"Вольный стрелок" - читать интересную книгу автора (Миленина Ольга)

Глава 24

— Я вас понимаю. — Куделин улыбнулся мне мягко, он уже смотрел на меня не как на тяжелобольного, но как на больного безнадежного. — Но поверьте, что повода для волнений у вас быть не должно. Сейчас для нас с вами самое главное — определить, чем вы так прогневали нашу оргпре-ступность, и принять соответствующие меры. Согласитесь, что убийство журналиста — возможно, это только планы, намерения, которые никогда не будут осуществлены, — это очень серьезный шаг. И тот, кто его делает, должен знать, что за этим последует. Что это всколыхнет всю Москву и всю страну, произойдет резкое усиление борьбы с преступностью, дело возьмет под контроль Генпрокуратура и, возможно, сам президент…

Наверное, это было очень лестно — что мое потенциальное убийство произведет такой фурор и о моей скромной персоне узнают отечественные небожители. Но я бы предпочла, чтобы они по-прежнему не имели ни малейшего представления о моем существовании — скромном, тихом, но существовании, а не небытии.

Вообще у меня было ощущение, что все это — самый натуральный бред.

Какая-то несуразица. И хотя я понимала, что значат его слова, но не могла применить их к себе. Я не раз слышала за годы работы в газете, что кто-то кого-то заказал или может заказать — но это всегда было где-то далеко, всегда с кем-то другим. А сейчас относилось ко мне.

— Юля, вы, главное, не волнуйтесь. — Куделин решился-таки и коснулся моей руки успокаивающе. — Причину возникновения ваших неприятностей мы уже знаем — то, что вы нам рассказали о вашей последней статье, все объясняет.

Очень серьезная тема, затрагивающая очень серьезных людей. И очень серьезно затрагивающая. Верно, Андрей Петрович?

У меня было такое ощущение, словно я раздвоилась после услышанного. И одна "я", отупевшая и пришибленная, сидела на стуле, погрузившись в себя и пытаясь переварить то, что мне сказали. А вторая "я" приподнялась над землей, отлетела, словно душа покойника — как ни неприятен и преждевременен был этот образ, он был самым точным, — наблюдая за происходящим сверху. Спокойно и бесстрастно отмечая абсолютно все.

Например, то, что Куделин обращается ко второму исключительно по имени-отчеству и при этом подчеркнуто уважительно. Даже если молчаливый был куделинским начальником — в чем я сомневалась хотя бы потому, что он моложе был лет на десять, — все равно это было слишком. И еще я отметила, что Куделин, представившись сотрудником ФСБ, про своего спутника не сказал ни слова. А еще то, что у Куделина швейцарские часы, «Филипп Патек», тянущие не на одну тысячу долларов и купленные явно не на эфэсбэшную зарплату, — а вот зажигалка, лежащая на пачке «Мальборо», простенькая. И то, что у его спутника золотые запонки — а карман белой рубашки украшен какой-то монограммой.

Я раздвоилась. И в голове была какая-то каша — и одновременно восхитительная, девственная пустота. Та, которая оставалась внизу, не соображала толком ничего, пытаясь переварить мысль о том, что ее хотят убить, — а та, которая воспарила, отвлеченно фиксировала происходящее, не думая ни о чем. И потому вполне естественный вопрос — кто же это, собственно, хочет меня убить, и почему, и зачем? — завис между небом и землей. И не молчи Куделин, не давай он мне времени на размышления, вопрос так и растворился бы. Но Куделин молчал — и вопрос, пометавшись между половинками одного целого по имени Юлия Ленская, поднялся вверх, попав в бездумную пустоту, заполнив ее собой.

Рожденная пустотой мысль показалось мне странной, но при этом абсолютно логичной. Убивать меня было бессмысленно — потому что материал был уже сдан. А значит, должен был выйти независимо от того, буду я жить или умру, — и произвести соответствующий эффект.

Более того — моя смерть никому не была нужна. Олегу Уральцеву? Но он мог запугать меня вчера во время нашего разговора — или сегодня, все обдумав и решив, что он зря пошел со мной на компромисс. И ему было достаточно в коронной своей манере прострелить мне коленные чашечки — не в ресторане, так где-нибудь поблизости, разве сложно было меня отвезти в безлюдное место? — и я бы сняла этот чертов материал, даже если бы для этого мне пришлось ползти до редакции, оставляя за собой кровавые следы.

«Нефтабанку»? Но мы с ним достигли договоренности, они сами предоставили мне фактуру. Какому-то близкому другу Улитина, которому не хотелось, чтобы я порочила имя покойного? Полная чушь — хотя бы потому, что мне сначала попробовали бы дать денег, да и не убивают за такое. А к тому же я не верила, что у Улитина были преданные друзья, оставшиеся таковыми после его смерти.

Бесспорно, жизнь лишена логики — но никто не убивает никого просто так.

Если, конечно, речь не идет об уличном ограблении, совершаемом пьяными уродами, или малолетними беспределыциками, или дохнущими без дозы наркоманами, или о маньяке типа Чикатило, или об отморозках, пытающихся завоевать авторитет, убирая конкурентов и должников. А я в данном расследовании сталкивалась только с солидными людьми-и никому из них моя смерть ничего не давала. А кроме них — кроме Уральцева и «Нефтабанка», — моя статья больше никого не трогала. Если не считать покойного Улитина — которого уже вряд ли беспокоили эти вопросы. Так что все это было нелогично. И оттого странно.

— Знаете, я все-таки не думаю, что это связано с последним моим материалом, — произнесла, поколебавшись, замечая адресованный мне взгляд Куделина. Немного удивленный взгляд — словно он не ждал, что я буду размышлять, словно он думал, что я сижу сейчас и трясусь от страха и думать совершенно не способна. — И вообще я практически все время пишу на скользкие темы и недовольных мной хватает. Вот, в частности, я недавно писала об одном экономисте, который открыл свой университет, а сам бесплатно полученную у государства площадь использовал в корыстных целях. А перед этим я писала о…

— Нет-нет, Юля. — Куделин решительно качнул головой. — Поверьте, это связано именно со статьей, которую вы сдали сегодня. Видите ли, та информация, которую мы получили, — там как раз был намек на этот ваш материал. И как только вы нам рассказали, о чем он…

— Какой намек? — переспросила с легким недоумением. Если он заранее знал, с чем связана угроза моей жизни, зачем тогда было расспрашивать так детально о содержании статьи — хватило бы и того, что я коротко обрисовала сюжет. И если он знал, с чем связана угроза, значит, знал, от кого она исходит.

У «Нефтабанка» были ко мне свои претензии, у бандитов — свои. — Что именно вам сказали?

— Ну… Вообще-то… — Куделин замялся, на лице появилось нечто вроде растерянности — и он быстро посмотрел на второго, который не отрывал взгляд от окна. — Нет, Юля, — к сожалению, я не могу вам этого сказать. Поскольку… Ради безопасности нашего источника — понимаете? Я скажу вам, вы скажете кому-то еще — в такой ситуации это объяснимо, — и… Да к тому же это не так важно, поверьте…

— Мне — важно, — произнесла я твердо, глядя ему в глаза, а он вот свои почему-то отвел — словно ему было стыдно, что он не может сказать правду.

Словно он хотел бы сказать — но не имел на это права. — Я хочу знать, кому я не угодила. Тем более вариантов не так много — либо банк, либо те, кто стоял за банкиром. При этом я на девяносто девять процентов уверена, что это не те и не те. А значит, это никак не связано с моим материалом. Я вам могу рассказать, о чем я писала в последние два-три месяца, — надеюсь, это поможет…

Куделин в который раз бросил взгляд на молчаливого — словно ему нужна была поддержка. Но в любом случае ее не получил.

— Юля, поверьте, что все дело именно в этой статье — мы это знаем. И давайте лучше подумаем сейчас, что нам с вами делать, как обеспечить вашу безопасность. Вообще-то у меня есть кое-какие предложения — у нас. Первым делом вам надо снять эту статью — вообще ее не печатать, совсем — и на время переехать куда-нибудь. К родителям, к подруге, к молодому человеку — куда угодно. На две недели, не больше. Не ходить на работу, желательно вообще не выходить — и если захотите, у подъезда будет дежурить наш человек. Кстати, возможен и другой вариант — у нас есть, как вы понимаете, серьезные связи в самых разных структурах. В том числе и в турагентствах. И чтобы вы чувствовали себя еще спокойнее, мы вас можем отправить на две-три недели за границу — Кипр, Турция, Испания. Бесплатно, разумеется. Отдохнете, успокоитесь, наберетесь сил для новых, так сказать, подвигов…

Это была идея — и довольно неплохая. Я была в курсе, что куча бывших комитетчиков подалась в бизнес и преуспевает, не теряя связей с бывшей конторой. И житью у мамы — которая бы сразу догадалась, что что-то происходит, — я бы предпочла отдых за границей. Но думать об этом было преждевременно — сначала надо было понять, кто хочет мне зла.

— А мы тем временем через свой источник срочно запустим информацию, что никакой статьи не будет, — продолжил Куделин, кажется, довольный моим молчанием, которое принял за знак согласия. — Придумаем вескую причину — может, начальство ваше отказалось ее печатать, может, вы сами передумали. Может, вам кто-то заплатил — или сверху надавили на вашу газету, такое ведь бывает? И в течение этих двух недель — возможно, трех, не больше — тот, кто представляет угрозу для вашей жизни, убедится, что статья не вышла. И все ваши проблемы закончатся.

Он весело так закончил монолог, улыбнувшись мне широко и ободряюще — и, кажется, ожидая от меня чего-то. То ли ответной улыбки, то ли слез радости, то ли того, что я с криками «спасибо» брошусь ему на грудь. Но я не собиралась делать ничего подобного — хотя бы потому, что не испытала никакого облегчения.

Потому что тут было что-то не то, во всей этой ситуации — и я это чувствовала.

Многое было не то — и он сам, и его спутник, и нежелание говорить, кто меня хочет заказать, и такая забота обо мне, и моя неспособность понять, кому нужна моя смерть. И еще кое-что.

Мне угрожали — это уже бывало. И кстати, я не знала, насколько серьезны были угрозы — по телефону или при личной встрече мне обещали большие проблемы, но я не знала, что под этим подразумевалось. Возможно, кто-то уже хотел меня заказать — но не заказал. По одной простой причине — про которую я вспомнила только сейчас.

— Подождите, Анатолий. — Мне вдруг стало так легко, что я даже выдавила из себя смешок — который он, судя по выражению его лица, воспринял как первый признак того, что я тронулась умом. — Подождите. Это ведь нелогично. Я имею в виду, что нелогично меня убивать. Потому что, во-первых, статья все равно выйдет. А во-вторых, из статьи сразу станет понятно, кого я могла озлобить. Так что… так что это ошибка, понимаете?

Куделин явно хотел меня перебить — но я не дала ему это сделать.

— Это ошибка — или устаревшая информация. — Я ощутила, что улыбаюсь, причем вполне естественно. — Я не исключаю, что мое расследование могло у кого-то вызвать массу негативных эмоций. Этот кто-то даже мог сказать сгоряча, что со мной разберется, — но поверьте, что сейчас ко мне ни у кого нет претензий. Хотя бы потому, что я никого не обвиняю в смерти Улитина, — более того, как следует из моей статьи, ни его бывший банк, ни работавшие с ним бандиты, которые к тому же не названы, не были причастны к его смерти, потому что у них не было на то причины. Поверьте, я не пытаюсь себя обманывать — просто это действительно так. И тем не менее я вам очень благодарна. И…

— Нет, Юля. — Куделин почему-то помрачнел — хотя должен был бы обрадоваться, коль скоро принимал мои проблемы так близко к сердцу. — Увы — это не ошибка. Я рад был бы разделить ваш оптимизм — но не хочу вводить вас в заблуждение. Может быть, еще кофе?

Я мысленно обругала его — абсолютно беззлобно, впрочем. Он хотел мне помочь, и я была ему за это благодарна. Хотя при этом он оказал мне медвежью услугу — испортив настроение и почти напугав. Но тем не менее я кивнула. И, глядя, как он подзывает официантку, подумала, что не могу объяснить ему то, что заставит его перестать быть таким пессимистом. Я не могла рассказать о том, что начальник службы безопасности «Нефтабанка» лично дал мне документы по Улитину, после того как мы пришли к компромиссу. Что компромисса я достигла и с Уральцевым.

Я пожалела, что у меня нет с собой текста статьи, чтобы дать ему прочитать — чтобы он увидел, что она задевает по-настоящему только Улитина и никого больше. Ну разве что — краем — тех высокопоставленных чиновников, которые настоятельно убеждали его покинуть свой пост добровольно и намекали на последствия. Но это была всего одна строчка, и были названы их должности, но не фамилии, и было сказано, что это слух, не более того.

Нет, конечно, я задела там кое-кого еще — опять же не напрямую, краем, походя. Продажных омоновцев или руоповцев, подложивших банкиру наркотики.

Милиционеров, по согласованию с «Бетта-банком» скрывших как минимум тот факт, что в ночь смерти Улитина он был дома не один. Но это все были мои умозаключения, не указывавшие ни на кого конкретно — и потому не могущие вызвать ко мне ненависти.

Да, еще я слегка задела «Бетту». Написав, что возникает ощущение, что они хотели скрыть, что Улитина убили, чтобы не делать себе антирекламу. Что они наверняка знали о его прегрешениях, за которые его выставили из «Нефтабанка», и еще и потому стремились замять его убийство, чтобы эти самые прегрешения не всплыли. И по этой причине служба безопасности «Бетты» избила охранника, позвонившего в милицию до приезда банковских секьюрити и указавшего милиционерам на злосчастный предмет женского туалета.

Но в любом случае то, что я написала, «Бетту» особо задеть не могло.

Если только это не по заказу кого-то очень высокого из «Бетты» убрали Улитина.

Тогда у того, кто его заказал, был бы мотив на меня озлобиться. Но зачем кому-то из банка убивать Улитина? Я не видела причины — и не могла ее придумать. И даже если угроза мне исходила от этого чертова банка, я никак не могла это доказать даже самой себе. Так что и предполагать такое не стоило.

А вместо этого стоило перестать копаться в собственном материале и сказать себе, что я права — что у Куделина устаревшая информация. Тот же Миша, мрачный спутник Уральцева, еще до нашей встречи вполне мог заявить, что со мной надо решить вопрос, если я не успокоюсь, — при этом имея в виду не физическое устранение, но запугивание. А куделинский источник не правильно истолковал его слова. А возможно, вообще речь шла не обо мне — мало ли развелось писак?

Да и не стоило исключать, что этот источник просто соврал — узнал, к примеру, что Уральцев хочет меня разыскать и со мной побеседовать, и все перевернул. Специально чтобы показать Куделину и его начальству, что работает в поте лица. А те ухватились, решили спасти журналистку, а заодно оказать услугу свободе слова и демократии в целом. И в частности, самой популярной газете страны — которая в знак благодарности какое-то время не будет пинать соответствующие органы. И которую можно попросить об ответной услуге.

Господи, все было так просто на самом деле — но я не могла объяснить это Куделину. Который никак не хотел понять, что я права и все в порядке. И сидел сейчас с мрачным видом и курил, не глядя на меня — повернувшись ко мне, только когда удалилась принесшая кофе официантка.

— Юля, я понимаю ваше желание доказать себе, что этого не может быть, — произнес очень серьезным, трагичным почти тоном. — Я прекрасно вас понимаю, я сам как-то раз оказался в похожей ситуации и тоже внушал себе, что это ошибка, но… Но это была не ошибка, и, к счастью, я это вовремя понял — а иначе…

Он нес ахинею. Он так гладко говорил до этого, так легко и грамотно изъяснялся, а после того, как я отказалась верить его информации, что-то сбилось в речевом аппарате. И он начал запинаться, и все больше многоточий появлялось, все обрывочней становились мысли.

— Я вам очень благодарна, Анатолий, правда — но поверьте, что мне ничто не угрожает. — Я улыбнулась ему как можно радостней, пытаясь передать свое состояние. Передать, что я не прикидываюсь — мне и вправду хороша и весело. — Спасибо вам — но я пойду. А в знак благодарности обещаю упомянуть вас в статье — прямо сейчас приеду в редакцию и напишу постскриптум. Напишу, что мне в процессе подготовки материала угрожали убийством — но благодаря вам все обошлось. Будет весьма неплохая реклама статье — и вам тоже…

— Нет, нет, Юля, вы что?! — Он прямо-таки выкрикнул это, тут же спохватившись и понижая голос. — Ни в коем случае — это ведь секретная информация. И моя фамилия — ее вообще не надо упоминать. И вообще, Юля, — будьте серьезней, прошу вас. Куда вы пойдете — может, вас уже ждут у редакции?

Вам уезжать надо, понимаете, — и ни в коем случае не показываться на работе. Я вас провожу домой, возьмите документы, деньги, мы с вами поедем в турагентство, все оформим — да даже командировочные вам выпишем, есть у нас свои фонды.

Напишете потом статью о поездке, если захотите, — и все. Главный редактор в ваш курсе — и наш план полностью одобрил. И совершенно согласен с тем, что вашу статью нельзя печатать — ради вашей же безопасности. С ним сегодня говорили, и он, разумеется, сразу вошел в положение, и…

За почти одиннадцать лет работы в газете я только однажды снимала свой материал. По личной, очень частной просьбе главного. То, что я написала, могло ему повредить-как поняла, он опасался, что на него начнут давить те люди, которых я упоминаю, и, видимо, у них было что-то на него. Он ведь не святой, бизнесом занимается, за границей опять же, и, наверное, кто-то очень высокопоставленный может его, что называется, прихватить на чем-то. И я согласилась тогда — хотя и с неохотой. И только потому, что он об этом попросил. Но снимать собственноручно свой материал — тем более такой вкусный, тем более после трехнедельного почти расследования? Это было исключено.

— Это исключено, Анатолий, — произнесла категорично. Тут же постаравшись смягчить фразу. — Я ценю вашу заботу — но я никуда не поеду и материал снимать не буду. И заверяю вас, что он выйдет. А со своим начальством я побеседую сама — коль скоро речь идет о моей безопасности, то мне и решать, ставить ее под угрозу или нет. Кстати, должна вам сказать, что я не в первый раз оказываюсь в нехорошей ситуации — и по личному опыту знаю, что лучшей гарантией моей безопасности является скорейший выход статьи. Так что она выйдет в самое ближайшее время — не завтра, конечно, но послезавтра или послепослезавтра…

Он сокрушенно всплеснул руками с таким видом, словно это его жизни угрожала моя статья. И в обращенном ко мне взгляде была целая куча эмоций — от сожаления и сочувствия до обиды и упрека. А потом он снова покосился на молчаливого, который теперь смотрел не в окно, а на меня. Как-то непонятно смотрел. Как на паскудное какое-то насекомое, на тупого мотылька, который летает вокруг свечки, сужая и сужая круги, а его пытаются отогнать и тем самым спасти, а он отлетает и возвращается, по глупости ища собственной гибели.

— Все, что я могу сделать, — это немного смягчить материал. — Я улыбнулась ему как можно теплее, говоря себе, что обижать его все-таки не стоит. Тем более что мне выгодней найти с ним компромисс — чтобы после нашего разговора его начальство не начало звонить главному и убеждать его снять мой материал. Мне не нравилась такая навязчивая забота — и не стоило исключать, что это самое начальство ждет от газеты какой-то ответной услуги. Не придумав специально эту историю со мной — но явно сгустив краски. И собираясь отстаивать свою позицию до конца. А компромисс дал бы нам всем выход из ситуации. — Но для этого мне надо знать, откуда исходит угроза. Если вы мне хотя бы намекнете, я обещаю немного изменить соответствующие куски, и…

— Юля, почему вы не хотите понять, что тут не смягчать надо — а просто не печатать материал? — В голосе Куделина было нечто вроде отчаяния. — Естественно, речь идет о бандитах — вы же написали про них. И что бы вы там ни смягчили, это ничего не даст. Напишете вы, что им не за что было его убивать, — и что? Есть факт, что Улитин убит, — а ваше мнение никого, простите, интересовать не будет. Все равно их обвинят — вы же написали, что Улитин должен был им деньги? — и возьмутся за них плотно. Вы просто не представляете себе, с кем имеете дело. Это не пацаны с бритыми затылками — это такого уровня люди, что им вас убрать и даже меня легче, чем стакан воды выпить. И выход статьи вас не спасет — вас убьют, чтобы другим неповадно было про них писать. Не дай бог, конечно.

Он закурил снова, хотя только что потушил предыдущую. сигарету, — и я тоже закурила, задумываясь над тем, что он сказал. Следовало признать, что в его словах была доля истины — тот же Уральцев, с которым мы вчера так мирно расстались, наверное, мог приказать меня убить. Теоретически — мог. Но я в это не верила — он показался мне умным человеком. И мог добиться своего гораздо более простым и легким путем. Но не стал. А значит, и теоретизировать не стоило.

Мне все меньше и меньше нравилась чересчур навязчивая забота обо мне. И особенно то, что его начальство за моей спиной звонило Сереже и решало судьбу моего материала. Это расследование стоило мне усилий, я потратила кучу времени на него и собрала классную фактуру, и мне нравилось то, что я написала. Это немного выспренне, наверное, но этот материал — да все непростые материалы — был для меня чем-то вроде собственного ребенка. Я его вынашивала, дергалась, мучилась и родила наконец. Наверное, так сублимируется моя неспособность иметь детей, не знаю, — но как бы там ни было, я не собиралась отказываться от того, что вышло из меня.

— Значит, мне угрожают те, с кем работал Улитин, я вас правильно поняла? — Я сама не знала, зачем задала этот вопрос, — но в любом случае он прозвучал, и Куделин, помявшись, кивнул.

— Да, Юля, — это между нами, но раз вам так важно знать, то да. Речь идет о крупной преступной группировке, возглавляемой очень влиятельным вором в законе. Теперь вы понимаете, насколько все серьезно?

Я тоже замялась. Но лишь на мгновение.

— Вы имеете в виду этого… сейчас вспомню — Урала, да? — поинтересовалась невинно, дождавшись, пока он кивнет неохотно. — Коль скоро, Анатолий, у нас с вами конфиденциальный разговор, я вам конфиденциально сообщаю, что с Олегом Уральцевым я разговаривала только вчера — и мы расстались хорошими друзьями. Прошу учесть, что я вам этого не говорила. А теперь, извините, мне пора…

Он был в шоке — я четко это видела. У него был такой вид, словно он пропустил удар ниже пояса. Он был уверен, что своим ответом сразит меня наповал и я задрожу при упоминании страшного вора в законе, и начну скулить и плакать тихо, и забиваться под стол. А вышло так, что в нокауте оказался он. И я удивилась, когда, собираясь встать, почувствовала на своей ладони его руку, прижавшую мои пальцы к столу.

— Юля, ради бога, да послушайте же вы меня! — Я попыталась высвободиться аккуратно, но он достаточно крепко меня прижал, делая мне немного больно. — Ну почему вы такая наивная? Да выбросьте вы свою статью — ради своего же блага. Слетайте за границу, отдохните, вы заслужили, — а вернетесь, другую статью напишете, еще интересней, вы же талантливая журналистка. Зачем же так рисковать — ради гонорара? Так у вас отпуск будет оплаченный, по высшему классу — и командировочные вам выдадим, есть такая возможность. Допустим, заплатят вам даже пятьсот долларов за статью — а тут вы отдохнете на две-три тысячи. А если дело не в деньгах, то в чем тогда? Вы молодая красивая женщина — неужели вам статья дороже вашего спокойствия, вашей собственной жизни?

Я уже слышала эту фразу — от других людей, тоже предупреждавших меня об опасности, только опасность эта исходила от них. И может, потому я вдруг протрезвела сразу — сказав себе четко и холодно, что он переживает вовсе не за меня, а за себя. И за свой карман.

Мне надо было сообразить это раньше — когда я отметила, что он дорого одет и у него дорогие часы. И что его спутник — одетый куда дороже — явно не имеет никакого отношения к ФСБ. Мне надо было раньше сообразить, что не случайно он вышел на меня именно сейчас, накануне появления статьи. И не случайно так сразу уцепился за материал об Улитине — хотя я много чего писала такого, за что со мной можно было бы свести счеты, — и не случайно единственным путем к спасению называл отказ от печатания материала. А я не доперла — и хорошо, что он произнес фразу, которая помогла мне допереть хотя бы сейчас.

Я была абсолютно права — моей скромной персоне совершенно ничто не угрожало. Я со всеми достигла компромисса, никому не надо было меня убивать.

Так что все это было придумано — и надо сказать, очень хитро придумано — специально ради того, чтобы мой материал не появился на страницах газеты.

Настолько хитро, что я слушала весь этот бред и принимала его за чистую монету.

Все, включая предложение отправить меня за границу и оплатить мое трехнедельное пребывание там — бредовее которого нельзя было придумать.

А я даже не задумалась, зачем организации, которая платит своим сотрудникам копеечную зарплату — из-за чего некоторые из них, как господин Куделин, к примеру, промышляют на стороне, — выкладывать две-три тысячи долларов ради того, чтобы отправить за свой счет за границу какую-то журналистку. Чья судьба этой самой организации абсолютно безразлична.

Я усмехнулась собственной глупости. И глупости тех, кто вложил это предложение в куделинскую голову. Понятно, что они рассчитывали, что я настолько испугаюсь, что мне будет не до размышлений, — а если и нет, с удовольствием обменяю материал на три недели халявного отдыха и пачку долларов на мелкие и, может быть, даже крупные расходы. Откуда им знать, что за то, чтобы не публиковать этот материал, я теоретически могла получить минимум тысяч пятнадцать. Десять с «Нефтабанка», наверное, давшего бы и больше, если бы я попросила, — и тысяч пять с Уральцева, бандиты свои деньги считают. Это была чистая теория — хотя бы потому, что я не взяла бы деньги, а если бы согласилась их взять, вопрос, дали бы их мне или нет и чем бы для меня это кончилось.

Но суть была не в том. А в том, что теперь я знала, что Куделина ко мне кто-то послал. И я собиралась выяснить, кто именно. Заинтересованных в том, чтобы статья не вышла, было много — да все действующие лица за исключением Улитина. Но все они уже смирились с тем, что материал выйдет. Так что Куделин встретился со мной не по инициативе «Нефтабанка» и уж тем более Уральцева. И «Бетта» вряд ли была к этому причастна.

И получалось, что я упустила что-то, — получалось, что был кто-то еще, кому моя статья не давала спокойно спать. Кто-то, кто очень хотел предотвратить ее выход, потому что она угрожала ему чем-то. И это были скорее всего не банкиры, не бандиты и не покойный Улитин — никого, кроме . последнего, статья не задевала по-настоящему. Но тогда кто?

Сейчас не стоило гадать — а к тому же у меня был шанс выяснить это другим путем. А именно — пробить номер его мобильного, по которому я ему звонила. Я сомневалась, что это ФСБ оплачивает ему мобильный телефон, — а у одного моего знакомого, кое-чем мне обязанного, имелись завязки, через которые можно было вычислить, на кого телефон зарегистрирован и кто его оплачивает.

Хотя скорее всего название фирмы мне ничего бы не сказало — но можно было подключить другие связи и выяснить, кому эта фирма принадлежит. И соответственно — кто послал ко мне господина Куделина.

Я рывком высвободила свою руку и резко отодвинулась от стола, рисуя на лице лучезарную улыбку.

— И все-таки я вас поблагодарю в статье, Анатолий, — я просто обязана это сделать. И Андрея Петровича тоже — если он мне покажет свое удостоверение.

Хотя боюсь, что он забыл его дома — верно, Андрей Петрович? А что касается вас, Анатолий, я очень надеюсь, что ваша история о том, что меня убьют, если я не сниму материал, — это не попытка мне угрожать. Я, конечно, приму меры и составлю ваше точное описание — и вашего напарника тоже, — но все же мне бы очень не хотелось думать о вас плохо. И передавать от вас привет господину Уральцеву — который, узнав, в чем вы его обвиняете, наверняка захочет с вами пообщаться. И ужасно обрадуется тому, что у меня есть ваш телефон…

— Юля, подождите! — Куделин подался в мою сторону, и я вскочила. — Вы меня не так поняли!

— Если вы попробуете помешать мне уйти, я закричу — а появление милиции вам невыгодно, правда? — спросила его почти ласково. — Прощайте, Анатолий, — и вы, Андрей Петрович. Мне было очень приятно с вами познакомиться. И искренне надеюсь, что вы сможете сказать обо мне то же самое…