"Семь верст до небес" - читать интересную книгу автора (Миронов Алексей)
Глава 12 Под стенами Солнцеграда
С той поры как появились в пределах русских полчища мавританские и стали сеять смерть на пути своем, нарушился повсюду на Руси ход жизни привычный. Перестали звери полезные давать приплод, но зато хищников расплодилась тьма тьмущая, – не пройти, не проехать доброму человеку по лесу. Изменились течения воздушные и стал все чаще в земли умеренные залетать ветер северный с холодных гор Йотунгейма, принося с собой тучи серые огромные, снегом и льдом наполненные. Летом в местах многих, как очевидцы сказывали, выпал снег и землю всю выстудил. Перестала земля плодородная в тот год дарить всходы быстрые и обильные, необходимые для прокормления, а стала давать всходы куцые и незаметные почти, для жизни их было недостаточно. Потому голод начался во многих областях, к которым уже близко подошло войско мавританское, что легче давало победу ворогов над русичами. Оголодав сильно, стали люди вскоре замечать больше худого во нраве своем, чем хорошего. Больше злобы и нетерпимости к соседям да сродственникам появилось от жизни такой. Будто враз зима в душах людей русских наступила. Да и сам день, дарованный Господом человеку, стал с тех пор короче делаться, несмотря на лето стоявшее.
И вот наконец, в последний день червена месяца, подошли полчища кабашоновы под самый Солнцеград. Уже с юга и запада отрезан был город ото всех земель соседних. Опосля того, как отряды дужарские с Отером во главе вырезали Псков и Великий Новгород, да оборотили в пепел все окрестности, не стало русичам и пути на север. Уже оплакали товарищи Юрия Дориановича, князя Новгородского, вместе с Черняем Неулыбой, под стенами Новагорода павших. Уже глодали стервятники африканские, тысячами летавшие за войском мавров, кости Северина Святославича, князя Владимирского, вместе со своей дружиной павшего при защите города. Надвигалась на Солнцеград, сердце земли русской, черная сила. И, казалось, ничто не может остановить ее.
Окружил Солнцеград почти со всех сторон силой сильною Кабашон и станом встал всего в пяти верстах от города, поджидая воинов отставших, по всей Руси разбежавшихся в поисках наживы великой. Дал они им неделю на разграбление святынь русских и городов порабощенных, – пускай отдохнут перед последним сражением. Грабили они все, что попадалось, и насильничали. Обозами свозили к Солнцеграду награбленное. Скоро, под холмом, где стоял шатер Кабашона, вырос целый курган из золота и другой добычи сарацинской, вровень с шатром.
Вышел из шатра своего черно-серебристого, на солнце горевшего, сам властелин мавров заморских Кабашон. И злое сердце его наполнилось радостью великой, при виде поживы, но более всего при виде стен зубчатых города близкого, в коем последний князь русский с дружиной прятался от него.
– Вижу я уже башни солнцеградские, – сказал Кабашон своим верным слугам сарацинским, – сверкают они золотом. Много золота и другого богатства за стенами высокими города этого. Все вашим будет, после того как уничтожу я последнего князя на Руси, – Вячеслава. Уже вся земля его почти под ногами моими, с пеплом и кровью перемешанная. Я сотру этот город златоглавый в пыль, так что и памяти не останется от славы его прошлой. Князю же своею рукою голову отсеку, и собаками отдам на съедение.
Так сказал, и сверкнули глаза его лютой злобою. Меж тем, Вячеслав, князь Великий, уже месяц целый ожидал богатыря своего самого сильного – Горыню. Не хотел без него в поход выступать, а пока град свой укреплял. Ворота новые дубовые, железом обитые, выстроил. Сардер для них засовом служил. Рвы глубокие, по приказу княжескому, под стенами вырыли. Еду да оружье вострое, мастерами кузнецами кованое, со всех концов Руси завозили купцы городские, да всяк, кто помочь хотел. Много его успели завезти, покуда не окружил Кабашон города и не отрезал пути-дороги к нему со всех сторон Руси ведущие. Не решался Вячеслав пока в сраженье великое выступить, что судьбу Руси решить должно было. Ждал вестей с юга и запада о победах, а получал лишь недобрые вести. Войско кабашоново черной тучей прошлось по землям окраинным. Не осталось там ни одного града русского, ни одной души живой. Всех смерти предавали лютой. Печален сидел Вячеслав в палатах своих, а Дубыня с Усыней его уговаривали.
– Чего ждем, князь? – молвил Усыня, – войско же есть у нас! Дружины сильные, оружье вострое. Чего опасаемся?
– Хочу я Горыню дождаться, – ответствовал печально Вячеслав. – С ним мы еще сильнее будем.
– Нельзя нам боле ждать, князь, – вторил другу своему Дубыня, – может и нет в живых Горыни нашего, хоть и не верю я в это. А Кабашон с воинством сарацинским уже тут как тут, почитай под стенами нашими теперь лагерем стоит. Куражится! – сказал так, и кулаком погрозил иноземному воинству.
– Прав был Северин Святославович, царствие ему небесное. – добавил Усыня, – давно уж надо было в поход выступать, покуда Кабашон еще далече был. А теперь придется под стенами бой принимать.
– Стены у нас высокие, отобьемся, – подал голос боярин Серапион, что на лавке у окна сидел.
– Не сидеть в стенах, воевать врага надо, – сказал Усыня и сжал меча рукоять, – Кабашон сейчас дожидается всех сил своих, чтобы собрать их в один кулак и с нами одним ударом покончить. Потому надо нам его определить.
Смолчал тогда Вячеслав, в пол дубовый глядя. А теперь стоял Кабашон уже под стенами самыми Солнцеграда, но не шел на приступ пока, словно ждал, что Великий князь сам ключи от города принесет ему, на коленях приползет молить о пощаде. Не бывать тому!
Подошел к окну резному Вячеслав, бросил взгляд на полчища иноземные, что видать было даже из терема княжеского. Так близко подбирались кабашоновы конники, что можно было разглядеть их лица смуглые, наживы и крови алкавшие. Вдруг, из толпы сей конной, выпорхнула стрела черная и впилась в стену над головой князевой. Повернулся Вячеслав, и в гневе выдернул стрелу поганую пополам ее переломив. И уж собрался было ее наземь бросить, как узрел на кончике востром свиток махонький.
– Подойди ко мне, Викентий, – обратился к патриарху Вячеслав, – да прочти сие послание поганое, жизни меня едва не лишившее.
Подошел Викентий, языкам ученый в Византии далекой, и свиток вражеский в руки взял. Прочитав его, будто туча черная сделался старец. Но слегка помыслив, вымолвил Викентий:
– Побоюсь я, князь, тебе передавать письмо сие в том самом выраженьи, коим писано оно. Осерчаешь ты весьма на меня.
– Мне ли вражеской брехни бояться, старец, – отвечал ему Великий князь, – говори мне все тем самым слогом, что писал собака Кабашон!
– Не взыщи потом великий княже, – молвил Патриарх и стал читать:
"Если ты, навозный червь, лягушки сын последний, князь болот и топей господин, мнишь себя еще Руси владельцем, знай же Вячеслав: ты более не властен в землях сих от моря и до моря. Все твои князья уже в могиле, скоро сам последуешь туда, если не отдашься мне на милость. Заперт ты, как жук навозный в короб, смерть стучится у ворот твоих. Коли выйдешь в поле завтра в полдень, предо мной колени преклонишь, ноги мне три раза поцелуешь, может и помилую тебя. Ну, а если вздумаешь брыкаться, – к смерти лютой приготовься лучше! Завтра в полдень я иду на приступ. Жизни не оставлю никому. А тебе я сердце из груди собственной рукой своею вырву и собакам брошу на съеденье, так же как и голову твою. Смерти жди, или проси пощады!
Всей земли владетель – Кабашон".
Забурлила кровь, рассудок помутился, и родился гнев в душе у князя.
– Не намерен ни мгновенья боле, я терпеть от этой твари оскорбленья! – крикнул Вячеслав оборотившись, – Выводите все дружины в поле. Биться будем завтра по утру!
Встали все, кто был тогда у князя. Разошлись, указ его исполнить. Сам же Вячеслав ушел к себе в покои и уединился для молитвы. После он трапезничал с женою Настасьей Фаддеевной, размышлял о битве предстоящей с Кабашоном, извергом из земель далеких и жарких. Тут пришла к нему душа-девица, дочка любимая Ксения. Села рядом и поведала отцу о своем видении своем странном. Рассказала Ксения, как прошлым вечером стояла она на балконе терема резного и пела песню на речку Светлую глядя, на леса и поля за ней простиравшиеся. Грустно ей на душе было. Думалось Ксении не об игрищах с подружками, не о веселых забавах молодых, а все больше о смерти, что пришла на землю родную из далеких заморских стран. Показалось ей на миг, что все родные и любимые люди сгинут в сечи предстоящей, и она сама вместе с ними, не побывав даже в замужестве. Грустно и боязно ей сделалось от раздумий таких, как не гнала их Ксения. Но тут вдруг увидала она черного коршуна с глазами золотыми блестящими, что сидел на башне терема княжеского и смотрел на нее. Показалось ей на миг, что не коршун это, а человек заколдованный. Оттого ей еще страшнее сделалось, закричала она и в палаты бросилась. А ратники стали в него со стен стрелы пускать и ранили. Улетел коршун, а на крыше терема от раны его пятно кровавое осталось, которое никто из людей дворовых не смог смыть, сколь ни тужился. Каждый раз оно снова возникало.
Призадумался тут Вячеслав, что-то смутное ему припомнилось, от волшебника Ставра в лесу услышанное. Да и коршун тот взаправду мог не коршуном быть, а нечистью какой пострашнее. Велел Вячеслав дщери любимой Ксении страхи свои оставить. Сказал, что будет битва великая скоро, но сгинут в ней все вороги, что на Русь пожаловали нежданно негаданно. В том он ей слово свое отцовское дал. Много сильных богатырей у него сейчас в войске собралось, не устоять супротив них никакому иноземному воинству, сколь огромно оно бы ни было. Ибо один русский богатырь десятерых стоит.
– А как прогонит русская рать ворогов, выдадим тебя за муж за того, кто лучше всех себя покажет в деле ратном, – сказал Вячеслав и по голове погладил дочь свою любимую Ксению.
Позлатило солнце верхи сосен, – все умолкли птицы на земле. Ветер силу вдруг свою умерил и заснул в листве густой зеленой. Улыбнулся солнцу русский воин, крепче сжал десницею оружье, – время жить иль умирать пришло.
На рассвете уж давно стояли ровной цепью русские полки. Встали все они на поле брани вдоль стены зубчатой городской. Пять отрядов стройными рядами ворогу являли грозный вид. Славою в бою уже покрытый Мал Олегович, Рязани князь сожженной, стал главою первому отряду, что в себя удар весь принимал. Мал Олегович был опоясан бронью, что хранить его от стрел, мечей и копий предназначена была в бою суровом. На груди его зерцало блещет, словно солнце на небе высоком. Шлем крепчайший, золотом одетый, левою рукой княже держит, в правой – меч, гроза всем сарацинам! Кудри русые до плеч его спадают, алая накидка на плечах. Конь под ним кровей смоленских древних, Нервно бьет копытом, чуя битву. Рядом с ним оруженосец верный, Капитон Вешняк, державший знамя. Ало-золотой блистал на солнце стяг Руси, поднявшейся на сечу. Сорок тысяч конников отборных составляли воинство сие. Все в кольчугах, при мечах и копьях, щит высокий тело прикрывает.
Чуть поодаль, правый фланг у речки, держит Белозерский князь Андрей Мстиславич. Брат меньшой он князю Вячеславу. Так же в бронь одет могучий витязь, и накидку алую окутан. Меч на нем и золотистый шелом. Стяг в полку имеет свой он, Белозерский, – лебедь белый там плывет на фоне солнца. А дружина с ним, что великаны, пятьдесят их тысяч было счетом. Крепче в ней один другого воин, и за Русь стоять готов до самой смерти. Все любили родину и князя, умереть готовы за него. Смело шел Андрей Мстиславич в битву, не боялся диких сарацин.
Левый фланг вдоль леса приходился. Ведал им князь грозный – Остромир. Возвернулся он с походов дальних, ранами и славою покрытый. Покорил он полземли Сибирской, сделал данниками тамошних людей. Вся его дружина беспрестанно в битвах и походах находилась и была числом почти сто тысяч. Все делили с князем: хлеб и воду, снег и солнце, злато и невест. Волчью голову на ярко-алом фоне, стяг его прославленный имел. Больше всех князей любил он битву. Ужас на окрестные народы Остромир Ипатьич наводил. Потрясая в схватке булавою, появлялся в тыщах мест нежданно. И за то, что скор был, смел, отважен, получил он имя – Волчий князь. А дружину звали волчьей стаей, за бесстрашие и преданность свою.
Позади отрядов этих сильных, почитай, у стен градских высоких, находился русичей резерв. Там стояло тридцать тысяч войска, им главою был отец Викентий, Патриарх Руси, опора веры. Весь горел духовный пастырь златом: бронь на нем сверкала пуще солнца, сверху плащ парчовый, шелом крепкий. Не отговорил его от сечи Князь Великий, мудрый Вячеслав.
– Хоть власы посеребрили годы, я мечом еще рубить могу, иноземных воинов поганых! – был ответ Викентия таков, – Ну, а если суждено сегодня в мир иной отправится навечно, нет милее смерти, чем в бою, за свободу родины прекрасной!
На холме, поросшем лесом крепко, что стоял от поля в стороне, хоронился полк ударный русский, что засадным также назывался. То была ударная дружина добрых молодцев всего в пять сотен души. Управляли ею Усыня и Дубыня, князевы друзья-богатыри. Оба изготовились на битву, биться на смерть молодцы желают. Об одном лишь сожалеют оба: где Горыня – третий богатырь? Чтобы мощь богатырей усилить, на подмогу Вячеслав прислал дружину киневского князя Вельямира, что пришел к нему совсем нежданно из сожженного врагами Новаграда, своей смерти чудом избежав, и лишившись насовсем десницы.
Так стояли русичи с рассвета. Все полки томились, ожидая появленья князя Вячеслава. Князь Великий в этот час молился, не жалея сил, поклоны клал. Господа просил он заступиться за святое воинство свое в битве тяжкой против Кабашона, отвести беду от деток малых, жен, девиц и старых стариков.
С высоты холма на все взирая, грея дланью сабли рукоять, вдохновляя видом грозным войско, пред шатром стоял властитель мавров. Ожидал он: Вячеслав не смеет выступить ему наперекор. И теперь, узрев с восходом солнца русские полки, что ждали битвы, брови сдвинул в гневе Кабашон. Перечел он взглядом рати русских. Бронями блестят, грозят мечами, все же много меньше там бойцов, чем в войсках могучих Кабашона, не считая даже остроклювых птиц.
– Что ж, – промолвил Кабашон, – Вы ждете смерти? Смеешь мне перечить, Вячеслав? Я прочту тебе посланье снова, перед тем, как сердца ты лишишься! Не бывать Руси вовек свободной, тлеть ей вечно под моей пятой!
Повинуясь пальца мановенью, ожили тут мавров сотни тысяч, огласив окрестность диким воем, двинулись войска в последний бой. Шли югорды под змеиным стягом, во главе Урман – жестокий воин. За поход сей, многих в русских землях смерти лютой предали они. Рядом шли, противны богу люди, – людоеды племени Саршар. Поклонялись те лишь богу смерти, всех других на свете позабыв. Шли дужары, богом чьим был тигр. И подобно богу своему, хуже тварей хищных зло плодили. Это их отравленные копья, завершили Новгороду жизнь, вызвав тем у русией желанье уничтожить всех до одного, красно-черных извергов заморских. Вел их в бой жестокий вождь и сильный, жрец верховный именем Ражхан. Облаченный сверху в шкуру тигра, пел он песню, будто бы рычал. И от этих песен, радость битвы родилась в дужарах в тот же час. Становились все подобны тиграм, все хотели грызть и рвать на части русичей тела.
Центром войска были сарацины, их любил всех боле Кабашон. В бронь с земли испанской все одеты, светят полумесяцем мечи. Шлемы, латы, сабли – все блистает, у бойцов, чей род древней земли. Все храбры, как стая львов, отважны. Нет бойцов сильнее сарацин. Пять родов пришли за Кабашоном, Русь разграбить и предать огню. Первый род средь них – Абенсеррахи, мавры грозные, известные повсюду. Их влечет лишь поле брани новой, крови вид ласкает и пленит. Род второй средь мавров – Алабесы. Африка им отчая земля. Им в бою не страшен, хоть сам дьявол, всех готовы саблею рубить. Третий род – Сегри, что из Гранады, замков Андалусии владельцы. Род четвертый – это Альморади, рыцари, достойные легенды. Сотни христиан они убили в войнах с христианским королем. Гомелы – то пятый мавров род. Предводитель их уже увенчан черной славой ныне и до веку. Голову у князя Новаграда срезал он и приторочил к своему седлу, что златом блещет. И хвалился ей и похвалялся.
Вот настал последний час пред битвой. Мерным шагом тыщи сарацин въехали на поле перед градом и остановились в ожиданьи. Русичи щиты к щиту примкнули.