"Две богатеньких малышки" - читать интересную книгу автора (Эберхарт Миньон)

8

– Твердолобая, – мрачно произнес Джастин. – Упрямая, как осел. Надо было слушать Сэнди.

Но Диана не слушала никого. Упорно и настойчиво, используя все связи мистера Бигэма, она стремилась ускорить суд, а после – апелляцию. Сэнди умолял ее тянуть время, но Диана наотрез отказывалась, говоря, что хочет покончить с этим побыстрей, и упрямо рвалась навстречу собственному злому року. Подобного приговора не ожидал никто – и в первую очередь, по мнению Эмми, сама Диана.

Джастин давным-давно отказался от мысли, которую прежде столь часто и бурно высказывал.

– Это чушь. Диана не могла его убить, – заявил он как-то за ужином.

Эмми не ответила; у нее не было больше сил говорить об этом.

Агнес принесла салат. Все лето она была рядом, помогала Эмми чем могла и даже ходила вместе с ней на суд, не пропустив ни одного заседания.

– Видите, какой вы, мистер Эннсли? – вступила она в разговор. – То все говорили, что мисс Диана – убийца. Теперь сами себе противоречите. Ешьте лучше салат.

Джастин взъерошил волосы:

– Да, я болтал много лишнего. Не могу сказать, чтобы я слишком любил ее, даже когда она была совсем ребенком. Если бы она послушалась Сэнди и старика Бигэма... Но нет. Твердолобая, – повторил он. – И всегда была такой.

– В детстве она была всего-навсего капризной, – строго заметила Агнес. – И нельзя винить ее за то, что она так торопила следствие. Ей же в голову не могло прийти, что ее признают виновной. Она была уверена, что ее полностью оправдают.

Эмми тоже считала, что настойчивость Ди – доказательство ее невиновности. Но, с грустью думала она, Диана в детстве и впрямь вела себя несносно, добиваясь своего любой ценой. Повзрослев, она стала действовать более тонко; но то, что Агнес называла "капризами", порой брало верх – и тогда всю осмотрительность Дианы как рукой снимало.

Джастин вздохнул:

– Ты права, Агнес. Она – моя дочь. Ее должны были оправдать!

Только не с такими уликами, холодно подумала Эмми.

Она ясно, слишком ясно помнила тот вечер, когда Диану арестовали. Помнила, как уронила соболий палантин; как Сэнди поднял его и укутал ей плечи; помнила, как он помогал Диане облачиться в длинный, блестящий плащ; помнила, как люди, выходящие из театра, с разинутыми ртами глазели на ослепительную Ди; помнила неприметную, без надписей, машину у тротуара...

Утренние газеты поместили на первых страницах фотографии Эмми и Дианы с изумленно раскрытыми глазами, словно их застигли врасплох. Много лет назад какой-то репортер, ведущий колонку светской хроники, назвал сестер Ван Сейдем "две богатые малышки". Чья-то цепкая память удержала это, и теперь в газетах красовался заголовок: "Две богатые малышки выросли".

На суде имя и богатство Дианы странным образом работали против нее. Казалось невероятным, чтобы такая молодая, красивая, состоятельная великосветская особа была осуждена за убийство! Но Эмми видела: судьи изо всех сил стараются показать, что ни красота, ни молодость, ни богатство обвиняемой не повлияют на их беспристрастное решение.

Лето стало сплошным кошмаром. Первое время телефон в квартире Эмми трезвонил без умолку. Приятели, знакомые – все были потрясены; никто не верил, что Диана убила Гила Сэнфорда. У тетушки Медоры – миссис Франклин Ван Сейдем – было два телефонных аппарата, один возле кровати, другой – возле кресла-каталки, и она активно пользовалась обоими. Тетушка Медора, пожилая вдова, была родственницей отца Эмми, но по какой-то причине богатство Ван Сейдемов обошло ее стороной. Мать Эмми всегда содержала Медору; Эмми и Диана продолжали делать то же, хотя доходы стали значительно меньше, а расходы – больше, чем при жизни матери: у тетушки были целых две сиделки, не говоря уж о кухарке и горничной.

Диане все это сильно не нравилось:

– Почему бы ей не перебраться в какой-нибудь пансион?

– По-моему, тут мы бессильны.

– По-моему, тоже, – вздохнула Диана. – Однажды она мне сказала, что ее матушка дожила до девяноста лет.

Эмми рассмеялась:

– Что ж, придется собраться с духом!

– Старая лиса! – с сердцем сказала Диана. – Все вынюхивает, во все сует свой нос. Ладно, будем и дальше содержать ее – поровну. Но как же мне это не нравится...

Тетушка Медора не только принимала их деньги как должное, но и – странное дело! – стала вести себя так, словно она – главный человек в жизни Эмми, Дианы и Джастина. Никто не заметил, как это случилось. Кроме того, Медора знала решительно все, что происходило в кругу ее знакомых и – особенно! – родственников. Все лето она звонила Эмми не реже раза в день и требовала, чтобы та бросила верить в невиновность сестры.

– Диана его убила! – твердым голосом заявляла тетушка Медора. – О, да, да, я знаю, что она содержала меня с тех пор, как скончалась ваша мама. Но она никогда не хотела это делать! Только и надеялась, что со мной случится какой-нибудь припадок, который загонит меня в гроб!

– Тетя Медора! Прекратите!

– Конечно, ты ее выгораживаешь. Вы же сестры. Но мой тебе совет...

– Я не нуждаюсь в ваших советах! – вышла из себя Эмми.

– ...мой тебе совет, – невозмутимо продолжала тетушка Медора, – когда ее арестуют, – а ее арестуют, помяни мое слово! – сделай так, чтобы все это тебя не касалось.

– Я не могу и не желаю...

– Ты пожалеешь об этом, когда...

Эмми со злостью бросила трубку. Но Медора не унималась. Каждый день она повторяла одно и то же, и в конце концов Эмми стала бояться подходить к телефону.

Был момент – краткий и суматошный, – когда Диану выпустили под залог в двести тысяч долларов, но тут большое жюри вынесло решение о предании суду. После этого Дуг начал часто навещать Эмми и Джастина. Он осунулся, стал бледен и изводился от собственного бессилия. Изредка заходил Сэнди, но почти ничего не говорил. А вскоре, благодаря настойчивости Дианы, был назначен день суда. И хотя все этого ждали, все равно известие прогремело, как гром средь ясного неба...

Сэнди тоже похудел и побледнел. Это было его первое дело; мотивы, средства и возможность преступления – все свидетельствовало о виновности его клиентки; хуже того – речь шла об умышленном убийстве! Однажды, находясь в подавленном настроении, Сэнди проговорился Эмми, что имеется очень серьезная улика против Дианы, но развивать эту тему не стал, сказав, что скоро она сама все узнает. В тот момент в комнату зашел Джастин, поздоровался и занял свое любимое место у окна, выходящего на парк. Сэнди помолчал и с отчаяньем в голосе добавил:

– Если бы удалось доказать, что она не хотела убивать его, что это было помутнение рассудка, мы бы добились смягчения приговора.

Джастин резко обернулся:

– Значит, ее осудят.

– Я делаю все, чтобы этого не случилось, – ответил Сэнди.

Голубые глазки Джастина сузились:

– Ты думаешь, все-таки она его убила?

Сэнди вздохнул и запустил обе пятерни в свою рыжую шевелюру:

– Эмми уверена, что нет. Я не понимаю Ди, но делаю ставку на здравомыслие Эмми. Раз она говорит "нет", значит, нет. – Он сердито фыркнул. – Я не стал бы защищать человека, если бы не верил в его невиновность.

Джастин внимательно посмотрел на него.

– Ты еще очень молодой адвокат, – с расстановкой произнес он.

Сэнди вспыхнул, что было совсем на него не похоже:

– Я хороший адвокат! И возраст тут ни при чем!

– Я не сказал, что ты плохой адвокат, – медленно отозвался Джастин. – Я только имел в виду, что ты слишком недавно этим занимаешься и еще не успел сделаться толстокожим. В том смысле, что...

– Я знаю, в каком смысле. – Сэнди начал успокаиваться. – Поверь мне, на свете крайне мало адвокатов, которые охотно взялись бы защищать заведомо виновного клиента.

– Ну-у, – протянул Джастин, – по-моему, таких хватает.

Эмми почувствовала, что еще чуть-чуть – и она сама взорвется. Теперь, чтобы вывести ее из равновесия, было достаточно малейшей стычки.

– Джастин, – вмешалась она, – я хочу поговорить с Сэнди наедине. Ты не возражаешь?

– Что ты, что ты, дорогая. – Джастин был сама учтивость. – Я исчезаю.

Он весело помахал им и вприпрыжку пустился по лестнице. Сэнди с ухмылкой посмотрел ему вслед.

– Спасибо! Еще минута – и я вцепился бы ему в горло. Не потому, что он мне неприятен; просто я все время дергаюсь из-за этого суда. Джастин по-своему прав. Я еще молодой адвокат. Я многого не умею.

– Но ты же не бросишь дело! – воскликнула Эмми. – Сэнди, ты не можешь нас оставить!

Сэнди вздохнул:

– Нет. Я бросил бы дело только в том случае, если бы Диана потребовала другого адвоката. Она не желает меня слушать. Всеми правдами и неправдами добивается суда. По-моему, она даже сейчас не понимает, что все складывается не в ее пользу. Видишь ли, Эмми... ты ведь знаешь, это мое первое серьезное дело. Я всегда хотел быть только адвокатом, и стал, и думаю, что во многих смыслах я действительно хороший адвокат. Но... но убийство – это очень серьезно.

– И еще дело в том, что это Диана, – сказала Эмми и испугалась собственных слов.

– Да. Диана. Твоя сестра. Моя приятельница. Человек, которого я давно знаю. – Сэнди встал, плеснул себе выпивки и уселся в любимое кресло Джастина, вытянув длинные ноги. Он хмуро помолчал и произнес:

– У меня есть идеалы в том, что касается правосудия. Когда речь идет о любимом деле, у каждого есть идеалы. По меньшей мере, должны быть. Я всю жизнь хотел одного: быть хорошим, честным адвокатом, защищать закон и справедливость – и, если потребуется, тех, кого несправедливо обвинили.

– Ты не хотел защищать Диану.

– И да, и нет, – не сразу ответил Сэнди. – Хотел потому, что ты меня просила. Не хотел, потому что... Не знаю, почему. Может быть, боялся проиграть дело.

– Но, Сэнди, ты же знаешь, что Ди его не убивала!

Сэнди прямо посмотрел ее в глаза:

– Она не дает мне времени. Она постоянно давит на Бигэма. Заставляет его делать все возможное и невозможное, чтобы суд состоялся как можно скорей.

– Ну, в этом есть резон, – неуверенно сказала Эмми.

– В этом есть резон только с ее точки зрения. Она говорит, что не убивала его и что хочет поскорей покончить с этой гнусной историей. И склоняет на свою сторону Бигэма. А у старика большие связи, он знает, за какие ниточки дергать, так что суд будет очень скоро.

– Чем скорей ее выпустят, тем лучше, – сказала Эмми, но в голосе ее звучала тревога.

– Вот и она так говорит. Но я не уверен. Понимаешь, я чувствую, что мы чего-то не нашли, не учли, не додумали. Хейли хороший человек и знает свое дело, но... – Он тяжко вздохнул. – Не обращай на меня внимания, Эмми. Просто у меня депрессия. Это мое первое серьезное дело. Вся эта газетная шумиха... Конечно, я могу и ошибаться. Они собрали против нее серьезные улики. – Он встал. – Спокойной ночи, Эмми.

Как и всегда в то лето, он ушел, не поцеловав ее, не проявив никаких признаков нежности. Ну и подумаешь! Что такое два поцелуя, пусть даже неожиданно долгих и страстных! Эмми слегка усмехнулась; настоящая улыбка в то лето была редкостью.

Бесцветный человечек в совиных очках больше не появлялся, и Эмми успела позабыть о нем. Едва ли не за одну ночь резко похолодало. Воздух стал бодрящим и свежим, листья в Централ-Парке окрасились позолотой – и начался суд.

Всякий раз, когда Эмми выходила давать свидетельские показания, судьи пристрастно расспрашивали ее о тех минутах, когда она стояла перед парадным входом дома Уорда и звонила в дверь. Как долго она там простояла? Несколько минут; точней она не помнит. И все-таки: десять минут? Пять? Уверена ли она, что не слышала выстрелов? Уверена; до нее доносился обычный уличный шум; никаких выстрелов не было. Но судьи отметили, что дверь в доме не настолько плотна, чтобы не пропускать звуков; это было установлено в ходе следственного эксперимента. Эмми снова вызвали давать показания. Где именно она стояла? Видна ли с этого места ведущая к подвалу дорожка, на которую выходит дверь кухни? Да, видна, если смотреть в ту сторону, сказала Эмми. А смотрела ли она в ту сторону? Да, но не все время. Она предположила, что кто-то мог проскочить через эту дорожку как раз в те моменты, когда она туда не смотрела, но судьи сказали, что это всего лишь догадки. Договаривалась ли она с обвиняемой заранее о том, что придет к ней? Нет, нехотя созналась Эмми, она зашла за сестрой просто потому, что хотела прогуляться.

Обвинительная сторона сочла разумным не подчеркивать тот факт, что Эмми и Диана – родные сестры; ведь из него непременно вытекало желание Эмми как-то выгородить Ди. Судьи же, чувствовала Эмми, были решительно настроены не слишком доверять ее показаниям.

Диана настояла на том, чтобы выступить в собственную защиту. Речь ее была простой и ясной, но Эмми видела: суд явно не верит словам Дианы о том, что она не ждала Гила, не подозревала о его намерении прийти, не знает, как он попал в дом, и никогда не давала ему ключ.

Свидетельства против Дианы накапливались с ужасающей скоростью. Во-первых, пистолет – и на нем только ее отпечатки пальцев. Сэнди настойчиво подчеркивал, что отпечатки слегка смазаны, а это значит, что оружие могли держать, скажем, в перчатке; но судей, похоже, интересовал не тот факт, что отпечатки смазаны, а тот, что они принадлежат Диане. По всей вероятности, Диана находилась в доме наедине с убитым; пистолет, из которого в него стреляли, был спрятан в холодильник; следовательно, Гил Сэнфорд не мог покончить жизнь самоубийством. А ключ от дома Уордов в его кармане означал, что Гил получил его от Дианы.

Но главной и неопровержимой уликой стало письмо – точней, записка, обнародованная на суде. Эмми сразу поняла: именно это угнетало Сэнди, именно об этом он не хотел говорить. Записка состояла всего из нескольких слов – но их оказалось достаточно, чтобы решить судьбу Дианы.

Сразу после убийства полиция, разумеется, обыскала квартиру и офис Гила, но не обнаружила ничего, имеющего отношение к делу. Однако на следующий день женщина, которая убирала в квартире Гила, получила из чистки его костюм – и конвертик, в который были вложены некоторые вещи, по беспечности оставленные Гилом в карманах: перочинный ножик, несколько монет, карандаш – и смятая записка от Дианы. Директор чистки тоже дал показания: он опознал все эти предметы и с достоинством сообщил, что его работники всегда осматривают костюмы перед чисткой, поскольку диву даешься, чего только джентльмены не забывают в карманах; и что он обыкновенно складывает такие вещи в конверт и пришпиливает к вычищенному костюму перед тем, как вернуть его владельцу. На сей раз самым удивительным предметом, забытым в кармане пиджака, оказалась записка от Дианы. Женщина-уборщица прочла ее и, поразмыслив, отнесла в полицию. Это произошло как раз в тот момент, когда Диана и Эмми смотрели премьеру Дуга.

Записка, как провозгласило обвинение, была написана рукой Дианы. Диана наотрез отрицала это. Она выглядела такой хорошенькой, голубые глазки ее смотрели так невинно, что Эмми просто не понимала, как можно усомниться в ее искренности. Но потом записку зачитали вслух: "Гил, милый, ты должен прийти ко мне. Я не могу позволить, чтобы ты женился на этой корове Коррине. Жду тебя". И краткая подпись: "Ди".

Эмми похолодела, а сердце ее забилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Она боялась взглянуть на Диану, боялась вообще поднять глаза из страха, что ужасное открытие написано у нее на лице, и потому неотрывно смотрела на свои стиснутые руки.

"Эта корова Коррина". Именно эти слова произнесла Диана после премьеры, за несколько минут до того, как ее арестовали.

Значит, записку все-таки написала Диана. Ее снова вызвали, и она снова все отрицала, но Эмми уже знала истину: Ди просила Гила прийти.

Должно быть, Коррина интуитивно чуяла правду, обвиняя Диану. До этого момента Эмми ни разу не приходило в голову, что сестра действительно могла убить человека. Сердце ее сжалось при мысли, что она сама убедила Сэнди в невиновности Ди и уговорила его взяться защищать ее.

Тем временем суд продолжался. Мистер Бигэм, давно вернувшийся из Рима, усталый и седой, сидел рядом с Сэнди. Свидетели шли нескончаемой чередой – и все равно дни пролетали с неумолимой скоростью. Несколько раз в качестве свидетеля вызывали Дуга. Он сидел в свидетельском кресле, опустив голову, сцепив пальцы. На Диану он не смотрел – наверное, не мог. Да, он был близким другом Гилроя Сэнфорда; да, они были знакомы много лет. Нет, он ничего не знал о делах Гилроя – кроме того, что у него обычно было много свободного времени. Да, Гил часто приходил к ним домой. "Естественно, – добавил он с вызовом. – А почему бы нет?"

Задали вопрос: бывал ли покойный в доме мистера Уорда в его отсутствие? Конечно, сказал Дуг. А возражал ли против этого мистер Уорд? Конечно, нет. Верно ли, что мистер Уорд зимой и весной часто отсутствовал дома? Разумеется: он репетировал пьесу, и... Да, да, замахал руками обвинитель, все это мы знаем. Известно ли мистеру Уорду, как часто мистер Сэнфорд приходил к нему в дом... и к его супруге? Да, сказал Дуг, а что в этом такого?

– Я был рад, что Гил водил Диану ужинать, танцевать – вообще туда, куда ей хотелось, потому что я был занят и вынужден часто оставлять ее одну. Не понимаю, против чего мне было возражать.

– Не понимаете? – саркастически осведомился обвинитель.

– Не понимаю! – отрезал Дуг. – Вы должны мне верить. Моя жена не убивала его.

Судья подался вперед и грозно произнес:

– Пожалуйста, отвечайте только на вопросы, мистер Уорд!

Вопросы, впрочем, почти иссякли. Однако позже снова всплыла тема ключа. Почему мистер Уорд сказал, будто давал покойному свой собственный ключ?

– Потому что я так думал, – ответил Дуг.

– Хочу напомнить вам, мистер Уорд, – елейным голоском произнес обвинитель, – вы "вспомнили", что давали покойному ключ, только когда этот самый ключ был обнаружен в его кармане, и выяснилось, что у вашей жены ключ отсутствует.

– Нет!

Эмми отважилась посмотреть на Диану. Та слегка хмурилась, точно в недоумении. Она ведь говорила, что не давала Гилу ключ, и Эмми верила ей...

Затем речь зашла о мокром рукаве с размытым пятном крови – зоркие полицейские все-таки заметили его. Диана честно объяснила происхождение пятна, но легче не стало. Ро лицам судей Эмми ясно читала ход их мыслей: женщина, которая способна ворочать убитого в поисках пистолета – такая женщина способна на все.

Вызвали Коррину. Актриса держалась хорошо; ее низкий, мелодичный голос звучал твердо и убедительно. У нее хватило здравого смысла надеть не траурное платье, в котором она приходила к Эмми на следующее утро после убийства, а скромный и элегантный бежевый костюм. По мнению Эмми, Коррина произвела хорошее впечатление на всех, кроме Дианы, чьи пухлые губки слегка искривились в усмешке, да самой Эмми, поскольку ей казалось, что Коррина искусно "топит" Диану.

Однако Коррина не так уж много и сообщила суду. Да, она обручилась с Гилом Сэнфордом, а через два дня его убили. Когда Коррина сказала, что Диана ревновала к ней Гила, Сэнди выразил протест, назвав ее слова бездоказательными – но в свете злополучной записки его усилия оказались тщетными. Коррину спросили, в котором часу Гил ушел с репетиции; она ответила, что не помнит – труппе каждый день раздавались новые тексты, и все учили их в поте лица. Однако, вскользь заметила она, Гил говорил ей в тот день, что собирается к мистеру Уорду – "...взять у него кое-какие бумаги. Так он сказал". Она выдержала классическую паузу, давая суду возможность глубже проникнуться важностью момента, и сухо добавила: "Конечно, теперь-то я знаю, что он пошел к миссис Уорд".

Сэнди вскочил и снова выразил протест; протест был принят, но судьи уже приняли к сведению слова актрисы. После еще двух-трех ничего не значащих, как показалось Эмми, вопросов Коррину отпустили. Больше никто из театра показаний не давал, но у Эмми сложилось впечатление, что всех актеров допросили заранее, просто никто из них не смог поведать следствию ничего ценного.

Даже Джастин выступил свидетелем и сообщил, что, по его мнению, у его падчерицы не было причин убивать Гила Сэнфорда. Уволенная Дианой кухарка показала, что миссис Уорд по вечерам часто проводила время вне дома в компании покойного мистера Сэнфорда. Затем вызвали таксиста, который примерно в те же минуты, когда произошло убийство, в двух кварталах от дома Уордов посадил в свой кэб пожилую женщину и повез ее в "Мэйси"; он показал, что никто не выходил из дома в тот момент, когда он там проезжал. Потом вышел человек, привозивший в тот день шампанское в дом мистера Уорда. По его словам, он долго звонил в кухонную дверь и, наконец, потеряв терпение, ушел. Снова вызвали Диану; та объяснила, что была наверху, звонка не слышала, а шампанское было заказано, чтобы отметить премьеру пьесы ее мужа.

После длительного обсуждения дело передали присяжным. Через три часа они вынесли вердикт: виновна.

Все время, пока шел суд, Диана держалась хладнокровно и отстраненно, но в миг объявления приговора рот ее изумленно приоткрылся. Когда женщина в полицейской форме выводила ее из зала суда, Диана собрала в кулак всю свою волю, высмотрела в толпе Эмми и помахала ей, словно говоря: "Ничего, все это пустяки!"

Но это были не пустяки. Сэнди составил апелляцию, и начался новый безумный период: Диана настаивала на немедленном рассмотрении апелляции с тем же упорством, с каким прежде добивалась суда. В результате апелляцию отклонили, и Диана отправилась в тюрьму Оберн, сама не веря (так казалось Эмми), что все это происходит с ней.

После этого телефонные звонки почти сразу прекратились, не считая настырной тетушки Медоры, которая не уставала повторять: "Я же тебе говорила!" Время от времени кто-то уговаривал Эмми сходить в театр или кафе. Обычно у нее не хватало на это душевных сил, но если уж она принимала приглашение, то разговор неизменно сводился к Диане, или – что было не лучше – спутники Эмми, напротив, так старательно избегали упоминать имя сестры, что Эмми начинало казаться, будто это не Диану, а ее саму осудили за убийство.

Всех охватила депрессия. Даже Сэнди. Даже Агнес. Агнес всегда была угрюма, но при этом дом держался на ней, а теперь к угрюмости прибавилась еще и забывчивость; казалось, мысли ее витают где-то далеко. Однажды она спросила Эмми:

– Я полагаю, никто уже не сомневается, что убийство совершила мисс Диана?

– Я не верила. Не могла поверить. Но когда я услышала эту записку...

Агнес с каменным лицом кивнула в ответ. Ее седые волосы были стянуты на затылке в тугой узел. Непроницаемые агатовые глаза смотрели в окно, на осенний парк.

– Понимаю. Я тоже чувствовала, что она не способна на такое, пока не услышала записку. Вы ведь не знали раньше об этой записке, мисс Эмми?

– До суда – нет. То есть, я знала, что у полиции есть какая-то важная улика, но не могла и предположить, насколько это все серьезно.

Агнес глядела в окно, не мигая:

– Я думаю, мистер Сэнди знал о записке. Ведь адвокат должен знать заранее, какие свидетельства будут представлены на суде?

– Наверное; но мы никогда не говорили об этом.

Агнес молча думала.

– Я уже ни в чем не могу быть уверена, – произнесла она наконец и вышла из комнаты, прежде чем Эмми догадалась задать ей какой-нибудь вопрос. Впрочем, спрашивать не было смысла. Агнес была очень скрытной и часто говорила загадками.

Спустя несколько дней после того, как Диану отправили в Оберн, Дугу разрешили свидание с ней. Он вернулся из тюрьмы совершенно подавленный, сразу отправился к Эмми, и Джастин, который вечерами теперь большей частью сидел дома, усердно поил его коктейлями.

Диана была в тюрьме уже вторую неделю, когда Дуг, ужиная у Эмми, спросил, не согласится ли она забрать из дому одежду Дианы. В душе у нее все воспротивилось. Агнес, подававшая суп, бросила на Эмми испытующий взгляд и поспешно вмешалась в разговор – на правах человека, который долгие годы заботился о семье Ван Сейдемов:

– Я займусь этим, мистер Дуг, – сказала она. – Полагаю, мисс Диана хотела бы отдать свои меха на хранение.

Дуг безучастно кивнул:

– Наверное. Благодарю, Агнес. Вот ключ.

Агнес опустила ключ в карман передника и принялась убирать посуду. На следующий день, когда она засобиралась в дом Уордов, Эмми решилась спросить, не нужна ли ей помощь, но Агнес твердо ответила: "Нет".

Вечером Дуг снова пришел к ним ужинать. Агнес без единого слова вернула ему ключ, и Дуг прикрепил его к колечку. "Завтра агенты по недвижимости придут осматривать дом", – сказал он, и с этого момента никто не говорил о Диане – все пытались вести себя так, словно ничего не происходит.

Изредка Дуг водил Эмми в театр, где по-прежнему шла его пьеса. Зрителей теперь было меньше, чем на премьере, но вполне достаточно, сказал Дуг, для того, чтобы спектакль не сходил со сцены. Когда представление давало приличные сборы, он радовался, но не так бурно, как раньше. Раз-другой он брал Эмми с собой за кулисы. Там аромат театра был еще сильней и соблазнительней. С наслаждением вдыхая его, Эмми вдруг подумала о том, что ей, наверное, суждено было стать актрисой. Ее здравый смысл, конечно, тут же воспротивился: она не смогла перевоплотиться на несколько часов в другого человека, да так, чтобы все в это поверили...

Коррина, разумеется, давно уже выучила свою роль ("Сила привычки", – пожал плечами Дуг). Но Эмми все равно было неприятно ее видеть. Она понимала, что Коррина ни в чем не виновата, но все равно почему-то не могла смотреть ей в лицо. Однажды, когда Дуг остановился перед грим-уборной Коррины со звездочкой на двери, Эмми двинулась дальше по коридору и увидела распахнутую дверь, а за ней – мистера Такера, который с блаженным видом сидел перед зеркалом и втирал в лицо какой-то крем. В огромной и на вид дорогой металлической коробке содержалось немыслимое количество всяческого грима. Мистер Такер увидел Эмми в зеркале, радостно вскочил и протянул ей руку, другой рукой поддерживая сползающие брюки. Эмми пожала его ладонь и ощутила на пальцах жирный крем.

– Я не видел вас с... с того самого дня. Вы были на спектакле? Как я сегодня?

На этот момент Эмми видела пьесу уже столько раз, что знала наизусть все роли и без труда могла бы заменить любого актера, случись ему, скажем, заболеть ларингитом. Роль мистера Такера состояла примерно из двадцати строк. Эмми подумала и решительно ответила:

– Вы были великолепны.

Он просиял, смел на пол всю одежду со второго стула и галантным жестом пригласил Эмми садиться. Она нерешительно глянула на свалку вещей на полу. Мистер Такер махнул рукой:

– А, чепуха. Я делю эту гримерку с Биллом Клуром, а он ни капли не возражает, – юноша слегка нахмурился, – против того, что моя мама называет "возмутительным беспорядком". А мой папа на днях приходил ко мне сюда. Когда я получил эту роль и начал репетировать, он подарил мне вот это, – мистер Такер указал на роскошную коробку с гримом, – и сказал, что если я продержусь на этом месте полгода, он будет каждый месяц давать мне определенную сумму. Но беда в том, – лицо мистера Такера печально вытянулось, – беда в том, что на свете слишком мало ролей для таких, как я, – вы бы, наверно, назвали меня моложавым. Но я умею выглядеть старше! Вот, смотрите!

Он снова уселся перед зеркалом и умело приладил себе накладные усы и бороду, при этом так обильно полив их клеем, что Эмми испугалась, как бы они не остались у него на лице на веки вечные. Мистер Такер расчесал свежеприобретенную растительность и обернулся к Эмми:

– Ну, как?

– Трудно сказать – ведь я же видела, как вы это делали. Но... да, конечно, мистер Такер, так вы выглядите гораздо старше.

– Я хороший актер – по крайней мере, хочу стать хорошим актером. Ничего другого делать в этой жизни я не желаю. А почему вы не зовете меня просто по имени? Все так и делают. Только, умоляю, не называйте меня Томми!

– А как вас зовут?

– Томас, – сурово произнес мистер Такер и вздохнул. – На мою маму, должно быть, нашло затмение, когда она давала мне имя. А Коррину вы видели?

Эмми была совсем мало знакома с мистером Томасом Такером, но уже начала привыкать к тому, как стремительно он меняет тему беседы.

– Нет, – ответила она.

Томас потянул за накладные усы и скривился от боли:

– Черт, я и не думал, что эта дрянь так быстро приклеится! Знаете, она славная девчонка. Просто отличная, когда узнаешь ее получше. Ой!

– А нет никакого средства, чтобы это удалить? – осторожно спросила Эмми.

– Должно быть. – Он начал рыться в коробке с гримом. – Так вот, я про Коррину. Стоит ей выучить слова – и она настоящий профессионал. Ей нет равных. Другие девушки на ее месте давно бы распустили нюни – убийство жениха и все такое... А она держится! Умеет вести себя на сцене. Я каждый вечер чему-нибудь у нее учусь. Походка, чувство паузы – все это у нее врожденное. По-моему, она вообще не способна учиться. Все, что она делает, естественно для нее. И это хорошо. Сначала, конечно, она ужасно расстроилась – а кто бы не расстроился на ее месте? – Томас серьезно, едва ли не с укором, взглянул в зеркало на Эмми. – Она была помолвлена с человеком, которого любила. На самом деле, мне казалось, что когда-то давно они хорошо знали друг друга. Вы же знаете, – он потянул за бороду и скривился, – какие тут тонкие стены. Однажды я случайно услышал, как они разговаривали – Коррина и мистер Сэнфорд; и, честно говоря, это было похоже... – Ой! – Оторвав кусок бороды, он обиженно уставился не него.

– Похоже на что?

– А? Ах, да: было похоже, что они знают друга сто лет. Вы знаете, они говорили как семейная пара, а не как влюбленные. Понимаете, это не поддается логике, но по голосам иногда можно определить... в общем, не знаю. Но так или иначе, его убили – можно сказать, прямо у нее под носом. Конечно, у Коррины был шок! Попробуем-ка теперь вот это. – Томас открыл бутылочку с бесцветной жидкостью, понюхал и принялся наносить ее содержимое на усы и бороду. Он походил на ребенка, забавляющегося с новыми игрушками. Но при этом он был очень серьезен: – Я думаю, что и вы, и мистер Уорд... что вы должны, в некотором роде, подбодрить Коррину... ну, сделать ей комплимент, что ли...

– Я... да, конечно. Но... понимаете...

Томас кивнул, зажмурился, снова подергал себя за бороду и сказал:

– Да. Понимаю. Она напоминает вам. О вашей сестре. Вы очень изменились.

Эмми удивленно уставилась на Такера. Он окинул ее проницательным взглядом:

– Да, да. Вы стали другой. Не старше, нет, – хотя, конечно, осунулись. Просто, если хотите знать, вы выглядите так, словно вам пришлось пробираться сквозь крысиную нору. Нет, нет, я не имею в виду вашу прическу, или платье, или что-то в этом роде. Просто сразу видно, что вам пришлось несладко.

Мы все изменились, внезапно подумала Эмми. Томас продолжал:

– Но все равно, пожалуйста, скажите Коррине доброе слово. Она очаровательная женщина. По крайней мере, для мужчин.

Эмми собралась с силами и постучала в дверь грим-уборной Коррины. "Войдите", – ответили ей. Оказалось, что Дуг все еще там; он сидел, вытянув ноги, на стуле с высокой прямой спинкой. Коррина уже сняла грим и была, как и говорил Томас, очаровательна, хотя и выглядела чересчур крупной для маленькой комнатушки. Увидев Эмми, она сделала большие глаза, встала и протянула руку. Эмми пожала ее и сказала Коррине, что та играла великолепно. Эмми говорили это совершенно искренно, но все равно эта женщина была ей неприятна.

Они немного поболтали, и Дуг изъявил желание отправляться домой. Коррина приняла его предложение поехать с ними на такси, так что Дуг и Эмми подвезли ее к самому дому. Квартира Коррины располагалась в элегантном, консервативном и на вид невероятно дорогом здании на Парк-Авеню. Дуг проводил Коррину до самого парадного, хотя вышколенный швейцар и подбежал к машине, чтобы открыть дверцу.

Когда Дуг вернулся, Эмми сказала:

– Коррина, должно быть, зарабатывает уйму денег. Квартиры в этом доме стоят целое состояние!

– Не знаю, – сказал Дуг. – Она хорошая актриса. Когда учит роль, конечно.

Вернувшись домой, Эмми снов подумала о том, что юный Томас прав: они все изменились. Особенно Джастин. В нем уже не было прежней легкости и шарма, а на лице, едва ли не за одну ночь, появились тонкие морщинки. Изменился и Дуг; мог ли он не измениться? Он упал духом, стал серьезен и печален, и был явно очень признателен Эмми и Джастину, когда они приглашали его к ужину.

Сэнди тоже стал другим. Он реже стал заходить к ним, а когда заходил, то большей частью отмалчивался – впрочем, Эмми и Джастин тоже не были настроены на легкую болтовню. Конечно: ведь Сэнди проиграл свой первый серьезный процесс. Он-то, наверное, с самого начала чувствовал, что ввязался в заведомо проигрышное дело. Скорее всего, он и не взялся бы защищать Диану, если бы не святая уверенность Эмми в том, что ее сестра невиновна...

Все изменились. Словно легкое облачко, нависшее над ними, превратилось в огромную зловещую черную тучу, отрезавшую их от привычного мира...

Накануне Дня Благодарения Диана позвала Эмми к себе. "Она хочет тебя видеть" – сказал Дуг. Наверное, в глазах у Эмми мелькнул страх, потому что Дуг поспешно добавил: "Все не так уж плохо. Тебе скажут, куда идти, что делать, и Диана выйдет к тебе. Вы поговорите, и никто не будет нависать над вами и подслушивать. Диана держится молодцом, вот увидишь".

Джастин выразил твердое намерение ехать с Эмми:

– Я не пойду к Диане; меня она не звала. Я просто подожду тебя в машине.

– В какой машине? – удивилась Эмми.

– В такси, конечно. Сейчас же и закажу.

Когда Эмми сказала, что они могут прекрасно добраться поездом, Джастин вспылил:

– Все ваша вансейдемовская прижимистость! На что тебе эти деньги, что ты будешь с ними делать? Завещаешь школе для кошек?

Эмми подавила в себе желание объяснить Джастину, что если бы не вансейдемовская прижимистость, они не жили бы сейчас в такой роскоши; вместо этого она мягко ответила, что дома для кошек ее не интересуют.

– Я сказал не "дом для кошек", а "школа для кошек", – проворчал Джастин. – Это гораздо актуальней.

Эмми решила прекратить дискуссию и молча направилась наверх, но из холла донесся сварливый голос Джастина:

– У твоей матери был "Роллс-Ройс" с шофером!

Эмми обернулась:

– Джастин, ты должен понимать, что времена изменились.

– Уж понимаю, – буркнул Джастин. – Особенно когда нужно кого-то задобрить, чтобы всего-навсего заказать такси... Нет-нет, Эмми, я не жалуюсь! Я так, к слову...

Оказавшись в своей комнате, Эмми решила надеть костюм, купленный тем самым майским днем, когда они с Дианой прогуливались по Пятой Авеню и она, Эмми, заразилась от сестры приступом мотовства. С того самого момента наряд висел в шкафу; но она почему-то чувствовала, что надеть его на свидание с Дианой, приговоренной к пожизненному заключению, – это правильно, хотя на первый взгляд и дико.

Эмми надела платье и пальто – темно-коричневые, но с розоватым оттенком, напоминающим ей осенние листья; взяла коричневую сумочку из крокодиловой кожи и спустилась к Джастину. Тот вставил в петлицу красную гвоздику – впервые после ареста Дианы. Значит, он тоже боится и подстегивает себя, подумала Эмми.

Дорога была прекрасной. Они мчались по широкому шоссе, мимо осеннего леса; время от времени вдоль обочин мелькали сельские пейзажи. В воздухе витал горьковатый дымок: сжигали листья. Небо было лазурным, и ярко светило солнце.

Джастин, верный своему обещанию, остался в машине, и Эмми пошла в тюрьму одна. С формальностями было быстро покончено; трудней всего оказалось ожидание. У Эмми мучительно пересохло горло; но, когда Диана села по другую сторону разгороженного сеткой длинного стола, Эмми поняла, что Дуг говорил правду: ее сестра держалась молодцом!

– Костюм великолепен! Я так и знала! Привет, Эмми!

– Привет... – прошептала Эмми.

Диана выглядела и вела себя так, словно тюрьма – это забавное приключение, которое вот-вот подойдет к концу. Ее волосы лишились золотистого оттенка, над которым всегда трудился ее парикмахер, но остались мягкими и пушистыми и по-прежнему красиво обрамляли ее лицо. Естественный, обыденный облик Дианы поразил Эмми настолько, что она едва сдерживала слезы.

– Да не смотри ты на меня так, ради Бога, – сказала Диана. – Я в порядке. На самом деле, все это жутко интересно. Конечно, я не хотела бы оставаться тут до конца своих дней, – но ведь я и не собираюсь!

Значит, она решительно настроена любым способом вырваться отсюда!

Эмми промолчала.

– У меня тут список, – продолжала Ди. – Это – моя доля вансейдемовских драгоценностей, и еще кое-какие вещи, которые я покупала сама, просто чтобы вложить деньги – хотя я и ношу их с удовольствием. Они все еще лежат дома в сейфе. Дуг хочет продать дом, как только найдется покупатель. Это меня не волнует; я бы и сама его продала. Но Дуг порой бывает очень беспечен. Я хочу, чтобы ты забрала драгоценности из сейфа. Дуг его тебе откроет. Потом положишь их в банковский сейф. Он – на два имени: мое и Дуга. У Дуга – ключ и доверенность. Вторая доверенность – у мистера Бигэма.

Эмми во все глаза глядела на сестру. Все эти дни она неотрывно думала о Диане, но ей ни разу не пришло в голову заняться ее имуществом и деньгами!

– Кто-то же должен взять на себя эти заботы, – продолжала Диана, словно прочитав ее мысли. – Я-то не могу, пока я здесь. – Она скорчила презрительную гримаску. – Дуг, разумеется, ни черта не смыслит в бизнесе. Поэтому мне показалось разумным дать вторую доверенность мистеру Бигэму. Они могут действовать вместе. Мало ли что произойдет с рынком; вдруг понадобятся срочные меры...

– Понимаю, – сказала Эмми. На самом деле она понимала только одно: Диана по-прежнему прочно держится в седле и не выпускает из рук поводья!

Диана наклонилась к сестре. За длинным столом сидели и другие люди; все они тоже тянулись друг к другу и говорили очень тихо, – по меньшей мере, так казалось Эмми. В дальнем конце зала стояла женщина в полицейской форме и зорко глядела на всех – на тот случай, догадалась Эмми, если кто-то захочет просунуть через сетку что-то запрещенное. Едва только Диана опустила руку в карман своего простого, но аккуратного платье, надзирательница тут же приблизилась к ней. Диана с улыбкой обернулась:

– Вот, посмотрите.

Женщина глянула на листок бумаги, поданный Дианой. В первый миг она сдвинула брови; затем глаза ее расширились, лицо вытянулось, и она с изумленным вдохом вернула листок.

– Я могу отдать это моей сестре? – с царственной надменностью осведомилась Диана.

Женщина кивнула, не сводя с заключенной зачарованного взгляда. Эмми взяла листок и поняла, чем вызвано потрясение надзирательницы: это был список драгоценностей Дианы.

– Когда будешь доставать их из сейфа, проверь, все ли на месте, – сказала Диана. – Я хочу носить их, когда выйду отсюда. – И она рассмеялась своим легким, серебристым смехом.

Эмми аккуратно положила листок в сумочку. Диана спросила, как поживает Джастин и как обстоят дела с пьесой Дуга:

– Он говорит, что все в порядке, но я не слишком верю.

– Ну... нельзя сказать, чтобы она имела большой кассовый успех... но со сцены не сходит.

– Обязательно пригласи бедняжку Дуга к себе на День Благодарения. – Глаза Дианы блеснули лукавством. – У нас тут тоже будет индейка. Мне это известно из достоверных источников...

– Время истекло, – вежливо, но твердо сказала надзирательница.

Диана кивнула, улыбнулась Эмми и сказала:

– Ты не успеешь оглянуться, как я выйду отсюда.

И она беззаботно помахала сестре рукой, как в тот день, когда покидала зал суда.

Диана совсем не была похожа на женщину, совершившую преступление. Эмми никогда не представляла, чтобы ее сестра могла взять пистолет и выстрелить в человека; вообще, Диана не казалась ей способной на столь сильные эмоции.

Но улики – и в первую очередь записка – показали, что за очарованием и беззаботностью Дианы скрывается совсем другой человек – может быть, тот самый капризный ребенок, который любыми способами добивался своего. И это второе "я" проявлялось только под влиянием безумной любви или ревности. Но неужели, неужели Диана могла так сильно любить – или ненавидеть – Гилроя Сэнфорда?

Эмми подошла к машине. Джастин прогуливался на солнышке, куря сигару. Гвоздика в его петлице слегка приувяла – как, впрочем, и он сам.

– Она в порядке, – сообщила ему Эмми. – Ты не представляешь, насколько... насколько философски она относится ко всему, что происходит.

Джастин ничего не ответил; молчал он и по дороге, когда они в сгущающихся сумерках подъезжали к залитому огнями Нью-Йорку.

А на следующий день Эмми и Дуг обнаружили, что часть драгоценностей Дианы бесследно исчезла.