"Масть пиковая" - читать интересную книгу автора (Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович)

Часть III Троянский конь

Английский шпион; Лоуренс-аравийский; бриллиантовое колье за газетную статью; водочный завод в обмен на металлолом; в уголовный розыск с особыми полномочиями; предатели и убий­цы в милицейской среде; перестрелка на ипподроме; специалист по борьбе с организованной преступностью; капканы для оборотней; диссертация с грифом «Совершенно секретно»; чело­век, знающий тайну преемника Рашидова; тайна операции КГБ и прокуратуры; «афганец»; встреча на кладбище Чиготай; странная монограмма на могильной плите


После звонка среди ночи из Аксая Артуру Александровичу уснуть больше не удалось, хотя он и вернулся в постель. Жена, привыкшая к полуночным звонкам, тревожно спросила:

– Что-нибудь случилось?

Он подошел к ее кровати, поправил одеяло, склонившись, поцеловал в теплую ото сна щеку и сказал:

– Спи, милая. Обычный звонок. Сухроб передал тебе при­вет, он сейчас, в эти минуты, гуляет во владениях хана Акмаля.

Он еще с полчаса лежал с открытыми глазами и понял, что сон от него ушел окончательно. Затем потихоньку поднял­ся, чтобы не беспокоить жену, надел ладный по фигуре велю­ровый халат темно-бордового цвета с ярким золотошвейным гербом какого-то британского спортклуба на груди и спустил­ся из спальни на первый этаж, где у него к ванной комнате примыкал небольшой домашний бассейн. Дом этот он постро­ил в Ташкенте лет пятнадцать назад, еще при Шарафе Рашидовиче, это с его помощью заполучил он в старой, сложившей­ся узбекской махалле большой участок, для этого пустил под слом скромный летний кинотеатр, построенный там сразу по­сле войны. Конечно, он мог найти место для строительства без особых хлопот в другом районе, но он по примеру родительского дома в Бухаре хотел жить именно в узбекской махалле, где был воспитан, что называется, с пеленок и знал ее преимущества. В махалле сосед больше, чем родня, там чрезвычайно высоко ценятся нравственные нормы поведения человека. Жи­вя в махалле, ты владеешь не только строением, ты стано­вишься членом коллектива, связанного вековыми традиция­ми, и он тебя никогда не даст в обиду, тем более если ты до­стойный житель. А нравы махалли он не только знал, но и внутренне воспринимал их. Он понимал, что одного разреше­ния властей на строительство дома в махалле, которой больше сотни лет, мало. Поэтому, пока еще рушили кинотеатр, он привез трех стариков из Бухары. Самых уважаемых в его род­ной махалле, которые знали его отца и деда, и сейчас там еще жили мать, сестра и племянники, вообще знали семью Шубариных чуть ли не с начала нынешнего века. Эти старики-то и объявились в чайхане махалли, облюбованной им, а место это почти штаб-квартира любой организации, тут в основном и решаются все проблемы общественной жизни. Посланники из Бухары стали ежедневными гостями чайханы, но уже на тре­тий вечер Артура Александровича пригласили на совет махал­ли, собравшийся за пловом, а приготовили его бухарцы на свой лад. Тут он удивил ташкентских стариков не только щед­рым подарком чайхане – привез огромный афганский ковер ручной работы из Герата, – а прежде всего блестящим знани­ем узбекского языка, это, пожалуй, расположило их больше, чем подарок и крупный взнос в кассу махалли на обществен­ные нужды, и они сразу поняли, что у них поселился еще один серьезный и самостоятельный человек. Да и как не поверить, если на другой день, как только расчистили площадку от ос­татков кинотеатра, появился на ней Артур Александрович с двумя молодыми архитекторами, на руках у которых уже имелся проект и его следовало лишь органически вписать в местность, а территория тут вполне позволяла сделать это. Проект имелся давно, и все время он искал для него подходя­щее место, но все было не то, не хватало места для сада, а без него он свой дом не мыслил. Кинотеатр, оказавшийся ненуж­ным махалле, он отыскал сам, и два года активно подталкивал райисполком к его сносу, и добился своего.

В тот же день на пустырь, не обнесенный еще традицион­ным дувалом, приняли на работу трех садовников, их реко­мендовал ему все тот же махаллинский комитет, и все три са­довника и по сей день трудились у него во дворе. Сад и стал главной достопримечательностью дома, гордостью Шубарина. На его фоне как-то не бросался в глаза особняк, основные преимущества которого все-таки оказывались не во внешнем облике, а в удобстве и комфорте внутри, он, как и все в махалле, жил, что называется, «окнами во двор», а это значит, не для показухи, а для себя. На Востоке люди утверждают себя иными, и это успел внушить Шубарину отец, тоже выросший в махалле, только живя в гармонии с окружением можно по­знать уважение и обезопасить себя и свое гнездо. В тот же год, поздней осенью, он въезжал в свой дом и сразу удивил соседей тем, что тут же выкрасил роскошную крышу из блестящего листового железа в мягкий зеленый цвет, и особняк среди вновь разбитого сада сразу растворился среди построек махал­ли. Он чем-то похож на своего хозяина, сказал как-то о доме его садовник, он виден, но не бросается, не лезет в глаза.

Вчера поздно вечером он наполнил бассейн свежей водой, словно предугадал сегодняшнюю бессонницу, поэтому, скинув халат, сразу без хлопот приступил к утреннему плаванию, так он поступал всегда, когда ночевал дома. Правда, нынче вышло на несколько часов раньше. Он специально не стал добавлять горячей воды в бассейн, потому что сразу решил принять контрастный душ, такую резкую смену температур он практи­ковал уже несколько лет, и она шла ему на пользу, он почти никогда не болел. Он осознавал, что болезнь для него непозво­лительная роскошь, не имел он на это времени, дни его всегда оказывались расписанными на много недель вперед, он при­надлежал к тому сорту людей, про которых на Западе говорят, что ему и умереть некогда.

Из бассейна Артур Александрович перешел на кухню, рас­положенную тоже на первом этаже. Приготовив большую чаш­ку кофе, он поднялся с ней к себе на второй этаж, в рабочий кабинет, выходящий окнами в сад. Он любил эти ранние часы, особенно осенью, зябкую сутемь, когда день зарождается не так ярко и ясно, как летом, а как бы сквозь туман, наволочь. Какая тишина стоит в такие часы даже в городе, а уж тем более у них, в махалле, где дворы потонули в зелени и все открытое пространство укрыто от зноя виноградником. Ему захотелось увидеть свой сад, и он тут же из комнаты включил огни на ал­леях и лужайках напротив своего окна. Удивительное зрелище ухоженный, в пору, рукотворный сад! Ему уже почти пятнад­цать лет, а для деревьев, особенно редких, реликтовых и неко­торых фруктовых, это возраст зрелости, расцвета. Если кто-нибудь спросил бы у него, чем бы вы хотели заниматься для души, он ответил бы – только садом! Поэтому он чрезвычай­но ценил своих садовников, выделял их из многих людей, с кем общался в махалле, зная их работу. Да и они наверняка чувствовали его интерес, тягу к саду, больше чем к чему-либо в огромном хозяйстве, оттого и старались, отдавали работе душу, понимая, что создают что-то особенное. Это не только для сада, но и для них он приглашал специалистов из знаменитого Шредеровского ботанического сада, и они каждый раз открывали садовникам такие тайны, связанные с деревьями, кустар­никами, цветами, что те только диву давались; конечно, даже талантливый, трудолюбивый самоучка – одно, а ученый с та­кими же качествами – другое, а талант Шубарина в том и со­стоял, что он находил и сводил подобных людей. Вместе с са­дом росли и формировались его садовники. Каким бы уста­лым, раздраженным ни приезжал он домой, стоило ему минут десять погулять по своим аллеям, напряжение снималось, светлела голова, он знал, что воздух в его саду, в его имении за высоким, глухим дувалом имел особое целебное свойство и никто не переубедил бы его в обратном.

Но как бы ни был мил и дорог собственный сад, он редко мог позволить себе любоваться им часами, хотя у него выпа­дали и такие дни. Рука его невольно отключила освещение за окном и вновь включила торшер у письменного стола. Он не­вольно улыбнулся, потому что подумал – я живу словно в ав­томатическом режиме. Рабочий кабинет отличался просторно­стью, он любил, что-то обдумывая, ходить по нему, иногда, правда крайне редко, три-четыре раза в году у него случались тут экстренные совещания, на которых собиралось пять-шесть человек, и тесноты никто не ощущал.

Вот и сейчас, с чашкой остывающего кофе в руках, он вы­хаживал вдоль стен, украшенных его последним увлечением – картинами. Но сегодня он их не замечал, его волновал вопрос, как и почему сегодня Сухроб Ахмедович, занимающий такой пост в ЦК, оказался в Аксае, у опального хана Акмаля, у кото­рого над головой в связи с перестройкой сгустились тучи и об этом догадывался любой мало-мальски здравомыслящий че­ловек? Вопрос не был так прост, каким казался. О том, чтобы Сухроб Ахмедович приехал туда официально, не могло быть и речи, иные времена, иной уровень субординации, да и попади он туда по службе, это означало бы в сопровождении людей из Наманганского обкома партии, что исключало всякий риск. О том, что на шее у Сенатора затягивается петля, Шубарин дога­дывался, да тот и не скрывал этого. За несколько лет общения с ним, с той памятной встречи в день смерти Рашидова, они понимали друг друга с полуслова. Да и сам хан Акмаль под­твердил, что вышла какая-то накладка и они немного повздорили. Зная нрав аксайского хана, «немного» означает, что еще не убили. Зачем Акрамходжаеву нужна была эта поездка, поче­му полез в петлю и, считай, чудом остался жив? Ведь если узнают в Прокуратуре, КГБ или ЦК, что он тайком наведался в горы к хану Акмалю, на карьере его можно поставить крест, такими вещами не шутят, тем более ныне. Напрашивался еще один вопрос – почему Сенатор скрыл от него поездку, будь она хоть официальная, хоть тайная, ведь знал, что Шубарин с Ариповым состоят в давних деловых отношениях, хан Акмаль часто обращался к нему с личными просьбами самого Верхов­ного.

Почему визит тайный и что за этим кроется? Артур Алек­сандрович, поставив пустую чашку на низкий столик у кресла, продолжал вышагивать вдоль своих картин, не обращая на них внимания. И вдруг его озарило, несмотря на ранний час, он набрал телефон Салима Хасановича, наверное, работа того в Верховном суде приучила к неожиданным звонкам, не до эти­кета было сейчас Шубарину.

– Слушаю вас, – ответил тотчас вовсе не сонный голос Хашимова.

– Салим, это Артур, я даже затрудняюсь сказать доброе утро, ради бога, извини за звонок в неурочное время, но я вто­рой день никак не могу отыскать нашего друга, а он мне нужен позарез.

– Что-нибудь с «Лидо»? – спросил тревожно Миршаб.

– Да нет, с «Лидо» все прекрасно, процветает. Он нужен мне совсем по другому поводу, не знаешь, где он проводит уик-энд?

– Нет, он мне ни о какой загородной поездке не говорил, хотя мы виделись с ним в пятницу после обеда, скорее всего загулял где-нибудь в городе. Впрочем, он и мне нужен, но мое дело терпит, отыщется.

– Конечно, отыщется, – ответил как можно беспечнее Японец и положил трубку.

В том, что лучший друг и соратник Сенатора не знал о его поездке в Аксай, сомневаться не приходилось. Что же все-таки крылось за столь поспешным визитом к хану Акмалю? Звонок среди ночи из Аксая, конечно, оказался вынужденным, никак не предусмотренным, для Шубарина это было ясным. Не ве­дет ли Сухроб двойную игру? Но зачем? Их теперь так много связывало, что не было резона действовать за его спиной. За­дал же загадку ночной звонок.

Артур Александрович остановился возле большого полот­на Сальвадоре Роза, самой ценной картины в его коллекции, но не удосужил ее даже единственным взглядом, хотя любил и гордился этим приобретением.

Первое, что напрашивалось из нынешней ситуации, это, конечно, пристальнее присмотреться к самому Сенатору, мо­жет, тут, в биографии, и есть объяснение его закулисным дей­ствиям? Тот жест, что продемонстрировал прокурор Акрамходжаев несколько лет назад, в день смерти Рашидова, снимал с него все подозрения, ни о какой тотальной проверке, как бы­вало всегда с теми, кто попадал в орбиту интересов картеля Шубарина, не могло быть и речи. Прокурор располагал таким досье на всю его империю, что от нее не осталось и воспоми­наний, стань они достоянием общественности, особенно в дни правления Юрия Владимировича Андропова.

Все это так, но от фактов, ни от прошлых, ни от нынеш­них, не уйти, если на прошлые есть убедительные объяснения, следовало найти на нынешние. И они, конечно, найдутся, в этом он не сомневался, но ему почему-то не хотелось копаться в жизни Сенатора, все-таки он сам его отчасти создал, поднял до таких высот с незаметного поста районного прокурора, ведь тот при первой встрече сказал: «Не имел я реальных шансов на продвижение, хотя всегда стремился к этому».

Как бы ему этого ни хотелось, отныне следовало присмот­реться к заведующему Отделом административных органов ЦК, и дело это нельзя было перепоручать никому. Излишняя подозрительность могла закончиться большим скандалом. Сухроб Ахмедович за последние годы резко, на глазах, преоб­разился, рос, что называется, на дрожжах, власть шла ему на пользу, он так разносторонне раскрывался день ото дня, что удивлял многих, да и его самого порою. Живой природный ум схватывал на лету силу в республике, и Шубарин знал, что многие большие люди при определенной ситуации могли сде­лать ставку именно на него, даже его давний друг, прожженный политикан Тулкун Назарович из ЦК не исключал именно такого поворота событий в судьбе удачливого Акрамходжаева.

Да, взлет Сенатора удивлял многих, но он-то знал подлин­ные причины стремительной карьеры районного прокурора. Можно сказать, с удивления общественности он и начал свою карьеру. Шубарин имел в виду невероятную популярность прокурора, которую тот получил, опубликовав в республикан­ской печати серию статей по правовым вопросам.

Шубарин внимательнее, чем кто-либо, прочитал все его публикации на правовые темы. Ни в смелости, ни глубине тео­ретических разработок, ни в новом мышлении, ни в страстно­сти, эмоциональности убеждения отказать он ему не мог. Как говорится, работа без сучка и задоринки, верное попадание в десятку, в сердцевину наболевших проблем. Да что там публи­кации, он разжился и докторской своего подопечного – все верно, безупречная, высокопрофессиональная работа! Но по­чему же тогда насторожила серия выступлений в печати, поче­му он не мог искренне восхититься докторской бывшего рай­онного прокурора, хотя прекрасно понимал ее ценность и отдавал должное гражданской смелости автора.

Потому что, знакомясь с работами Сенатора, его никогда не покидало ощущение, что все это в той или иной форме он уже слушал и даже четко знал от кого – Амирхана Даутовича. Да, да, убитого прокурора Азларханова. Но никогда тот не го­ворил ему в долгие ночные беседы, что занят какими-нибудь научными изысканиями в области права. Хотя, казалось бы, какой смысл таиться, если действительно занимался этим, разве Артур Александрович противился бы такой работе, наоборот. Конечно, когда закрались сомнения, он навел справки – соприкасались ли когда-нибудь пути двух прокуроров? Ответ оказался однозначным – никогда. Да и что могло связывать такого образованного, широко эрудированного человека, ка­ким был прокурор Азларханов, кого недруги с усмешкой на­зывали за глаза Теоретиком, Реформатором, с вороватым рай­онным прокурором, занимающимся ночными грабежами. Тут с любой натяжкой вряд ли удалось бы найти точки соприкос­новения, к тому же Японец хорошо знал и того и другого, и со­мнения исключались.

– Амирхан Даутович… – вырвалось вдруг с уст Шубари­на, и он невольно застонал, его до сих пор мучил вопрос – по­думал ли, умирая, Азларханов, что это он приговорил его к смерти?

Помнится, когда в тот роковой день, поздно вечером, он прилетел в ташкентский аэропорт из Нукуса, где еще находи­лось тело умершего Шарафа Рашидовича, ему тотчас доложи­ли, что Коста пристрелил Азларханова. Придя в себя, еще не владея ситуацией, он понял, что случилось что-то невероятное, возник какой-то тупик, и Джиоев вынужден был стрелять. Он хорошо знал Коста, тот не станет спасать собственную шкуру любой ценой, он один из немногих знал об его истинном отношении к прокурору. Коста понимал странную взаимную симпатию бывшего областного прокурора и крупного дельца теневой экономики, им обоим, каждому в своей сфере, не дали легально реализовать свой талант, свои возможности. Коста, как и самого Шубарина, было сложно провести, он знал их давно, имел возможность понаблюдать за обоими. Значит, действительно произошло роковое стечение обстоятельств. Как потом расскажет Сенатор, так оно и было, отпусти прокуpop Коста, тот ушел бы, пристрелив на входе полковника Джураева, а во дворе его страховали на белых «Жигулях».

Полгода спустя после гибели прокурора Шубарин вызвал в Лас-Вегас братьев Григорянов, скульпторов, тех самых, что поставили памятник убитой Ларисе Павловне, жене Азларханова, Ашот, которому был отдан приказ доставить родствен­ников в штаб-квартиру, сразу высчитал, почему их вызывают, и со свойственной телохранителю прямотой, спросил:

– Вы решили заказать памятник этому предателю?

Хозяин спокойно выслушал злобную реплику и сказал:

– Ты меня правильно понял, я действительно хочу зака­зать ему памятник, мне не по душе, чтобы могила такого чело­века осталась безымянной и заросла сорняком. Государство забыло его при жизни, на что же рассчитывать ему после смерти? Мы с ним, как ни странно это звучит, были едино­мышленниками, и я высоко ценил в нем человеческие качест­ва, они-то, к сожалению, и привели его к гибели. Будь он под­лец, прожил бы долго и богато. Разве это не стоит восхищения, уважения? – Видя, что сказанное что-то пробило в тяжелом сознании Ашота, он закончил: – А теперь езжай и не говори больше глупостей, могу и обидеться, я ни от кого не скрывал, что с любовью относился к нему.

Вспомнилась ему и первая годовщина смерти прокурора, они в тот день с Файзиевым, его первым замом в Лас-Вегасе, оказались в Ташкенте, передали в Госплан заявки на будущий год. В конце года они всегда охотились за чьими-то невыбран­ными фондами. Тактика, тоже некогда высчитанная Шубариным, ему хоть за неделю до нового года выдели что-нибудь, уж он-то свое вырвет в любом случае. В общем, дел у них в тот день хватало. Как только они вышли из Госплана, Артур Алек­сандрович попросил на минутку заехать на Алайский рынок, к цветочным рядам. Вернулся он в машину скоро, с огромным букетом белых роз, купил он их вместе с ведром.

– С утра такой великолепный букет, значит, влюбился всерьез, – пошутил Файзиев, удивляясь странному поведению своего шефа. – Теперь, как я понимаю, заедем за роскошной хрустальной вазой, – продолжал в той же манере словоохотли­вый первый зам. Но Японец шутки не поддержал, а попросил ехать в старый город, в действующую мечеть, чем еще больше удивил своего компаньона.

Когда подъехали к мечети, Шубарин сдернул с головы Икрама Махмудовича наманганскую тюбетейку ручной работы, очень дорогую, как и все принадлежащее пижонистому заму, включая и белый «мерседес», и велел подождать минут пять, дел у них до отлета в Москву хватало. Была пятница, и в мечеть, к полуденному намазу тонким ручейком стекались ста­рики, а возле ворот уже собирались нищие. Артур Александро­вич кинул взгляд вдоль дувала, нищих оказалось семь, и он улыбнулся удаче. Мусульманское поверье гласит, что нужно подать именно семи нищим, семи верующим старикам. Он быстро раздал каждому из них по красному червонцу, чем вы­звал моментальный шок, и попросил их на чистейшем узбек­ском языке помолиться в память о его друге Амирхане. Затем он стремительным шагом вошел в мечеть, где во внутреннем дворике старики неторопливо готовились к намазу, и опять в тени шелковицы он увидел семерых стариков, а семь других, у хауза, наполняли кумганы водой для омовения, вдоль стен он уже не стал смотреть. Он быстро обошел и тех, и других, и, вручая каждому по десятке, просил опять же на узбекском помолиться за упокой души его друга, убиенного Амирхана. Че­рез пять минут он вновь сидел рядом с ничего не понимаю­щим Файзиевым и, не возвращая ему тюбетейки, сказал:

– А теперь на кладбище Чиготай.

Когда подъехали к кладбищу, там же неподалеку, в старом городе, хотел выйти вместе с шефом из машины и водитель, но тот его резонно сдержал:

– Сиди, у нас на двоих одна тюбетейка. С непокрытой го­ловой появляться на мазаре считается кощунством.

Компаньон остался в «мерседесе», не понимая, кому же предназначены цветы. Он все еще считал, что это связано с женщиной.

Кладбище Чиготай находилось на небольшом взгорке или холме и начало свое существование задолго до того, как город коснулся его окраинами. Сейчас стремительно разросшийся после землетрясения Ташкент захватил мазар в свои глубокие объятья. Он оказался в самом центре жилого массива из инди­видуальных построек, строились тут с размахом, и район уто­пал в зелени, и на фоне окружающих его массивов многоэта­жек выглядел ухоженным, респектабельным и оттого чужерод­ным. Помнится, кто-то прокомментировал столь глубокую разницу – что же вы хотите, частные владения, дальнейшие доводы показались излишними.

Несмотря на позднюю осень, стоял по-летнему яркий, солнечный день, и Артур Александрович, выйдя из машины, невольно достал дымчатые очки, подниматься ему предстояло навстречу солнцу. У осыпающегося глиняного дувала мазара сидели нищие, немного, человек пять, и он каждому из них безмолвно подал подаяние. Какой-то остроглазый мальчишка, видимо подрабатывающий тут на мелких поручениях скорб­ных родственников, тут же приметил, как не вязался респекта­бельный вид Шубарина с цветами в хозяйственном ведре, и он тотчас вызвался поднести его. Увлеченный мыслями о встрече с прокурором, он передал ведро с розами мальчишке, и тот, моментально обретя подобающий ситуации печальный вид, медленно пошел вслед Шубарину, от его взгляда, конечно, не ускользнул миг, когда человек в светлой тройке щедро подавал нищим.

Как и всякое кладбище большого столичного города, Чиготай занимал огромную площадь, за пятьдесят лет существо­вания превратился в огромный скорбный парк, со своими ал­леями, улицами, переходами, тупиками. На Востоке, впрочем, как и во многих других местах, принято на могилах высажи­вать деревья, кустарники, цветы. Года два как Чиготай считал­ся закрытым, и захоронения на престижном кладбище дела­лись с разрешения горисполкома, но Прокуратура республики сумела выхлопотать для своего бывшего сотрудника ордер на два квадратных метра земли, и могила находилась в глубине мазара, почти у самого дувала, где протекал широкий, полно­водный арык. Артур Александрович хорошо знал дорогу туда, он был здесь полтора месяца назад, когда братья Григоряны пригласили его принять работу.

Пятница, мусульманский день, сродни русскому воскре­сенью или еврейской субботе, и оттого людей на кладбище оказалось больше обычного, хотя тут, на самом крупном захо­ронении города, посетителей хватало в любое время. Когда они вышли к последнему повороту, откуда уже хорошо виднелась высокая гранитная стела, Шубарин хотел забрать ведро с цве­тами у мальчишки, как неожиданно заметил крупного, росло­го человека в милицейской форме у ограды могилы прокуро­ра. Он чуть сбавил шаг – сомнений не было, человек стоял у того самого захоронения, куда направлялся он. Ни встреч, ни разговоров ни с кем он не хотел, хотя человек в форме его и заинтересовал, поэтому быстро сориентировался. Левее, в одном ряду с прокурором, покоилась молодая женщина, известная балерина, его в прошлый раз поразил памятник, воздвигну­тый ей из белого мрамора. Братья Григоряны, сопровождав­шие его в тот день, тоже отметили высокопрофессиональную работу скульптора, и из разговора с подошедшими потом к могиле людьми выяснилось, что автор был мужем балерины, погибшей в автокатастрофе. У этой могилы, как понял тогда Шубарин, часто бывали люди, и он направился прямо к ней. Убирая с постамента памятника пожухлые цветы, он украдкой глянул в сторону могилы Амирхана Даутовича и узнал в чело­веке в милицейской форме полковника Джураева, начальника уголовного розыска республики. О его невероятной храбрости, неподкупности в Ташкенте ходили легенды, хотя он появился в столице лет семь назад. О том, что они некогда, в бытность Амирхана Даутовича областным прокурором, работали вме­сте, Шубарин знал. Эркин Джураевич стоял напротив могилы, держа в руках форменную фуражку, и даже скорбь по поводу убитого товарища не могла скрыть на его лице удивления, а удивляться было чему. На могиле стоял памятник из темно-зеленого, с красными прожилками гранита, и такая же строгая плита покрывала могилу. Изящная бронзовая монограмма, витиевато сплетенная из трех букв А. Д. А., врезанная заподли­цо с поверхностью гранита и тщательно, до блеска, отполиро­ванная, занимала первый верхний угол плиты. Кто близко об­щался с ним, тот знал, что так необычно выглядела подпись прокурора. А на стеле, под портретом Амирхана Даутовича ан­фас, что выбил художник высококачественной установкой, пользуясь какой-то фотографией из счастливых лет прокуро­ра, когда он еще не познал потерю жены и одного инфаркта за другим, в той же манере, что и на плите, бронзой значилось:


Азларханов

Амирхан Даутович

1932-1983

прокурор


А чуть ниже, после «прокурор» уже не бронзой, а прямо в граните четко выбито: «настоящий».

И этот штрих, одно слово «настоящий», придавал тради­ционной, трафаретной надписи совсем иное звучание, именно единственное слово, выбитое, видимо, в последний момент, по чьему-то требованию или по душевному порыву скульптора, выбитое не очень крупными буквами и без заполнения брон­зой, бросалось прежде всего в глаза. Было, наверное, отчего удивиться замотанному за день и ночь полковнику уголовного розыска республики, ожидавшему увидеть осыпавшийся, пыльный могильный холмик с фанерной доской у изголовья. Полковник стоял по-военному прямо, словно участвовал в по­четном карауле, возможно, он вспомнил тот проклятый день прошлой осени, когда он всего на две минуты не успел на встречу с прокурором. Не опоздай, прибудь хоть на минуту раньше к прокурору, Амирхан Даутович наверняка остался жив. Он умер у него на руках, полковник не успел упредить выстрелы Коста, и оттого всегда ощущал свою вину перед това­рищем.

Полковник неожиданно быстро склонился к плите, попра­вил красные гвоздики и, еще раз окинув взглядом ухоженную могилу, направился к выходу. Как только он отошел от захоро­нения, плечи его обвисли, куда-то враз подевалась легкость, еще минуту назад бросившаяся в глаза, седая, коротко стри­женная голова поникла. Так, с непокрытой головой, держа фу­ражку под мышкой, он уходил все дальше и дальше, и, как по­казалось Шубарину, суровый полковник, гроза убийц и отпетых рецидивистов, плакал не скрывая слез. Артур Александро­вич еще долго смотрел ему вслед, пока полковник не свернул на главную улицу печального парка; они скорбели об одном и том же человеке.

– Амирхан Даутович… – снова вырывается у него вслух, – если бы знать, отчего ваши мысли оказались созвуч­ны только Сенатору и именно он обнародовал их, пожал такие щедрые плоды, разве мало юристов вокруг? – И вдруг его пронзает и такое открытие: ему кажется, что все это каким-то образом крутится возле него, и порою ощущает, что он даже сопричастен к этой непонятной связке двух духовно разных людей. В этом интуитивном открытии что-то есть, но оно не имеет реальной почвы под ногами, не на что опереться, заце­питься, оттолкнуться. Но он знает себя, однажды закравшему­ся сомнению он попытается найти ответ – такова его натура. Мысли его вновь возвращаются к Сенатору, который наверня­ка в понедельник вернется домой и скорее всего поездом На­манган – Ташкент, прибывающим на рассвете, и, конечно, поторопится встретиться с ним, ведь тайной поездки к хану Акмалю в Аксай не получилось.

Вскользь всплывшее – Аксай – наталкивает его на мысль, что несколько лет назад он все-таки на радостях посту­пил несколько опрометчиво, заполучив дипломат с докумен­тами незнакомого районного прокурора. Опрометчивость за­ключалась в том, что он пренебрег обычными правилами, ког­да никого близко не подпускал к себе, тщательно не проверив.

А ведь существовал самый простой путь проверки – по­слать человека к хану Акмалю и попросить его помочь, их ин­тересы в ту пору как раз активно переплетались. А у аксайского Креза на кого только не имелось досье, нашлись бы там кое-какие сведения, наверное, и на Сухроба. Ахмедовича, и сейчас он, возможно, понял бы причину тайного визита в Аксай. Но что не сделано, то не сделано, и сегодня соваться к «маршалу Гречко» было бессмысленно, кто знает, о чем они там договорились за его спиной. Восток дело тонкое, и этот путь отпадал. А прибегать к тайным документам хана Акмаля ему приходи­лось дважды, и дважды он сам наведывался в Аксай, досье он просил на таких людей, что Арипов вряд ли доверил их како­му-нибудь посреднику.

Артур Александрович хорошо знал нравы и обычаи края, в котором родился и жил, порою ощущал, как органично впитал он в себя мусульманский уклад, культуру, традиции, они впол­не отвечали его душевному состоянию и нисколько не расхо­дились с человеческими принципами, которых придерживал­ся. В связи с этим он вспомнил, как однажды, еще в спокой­ные времена, провел два дня в гостях у аксайского хана Акма­ля. Вечером, после охоты, дожидаясь, пока приготовят ужин из охотничьих трофеев, они полулежали на мягких курпачах, бе­седуя на философские темы. Говорил больше он, кутаясь в теплый и просторный чапан и попивая небольшими глотками французский коньяк «Камю», а хан Акмаль внимательно слу­шал гостя. И вдруг хан Акмаль перебил его.

– Если бы нынче на календаре не был самый конец семи­десятых годов, – начал, как всегда монотонно, беспристрастно обладатель двух Гертруд, – и если бы я не знал тебя хорошо много лет, я бы подумал, что ты английский шпион. – Видя нескрываемое удивление на обычно невозмутимом лице Японца, хан Акмаль рассмеялся: – Ты не обижайся, я знаю, ты не шпион, ты наш, бухарский кровный. Но почему я так подумал? Объясню. Говорят, возле моего отца, а он воевал ря­дом с Джунаид-ханом и был не рядовым сотником, как сейчас толкуют мои враги, желая принизить отца и меня, находился англичанин, который, как и ты, прекрасно знал наш язык, на­ши обычаи, даже наизусть цитировал Коран, чем радовал и удивлял наших невежественных мулл. И не удивлюсь, что ты и Коран знаешь. Сейчас ты беседуешь со мной на чистейшем уз­бекском языке, рассказываешь мне о восточных философах, о которых не имеет понятия большая часть нашей интеллиген­ции. А у нас, большевиков, все непонятное, труднообъяснимое сваливается на происки империализма и шпионов. Выходит, ты – шпион! – И он вновь заразительно, от души расхохотал­ся.

Тогда он приехал в Аксай во второй раз, и это случилось чуть позже той самой охоты, после которой хан Акмаль назвал его английским шпионом. Впрочем, чтобы несколько сгладить свою вину за безапелляционное – «шпион», аксайский Крез, умасливая, чуть позже сказал, что он так доверяет и любит его, что стань Узбекистан мусульманским государством, под зеленым знаменем ислама, то даже в нем, не задумываясь, отдал бы портфель министра экономики или финансов, один из са­мых ключевых в любом правительстве, только ему. Тогда, в восьмидесятых, сепаратистских настроений не было вовсе, и Шубарин не обратил внимания ни на исламское государство, ни на зеленое знамя, ни на правительство, где ему предлагался портфель министра экономики и финансов, понятно, что роль премьера хан Акмаль оставлял за собой, просто подумал, что обладатель двух Гертруд сглаживает неловкость за «шпиона».

Оказывается, далеко смотрел хан Акмаль уже тогда, де­ржал в уме какую-то программку, а многим кажется, что толь­ко сегодня, с гласностью и перестройкой, всплыли национали­стические и сепаратистские настроения и нескрываемо обоз­началась кое-где тяга к зеленому знамени ислама.

Но уже тогда Артур Александрович ощутил по-настояще­му, каким грозным, убийственным оружием обладает дирек­тор агропромышленного объединения. Слишком большую опасность представляла канцелярская папка для человека, о котором собраны сведения, а если они случайно станут достоя­нием не одного хана Акмаля? От этой мысли его бросило в жар. Но еще большую тревогу он ощутил, когда представил, что кто-то другой, как и он, приехав сюда, получает досье на него самого, до этой минуты он об этом как-то не думал. Он собирался уехать в тот же час, как только ознакомится с досье, но остался на ночь, как просил его хан Акмаль. Была какая-то болезненная тяга к гостям у хана Акмаля, не любил, не выно­сил он одиночества, а за столом преображался, жил по-настоя­щему, только в застолье умел слушать других, Артур Александрович давно отметил эту странность. Но он остался не пото­му, что хотел ублажить или потрафить Арипову, а потому, что решил забрать досье на самого себя.

В тот вечер за столом они оказались не одни, как он рас­считывал. Неожиданно в Аксай заявилась московская журна­листка писать очередной панегирик о чудесах в рядовом агропромышленном объединении, где правил необыкновенный человек – то бишь хан Акмаль. Это несколько путало карты Японца, но особых причин для беспокойства не было.

Минут за десять до начала застолья в гостевом доме, нахо­дившемся в яблоневом саду на окраине Аксая, хан Акмаль за­шел к нему в комнату и показал подарок, который собирался вручить гостье.

Шубарин взял у него из рук изящную коробочку, обтяну­тую сажево-черной замшей, догадываясь, что там находится. Он действительно не ошибся, в глаза брызнули светом бриллианты массивного кольца.

– Не слишком ли дорого за статью, даже в центральной прессе?

– С фотографией, – уточнил хан Акмаль и рассмеялся, – да и женщина ничего, из Москвы, писательница…

Артур Александрович вгляделся в ценник, висящий на тонкой шелковой ниточке, и присвистнул.

– А это, мне кажется, нужно снять, – сказал Шубарин, показывая на бумажку, цена может испугать кого угодно.

– Само собой разумеется, – сказал уже по-деловому хан Акмаль, все это внесется куда надо, подошьется к делу, ты ведь знаешь, я обожаю учет-отчетность, не забывая ленинское: социализм – это прежде всего учет!

– Да, я знаю, ты всегда следуешь ленинским заветам, – сказал гость, и они оба весело рассмеялись, вечер начинался замечательно.

Писательница оказалась женщиной не первой молодости, но, как и большинство московских дам, пыталась изображать деловитость, хватку, излучать несуществующую энергию, в общем, тщилась произвести впечатление, все еще не понимая, какая тут отведена роль второму, синеглазому, мужчине, судя по манере держаться, одеваться, человеку отнюдь не провинциальному. Сбивало ее с толку и то, что хан Акмаль, пытаясь сказать что-то любезное, путался от волнения и переходил на узбекский, обращаясь за помощью к синеглазому. А тот, вроде уточняя, обменивался какими-то непонятными ей репликами на узбекском с хозяином загородного дома и лишь потом пе­реводил на русский, впрочем, не скрывая внешней любезно­сти, внимания, но ей казалось, что в таких случаях элегантный переводчик, которого она тут же окрестила Лоуренсом-аравийским, пытался гасить восторг знаменитого директора, чье ли­цо излучало доброту, внимание, готовность услужить и непод­дельный интерес к ней, как к женщине. В последнем не пере­убедил бы ее никто. Порой ей хотелось, чтобы вежливый, ра­финированный, но холодный Лоуренс-аравийский откланял­ся, время все-таки перевалило уже далеко за полночь, но сине­глазый вел себя так, словно поставил себе цель гулять до утра. И писательница, перестав излучать фальшивую энергию и не­свойственный возрасту задор, откровенно призналась, что устала от двух перелетов и одного переезда в Аксай, пробормота­ла еще что-то про часовой пояс, адаптацию-акклиматизацию, с тем и отбыла отдыхать. Хоть поздно, но поняла, что тягаться с синеглазым не следует.

Как только за нею захлопнулась дверь, хан Акмаль сказал с восторгом:

– Какая женщина! С какими людьми знается! Какие две­ри ногой открывает!

Артур Александрович сначала хотел остудить пыл хана Акмаля, вернуть его на грешную землю, всего двумя-тремя фразами, уже срывавшимися с языка, но решил не портить ему настроение и азарт и вполне любезно поддержал:

– Да, она достойна такого подарка и даже вместе с ценни­ком.

И обладатель двух Гертруд тут же предложил тост за ее здоровье. Выпили, и тут Японец понял, что, пока хан Акмаль пребывает в эйфории от встречи с женщиной, открывающей ногой высокие кабинеты в Москве, он должен попытаться ре­шить и свои проблемы.

– Акмаль, я хотел бы, чтобы ты подарил мне досье на Шубарина…

Хозяин дома на минуту опешил, но потом засмеялся.

– Артур, надеюсь, ты шутишь, зачем тебе досье на самого себя, лучше поинтересуйся подноготной своих врагов.

– Нет, Акмаль, сегодня я хочу получить то, что прошу.

Разговор становился напряженным, взрывоопасным, от­кровенной конфронтации с Японцем в этом крае не хотел ни­кто, хан Акмаль знал его возможности, и он стал машинально разливать коньяк, чтобы как-то собраться с мыслями, он был не спринтер, а стайер.

– А если я скажу, что такое досье не существует и что я не коплю компромат на своих друзей?

Тут уж рассмеялся гость, начиная разговор, он понимал, что без серьезного аргумента хан Акмаль никогда не вернет документа, и потому выбрал главный козырь:

– Акмаль, у нас с тобой такие отношения, что я не могу ставить тебя в неловкое положение, но и сам не хочу служить мишенью для кого-то. Если я доверяю тебе, это не значит, что я доверю всякому, кто может даже случайно заглянуть в мое досье.

– Резонно, – вполне миролюбиво перебил хан Акмаль, почувствовав, что хитроумный Японец оставил ему лазейку для благородного отступления.

– Если я не заполучу сейчас свои бумаги, то через неделю можешь прислать ко мне человека, я передам копию досье на тебя, а подлинник останется у меня в Лас-Вегасе, ты ведь мне тоже доверяешь?

– Да, Артур, доверяю, умный ты человек, не зря я тебя ан­глийским шпионом окрестил в прошлый раз, помнишь? – расхохотался аксайский Крез и захлопал в ладоши, и тотчас на пороге появился Ибрагим.

– Будь добр, принеси бумаги на Артура, он хочет убедиться, профессионально ли работают мои люди, и обещал допи­сать то, что они упустили. – И опять захохотал, и напряжение разрядилось, хан Акмаль был еще тот дипломат.

Отдавая Шубарину пухлую канцелярскую папку, Арипов сказал:

– Ну вот, я избавляю тебя от лишних хлопот, собрать досье даже на меня за неделю невозможно, поверь моему опы­ту, и я не буду посылать человека за своим досье. Мы ведь так много знаем друг о друге. – И хан Акмаль протянул через стол руку, и оба облегченно вздохнули, ибо понимали, какой конф­ронтации избежали.

Артур Александрович снова подошел к окну, уже светало, и вдруг он захотел погулять по саду, редко когда ему приходи­лось делать это по утрам, он быстро переоделся в спортивный костюм, в котором обычно выходил к завтраку, и спустился вниз.

Над садом висел влажноватый туман, тонкий, едва разли­чимый, порою казалось, это кисея от игры, недостатка света, нарождающегося дня и догорающих последние минуты лю­минесцентных ламп за оградой, но он как «жаворонок» очень тонко чувствовал переходное время, когда ночь держала при­роду в последних объятиях, к тому же он знал туман своего са­да. От неожиданной влажности, которая совершенно исчезнет часа через два, хозяин сада поежился, но затем, чтобы быстрее насладиться рассветной чистотой воздуха, пробежался по ал­лее, выложенной мелкими керамическими плитами. Он не до­пустил к себе во внутренний двор ни асфальт, ни бетон, тут то­же сгодились его инженерные познания. Незапланированный бег, как и неожиданно долгое плавание, придали бодрость хо­зяину прекрасного, ухоженного сада, и он невольно позавидо­вал Коста и Ашоту, пропадавшим часами в гимнастических и силовых залах, во множестве расплодившихся в Ташкенте с объявлением кооперации.

Спустился он в сад не для того, чтобы размяться, побегать, ему хотелось пообщаться с ним, обойти любимые деревья, срезать к столу свежие цветы, посидеть возле густых кустов можжевельника, кстати подаренных ханом Акмалем, тот уве­рял, что они продлевают жизнь. Насчет жизни утверждать ему было трудно, но то, что они выводят вокруг тлю и всякую га­дость, гибельную для сада, точно, это ученые из ботанического сада Шредера подтвердили.

Но… как и у себя в кабинете, прохаживаясь вдоль своих любимых картин, он не замечал их, то же самое случилось и на аллеях сада, мысли о человеке из ЦК снова завладели им.

Идея взять в аренду ресторан принадлежала Сенатору, он раньше многих высокопоставленных чиновников оценил воз­можности кооперации. Может, идея пришла к Сенатору отто­го, что Артур Александрович, чуть ли не с первого дня указа, легализовал часть своих подпольных предприятий через коо­перативы, о готовившемся законе он знал из своих москов­ских источников, еще за полгода вперед, и тщательно все про­анализировал. Поначалу он преследовал только одну цель – отмыть деньги теневой экономики. На первых порах, зарегистрировав на подставных людей десятки кооперативов в горо­дах и селах по всему Узбекистану, он кинулся исправно запол­нять декларации на свои пока не существующие доходы в мес­тный бюджет и реальные налоги, составляющие для него су­щий пустяк, зато он теперь обладал законными деньгами. Че­ловек из ЦК находился в курсе дел Шубарина, даже кое в чем содействовал, и вот однажды, обедая с Шубариным в загород­ной чайхане, он сказал:

– Артур, почему бы тебе несколько не видоизменить свою деятельность, не придать ей разносторонность? – Видя, как заинтересовался сотрапезник, он продолжал: – Я предлагаю тебе открыть в Ташкенте настоящий, шикарный ресторан. При избытке денег у населения это наиболее рентабельное вложение капитала.

– Ну, какой из меня, Сухроб, ресторатор, – попытался от­шутиться Шубарин, но Акрамходжаев был настойчив:

– А почему бы и нет, я ведь не предлагаю тебе самому возглавить ресторан, к тому же у тебя в Лас-Вегасе есть по­мощник, Икрам Махмудович, ну тот, что разъезжает на белом «мерседесе». Он от природы прирожденный кулинар, гурман, каких поискать надо, ресторанное дело, как мне кажется, его стихия, хотя на первое лицо, при его любвеобилии, он вряд ли тянет. Я вижу в своем воображении первоклассный ресторан, с богатым интерьером, с хорошо вышколенной и хорошо эки­пированной обслугой, разумеется дорогой.

– У тебя есть какие-нибудь конкретные предложения, кроме интерьера и униформы, – спросил скептически сотра­пезник, еще не понимая серьезности предложения.

– А как же, я ведь знаю, что кровь твоя наполовину состо­ит из цифр, ты, прирожденный от бога банкир и предприни­матель, умудрился родиться немножко не там или слишком поздно, – пошутил человек из ЦК и, не дожидаясь ответа, пе­решел к тому, ради чего затеял разговор: – Прежде всего идея пришла мне в голову потому, что в это дело я хочу войти с Салимом и с тобой на равных паях, зачем же нашим деньгам ле­жать без движения, когда сегодня все кинулись удваивать и ут­раивать капиталы, но я не хотел бы, пользуясь нашей дружбой, возлагать хлопоты на одного тебя и считать только доходы, ко­торые, я уверен, будут расти в геометрической прогрессии. Я продумал и практическую часть, ты внимательно объезжаешь район, где я семь лет был прокурором, и выбираешь любое здание, принадлежащее общепиту, – будь то ресторан, кафе, столовая, на худой конец любое другое строение, которое, на твой взгляд, в течение трех-четырех месяцев можно будет пе­рестроить и превратить в такой ресторан, какой я задумал, и пусть он называется, как у вас в Лас-Вегасе, «Лидо», в этом есть какой-то шарм, респектабельность – «Лидо»! Дальше в дело вступаю я с Салимом. Я заставлю районные власти от­дать здание тебе в аренду, тем более это в русле правительст­венных требований. Решу вопрос с крупными банковскими кредитами на льготных условиях для реставрации здания, приобретения интерьеров, мебели, кухонной посуды, холо­дильников, морозильных камер, всего торгового оборудова­ния, что требуется для первоклассного ресторана. Найду под­рядчиков, которые быстро, качественно и в срок отделают зда­ние, на проект, как мне кажется, скупиться не стоит и следует привлечь за наличные талантливых архитекторов, а их в Таш­кенте у нас немало, ведь мы имеем свой архитектурный фа­культет.

– Архитекторы есть, – перебил он, уже оценивший идею сотрапезника.

– Но на этом наша часть не заканчивается, работая рай­онным прокурором, я не раз вплотную занимался общепитом и знаю тонкости этого дела, а они прежде всего заключаются в получении фондов на продукты, спиртные напитки, табачные, кондитерские изделия, в общем, фондов для нормального функционирования понадобится много, мы и это на первый год берем на себя, а потом администрация «Лидо» пойдет по накатанным следам. И главное – мы беремся с Салимом его прикрывать, обещаю, что особых налогов не придется платить никому. Ну как, годимся мы в компаньоны?

– Вполне, – ответил бодро Шубарин, не ожидавший та­кой хватки у бывшего районного прокурора.

Шубарин на минуту оторвался от мыслей о Сухробе Ах­медовиче и увидел, что предутренний туман исчез бесследно, погасли огни за высоким дувалом, и уже хорошо просматри­вались самые дальние аллеи сада, и, хотя на востоке давно про­пал рассветный голос муэдзина, призывавшего правоверных на утренний намаз, все же по традиции тут просыпаются рано, и это чувствовалось даже за оградой.

Махалля быстро полнилась шумами: звенели бидоны мо­лочниц, привозивших из пригородных кишлаков молоко в го­род, трещали где-то в переулках моторчики велосипедов, доставлявших к чайханам и на базары первые горячие лепешки, хлопали плохо смазанные ворота – день вступал в свои права.

Когда он у себя в кабинете после завтрака просматривал бумаги, раздался первый телефонный звонок, звонила Наргиз из «Лидо».

– Артур Александрович, если нам не завезут две-три ма­шины шампанского, послезавтра у меня начнутся сбои.

– Пусть пьют водку, коньяк, – попытался отшутиться Шубарин.

– Наверное, Файзиев не докладывал вам, что у нас настоя­щее паломничество туристов из Грузии, из тех, что приезжают на недельный тур. Каждая группа бронирует столы на все семь дней пребывания, а те, кто подъедут вслед через неделю, через две, заказывают столы по телефону из Тбилиси. А они предпо­читают шампанское, так что выручайте, не заставляйте крас­неть за марку «Лидо».

– Хорошо, Наргиз, с шампанским решим, пусть гуляют на здоровье, если они облюбовали наше «Лидо» в Ташкенте.

Два года назад, когда он находился в Париже, Сухроб Ах­медович сумел занять место заведующего отделом админист­ративных органов ЦК, а его товарищ Салим Хасанович, по прозвищу – Миршаб, один из ключевых постов в Верховном суде республики, вот эти назначения и возвращение его из Франции отмечали по настоянию Хашимова в доме его лю­бовницы Наргиз. И хозяйка дома, и прием, которые она орга­низовала, произвели на Японца впечатление, она обладала большим вкусом, тактом, и характер чувствовался, да и мир повидала, работая прежде в знаменитом ансамбле. Когда дело по созданию «Лидо» закрутилось и начали подбирать администрацию, Артур Александрович вспомнил про нее. В Наргиз он не ошибся, она оказалась расторопной, предприимчивой и бы­стро вошла в курс, людям, не знавшим ее раньше, казалось, что она всегда занималась ресторанным делом. Обаятельная, красивая, со вкусом, но броско одетая, директор крупного арендного ресторана, выстроенного Шубариным, опять же по принципу айсберга, где только четверть мощи и доходов под­лежала обозрению и обложению налогов, к тому же страхова­лись Сенатором и Миршабом повсюду: в банке, горисполкоме, санэпидемстанции, оптовых и розничных базах и даже у пожарных, – внушала доверие, уважение, был у нее талант пре­поднести себя и свое дело. Она сама набрала штат официанток, в прошлом танцовщиц того же самого знаменитого фольклор­ного ансамбля, а мужскую часть, включая швейцаров, подби­рал Файзиев, он знал наперечет все мало-мальски приличные заведения в Ташкенте и не ошибался, кто чего стоит. Наргиз и Икрам Махмудович вполне дополняли друг друга, и лучшее руководство вряд ли можно было отыскать.

Наконец-то обладатель белого «мерседеса» нашел себе ме­сто по душе, где мог по-настоящему, без подсказки реализо­вать себя, все его слабости от тяги к изысканным застольям, широким жестам, что позволял он себе в последние годы, до его влюбчивости в каждую очаровательную женщину – все по­шло на пользу ресторану.

Оформлять интерьеры ресторана пригласили дизайнеров из Прибалтики, они сразу оценили размах предприятия и со­общили, что у них на побережье, на Рижском взморье, в Дзинтари, тоже сохранился ресторан с довоенных времен, носящий имя «Лидо».

Коллекцию одежды для обслуги, с учетом разного време­ни года и особо парадных случаев, Наргиз сумела заказать в местном Доме моделей, где у нее сохранились еще старые свя­зи. А руководство Дома моделей, увидев внутреннее убранство и интерьеры «Лидо», сразу оговорило, что намерено там пери­одически проводить парады мод, в такие дни ресторан уста­навливал еще и дополнительную плату за вход, и немалую.

Артур Александрович еще раз внимательно, с ручкой в ру­ках, просмотрел перечень дел на день и понял, что вопрос с шампанским надо решить до заседания в Госснабе, значит, с самого утра. Человек, отвечавший за поставку шампанского в «Лидо», не отличался особой пунктуальностью и уже подводил несколько раз, хотя имел свой интерес, это тем более настораживало, и он собирался поставить ультиматум его начальству: или вы меняете ответственного за поставку, или я расторгаю с вами договор. А о таких условиях, на которых он получал шампанское, они могли и пожалеть. За каждую бутылку шам­панского стоимостью в шесть рублей тридцать копеек он отда­вал баш на баш поллитровку «Столичной», цена которой ровно десять. Да на таких условиях ему компаньонов долго искать бы не пришлось. Но он не любил менять поставщиков, конку­ренция в таком деле опасная штука. Имелось тут еще одно преимущество: склады, откуда он получал шампанское, нахо­дились в том же районе, что и «Лидо», в бывшей вотчине Сена­тора.

Отчего же расчетливый Японец проявлял столь щедрый жест при обмене? Когда началась кампания по борьбе с алко­голизмом и стали крушить винно-водочные заводы и спешно их переоборудовать или перепрофилировать под что попало, чтобы и память о них скорее выветрилась, – в те дни он с Файзиевым попал на какую-то крупную свадьбу и там сразу столкнулся лицом к лицу с директором такого объединения. На воп­рос, отчего чернее тучи, тот и поведал свои проблемы. Конеч­но, загрустишь, быть хозяином выгодного дела, нужным для всех человеком, а значит, и уважаемым, и вдруг начать выпу­скать компоты. Да и это еще предстояло наладить, а он не рас­полагал ни монтажниками, ни слесарями, чтобы демонтиро­вать оборудование по производству и розливу спиртных на­питков, а ему на текущий квартал уже спустили крупный план по сдаче металлолома, с учетом ликвидации основного пред­приятия. Было от чего приуныть, особенно когда представишь, что на компоты требуются фрукты, а их нужно собрать, доста­вить, хранить – дело, как и со всеми скоропортящимися про­дуктами, сложнейшее, хлопотное. Другое дело водка! Не гниет и сроки хранения ей нипочем, да и с сырьем проблем нет, ва­ляется под ногами, а о рентабельности и говорить не прихо­дится, особенно при ценах, с которыми подошли к борьбе с нею. Первая мысль, мелькнувшая у него, была помочь челове­ку со сдачей металлолома, за это строго спрашивают. С «Вторчерметом» у него имелись давние, отлаженные связи, к ним на базу, по предварительной договоренности, вывозили с иных заводов оборудование, нужное ему, а он выкупал его, распола­гал он таким фирманом. Помочь с бумагой о сдаче металлоло­ма не составляло большого труда, но в нем вдруг взыграл азарт предпринимателя, и он решил на всякий случай прибрать обо­рудование к своим рукам, тем более грустный директор при­знался, что все обновлено только год назад! И тут он, как вол­шебник, снял печаль с лица своего приятеля, сказав, что он сам демонтирует оборудование и сам доставит бумагу о сдаче бывшим винно-водочным комбинатам металлолома. Ошара­шенный директор на радостях еще и спросил:

– Артур, сколько с меня причитается?

Шубарин на миг опешил, но мгновенно взял себя в руки и сказал улыбаясь:

– Ну, ящик компота в день рождения меня вполне устро­ит. – И они протянули руки с обоюдным удовольствием.

На промышленных площадях, доставшихся ему в наслед­ство от гигантского рудокомбината в Лас-Вегасе, можно было смонтировать не только водочный завод, и он не спеша восстановил его на одном из заброшенных, некогда образцово-пока­зательных рудников. Чтобы ближе к активированному углю – как пошутил тогда Коста. В связи с ликвидацией таких произ­водств остались не у дел и хорошие мастера, коих наперечет в любом деле, даже водочном. Икрам Махмудович нашел таких людей в соседней республике, чимкентская водка, как и пиво, известны на всю Среднюю Азию. Все трое молчаливых, непь­ющих немцев носили одну фамилию – Берг, они и стали гнать водку не хуже прежней, знаменитой чимкентской, а в чем-то даже лучшую, тут не давил на плечи его величество план с его вечным: давай-давай! Вот еще одна причина, отчего он легко принял идею Акрамходжаева о создании первокласс­ного ресторана, теперь отпадал смысл сдавать водку в гостор­говлю по семь рублей за бутылку, ее едва хватало на собствен­ное «Лидо», но тут она, как и повсюду, шла с ресторанной на­ценкой и Артур Александрович с компаньонами выигрывал неожиданно в два раза! Вовремя он отхватил себе завод, опять же пользуясь нашей бесхозяйственностью и недальновидно­стью. Оттого он был великодушен в обмене водки на шампан­ское, мощности в Лас-Вегасе позволяли такую щедрость. Ко­нечно, он имел фонды и на водку, и на коньяк, и на шампан­ское и не отказывался от них, чтобы в бумагах отражался путь спиртного в «Лидо», но часто его экспедиторы, к удовольствию руководства базы, получали вместо спиртного сразу наличны­ми деньгами, при дефиците на спиртное это важная уступка! Сложности возникали не с производством водки, а с ее достав­кой из Лас-Вегаса в Ташкент, и тут нашли выход. Водку в реф­рижераторах «Алка» на всякий случай маскировали: три по­следних ряда заставляли ящиками с луком, помидорами, ви­ноградом, на что оформлялись в таком случае документы, и такие транспорты из трех-четырех машин страховались бра­том Файзиева, начальником тамошнего областного ГАИ, каж­дый такой рейс обходился в копеечку, но зато обеспечивал га­рантию.

Внутри Ташкента перевозку спиртного страховали капи­тан Кудратов, бойкий разбитной красавчик, зять крупного чи­новника из Совмина. Его, как надежного и проверенного чело­века, рекомендовал сам Сенатор. Капитан по борьбе с хищени­ями и спекуляцией имел твердую ставку – ящик водки с каж­дой машины сопровождения – и, кажется, был доволен. Обэхаэсник питал нескрываемую симпатию к своему покровите­лю, видимо, многое о нем знал.

«А не спросить ли у красавчика Кудратова о докторской прокурора Акрамходжаева? Может, этот вращающийся в высших сферах капитан приподнимет завесу над неожиданно возникшей загадкой?» – подумал Шубарин, выезжая из дома.

Самолет на Ташкент опаздывал на три часа, и Хуршид Азизович Камалов, получивший неожиданно высокое назна­чение в Узбекистан, отыскав скромный уголок у окна, достал толстую папку с газетными вырезками, что получил два дня назад в Прокуратуре СССР, хотелось скорее вникнуть в суть проблем и событий, происходящих на родине предков, куда он возвращался навсегда. В сорок шесть лет редко круто и добро­вольно меняют жизнь, не думал о перемене в судьбе и Камалов, и тут все решилось в две недели, хотя еще десять дней на­зад он жил и работал в Вашингтоне. Конечно, он анализировал столь внезапное предложение и понимал, что ни его давний опыт работы в уголовном розыске, ни кандидатская, ни опыт преподавателя в закрытых учебных заведениях КГБ, ни опыт работы прокурором в Ташкенте и Москве не давали ему осо­бых преимуществ, чтобы возглавить Прокуратуру в сложней­шей республике страны, где прежнее руководство чуть ли не поголовно привлекалось к уголовной ответственности. Но все выяснилось на собеседовании в ЦК КПСС и Прокуратуре СССР, где его подробно ознакомили с положением дел и не скрывали, что в республике оправились от первого шока, свя­занного с арестом крупного коррумпированного начальства, и местные тузы, объединившись, мощно противодействуют оздоровлению обстановки в крае. Вот отчего на ключевой пост в борьбе с мафией нужен был человек не только с опытом рабо­ты в правовых органах, но и человек местной национальности, хорошо знающий нравы и обычаи своего края, человек, кото­рый может опереться на местное население.

Несмотря на позднее время и задержку рейса, его встреча­ли. Высокий, важного вида мужчина подъехал на черной «Вол­ге» прямо к трапу самолета. Видимо, Камалова ему хорошо описали, потому что, едва он ступил на землю, тот приветство­вал его с приездом и возвращением на родину и выразил на­дежду, что навсегда. Импозантный мужчина представился:

– Заведующий Отделом административных органов ЦК, Сухроб Ахмедович Акрамходжаев.

Прилетевший тут же с энтузиазмом спросил:

– Не тот ли, чьи статьи в «Правде Востока» и «Советском Узбекистане» – «Станем ли мы правовым государством?», «Весы Фемиды», да и последовавшие за ними, – вызвали столь широкий резонанс в республике?

– Спасибо. Я рад, что вы знакомы с моими работами и вам известна моя точка зрения на закон и право, – ответил встречавший с улыбкой и широким жестом пригласил в ма­шину. – Первое время будете жить в гостинице ЦК на Шелко­вичной, это на берегу Анхора. Хороший ухоженный район, утопающий в зелени. Большинство постояльцев гостиницы на сегодня – следователи по особо важным делам, прикоманди­рованные Прокуратурой СССР из всех регионов страны, вам придется работать с ними в тесном контакте. Квартиру подыс­кивают и в самое ближайшее время кое-что уже предложат, но не спешите, выбирайте, раз решили вернуться навсегда.

Когда они подъехали по слабо освещенным улицам к гос­тинице, несмотря на позднее время, она полыхала огнями в бархатно-черной азиатской ночи, редко какое окно зияло тем­нотой. Видя удивление на лице гостя, сопровождающий ска­зал:

– Работы много, очень много, не управляются за день, иные работают до утра, боюсь, что и вас ждет подобный ритм жизни.

Проводив Камалова до дверей номера, он сказал на про­щание:

– Не буду вас сегодня утомлять. Насчет ужина сейчас рас­порядятся, знают о вашем приезде. А завтра утром встретимся в Прокуратуре. Я представлю вас коллективу, и приступайте к исполнению обязанностей, дел непочатый край. – И человек из ЦК откланялся, оставив приятное впечатление о себе.

Первый день работы в Прокуратуре республики оказался столь напряженным, что он не смог выбрать время, чтобы по­звонить родителям Саламат, жены, да и своим родственникам тоже, понимая, какую обиду может вызвать подобное неуваже­ние к родне. Беспрерывно звонил телефон, обращались с таки­ми неожиданными вопросами и требовали немедленного вме­шательства в самые невероятные дела, что он, обладая доста­точным прокурорским опытом, только диву давался, порою ему казалось, что на прокуратуру тут возложено все – от ре­монта дорог, как и повсюду никудышных, до разгрузки ваго­нов в каждом тупике громадной среднеазиатской железной до­роги. И поздно вечером, вернувшись к себе в гостиницу, он первым делом собирался все-таки оповестить многочислен­ную родню о своем назначении прокурором республики и о скором переезде семьи на постоянное жительство в Ташкент, как неожиданно, не успел он прикрыть за собой дверь, зазво­нил телефон. Сперва он подумал, что звонок ошибочный, но настойчивая трель не прерывалась, словно кто-то поглядывал в окно, и он поднял трубку. Звонил Сухроб Ахмедович, с кото­рым они расстались в первой половине дня.

– Хорошо, что застал дома, если бы вас успела перехватить родня или старые приятели, я не знал бы, как мне выкру­чиваться…

– Чем могу помочь, – спросил Камалов, заранее обрывая попытку пригласить его в гости, но он ошибся.

– Назавтра, после обеда, у нас назначена встреча с Пер­вым, но его вызывают в Москву, пробудет он там три дня и в составе правительственной делегации улетит на неделю в Ин­дию. Двадцать минут назад он вызвал меня и сказал, что не хотел бы улетать, не познакомившись и не переговорив с вами. В нынешнем положении пристального внимания всей страны к Узбекистану на прокуратуре лежит тяжелейшая ответствен­ность, и он догадывается, что вы прибыли из Москвы с особы­ми полномочиями, видимо, ему уже звонили о вас из ЦК КПСС. Поэтому он решил пригласить вас домой на ужин, это рядом с гостиницей, иного выхода, чтобы встретиться с вами, он не видит, все расписано по минутам.

– Вы будете на этом ужине? – быстро спросил прокурор, высчитывая кое-какие варианты.

– Нет, меня он подобной чести не удостоил, у вас все-таки предпочитают говорить с глазу на глаз, но я бы с удовольстви­ем составил вам компанию. Так что через полчаса за вами зай­дут, и я желаю вам приятного вечера.

Отказаться от приглашения, тем более оно предполага­лось быть деловым, не имело смысла, и он согласился. Поло­жив трубку, он спокойно подумал, что с этой минуты он всту­пает в большую игру, оставалось одно: быстрее научиться раз­гадывать ее правила. Минут через сорок он уже сидел в гости­ной у человека, ставшего преемником самого Рашидова. Неде­лю назад в Москве, когда ему предложили возглавить Проку­ратуру республики, в конце долгой беседы хозяин кабинета, Виктор Сергеевич Рогов, давно знавший его, прощаясь, сказал доверительно:

– Ради бога, извините, весь вечер меня мучает одна ди­лемма: сказать или не сказать? Чисто по-служебному, по зако­ну, наверное, я не должен это говорить. Делать преждевремен­ные выводы в моем положении опрометчиво, но, зная вашу биографию, ведая, на что вы идете, я не могу промолчать, воз­можно, это в какой-то ситуации может стоить вам жизни. На днях я получил строго засекреченную информацию, что в кор­рупции, приписках и злоупотреблениях замешан и преемник Шарафа Рашидова, нынешний Первый секретарь ЦК Компар­тии Узбекистана. Каждый ваш шаг будет регламентироваться им и его друзьями. Вот что я хотел вам сказать и от души по­желать удачи, и вот теперь он видел напротив этого человека.

Внешне он показался ему этаким благообразным, добро­душным профессором или муллой, с мягкими вкрадчивыми манерами и тихим приятным голосом. И всякий раз, чтобы не расслабиться от обаяния, так и струившегося от хозяина дома, он напоминал себе, что он на Востоке, где и внешность и слова обманчивы, и не стоит обольщаться ни тем, ни другим. Когда, позже, он познакомится на допросах с ханом Акмалем, то уди­вится своему первому впечатлению от встречи с преемником Рашидова, оно окажется абсолютно точным. Арипов, любив­ший давать всем клички, называл его Фариштой, то есть Свя­тым. Какой верный глаз у аксайского хана!

Ему самому еще предстояло выработать и новую манеру разговора и обрести умение отделять в многоплановом, поли­фоническом разговоре, характерном для Востока, главное, а пока следовало быть предельно собранным, внимательным, и по возможности не давать себя легко читать. На Востоке гово­рят: человек это открытая книга.

До того, как сели за стол, хозяин дома успел расспросить о семье, о детях, о ташкентской родне, не забыл спросить, где он будет жить. Узнав, что квартирный вопрос еще не разрешился, сказал, что утром он попросит управляющего делами, чтобы выдали ордер из жилищных фондов ЦК, это, мол, рядом, в специальной зоне. Позднее, анализируя великодушный жест, за который он, конечно, выразил признательность, понял од­но, что каждый его шаг будет контролироваться, когда уехал, когда приехал и кто к нему наведывался, на то она и особая территория с охраной на въезде. Нет, не прост оказался благо­образный профессор, он понимал, что действия нового проку­рора с особыми полномочиями следует держать на контроле, и так уже многих сняли москвичи. После беседы в гостиной пе­решли в зал за щедро накрытый стол, живя в Москве, он давно отвык от такой обильной и плотной еды, и к этому следовало привыкать. За столом оказались не одни, ужинали вместе с до­мочадцами, но нить разговора находилась в руках у хозяина дома. Беседа велась и о Москве, и о Ташкенте, и о Индии, куда он направлялся через три дня. Позже, анализируя разговор, он ни на чем не мог остановить своего внимания и понял, что шел общий зондаж, что за человек, чем дышит, как держится за столом. Одно утешало прокурора за долгий и тягостный ве­чер: если он ничего и не познал, то особенно и не позволил сделать ясных выводов о себе. Первую встречу можно было оценить по-спортивному: ничья.

Возвратившись поздно в гостиницу, он еще некоторое время гулял во дворе; то и дело невольно поглядывая на горящие окна, и вдруг его прожгла неожиданная мысль:

«Сейчас за одним из этих ярко освещенных окон работает незнакомый человек, знающий тайну преемника Рашидова, и он догадывается, что тайна эта может стоить ему жизни, но он уже не остановится, ибо он сыщик, человек одной породы, с ним, для которого есть только один бог – Закон».

Камалов впервые в жизни встречался с человеком такого ранга, и только сейчас, наедине, понял, что такое гипноз вла­сти, за весь вечер он ни разу не вспомнил о предупреждении, сказанном два дня назад Виктором Сергеевичем в Прокурату­ре СССР.

Следовало постоянно помнить, что ошибки, иллюзии тут, как на минном поле, исключались.

И потянулись у Камалова однообразные, занятые до пре­дела дни, Сухроб Ахмедович словно в воду глядел, и у него да­леко за полночь горел в гостиничном окне свет. Даже кварти­ру, которую ему все-таки предложили через месяц, он не мог посмотреть в течение двух недель. И переезд семьи затянулся аж до первомайских праздников, и, если бы не родня, приняв­шая самое активное участие в этом, неизвестно когда бы у него наладилась нормальная жизнь. Но Восток силен родней, тут своих не оставят в беде. С первого дня он попал в жесточайший цейтнот, катастрофически не хватало времени.

Много лет чья-то властная рука сдерживала прокуратуру в наведении порядка, отчего она не имела настоящего опыта и не владела реальной ситуацией в республике, а теперь словно прорвало плотину, и она кинулась во все стороны, ошарашен­ная размахом творящегося вокруг, и сама же задохнулась от множества заведенных дел. Вот такое он вынес суждение о де­лах прокуратуры на первых порах.

Заметил он и такую особенность в своей работе: именно к нему стекались все горячие и запутанные материалы, и боль­ше всего поступало на утверждение дел, ознакомиться с кото­рыми по-настоящему он практически не имел возможности. И на большинстве санкций на арест почему-то оказывалась его подпись. Он понимал, при нынешней чувствительности граждан к любым ошибкам прокуратуры его подпись на ка­ком-то документе могла ему дорого обойтись. Но и уклонить­ся от их утверждения не мог, без его подписи они ничего не стоили.

Нынешние дела имели давнюю историю, и он уже никак не мог на них влиять, разве что когда они вернутся вдруг из суда на доследование. В последний месяц из Верховного суда действительно косяками стали возвращаться дела на пере­смотр. Многие доводы суда Камалову даже на первый взгляд казались необоснованными. Верховный суд уклонялся от при­нятия окончательных решений и отфутболивал все снова в Прокуратуру республики. Порою ему казалось, что кто-то упорно хочет, чтобы он завяз в мелких процедурных вопросах и старых делах, и не высовывал носа из своего кабинета, и не пытался вывести разоблачение должностных преступлений на новый и качественный виток.

А стоило ему проявить к какому-то делу особый интерес, тут же, как по мановению, волшебной палочки, между ним и заинтересовавшим его материалом возникала гора бумаг, в которой он безнадежно тонул, хотя работал каждый день толь­ко в самом здании Прокуратуры не менее четырнадцати часов, и не было дня, чтобы не прихватывал в гостиницу папки. Од­ним из таких дел, от которого его так «объективно» оттирали трижды, было дело «аксайского хана», Генерального директора агропромышленного объединения в Аксае, дважды Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета, ордено­носца. О нем, о его влиянии на жизнь республики ходили ле­генды не только в Узбекистане, но доходили слухи до Москвы, и он не впервые слышал его фамилию, да и родня ташкентская первым делом спрашивала, а как там хан Акмаль, лучший друг Шарафа Рашидовича, неужели и на этот раз выкрутится? Вот от какого дела его тактично и ловко оттирали, Камалов чувствовал это. Видимо, тронуть хана Акмаля – все равно что разворотить муравейник, многие, наверное, почувствуют себя неуютно. Он однажды даже поделился сомнениями с Сухробом Ахмедовичем из ЦК, мол, не пора ли вплотную заняться сподвижником Рашидова в Аксае, от которого в прошлом за­висели многие высокие назначения в республике.

Акрамходжаев не стал его ни отговаривать, ни переубеж­дать, лишь устало сказал, да куда от нас денется директор како­го-то агропромышленного объединения, когда у нас на очере­ди секретари обкомов, секретари ЦК. Этим замечанием заве­дующий Отделом административных органов вроде тактично намекал, что он еще не владеет ситуацией, не ориентируется в субординации преступлений.

В общем, чувствовал себя Камалов как конь с повязанны­ми ногами, с путами, да и шоры ему ловко успели нацепить, чтобы он шагал только в определенном направлении. Он, ко­нечно, делал вид, что занят стратегическими вопросами, а ос­тальное, от чего его вежливо оттирали, мол, не представляет первостепенного интереса. Материалы по хану Акмалю вел старший следователь по особо важным делам при Генераль­ном прокуроре СССР, советник юстиции третьего класса, крупный авторитет, прокурор знал его еще по Москве, а начато дело было следователями КГБ республики, так совместно оно и продолжалось.

В одно утро, подписав несколько санкций на арест, он со­звонился со следователем по делу Арипова и поехал в здание напротив внушительного памятника Дзержинскому. Когда он поднимался пешком на третий этаж, сзади кто-то окликнул радостно:

– Хуршид Азизович!

Камалов обернулся и увидел, как по коридору спешил ему навстречу улыбающийся плотный мужчина в светлом костю­ме.

– Не узнали? – сказал он, протягивая руку.

– Почему же не узнал, – Бахтияр. Впрочем, узнать вас не просто, десять лет все-таки прошло, окрепли, заматерели, на­верное, большим начальником стали, судя по вашей прежней хватке ставить в тупик своих преподавателей. – И они, дружно рассмеявшись, обнялись.

– Не я один, а многие ваши ученики сегодня занимают здесь ключевые позиции. У меня кабинет этажом ниже, пожа­луйста, заходите, готовы помочь вам в любое время, я один из замов председателя.

У следователей по делу Арипова он задержался на час и вернулся на второй этаж, где его ждали.

Разговор с Бахтияром у Камалова затянулся почти до са­мого обеда, но они даже вскользь не вспомнили о тех давних годах в Москве, хотя вспоминать было что, он как москвич, ко­нечно, опекал своих земляков.

Прокурор сразу перешел к делу.

– Сегодня по моей модели в Прокуратуре республики ор­ганизуется отдел по борьбе с организованной преступностью, и я просил бы вас помочь людьми. Не помешают мне и технические работники, вплоть до машинисток. В канцелярии с до­кументами, архивами должны работать люди, которым я дове­ряю сполна.

– Я как раз ведаю кадрами, – ответил Бахтияр Саматович, – и считайте, что вопрос улажен.

– На Востоке не отказывают своим учителям? – пошутил гость.

– Вы быстро осваиваетесь, домулла[4], восточная кровь заговорила, – ответил с улыбкой хозяин кабинета и продол­жил: – У нас сегодня тоже на многое открылись глаза и боль­шинство профессионалов понимает, что внутри страны есть реальные силы, чьи интересы представляют угрозу государст­венной безопасности, и при благоприятной ситуации они по­пытаются дестабилизировать обстановку в крае, и расчеты их не в последнюю очередь возлагаются на преступный мир. По­этому мы тоже хотим иметь четкое представление о состоянии уголовной обстановки в республике. Ныне есть тяжкие пре­ступления с политическими мотивами, а политиканы не гну­шаются откровенной уголовщиной, и если они быстро находят язык между собой, то, видимо, и нам необходимо координиро­вать наши усилия.

- И еще одна просьба, Бахтияр Саматович, она не от бес­силия и паники, просто мне жаль времени. Я постоянно ощу­щаю утечку информации, особенно с совещаний с работника­ми МВД и партийных органов, сколько моих начинаний уже пошло насмарку! У меня есть определенный опыт в борьбе с этим явлением, и я при любой мало-мальски серьезной опе­рации расставляю капканы для предателей и, уверен, скоро выйду на их след. Но если бы вы знали, как это мешает, вяжет руки, не позволяет проводить широкомасштабных операций по всей территории республики! У меня уже очерчен список людей, имеющих доступ к этой информации, и через них, воз­можно, она поступает к тем, к кому мы проявляем интерес. Я понимаю, что большинство из них высокопоставленные люди и по обычным меркам – вне подозрений, как жена Цезаря, но, может быть, косвенно кто-то из моего списка замешан в свя­зях с новой элитой преступного мира: дельцами, цеховиками, миллионерами из теневой экономики? Уголовники уже давно пошли им в услужение добровольно. По логике, опять же в це­лях государственной безопасности, такая информация о поро­чащих связях высоких должностных лиц должна быть у вас, нет ли там моих голубчиков?

– Вы правы, домулла, мы обязаны располагать подобной информацией, но вы до сих пор не поймете, какой неограни­ченной властью пользовался в крае Рашидов. Я знаю, что мои старшие коллеги в свое время выходили к нему с докладом о неблаговидных связях высших чинов МВД и тут же получили строжайший указ – оставить милицию в покое и заниматься своим делом. Милицию многие годы возглавлял его друг и до­веренное лицо. Позже и в КГБ он поставил своего человека, а поскольку мы тоже подотчетны партийным органам, то смотрели только в ту сторону, куда указывали. Поэтому нет у нас обобщенного материала, хотя сигналы все эти годы, по этой теме, к нам поступали, но хода они, к сожалению, не получили. И вдруг он, выйдя из-за стола, сказал неожиданную фразу, словно читая мысли своего бывшего учителя:

– Вот если мы разживемся архивом хана Акмаля, нашей картотеке цены не будет.

У Камалова неожиданно возник план, о котором он не ду­мал даже час назад, покидая на третьем этаже кабинет следова­телей.

– Я сейчас подробно, в деталях ознакомился с делами аксайского хана и не понимаю, почему он на свободе, материа­лов для привлечения его к ответственности достаточно, я готов хоть сию секунду дать санкцию на арест. Если мы упустим время, и досье его, о которых вы сейчас упоминали, и деньги могут стать добычей преступного мира, уверен, они не хуже нас осведомлены о богатстве Арипова. Если это произойдет, ни вам, ни нам, даже объединись мы, вряд ли скоро удастся взять ситуацию под контроль.

Бахтияр Саматович прошелся вдоль окна, словно взвеши­вая слова, которые он собирался сказать.

– Это нас тоже тревожит, есть сигналы, кто к нему актив­но ищет ходы. Уйди его наследство в горячие руки, беды не­предсказуемы, да и сам он может исчезнуть с награбленным, дьявольски хитер, изворотлив, повсюду у него свои люди. У нас есть данные, что он наводит мосты в Термезе, ищет пути в Афганистан, сейчас идет война – и для него могут найти ла­зейку. Но мы никак не можем ускорить лишение его депутат­ской неприкосновенности, и в Ташкенте, и в Москве у него есть высокопоставленные друзья и покровители. Не можем мы подталкивать и прокуратуру, мы для нее не указ… Да и на­чни мы сколь-нибудь заметно форсировать события, его тут же предупредят, возможно, те же люди, что находятся в вашем списке.

– А знаете, – прокурор решился выложить свой план, – не следует ли мне рискнуть, взять ответственность на себя? Я человек новый, располагаю кое-какими полномочиями, и неу­добно мне сразу дать пинка под зад. Сошлюсь на неопытность, скажу – я ведь не секретаря обкома без ведома ЦК арестовал, а обыкновенного директора агропромышленного объедине­ния. – И, посмотрев друг на друга, лукаво улыбнулись, они ду­мали одинаково.

– Ну что же, – подхватил хозяин кабинета, – мы не мо­жем препятствовать человеку такого ранга, это вполне в вашей компетенции, если не оглядываться на ЦК. Более того, мы го­товы по вашей просьбе держать операцию в тайне, и наше уча­стие в задержании хана Акмаля не окажется неожиданным, и в Москве, и в Ташкенте знают, что следователи КГБ давно уже занимаются им. Сколько дней вам нужно, чтобы разработать в деталях операцию? «Маршал Гречко» имеет вооруженных лю­дей, и Аксай сплошь изрезан подземными коммуникациями. Взять его надо только живым. Предупреждаю, провал опера­ции по задержанию исключается, иначе никому из нас не сно­сить головы. Нас обвинят в убийстве горячо любимого наро­дом депутата.

– Мне нужно два дня, – ответил Камалов. – За сорок во­семь часов мы разработаем все детали и попытаемся взять его без особого шума, и обязательно живым, но уже сегодня к ве­черу я должен встретиться с теми людьми, которых вы готовы передать мне в отдел по борьбе с организованной преступно­стью, я хочу подключить их к операции.

– Договорились. Сегодня эти товарищи будут у вас в про­куратуре к концу дня, а через двое суток я жду вас с планом операции. – И они распрощались.

Через несколько дней прокурор прилетел в Наманган в официальную командировку, имея четыре варианта операции под названием «Большая охота». Во всех случаях главная роль отводилась самому Камалову, он мог рисковать своей жизнью, но не должен был подвергать опасности жизнь хана Акмаля, и потому считал, что арестовать «маршала Гречко» он должен сам. Нашли посредника, человека, работающего в обкоме, дав­него прихлебателя Арипова. Не посвящая того в тайны, сказа­ли, что прокурор республики хотел бы срочно и тайно встре­титься с Ариповым в доме посредника или любом другом мес­те Намангана, которое предложат люди из Аксая.

Высокопоставленный чиновник из областного партаппарата предложение о тайной встрече счел обыденным явлением, и оно ничуть его не смутило, он по опыту своей карьеры впол­не допускал сговор между новым человеком из Москвы и ис­тинным хозяином этих мест, ханом Акмалем. В тот же день он привез ответ, хан Акмаль готов встретиться, но только исклю­чительно на своей территории, в Аксае. В общем, на его сме­лость вне пределов ханства они и не рассчитывали. Но и, на­значая встречу на своей территории, хан Акмаль поставил ус­ловие: ни одного сопровождающего, кроме посредника из об­кома, и только на его машине, без какого-либо эскорта. Усло­вия приняли и договорились, что завтра после полуночи ма­шина хана Акмаля будет ждать у дома посредника, куда они подъедут прямо из-за дастархана областного прокурора, тот собирал застолье по случаю приезда важного гостя из Ташкен­та. В общем, все в добрых, старых традициях застойного вре­мени, чтобы и комар носа не подточил. Догадывались, что хан Акмаль каждые полчаса будет знать, о чем идет разговор за столом, и это приняли во внимание.

Наиболее вероятным местом тайной встречи в Аксае мог­ли оказаться три здания: сама резиденция агропромышленно­го объединения с персональным лифтом для «Волги» хозяина, дом для приема гостей, на окраине Аксая, в яблоневом саду, и охотничий домик в горах. По рангу встречи более всего подхо­дил дом в горах, с двумя каминными залами, но этот вариант исключался, дорога в горы требовала времени. Оставались два здания, но более предпочтительным, по логике, оказывался гостевой дом, ибо переговоры носили тайный характер, и Камалов в крайнем случае от встречи в резиденции должен был отказаться.

Основным вариантом из четырех считался все же тот, что арест произойдет в гостевом доме, тут все просчитали до мело­чей, и для захвата особняка благоприятствовали обстоятельст­ва. Оказывается, среди обслуги дома отыскался человек, к ко­торому чекисты все-таки нашли ход. Парень заведовал сауной и бассейном и за расторопность так высоко ценился ханом Акмалем, что иногда при выезде за пределы Аксая включался в его личную охрану. Видимо, учитывался афганский опыт де­сантника, чем Арипов любил похвалиться перед гостями. Но главный расчет строился не на десантнике. Рядом с яблоневым садом шло строительство небольшого консервного завода для агропромышленного объединения, и туда со дня на день жда­ли доставки башенного крана трубчатой конструкции, и вагон­чики строителей стояли неподалеку от гостевого дома. Бригада по монтажу стотонного крана и строительства для него под­крановых путей состояла обычно из двадцати монтажников. Камалов со своими подчиненными из отдела по борьбе с организованной преступностью укомплектовал бригаду своими людьми, а ствол башни начинил вооружением, вплоть до пуле­метов, чтобы мгновенно отсечь нападение на гостевой дом, ес­ли такое случится. «Троянский конь» – шутили оперативники, тщательно укладывая в чрево трубы оружие, боеприпасы, бро­нежилеты, инструменты, легкие дюралевые лестницы, все то, что могло пригодиться в молниеносной операции, рассчитан­ной до мелочей. Во второй половине дня караван, состоящий из двух могучих трейлеров с военными тягачами «Ураган», в сопровождении трех тяжелых автокранов для монтажа, автономными электростанциями на собственном ходу: машинами технической помощи и бытовками на колесах, выехал в Аксай, не привлекая особого внимания. До самой ночи «строители» разгружали свое хозяйство, обживались; когда Камалов поки­дал дом областного прокурора, он уже знал, что у «монтажни­ков» готовность номер один. Не забыли и о подземных тонне­лях, нарытых бесноватым ханом Акмалем, два из них, кото­рые удалось установить с помощью «афганца», выходящие к реке и к дороге в горах, к ночи тоже взяли под контроль. А с на­ступлением темноты в сторону Аксая, опять же на двух трей­лерах, повезли шесть скоростных бронетранспортеров, умело камуфлированных под строительную технику и оборудование. Десантники в бронежилетах все до одного имели за плечами опыт афганской войны. Камалов уже на подъезде обогнал этот транспорт и отметил, что военные подходили к намеченному плацдарму вовремя и с исходной точки ворваться в Аксай в случае необходимости требовалось всего пять-семь минут. Из-за шума мотора машины и оживленного разговора, навязанного посредником, прокурор не слышал характерного звука военных вертолетов, они тоже должны были занять позиции поблизости Аксая. Три красные сигнальные ракеты означали бы для воздушных десантников тревогу, и следовало тогда по­спешить на помощь «монтажникам». Один самый яркий и ма­невренный геликоптер ждал особого сигнала – двух зеленых ракет, ему предстояло, в случае удачи, немедленно вывезти ха­на Акмаля из Аксая.

Золотозубый шофер из Аксая, которого посредник из об­кома дважды называл по имени – Исмат, в беседу не вмеши­вался и всю дорогу молчал, на вопросы отвечал кратко, не да­вая втянуть себя в разговор, а прокурор пытался это осторожно делать, потому что желал знать заранее, где состоится аудиен­ция, и в случае удачи даже пятнадцать – двадцать минут име­ли значение, прежде всего обозначался основной вариант опе­рации и успевали передислоцировать резервные силы. Если по дороге Наманган – Аксай выяснится, что встреча будет про­исходить в гостевом доме, у Камалова будет возможность дать об этом знать. При въезде-выезде из Аксая был заведен строжайший порядок, водители фиксировали в специальном жур­нале время прибытия-убытия, исключение делалось лишь для машины, где находился сам хан Акмаль, один или с гостями. И Исмат, в любом случае, должен остановиться у шлагбаума на въезде в Аксай и забежать на минутку в сторожку, вот в это время прокурор всего-навсего должен выйти из машины – это и послужит подтверждением того, что встреча состоится в гостевом доме. Весть тут же станет известна всем силам, за­действованным в Аксае, а прежде всего «монтажникам», кото­рые сразу двинутся к месту захвата.

Чувствуя, что случайно ничего не выведать, он решил от­кровенно блефовать и, обращаясь к человеку из обкома, сказал с нескрываемым сожалением:

– Говорят, у Акмаля-ака есть дивная сауна и бассейн, не мешало бы попариться всласть и поплавать. В Ташкенте у ме­ня таких возможностей нет, да и времени тоже.

– Я тоже готов поддержать вашу идею, тем более что при­нимать он будет нас, как договорились, в гостевом доме, где и сауна и бассейн. Попросим хозяина, думаю, не откажет, как я знаю, он и сам любитель ночных водных процедур, особенно с прекрасным полом. – И человек из обкома от души раскати­сто расхохотался.

И тут в разговор неожиданно вмешался молчаливый Исмат.

– И просить не надо, когда я уезжал, «афганец» уже менял воду в бассейне и заносил чешское пиво в сауну.

– Вот и хорошо! – обрадованно сказал Хуршид Азизович и, хлопнув шофера по плечу, добавил: – С меня причитается за хорошую весть.

Машина в это время уже тормозила у сторожки. Камалов вышел из машины вслед за шофером.

Человек, давно и тайно поджидавший машину у шлагбау­ма, увидев Камалова, тихо сказал в переговорное устройство лишь одно слово: «гостиница».

Хан Акмаль встречал высокого гостя у ворот сам, может, оттого, чтобы меньше было посторонних глаз, а может, решил уважить, все-таки прокурор республики, знал, что Камалов прибыл в Ташкент разобраться с наследием его друга Шурика. Накануне хан Акмаль долго беседовал с Сабиром-бобо и ре­шил: возможно, Камалова рекомендовал в Ташкент кто-то из его московских друзей, и наконец-то из Белокаменной протя­нули руку помощи. Могла быть и такая версия, не простые друзья у него в Москве, и им не резон отдавать хана Акмаля в руки правосудия. А что встреча тайная, тому тоже легко нахо­дилось объяснение: Камалов, наверное, быстро понял, что в Узбекистане решили отдать его без боя, да и человек он новый, откуда ему знать расклад сил, и как человек неглупый и сме­лый, решился выйти напрямую, это-то более всего и подкупа­ло хана Акмаля, вселяло надежду, зачем же иначе, если не по­мощь, нужна рискованная встреча для прокурора? Если бы он замышлял недоброе, то Сухроб Акрамходжаев из ЦК, который в прошлом году увез отсюда чемодан денег, предупредил, обя­зательно предупредил, ну теперь не резон уступать его право­судию. А арест подобных людей, Героев Соцтруда, депутатов без ведома ЦК не делается, вот почему с большим волнением Акмаль-ака ждал встречи с прокурором республики. И любую услугу со стороны такого человека, как Камалов, они оценили в миллион и подготовили дипломат с щедрым подарком, Сабир-бобо должен был внести его в конце беседы, перед самым отъездом.

Не видно было в загородном доме и челяди, лишь только когда они входили в стеклянную галерею, случайно попался навстречу молодой человек, симпатичный парень, с тщательно выбритой головой и обвислыми восточными усами. Еще из­дали увидев гостей, он чуть ли не вжался в стену, не смея под­нять глаза на сиятельных людей, правую руку он прижимал к сердцу. Жест не остался незамеченным Камаловым, чуть рас­топыренные пальцы означали – особой тревоги нет и что «аф­ганец» готов сделать свой первый шаг. Значит, с самого начала им все-таки удалось перехитрить хана Акмаля, усыпить его чрезмерную бдительность.

По галерее они шли одни, посредника у ворот перехватил какой-то тщедушный старик во всем белом, и они направи­лись к небольшому зданию напротив, видимо, человек из об­кома присоединится к ним за столом, как только закончатся переговоры с глазу на глаз.

Хан Акмаль провел высокого гостя в краснознаменный зал, тот самый, где он встречал, также тайно, Сухроба Ахмедо­вича Акрамходжаева. Была и тут своя тактика, конечно, живя в Москве, Камалов вряд ли мог слышать об успехах агропро­мышленного объединения, хотя о нем периодически печатали хвалебные статьи в центральной прессе, а тут представилась возможность показать успехи в сконцентрированном виде, так сказать. Всякого входящего в зал поражало обилие тяжелых, шитых золотом знамен, и хан Акмаль знал сей эффект. Уви­денное поразило и прокурора, и он по собственной инициативе прошелся вдоль стены, завешенной кроваво-красным ковром, свернутыми знаменами, и все они, как он понял, переданы на вечное хранение передовому хозяйству. Начало встречи обра­довало хана Акмаля, он почувствовал, что на человека из прокуратуры произвели впечатление его успехи, а успех предпри­ятия он всегда связывал только с собой, оттого добивался от Шурика третьей Золотой Звезды, чтобы догнать единственно­го человека в крае, как Хамракула Турсункулова, который дру­жил с самим Никитой Хрущевым, и третья Золотая Звезда была просто-напросто подарена по просьбе хваткого старика с буденновскими усами. Не мог Шурик выхлопотать в Москве для хана Акмаля очередную Золотую Звезду, хотя и старался, и на этой почве между ними даже возникли трения, обидчи­вым человеком слыл хан Акмаль.

– Прошу. – И хозяин жестом пригласил за дастархан, скромно уставленный фруктами и чайными приборами на двоих, все вокруг, и тишина в доме, располагало к беседе.

«Некогда рассиживать, чаи гонять с тобой, отцвели твои хризантемы», – усмехнулся про себя прокурор Камалов, но в последний момент занял курпачу у стены с тем, чтобы хан Ак­маль расположился спиной к входной двери и не сразу среаги­ровал на появление своего «афганца», а тот должен был войти минут через десять – пятнадцать, как опустеют коридоры. Хо­зяин дома, разлив чай, как всегда, уверенно повел разговор, сначала издалека, с самой Москвы, пытаясь скорее опреде­литься, не друзья ли из белокаменной столицы пытаются при­нять участие в его судьбе, и не этот ли седеющий прокурор их посланник. Хотя хан Акмаль и поднаторел в застольной дип­ломатии, но, видимо, волнение, поспешность подвели его на этот раз, цель оказалась так плохо замаскированной, что гость сразу разгадал тайные надежды обладателя двух Гертруд. Представлялась еще одна возможность расслабить, отвлечь внимание хана Акмаля, и Камалов осторожно повел разговор вокруг тех людей в Москве, на кого мог рассчитывать Арипов, и видел, как оживлялось отекшее от волнения лицо хана Акма­ля.

В тот самый момент, когда душа хана Акмаля окончатель­но успокоилась и в прокуроре из Москвы он увидел избавите­ля от всех грядущих неприятностей, в комнату бесшумно, в мягких кроссовках, вошел «афганец».

– Извините, – сказал он неожиданно за спиной хозяина дома, обращаясь к гостю, – Исмат предупредил, что вы осо­бый поклонник сауны, я хотел бы уточнить, какую температу­ру вы предпочитаете?

В иной ситуации хан Акмаль рявкнул бы на человека, пре­рвавшего важную беседу, но сейчас лишь обернулся и улыб­нулся, словно одобряя своего любимца. А тот вдруг склонился к нему и нанес короткий удар в челюсть, видимо, так, в раз­ведке, он часто пользовался этим приемом. Камалов не успел и глазом моргнуть, как «афганец» уже всовывал заранее заго­товленный кляп находящемуся в нокауте хану Акмалю. Про­курор мгновенно вскочил и с пистолетом в руках бросился к двери, коридор оказался пуст. Они вдвоем подхватили тучного аксайского Креза и поволокли его из краснознаменного зала. Пройдя по коридору несколько шагов, «афганец» открыл дверь с другой стороны устланного коврами прохода, комната слева выходила окнами в сад. На веранде просторной комнаты окна оказались распахнуты настежь, и внизу их поджидали четверо дюжих «монтажников», они ловко подхватили человека с кля­пом во рту за руки и за ноги и побежали садом к вагончикам строителей, где должен был приземлиться вертолет. В тот же миг почти одновременно взлетели в одной стороне неба две зе­леные сигнальные ракеты – для вертолета, в другой – одна красная – для бронетранспортеров, чтобы они заняли исход­ные позиции в Аксае. Не последовало лишь сигнала для воз­душных десантников.

Камалов легко подтолкнул «афганца» в спину и сказал:

– И ты, парень, беги к вертолету, тебе нельзя оставаться в Аксае, а там что-нибудь придумаем, авось никто не видел тво­его участия. – И бритоголовый, ловкий парень побежал вслед десантникам, быстро уносившим хана Акмаля к бытовкам монтажников.

И вдруг, когда «афганец» уже сворачивал с освещенной ал­леи вглубь сада, он вскрикнул и упал. Камалов, бежавший сле­дом за ним, не видел, как кто-то сзади него в белом метнул вслед «афганцу» нож. Хуршид Азизович склонился над парнем и увидел, что нож пробил сердце насквозь, острие торчало из груди, метал человек, умевший обращаться с холодным ору­жием. А от ограды яблоневого сада бежали «монтажники» с ко­роткоствольными автоматами наперевес, уже слышался шум вертолета в небе и грохот бронетранспортеров, влетающих в сонный Аксай. Камалов положил «афганца» на откуда-то взяв­шиеся носилки и вдвоем с каким-то десантником понес к ба­шенному крану, а остальные кинулись в дом искать метателя. Но в пустом особняке нашли только тщедушного старика в бе­лом, молившегося в самой дальней комнате, и испуганного человека, показавшего обкомовское удостоверение. Когда че­ловеку в белом сообщили о злодейском убийстве «афганца», тот молитвенно сложил руки и сказал:

– Он был мой племянник, я его рекомендовал на работу в дом. – И старика больше ни о чем не расспрашивали. Сабир-бобо не простил предательства даже своему племяннику, кото­рого очень любил.

Через двадцать минут после начала операции вертолет с ханом Акмалем взмыл в небо.

Когда вертолет скрылся с глаз, произошло еще одно не­предвиденное происшествие, совсем недалеко от яблоневого сада, но уже в горах раздались поочередно три взрыва, заста­вившие прокурора Камалова задержаться в Аксае еще на не­сколько часов. Впрочем, с самым первым взрывом он догадал­ся, что это означает – потерю знаменитых досье хана Акмаля, на которые так рассчитывал Бахтияр Саматов. Хладнокровно­му Сабиру-бобо даже смерть любимого племянника не поме­шала уничтожить главные архивы, этот вариант у них был давно оговорен и отработан. Взрывом вслед вертолету духов­ный наставник как бы давал знать хану Акмалю, что архивов, главных улик его деятельности, нет и он волен избирать лю­бую тактику защиты, все тайны партийной и хозяйственной элиты края отныне находились при нем самом.

Вернувшись в Ташкент, Камалов забежал лишь на полчаса домой, чтобы переодеться, и тут же отправился в ЦК партии. Вначале он поднялся на второй этаж к Сухробу Ахмедовичу, но того не оказалось на месте, секретарша объяснила, что он сей­час на приеме у самого Первого. «Вот и хорошо, не придется дважды докладывать», – подумал прокурор и пешком поднял­ся на пятый этаж, в приемную. Помощник, увидев его в две­рях, пошел доложить, то ли у него было такое распоряжение, то ли его разыскивали, но тотчас пригласили к хозяину про­сторного кабинета. Завотделом ЦК действительно находился там, и, судя по двум толстым папкам перед ним, долго. Увидев Камалова, Первый вышел из-за стола и пошел ему навстречу улыбаясь, и прокурор сразу понял, что они еще не знают об аресте аксайского хана.

После традиционного приветствия Первый, оглядев его внимательно, участливо сказал:

– Выглядите вы неважно, словно всю ночь охотились за бандитами, у вас ведь появился отдел по борьбе с организован­ной преступностью, мне вот только сейчас об этом доложили, пусть они и занимаются этим, а вы уж вырабатывайте страте­гию, тактику, осуществляйте общее руководство.

Пока Первый не убрал с его плеча руку, провожая к столу, Камалов вдруг остановился и, глядя прямо в глаза Первому, сказал:

– А вы большой провидец, оказывается, я действительно всю ночь охотился, но только за одним бандитом, но он, по­верьте мне, стоит сотни преступников.

– И как, удачно? – спросил с интересом Первый. – И кто же у нас такой главный бандит, за которым охотился прокурор с особыми полномочиями из Москвы?

– Я арестовал Акмаля Арипова, бывшего доверенного че­ловека Шарафа Рашидовича.

– Вы хотите сказать, Героя Соцтруда, депутата Верховного Совета СССР, члена ЦК, Лауреата Государственной премии, выдающегося хозяйственника? – спросил Первый абсолютно беспристрастным, спокойным голосом, и трудно было понять, куда он клонит.

– Я человек новый и не знал, что у обыкновенного дирек­тора агропромышленного объединения столько почетных зва­ний, но уверен, что ему придется расстаться со всеми наградами, титулами и регалиями…

И вдруг хозяин кабинета вполне равнодушно прервал:

– Арестовали так арестовали, вам виднее, мы не собира­емся влиять на правовые органы, не так ли, Сухроб Ахмедо­вич?

Акрамходжаев, не зная, как реагировать, встал и сказал, обращаясь к Первому:

– Я забираю, с вашего позволения, прокурора и, ознако­мившись детально с арестом, доложу вам. – И они покинули кабинет, из окон которого открывалась удивительная панора­ма на живописный сквер имени Гагарина, с прекрасным па­мятником ему на природном возвышении, с фонтанами, лягу­шатниками для детворы и утопающим в зелени стадионом «Пахтакор», на котором любил бывать сам Шараф Рашидович.

С пятого на второй этаж спускались пешком, и с каждой мраморной ступенькой, устланной ковровой дорожкой, проку­рор ощущал, как росло напряжение между ними, хотя шли они молча. Казалось бы, по логике, вроде радоваться надо, но радости на лице Акрамходжаева не читалось. Скорее наоборот, даже Первый среагировал на неудачную реакцию своего заве­дующего отделом, это не ускользнуло от внимания Камалова. Вот хозяин республики держался что надо, хотя и понимал, наверное, что арест аксайского хана опасен для него, а вдруг Арипов решит выложить карты на стол, потащит за собой на скамью подсудимых всех остальных, не принявших должного участия в его судьбе? Нет, хозяина больше устраивала бы смерть хана Акмаля, но почему же столь хмур Сухроб Акрам­ходжаев? Такая вот мысль одолевала прокурора Камалова, по­ка они добирались до кабинета на втором этаже.

Только они вошли в кабинет, хозяин бросил папки с доку­ментами на стол и, не скрывая раздражения, спросил:

– Что это вы себе позволяете, Хуршид Азизович?

Камалов, словно не замечая тона, не спеша уселся и спро­сил спокойно:

– Я не понимаю, о чем это вы?

– Об аресте уважаемого в республике человека. Вопрос о привлечении его к уголовной ответственности решать не нам, и даже не на пятом этаже, Ариповым занимается Москва. – И он многозначительно поднял палец, что выглядело в данной ситуации нелепо.

– А как же ваши статьи о праве, уважаемый доктор юри­дических наук, о верховенстве законов над идеологией, над те­лефонным правом и прочей номенклатурной неприкосновенностью? Вы ведь так блестяще разгромили подобную практи­ку! – заведомо распаляя хозяина кабинета, спрашивал Камалов, пытаясь наконец-то разобраться со столь популярным юристом в крае.

– Ах, оставьте вы, – раздраженно отмахнулся тот, – тео­рия одно, а практика совсем другое, вам ли мне объяснять, на­верное, не так просто дослужились до генеральских погон.

– Да, непросто… – задумчиво ответил Камалов, чем со­всем сбил с толку собеседника. – А впрочем, – продолжал прокурор после затянувшейся паузы, – мне кажется, Первый одобрил мой поступок, он, видимо, знает, какой вред может нанести Арипов, оставаясь на свободе. К тому же, помните, он сказал, что ЦК не будет вмешиваться в дела правовых органов, отчего же вы расстраиваетесь? Ведь это вполне в нашей с вами компетенции, я вам такие документы покажу, что у вас прой­дут все сомнения и тревоги по поводу моей самодеятельно­сти. – Последними фразами Камалов открыто блефовал, де­лая из себя этакого наивного служаку.

Шеф долго и откровенно хохотал, он действительно пове­рил в сказанное Камаловым.

– Да, не ожидал я от вас подобной наивности, а впрочем, понятно, Москва одно, Восток другое. Вы что, на самом деле поверили, что Первый в восторге от вашей акции?

– А как же, он вообще никак всерьез не прореагировал, по­мните он сказал, – «арестовали так арестовали», станет он вмешиваться в дела какого-то директора совхоза, – гнул свое прокурор.

– А где сейчас находится Арипов? – вдруг резко повернув тему, спросил он, видимо, у него возник какой-то план, круто меняющий ситуацию.

Камалов посмотрел на часы и сказал:

– Сейчас, я думаю, он уже подлетает к Москве, а через два часа будет в следственном изоляторе КГБ…

Тут выдержка окончательно подвела Акрамходжаева, он заметно побледнел, и вся важность, с которой он всегда де­ржался, вмиг слетела с него, видимо, у него подкосились ноги, и он вяло плюхнулся в кресло и устало закончил:

– С вами не соскучишься, дали бы хоть Первому перего­ворить с ним, а впрочем, вы правы, зачем ему такая встреча. – Потом, совладав с собой вновь, встал из-за стола и сказал, пытаясь казаться искренним: – Извините меня, у нас такие ре­шительные поступки случаются редко, и я не оказался гото­вым воспринимать их без эмоций, извините за несдержан­ность. Я поздравляю вас, ибо знаю, как вы рисковали, беря на себя такую ответственность. – И он протянул руку, считая ин­цидент исчерпанным.

После того как Камалов поставил в известность ЦК о том, что он арестовал хана Акмаля, в течение часа произошло два разных события, определивших на будущее отношения проку­рора республики и его шефа из ЦК, Акрамходжаева. Хуршида Азизовича обескуражило отношение Первого к сообщению. Какой тактический расчет строился за внешним равнодуши­ем? А может, равнодушие оттого, что Первый еще не знал, что ханом Акмалем занимается Москва и КГБ, на которых при всех связях сложно оказывать давление, и никакие миллионы отступного в данном случае уже роли не играют? Возможно, сейчас, после нового доклада, что Арипов уже подлетает к Мос­кве, реакция у хозяина республики иная? Волновало его дру­гое. Отчего такое негативное отношение к аресту Арипова у заведующего Отделом административных органов ЦК? Разве он не понимает, какая угроза исходила от хана Акмаля, пока он находился на свободе? Почему он так близко принял арест директора агропромышленного объединения? Что кроется за его первой реакцией – раздражительностью и почти с обмо­рочной бледностью? Почему он огорчился, узнав, что аксайского Креза переправили в Москву? Что дала бы встреча Пер­вого с арестованным ханом Акмалем, о котором он случайно обмолвился? Ни на один из этих вопросов не находилось сколь-нибудь вразумительного ответа – все не стыковалось ни с его должностью, ни с его юридическим мировоззрением, по­лучившим столь широкую огласку в крае.

Хуршид Азизович моментально вспомнил его блиста­тельные статьи, некоторые из них он читал по два-три раза, столь оригинальны, свежи по мысли, смелы, юридически без­укоризненны они были. И вдруг: «Теория одно, практика дру­гое», это никак не вязалось с автором выстраданных душой публикаций, подобных взрыву или извержению вулкана. Та­кое не могло родиться ни в равнодушном, ни в холодном серд­це, и подобное мог написать только человек незаурядный, не­ординарно мыслящий, юрист с ярким умом, аналитическим мышлением. А за время совместной работы он не слышал от своего шефа в ЦК ни одной фразы, даже близкой по звучанию к тем знаменитым текстам, ни одна идея, мысль, исходящая от него, не отличалась оригинальностью нового мышления. Словно Акрамходжаева подменили после его триумфа. Что бы означала столь разительная метаморфоза? И еще, и опять же из последней беседы: «наверное, непросто дослужились до ге­неральских погон…» За это в прежнее время, безусловно, дава­ли пощечину и вызывали на дуэль. Как-то не вязалась гнилая философия с авторством благородных статей в защиту закона и права. Не мог подлый человек поднять такие проблемы, для этого нужен свет ума и души. Отчего такое разительное раздвоение личности? И если так, то человек на этой должности представлял не меньшую опасность, чем сам хан Акмаль на свободе. А не отсюда ли, если существует раздвоение души, двурушничество, происходит утечка информации? – пронзи­ла вдруг прокурора Камалова неожиданная догадка.

Вернувшись к себе в Прокуратуру на Гоголя, он тут же вы­звал к себе начальника отдела по борьбе с организованной пре­ступностью, они с ним вернулись из Аксая одновременно. Трехдневная операция, проведенная в Намангане, дала Камалову возможность увидеть в деле людей, рекомендованных ге­нералом КГБ Саматовым, и он остался ими доволен, лучшей проверки, конечно, и придумать было нельзя.

Как только начальник отдела вошел в кабинет, Камалов попросил секретаршу ни с кем его не соединять по телефону, даже если позвонят из ЦК, а такие звонки должны были после­довать после первого шока от известия об аресте Арипова. Раз­говору со своим новым коллегой прокурор придавал сейчас куда большее значение, чем звонку из Белого дома, как назы­вали в Прокуратуре здание ЦК.

– Ну, как среагировали в ЦК на нашу операцию? – спро­сил полковник, он знал, что акция проводилась без согласова­ния с верхами, и он переживал за прокурора Камалова, с кото­рым ему предстояло теперь работать, Бахтияр Саматович, ре­комендуя его на работу в новый отдел Прокуратуры республи­ки, рассказал, что это за человек, да и он сам видел его на деле в Аксае.

– Вынуждены были смириться с фактом, – улыбнулся прокурор. – Но, как говорится, нет худа без добра. Встреча на­толкнула меня на одну неожиданную мысль, сейчас я вам ее поясню. Новость, как говорится, не для слабонервных, но вна­чале небольшое вступление. Я появился у вас в КГБ неделю назад, и не только для того, чтобы ознакомиться с материала­ми ваших следователей по делу Арипова, а прежде всего чтобы заполучить надежных людей, хотя бы на ключевые посты и еще потому, что меня тревожит постоянная утечка информа­ции. Операция по захвату хана Акмаля была засекречена стро­жайшим образом, и потому имела успех. Но наша операция, как мне кажется, кое-кому сорвала какие-то планы. У одного человека от сообщения проявилась такая нескрываемая досада на лице, что он теперь явно сожалеет о своей несдержанно­сти. – Вы же не каждому в коридоре ЦК рассказывали об аре­сте Арипова, – прервал полковник. – Но если вы имеете в ви­ду Первого, – продолжал он, видимо считая, что Камалов не знает до конца местных хитросплетений, – то он иначе не дол­жен был реагировать. Они с ханом Акмалем давние приятели, и Первый уже однажды его крепко выручил.

– В том-то и дело, – сказал мягко Камалов, – что Пер­вый равнодушно встретил весть об аресте в Аксае.

Теперь пришла очередь удивляться собеседнику.

– Кто же еще мог присутствовать там при вашем докладе на пятом этаже?

– Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, – не стал мучить коллегу Камалов.

– А ему-то отчего сожалеть, он должен только радовать­ся, – сказал растерянно начальник отдела по борьбе с органи­зованной преступностью.

– Я тоже так считаю. Ну, как новость?

– Действительно, не для слабонервных.

– Я чувствую, что нам следует взять его жизнь под микро­скоп, возможно, через него идет один из каналов утечки ин­формации.

– Не много ли две противозаконные акции за неделю? – шутливо спросил полковник.

Но прокурор, не обращая внимания, продолжал:

– Пока не прояснится ситуация, очень внимательно ана­лизировать то, к чему он проявляет интерес, и при возможно­сти не ставить его в известность о ближайших планах. И по­следнее, у меня возникли самые серьезные подозрения в ав­торстве Акрамходжаева его знаменитых статей, сделавших его самым популярным в народе юристом.

Пожалуйста, аккуратно добудьте мне его докторскую дис­сертацию и наведите справки, как проходила защита, где, кто был оппонент, в каких библиотеках он собирал материал, там есть ссылки на очень редкие издания, мне кажется, он вряд ли их держал когда в руках. И попутно, какова была реакция его коллег на защиту докторской и как он попал в аппарат ЦК, ведь, как мне известно, он не был и дня на партийной работе, хотя нашего брата юриста среди аппаратчиков тьма, и кто ре­комендовал его туда? Это официальная сторона, так сказать. Но в Ташкенте, как и в любом другом культурном центре, есть люди, которые готовят научные труды по заказу для высоко­поставленных чиновников и вообще для предусмотрительных людей с деньгами. Нужно проверить по этим каналам, может, ниточка тянется оттуда. Слишком уж велика разница, на мой взгляд, между печатным и, так сказать, живым, устным Сухробом Ахмедовичем. И вообще два слова о подпольных цент­рах, где словно блины пекутся научные труды для нечисто­плотных людей. Сегодня нам пока не до них, но держите в го­лове, это тоже один из видов организованной преступности, крайне опасная форма правого нигилизма, интеллектуальное негодяйство с особым цинизмом и заведомо преднамеренное. Обе стороны, участвующие в этом, на мой взгляд, разлагают общество, разрушают его нравственные формы. И обещаю, ес­ли я здесь задержусь, я выведу мерзкий промысел и законным путем аннулирую сотни кандидатских и докторских диссерта­ций, чтобы впредь не было повадно другим.

В тот же день, незадолго до ухода Камалова с работы до­мой, у него в кабинете раздался междугородный телефонный звонок, звонил из Прокуратуры СССР Виктор Сергеевич.

– Ну и наделали вы, Хуршид Азизович, переполох в Мос­кве, вот только со второго подряд совещания вернулся. Отстоя­ли вас, да и следователь наш по особо важным делам не под­вел, крепкими аргументами запасся, как чувствовал, сколько у Арипова в Москве покровителей. А как у вас?

– У нас, как мне кажется, дебаты по этому поводу впереди, пока шоковое состояние у большинства. Хотя телефон у меня обрывают, отовсюду просят подтвердить арест, так сказать, из первых уст. Многим кажется, что случившееся нереально, фантастика, арестовать Арипова, депутата, Героя Соцтруда и прочая, прочая…

– Если будет туго, ставьте нас в известность, в обиду не дадим. Не забывайте о человеке, которого я упомянул тогда при встрече. – И разговор неожиданно прервался.

«Неужели меня прослушивают?» – мелькнула мысль у прокурора Камалова.


Как только Сенатор узнал подробности ареста хана Акмаля из уст самого Камалова, он тут же связался с Шубариным.

– Артур, ты не возражаешь, если мы с тобой где-нибудь пообедаем сегодня? – спросил он.

Шубарин понял, что возник срочный разговор с глазу на глаз, и предложил:

– Заказать столик в «Лидо»?

– Я бы хотел реже бывать там, оставив лишь инспекцион­ные визиты к Наргиз. Давай лучше проедем в сторону Чим­кента, найдется какая-нибудь чайхана по душе обязательно. Заезжай за мной через полчаса, я выйду, как обычно, с черного хода.

– Что-нибудь случилось? – спросил Шубарин, как только Сенатор появился из ворот хозяйственного двора, таким рас­терянным, жалким Японец никогда не видел вальяжного, властного Акрамходжаева.

– Разве я когда отвлекал тебя по пустякам? – ответил вопросом Сенатор, быстро ныряя в машину Японца.

Артур Александрович выехал на Софийский проспект, от­туда на Чимкентский тракт рукой подать, прав Сенатор, там начиная от дендропарка на окраине Ташкента до старинного русского поселка Черняева чайхана следует за чайханой, одна уютнее другой, то в тополиной роще, то на берегу какой-ни­будь речушки или полноводного канала, то возле внушитель­ного хауза. И в каждом поселке, прямо у дороги, мясные ларь­ки с подвешенными тушами курдючных баранов, купят печен­ку с думбой (курдючным салом), вот тебе и свежайший шаш­лык за десять – пятнадцать минут. От неожиданных мыслей Шубарину так захотелось шашлыка, что он вдруг, не по на­строению товарища, выпалил озорно:

– Угощу я тебя, Сухроб, шашлыком из свежей печенки, и все твои беды покажутся незначительными. Что ты повесил нос? Разве убил кого? Да и в этом случае есть выход – откупиться, запугать, запутать, засадить за себя другого. Можно даже добровольца найти, а с тех пор, как идет афганская война, открылась и реальная возможность бежать за границу в любое время года, ты ведь знаешь, у нас в резерве и такой ход есть, лишь бы были деньги. Надеюсь, ты не промотал пять миллио­нов, что выдал тебе хан Акмаль за спасение своей души? С ни­ми и на Западе не пропадешь, хотя говорят, что не конверти­руемая валюта у нас, не верь, многим нужны наши деревянные рубли.

Сенатор вдруг улыбнулся, с лица его исчезла тревога, и он, хлопнув водителя по плечу, сказал оживленно:

– Удивительный ты человек, Артур. Вот побыл с тобой де­сять минут, ни о чем не говорил, и упала тяжесть с души. Ког­да ты рядом, действительно веришь, что безысходных ситуа­ций не бывает. Какой мощный заряд энергии от тебя всегда идет!

Увидев у обочины мясной ларек с подвешенной под мар­лей тушей, Шубарин остановил машину.

– Я сейчас. У этого среднего барашка, как учил меня ве­ликий гурман Икрам Махмудович, должна быть замечатель­ная печень, если, конечно, нас уже не опередили.

Вернулся он быстро, с небольшим свертком, оставалось лишь выбрать чайхану, где жарили шашлыки. Нашлась и чай­хана километров через десять, в приграничном селе между Казахстаном и Узбекистаном, хотя она вряд ли отличалась от других населенных пунктов хоть слева, хоть справа от грани­цы, если не считать того, что здесь уже продавали чимкент­скую водку и знаменитое чимкентское пиво.

Плутоватого вида шашлычник, приняв из рук Шубарина сверток, прижал правую руку к сердцу и сказал:

– Садитесь отдыхайте, сейчас подадут чай, и шашлык в самом лучшем виде будет через пятнадцать минут. – Он еще издали от самой дороги приметил мужчин, в которых за вер­сту, как ни скрывай, виделось высокое начальство, на Востоке на этот счет редко ошибаются.

Пока мыли руки, выбирали айван поуютнее, до них уже доносились от мангала дразнящие запахи шашлыка из пече­ни, шашлычник действительно оказался расторопным, и дело свое знал. К шашлыкам подали не только традиционно мелко нашинкованный лук под винным соусом и приправленный жгуче-красным корейским перцем, но и салат ачик-чучук, по­давая его, молодой плут заговорщически шепнул:

– Может, водочки отборной подать к таким аппетитным шампурам? – Гости вежливо отказались.

Все это время ни один из них не попытался нарушить до­говор, не заговорил о деле, хотя оно беспокоило и того и друго­го. Как только перешли на чай, Артур Александрович сказал:

– Ну вот, теперь можно и проблемы обсудить. Обед преж­де всего, как говорит наш общий друг Файзиев.

– Арестовали хана Акмаля, – бросил небрежно сотрапез­ник, желая увидеть, какой эффект произведет сообщение на Шубарина.

Тот внимательно посмотрел на Сенатора, словно его разы­грывали, и усмехнулся.

– Без твоего ведома, без ведома и согласования в ЦК? – Он хорошо знал, на каком уровне что решается.

– Представьте себе, да, без моего ведома, без согласова­ния не только с нашим ЦК, но и без разрешения из Москвы. Такие вот, мой друг, разбойничьи времена настали, называет­ся это верховенством закона над идеологией, то бишь над пар­тией.

– Смотри, как далеко у нас гласность и демократия шаг­нули, – присвистнул Японец, – и кто же такой смельчак? И долго ли ему еще занимать свой пост после такого самоуправ­ства?

– Некий Хуршид Азизович Камалов, – поддразнивая Шубарина, сказал Сенатор.

– Ну почему же некий? Камалов – прокурор республики, ты уже с высоты Белого дома никого в грош не ставишь, а зря, на Востоке всякий чин имеет силу, тем более такой… – мягко пожурил тот собеседника.

– Может, у тебя уже есть ключи к нему? – обрадованно встрепенулся Сенатор.

– Нет, – сразу отрезал Японец, но, видя опять смятение на лице Сенатора, продолжил: – Но это вовсе не означает, мой дорогой Сухроб, что к нему нельзя подобрать ключи, если, ко­нечно, понадобится. До сих пор я знал только одного прокуро­ра, равнодушного к деньгам.

– Любопытно, кто же это? Ты мне никогда о нем не гово­рил, – вновь оживился доктор юридических наук.

– Амирхан Даутович Азларханов, я очень его уважал.

– Несмотря то что он тебя предал? – спросил крайне удивленный Сенатор.

– Нет, он меня не предавал, но это совсем другая история, давай вернемся к нашей, нужно ли искать подходы к прокуро­ру Камалову и зачем?

– Боюсь, что надо. Я сделал одну непростительную ошиб­ку, неправильно среагировал на арест хана Акмаля, и он, ка­жется, намерен сделать из этого выводы и наверняка попыта­ется взять мою жизнь под микроскоп и будет всячески избе­гать посвящать меня в тайны прокуратуры, а я хочу владеть ситуацией в республике постоянно, ты ведь знаешь мои цели, я открылся тебе после тайного визита в Аксай.

– Да, это серьезная промашка. Не хотел бы я попасть под его прессинг, он сейчас у себя в Прокуратуре организовал от­дел по борьбе с мафией и взял туда людей из КГБ на ключевые посты. – Вдруг его озарила новая идея, и он спросил быст­ро: – А где содержится хан Акмаль, в какой тюрьме?

Сенатор, понявший ход мыслей собеседника, грустно вздохнул:

– Хан Акмаль нам уже не по зубам, и передачку ему не организовать ни за какие деньги!

– Круто Камалов повернул.

– «Таких, как я, не арестовывают! Я неподсуден!» Старый идиот, я ведь предлагал ему исчезнуть, хоть внутри страны, хоть за рубежом. «Я умру в Турции с тоски», – передразнил Акрамходжаев хана Акмаля. – А в советской тюрьме прожи­вешь до ста лет! – взорвался вдруг Сенатор, но тут же сбавил пыл и ровным голосом спросил: – А теперь-то понятно мое беспокойство?

– Арест хана Акмаля вызовет тревогу у многих, представ­ляю, какая сейчас паника в республике, ведь он ко всему при­кладывал руку, почти к каждому назначению, и знает такое…

– И о тебе, и обо мне, черт меня дернул ехать в проклятый Аксай, пропади пропадом его миллионы, – вновь завелся Се­натор, но сразу как-то сник под жестким взглядом собеседни­ка, тот не выносил ни истерик, ни малодушия.

– Не паникуй прежде времени. Хан Акмаль фигура, он в Москве с такими людьми повязан… тебе даже представить трудно, и им не резон отдавать его в руки правосудия.

А то, что его в Белокаменную вывезли, может, даже лучше, ближе к своим покровителям будет, а тут его со страху и уб­рать могли, ведь ни для кого не секрет, что преемник Рашидова его ставленник. Время смутное, неясное, непонятно, какая чаша весов перетянет. Бьюсь об заклад, дело его промаринуют лет пять, не меньше, а там как в поговорке у нас на Востоке: или ишак умрет, или арба развалится. Его жизнь на собствен­ном языке завязана, и он это понимает.

Потом после паузы, что-то обдумывая, спросил:

– Наверное, у тебя появился какой-то план, раз ты при­гласил меня пообедать? – Шубарин направил разговор в нуж­ное русло:

– Да, план есть. Я считаю, что тебе следует немедленно вылететь в Москву, поднять свои связи, своих людей и выяс­нить как можно подробнее: что за человек Камалов, кто за ним стоит? В чем его сильные и слабые стороны? Только отыскав ключи к Камалову, приручив его, мы сможем контролировать ход следствия над ханом Акмалем, а в этом заинтересованы многие. Честно говоря, Артур, мы с Салимом давно решили не впутывать тебя ни в политику, ни в уголовные дела, ты чистый финансист и бизнесмен, им и оставайся, а с этим мы и сами справимся, но в Москве у нас ходов нет, выручай. А дальше с Камаловым мы займемся сами с Салимом.

– Спасибо за доверие, за заботу о моем благополучии, но у меня к этому плану есть существенные дополнения. Следует взять под тщательный контроль его работу в Ташкенте, для этого все цели хороши: активизировать наших людей в Проку­ратуре и милиции, поставить все его разговоры на службе и дома на прослушивание. Если надо будет, приставить к Камалову вплотную Айдына, турка-месхетинца, читающего по гу­бам, задействовать аппаратуру, полученную в подарок от хана Акмаля, – вы должны знать все, о чем он говорит и даже ду­мает, он несет в себе большую угрозу для наших друзей.

По странному стечению обстоятельств обед в чайхане на Чимкентском тракте закончился минута в минуту, когда Уткур Рашидович, начальник нового отдела по борьбе с мафией, покидал кабинет Камалова, получив задание взять под микро­скоп жизнь Сенатора.