"А будет ли удача?" - читать интересную книгу автора (Барков Александр, Цыферов Геннадий)Глава XIV. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ! В НЕБЫТИЕ? В БЕССМЕРТИЕ!«Родина! Где она? Там, где ты умер? Или там, где ты родился? Или там, где ты жил?» — рисовальщик Бауэр думает сейчас об этом. Его начальник родился в Германии, жил в России, умер в Персии. Олеандровый венок украшает чело ученого, а в руках у него персидская роза. Роза уже поблекла. Бауэр смотрит на цветок. — Розы быстро вянут. Они… Они слишком красивы, чтобы жить долго, — заканчивает его мысль студент Михайлов. — Да, — кивает Бауэр. — Их трудно писать… Художник и студент вновь смотрят на цветок, а потом Бауэр спешит к телеге: — Не довезем мы его до России. Право, не довезем. Жара. Они смотрят в небо: яркое, горячее солнце. Михайлов сегодня проклинает солнце. Пусть дождь, пусть слякоть, только не солнце. Если оно будет печь так еще день — все кончено. Придется хоронить здесь, во владениях уцмия. — Черт, — Михайлов ругается и, испугавшись такого кощунства, торопливо крестится: — Спаси и помилуй… Гмелин тоже поминал это слово: спаси и помилуй нас, судьба. Однако даже мертвого судьба его не баловала и не миловала. Студент Михайлов не раз видел, как трудно умирали люди. И все-таки умереть в чужой стране… Цок-цок-цок — бойко стучат копыта. Лошади бегут рысью. Рисовальщик поднимает голову и замечает перса на жарком, взмыленном коне. — Великий аллах! — приветствует перс. — Благослови ваш путь и усей его розами. В ответ путники едва поворачивают головы. Перс спрыгивает с лошади, подходит ближе: — Мир вам… — Мир, мир. — Михайлов смотрит на него исподлобья. — А ты зачем пожаловал? — Мой повелитель послал меня узнать о здоровье высокочтимого бека Гмелина. — О здоровье? — от удивления Михайлов столбенеет. — Да он же умер… — Мой повелитель изволит сомневаться. Он так любил бека, что… — Что?! — взрывается Бауэр. — Что хочет еще раз его убить?! Нет, не выйдет! Нельзя убить два раза. Художник дико, безумно хохочет. Перс невозмутимо взирает на рисовальщика и так же сухо и бесстрастно продолжает: — Пока мой повелитель не убедится в здравии бека, русские не покинут пределы ханства. Отвернувшись, Михайлов молча показывает на телегу. Скрестив руки, ждет. Перс осторожно подходит, будто крадется. Долго что-то нюхает, а затем, внезапно наклонившись, начинает крючковатыми пальцами щупать мертвое тело. — Хватит! — кричит Михайлов. — И так ясно. — Ясно, бек, ясно. — Перс достает маленькую иконку в золотом окладе — подарок уцмия. — Ну, — насмешливо говорит художник, — расщедрился наконец. — Берет иконку, рассматривает ее и отдает персу обратно. Посланник уцмия в недоумении прыгает на коня и, гикнув, скрывается за поворотом. Пыль, поднявшись столбом, блеклой позолотой ложится на шапки. Все так же нестерпимо печет солнце, а русские медленно и печально идут туда, где ветер и снег, туда, где далекая белая Россия. Идут они, и под унылый скрип колес каждый вспоминает пройденный путь. — Э-э-э-э!.. — кричит возница. Навстречу русским едет горец. Он снимает шапку и, поклонившись усопшему, ждет на обочине. — Гей, — окликает его Бауэр. — Скоро ли уцмиевские владения кончатся? Горец не понимает. Тогда Бауэр просто протягивает руку по направлению к горам и говорит: — Уцмий! Горец понял. Он показывает на ближайшую гору. До нее верст десять. К вечеру путники достигают перевала и, перейдя его, останавливаются. В листве невысоких кустарников перекликаются невидимые вечерние птицы. Небо вверху густеет, становится похожим на большой синий купол, где одна за другой загораются звезды. — Может быть, здесь? — чуть слышно спрашивает Бауэр. Михайлов кивает. — А гроб? — недоумевает Федька. — Успокойся, — Михайлов кладет ему на плечо руку. — Схороним как положено. Потом Бауэр и Михайлов роют могилу. Тело Гмелина бережно кладут на одну из досок, прикрывают сверху другой. Федька низко опускает голову. Он не в силах смотреть: вот-вот навсегда, навеки уйдет дорогой и близкий человек. Сыплется, сыплется земля. И летят вместе с нею цветы и листья. Неприметно вырос у дороги холмик, а на нем камень. — Двинемся, — говорит Михайлов. Бауэр кладет ему руку на плечо: — Ночуем здесь… И еще на одну ночь остаются с Гмелиным его друзья и ученики, проводившие путешественника в последний путь и доставившие в Россию его дневники и записки. А утром самый юный из них, казачок Федька, не раз обернется, чтобы еще раз взглянуть и никогда не забыть той могилы. По прибытии в Россию Михайлов и Бауэр исполнили заветы столь дорогого им начальника экспедиции — доставили его дневники и записки в Академию наук. Вот их рапорт: «О смерти академика С. Г. Гмелина в плену у одного горского кавказского владетеля. Понеже человеческие советы отчасти укоснели, а отчасти не действительны были избавить от тяжкой неволи господина профессора Гмелина, то он сам себя освободил и вылетел из рук варварских. Ибо как день ото дня препятствия свободы его возрастали, мучитель его, Хайдатский владелец, от часу гордился и настоял на неправедные свои требования, и письменно коменданту Кизлярскому угрожал учинить над ним какое-нибудь злодейство, если в тринадцать дней беглые его терекемейцы или тридцать тысяч рублей денег за них не будут ему отданы. На Тереке господина генерала-поручика де Медема руки множеством других неприятелей заняты были, а комендант Кизлярский, пропустивший первый способ к избавлению его, более силы не имел, как только учтивыми письмами спросить уцмия о выпуске. Господин профессор, печалию и отчаянием, худым и непривычным воздухом, при том бедностью и нищетою содержания и пропитания и от того приключившеюся болезнию утружденный и изнуренный, в 27 день июля сего года, в конце десятого часа пополуночи, горестным и плачевным образом скончал свою жизнь в Амет-Кенте». Долгое время могила Гмелина была затеряна. И лишь в 1811 году академик Дорн, путешествуя по Кавказу, нашел могилу известного путешественника и ученого. Впрочем, об этом красноречивее всего сказал он сам в «Санкт-Петербургских ведомостях». Известно, что русский академик Самуэль Готлиб Гмелин был захвачен в плен в 1774 году, при переезде из Дербента в Кизляр, по приказанию Кайтагского хана, или уцмия — эмира Гамзы. Несчастный пленник томился в жестоком заключении, в деревнях: Паракайе, Меджлисе и Ахметкенте, и умер 27 июля 1774 года от глубокой тоски. Хотя тотчас после его смерти оба его спутника, студент Михайлов и рисовальщик Бауэр, были освобождены от плена и получили дозволение взять с собою в Кизляр тело и бумаги умершего академика, однако они принуждены были, вследствие жаров, зарыть его наскоро, без всяких религиозных обрядов, близ деревни Каякента. Знаменитый путешественник посещал те же самые места в Персии и за Кавказом, где был и нижеподписавшийся в прошлом и текущем годах. Гмелин пал жертвою любви к науке; его прах предан земле в отдаленной стране, и никакой наружный знак не показывал доселе места его вечного успокоения; могила его оставалась неизвестной и забытой. Возвращаясь из Персии, я решился, во время предстоящего мне проезда через Дербент, если возможно, отыскать эту могилу. В Тифлисе намерение мое подкрепил г-н академик Рупрехт, который был занят тою же мыслью. Так как он, за своими разъездами в другие страны, не мог отправиться в Каякент, то я взял дело на себя. Мы согласились, в случае удачи разысканий, поставить нашему путешественнику на время скромный деревянный или каменный памятник, дальнейшее же предоставить самой Академии. Немного спустя после заключения нашего условия, во время поездки к кубичам, я нашел радушный прием в Меджлисе, у одного из потомков Усмея-Гамзы, Ахмета-Хана, был в горной крепости Кала-Курейш, на могиле самого Усмея-Гамзы, и снял с нее надгробную надпись для азиатского музея Академии наук. 21 мая нынешнего года в Великенде я предложил господину, исправляющему должность помощника кайтако-табасаркского окружного начальника Петухова, и господину архитектору Гиппиусу, прибывшему со мною из Баку, отправиться в нижне-кайтакскую деревню Каякент, чтобы попытаться найти могилу Гмелина. Разыскания их увенчались желаемым успехом. 22 мая я поехал туда сам, с юнкером Мискиновым. Мы вчетвером вырезали на большом деревянном кресте, заранее приготовленном, следующие слова: «Академик Гмелин, 27 мая 1774». Один кайтак перенес крест на могилу, где я его и поставил. Пока набрасывали надгробный холмик, я украсил крест венком из набранных мною полевых цветов и горькой полыни. Да, Гмелину суждено было до конца испить горькую чашу страданий. Все присутствовавшие, даже мусульмане, были тронуты; последние, без всякого от них требования, взялись добровольно иметь попечение о могиле, как бы желая тем загладить несправедливость, совершенную, за 87 лет, их единоверцами. Военный начальник южного Дагестана, генерал-майор Лорис-Меликов, великодушным распоряжением которого обязан я удачей своего путешествия к кубичам и успехом дела, о котором идет речь, вместе с другими дербентскими жителями, принял горячее участие в нашем предприятии. Если бы в этом деле не было оставлено предпочтение за Академией, то, вероятно, в настоящую минуту более прочный и изящный памятник украшал бы уже могилу Гмелина. Но и теперь там гордо возвышается крест перед стоящими напротив его мусульманскими надгробными камнями. Если, впоследствии, какому-нибудь путешественнику случится спросить: кто покоится вечным сном под сенью креста, так далеко и одиноко от всех, там, вблизи от проселочной дороги? Ему ответят: мученик науки — Гмелин! |
||
|