"Духless: Повесть о ненастоящем человеке" - читать интересную книгу автора (Минаев Сергей)

СССР

В одиннадцать часов утра следующего дня мой мобильный делает последнюю попытку разбудить меня чьим-то звонком и окончательно разряжается. Тем не менее, я улавливаю каким-то удивительным образом его жужжание на тумбочке и разлепляю глаза. Естественно, что пробуждение в чужой квартире — это некоторое повреждение вашей пространственно-временной ориентации. В особенности если вчера вы выкурили на двоих достаточное количество «травы». Поэтому первые несколько минут уходят у меня на самоидентификацию в пространстве.

Я встаю с постели, бреду на кухню, в углах которой висит самый отвратительный в мире запах — запах холодного табачного дыма, включаю чайник и отправляюсь в ванную. Несмотря на вчерашнее употребление каннабиатов, самочувствие в целом неплохое. Если не думать о том, что я снова не выспался и, похоже, это состояние становится хроническим, то можно даже улыбнуться самому себе в зеркало. Что, собственно, я и делаю. Умывшись, я возвращаюсь на кухню, наливаю в кружку кипяток, завариваю в нем пакетик чая, разбавляю этот стафф холодной водой из стоящего на столе графина и делаю пару глотков. Пить эту гадость мне совершенно не хочется, посему я просто полощу чаем рот, выплевываю все в раковину, ставлю туда кружку и собираюсь выйти вон. Оглядевшись по сторонам и оценив засохший на столе хлеб, пару тарелок в раковине, рассыпанный по полу табак и прочую атрибутику разгрома на Мишкиной кухне, я забираю чашку из раковины, тщательно ее мою, вытираю бумажным полотенцем и ставлю обратно в шкаф. С чувством сотрудника зондеркоманды, аккуратно затаптывающего окурок в землю посреди горящей польской деревни, я удовлетворенно хмыкаю и иду в комнату и начинаю одеваться.

На свете есть не много вещей, способных по своей мерзости сравниться с ощущением на своем теле вчерашней одежды, насквозь пропитанной табачно-марихуановым дымом, потом ночного диспута, притом измятой и бесформенной. Я с отвращением надеваю мятую рубашку, брюки, сворачиваю и кладу во внутренний карман пиджака галстук, оглядываю себя в зеркало и открываю входную дверь. Стремление побыстрее сбежать на свежий воздух просто-таки дикое.

Выходя из квартиры, я ощущаю себя Одиссеем, привязавшим себя к брюху барана в пещере Полифема. Запах и отвращение, надо полагать, сходные. Стараясь думать о том, как скоро я доеду до гостиницы и ванна в номере примет меня в объятия ржавых пен своих, я спускаюсь на первый этаж, бросаю ключи от квартиры (предусмотрительно положенные Мишкой в мой ботинок) в почтовый ящик и выхожу на улицу.

Такси ловится очень быстро, и вот уже пятнадцать минут спустя понурый водила-кавказец на дребезжащей «Волге», чей салон наполнен суфийской музыкой, подвозит меня к гостинице. Я протягиваю ему пятидесятирублевую купюру, он кладет ее на панель и говорит, не вынимая изо рта сигарету:

— Штоби ти был здароф!

Я благодарю его, он в ответ прикладывает четыре пальца к виску, салютует мне и трогается прочь, оставив мне клуб едкого сизого дыма. Пока я поднимаюсь в номер, меня занимают мысли о разнице отечественного и европейского бензина, запахах на улице и проблемах экологии. Не то чтобы меня волновали проблемы мирового «зеленого» движения, просто к вискам начинает подступать головная боль. А эта проблема, скажу я вам, куда серьезнее мирового парникового эффекта.

В номере я звоню Володе, договариваюсь встретиться с ним в три часа дня, затем втыкаю телефон заряжаться и быстренько сматываюсь в ванную. Лежа в ванне, я набираю полный рот воды, плююсь ею в противоположную стену, потом рассматриваю свои ногти, потом пялюсь на гостиничный халат, висящий на крючке, потом размышляю о том, что только идиоты воруют гостиничные халаты. Потому что, во-первых, даже если ты его купил, все все равно будут думать, что ты его спиздил, а во-вторых, ходить у себя дома в халате с эмблемой «Невского Паласа» или «Хилтона» — это полный отстой. К чему эти размышления привели меня, я не помню, потому что отрубился, убаюканный теплой водой.

В два часа дня я вскакиваю из остывшей воды и несусь в комнату, к мобильнику:

— Але?

— Брат… — Это Вадим.

— Да, брат.

— Ты в Питере?

— Ага.

— Чего делаешь?

— Спать хочу.

— А чего ты делаешь для того, чтобы не хотеть?

— Забиваю стрелки с директором нашего филиала на три часа дня.

— Брат, это полный отстой, брат.

— Я в курсе, брат, но у меня нет выбора, брат. Я только исполняю приказы и все такое. Я сам не хотел вырывать у евреев коронки и реквизировать их имущество. Я всего лишь исполнял приказы, брат.

— Короче. Я тоже в Питере.

— Ха-ха-ха. Не расстаться нам вовек, да? Ты следишь за мной? Скажи, чувак, я тебе нравлюсь?

— Я с ума схожу и все такое, — говорит голосом Бивиса.

— А ты чего в Питере делаешь?

— Сижу на каком-то отстойном семинаре, посвященном рознице. Старые журналистские телки, несвежие бутерброды и херовый кофе. В общем, жизнь удалась!

— И чего мы вечером будем делать?

— Я не знаю даже. Во сколько Эрмитаж закрывается? Ха-ха-ха.

И мы оба смеемся довольно продолжительно, и мне становится очень весело, и уходит недосып, и кажется, что я вовсе не уезжал из Москвы.

— Вадим, ты, кстати, где остановился?

— В «Невском», а ты?

— Я тоже.

— Нам повезло?

— Ага. Слушай, давай в восемь в гостинице?

— Давай в девять? Мне нужно тут еще кое-чего сделать.

— Ну, сделаешь в гостинице, ха-ха-ха.

— Придурок. Ну в девять, о'кей?

— О'кей. Компьютер.

— У тебя какие-то отстойные гранджевые шуточки. Понабрался тут от питерских, да?

— Я легковосприимчив к среде обитания. А почему гранджевые?

— Лучше бы ты спросил — «почему отстойные?».

— Я не врубился, но думаю, что ты имеешь в виду что-то очень смешное. Я погнал, в общем. До встречи.

— Давай.

Я переодеваюсь уже совсем с другим настроением, спускаюсь на лифте, выхожу из отеля, ловлю такси и пару эсэмэс от Вадима — с вопросами «Есть чего?» и «Сколько пива брать?». Я отвечаю «Дайте две» и приезжаю к месту назначения.

Кафе «СССР» на Невском проспекте суть продолжение традиций, заложенных московским рестораном «Жигули», только преломленных в сторону гламура. Если «Жигули» созданы для людей тридцати — сорока лет и далее, приходящих сюда ностальгировать под песни ВИА 70-х — 80-х годов, вспоминать пивбар «Жигули» и умиляться на фото Брежнева за охотой, то «СССР» создан для их детей. Для тех, кто не помнит 80-е, но врубается, что стиль того времени — это модно, носит олимпийки и кроссовки «Адидас», слушает музыку в стиле диско и думает, что в 1982 году все именно так и выглядело. Такой бар выглядел бы очень «по-советски» в Нью-Йорке или Лондоне. Красные неоновые буквы, красные водолазки официантов, красные рисунки из комиксов на стенах, vodka «Smirnoff» или «Absolut» в баре и притягательность названий — «USSR», «K.G.B.» или «Red Army». Такой гламурный совок с персоналом, одетым под кагэбэшников.

Здесь милые девушки-официантки, хорошая диджейская музыка, никакая кухня (но мне почему-то нравятся эти пельмени — домашние котлеты — привет «Vogue Cafe») и много симпатичных девушек. Последние по вечерам или в уик-энды. Единственное, что портит весь антураж, — это висящая рядом с баром фанерная доска почета с фотографиями с вечеринок. Если уж делать гламурный совок, то доска почета непременно должна быть жидкокристаллической.

В обед посетителей мало. Создается впечатление, что питерцы вообще не обедают. Или обедают дома. Или в бесчисленных забегаловках со средней суммой счета в сто пятьдесят рублей на нос. В любом случае не здесь, что, в принципе, фиолетово мне лично. Я живу в другом городе.

Гулякин уже сидит за столом у окна. На столе перед ним стоит бутылка коньяка «Hennessy VSOP» (я отмечаю про себя его сегодняшнюю расточительность), два стакана для виски и нарезанный лимон на тарелке (я отмечаю также его дурновкусие).

— Привет, — говорю я, стараясь казаться искренне веселым. Что, в общем, не сложно, учитывая мое состояние предвкушения сегодняшнего вечера.

— Здорово!

— Ты давно сидишь?

— Уже минут пятнадцать, — отвечает Вова извиняющимся тоном, вместе с тем давая мне понять, что сегодняшняя встреча для него важна и он приехал заблаговременно.

— А я чего-то в отеле закопался, потом еще не сразу сообразил, в какую сторону Невского ехать.

— Ну, ничего. Ты же гость.

Нам приносят меню, я заказываю салат из овощей, грибной суп и домашние котлеты. Володя заказывает салат «с курой», борщ и какое-то мясо. Мы сидим, смотрим друг на друга, курим и не знаем, с чего начать разговор. Точнее, мне его не с чего начинать, а Володе нужно начать его как можно более естественно, чтобы потом плавно вырулить на тему моей оценки его деятельности.

— О! — вдруг начинает Вова. — Смотри! Вон парень пошел, мы с ним в институте учились. А его отец работал в Германии вместе с Путиным.

Реально, после того как Владимир Путин стал президентом России, Питер охватил синдром «магнита», как я его называю. Почти каждый питерец старается притянуть себя (прямо или косвенно, через город) к Путину. В практическом плане это значит, что у любого питерца есть в кармане «история для москвича». В момент разговора с тобой питерец держит ее в кармане, как кастет. Например, заходит разговор о спорте. Начинается обсуждение футбола, потом хоккея, потом «Формулы-1». Питерец (с готовой историей) даже не ждет перехода беседы к борьбе. В какой-то момент он просто вытаскивает свою историю-кастет и начинает: «А вот, кстати, о футболе. Я ходил в спортивный зал на такой-то улице, так вот там Путин в детстве занимался борьбой…»

С иностранными языками еще проще. Каждый интеллигентный питерец всегда скажет, что он ходил на курсы английского языка в ту же школу, что и Владимир Владимирович.

Есть и совсем несчастные питерцы, которые не жили напротив детского сада, куда ОН ходил, не занимались борьбой и английским и школу заканчивали где-нибудь под Питером. Но и они нашли, как притянуть себя за уши. Идешь ты с таким питерцем по городу, и он тебе говорит:

— Видишь вон тот подъезд? Там в 1984 году я бухал портвейн с чуваком, у которого была сестра, а у сестры был хахаль. Так вот. Тот хахаль дружил с еще одним чуваком, который учился в школе с парнем, который потом поступил в институт, в одну группу с другим парнем, который в пионерском лагере играл в шахматы с Путиным.

Когда этот же питерец сильно пьян, то середина сего замысловатого спича опускается, и он просто говорит: «Вон в том подъезде я играл с Путиным в шахматы».

Абзац. Фантазеры, точка, СПБ, точка, ру.

— Здорово, — отвечаю я, — чего, на самом деле с Путиным работал?

— Ага. Только недолго. Месяца два, по-моему. Я точно не помню.

— Ты бы поздоровался с ним, что ли.

— Да ладно, он, наверное, и не вспомнит меня, я с ним особо не дружил.

— Но ты-то вспомнил его.

— У меня просто память хорошая. Мама говорит — наследственная.

— Что, у тебя родители в разведке работали? Тоже вместе с Путиным?

— Почему в разведке? — искренне удивляется Вова.

— Ну, типа, у всех разведчиков хорошая память. Ты сказал, что у тебя она наследственная. Дальше продолжать?

— А… Ха-ха-ха, — смеется Вова, — нет. У меня родители в торговле работали. Папа в мебельном, а мама в продуктовом.

— То есть для тебя розничная торговля, как бы сказать, продолжение родительского пути, цеховая наследственность и т.д., да?

— В каком-то смысле. Я как-то и не задумывался об этом. Ха! А ведь ты прав. Надо дома пошутить на этот счет.

— Тебя, наверное, с детства обучали всяким приемчикам. Как лучше с клиентами говорить. Как больше продавать. Такой тренинг на дому, да? — мило смеюсь я. — Передача опыта подрастающему поколению.

Тем временем нам приносят салаты. Володя с жадностью набрасывается на свой, я туплю и сыплю в салат вместо соли много перца. Глядя на Вову, уплетающего за обе щеки, я думаю о том, что, следуя народной мудрости, про него можно сказать: «Наверное, работает хорошо».

— Да учили иногда. Вот папаня недавно рассказывал, как к нему один обэхээсэс молодой ходить повадился.

«Хорошенькое вступление, — отмечаю я. — Как же далеко мы продвинемся в эндшпиле с таким-то дебютом?»

— И чего, посадил?

— Сипун себе на ежик. — Вова отрывается от салата и говорит с набитым ртом, отчего некоторые буквы звучат по-другому.

— Да ладно, Вов, я прикалываюсь. И чего этот молодой?

— Да ничего. Ходил, ходил. Следил за ним. Всякие провокации устраивал. А через год пришел к нему в кабинет, денежку принял, и все стало хорошо. Даже сейчас общаются.

«Ух, как интересно, — думаю я, — через год, значит, денежку взял? Ты-то меня рассчитываешь уломать часа за три. Ну и в баню потом, естественно».

— Интересная жизнь была у людей. Наполненная высокими отношениями, — резюмирую я и, откидываясь на спинку стула, смотрю в окно.

Володя, видимо, просекая, что взял не совсем удачную, а главное, преждевременную параллель, резко меняет тему?

— Ну, как тебе дистрибьюторы наши? — издалека начинает разговор Вова, разливая коньяк. — Общее впечатление составить успел?

— Дистрибьюторы как дистрибьюторы. Обыкновенные крысы, пытающиеся отожрать как можно больше сала с приманки, пока собственные продажи компании не перешибут им шейные позвонки. Жестче с ними надо. Жестче. Чтобы понимали, почем халва.

— Жестче… Жестче — это да. Я стараюсь. Ты понимаешь, мне твоей московской школы не хватает. Вот это очень хорошо, что ты приехал… то есть тебя направили. Нам такие переговоры, как сегодня, лучше всякого тренинга. Чаще бы приезжали, мы бы тут такое развернули.

«Не пизди ты, Володя, ничего бы мы тут не развернули. Только деньги бы запалили корпоративные. Всего тут тебе хватает. И откатов от режима наибольшего благоприятствования для некоторых дистрибьюторов, и рекламного бюджета, и раболепия небольшого штата бездельников, которым ты внушил, что своим безбедным существованием они обязаны тебе, а не компании. И открытие прямых продаж в городе будет для тебя похлеще Хиросимы и Нагасаки. Враз взорвет весь этот уютный, заботливо выстроенный твоими потными ручонками мирок. Выгнать бы тебя на хер. Тогда еще были бы шансы», — думаю я, но вслух говорю совершенно другое:

— Тут ты прав, Вовка. Да не получается чаще. У самого дел в Москве по горло. Мечешься, как сраный веник, а работы все равно не уменьшается. Надо мне с генеральным потрещать, чтобы назначили в Москве отдельного человека для помощи филиалу твоему. Ну, что-то вроде консультанта и внешнего аудитора, что ли… — Мне кажется, что при этих словах мизинец на левой руке Вовы дернулся. — А что я? Ну, приехал, посмотрел, напишу отчет. А вам же постоянно помогать надо.

При волшебном слове «отчет» Вова весь прямо-таки подобрался. Наконец-то беседа завернула в русло наиболее заботящего его вопроса.

— Кстати, по поводу отчетов. — Вова снова опрокидывает бутылку, при этом в мой стакан попадает несколько больше. — Ты посмотрел торговые точки? Что скажешь про выкладку? Вот мне кажется, что наши мерчандайзеры не совсем успевают в больших форматах. Ну, в «Метро» или в «Ленте». В средних супермаркетах выкладка тебе понравилась? Мне кажется, мы достойным числом фейсингов представлены на полках. А в Москве у тебя как? Намного лучше, наверное? Я, помню, видел пару точек, так вы там практически монопольно на полке представлены. Да, вы, конечно, большие молодцы!

— Да брось ты, Вов. У нас проблем в точках не меньше ваших. Дыры на полках есть, и мерчандайзеры недорабатывают. Полевые продавцы забивают. Обычная рутинная работа. В больших форматах, пожалуй, получше, но там такая зондеркоманда с нашей стороны работает.

— А сколько там у вас сотрудников решают проблему выкладки?

— Дай подумать… На каждый гипермаркет свой мерчандайзер, его контролирует сейлс, а сейлса — начальник сектора. Последнего, в свою очередь, дополнительно трахает начальник офф-трейда.

— Сколько же у вас народу-то задействовано. А я пишу, пишу в Москву, чтобы мне количество мерчандайзеров увеличили, так все без толку. Может, ты там, у себя, замолвишь словечко? — Коньяк снова разливается по бокалам, на сей раз прямо-таки лошадиными дозами.

— Вован! — Я прямо-таки по-гусарски, залпом выпиваю коньяк, и мне становится отчаянно весело. — Вот ты мне тут поешь про расширение штата мерчандайзеров. А вернемся к тому, с чего начали. Вот тебе дистрибьюторы зачем нужны? Они же прямо заинтересованы в продажах нашего товара, или нет? Они же с этого имеют прибыль, распределение рекламного бюджета, чего же ты их не подключаешь? Ты же им скидки даешь, годовые бонусы за выполнение плана продаж, рычаг давления-то не хуевый, я так понимаю?

— Ну… это, конечно, да, — Вова начинает ерзать на стуле, — но ты же понимаешь, они скоты полные, эти дистрибьюторы. Как проститутки. Сегодня нас продают, завтра конкурентов. Да и скидка, ты понимаешь, не всегда хороший инструмент давления. Она же их заработок в большей части формирует. Не могу же я некоторых за плохую работу совсем скидок лишить, они тогда вовсе продавать нас перестанут. Вот взять, к примеру…

— Да, Вова, вот взять, к примеру, компанию «Трест-М». Во время переговоров с ее коммерческим директором мне было сообщено, что рекламные бюджеты, выделенные этой компании нами, составили пятьдесят тысяч долларов…

— Правильно. Согласно обслуживаемому ими количеству клиентов.

— Согласен. А вот компании «Левко» и «Сонар» не получили в прошлом году ни хера.

— А они… они работают с гастрономами и мини-маркетами. В таких форматах у нас рекламные акции на усмотрение руководства филиала. А я считаю, что работали они плохо и…

— Да, да, Вова, все верно. И полагающиеся им двадцать пять тысяч ушли в компанию «Вектра»…

— Для стимулирования нового дистрибьютора, — радостно подсказывает мне Вова и улыбается, понимая, что, кажется, проскочил.

— И тут у меня возникает вопрос. Почему наш дистрибьютор «Импульс», который всего на десять процентов выше по оборотам, чем «Трест-М», проводивший рекламные акции в тех же форматах торговых точек, получает за прошлый год семьдесят тысяч бюджета и еще десятку в этом году, согласно «промоушн-плану новых продуктов», как это у тебя в отчете написано? Он один промоутирует новые продукты? Остальные дистрибьюторы с новыми линиями не работают? А в Москву приехала бумага, гласящая, что бюджет на продвижение новых линий равномерно распределен между игроками рынка. Как же такая хуйня получилась, а, Володя?

Теперь коньяк разливаю я.

— Ну, во-первых, «Импульс» — наш лучший дистрибьютор, а во-вторых… — Вова тщательно подбирает слова, — а во-вторых…

— А во-вторых, Вова, «Вектра» — это его дочерняя компания. — Информацию об этом мне милостиво слили представители «Треста» во время общения один на один. — Таким образом, получаем лишние пятьдесят тысяч, слитые в одну корзину. Принимая во внимание тот факт, что скидка у твоих чижиков из «Импульса» больше, чем у других, на пять процентов, получается совсем уж некрасивая ебатория. Ты мне скажи, ты полтос с ними поровну поделил или, как честный человек, ограничился десяткой? Ты пей, Вова, пей, стынет, — резюмирую я и этак по-ленински, с прищуром, смотрю на него.

Самое интересное в данной ситуации — это Вовина реакция на мои слова. Я ожидал, что, получив такой пендель с оттяжкой, этот крепко сбитый (а по-другому и не скажешь) хозяйственник, думающий, что своей мужицкой хитрецой он всех очень ловко наебал, начнет рассыпаться прямо за столом. Но нет, ничего подобного. Он не сучит ручонками, не комкает бумажную салфетку, не краснеет, не бледнеет. Может быть, чуть-чуть потух молодецкий румянец на его щеках. Вероятно, многолетний опыт общения Вовиных родителей с органами ОБХСС в советском прошлом передался с молоком матери. Выдержка почти железная, чему можно только позавидовать. Вся эта сцена начинает меня занимать все больше и больше. Я реально чувствую себя ревизором из Москвы, из бесподобного фильма «Кодекс бесчестья», в исполнении Вячеслава Тихонова, который приехал проверять проворовавшихся Куравлева с Щербаковым. У меня появляется азарт охотника (практически триста граммов коньяка делают свою работу), желание задавать наиболее въедливые вопросы (природная желчность) и алчное ожидание развязки, в которой, как полагается, мне нужно будет произнести хорошо поставленным голосом: «Я не пью, не курю, девушками не интересуюсь. И инфарктами не страдаю». Только вот мы не в Цюрихе, к сожалению. Да и масштабы хищений (а следовательно, и размер предполагаемой взятки) мелковаты.

Тем временем Вова аккуратно выпивает коньяк, закусывает его лимоном и достает из пачки сигарету. Всю красоту этой театральной паузы и выхода из нее несколько нарушает его попытка прикурить сигарету. Он несколько раз щелкает колесиком «Крикета» (я в этот момент думаю, что даже если бы он был партийным банкиром в Цюрихе, он все равно не завел бы себе «Dupont»), чертыхается и просит официанта принести спички. Закурив сигарету, он проникновенно смотрит на меня и, чуть склонив голову, ответствует:

— Послушай. Ну, в общем, такая фигня получилась… Я сразу понял, что ты все просек. Да и, честно говоря, не особо хотел тут концы прятать. — Ага. Не научился еще, думаю я. — Я думал, ты приедешь, мы сядем, выпьем, я тебе все объясню. А ты наскоком все эти встречи с дистрибьюторами затеял. Неловко как-то вышло, одним словом…

— Да просто ужас как неловко, Вова. Я даже не знаю, как так получилось, — ерничаю я.

— Я чего, собственно, хочу сказать… Мы все в одной упряжке. Вроде как одно дело делаем, да? Хорошие люди должны друг другу помогать, правда? Сегодня у одного осложнения, потом у другого, ты же понимаешь. Кто здесь без греха, тот пусть первым кинет в меня стакан! — Тут Вова мерзенько подхихикивает. — В нашем деле по-другому нельзя, тут же людей нормальных мало, согласен?

— Ой, согласен, Вова. Не окружение, а сборище аферистов и уродов. И каждый норовит тебя наебать, да, Вов?

— Ага, ага. — Вова согласно кивает, чувствуя, что разговор продолжается по его сценарию. — В общем и целом я имею сказать следующее… Давай еще по одной? Главное, чтобы всем было интересно. И хорошо. И чтобы нормальные, вменяемые мужики не теряли друг друга по жизни, согласен? — Я чувствую, что наконец-то Володя вводит в действие и основные козыри. — Ну, давай за нас. За нормальных мужиков.

С этими словами Вова отрывает от поверхности стола кожаную папку меню, и под ней обнаруживается аккуратный белый конверт с логотипом нашей компании. Интересно, в какой момент он туда его зарядил? Когда про родителей рассказывал или во время моего спича про дистрибьюторов? Вова смотрит на конверт несколько мгновений и передвигает его ближе к середине стола, так чтобы большая часть была все же на моей стороне. Какое-то время мы сидим со стаканами в руках и смотрим на конверт. На Вовином лице отразилась вся семидесятилетняя печаль тяжких трудовых будней работников советской торговли. Вот так же, вероятно, сидел Вовин батя или маманя пред светлыми очами борца с хищениями социалистической собственности. Когда страх пульсирует внизу живота, в левом и в правом паху. Причем в левом он смешан с ожиданием счастливого финала, когда можно будет еще какое-то время (до перехода коррумпированного обэхээсэсника на другой пост) продолжать развеселое существование. И в левом паху кровь пульсирует словами: «Березка», «Розенлев», мясорубки «Мулинекс», шуба, ковер на стену и кирпич на дачу. А в правом свинцом стучат: «понятые», «взятка», «хищение социалистической собственности», «конфискация», «по приговору суда», постепенно уступающие место стуку колес поезда, уносящегося в северные районы нашей необъятной Родины.

Я выпиваю эту тягостную для Вовы паузу по капле, затем беру конверт со стола. Вова немедленно выпивает коньяк. Тут я ставлю свой стакан на стол и начинаю изучать содержимое конверта. В нем оказывается три тысячи долларов США. Я поднимаю глаза на Вову и читаю у него на лице: «Неужели мало дал?» Я кладу конверт обратно на стол и спрашиваю:

— А в баню мы сегодня поедем? Водка там, девочки местные. Все как положено. Да?

— Обижаешь, командир, уже все заряжено. Девки уже, можно сказать, копытами стучат. — Наконец-то Вова переходит в привычное для себя панибратское русло.

— Умеешь ты, Вовка, встречать гостей Северной столицы, как я посмотрю.

— Ну, опыт имеется. — Он самодовольно разводит руками, и на его щеках снова появляется молодецкий румянец.

— У меня, дорогой, только один вопрос. Ты мой бонус в трешку зелени как определил? Это, надо понимать, ты спиздил тридцатку и мне вроде как десять процентов прислал?

— А тебе мало, что ли? — Вова прищурился, отчего стал похожим на монгола. Все-таки жадность в этом человеке доминирует над трусостью, отмечаю я.

— А ты, Вова, не выебывайся. И не забывайся. Ты не с гаишником разговариваешь и не со своими подельниками-дистрибьюторами. Конверт-то на столе лежит, а не у меня в кармане. Или ты глаза залил до такой степени, что не видишь?

Наконец-то в глазах Вовы появляется испуг. Он смотрит то на меня, то на конверт. И не понимает, что будет происходить дальше.

— Мне этой трешки даже на костюм новый не хватит. Раз пятнадцать в ресторан сходить только если. Или ты думаешь, что я буду раз в месяц сидеть в ресторане и вспоминать, кому я обязан своим сегодняшним ризотто? Можно, конечно, в Париж смотаться, чтобы скопом все просрать, только еще своих добавить придется. Такие дела, Вова.

— Так сколько ты хочешь? — Вова сглатывает. — Ты скажи как есть.

— Хочу… — Я в задумчивости кручу в пальцах сигарету и смотрю на официантку, стоящую за барной стойкой. На ней надета обтягивающая красная водолазка, подчеркивающая большую грудь. Это красное пятно кажется мне этаким центром заведения, вокруг которого крутятся в центробежном потоке подносы, гости, кассовые чеки, мы с Вовой, белый конверт и прочее. Я думаю о том, что неплохо было бы с ней познакомиться. А еще я думаю о том, что весь этот балаган нужно заканчивать. — Хочу я, Вова, пятнашку. Пятнадцать тысяч долларов США. Ты же тридцатку скрысил, на мой взгляд? Вот половину и зашлешь. Это будет справедливо. Я так думаю.

Вова продолжительно буравит меня своими свинячьими глазками, затем, практически не разжимая губ, цедит по слогам:

— Ты ничего никому не докажешь.

— Я? На раз! — Я щелкаю пальцами и заливаюсь смехом.

— Полная хуйня. Максимум — это премии лишат. Я же не знал, что «Вектра» — их дочка. А распределение бюджетов неравномерное, так это по недомыслию и неверной оценке рыночной ситуации.

Глаза моего собеседника от злости и коньяка постепенно наливаются кровью. Еще мне кажется, что под столом он роет паркет ботинком. Во всяком случае, это было очень сообразно обстоятельствам.

— Вован, ты не быкуй. — Услышав знакомое и до сих пор значимое в городе бандитское выражение, Вова несколько стухает. — Тут доказывать никому не придется. Если придать информации нужный импульс, тебя твой «Импульс» сдаст на раз. Неплохой каламбур получился, да, Вов?

— Ага. Смешной. — Вова все еще бычит, но чувствуется, что не до конца врубается, куда я клоню.

— Так вот, дорогой мой. После того, как им подтвердят суммы прошлогодних бюджетов в этом году, в обмен на некоторую информацию, они тебя быстренько сольют. У себя найдут сотрудничка, который в связке с тобой деньги крысил, уволят его фиктивно. Или, может быть, даже не фиктивно. Скажут, что сами не были в курсе и, кроме причитающегося им полтинника, ничего не видели. И сдадут тебя, милый мой. Несмотря на ваши с ними совместные пьянки, поебки, братание или, может быть, даже содомию. Я тут не очень уверен. И все. Служба собственной безопасности. Слыхал про такую? Доказательства, «Встать, суд идет!» и все наследственные страхи предков. Усекаешь?

— Усекаю…

Вова думает. Довольно долго прикидывает мои и свои возможности. Весь процесс размышлений отражается складками на его лбу и желваками на скулах. Вове очень не хочется отдавать пятнадцать тысяч. Еще больше Вове не хочется вылететь с кожаного кресла директора филиала и сесть на кожаный член наших эсбэшников. Вова думает так долго, что я успеваю выкурить сигарету, доесть котлеты и заказать кофе. Наконец он выдавливает из себя:

— У меня сейчас нет пятнадцати тысяч. Есть три и еще пять. Ну, две займу как-нибудь… — Вова начинает вращать глазами, размышляя, где бы достать деньги. То, что он попал, для него наконец-то очевидно. — В обшем, пятерку еще должен буду. Других вариантов у меня нет. — Голос его неожиданно звучит твердо.

И я понимаю, что это финал. Чуть менее трагичный, чем я ожидал, но все-таки финал. И у меня где-то в глубине души брезжит осознание того факта, что Гулякин не сломался, не упал в сопли и причитания. Не вспомнил беременную жену или больную маму. И просто принял мои условия. И еще я понимаю, что издевательства теперь уже точно пора заканчивать, и говорю ему:

— Ладно, Вова, проехали.

— То есть… как?

— То есть ни хуя мне от тебя не нужно. Никаких денег. Ты просто теперь знай, что есть человек, которому ты должен. Не денег, а отношения, понимаешь? Ну, или некоторую сумму денег, которая может быть потом трансформирована в эквивалент услуги или отношений, если тебе так понятнее. В общем, закрыли тему.

Вова молчит и непонимающе смотрит куда-то в точку моего «третьего глаза».

— Ты только, сука, если еще раз сравнишь на годовом собрании бонусы или бюджеты московского филиала с питерским или, например, кулуарно начнешь намекать руководству, от кого в пользу кого чего можно отрезать… — Вова делает вопросительные глаза. — Да, да, Вов, мне тебя Наташа из Ростова сдала еще год назад. Я с ней раньше спал и все такое. Она мне рассказывала, как ты по пьяной лавочке бахвалился, что устроишь москвичам секвестр бюджета в пользу регионов, через Гарридо. У тебя же французский хороший, да, Володя? Короче, вот эти все перечисленные тобой вещи более делать не стоит, о'кей? Спалю тебя тогда в пять секунд.

— Не понял? То есть ты хочешь сказать, что ты сейчас от меня не возьмешь никаких денег?

— Вова, у тебя диктофон с собой? Ты меня на взятке хочешь сдать? Такие приемчики ментовские знакомые.

— Нет, нет, что ты, я просто… ну, мы с тобой тут два часа сидели, и теперь ты…

Гулякин в полном ступоре. У него в голове не укладывается, как человек, расколовший его под орех, говоривший о таких астрономических, на его взгляд, суммах, НИЧЕГО теперь не просит. И непонятно, как я буду действовать дальше. Сдам я его? И непонятно, почему я вдруг отказался от денег. И очень страшно. А главное, Вова очень зол. Зол, потому что произошедшее совсем не укладывается в его привычную схему человеческих отношений. Спалили — предложил — мало — нагнули на все — не взяли ничего. Ужас неизвестности и злость от невозможности влиять на события и прогнозировать их ход. А я, в свою очередь, сижу и думаю о том, что я полный мудак. Что из хама не сделаешь пана, что яблоко от яблоньки и т.д. И что никого уже не переделать. И никаких выводов о том, что деньги надо зарабатывать, а не пиздить, Вова не сделает. И дальше будет крысить, только еще более аккуратно и, возможно, в меньших объемах. И единственное, чего я добился этим своим спектаклем, — это боязнь. И я успокаиваю себя тем, что с ним нельзя по-другому. Такие люди не бывают преданы или обязаны. Они могут быть должны или унижены страхом. И еще они очень злопамятны и будут точить на тебя нож до самой смерти. И главное тут не сидеть спиной ко входу…

— Вова, я предлагаю наше собрание работников советской торговли на этом закончить, закрыть счет и свалить до новых встреч, так сказать. А остатки допить.

Вова разливает остатки коньяка, выпивает свой стакан, не дожидаясь меня, и говорит несколько хриплым голосом:

— Гад ты. Или сволочь. Не понимаю я тебя. Почему нельзя по-человечески, по-русски? Нет, ты сначала всю кровь выпьешь, поглумишься, да? Тебе нравится над людьми издеваться, да? Твоя же Наташка…

— Она не моя.

— Не важно. Она про тебя говорила, что ты пластмассовый. Не от мира сего. Странный, понимаешь? Ненормальный, что ли? — Вова крутит пальцем у виска. — Да, здесь принято так. Сечешь? Люди поколениями так живут: ты мне — я тебе. И не надо лицо кривить. Здесь всегда так было. Мои родители так жили, ихние родители так же жили.

— Их, Вова, их, а не ихние. Нет такого слова в русском языке.

— Вот видишь. Ты же не можешь по-нормальному.

— А по-нормальному — это как? — Разговор начинает меня все больше и больше напрягать.

— С людьми надо по-людски. Вот как. Без вывертов. Я всю жизнь общался нормально со всеми. И когда ларек свой был. И с бандитами, и с СЭС, и с торговой инспекцией. И никогда проблем не было. И не выебывался никогда. А ты не можешь как все, да? Тебе человека обязательно задеть надо, поерзать по нему… — Я представил, как я ерзаю по Вове, и меня начало подташнивать. — Я, честно говоря, другого и не ждал. Я тебя сразу просек, как только первый раз увидел. Вот ты мне скажи, ты нормально не хочешь жить или не умеешь? Не хочешь, да? А почему?

И наконец я не выдерживаю:

— Почему? Да потому, что, когда ты в девяносто пятом торговал пивом в палатке, я уже врубался в окололегальное перемещение грузов через российскую таможню. Потому, что, когда ты по пятницам несся с работы на дачу, чтобы бухнуть с батяней на природе и все такое, я жрал МДМА в «Птюче» и перся под «Born Slippy» Underworld. Потому что я не могу позволить себе, чтобы в моей машине на заднем сиденье валялась книга с названием «Комбат атакует» или «Спецназ выходит на связь». Мы очень разные, ты врубаешься? Я не смотрю «Бригаду», не люблю русский рок, у меня нет компакт-диска Сереги с «Черным бумером». Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих и охуеваю от итальянских дизайнеров. И свои первые деньги я потратил не на «бэху» четырехлетнюю, как у пацанов, а на поездку в Париж. И это у тебя никогда не уложится в голове, потому что ты живешь, как жили твои родители и родители твоих родителей. Чтобы жена, чтобы дети, чтобы все как у людей. По воскресеньям в гости к соседям, по понедельникам с похмелья на работу, по субботам в торговый центр, как в Лувр, со всей семьей да на целый день. У ВАС так принято. И мне этого никогда не понять и не принять, как шуток из программы «Аншлаг». То есть, чтобы тебе было понятно — это вообще за гранью моего понимания, как для тебя осознание факта того, что короткие носки у мужчины — смертный грех.

— Что ж ты здесь делаешь-то в таком случае? — озлобившись, шипит он. — Здесь полстраны таких. И НАС, как ты говоришь, больше, чем ВАС.

— Я здесь что делаю? Я здесь живу, я здесь работаю, я здесь люблю женщин, я здесь развлекаюсь. И самое главное, я очень хочу, чтобы здесь все изменилось. Чтобы гаишнику не нужно было давать денег, чтобы хорошие дороги, чтобы таможенники на прилете из Милана не выворачивали чемоданы, чтобы чиновник не ассоциировался с вором, чтобы приход пожарника в офис не означал бы «бутылку коньяка и соточку зелени». Чтобы лицом русской моды был Том Форд, а не Зайцев, чтобы нашу музыку ассоциировали не с Пугачевой, а с «U-2», чтобы все угорали не над шутками Галкина или Коклюшкина, а над юмором Монти Пайтона. И всем от этого будет только лучше, поверь мне. А пока я провожу время с такими вот жуликами, как ты, даю взятки закупщикам торговых сетей, приглашаю на обеды чиновников, хожу в «Галерею», хотя хочу ходить в «Costes», я смотрю матч «Спартак» — «Терек», хотя с удовольствием посмотрел бы дерби «Интер» — «Милан». И я не хочу никуда уезжать, я хочу, чтобы все это было здесь, в России. Понимаешь? И я допускаю, что большей части населения все это на хуй не нужно и им весьма комфортно жить с теми персонажами, теми явлениями и социальными факторами, которые я не хотел бы видеть ни в каком временном или географическом пространстве. Я не призываю ВАС в мой мир, оставайтесь в своем, только не надо туда заманивать меня и мне подобных, а тем более говорить, что это единственно верная и веками сформированная система жизненного уклада. Я не хочу жить в мире, где все происходит «потому, что так положено». И я не хочу быть таким, как ты. Или чтобы дети мои были такими, как ты.

— Сильно не нравлюсь? Во мне-то что не так? Не самый плохой вариант, кстати. Некоторые от наркотиков или от синьки кони двигают, не дожив до тридцати лет. Так что у меня-то как раз все в порядке.

— Добротно и надежно, как в холодильнике «ЗИЛ». Ты сидишь тут, всячески демонстрируя, что «ты мужчина солидный», да? Что жизнь у тебя удалась? В чем, блядь, она удалась? В том, что ты «форд-фокус» купил? Что директором стал? Трахаешь офис-менеджера, получаешь зарплату, страховку и по тридцаточке еще в год пиздишь? На даче баню построил и нарастил жира на сто двадцать килограмм? Или что тебе на тридцать четвертом году жизни рассказали, что секс втроем действительно бывает в реальной жизни, а не только в немецкой порнухе, про которую тебе в восьмом классе рассказывали? Или что тебя поймали, как пацана, на краже пепси-колы из магазина? Тебя же нельзя изменить. Твое сознание, оно по объему как этот конверт с трешкой, который ты мне тут заслать пытался. ВАС же нельзя изменить, ВАС можно только поменять или держать в страхе и заставлять работать, а не пиздить, под управлением более умных людей. Короче, Вова, наш разговор зашел в тупик. Скушай «Сникерс» или «Твикс». Без толку перед тобой тут бисер метать.

— А хорошо, что ВАС меньше, сильно хорошо… — встает из-за стола Вова.

— Сильно хорошо не бывает Вован, за сильно хорошо сильно много платить потом приходится. Ты, кстати, куда намылился? Счет закрой. Начинай отрабатывать пятнаху. Счет из нее можешь вычесть. Да, кстати… Вот тебе в качестве бонуса записка от «Треста-М», с описанием ситуации вокруг «Вектры» и бюджетов «Импульса». Считай это жестом доброй воли с моей стороны. — Я протягиваю ему копию записки, переданной мне «трестовцами» в офисе.

— Чего это еще?

— Это, Вован, «того». Того самого. Это значит, что игры с «Вектрой» закончились, а бюджет этого года надо будет делить не «по-человечески» и «не по-русски» и даже не «по-нормальному». А поровну. То есть по шестьдесят тысяч. И пятерочку им еще не забудь прислать за новые продукты.

Вова снова садится и тупо смотрит то на меня, то на записку.

— Ладно, Вован, будешь в Москве — звони. В пятницу мне бюджетный план в копии зашли, о'кей? Да, и еще, Вов. Записка, как ты понимаешь, копия. Так, на всякий случай.

Я выхожу из «СССР», и мне очень хочется тщательно вымыть руки. Или надеть перчатки и идти, не касаясь земли. Последнее, впрочем, конечно же, от алкоголя.