"Вольный стрелок" - читать интересную книгу автора (Миленина Ольга)

Глава 8

Вино было до неприличия холодным — это при том, что красное положено подавать при температуре минимум восемь градусов, а лучше повыше, порядка шестнадцати. А в этом было около нуля — по крайней мере после первого же глотка у меня заболело горло.

Я посмотрела удивленно на бокал — а потом на стоявшего неподалеку официанта. Думая сообщить ему, что он перепутал красное с белым — это белое пьют охлажденным. И что при таких ценах на вино, как у них, — семь долларов бокал молодого испанского вина, это для целой бутылки-то дороговато — можно было бы делать все как надо. И что если они хранят красное вино на холоде, то оно потеряет вкус. Хотя его и так уже немного в нем оставалось.

Но вместо этого я промолчала. Мне вообще ни о чем не хотелось говорить — слишком много мыслей было внутри. Настолько много, что они даже мешали мне слушать того, с кем я сидела тут, — хотя встретилась с ним специально, чтобы выслушать его историю и сделать по ней материал. А вместо этого продолжала думать об Улитине — которого еще полчаса назад планировала навсегда выбросить из головы. Потому что с ним все было глухо — а тут, похоже, у меня появилась новая тема, читабельная и интересная лично для меня.

— Ты точно, кроме кофе, ничего не будешь, Юль? Давай не стесняйся!

Я посмотрела на него — высокого худощавого мужчину с грубым, резким лицом, немолодым, но кажущимся еще более привлекательным из-за своей немолодости. И нерешительно покачала головой:

— Да нет, наверное. Если только сладкое — лучше пирожное…

— Если ты о деньгах — так это бесплатно все, товарища моего заведение.

— Он улыбнулся. — Я ему позвонил, сказал, что встреча у меня важная с известной журналисткой, а денег нет, — попросил скидку сделать. А он обиделся даже — старые ж друзья, какие скидки, пусть за счет заведения будет. Так что не стесняйся, заказывай что хочешь. Он, может, попозже подъедет, специально чтобы с тобой познакомиться — читает твои статьи, поклонник твой, в общем.

Я хмыкнула недоверчиво — поклонники у журналистов были раньше, когда журналистов было значительно меньше, чем сейчас, да и газет тоже. А сейчас если человек говорит, что он читает твои статьи и является твоим поклонником, — значит, ему что-то от тебя надо. Да не что-то — статью. И почти наверняка рекламного характера. Так что, похоже, это ради меня нас здесь угощали за счет заведения — и это я должна была предлагать своему собеседнику не стесняться, а не он мне.

— Если что попросит — ты свою цену сразу объявляй. — Он точно угадал мои мысли. — Господин богатый, не разорится. Так ты что будешь?

— Кофе с пирожным, — ответила твердо, тут же спохватившись. — Нет, лучше с двумя пирожными — разными. И потом, может, еще бокал вина — только белого. А ты поешь, Валер, ты на меня внимания не обращай — мне худеть надо, а тебе, наоборот, есть побольше. Я хочу сказать, ты похудел вроде…

Он усмехнулся, показывая, что уловил мой промах. Некрасиво получилось — я ведь случайно это ляпнула. Думала сказать, что коль скоро у него нет сейчас денег, ему надо воспользоваться возможностью и поесть как следует, раз все равно угощают. И тут же осознала, что нехорошо, наверное, говорить такое взрослому мужчине. Однако фраза про его худобу положения не исправила.

— Похудел, говоришь? — Он все же пришел мне на помощь. — С такой жизнью отощаешь…

Я мысленно сказала ему спасибо за то, что снял неловкость. На самом-то деле он совсем не похудел — прошлым летом, чуть меньше года назад, он был точно таким же, А худощавость его, кстати, обманчива. Под одеждой — традиционными джинсами и джинсовой рубашкой — одни мускулы. И выше пояса — и ниже. Мне это было хорошо известно.

— Раз советуешь — значит, закажем. — Он допил залпом стакан минералки, оглядываясь на официанта, все надеявшегося, что мы сделаем заказ. Он жутко огорчился, когда мы, только войдя, взяли бокал вина и стакан минералки с газом.

Я его понимала, официанта, — ресторан почти пуст, только два стола заняты, заработок, значит, нулевой почти, и тут мы еще берем только питье. Но впереди его ждало куда большее разочарование — ему предстояло узнать, что мы сидим тут за счет хозяина. Но он пока этого не знал и потому жутко оживился — и, наверное, ликовал внутренне, предвкушая чаевые. Которые ему не суждено было получить.

Тут было неплохо, в этом ресторанчике, расположившемся на первом этаже огромного двухэтажного здания — элитного спортклуба, построенного совсем недавно. Немного помпезно, конечно, этак по-новорусски — много позолоты в отделке, и стиль какой-то купеческий, с показными наво-ротами. Но зато тихо и более-менее уютно. Для разговора — самое оно. Хотя, если честно, я совсем не предлагала встречаться в ресторане — даже не зная, что он без денег. Просто он сам позвонил, и сам предложил встретиться, и сам назвал место — вот я и приехала сюда. Сказав себе, что встречу откладывать ни к чему — поскольку с Улитиным полный облом, а тут обещают классную фактуру.

— Я тебе кассету привез — в машине у меня, потом отдам, чтобы понятно было, о чем речь. — Он смотрел на меня, как смотрит на женщину мужчина, когда-то этой самой женщиной обладавший, и не раз. — А пока заказ не принесли, я тебе сейчас обрисую все быстренько, чтоб ты поняла, что к чему. Идея с этим фильмом еще года три назад родилась — есть такой Колпаков, сыграл когда-то пяток ролей второстепенных, потом в бизнес ушел, разбогател. И обратно в искусство потянуло — режиссером себя возомнил…

Он поморщился брезгливо. Хотя, насколько я помнила, все пять лет нашего знакомства он мне твердил о том, что сам хочет снимать кино. Это при том, что был всего лишь каскадером и постановщиком трюков, никаких режиссерских курсов не кончал и в кино попал совершенно случайно и лишь благодаря тому, что был мастером спорта по дзюдо и боксу. Но, наверное, не стоило сейчас это вспоминать — в конце концов, он говорил о чужом человеке, а самого себя мог считать моим близким. До какой-то степени.

— Короче, раздобыл он где-то сценарий — полное дерьмо, но откуда ему понять? — и на меня сразу вышел. Фамилия моя на слуху, фильмов куча — вот он с парой приятелей своих, тоже бизнесменов, ко мне. Говорят — деньги у нас есть, давай снимать. А мне сценарий сразу не понравился — я и предложил изменить кое-что, чтоб поэффектнее было. Трюков побольше, гонок, драк — того, что народу нравится. Послушали меня — да, говорят, меняй, работу над сценарием оплатим. Я сценариста знакомого привлек, мы с ним на пару сценарий переработали. Объявил я им по-божески — и заодно смету представил на трюки, на бригаду свою. И говорю — как сосценаристу мне процент от проката положен, согласны? Да, отвечают, о чем речь. Мне б, дураку, сразу догадаться, что раз они мне за переработку сценария не заплатили сразу, то нечисто тут, — а я на большие деньги рассчитывал, вот и купился…

Он был всем хорош — эффектный внешне, сильный и как любовник классный.

Но единственный минус перевешивал все плюсы — он был повернут на кино и самом себе. Так было и когда я познакомилась с ним в девяносто третьем и он был процветающим постановщиком трюков, дорого одетым и разъезжающим на подержанном «мерседесе», — так было и сейчас, когда он, судя по всему, являлся фактически безработным. От былого достатка остались лишь те самые модные вещи, но уже жутко поношенные — судя по куртке, которую он при мне сдавал в гардероб, некогда блестящей, а теперь убогой и тусклой, — и древняя «восьмерка».

Когда-то я прощала ему этот его минус. На начальном этапе нашего знакомства, когда он произвел на меня очень сильное впечатление. Кто-то мне подкинул идею сделать интервью с каскадером — чуть ли не Антонова, — и я через кого-то вышла на него, на Валерку. А он как раз работал в одной картине, снимавшейся в Подмосковье, — и пригласил на съемки. Вам, мол, будет интересно.

И я поехала — и действительно получила массу впечатлений.

Я тогда очень серьезно ко всему подходила. И если писала интервью, пыталась полностью проникнуться темой — и потому ради десяти страниц машинописного текста встречалась с ним раз пять. На съемках, в студии, у него дома, где он мне показывал свои фотографии в спортзале и демонстрировал записанные на видеокассетах фильмы, над которыми работал. И в ресторанах тоже встречались — у него было достаточно денег, чтобы пригласить меня в ресторан и заплатить за это самому.

Мне даже стало жалко, когда статья вышла, потому что у меня больше не было повода с ним встречаться. И сидеть рядом с ним в его красивом темно-синем «мерседесе», отделанном внутри деревом и кожей, и слушать, как он легко рассуждает об известнейших актерах и режиссерах, которые, судя по рассказам, были его ближайшими друзьями. И любоваться мужественным лицом эффектного, дорого одетого человека, который на семнадцать лет меня старше.

Все произошло как раз в тот день, когда я отдавала ему пачку газет со статьей о нем. И он пригласил меня куда-то, а потом повез домой, рассуждая о кино и о себе в кино, — а я сидела и думала, что мне жаль, что все кончилось. И когда он притормозил у подъезда, предложила ему зайти на чашку кофе.

Кофе мы и вправду выпили — утром. И пили его по утрам еще с полгода — хотя и с большими промежутками, потому что он мотался по всей стране. Его много куда приглашали, да и московские режиссеры, кажется, предпочитали снимать вне России — то ли на Украине, то ли в Белоруссии, так дешевле выходило.

Я им увлеклась — но, к счастью для себя, не собиралась хранить ему верность, пока он там катается по командировкам. Я работала в газете, где царили пьянство и разврат, я была легкомысленной, и мне нравились мужчины, а я нравилась им-и это меня и спасло от любви, страданий и даже, может быть, брака.

Где-то через полгода после нашего с ним знакомства он вернулся из очередной командировки и позвонил мне утром, разбудив и вытащив из постели — в которой спал другой мужчина, не он. Но я тем не менее жутко обрадовалась звонку — хотя через полчаса радость поиссякла. А он, толком не спросивший меня, как я тут жила, и сразу начавший рассказывать о себе и новом фильме, все говорил и говорил. И я даже впервые за время нашего знакомства решилась на кощунственный шаг — положив трубку на стол и отойдя за сигаретами. А когда я вернулась, он все еще произносил свой монолог, не заметив моего временного исчезновения.

Глупо — но это все и решило. То, что он был настолько увлечен собой, что даже не заметил, что меня нет. И еще, конечно, то, что он был не единственным моим мужчиной на том этапе и мне было с кем его сравнивать. Он, возможно, был лучше всех — но те, кто был, может, и похуже его, относились ко мне получше. Внимательнее в смысле. Относились как к известной талантливой журналистке и считали свое присутствие в моей постели подарком судьбы. Он же единственной по-настоящему заслуживавшей внимания персоной считал себя. А я всегда была слишком эгоистична, чтобы жить интересами мужчины, — у меня хватало своих интересов.

И я, сидя с трубкой в руках и думая о своем, вдруг сказала себе, что вечером мы пойдем в ресторан и он будет рассказывать то же, что и сейчас, сыпля именами неизвестных и неинтересных мне людей, повествуя о своем героизме и великих планах. Понося всех за бездарность и глупость, обещая в ближайшем будущем начать снимать фильмы века, которые, кроме него, не дано снять никому.

И о том же он будет говорить по пути ко мне или к себе домой — и, наверное, даже будет жалеть, что со мной надо заниматься сексом, вместо того чтобы поговорить еще. И будет возобновлять разговор в перерывах между актами — когда я хочу слышать, как со мной хорошо, и насколько я бесподобна, и как сильно Он меня хочет. А мне в это время будет казаться, что он не со мной сейчас, а в Голливуде, а недавно сжимавшие меня руки становятся все белее от гипса, которым покрылись, когда великий режиссер мысленно оставлял отпечаток своей гениальной ладони у стен китайского театра, по соседству с отпечатками местных кинодеятелей.

Тем утром все и кончилось. Хотя должна признать, что в дальнейшем мое отсутствие в своей жизни он все же замечал. Не часто — но периодически. Видно, он все же порой отвлекался от себя любимого — и тут и обнаруживал, что меня нет. И тогда в моей квартире раздавались телефонные звонки — я ведь столько о нем знала, он просто обязан был рассказать мне, что с ним произошло за это время. И мы даже могли встретиться, несмотря на мое новое, абсолютно трезвое к нему отношение.

Но питья кофе по утрам я старалась избегать. Потому что знала, что за этим самым кофе на меня может обрушиться новая порция рассказов. Так что если мы встречались и что-то происходило — а мне нравилось, как он это делает, поэтому я была совсем не против периодического секса, — я выставляла его, как только все кончалось, хоть посреди ночи. В конце концов он был на машине — а мне, если верить моим горячим уверениям, срочно надо было работать, потому что назавтра от меня ждали новую статью, которая еще не начата.

В последние месяцев пять-шесть он звонил мне все чаще и чаще. Раз в неделю как минимум. Долго повествуя о своих невзгодах и проблемах — но всякий раз завершая рассказ победной мыслью, согласно которой он вот-вот найдет деньги на собственный фильм, который переплюнет не только все, что снимается у нас, но и заграницу. Деньги, правда, не находились — но и он не менялся, упорно считая себя самой яркой фигурой в мировом кинематографе и не сомневаясь, что таковым его считают и другие. И я в том числе.

Так что встреч с ним я избегала — одно дело слушать его по телефону, когда можно отойти или заниматься одновременно своими делами, и другое дело сидеть напротив него у себя или у него дома и в тысячный раз выслушивать подробный пересказ якобы сногсшибательного сценария, казавшегося мне самым что ни на есть банальным.

Но когда он позвонил мне вчера и предложил встретиться, я согласилась.

Потому что вспомнила, что он уже давно предлагал мне якобы фантастический сюжет для материала. Только раньше он был мне не нужен — а в свете последних событий показался заманчивым. И сейчас я сидела в ресторане и пила ледяное красное вино, слушая его вполуха.

— А как раз в конце девяносто шестого снимать начали, — донеслось до меня, и я, сообразив, что пропустила что-то, покосилась на лежащий между нами диктофон — миганием красной кнопочки подтверждающий, что я ничего не потеряла и спокойно могу думать о своем. — Планы наполеоновские — быстро снимаем, благо денег куча, заявляем на все фестивали, наши и заграничные, и вперед. Москва, Сочи, Монреаль, Берлин, далее везде. Колпаков всем мозги запудрил — что связей у него куча в кино, чуть не по всему миру, так что целый год с готовым фильмом покатаемся по странам да континентам, пособираем денежки. А партнеры его, бараны с толстыми кошельками, ушами только хлопают — чего им, бабки есть, охота чего-то нового. Искусство опять же, престижно — да и небось уже с «Оскарами» в руках себя видели. Кто знал, что Колпаков придумал все, чтобы бабок срубить — и лохов этих нагреть, дружков своих. Представь — три раза на фильм полную смету выделяли и три раза бросали, потому что деньги якобы кончились. Я уже когда узнал, что он ни копейки не вложил, понял, куда баксы утекают — в карман его. А эти ему в рот смотрят, он для них авторитет — раз сказал, что надо еще, напряжемся и вложим…

Я снова отвлеклась — в конце концов я предвидела, что повествование будет долгим и муторным. Потому и взяла диктофон, чтобы иметь возможность передохнуть. Только вот в этих передышках я планировала наслаждаться вином, кофе и пирожными — и воспоминаниями о том, как это было с ним. А что-то не получалось. Вино было холодным, пирожные слишком жирными, кофе слабым — а вспоминалось не очень. И я знала, в чем причина того, что все не так, — в покойном банкире, о котором я твердо решила забыть, но который отказывался выходить у меня из головы.

Я окончательно приняла.это решение сегодня днем, часов в пять. Сразу после того, как Наташка, еще утром переговорившая с гаишником, получила от него ответ. Согласно которому ни в центральном, ни в подмосковном ГАИ нет никаких сведений по поводу того, что в ноябре прошлого года гражданин Улитин Андрей Дмитриевич на автомобиле «порш-каррера» попал в аварию в указанном мной районе.

И разбитых «порше» без водителя в том месяце тоже не обнаруживали — а фамилия Улитин по сводкам не проходила.

Вот тогда я и сказала, что с этим пора кончать. Сначала Наташке — а потом себе. И сразу стало легче — на какое-то время. В течение которого я успела себя похвалить за то, что договорилась с Валеркой на вечер, — потому что у меня будет замена этому паскудному и бесплодному расследованию. И если эта замена будет по-настоящему интересной — возможно, наш вечер перейдет в ночь.

Кажется, он сейчас действительно заслуживал того, чтобы я после ресторана пригласила его к себе, — пусть в его .рассказе было чересчур много лишних деталей, но и фактура в нем присутствовала. Конечно, еще предстояло кое-что уточнить, встретиться еще с кем-то, кроме Валерки, кто дополнит и расширит его рассказ, — но, похоже, из всего этого мог получиться неплохой материал. О том, как у нас снимают кино. И о том, как умные люди зарабатывают на . этом приличные деньги — ничего не снимая, но умело прикарманивая спонсорские вложения. Что само по себе может стать выигрышной темой для фильма.

— По сценарию съемки в Италии должны были быть ~ и деньги были, знаю, что были, — а снимали в Хохляндии. — Он явно не замечал, что я отвлекаюсь, ему важен был факт моего присутствия. И я вдруг представила с ужасом, что не дай Бог окажись я парализованной, он бы с радостью меня навещал — и говорил бы, и говорил бы, и говорил бы. И я бы мечтала даже не о том, чтобы каким-то чудом встать на ноги и убежать от него, — но о том, чтобы оглохнуть. — Наметили целую парковку с иномарками уничтожить — перестрелка там сначала, а потом взрывы, — а ограничились одной старой «копейкой». Я ведь даже иномарки эти нашел — по объявлениям откопал старье, которое или не ездит уже, или еле передвигается, за пятнадцать тысяч десять машин договорился взять и из тех же денег эвакуатор милицейский оплатить, который их на место съемок доставит, чтоб не напрягать развалюхи, чтоб дотянули до площадки. Пятнадцать тысяч при смете в три миллиона — гроши! Так и тут кинул!

Я покивала, закурив, сделав глоток так и не согревшегося вина — и отставляя в сторону пустой бокал, чтобы чертов официант принес мне заранее заказанное белое. Надеясь, что в нем не слишком развито чувство противоречия — и он не станет его подогревать.

— Я понимаю, Валер. Жуткая история, — поддакнула, обозначая свое участие в разговоре — хотя ему оно не было нужно, он даже не завелся от моего поддакивания. Продолжая повествование тем же монотонным, безэмоциональным тоном — которым я когда-то восхищалась, считая, что настоящий мужчина не должен проявлять эмоций. Но еще не зная, что когда таким тоном рассказывают что-то два часа подряд, то ты, медленно сходя с ума, начинаешь просить небо, чтобы этот настоящий мужчина хотя бы один раз проявил какое-то чувство типа гнева, злости, раздражения.

Я давно научилась от него абстрагироваться — иначе бы или свихнулась, или просто падала бы в гипнотический обморок при первых звуках его голоса. И сейчас тоже абстрагировалась, возвращаясь к цепляющемуся за мои мысли Улитину.

Словно чувствующему, что я единственная, кто о нем думает, — и перестань я это делать, он умрет окончательно. Словно требующему выяснить обстоятельства его смерти и поведать о них миру — в обмен на обещание оставить мою голову в покое.

В том, что его убили, у меня не было сомнений — я, наверное, подсознательно это чувствовала с самого начала. И именно потому и бросился мне в глаза короткий некролог, и именно потому в качестве следующей темы я назвала Наташке именно эту — при том, что только проснулась и почти не соображала. И поведанная мне Перелелкиным история — которая точно была правдивой, он бы не придумал так много, так обстоятельно и так правдоподобно — это подтверждала.

Улитина убили — убила какая-то девица, которую он сам привез к себе в дом. Убила, не зная, что убивает, или зная — не важно. Убила сама — или впустила в коттедж тех, кто пришел его убить. И Перепелкин был прав, говоря, что убийцы могли попасть внутрь поселка несмотря на охрану — которую можно запугать или купить. Даже его приятель мог впустить киллера, или просто закрыть глаза на то, как тот проезжает внутрь, — а потом специально рассказать все соседу, зная, что тот напишет и своей статьей как бы докажет его невиновность.

Или, как справедливо заметил Перепелкин, убрать Улитина мог любой из его соседей — которому не надо было прокрадываться в поселок.

То, что у человека можно вызвать сердечный приступ таблеткой или уколом, известно даже дураку. И милиция могла в самом деле не увидеть ничего такого, что бы свидетельствовало о насильственном характере смерти. Или намеренно не увидела — скажем, след от укола. Ведь не заметили же они женские трусики, не услышали же показания охраны насчет девицы — почему не проигнорировать что-нибудь еще?

А делающий вскрытие патологоанатом может в таком случае в упор не заметить следы присутствия в организме какого-то лекарства или яда. Потому что милиции головная боль с нераскрытым убийством банкира не нужна — дело шумное получится, всех собак на них повесят, полоскать будут во всех газетах и телепередачах. А нет следов убийства — нет и дела. Особенно если при этом в карманах появляются зеленые купюры — засунутые туда представителями старающегося избежать скандала «Бетта-банка».

И заинтересованность банка вполне понятна — кому охота, чтобы склоняли твое имя? Ведь во всех поливающих милицию статьях будет фамилия Улитина и название организации, в которой он занимал весьма высокий пост, — а это в данном случае антиреклама. Потому что и год спустя, услышав словосочетание «Бетта-банк», обыватель будет говорить — а, это тот, в котором одну из шишек убили?

Да и, зная нашу прессу, нельзя исключать, что в определенных изданиях не появятся весьма вольные версии смерти банкира — что бросит на банк пятно.

Поди докажи, что покойник не был связан с бандитами или не занимался чем-то незаконным.

Итак, кто-то его убил — молодого и якобы фантастически способного банкира. Кто? Да кто угодно. Может, те, кто выпихивал его из «Нефтабанка», кого он обозлил своим упрямством — кто запугал его всерьез, недаром ведь Улитин отказался от предложения Хромова поднять шум в средствах массовой информации по поводу своей вынужденной отставки.

Но те, кто его запугал, могли впоследствии решить, что все-таки лучше заткнуть ему рот — чтобы история точно не всплыла. Тем более что совсем не обязательно, что Хромов знал абсолютно все об этой истории — Улитин мог и утаить что-то. Может, его заставляли банковские деньги перекачивать на счета тех, кого называют «семьей», — а он отказался и потому и был уволен, а потом и убит. В нашей стране все возможно — и ничего нельзя исключать, даже то, что кажется невероятным.

В принципе к его смерти могла быть причастна и «Бетта» — не сама структура, но кто-то оттуда. Кто-то недовольный тем, что какого-то парня из провинции запихнули на слишком высокую должность. А может, запихнувший его туда Хромов таким образом пытался контролировать «Бетгу» — а тем могло это не понравиться. И Улитин оказался крайним.

А еще это могли быть люди и не из банковской среды — это мог быть кто-то, кому Улитин что-то пообещал и не сделал, перед кем не выполнил обязательств. Бизнесмены, политики, бандиты — он мог провиниться перед кем угодно, кому угодно помешать и о ком угодно знать слишком много такого, чего ему знать не следовало.

Так что гадать можно было до бесконечности. И, что самое печальное, я не знала, куда мне двигаться дальше. Милиция явно собиралась хранить молчание, Хромов явно не планировал делиться со мной подробностями улитинской карьеры и сообщать, с кем лично он, Василий Васильевич, конфликтовал и какие цели преследовал, впихивая своего протеже сначала в один, а потом в другой банк.

Потому что ведь понятно, что Улитина убили из-за того, чем он занимался, — а занимался он тем, чем хотел Хромов, который по большому счету и подставил его пусть не под пулю, но под укол, таблетку или что там еще? Да, кстати, может, Хромов его и заказал — может, опасен стал для него бывший помощник, слишком много знающий о потенциальном кандидате в Президенты России.

Это глупо было, гадать — и бессмысленная трата времени. Но при всем при этом мне было жутко жаль бросать эту тему. Потому что я уже продвинулась вперед, пусть и недалеко, в своем расследовании, я уже кое-что знала, куда больше, чем в самом начале. И не сомневалась что, доведи я дело до конца, это будет сенсационнейший материал. Вот только я не представляла, как довести его до конца, если я не знаю, в каком направлении делать следующий шаг.

— Вот такая ситуация, Юль. — Похоже, мой собеседник все то время, пока я думала, говорил, притом без передышки. — В фильм вбухали миллионов пять минимум, реально на съемки ушло процентов пятнадцать, остальное Колпако-ву в карман. Снимали два года, а получилась полная мура, которая и ста тысяч прибыли не принесет — и ни на один фестиваль не пихнешь, и на видео картина не пойдет, и если что и можно отбить, так это только на прокате в провинции. А прокатчики, думаю, муть эту не возьмут, они тоже не дураки. Вот и результат — два года работы, полгода предварительной суеты со сценарием и деталями всякими, а кроме Колпакова, никто ни копейки не получил. Ни актеры, ни ребята мои, ни технари. И у меня ноль — хотя обещали и за переработку сценария, и за трюки, и плюс процент от проката. Я два с лишним года от всех съемок отказывался — ведь то снимаем, то не снимаем — да и рассчитывал тысяч на триста как минимум, а то и на пятьсот. Если бы фильм пошел, процент бы был дай Боже — а в итоге без копейки денег. Перед всеми подставился — и перед каскадерами своими, и перед сценаристом, и перед другими. Когда сомнения у людей возникали, я же всех убеждал, что все нормально. Выходит, из-за одного хитрожопого хапуги на карьере надо крест ставить и в сорок пять лет профессию менять?

Я покивала автоматически. Из того, что я услышала, следовало, что виноват он сам — так хотелось бешеных денег, что взрослый мужик и об осторожности забыл, и о логике, и вообще обо всем. И если этой самой логике следовать, он ничем не отличался от тех, кто вкладывал деньги в «МММ» или «Властилину» — то есть погорел из-за жадности. Но в любом случае из этого мог получиться неплохой материал — хотя даже с учетом того, что я не слышала большую часть рассказа, записавшуюся на диктофон, он и рядом не стоял с тем расследованием, которое я вынуждена была бросить.

— Что я тебе могу сказать? — произнесла задумчиво, говоря себе, что, если не уйду сейчас, он будет рассказывать еще два часа — а мне не хотелось больше здесь сидеть. Конечно, я могла бы провести их с пользой — если бы не Улитин, мешавший мне получать удовольствие от вина, сладкого и кофе. — Я дома послушаю запись, прямо сегодня вечером, все обдумаю. В любом случае мне нужны будут еще как минимум двое — только с твоих слов писать я не могу…

На лице его появилось недоумение — он немо вопрошал меня, неужели может быть такое, что мне недостаточно его рассказа. Но я предпочла ничего не заметить.

— Желательно, чтобы это был один из актеров, желательно с именем. — Я специально смотрела не на него, а на бокал с вином, который вертела в руках, — но услышала, как он кашлянул многозначительно, как бы говоря, что его мнение авторитетнее мнения самого известного актера. — И ты говорил, что сценарист, которого ты привлекал, с «Мосфильма» — есть ведь у него какие-то регалии, какие-то фильмы, более-менее нашумевшие, за спиной? Значит, и он тогда.

Ты с ними двумя договоришься, мы посидим вчетвером полчасика, вопросов у меня будет немного. И еще — мне нужны будут какие-то бумаги, документы — сам подумай, что это может быть. Сметы, договора с актерами и твоей каска-дерской группой, может быть, обязательство отчислить тебе процент от проката. Это все реально?

Он неуверенно пожал плечами — наводя меня на мысль, что, возможно, желание одним фильмом заработать кучу денег настолько его оглупило, что он даже не озаботился по поводу договоров.

— Реально. — В голосе не было особой убежденности. — С бумагами не знаю — но что-то есть. У актеров должно быть — я поговорю…

— И еще — может быть, понадобится встреча с этим Колпаковым. Может, он скажет что интересное. — Он снова кашлянул, но я проигнорировала изданный звук — я не собиралась учить его ставить трюки и не собиралась принимать советов насчет того, как надо писать статьи. — И с теми, кто финансировал фильм. И в любом случае мне нужна будет информация по Колпакову — максимально полное досье. И что касается кино — и бизнеса тоже. И все, что я тебе перечислила, мне нужно не позднее конца недели — успеешь?

Сегодня была среда — но коль скоро я решила сменить тему, мне надо было торопиться. И надо было, чтобы он это понял. Иначе мы еще неделю будем встречаться и он будет заново пересказывать мне всю историю, даже не замечая, что повторяется.

— Что ж — тогда все, Валер. — Я сделала последний глоток вина, значимо ставя бокал на стол. — Спасибо за приглашение и приятный вечер — но мне пора, наверное. Надо ведь еще подумать над тем, что ты рассказал. А ты мне позвони завтра — о'кей?

— Да ты куда, Юль, — давай посидим еще, время-то всего девять. — Он, кажется, не ждал от меня такой деловитости. — Возьми еще вина, все равно оплачено. Да и рассказал я не все еще — история длинная. И приятель, может, еще подъедет. А я тебя отвезу потом…

В принципе я так и думала — что мы посидим, он меня отвезет, и, может, я приглашу его зайти. Ненадолго. Я даже специально машину не взяла, отогнала от редакции к подъезду, а сама поехала на метро — потому что знала, что выпью,. а после спиртного за руль садиться не люблю. И к тому же это был повод пригласить его на кофе. Но сейчас мне хотелось уйти поскорее — потому что казавшиеся относительно заманчивыми планы на сегодняшний вечер свою привлекательность утратили.

— Да нет — я сама, на такси. — Я улыбнулась ему, показывая, что все нормально, просто у меня и правда дела. — А ты позвони — о'кей?

Мне казалось, что он пребывает в состоянии, близком к шоковому, — и не понимает, как могло получиться так, что я ухожу, не дослушав его, хотя он был готов говорить хоть до полуночи.

— Я вообще-то думал, что мы не только по делу встретились, — выдавил он после некоторой паузы. Может, подумал, что я оскорбилась, что он говорит только о делах и ни слова о личном, — а может, и вправду хотел от меня чего-то помимо статьи и не сомневался, что и я этого хочу. Так же сильно, как хотела когда-то.

А может, не мог осознать, что случилось с привычным ходом вращающейся вокруг него вселенной — в которой он был главным действующим лицом, и все его любили и обожали, и делали только то, что хочет он. — Давай посидим еще — а там я тебя отвезу. И…

Я вытащила из пачки сигарету, прикуривая и выпуская дым подальше от него, вспоминая, каким представляла себе этот вечер каких-то два часа назад.

Спрашивая себя, не стоит ли мне и в самом деле отвлечься и заказать еще вина, а потом провести несколько приятных часов в постели. В последний раз это было примерно полгода назад — с ним, я имею в виду, — и это было очень и очень неплохо. Сильный, властный, знающий, чего хочет, — и дающий мне редко выпадающую возможность почувствовать себя слабой. Способный делать это достаточно долго — и умеющий не только получать удовольствие от женщины, но и доставлять его ей. Так, может?..

Сигарета догорела только до половины, когда я сломала ее в пепельнице, вставая из-за стола. Все это было заманчиво — но уже не так, как раньше. А к тому же я чувствовала, что не смогу очистить голову от мыслей — работа для меня святее всего, — а следовательно, в постели нас будет трое. И хотя я ничего не имею против группового секса — он может быть даже приятнее, чем секс вдвоем, — я никогда не пробовала это делать с одним живым и одним покойником.

И пусть живой собирался брать мое тело, а покойник — пользовать мои мозги, все равно это было слишком даже для такой сексуально раскрепощенной особы, как я. Я многое пробовала и многое в сексе люблю — но все же я не настолько извращенка.

— Нет, мне правда пора, — бросила, задвигая свой стул. Вспоминая, что когда-то хотела сказать ему такую фразу в такой ситуации — чтобы его проучить, чтобы подстегнуть его интерес ко мне, чтобы показать, что если он и дальше будет думать только о себе и слышать только себя, мы расстанемся. Но тогда я не могла этого сказать. Не получалось. Он мне слишком нравился, слишком хотелось испытать то, что дарило мне такое удовольствие. А сейчас я произносила эти самые слова безо всяких тайных мыслей, безо всякого злорадства — просто потому, что мне действительно было не до него. — А ты посиди — и позвони мне завтра, о'кей? Появится твой приятель — дай ему мой телефон рабочий. И не провожай — я прекрасно доеду сама…

Я не стала добавлять, что провожать меня будет другой. И он же останется со мной на ночь. И утром будет со мной пить кофе. И что я не могу от него убежать, потому что он не материален, — и по той же причине не могу отправить его домой или послать на три буквы.

И все, что я могу сделать, — это упорно стараться его забыть. Хотя это будет куда тяжелее, чем отвязаться от живого человека…