с любовью проговаривал имена, тщательно вспоминал названия иноземных городов… Я слушал его, не отводя взгляда. Поначалу мозг напряженно работал, мгновенно ассоциируя сказочные названия с реальными топонимами, имена мифических царей – с именами реальных исторических лиц. Уже через полчаса я не пытался рассовать его слова по логическим ячейкам памяти: просто слушал как необычную сказку, как дедушкин рассказ перед сном…

Старцев было не сорок, а всего двенадцать. Леванид сказал: в полном составе сорок калик появятся на земле лишь однажды, в далеком будущем, чтобы подготовить возрождение Империи Креста, новой Базилики. Сегодня старцев значительно меньше. Их число, должно быть, зависит от тяжести человеческого беззакония. Еще Леванид сказал: лет пятьсот назад, когда христианское человечество было совсем молодо и грехов не накопилось так много – нищих бродяжников было всего четверо… Сегодня их уже насчитывалась четная дюжина:

1. Белун-отшельник, бывший волхв и кудесник, известный прежде под именем Световита, ныне живет в северных лесах за Новградом и молится Богу за грехи языческого славянства.

2. Всеволод-отшельник, бывший князь Властовский, бежавший в леса и принявший христианство после захвата Властова престольцами.

3. Посух-калика, живущий в дебрях Муромского леса и часто странствующий по дальним сторонам земли.

4. Свенальд-варяг, отмаливающий в Престоле грех убийства князя Олега.

5. Леванид Зиждитель, царь алыберский.

6. Саул Росх, пастух из села Бад в роксоланской Овсетии.

7. Обила Серп, воевода града Прилепа в землях србов, ныне возглавляет борьбу тамошних крещеных славян против войск Арапина и Дойчина-воеводы.

8. Симеон-отшельник, живущий в пещере недалеко от Сердце-града.

9. Венозар-богатырь, в Карпатских горах юродивый.

10. Старец Давыд Евсеич, хранитель горы Фавор в Святой земле.

11. Касьян-долгожитель, монах с Афона.

12. Алексиос Геурон, Наследник Императора, он же князь Лисей Вышградский.

Я спросил его, как старцы собираются вместе – ведь они разбросаны по всей земле! Леванид сказал: хранители цепи могут чудесным образом общаться друг с другом, чувствовать помыслы на расстоянии… Если в душе кого-либо из старцев возникает сильное чувство, об этом немедленно узнают остальные: несказанное зрение дается им в этот миг, и они видят за многие поприща… Бывает это редко, только в самые напряженные моменты духовной жизни тех людей, что скованы золотой цепью в единый чувствующий организм.

– Совсем недавно я видел одного из нас… – Леванид поднял лицо, и голос его изменился; исчез привычный тон рассказчика, в интонации шевельнулось живое воспоминание. – Совсем недавно я увидел человека, стоявшего на крутом берегу какой-то реки… Этот человек был разгневан, и лицо его искажено. Я уверен, что это был один из незнакомых мне хранителей цепи! В душе незнакомца творилась настоящая буря. Настолько сильная, что духовное возмущение тут же передалось другим старцам…

Я вздрогнул. Леванид продолжал:

– Это было вчера, во время разбойничьего нападения на караван. Неуловимое изображение на миг возникло перед моим мысленным взором – я увидел разгневанного человека и тут же позабыл о нем: началась битва… – Он задумался на секунду. – Нет, я не знаю имени этого старца.

– Ты ошибаешься, царь Леванид. – Я приблизил лицо и медленно повторил: – Ты знаешь имя этого разгневанного человека, и тебе знакома река, на берегу которой он стоял. Эта река – Керженец, а человека зовут Берубоем.

Сомнений нет: я тоже видел его незадолго до битвы с разбойниками – хотя он был у меня за спиной… Значит, кроме меня, в тот миг его увидели и остальные одиннадцать странников. Этот Берубой, и правда, обладает золотой цепью… но должно ли считать его старцем? Разве может христианин прибегать к демонскому колдовству? Разве вправе так легко убивать – ведь несчастный Травень чудом выжил после схватки с этим «странничком»! Чего стоит одна лишь хитрость с почтовым голубем! А как он пытался заговорить речную воду… Наконец, никогда не забуду зверского взгляда этой собачьей морды – клянусь, что давеча на берегу Берубоевы глаза горели злобным зеленым огнем! Не-е-ет, это непростой персонаж. Неужели – тринадцатый старец? Или вор, похитивший цепь у кого-то из законных владельцев? Слабое, предательское звено в золотой цепи!

Я начинал беспокоиться – солнце уже клонилось к закату, а брешь в стене еще недостаточно широка – да и фигурки опорьевских лучников по-прежнему густо понатыканы на башенках… После очередного удачного залпа катапульт катафракты рискнули было сходить на приступ – но вернулись ни с чем, если не считать густого оперения из вражеских стрел, застрявших в щитах и конской броне. Если до захода солнца я не возьму Опорья, придется начинать мирные переговоры – ночью воины должны отдыхать, а людей слишком мало, чтобы выставлять ночные караулы. Я похаживал взад-вперед по нашей импровизированной террасе и мысленно умолял солнце не так резво перемещаться по небосклону. Царь Леванид застыл на своем стульчике, часто морщась и покачивая головой после каждого залпа: он был убежден, что местные камни недостаточно тяжелы, чтобы быстро разрушить стену…

К счастью, ближе к вечеру подошел небольшой отряд подкрепления от Варды Гончего: Дормиодонт Неро, бешено нахлестывая одуревшую кобылку, подлетел к моему наблюдательному пункту – замахал свободной рукой на запад:

– Свежие силы, высокий князь, свежие силы! Варда прислал своих ребят из Санды!

Я быстро спустился по лесенке и пошел навстречу неуклюжей крестьянской тележке, возникшей на краю горизонта. Повозка медленно, рывками спускалась с холма – я различил два светлых пятна: в закатном солнце поблескивали доспехи катафрактов. Боевых лошадей не было; проклятый Варда прислал всего-то двоих меченосцев!

В сопровождении десятника Неро я пошел навстречу. Шел и думал о том, как все-таки бывают похожи человеческие лица. Даже смешно: там, в повозке, связанный по рукам и ногам, лежал какой-то ободранный нищий славянин с лицом моего московского приятеля Славки Бисерова. Впереди телеги шагали, радостно улыбаясь, два усталых меченосца – Фома и Фока. Посрывали с голов шлемы, опустили, наконец, в ножны напряженные мечи. Они привезли князю Геурону пойманных кудесников из-под Санды. Один из пленников, тощий и рябой парень в обрывках подозрительно знакомого мне темного плаща, злобно косился и скалил мелкие зубы на крестовые хоругви греческого стана. А второй – дюжий верзила с избитым (или испитым?) надменным лицом по-прежнему лежал на куче сена и философически поглядывал в вечереющее небо. Нет, это удивительно: вылитый Мстислав Бисеров: даже страшновато как-то.

И вдруг я вспомнил, что… Славка Бисер тоже лупил вместе со мной в серебряный колокол! Господи… как же я ни разу не подумал об этом? Нас же… нас было четверо – Я, Славка, Стеня Тешилов и Данила-физтех! Что, если их тоже забросило сюда, в этот былинный мир? И ведь определенно зашвырнуло! Тоже барахтаются теперь, бедненькие – ни языка, ни обычаев не зная…

Но все же – нет, не Мстислав. Уж больно крепок и загорел, да и на меня смотрит все так же презрительно… Жаль… очевидно, просто двойник. Я перестал смотреть на пленников: нужно было по-отечески обнять новоприбывших воинов, расспросить о новостях…

– Нет, это просто праздник какой-то, – брюзгливо прогундосил связанный верзила. – Кореша рассекают вокруг в чумовом прикиде, у них модные пальто, спортивные тачки, мобайлы и золотые перстни, а я лежу тут, понимаешь, весь в дерьме, в цепях и веревках!

В этот момент я как раз обнимал Фому. Добрый воин так и не понял, что произошло – почему высокий князь вдруг подскочил как ужаленный? Почему рывком обернулся, и – неприлично широкая улыбка возникла на его благородном, но заметно покрасневшем лице?

– Я, конечно, ни на что не претендую, – продолжал меж тем избитый двойник Мстислава Лыковича. – Кто я такой? Всего лишь старый друг, жалкий неудачник! Обо мне давно пора позабыть, наплевать, насморкать и напукать на меня с высокого пентхауса. У крутых мальчиков свои причуды – они обнимаются, целуются и дружат семьями. А старый школьный товарищ никому не нужен… Он лежит одиноко на телеге. Его не обнимет дружеская ручища, никогда уже не зацелуют мощные губищи братана…

Я медленно подошел к телеге. Клянусь моими катапультами, это он! Дружище Мстислав валялся в куче сена – туловище в крови, солома и перья в волосах, руки вздулись от веревок. Мне показалось, что в голове радостно разорвались в никуда какие-то надоевшие болезненные пузыри назойливых мыслей: разом посветлело на сердце, и радость шипуче разошлась в кровь, как углеводородный джин-тоник! Я не один, я больше не одинок! Вот он, старый друг, огромный кусок моей прежней, московской жизни – уж вдвоем-то мы разберемся с этим мифическим мирком! По-прежнему не в силах избавиться от глупой улыбки, я поднял голову и поглубже вдохнул местный воздух. Кажется, впервые с начала Игры я почувствовал, что он головокружительно богат сладкими травяными запахами…

– Я понимаю вашу реакцию, – не унимался тем временем злобствующий Мстислав. – Нужно посмаковать момент, насладиться собственным превосходством. Кто там призывает разрезать веревки, стянувшие мою слабую грудь? Плюньте ему в глаза, отключите микрофон! Я привык к этим цепям, не трожьте их! Я – жалкий холоп, старый каторжник, рожденный в рабстве… По диким степям Забайкалья-а-а…

Я вправду забылся: поспешная команда по-гречески, и Фома удивленно достает кинжал, чтобы перерезать путы. Мстислава выносят из телеги и опускают на ноги, поддерживая с двух сторон под локти – я могу наконец обнять его! Господи, я просто счастлив видеть эту надменную, отвратнейшую рожу! И наплевать на длинные лица оторопевших катафрактов, с ужасом наблюдающих, как высокий князь дружески приветствует полумертвого язычника… Вам не понять моей радости, глупые самодовольные греки.

– Ну что вы! Что вы, право, ваше сиятельство… – язвительно забормотал Славка, подставляя объятьям жирное тело. – Ну полно вам обниматься… люди смотрят-с! Прямо неловко. Эк выдумали-с: с лакеем на брудершахт целоваться! Генерал, а – безобразники-с…

Я не слушал его – радостно стиснул плечи… Славка болезненно поморщился. Кажется, он был серьезно ранен – одна рука болталась вдоль туловища, а волосы на затылке потемнели от засохшей крови. И все же – серые глаза заискрились, и крупный рот расползся в ухмылку:

– Ба-арин! Ну вот и свиделись! На кого ж ты меня, горемычного, кинул? Дай, заобнимаю до смерти! – Мстислав весело навалился всем своим грязным, окровавленным организмом и тут же отпрянул, распялил конечности и выдохнул, словно отдаваясь полностью в мою власть: – Корми меня, друже Алексис, корми скорее! Любопытно, не атрофировался ли глотательный рефлекс?

Я повел его в лагерь – по пути, перебивая друг друга, мы сгоряча поругивали новую жизнь и делились свежайшими впечатлениями. Пыхтя и зверски попирая заскорузлыми подошвами шаткие ступеньки, Мстислав карабкался впереди меня по лестнице, ведущей на крышу, и громогласно жаловался. По его словам, за пару дней, проведенных в новой древнерусской ипостаси, пришлось собственноручно уничтожить примерно половину личного состава престольской дружины, набить морду двум-трем волшебникам, оттаскать за ухо бога Стожара и повторно заразиться таинственным венерическим заболеванием от незнакомой русалки. Поднявшись на переоборудованную под КП крышу сарая, он замер, созерцая огромный стол, уставленный яствами и полупрозрачными стеклянными сосудами с вином, медом и брагою. Алыберский царь Леванид, совершенно проигнорированный в этой ситуации, замер на своем стульчике, разглядывая необычайного гостя. Я поспешил объяснить царю, что перед ним никакой не бомж и даже не захваченное в плен славянское божество похмелья – всего лишь… мой разведчик, только что вернувшийся с ответственного задания. Профессионал высокого класса и, заметьте, крещеный славянин.

– Тэк-с. Это что за сибаритствующий беженец в халате? – внезапно проговорил Мстислав, когда кусок копченой гусятины в его руках уменьшился и одним глазом стало возможно наблюдать окружающее пространство. – Очень похож на боевого чеченского генерала.

– Скорее на грузинского князя, – поправил я. – Познакомься: Леванид Зиждитель, сын покойного алыберского царя Георгия Старого. Наш верный союзник в борьбе против Чурилы.

– Йа-йа, Тчурилло! – понимающе закивал Бисер, непристойно балуясь продолговатым овощем. – Отшень знакомий фимилия. Отшень злобни motherfucker. Я есть мечтать набить его смазливи морда!

– Исключительно для этой цели царь Леванид и прибыл в наши края. Он привез мощное оружие, изготовленное в горных пещерах лучшими мастерами Кавказа, – железные камнеметы. Переодевшись купцом, царь провез их на лодьях, постоянно отбиваясь от местных разбойников…

– Йа-йа, распойники! – Мстислав понимающе нахмурился. – Это совершенно auwful, кошмар. Некароший партизанен! Я всегда говорить, их нюжно вешать!

– Надеюсь, очень скоро я доберусь до одного из них. Как ты можешь видеть, я осаждаю разбойничью крепость Опорье, где укрылся некто княжич Рогволод-Посвист…

– Рогволод? Я знать этот негодяй. Я есть неоднократно бить его некароший face. Это гуд, гуд! Нужно скорей ломать крепость, нужно вешать that crazy sonofabitch Рогволод!

– … А потом я доберусь и до другого злодея, до твоего тезки Мстислава Лыковича. Он тоже злодействует в местных лесах. Ты не знаком с ним?

– С ним?.. – Бисер замер, часто помаргивая. – Нет, не знаком. Не представилось случая. Ну ничего, это всегда успе-ется, – добавил он с невинной улыбкой.

– Этот Мстилав почти так же опасен, как княжич Рогволод. Мы перехватили человека из его банды в устье реки Сольцы. При нем был почтовый голубь – человек рассчитывал подать Лыковичу знак, как только возникнет удобный момент для нападения на караван нашего доброго союзника царя Леванида… Не исключено, что Мстислав прознал о катапультах и тоже решил отбить их.

– Вот гад!

– Связной Лыковича уже, наверное, пришел в сознание – его везут в нашем обозе под охраной. Хочешь, после ужина я покажу тебе этого человека? Его зовут Травень.

– Травень? Угу-угу, Травень. – Мстислав озабоченно полез обеими руками в блюдо с овощами. – Да! Что ты там говорил про грузинского князя?.. Не отвлекайся, пожалуйста.

– Царь Леванид приехал, чтобы остановить нашествие Чурилы, мечтающего установить на Руси свой демонский порядок по монгольскому образцу. Для борьбы с ним нужны камнеметы и волшебный меч Великого Константина. К сожалению, этот меч был утерян во время битвы с разбойниками Рогволода… Без меча Чурилу остановить невозможно. Нужно найти меч – это самая серьезная проблема на сегодня.

– Меч? Волшебный? Огромный такой, заплесневелый? С серебристыми свастиками на рукоятке?

– Да! Это он, совершенно точно! Ты видел его?

– Ясный пень, видел! У меня и не такие чумовые вещи водились… То есть… я хочу сказать, я его видел… у Рогволода! Да! Недавно встретился Рогволод… ну просто на улице… я смотрю: он идет мимо, а на поясе меч! Ну, думаю, гад! Точно спер где-нибудь…

– Я так и думал. Мне тоже показалось, что волшебный меч находится у князя Посвиста. Я видел похожий меч сегодня утром, когда переодетый Рогволод с двумя соратниками перебирался через реку в районе Ярицы. Втроем они набросились на моего десятника Оле и убили его…

– Ха! Втроем на одного? Неглупо…

– Точно так. Рогволод, с ним еще рыжий здоровый пастух и какой-то субтильный длинноволосый эльф с топором…

– Эльф? С топором? На Курта Кобейна похож?!

– Да-да. Я выстрелил в них из арбалета…

– Ты?! Из арбалета?!! И – попал?..

– К сожалению, промахнулся. Они ускользнули.

– Сволочи. – Выдохнув, Славка плеснул себе еще бражки. – Но ты тоже додумался… в прохожих из арбалета стрелять. Дипломатией нужно брать, дипломатией.

Я заметил, что по мере поглощения овощей Мстислав становился жизнерадостнее. Он разработал свой алгоритм поведения за столом: пальцами левой руки загребал с подноса зелень, попутно опуская свежий пучок в плошку со сметаной, перемещал его на тарелку с блинами, правой рукой опускал на медовую лепешку крепенький соленый грибочек, запихивал начинку в жирный подол огромного блина и поспешно приближал ко рту сочащийся масляным золотом расстегай… Он отвлекался лишь на громыхание катапульт: всякий раз лениво оборачивался посмотреть, насколько размерный кусок отваливался от стены после залпа. Спустя примерно четверть часа Бисер окончательно повеселел: то и дело опрокидывал чаши с брагой и лез целоваться к алыберскому царю, упорно называя его «дорогим Леонидом Георгичем».

– Слышь, Георгич! Иди сюда, блинков поешь, а то совсем с лица потемнел. – Мстислав тяжело поднялся и тронулся к царю, держа на весу клочковатый скомканный блин. До Леванида он не дошел: бухнулся на лавку и блаженно прикрыл веки. – Не-е, я не скажу, что вам… ик! – woops… Что вам тут плохо живется, – с трудом проговорил он, отирая с подбородка медовые сопли. Рука с гигантским блином расслабленно поникла долу, и на пол радостно потекла начинка. – Да вы просто новые русские! Сидят тут в дорогих пальто, все в перстнях, при оружии – и обедают!

– Слышьте, братаны! – Он надул щеки, изображая нового русского. – Меня, чисто, прикалывает ваш быт! Возьмите к себе в братву, а? Я разборки люблю. Будем вместе алюминий на Запад гнать вагонами. Я тоже стану богатый. Куплю себе джипешник, мобайл и отвязную клаву от Версаче.

Славка рывком вскочил – слегка сутулясь и наклоняя бычью голову, медленно тронулся обратно к столу: он заметил мою золотую цепь странника, по-прежнему лежавшую на лавке.

– Эй, братан! – «Новый русский» старательно выпятил в мою сторону нижнюю челюсть. – Да ты весь в голде! Меня, чисто, прикалывает твоя золотая цепь! От Версаче? Хочу такую же, братан! Я покупаю. Или давай меняться. – Мстислав вдруг заметил у самого себя на руке небольшой темный перстенек. – О! Совсем забыл, что я тоже крутой. Смотри: у меня есть, чисто, перстень – от Версаче, пять штук баксов стоит!

Он приблизил к моему лицу кулак с перстнем. Я смотрел недолго на это колечко: темно-желтый магический узор ударил в глаза! Сталью переливались голые ветви волчьих хвостов: два узких хищных тела образовали круг, в котором отчетливо вспыхнул яркий, агрессивный символ огненного пса Семаргла – крылатой собаки бога Траяна.

Я дернул Мстислава за руку и с усилием усадил рядом на лавку.

– Откуда? Где взял? – схватил его за воротник и слегка встряхнул. – Ты знаешь, что это такое? Это же кольцо огненного вука, мифического животного, наделенного фантастической силой!

– Чисто… братан! Я не хочу разборок… – пьяно промямлил Мстислав и стащил колечко с пальца. – Каюсь: у Берубоя взял. Помнишь Берубоя – лох такой позорный, и в ухе серьга? Я ему говорю: «Братан! надо делиться. Гони баксы». А он: «Баксов нет». И разошлись. А перстень остался на память.

Я больше не спрашивал ни о чем. Я вспомнил собачий оскал Берубоева лица – когда он злился, что я не спешу пускать в дело мою конницу. Да, это он: огненный пес Семаргл, посланник и преданный слуга древнего бога Траяна… Он превращается в человека и выходит из Карпатских гор. В человеческом обличье он является к людям, чтобы творить волю своего божественного хозяина. Он выполнит самые немыслимые задания. Он умрет, но вернется домой с добычей. Его сущность – огненный плевок карающего божества, столб разгневанной плазмы! Поэтому так светятся волчьи глаза. Поэтому он пытался убить меня движением руки – не будь этого нательного крестика, струя огня поразила бы меня! Семаргл-Берубой хотел расправиться со мной, как с несчастным Травенем, который лежит теперь в обозе с обгоревшими руками…

Вот тебе и «предводитель крещеных славян во Властове». И с этим крылатым псом, беззаветно преданным языческому богу, мой друг царь Леванид установил контакт по поводу переброски на Русь камнеметов! Неудивительно, что это существо могло отправлять Леваниду корреспонденцию на греческом языке… Он еще не на такие фокусы способен! Итак, Траян выпустил своих Семарглов на свободу! Если верить мифу, их должно быть двое – вук огненный и вук снежный. Первый мне уже знаком – под именем Берубоя он устраивает Траяновы делишки в моих землях… Где снежный Семаргл, левая рука карающего божества, – пока неизвестно. Возможно, тоже где-то рядом… Злобные крылатые палачи, исполнители Траяновой воли, начали свою охоту. Это значит, старый Траян вовсе не так глуп, как все думают. Он пытается играть свою игру. Что ему нужно? За кого он – за Чурилу или против?

Я вскочил и, возбужденно потирая руки, прошел к краю мансарды. Позади с пыхтением и вздохами поднялся дружище Мстислав – подошел и встал за спиной, обиженно сопя.

– Братан, если тебе не нравится мой перстень, давай наликом заплачу! Без вопросов, какие проблемы? Хочешь баксы? Эй, братан! – Измазанная сметаной рука потянула за край моего плаща. – Продай цепь! Что хочешь за нее отдам. Вот ты, к примеру, чего хочешь больше всего?

– Чего я хочу? – повторил я машинально, вглядываясь в бастионы Опорья. – Сейчас я больше всего на свете хотел бы взять крепость до захода солнца. Однако… почти нет шансов.

– Тебе хочется крепость? Эту, что ли? – Бисер выпрыгнул из-за спины, заслоняя улыбающейся рожей панорамный вид на Опорье. – Нет проблем, братан! Славик это устроит. Давай так: я тебе крепость, а ты мне цепь. По бартеру. Лады, братан?

Я молча отстранил его. Мой друг явно устал: нельзя пьянствовать на голодный желудок.

– Обижаешь, братан! У Славика есть завязки! – Неуемный Мстислав выбросил за перила растекшийся блин и замахал обеими ручищами у меня перед носом. – Давай сюда свою цепь – через час будешь сидеть в кабинете Рогволода и угощать сигарой его личную секретаршу! А твои пацаны будут гулять по Опорью и шутливо стрелять прохожих!

– Ладно, договорились, – сказал я успокаивающим тоном, пытаясь перехватить взгляд кого-нибудь из слуг. Славке пора отдохнуть…

Но Бисер был уже в противоположном углу – выдернув из мешка один из запасных халатов Леванида, поспешно накинул на плечи. Ярко-розовое, богато расшитое одеяние торгаша-южанина неожиданно пришлось моему «новому русскому» весьма к лицу. Нашарив в ворохе острого железа какой-то кинжал, Мстислав поспешно отрезал подол халата, превратив платье в злобную пародию на свободный пиджак середины 90-х годов. Закатав узкие рукава и вальяжно распахнув полы, Бисер вразвалку прошелся передо мной взад-вперед и томно спросил, как мне нравится его новый бордовый пиджак.

– Ты пойми, братан: я не могу идти на дело без крутого прикида. Я не лох какой-нибудь! Ну ладно, пора на разборку с Рогволодом.

И откуда взялась эдакая ловкость? – я не успел перехватить его. Издав воинственный хрип, Бисер соскользнул с лесенки как молодой лев – внизу глухо выругался невзначай задетый катафракт, взвизгнула ущипнутая славянка, носившая ведрами воду в княжескую баньку… И тут же стихли гулкие шаги: через пару секунд алый пиджак мелькнул мимо камнеметов… Я зажал глаза рукой, чтобы не видеть, как яркая точка ломанулась через оборонительный вал под самые стены Опорья, под стрелы и камни осажденных…

Я просто сумасшедший! Как позволил ему уйти?! Это безумие: по счастливому случаю встретить в этом аду старого друга и – тут же потерять его… Глупо, по пьянке отправить на смерть! Рядом со мной скрипнул стульчик – это Саул вскочил с места и тоже бросился к краю мансарды. Я открыл глаза и не поверил себе: тяжкие врата Опорья медленно приоткрылись, чтобы впустить человека в огненном куцем халате! Фигурка человечка юркнула в щель между створками, и ворота вновь захлопнулись.

Потом время остановилось. Мы с Саулом боялись переглянуться – время постепенно тронулось, но во внешнем виде крепости ничего не изменилось. По-прежнему били по стенам мои камнеметы, лениво отстреливались опорьевские лучники… Однако мы знали, что Мстислав уже внутри. Прошло всего десять минут, но я словно постарел на полгода, неотрывно вглядываясь в колкий рисунок бойниц и с тошнотворным замиранием сердца ожидая, не полетит ли со стены вниз обезглавленное тело в идиотском красном кафтане…

Я не понял поначалу, что за светлое пятно возникло на верхней кромке надвратной башни. Узкий кусок рваной ткани вздулся на ветерке и бессильно свесился вдоль стены… Что за недобрую шутку задумал Рогволод?

– Святой Николай, да это же порты твоего разведчика… – вдруг прошептал царь Леванид, и я увидел сбоку его изумленное лицо. Господи, неужели они казнили его? Неужели…

И вдруг я разглядел, что именно болталось там, на башне. Мстиславкины штаны – оборванные ниже колен и заляпанные кровью – были привязаны к длинному копью, словно шутовской штандарт… Напрасно перепугался старый алыбер – кажется, во всей сказочной Руси никто, кроме нас с Бисером, не мог понять, что означает сей странный знак. А это был всего лишь белый флаг. Защитники крепости сдавались. Мой друг Славик сдержал слово: Опорье пало до захода солнца…

Вязко расползлись в стороны черные, истыканные стрелами опорьевские ворота, и наружу повалили люди. Впереди толпы неторопливо вышагивал широкий, все более похожий на шкаф, человек в бордовом пиджаке. На нем были совершенно новые, белоснежные штаны, реквизированные, очевидно, где-нибудь на военном складе вражеской армии. Чуть позади, отставая от Мстислава на полкорпуса, на длинных тренированных ногах двигались телохранители – они волокли прямоугольные щиты и постоянно озирались. Я узнал этих ребят: рыжий пастух и длинноволосый эльф – те самые, что встретились мне поутру на пароме.

В самом хвосте процессии я разглядел княжича Рогволода – безоружный, но по-прежнему облаченный в молочно-серебристую броню, он шел медленно, стараясь выше держать гордую голову. Он даже старался улыбаться – уголки черных усов нервно подрагивают, и только болезненное пламя гуляет во взгляде.

– Это похоже на чудо, – прошептал царь Леванид. Я улыбнулся ему и пошел навстречу толпе. Торжествующий Мстилав уже приближался с распростертыми объятьями. Лицо его было искажено гостеприимной улыбкой.

– Леха! – Казалось, он не верил собственным глазам. – Да ты ли это?! Что ж вы, братаны, на пороге стоите? Не стесняйтесь, заходите в гости!

И он с широким жестом обернулся, обеими руками указывая на распахнутые ворота крепости. Мои воины начали медленно, один за другим опускать напряженные арбалеты. Десятник Неро с усилием прикрыл нижнюю челюсть, стащил с головы шлем и сполз из седла на землю. Камнеметы затихли на огневой позиции.

– Знакомься, Леха: моя братва. – Бисер подтащил поближе телохранителей. – Слева – Гнедан, он бывший панк; а это Лито, мой госсекретарь и шеф по избирательной кампании. Да, совсем позабыл! Вон тот бычара, в железе – настоящий княжич, правда бывший. Рогволодом звать.

Рогволод отвернулся. Вокруг него собрались пять или шесть опорьевских дружинников – побросав копья и секиры в кучу перед нашим оборонительным рубежом, они молча стояли теперь, пряча светлые злые глаза и перебирая пальцами бороды.

– Ну что, теперь будем меняться? Помнишь уговор: на золотую цепь… Забирай себе это несчастное Опорье, оно меня не прикалывает, дыра какая-то. Переберусь жить в Жиробрег – вот крутой город. Там пиво хорошее делают и девки задастее…

– То есть как переберешься в Жиробрег?!

– В натуре. – Мстилав вытащил из-за пазухи помятый клочок бересты, наскоро исписанный славянскими резами. – Вот и документ. Протокол о капитуляции, составлен в присутствии представителей сторон военным комендантом, начальником оккупационного корпуса генералом Лито. Читай сам: я по-местному не понимаю. Заодно исправь грамматические ошибки – Лито у меня боевой генерал, а не выпускник филфака.

Я еще плохо читал резы, но предчувствие помогло разобрать главное: Рогволод передавал моему приятелю все свои города, селенья и заставы в пожизненное наследуемое владение. Иными словами, он отказывался от княжества в обмен на снятие какого-то таинственного «заклятвия», тяготевшего по Мстиславкиной вине над несчастным Рогволодом.

– Это фокус какой-то. – Я почувствовал: кровь радостно бросилась к лицу. – Как возможно… за десять минут?! И что за «заклятвие» такое? Ты что, правда его околдовал?

– Нет, просто я очень авторитетный человек. Много денег, крепостей и вооруженных слуг. Но я скучаю среди юных наложниц, фонтанов и бледно-розовых фламинго – для полного счастья не хватает роскошной золотой цепи…

– Постой! – Я вдруг увидел: у него на шее что-то мутно блеснуло из-под красного пиджачного воротника. Я протянул руку и коснулся пальцами серебристого ожерелья… Скользкие холодные чешуйки… и маленькая злобная головка, закусившая собственный хвост. Что-то страшно знакомое…

– Это подарок одной волшебницы, – быстро пояснил Бисер. – У нас был роман: короткий и бурный акт взаимной любви на болоте. Змейка осталась на память. Знаешь, я бы с удовольствием подарил тебе эту серебряную феньку, но почему-то не могу ее снять – там зацепка сломалась, наверное…

Мой взгляд скользнул по узкому тельцу гадючки – легкая сеточка темных морщинок между чешуйками. Ровные, слишком прямые углы, они складываются в ромбы, в треугольники, в грубые древнеславянские символы рожениц, в холодные магические знаки дождя… Это же Мокошь, богиня дождевых змей! Мокошина крепость, мистическое иго могущественной матриарши… такие ошейники находили в групповых захоронениях молодых девушек, принесенных в жертву накануне декабрьского праздника Зицы и Колоты… Металлические кольца плотно охватывали полусгнившие шейные позвонки…

Ухватив пальцами змеючью головку, я потянул ожерелье – нет, держится крепко, не расцепить! Мстислав обиженно вырвался и, отшагнув в сторону, попросил не хулиганить. Все-таки ценная вещь, серебряная, от Версаче.

– Ты не отдаешь себе отчета в том, какую редкостную дрянь нацепил на шею. – Я покачал головой. Сначала Семарглов перстень, теперь – Мокошина змейка… Как ему объяснишь, насколько опасны эти игры с магическими амулетами! Я уже открыл рот, чтобы прочитать Славке небольшую лекцию о вреде волшебных предметов, но – Бисер вдруг широко улыбнулся кому-то за моей спиной.

Это он здоровался с подданными. Вокруг нас собралась настоящая толпа: местные жители приходили в себя после осады и выбирались из города поглядеть на новую власть. Несколько стариков – должно быть, местный совет старейшин – осторожно озираясь на камнеметы, приблизились к нам и начали медлительно, по очереди кланяться Бисеру в пояс. Мой приятель оживился и побежал знакомиться с подданными – я почти потерял его в толпе смущенно улыбавшихся крестьянок, разоруженных опорьевских воинов и городских ремесленников, поспешавших задобрить нового князя подарками. Мстислав, на мой взгляд, немного переигрывал: жадно откусывал от каждого преподнесенного пирога, обнимал купцов, тискал за руку опешивших оратаев и не упускал шанса взасос поцеловать очередную девушку с цветочным венком. Он наслаждался своим триумфом. Шкуры белок и куниц, бочонки с медом, свежевыкованные мечи и прекрасные опорьевские кольчуги, добротная конская упряжь – целые горы подарков! Мстислав уже произносил речи о текущем моменте. Он делал себе политический капитал, он создавал имидж руководителя нового образца. Его подняли на руки, взгромоздили на телегу, как на броневик, – телохранители щитами отпихивали восторженных горожан, а новый князь, перевешиваясь поверх щитов, протягивал людям руки, смотрел им в глаза и говорил о прекрасном завтрашнем дне обновленного Опорья…

– Мой народ! Цели и задачи нового правительства… – Зычный голос разносился над головами подданных, разгоняя по поверхности народного моря широкие волны оживления. – Установить порядок… и чтобы бандитам было страшно! Власть мафиозных авторитетов свергнута… да здравствует антикриминальная революция 17 июня!

Старейшины инстинктивно улыбались и кивали. Купцы потрясали кулачищами, призывая покончить с разбоем и прочими формами организованной преступности. Крестьяне шумели, девушки потихоньку начинали повизгивать. Возле телеги образовалась группа поддержки. Мстислав душил в объятьях очередного старейшину и обещал снизить цены на пиво.

Все это надо было видеть. Я устало опустился на кучу валунов возле камнемета и попросил Неро принести воды. Царь Леванид подошел и дружески похлопал меня по плечу. Сел рядом, с улыбкой поглядывая на толпу веселящихся горожан.

– Должно быть, народ не слишком любил прежнего господина, – усмехнулся я. – Надеюсь, новый князь не будет заниматься грабежами и разбоями, подобно Рогволоду-Посвисту…

– Я надеюсь также, что он вернет мне меч Константина Великого, незаконно присвоенный его предшественником, – задумчиво и как-то неуверенно сказал Леванид. – Иначе нам придется брать город заново.

К заходу солнца Опорье было полностью очищено от вооруженных сторонников бывшего князя. Как я понял из сбивчивых объяснений Мстислава, Рогволод вместе с наиболее преданными соратниками обязался до полудня следующего дня покинуть пределы своей бывшей вотчины. Я догадался, что мой друг был каким-то образом связан с разбойниками и обладал необъяснимой властью над психикой Рогволода. Очевидно, ему удалось шантажировать Посвиста, который, лишившись княжества, теперь вынужден был пополнить ряды князей-изгоев. Этой публики на Руси было немало в любые времена. Затаив зло, он переберется в Тмуторокань или же займется грабежом на Прямоезжей дороге… мечтая разбогатеть и когда-нибудь возвратиться в родные земли с большой армией – вернуть свое княжество.

Меня поразило, что из всей опорьевской дружины лишь двенадцать человек согласились служить новому князю Мстиславу. Обычные бандиты, готовые драться за хлеб, вино и постель. Они не задумывались о том, имеет ли кухаркин сын Мстиславушка какие-либо права на княжение. Широкая улыбка Бисера и не менее широкий характер понравились этим разбойникам – вместе с рыжим Гнеданом и слепым Лито они составили немногочисленную дружину новоиспеченного князя. Мстислав немедленно придумал для своего спецназа гордое название – «Warrior Froggz» («Боевые жабы»).

«Боевые жабы» были вооружены теперь не хуже моих катафрактов – в захваченной крепости обнаружился внушительный арсенал: добрая сотня топоров и копий, много луков и стрел – это разбойничье оружие особенно жаловал Посвист. В княжеской горнице был вскоре найден и золотой меч Константина – он лежал посреди огромного дубового стола – кажется, никто так и не дерзнул хотя бы раз выдвинуть страшный клинок из ножен. Радости Леванида не было конца – старик прижал меч к груди и несколько мгновений молча простоял среди княжих палат в обнимку с оружием. А потом я слышал: он вполголоса бормотал что-то по-грузински, должно быть, благодарственные молитвы.

Я порекомендовал Мстиславу не отбирать лошадей у дружинников Рогволода: так они быстрее уберутся прочь. Великодушный Бисер разрешил Посвисту оставить при себе кое-какое оружие (плеть и довольно острый охотничий ножик), а у воинов отобрал все, кроме кинжалов. Рогволод, страшно бледный и с прежней ненормальной улыбкой на бандитской физиономии, нервно ходил по двору, пока дружина запрягала лошадей, – он уехал, не проронив ни слова. «Я уверен: этот человек желает отомстить тебе и мне», – сказал я Мстиславу, когда вереница всадников скрылась за холмом. Мстислав, кажется, не придал моим словам никакого значения: в эту минуту он вслух расхваливал внешние данные купеческой дочки, с которой успел познакомиться.

Он хотел устроить в городе пир на всю ночь и уже приступил к составлению праздничного меню, но я решительно высказался против. Захват Опорья – неплохой повод для пирушки, но сейчас нельзя останавливаться на достигнутом. Этот город только формально считается столицей княжества – главной целью наших завоеваний на текущем этапе может быть только Жиробрег, настоящая жемчужина восточного пограничья, богатый купеческий городище. Жиробрег – это стратегическое господство над всем регионом, это слияние Влаги и Керженца. Властитель Жиробрега сможет запереть на замок речные ворота всего Залесья, положить золотой ключик в карман и требовать большие деньги за вход с многочисленных купеческих караванов. Жиробрег – воистину «жирный берег». Сейчас, в смутный миг междувластия, этот лакомый кусок может урвать кто угодно. Поэтому единственно правильное решение – оставить в Опорье небольшой гарнизон, а остальную дружину немедленно поднять на конь – и на восток, к Жиробрегу! Только там, в крепости купеческой столицы, мы сможем вполне расслабиться и вспомнить о смородиновом меде…

Мстислав слушал меня, угрюмо пережевывая жесткий хвост сушеной таранки, найденный (наряду со жбаном неплохого опорьевского пива) в горнице Рогволода. Бисер возлежал теперь на огромной леопардовой шкуре, покрывавшей княжескую гряду и доставшейся прежнему хозяину, скорее всего, в результате очередной разбойничьей акции. Врожденное барство помогло моему другу быстро освоиться в княжеских апартаментах: в своем бордовом пиджаке, с тихой улыбкой на помятом лице он сильно напоминал крестного отца всей криминальной братвы столичного микрорайона Южное Пырлово. Принцип объективности повествования требует, в частности, заметить, что левой рукой Бисер обнимал не столь стройный, сколь горячий стан невесть откуда взявшейся улыбчивой блондинки с золотистыми лентами в косе. Блондинка игриво пыталась ущипнуть Мстислава за нос розовыми пальчиками, а Мстислав в отместку щекотал ее крепкую хохочущую грудь, подрагивавшую под легкой тканью сарафана.

Мои агрессивные планы в отношении Жиробрега отнюдь не привели князя Опорьевского в восторг. Бисер отбросил таранку и не слишком бережно опустил блондинку со своих колен куда-то на пол.

– Хорош грузить, Леха! – взмолился он. – Ты зануда. Сколько можно в седле штаны протирать? Какой еще Жиробрег: ночь на дворе! Подумай об обмене веществ! Ластя, золото мое, ступай объясни дяде Леше, что такое обмен веществ.

Ластя, поправив пшеничного цвета челку над влажными глазами, с интересом посмотрела в мою сторону, но я остановил ее взглядом.

– Ты сам говорил, что в Жиробреге девки краше опорьевских. – Я попробовал схитрить. – Признайся, что соврал.

– Нет, правда! – Мстислав мечтательно прикрыл глаза. – В этом Жиробреге, по слухам, есть одна вдовая мельничиха… Очень ничего. Баба в теле, но якобы чрезвычайно… спортивная.

– Поехали, проверим. – Я поднялся, затягивая на поясе перевязь меча. – Очень уж я мельничих люблю. Заодно и на город посмотрим…

В начале июня темнеет поздно – оранжевый диск только самым краешком прижег сизые холмы на горизонте, когда ударный кавалерийский отряд вырвался из Опорья и покатился по дороге на Жиробрег. В крепости остались катапульты, алыберские арбалетчики, греческие пешцы-меченосцы, а также крестьянское ополчение. Я посадил в седла катафрактов, а Мстислав поднял по тревоге ужасный десяток «боевых жаб»: увешанная оружием с ног до головы, эта новая дворцовая гвардия князя Опорьевского неслась впереди, постоянно трубя в рожки и зачем-то пронизывая воздух диким воинственным визжанием. Мои греки поначалу с недоумением косились на новых союзников, однако вскоре перестали обращать внимание на их выходки (как-то: удалое срубание с лету толстых древесных веток и задорное тыканье друг друга тупым концом копья). Только я долго не мог привыкнуть к их необычному штандарту (грязные порты Бисера, которыми он давеча махал мне с башни, извещая о капитуляции Рогволода).

Возле самого Жиробрега Мстислав покинул нас: зачем-то прихватив с собой рыжего Гнедана, повернул в сторону уютной водяной мельницы, темневшей чуть в стороне от дороги. Некоторое время Бисер уговаривал меня составить компанию и поглядеть на очаровательную мельничиху, но я лишь пожелал ему приятного вечера и сообщил, что около полуночи буду ждать его в городском гостинце для важной беседы.

Жиробрег и впрямь был прекрасным городом: мы пронеслись по вечерним улочкам как колючий угольный ветер, но я успел заметить крепкие купеческие особнячки с огоньками лучин в огромных окнах, даже ощутил кислые ароматы, стелющиеся по улицам от многочисленных, круглосуточно работающих пивоварен и кожевенных мастерских… Вот настоящая столица княжества – город-труженик, город-богатей!

Разгоняя собак и повергая в ужас случайных прохожих, цепеневших при виде нашего смешанного греко-фашистского воинства, отряд прогрохотал по мосту к крепости – охрана успела затворить ворота, и уже несколько стрел сразу ударили в конскую броню… Однако… десятник Лито, этот слепой помощник моего Мстиславушки, протянул в узкую щель бойницы кусок бересты, насаженный на острие копья. Это было письмо, начертанное собственноручно Рогволодом-Посвистом и приказывавшее подчиниться новому князю Опорьевскому – Мстиславу Лыковичу и его наместникам. «Боевые жабы», бывшие дружинники Рогволода, подтвердили подлинность документа выкриками вроде: «Эй, брат Гремята, отворяй ворота! Почто своих не признаешь?» Опешившим жиробрегским дружинникам оставалось только подчиниться – все это было удивительно, но походило на правду: не будь на то воля Рогволода, разве позволил бы он вражеской армии пройти через все княжество до самого Жиробрега?

И ворота открылись. «Боевые жабы» Мстислава вошли в крепость как настоящие завоеватели – эти медные всадники с обнаженными тусклыми клинками и зубастыми улыбками на рожах шумно и пыльно растеклись по узким улочкам гостинца, разогнали по темным углам привратников, сторожей и прислугу… И вот – уже повсюду вспыхивают жадные, темно-оранжевые огни факелов, заплясали скользкие, ловкие тени! Город взят! – со звоном разлетается цепь на дверях посадниковой конюшни, и трещит дверной косяк под напором жесткого стального плеча, хриплым человеческим голосом вскрикивает собака и уползает прочь с длинной стрелой в ребрах… Ржавым кинжалом поддет крючок на ставнях, и с улицы уже заглядывают внутрь, в спящие покои: «Эй, хозяин! Ты где? Да не бойсь, мы к вам гостями!» Р-раз: плашмя по темени зазевавшемуся холопу, и – не слезая с коня, по высоким ступеням крыльца – в гости! Перепуганный хозяин – в одной руке топор, в другой – тревожная, заспанная лучинка – выбегает навстречу… «Что?! Кто?! Чего надо?» А в ответ – конский всхрап из-под стальной личины и чей-то пьяный смех: «А что, дочки-то незамужние дома?»

Я почувствовал, как неприятно дернулось веко и в горле стало тесно от злости: эти твари словно позабыли, что горожане сами открыли нам ворота! Ведь не было никакой осады, ни малейшего сопротивления… Вот оно, пьяное торжество вооруженного быдла! Князь развлекается с мельничихой, а дружина тем временем грабит мирно спящий город… Грязные сволочи! – словно вонючим огнем октябрьских пожаров хлестнуло в лицо… Я смотрел, как рогато-горбатая тень всадника, куча потного железа вваливается в двери терема – а рука уже перестала перебирать звенья цепи на груди, она упала на рукоять меча… Пройдет еще тысяча лет, и эти подонки будут вваливаться в двери профессорских квартир… И трамваи на Сенной в марте семнадцатого будут гореть так же жарко и болезненно… как соломенная крыша над голубятней в конце улицы. Пламя будет того же цвета!

Родное, отечественное быдло нужно гасить быстро, как случайно оброненный окурок на дорогом пушистом ковре. Давить обеими руками, обжигаясь и радостно стервенея. Я щелкнул пальцами – сбоку верный Неро нервно тронул шпорами коня, и через секунду я крепко, очень крепко взялся пальцами за плечо десятника Лито, слепого вожака «боевых жаб».

Слепец оказался умным человеком. Он не мог видеть, как дрогнули концы греческих копий, как сузил злые лисьи глаза заморский князь Геурон. Но он почувствовал, что… Да, хозяин неспроста снимает перчатку. Очевидно, господа офицеры недовольны поведением казачества…

Надо отдать ему должное: он сумел мгновенно остановить озверевших братков. Ничего не ответил на злобный вопрос Геурона, даже головой не кивнул – лошадь прыгнула вперед, и длинная скользкая плеть взметнулась в руке десятника Лито. Он бил не глядя, наугад, на звук и на запах пота. Он ругался так, что языческие боги едва не попадали со своих постаментов на главной городской площади. Маленький и угрожающий, он наседал на очередного опешившего бандита, ожесточенно размахивая плетью, – а позади него, тесно собравшись в косяк, надвигались мои катафракты… Так, постепенно, мы прошли от ворот до самого дальнего, черного двора посадничего дома – здесь Лито наконец расслабился в седле, отвел от лица переметавшиеся светлые волосы и сплюнул. «Боевые жабы», злобно ерзая в седлах, снова собрались в шеренгу. В домах засветились окна, и перепуганные обитатели, нащупав впотьмах острое и тяжелое, стали высовываться наружу – но бунт уже подавлен, и кровавый хаос предотвращен. Я одобрительно улыбнулся Лито кончиком правого глаза – впрочем, он не мог этого заметить.

Неторопливо засовывая измочаленную плеть за пазуху, слепой десятник тронул коня танцующим шагом вдоль кривой шеренги «боевых жаб». Я почувствовал, что в воздухе должны прозвучать очень умные, своевременные и важные слова, способные размягчить эти жабьи сердца. Со Славкиными бандитами нужно обращаться осторожно, как с ручными скорпионами – их нельзя сейчас разозлить окончательно…

И Лито нашел нужные слова. Я просто зауважал его: по-настоящему дельный у Бисера помощник.

– Дружина! – Лито закинул голову и улыбнулся. – Поздравляю со взятием Жиробрег-града! Всем отдыхать до полуночи, а ополночь князь Мстислав кличет добрых своих воев в гридницу на пир! Пированье продлится до рассвета! А теперь – раз-з-зойдись!..

Победители довольно зашумели, стаскивая с голов уродливые шлемы – их воинская честь была соблюдена. Некоторое время я удовлетворенно наблюдал, как присмиревшие «жабы» спешиваются, привязывают лошадей и разбредаются на постой по соседним теремам.

– Эй, десятник! – по-русски окликнул я слепого Лито. – Добрая работа, утихомирил своих молодцев… Теперь… – Я покосился на трехэтажный посадников терем. – И нам с тобой передохнуть пора.

Посадник Босята – толстый румяный человечек со стеклянно-голубыми глазками – встретил нас на пороге и начал кланяться, как механический попугайчик. Он оказался единственным человеком в Жиробреге, который был уже в курсе последних политических событий. Весь город давно спал, а в доме посадника втайне готовилось приветственное пиршество: сдвигались столы, ощипывалась дичь и вскрывались бочки с брагою.

По правде говоря, Босята был не только «крепким» посадником и знаменитым гостеприимцем, но и одним из наиболее обеспеченных людей Залесья – подозреваю, что в княжескую казну попадала далеко не большая часть выручки от городской торговли. Этот неглупый лысый толстяк пребывал в своей выгодной должности уже восемь лет; он прекрасно усвоил золотое правило: хочешь остаться в посадниках – накорми князя так, чтобы банкет запомнился надолго. Услышав, что прежнего князя победили какие-то иноземцы, Босята поначалу испугался. Иноземцы… кто знает, как воспримут они русские яства? Однако теперь, тайком оглядываясь на монументальный праздничный стол, установленный в глубине летней половины, в самом центре просторной гридницы, посадник Босята чувствовал себя увереннее. Обводя голубым взором горы жареных жаворонков на блюдах и россыпи каленых сухаристых карасей, чаны со стерляжьей ухой и пирамиды подносов с пирогами, он довольно помаргивал незабудковыми глазками: ух, аж лицу жарко от золотого сияния дорогой посуды!.. Все будет в порядке: какие б ни были иноземцы, а кулебяка с визигой – она как стрелочка каленая: свое дело сделает…

Босята поначалу смутился, недоумевая, кто же из гостей – новый князь: я или царь Леванид? Мы вдвоем уселись во главе стола и позволили за собой поухаживать: отовсюду сбежались нарядные симпатичные девушки и помогли освободиться от пыльных доспехов. Я даже почувствовал себя несколько странно, ощутив одновременное прикосновение множества тонких и нежных ручек – особенно запомнились быстрые пальчики той черноглазой девчушки, что ловко расчесала мне волосы и бороду изящным костяным гребнем… Царь Леванид тоже впервые за последние несколько месяцев вспомнил о том, что он – царь: выпрямился в расписных креслах и, положив на колени сверкающий золотой меч Константина, обеими руками взялся за молочного поросенка.

Мне стало жаль Босяту: он положительно недоумевал, кому из нас нужно кланяться особенно усердно. К счастью, истинный князь Опорьевский не заставил себя долго ждать: в сенях раздался шум, отчетливо прозвучала нецензурная брань, всхрипнул жестоко ударенный привратник – и человек в бордовом пиджаке, с трудом пробившись сквозь заслон челяди, появился на пороге гридницы.

– …!!! – заорал он с порога, злобно тараща глаза. – Я вам покажу… как князя во дворец не пущать! Я вам устрою утро стрелецкой казни! Кто тут наместник? Подать сюда живым или полумертвым!

Босята едва не погиб, осознав свою ошибку. Злобно покосившись на нас с Леванидом (проклятые самозванцы!), он с размаху скользнул под ноги разгневанному Бисеру и ухватился белыми ручками за отвратительно грязные княжьи сапоги.

– Ой, не гневайся, княже! Я посадник! – Босята судорожно вытер рукавом желтую грязь на сапогах. – Уж мы ждали тебя, кормильца, ждали-дожидали… Вот, дружина твоя покормиться пожелала – ну мы и рады помочь… Заходи, добрый волен, отведай моего худого жированьица…

Услышав про жированьице, Мстислав потеплел лицом и, перешагнув посадника, направился к столу. Нарядные девушки разом бросили нас с Леванидом наедине с молочным поросенком и легким косяком метнулись навстречу запоздавшему князю.

– Я тут, понимаешь, по мельницам езжу… можно сказать, село поднимаю, не жалея сил… А они – ужинают! – С укоризной сказал Мстислав, косясь на темноволосую служаночку с гребнем. И тут же добавил уже совсем незлобно: – Налейте, что ли, князю… вон в тот золоченый дюар с ручками.

К «дюару» подскочили сразу три девушки – под одобрительный рев пьяной дружины они наполнили чашу изумрудно-зеленым молодым вином, и посадник Босята саморучно поднес новому властителю «штрафную». Я понял, что после этого тоста Бисер еще недолго пробудет в сознании, и уныло отвернулся. Князь взглотнул – гридница взорвалась молодецким гоготом, свистом и топаньем, потом еще глотнул, еще… и – не глядя швырнул через плечо опустошенный бокал. Чудом не убил холопа, выносившего на двор объедки.

– Вот так будет с каждым… – выдохнул Славка и строго похлопал посадника Босяту по плечу. – Ты, значит, будешь здешний мэр? Ну-ну… ничего-ничего. Будем теперь вместе работать. Меня Мстислав Лыкычем зовут, я ваш новый начальник.

Он говорил еще что-то, но слова потонули в свербящем звуке дудок и рожков – из боковых комнат в гридницу высыпали скоморохи в ярких рубахах. Мстислав, оттеснив меня с княжьего места, навалился грудью на стол и, не моргая, уставился в блюдо с заливной рыбой.

– Неужели опять надо кушать? – с ужасом спросил он сам себя, берясь за нож. Я улыбнулся и протянул руку к кувшину с любимым смородиновым медом. Потом мы все по очереди произносили многозначительные тосты за окончательный разгром язычества и торжество над Чурилой. Царь Леванид, совершенно не пьянея, налегал на угощение и с удовольствием наблюдал за проделками скоморохов; слепой Лито в шутку бился на кулаках с огромным дружинником из отряда «боевых жаб»; а Мстислав громогласно расхваливал характер и добрый нрав покладистой мельничихи.

– Оч-чень спортивная дама, – бубнил он, перекрывая общий шумовой фон застолья. – Один бы я не справился: хорошо, Гнедан помог.

Он находился под таким сильным впечатлением, что пообещал в честь мельничихи переименовать несколько улиц в Жиробреге. Дабы увековечить в народной памяти достоинства своей фаворитки, новый князь решил подыскать городу новое, более современное название – к сожалению, настолько неприличное, что я могу дать его лишь в латинской транскрипции.

– Опорье – глухая дыра, а Жиробрег – мой любимый город! – объяснял он Дормиодонту Неро, ухватившись пальцами за медную бляху на груди катафракта. – Я хочу, чтобы столицей моего княжества был Жиробрег. Здесь полно красивых и разведенных мельничих. Чудный город, я его переименую в Velikye Siski. А главную площадь я назову Площадью Восстания, то есть Erection Plazza… Да! И пусть установят новые указатели!

Босята пообещал к утру развесить новые таблички.

– Хорошо, когда название города рифмуется со словом «виски», – задумчиво произнес Мстислав, в рассеянности отпуская бляху на груди Неро.

85

Так запел Мстислав. К счастью, я не расслышал второй куплет – Бисер вылез из-за стола и направился туда, где плясали скоморохи. Вместе они стали разучивать новые песни.

…Кто-то безжалостно тряс меня, дергал за плечо! Я вздрогнул и проснулся – перед глазами прояснилось мутно-желтоватое днище братины с медом, и я оторвал голову от стола. Утро еще не наступило: за окнами темно, и факелы на стенах давно погасли, только в близоруком свете масляных плошек под потолком виден опустевший разграбленный стол и нагромождения спящих тел… Меня разбудил слепой Лито – я узнал его по светлой челке и длинному носу.

– Подымайся, княже Лисей! Тревога!

Я вскочил, озираясь: меча не было видно – очевидно, его несли вместе с доспехами девушки-служанки. Я наклонился выдернул корявый поцарапанный кинжал из ножен у одного из Славкиных дружинников, храпевших под столом.

– Переполох в городе, княже, – быстро сказал Лито. Он уже в кольчуге и сжимает в левой руке секиру. – Горожане наших бьют. На постоялом дворе твоего дружинника зарезали, гречанина…

Я похолодел. Где Босята? Неужель неспроста затеял пьянку хитрый посадник? Решил перебить нас хмельными? Но нет – вот он, прикорнул на скамеечке, спит как младенец… А рядом, разбросав по ковру мощные конечности, запрокинув багровое лицо, лежит князь Мстислав – его Лито так и не сумел растолкать.

– Сколько наших воев погибло? – переспросил я, спросонья путаясь в древнерусской грамматике. Лито дернул плечом:

– Не знамо. Пока нашли одного, с перерезанным горлом… У постоялого двора, что на рву. Двое твоих всадников после пира туда ночевать пошли, там их и осадили.

– Много ли бунтовщиков?

Лито не мог ответить. По его словам, к месту происшествия только что устремились трое «боевых жаб» из его десятка. Остальные просто не в силах подняться в седло. Я отшвырнул стул и, на ходу оправляя на груди золотую цепь, бросился к выходу.

– Разбуди Босяту! Пусть собирает своих дружинничков и на всякий случай вооружит челядь! Попробуй привести в чувство еще хоть кого-нибудь!

Через несколько секунд туповатые сонные пальцы уже распутывали узел на кольце коновязи – наконец я залез на чью-то немолодую, раскормленную кобылу. Следом за мной из терема выпрыгнул маленький, всклокоченный человечек – я узнал десятника Неро.

– Десятник! Отыщите ваш доспех и поспешайте вслед за мной! – крикнул я, не оборачиваясь, и вдавил пятки в кобылий пах. Обезумевший за ночь привратник едва успел растворить ворота, и я вылетел из гостинца на дорогу, ведущую ко рву.

Я сразу различил постоялый двор в ряду одинаковых светлых теремов, выходящих к дороге крытыми высокими крылечками. Над одной из крыш нежно расползалось в небо легкое облачко сизого дыма, а напротив, у ограды светлели неподвижные пятна – привязанные лошади. Я выпрыгнул из седла поспешно и несколько неудачно – потянул ногу. Прихрамывая, подбежал к забору: здесь в траве залегли несколько «союзников» – невыспавшиеся Славкины дружинники. Ярко-алое пятно привлекло внимание: у одного из них голова перевязана кровавой тряпкой. Сосредоточенные лица; рядом с каждым в траве – пара заготовленных дротиков, моток веревки или пучок метательных ножей.

– Не спеши, княже Лисей! – грубовато окрикнул меня ближайший из «боевых жаб». – Вражина из окон стрелами бьет. А ты и кольчужки не накинул, недобро это…

И верно, я позабыл про доспех. Пригнулся у плетня и посмотрел на задымленный терем в щель между жердин.

– Видать, человек пять их там засело, – невозмутимо продолжал широкоплечий дружинник. – Метко бьют, и гляди-ка: дыму напустили, дабы нам не видать.

Бесполезно вглядываться: за легкой переливчатой завесой (не то дым, не то пыль) различим только общий контур терема, а что за окнами творится – не разобрать. Я обернулся на шорох: пригибаясь к земле, подбежал мой катафракт, Харитон Белоликий. Лицо почему-то перепуганное: почти касаясь губами уха, стал шептать о каком-то желтоглазом демоне, засевшем в проклятом тереме.

Я прислушался: Харитон всерьез говорил о том, что один из славян-постояльцев внезапно превратился в страшного упыря с волчьей мордой и напал на него в тот момент, когда Харитон уже готовился ко сну. Напарник Харитона, катафракт Савва Фригиец атаковал оборотня сзади – но чудовище успело обернуться и перегрызло ему горло… Харитон ухитрился выпустить в желтоглазую нечисть тяжелую стрелу из своего арбалета – но тут изо всех углов бросились на него какие-то мохнатые твари… Пришлось выпрыгивать в окно и сзывать подкрепление.

Я отвернулся. Это полный бред: очевидно, мои всадники были настолько пьяны, что спровоцировали драку со славянами, да во хмелю перепугались их грязных бородатых рож. Позади на дороге всхрапнула лошадь – со стороны гостинца к нам приближалось еще несколько верховых: я без труда узнал темную кобылку Дормиодонта Неро. Рядом, придерживая у бедра секиру, скакал слепой Лито. За ними от ворот крепости двигалась толпа пеших воинов нам на помощь – очевидно, отряд посадника Босяты. Не прошло и минуты, как Неро опустился рядом со мной на землю – выставил вперед арбалет и прищурился на высокие окна терема, накручивая рычагом тетиву.

– Эх, жаль не захватили с собой катапульты. – Он пытался шутить. – Сейчас бы уронить на крышу один камень – и цель достигнута!

Я не успел ответить: внезапный порыв крепкого ветра туго ударил по траве, по деревьям – и на мгновение разорвал плотный дымовой занавес вокруг дома; всего на миг ясно очертились шагах в пятидесяти бревенчатые стены, крыльцо, темный провал окна – и в окне возник силуэт человека: неподвижно стоит, опершись обеими руками о подоконник!

«Боевые жабы» среагировали мгновенно: легкий шорох, и рокот разом сорванных тетив! – три или четыре стрелы стаей рассекают воздух… вот он, человек в окне, виден как на ладони! Кто-то из «жаб» даже успевает усмехнуться – не уйти ему, гаду, от острого наконечника!

Но – такого я еще не видел: легкие летучие черточки, вспоровшие воздух, уже едва достигли окна, почти ударили таинственного человека – и вдруг, бессильно вильнув вбок, вяло попадали на землю возле самого дома! Стрелы будто натолкнулись на невидимую стену, защищавшую темную фигуру в окне…

Это, конечно, уже магия. Я обернулся: лица «боевых жаб» посерели – непростой, видать, противник засел в оцепленном доме.

Дормиодонт Неро так и не успел выстрелить из своего арбалета – новый бесшумный взрыв сизого дыма вспенился где-то внутри терема, распух и повалил изо всех щелей, из окошек и дымоходов наружу. Грамотно обороняются эти твари – совсем как кавказские сепаратисты. Очевидно, так просто их оттуда не выкуришь. И все же сделать это необходимо до рассвета, прежде чем проснутся горожане – чтобы не провоцировать новых беспорядков.

– Зови своих Гречанинов, княже Лисей! – бесцветным голосом пробурчал из травы ближайший «боевой жаб». – А мы на приступ не пойдем. Там, видать, нечисть затворилась – колдуны да оборотни… И стрелой не возьмешь.

Я полез в дорожную сумочку – кожаный кисет, привязанный к поясу – достал продолговатый кусочек серебра и повертел в пальцах.

– Серебряную гривну тому, кто бросит мне в ноги голову этого колдуна, – холодно сказал я и демонстративно швырнул гривну в кусты у забора. И не стал оглядываться на «жаб» – потому что трава уже зашуршала и несколько ловких теней скользнули сквозь провалы в плетне к задымленному дому. «Жабы» пошли на приступ – и, кажется, наперегонки.

Тут-то началась настоящая магия. Сухо взорвавшись желтой опилковой пылью где-то у самой земли, затрещало и накренилось дерево у забора – угрожающе распахнув ветви над нашими головами… Вслед за ним еще несколько немолодых лип, буйно колыхнув кроной, повалились на землю, словно подрубленные под корень – перегораживая путь к терему, накрывая атакующих Славкиных дружинников… И уже совсем как в фантастическом фильме, разорвавшись косым пучком бенгальских искр, распахнулись взломанные перепонки чердачного окошка! – горячий скрежет, уже почти свист: он перекрывает даже треск проседающих к земле деревьев – и какая-то адски блестящая, стремительная мерзость в остром полумесяце распахнутых железных крыл маленьким заостренным диском выстреливает из терема параллельно земле… ракета или просто пучок зазубренных ножей? Она приближается!

Сбоку всхлипывает Неро, накрытый зеленой мятущейся сетью ветвей рухнувшего дерева – а черная стальная тарелка, красиво накренясь набок, с разворота пикирует к земле – я на миг теряю ее из виду… – вот! снова, будто выпрыгнув из другого измерения, вспыхивает страшно близко… Едва успеваю рывком броситься на землю, пригнуться – горячий шум проносится над головой! Оторвав лицо от земли, смотрю вслед: наискось сбривая верхушку забора, сквозь жженый дым и суету разлетающихся обломанных жердин, уходит ввысь – на разворот…

В двух шагах впереди кто-то из моих катафрактов – кажется, Харитон Белоликий – с колена, выбросив вперед руку, отсылает в мутное рассветающее небо арбалетную стрелу… Я не смотрю ей вслед – оборачиваюсь назад, на толпу Босятиных дружинников: испуганные лица, и все глядят на меня. «Она исчезла, улетела», – будто сквозь ватные пробки в ушах доползает чья-то фраза, произнесенная по-гречески… Слепой десятник Лито медленно вертит головой, из-под волос тупо глядят незрячие глаза Курта Кобейна. Я поднимаюсь на ноги – еще успеваю вновь пожалеть о забытом доспехе – и… что-то черное мелькает на границе поля зрения! Все происходит одновременно: пока я поворачиваю голову, крылатая нечисть успевает снизиться и пронестись добрых двадцать шагов над землей… И я вижу ее совсем близко – она нацелена в меня. Невозможная скорость…

Я понимаю, что это смерть – уже потому, как вязко пробуксовывает время… текущая секунда замедляется, звуковой фон оползает вниз, октавами обрывается в рокочущий протяжный гул… Три или четыре пылинки перед лицом останавливаются в воздухе и замирают как в застывшем стекле, я успеваю увидеть и почти рассмотреть их… Странное, ледяное спокойствие окатывает с ног до головы – летающее лезвие движется совсем медленно, неровными толчками; прежде, чем оно долети-ит, я успею очень многое почувствовать, промыслить… Нет, это не диск, не ракета – почти с интересом я смотрю и понимаю, что это железная птица: тупой грязный клюв и расперенные острые крылья в бурой кровавистой корке. Какой глупый взгляд у этого стального убийцы, и как тягостно, замедленно отталкивается он крыльями от пыльного воздуха… Я, конечно, смогу увернуться от удара – но странно: не могу пошевелиться, тело не слушается меня – и не успеваю даже зажмуриться!..

И снова странная, липкая пленка, шелестя и потрескивая, разворачивается перед глазами – что за необычное ощущение, должно быть, предсмертное? По-прежнему вижу угол дома, вялый зигзаг песчаной дорожки, застывшую кустарниковую стену за забором и впереди, совсем уже близко, – жесткий крылатый серп страшной птицы… но картинка остекленевает, расползается мыльными каплями растаявшей краски, зрение утопает в трескучей суете посторонних линий, ломких штрихов… Что это?! – вдруг в голове невыносимо светлеет, и все ярче – кажется, внутренний свет сейчас разорвет меня изнутри…

Как-то свысока и чуть сзади я увидел фигуру всадника на маленькой, схематично нарисованной лошади – изображение было ясное и грубовато-четкое, как карандашный эскиз… Я захотел рассмотреть лицо человека – картинка мгновенно, будто по волшебству укрупнилась, как если бы лист бумаги поднесли к глазам. Я узнал всадника, это был царь Леванид. Желтое облако светлело у него на груди – золотое ожерелье Цепи. Я понял, что царь спешит мне на помощь… и думает обо мне.

Я внутренне улыбнулся, и пожалел царя Леванида – его лошадка была слишком маленькой, коротконогой и глупенькой – художник нарисовал ее такой: поэтому я сразу догадался, что Леванид не успеет меня спасти. Тогда я перестал смотреть на всадника. Сбоку из чернильного вороха виньеток и клякс вынырнул другой эскиз – он тоже стремительно увеличился и задергался, как живой, перед глазами. Что-то похожее на избушку… я напряг зрение и заглянул в оконце – внезапно увидел всю комнату: на печи спит голодный путник, он так устал, что даже не снял дорожного костюма… На груди золотится Цепь, она снизу подсвечивает холодное лицо путника, похожее на собачью морду. Ах, конечно: это Берубой. Он спит, он не помнит обо мне.

Я совсем не торопился разглядывать эти рисунки; все время думал, почему они вдруг танцуют перед глазами и куда подевалась реальность – где теперь железная птица, что делают мои катафракты и колдун в осажденном доме? Я почему-то не видел их – хотя чувствовал, что по-прежнему стою в высокой траве у забора, на поясе тяжело провис меч и золотая цепь привычно покоится на груди…

Ах, ну конечно – цепь. Это все она: Леванид говорил, что цепь помогает старцам общаться друг с другом в важнейшие минуты их жизни. Значит, я сейчас переживаю одну из таких минут. Неужели – последнюю?..

Смешно… электрические черточки перед глазами становятся все ярче – я увидел человека, сидящего над письменным столом в ворохе разлетающихся, клубящихся обрывков бумаги… Человек поднял лицо, и я увидел испуганные, горячие глаза за стеклами очков – это был мой друг, мой университетский товарищ Стенька Тешилов. Он сидел за столом среди мельтешения оживших карандашных эскизов, и я видел, что плечи его согнуты под тяжестью знакомой мне Цепи. Он совсем сгорбился над ворохом рисунков – кажется, золотые звенья придавливают его к столу… Я понял, что Стенька сейчас очень далеко от меня, он не может броситься мне на помощь, он не может пошевелиться… только взгляд, этот страшный взгляд… он напоен восхитительной силой соучастия… Я помню это выражение: два года назад светлой августовской ночью у него были такие же глаза, когда мы вместе выбирались из оцепления… В ту ночь конная полиция давила на Сухаревской демонстрацию промонархически настроенных студентов – у Стеньки с собой оказалось журналистское удостоверение, и он вывел меня из кольца: заставил повесить на шею фотоаппарат и назваться его фотокорреспондентом. Вот и теперь, совсем как в ту страшную московскую ночь, Стенькино лицо было некрасивым и нервным – только во взгляде была какая-то сила, беспробудная и злая уверенность в том, что Небо нам поможет.

И я не стал зажмуриваться. Я открыл глаза в промозглое утро, навстречу налетающей крылатой смерти. Мне стало смешно и любопытно. Как возможно: я, огромный крещеный человечище, ходящий под Богом и под Покровом Богородицы, корнями переплетенный с судьбами моих ближних, моих прекрасных, добрых, могущественных друзей – вдруг испугался безмозглой вонючей твари на крыльях? Конечно, на все воля Божья… Но я сильно сомневаюсь, что эта порхающая сволочь долетит до меня живой!!!

Не было времени перекреститься – я просто вслух подумал про себя: «Господи, помилуй грешного раба Твоего!» Просто открыл глаза и всерьез захотел увидеть, как свистящая железная тарелка разорвется в воздухе пыльной вонючей гнилью и болезненно рухнет в траву, ломая свои остро заточенные крылья…

И я не удивился, когда все получилось именно так. Даже показалось, будто я сам нарисовал в воздухе красочный, изящный эскиз грядущего мгновения – того самого мгновения, когда стальная птица, дернувшись вбок и вниз, глухо содрогнулась и – вяло, уже на излете, ударила мне в грудь слабым бесформенным комком ржавой жести… Медленно оползла, царапая колени переломанными перьями, в затихшую росистую траву под забором. Отвратительная тварь… железный ворон.

Вот тут-то я по-настоящему перекрестился – вдумчиво и благодарно. И почувствовал, что стало теплее и чище вокруг – может быть, потому, что рассеялся дым…

– Вперед, ребята, – на приступ! – устало прокричал я дружинникам, попрятавшимся в траве. Теперь бояться нечего: магии больше не будет. Отбросив ногою железного ворона – прочь! – я не спеша пошел к терему, вытягивая меч из ножен.

Меня обогнал кто-то из «боевых жаб» – эти головорезы не забыли об обещанной гривне. Перепрыгивая через поверженные деревья, Славкин боевик проворно добежал до терема, тяжело и шумно перекатился под самое крыльцо, замер на миг… Покосился на меня, облизал зачем-то губы – и, перебросив в правую руку топор, прыгнул вверх, через ступени, в темный провал двери. В тот же миг послышался короткий вскрик, хруст стали, пропарывающей кольчугу… В дверном проеме мелькнула узкая тень отлетевшего в сторону топора, и – «жаб» спиной вперед вылетел из терема: кубарем прогрохотал по ступеням и, сдержанно подвывая, пополз в сторону, оставляя в пыли темный дымящийся след. Судя по всему, колдун оказался неплохим воином – теперь он встретил противника не волхвованием, а хорошим ударом меча.

Что ж, настала моя очередь: я вплотную приблизился к крыльцу… После железного ворона уже ничего не страшно. Стиснув рукоять и выставив вперед узкий клинок, шагнул вперед – и увидел колдуна. Он появился на пороге: что-то крупное и рукастое, в клочьях ржавой кольчуги. В цепких лапах – огромный двуручный меч, уже направленный мне в грудь закругленным тяжелым концом. Я поначалу не узнал его из-за кольчужного капюшона, наброшенного на голову и скрывавшего верхнюю часть лица. Только ясные глаза светятся сквозь переплетение крупных железных колец.

«Колдун» остановился в дверях – и осторожно опустил долу свой меч. Устало прислонился к дверному косяку и левой рукой стащил с головы кольчужный капюшон… спутанные железно-желтые волосы смешно растрепались на ветру.

– Ты уж извини меня, Алеша… – В голосе Данилы Каширина блеснула ирония. – Кажется, я поранил кого-то из твоих друзей?..