"И грянул гром, услышь крик мой…" - читать интересную книгу автора (Тэйлор Милдред)

10

– Ну, как это выглядит? – спросил меня папа, когда я проходила через комнату, направляясь к боковой двери.

Прошло больше недели, как его ранили, это было первое утро, что он поднялся. Он расположился у холодного очага, на голове еще оставалась повязка, а сломанная нога покоилась на деревянном стуле.

Глаза были прикованы к маме, сидящей за своим письменным столом.

Мама отложила карандаш и нахмурилась, глядя в большую счетную книгу, открытую перед ней. Она рассеянно следила за мной, ожидая, когда я закрою за собой дверь с сеткой от насекомых, и тогда сказала:

– Дэвид, ты думаешь, нам именно сейчас пора этим заняться? Ведь ты еще не совсем здоров…

– Я настолько здоров, чтобы услышать, что мы почти на мели. Так что скажи мне все, как есть.

Я спрыгнула со ступенек и уселась на последней. Мама помолчала немного, прежде чем ответить папе.

– С половиной хэммеровских денег по закладной мы выкрутимся, чтобы оплатить июньский взнос…

– И это все?

– Ну, пара долларов еще останется, но это все.

Оба помолчали.

– Ты считаешь, надо написать Хэммеру и одолжить еще денег? – спросила мама.

Папа не сразу заговорил.

– Нет… – наконец сказал он. – Я все еще не хочу, чтобы ему стало известно про эту историю. Если до него дойдет, что я не на железной дороге, он пожелает узнать, почему, а я боюсь рисковать, зная его характер. Всякое может произойти, проведай он, что выкинули эти Уоллесы.

Мама вздохнула.

– Боюсь, ты прав.

– Я сам знаю, что прав, – сказал папа. – Дела так обстоят здесь, что, явись он сюда, не скрывая свой гнев и бешенство, его еще, чего доброго, повесят. Нет уж, пока хуже не стало, мы как-нибудь без него обойдемся. – Он минуту подумал. – Может, придется продать одну-две коровы с телятами, чтобы заплатить взносы за июль – август, а может, и нашу свинью. А вот к концу августа надо так постараться с хлопком, чтобы заплатить за сентябрь… Вполне возможно, что придется ехать в Виксберг, когда надо будет очищать хлопок. Вряд ли удастся в этом году воспользоваться очистительной машиной Харлана Грэйнджера.

Снова наступило молчание, потом мама сказала:

– Дэвид, мама поговаривает о том, чтобы ехать в Стробери, на следующую ярмарку…

– Нет, нет… – Папа не дал даже закончить. – Страсти слишком накалились.

– Я говорила ей это.

– Я тоже поговорю с ней… Нам что-нибудь надо приобретать до первого урожая хлопка?

– Сейчас подумаю… батарейки и керосин ты купил в последнюю поездку… да, но вот что нам нужно больше всего – распылитель против насекомых. Жуки на хлопке расплодились такие вредные…

– А как с едой?

– Муки, сахара, дрожжей и всякого такого на донышке, но мы выйдем из положения, не обязательно же каждый день печь печенье и маисовый хлеб. Совсем кончился перец, да и соли маловато, но с этим тоже можно не очень спешить. Да и кофе все вышло… Зато в саду все скоро созреет. Так что можно не тревожиться.

– Не тревожиться… – пробормотал папа, и оба замолчали. Потом он вдруг взорвался, словно получил новый заряд злой силы. – Ах, если бы эта нога не была сломана!

– Тише, Дэвид, чтобы Стейси тебя не услышал, – предупредила мама. – Ты же знаешь, он до сих пор корит себя за твою ногу.

– Я ведь сказал мальчику, это была не его вина. Откуда у него столько сил, чтобы удержать Джека.

– Я-то знаю, но он все равно корит себя.

Папа неожиданно рассмеялся.

– Ну разве не смешно? Уоллесы стреляют из ружья мне в голову, я ломаю себе ногу, а мой сын ругает за это себя. Нет, о чем я мечтаю, это взять кнут и отстегать этих Уоллесов, всех троих, так отстегать, чтоб рука устала.

– Ты заговорил прямо как Хэммер.

– Правда? Что ж, мне частенько хочется поступать как Хэммер.

Честно признаюсь, я получил бы великое удовольствие, если бы удалось выпороть Калеба Уоллеса и его братьев.

– Если будешь брать пример с Хэммера, тебя живо ухлопают, сам знаешь. Так что кончай эти разговоры. Нам разве не о чем больше беспокоиться? Кстати, оба Уоллеса – и Тёрстон и Дьюберри – все еще не встают, как я слышала. Поговаривают даже, что у Дьюберри с позвоночником не в порядке. Во всяком случае, мистер Моррисон отделал их хорошенько.

– А где он, между прочим? Я его сегодня утром еще не видел.

Секунду подумав, мама ответила:

– Опять ищет работу, с рассвета.

– Здесь он все равно ничего не найдет. Я уж говорил ему.

– Знаю, – согласилась мама. – Но он считает, что должен попытаться. Дэвид… – Мама остановилась, и, когда снова заговорила, голос ее стал еле слышен, словно она колебалась, сказать или не сказать, что у нее на уме. – Дэвид, а ты не думаешь, что ему лучше уйти? Я очень не хочу, чтобы он уходил, но после его стычки с Уоллесами я просто боюсь за него.

– Он знает, что ему грозит, Мэри, но он не хочет уходить и… честно говоря, мы без него не обойдемся. Не докучай ему с этим.

– Но, Дэвид, а если…

Не успела мама закончить, как я увидела мистера Моррисона, едущего в западном направлении – значит, из Смеллингс Крика. Я соскочила с последней ступеньки и кинулась ему навстречу.

– Привет, мистер Моррисон! – закричала я, когда Джек подал в сторону и фургон съехал с подъездной дорожки.

– Привет, Кэсси, – поздоровался со мной мистер Моррисон. – Папа проснулся?

– Да, сэр. Он сегодня уже с утра сидит, а не лежит.

– А разве я тебе не говорил, что его ничем не удержишь в постели?

– Да, сэр, говорили.

Он слез с фургона и направился к дому.

– Мистер Моррисон, хотите, я распрягу Джека?

– Не надо, Кэсси, пусть как есть. Я только поговорю с папой и тут же вернусь.

– Ну, ну, старина Джек, – похлопала я мула по спине, наблюдая, как мистер Моррисон входит в боковую дверь.

Сначала я хотела было вернуться на свое место на ступеньках, но передумала. Вместо этого я осталась с Джеком, пытаясь разобраться в том, что только что услышала. Вскоре из дома появился мистер Моррисон. Он зашел на конюшню и вышел оттуда с сажалкой – инструментом, похожим на плуг с маленьким круглым контейнером посредине, из которого высыпаются семена. Он положил сажалку в фургон.

– А куда вы едете, мистер Моррисон?

– На участок к мистеру Уиггинсу. Я виделся сегодня утром с мистером Уиггинсом, и он спросил, нельзя ли воспользоваться папиной сажалкой. У него нет фургона, и я взялся спросить у папы: если папа скажет добро, я привезу ему сажалку.

– А разве не поздно сажать-то?

– Ну, для того, что задумал мистер Уиггинс, не поздно. Он решил посадить у себя яровую кукурузу. В сентябре созреет.

– Мистер Моррисон, а можно мне с вами? – спросила я, когда он уже садился на козлы фургона.

– Что ж, буду только рад такой компании, Кэсси. Но тебе надо сперва спросить у мамы.

Я бросилась бегом домой. Мальчики теперь тоже были в маминой и папиной комнате и, когда я спросила, можно ли ехать с мистером Моррисоном к Крошке Уилли, Малыш и Кристофер-Джон, конечно, тоже захотели.

– Мистер Моррисон согласится, мама.

– Ладно, надеюсь, вы не помешаете ему. А ты поедешь, Стейси?

Стейси сидел напротив папы и с унынием смотрел на его сломанную ногу.

– Иди, сынок, – сказал папа мягко. – Сейчас дел здесь никаких нет. Воспользуйся случаем поболтать с Крошкой Уилли.

– Ты уверен, папа, что я тебе не понадоблюсь?

– Иди, иди, прокатись в свое удовольствие.

Поскольку это была моя идея – попроситься ехать, я влезла на переднее сиденье рядом с мистером Моррисоном, а мальчики сели в фургон. Семья Крошки Уилли жила на собственных сорока акрах милях в двух на восток от Грэйт Фейс. Утро для поездки выдалось удачное, и шесть миль мы покрыли быстро, особенно под пение мистера Моррисона, у которого был могучий густой бас. Кристофер-Джон, Малыш и я подпевали ему, как могли, проезжая хлопковые поля все в цвету – белые, красные, розовые. А Стейси был не в настроении, – иногда с ним это случалось, – и не хотел петь. Что ж, мы его оставили в покое.

На ферме Уиггинсов мы пробыли не больше часа и поехали назад домой. Только мы миновали Грэйт Фейс и приближались к дороге у школы Джефферсона Дэвиса, как увидели старый обшарпанный грузовик. Мистер Моррисон спокойно говорит мне:

– Кэсси, полезай назад, в фургон.

– Но почему, мистер Мор…

– Быстро, Кэсси, делай, как я сказал.

Его голос звучал вполне дружески, чуть громче, чем шепотом, но очень настойчиво, и я послушалась, перелезла через переднее сиденье назад к мальчикам.

– Сейчас мы сделаем остановку.

Грузовичок затормозил с пронзительным металлическим скрежетом.

Мы остановились. Мальчики и я выглянули из-за борта фургона. Грузовик развернулся и преградил нам путь. Дверца его с шумом распахнулась, и оттуда вылез Калеб Уоллес, угрожающе тыча длинным пальцем в мистера Моррисона.

Одно ужасное мгновение, казавшееся вечностью, он стоял, покачиваясь, затем прошептал:

– Ну, ты, грязный длинный ниггер! Тебя убить мало за то, что ты сделал! Сердце вырвать! Мои братья лежат, встать не могут, а он разгуливает себе свободно, словно какой белый. Против всех законов это, вот что! Застрелить тебя мало на месте…

– Вы уберете с дороги свой грузовик?

Калеб Уоллес уставился на мистера Моррисона, потом на грузовик, словно пытался сообразить, какая между ними связь.

– Мой грузовик стоит у тебя на дороге, ты, громила?

– Вы уберете его с дороги?

– Уберу… когда захочу, когда мне будет удобно…

Он вдруг замолчал и с ужасом вытаращился на мистера Моррисона, который спокойно слез с фургона. Длинная тень мистера Моррисона накрыла с головой Калеба Уоллеса, и через какую-то долю секунды он и сам вырос угрожающе рядом. Калеб от страха побледнел, как смерть, а мистер Моррисон, ни слова не говоря, заглянул в грузовик.

– Что он ищет? – прошептала я.

– Может, ружье? – предположил Стейси.

Мистер Моррисон обошел вокруг грузовика, тщательно осмотрел его.

Затем вернулся, встал на колени перед его носом, уперся спиной в радиатор и подхватил огромными ручищами машину за бампер. От напряжения каждый мускул его был виден сквозь тонкую рубашку, пот катился с него градом. Резким могучим рывком он приподнял нос грузовика на несколько дюймов над землей, медленно отвел его влево от дороги и опустил осторожно, словно спящего ребенка. Потом обошел грузовик со стороны кузова и проделал то же самое.

Калеб Уоллес просто онемел. Кристофер-Джон, Малыш и я смотрели на все разинув рот, и даже Стейси, которому уже случилось однажды наблюдать феноменальную силу мистера Моррисона, не мог не удивиться.

Прошло сколько-то минут, прежде чем к Калебу Уоллесу вернулся голос. Мы уже уехали далеко и почти ничего не было слышно, когда издалека до нас донесся его полный бешеной ненависти крик:

– Как-нибудь ночью мы до тебя доберемся, ниггер! Берегись!

Поплатишься за свои дела! Берегись! Эта ночь не за горами…

Когда мы добрались до дому и рассказали маме, папе и Ба, что произошло, мама сказала мистеру Моррисону:

– Я уже говорила, что боюсь за вас. Сегодня Калебу Уоллесу не удалось расправиться с вами… и с детьми.

Мистер Моррисон посмотрел маме прямо в глаза.

– Миссис Логан, Калеб Уоллес не из тех, кто может что-нибудь предпринять в одиночку. Ему надо, чтоб за спиной были еще люди да плюс заряженное ружье, а я знал, что никакого ружья у него нет, во всяком случае, в грузовике. Я обыскал его.

– Да, но если вы здесь останетесь, он соберет людей, и они постараются схватить вас, как он обещал…

– Миссис Логан, не просите меня уходить.

Мама протянула руку и легко коснулась руки мистера Моррисона.

– Мистер Моррисон, вы теперь член нашей семьи. Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за нас.

Мистер Моррисон опустил глаза и обвел комнату долгим взглядом, пока не остановился на мальчиках и на мне.

– У меня никогда не было своих детей. Иногда я думаю, если бы у меня были дочь и сын, я бы хотел, чтобы они были похожи на вас и мистера Логана… а внуки на ваших детей…

– Мистер Моррисон, но ведь Уоллесы…

– Мэри, – тихо позвал ее папа, – пусть будет, как будет.

Мама взглянула на папу, губы ее готовы были еще что-то произнести. Но она больше ни слова не сказала, только озабоченные складки остались над бровями.

…Начало августа выдалось ясным и жарким. Жара повисла над землей, прилипла, как невидимое покрывало; из-за этого все двигались медленно, сонно, как под водой. В созревающих полях подсохший хлопок и кукуруза устало тянулись в небо, ожидая влаги от дождя, который время от времени грозился пойти, но не шел, и земля стала похожа на печеное, бурое тесто.

Мечтая спрятаться от жары, мальчики и я часто укрывались в лесной прохладе, конечно, после того, как все домашние дела были сделаны. И пока корова с телятами щипали там траву, мы усаживались на берегу пруда, прислонившись к стволу орешника гикори, или сосны, или грецкого ореха, лениво болтая ногами в прохладной воде, и ждали, когда охладится арбуз, который мы приносили с огорода. Иногда к нам приходил туда Джереми, для этого он проделывал длинный путь через густой лес, который находился от его фермы на расстоянии больше мили; но об этих встречах мы заранее не условливались: вряд ли кому из наших родителей они были бы по душе.

– Как ваш папа? – спросил он однажды, опустившись рядом с нами на землю.

– В порядке, – ответил Стейси. – Только нога беспокоит его в эту жару. Чешется очень. Но мама говорит, значит, дело идет на поправку.

– Вот хорошо-то, – прошептал Джереми. – Все-таки это ужасно, что его так ранили, что он не мог вернуться на железную дорогу.

Стейси беспокойно заерзал и поглядел на Кристофера-Джона, Малыша и меня, напоминая взглядом, что мы не должны говорить о роли Уоллесов в папиной травме, так что мы лишь ответили: «Ага».

Джереми помолчал немного, а потом, запинаясь, сказал:

– А н-некоторые люди г-говорят, они даже рады, что вашего папу ранили. Р-рады, что он не сможет теперь заработать на этой железной дороге.

– Кто так говорит? – закричала я, вскочив с земли. – Только скажи кто, и я вобью…

– Кэсси! Сядь и успокойся, – приказал Стейси.

Я с неохотой подчинилась, мечтая про себя, чтоб вся эта история с Уоллесами и папиным ранением не обставлялась так сложно. Я считала так: раз Уоллесы первые напали на папу и мистера Моррисона, проще всего было бы сообщить об этом шерифу, чтобы их посадили в тюрьму, но мама говорила, что это бы не вышло. Мама объяснила, что, раз Уоллесы, получив как следует от мистера Моррисона, в замешательстве помалкивают об этой стычке и официально не жалуются, мы тоже должны молчать. Иначе мистера Моррисона могут обвинить в нападении на белых, а тогда его, чего доброго, еще приговорят к каторге или того хуже.

– Н-не я это говорил, Кэсси, – словно извиняясь, пробормотал, заикаясь, Джереми.

– Ну и ладно, кто бы что ни говорил, подло это. – Я очень рассердилась.

Джереми, соглашаясь, кивнул и переменил тему разговора.

– Вы давно не видели Ти-Джея?

Стейси нахмурился, обдумывая, отвечать на это или нет. О Т. Дж. и братьях Симмз ходили разные толки, и ничего хорошего в них не было.

Отец Мо Тёрнера даже говорил папе, что Т. Дж. как-то крутился около него вместе с братьями Симмз, а потом, после того как они ушли, он хватился своих часов; то же самое случилось и у мистера Лэньера, только с медальоном. «Этот Ти-Джей совсем испортился, – сказал мистер Лэньер, – а с ворами я дело иметь не хочу… особенно, когда этот вор якшается с белыми парнями».

Наконец Стейси ответил:

– Теперь мы его совсем не видим.

Джереми подергал себя за губу.

– А я все время вижу.

– Тем хуже для тебя, – посочувствовала я.

Стейси с упреком поглядел на меня, затем растянулся на земле, подложив руки под голову вместо подушки.

– Красота здесь, правда? – намеренно поменял он тему разговора.

Мы тоже легли на спину. Над головой, как огромные зеленые опахала, сошлись ветви грецкого ореха и гикори, образуя навес. В нескольких футах от нас наяривающее солнце проложило мерцающие янтарные дорожки солнечного света на поверхности пруда. В воздухе парила тишина, спокойная, мирная, ласкающая.

– Когда я вырасту, – сказал Джереми, – я построю себе дом на деревьях и буду жить там.

– А как у тебя это получится? – осведомился Малыш.

– Ну, найду несколько деревьев покрепче и построю. Я сделаю так: ствол одного дерева у меня будет в спальне, а ствол другого на кухне.

– А зачем тебе хочется жить на дереве? – спросил Кристофер-Джон.

– Там так спокойно… и тихо. И еще прохладно, – ответил Джереми. – Особенно ночью.

– А откуда ты знаешь, что там прохладно ночью? – спросила я.

У Джереми осветилось лицо:

– Да у меня же там постель.

Мы с недоверием посмотрели на него.

– Н-ну, правда. Я сам сделал, чтобы спать. Когда ночью жарко, я залезаю на мое дерево, а там совсем другой мир. Я же оттуда вижу и слышу такое, что только белка и птицы могут видеть и слышать, честное слово. Иногда мне даже кажется, я вижу всю дорогу до самого вашего дома.

– А, чепуха, сказки рассказываешь, – не поверила я. – Ваша ферма слишком далеко от нас, ты что, не знаешь?

Джереми понурился.

– Ну… может, и не вижу, но все равно, никто не мешает мне воображать, что как будто вижу. – Он капельку помолчал, а потом вдруг вскочил, и лицо его опять засияло. – Эй, а почему бы вам всем не пойти со мной, чтоб посмотреть? Па собирался на весь день уехать, мы бы повеселились, и я бы вам кое-что показал…

– Нет, – тихо сказал Стейси, продолжая глядеть на деревья над головой.

Джереми съежился, словно из него воздух вышел.

– Л-ладно, просто хотел вам показать, и все.

Поначалу казалось, его обидел холодный отказ Стейси, но потом, приняв это, видимо, как должное, он принялся за свое как ни в чем не бывало и предложил:

– Если вы когда захотите сами сделать такой дом на дереве, только скажите мне, я вам обязательно помогу. Там так же прохладно, как…

Папа сидел на скамье в конюшне, неловко вытянув перед собой сломанную ногу, и чинил одну из уздечек Джека. Он сидел там с раннего утра, нахмурившись, так что глубокая морщина залегла на лбу, и спокойно чинил все, что требовалось починить. Мама велела не беспокоить его, и мы старались, сколько могли, держаться подальше от конюшни, но после обеда, само собой, все сошлись туда, чтобы доделать разные дела по хозяйству. Папа весь ушел в себя и поначалу не обращал на нас внимания, но потом поднял глаза и стал внимательно следить за нами.

Мы уже покончили со всеми делами, когда из Стробери вернулся мистер Моррисон, куда он ездил, чтобы внести августовский взнос по закладной. Он медленно вошел в конюшню и протянул папе конверт. Папа с недоумением поглядел на него и вскрыл. Читая письмо, он крепко стиснул зубы, а когда кончил, так стукнул кулаком по скамье, что мальчики и я побросали все дела, поняв, что стряслось что-то очень неприятное.

– Вам они тоже сказали? – спросил папа мистера Моррисона отрывисто и сердито.

Мистер Моррисон кивнул.

– Я пытался заставить их подождать, пока мы не соберем хлопок, но они заявили: раз должно, надо оплатить все немедленно. Это точные их слова.

– Все Харлан Грэйнджер, – спокойно сказал папа. Он протянул руку за своей палкой и поднялся. – Вы в силах поехать опять в Стробери… сегодня же вечером?

– Я-то могу, но не уверен, что старый мул сможет.

– Тогда запрягите Леди, – сказал папа, показывая на гнедую кобылу.

Потом повернулся и пошел к дому. Я с мальчиками – за ним, не совсем понимая, что происходит. Папа вошел в кухню, а мы остались на крыльце и смотрели внутрь через сетку на двери.

– Дэвид, что-нибудь стряслось, сынок?

– Банк опротестовал выплату. Я еду в Стробери.

– Опротестовал выплату? – переспросила Ба. – О господи, еще и это.

Мама внимательно посмотрела на папу, страх стоял в ее глазах.

– Ты едешь прямо сейчас?

– Прямо сейчас, – сказал он, переходя из кухни в их комнату.

Мамин голос настиг его:

– Дэвид, ведь очень поздно. Банк уже закрыт. Ты все равно никого не застанешь до утра…

Папин ответ мы не расслышали, но мамин голос звучал теперь резче.

– Ты хочешь снова оказаться на этой дороге посреди ночи, и это после всего, что случилось? Тебе очень хочется, чтобы мы до смерти переволновались за тебя?

– Мэри, неужели ты не понимаешь, что они стараются отнять у нас землю? – сказал папа уже громче, и мы его услышали.

– А неужели ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы тебя убили?

Больше мы ничего не слышали. Но через несколько минут папа вышел и попросил мистера Моррисона распрячь Леди. Ехать в Стробери было решено завтра утром.

На другой день папа с мистером Моррисоном уехали раньше, чем я встала. Когда, уже к вечеру, они вернулись, папа устало опустился у кухонного стола на стул рядом с мистером Моррисоном и, проведя рукой по жестким волосам, сказал:

– Я говорил с Хэммером.

– Что ты ему сказал? – спросила мама.

– Только то, что опротестовали выплату. Он сказал, что достанет денег.

– Как?

– Это он не сказал, а я не спрашивал. Просто сказал, что достанет.

– Дэвид, а мистер Хиггинс, в банке, что он сказал? – спросила Ба.

– Сказал, что кредит нам закрыт.

– Мы ведь уже не задеваем интересы Уоллесов. – Мама была раздражена и рассержена. – Так что Харлану Грэйнджеру нечего…

– Детка, ты прекрасно знаешь, что есть чего, – сказал папа, обнимая ее. – Ему надо указать нам наше место в общем порядке вещей.

Ему позарез это нужно. А кроме того, он хочет отобрать нашу землю.

– Но, сынок, по этой закладной у нас еще есть в запасе четыре года.

Папа коротко рассмеялся.

– Мама, ты хочешь, чтобы я заявил это суду?

Ба вздохнула и положила свою руку на папину.

– А если Хэммер не достанет денег?

– Не беспокойся, мама. Мы не собираемся терять эту землю. Можешь поверить мне.

В третье воскресенье августа начался ежегодный праздник возрождения. К этому празднику относились очень серьезно, но это не мешало ему быть веселым; готовились к нему загодя, доставали с дальних полок горшки и сковородки, платье, переложенное шариками нафталина, помятые брюки из старых сундуков; люди съезжались со всей общины и из соседних общин, расположенных вдоль извилистой красной школьной дороги до самой церкви в Грэйт Фейс. Праздники продолжались семь дней, и все их ждали с нетерпением, потому что предполагались не только церковные службы, – это было единственное в году запланированное общественное событие, вносившее разнообразие в будничную скуку сельской жизни. Подростки открыто занимались ухаживанием, взрослые встречались с родственниками и друзьями, которых не видели с прошлогодней «большой встречи», а дети просто бегали на свободе.

На мой взгляд, лучшая часть праздника приходилась на первый день. После окончания первой из трех служб вся людская масса, теснившаяся в душной маленькой церкви, наконец выливалась на школьный двор, и женщины с гордостью выставляли свое угощение прямо в фургонах или на длинных столах, установленных вокруг церкви.

И начинался незабываемый пир.

Полные миски с ботвой молодой репы, черноглазые бобы с ветчиной, толстые ломти розового сала, жареные ребрышки, хрустящие подрумяненные цыплята и ломтики нежной бельчатины и крольчатины, слоеное печенье на пахте и маисовый хлеб с корочкой, большие куски пирога со сладким картофелем, сливочный кекс и прочее, и тому подобное, чего только душе угодно; даже если съестные запасы были истощены, все равно каждая семья находила, что выставить, и, когда прихожане переходили от стола к столу, трудности и заботы забывались хотя бы на этот день.

Мальчики и я только успели наполнить по первому разу свои тарелки и расположиться под старым деревом грецкого ореха, как Стейси вдруг поставил свою тарелку и поднялся.

– Что такое? – спросила я, набивая рот маисовым хлебом.

Стейси зажмурился от солнца.

– Посмотрите, вон человек на дороге.

Я улучила момент, чтобы взглянуть, не выпуская куриной ножки из рук.

– Ну и что?

– Он похож… дядя Хэммер! – закричал Стейси и бросился бежать.

Я, все еще сомневаясь, следила за ним, не собираясь оставлять свою тарелку, если только это и в самом деле не дядя Хэммер. Но когда Стейси добежал до человека и обнял его, я бросила тарелку и кинулась бегом через лужайку к дороге. Кристофер-Джон, не выпуская тарелки из рук, и Малыш побежали вслед за мной.

– Дядя Хэммер, а где ваша машина? – спросил Малыш, когда мы все по очереди обнялись с ним.

– Продал, – сказал он.

– Продал?! – вскричали мы хором.

– Н-но зачем? – спросил Стейси.

– Нужны были деньги, – просто ответил дядя Хэммер.

Когда мы подошли к церкви, нас встретил папа. Он обнял дядю Хэммера.

– Вот не ожидал, что ты проделаешь такой путь и приедешь сам сюда.

– Неужели ты ожидал, что я доверю такие деньги почте?

– А телеграфом?

– Тоже не доверяю.

– Скажи, как тебе удалось достать их?

– Кое-что занял, кое-что продал, – сказал он, пожав плечами.

Затем головой указал на папину ногу. – Как это тебя угораздило?

Папа встретился глазами с дядей Хэммером и улыбнулся слегка.

– А я-то надеялся, ты и не спросишь.

– Ага, понятно.

– Папа, – сказала я, – дядя Хэммер продал свой «пакард».

Папина улыбка увяла.

– Я никак не думал, что дойдет до этого.

Дядя Хэммер одной рукой обнял папу.

– А что толку в машине? Сажать хлопок она не может. Дом на нее не поставишь. Да и четверых симпатичных деток не вырастишь с ее помощью.

Папа кивнул понимающе.

– Ну, теперь ты наконец расскажешь мне про свою ногу?

Папа оглядел снующих туда-сюда вокруг столов людей.

– Сначала найдем тебе, что поесть, – сказал он, – а потом я все расскажу. Надеюсь, тогда это лучше проскочит за компанию с хорошей едой.

Так как дядя Хэммер должен был уехать рано утром в понедельник, мальчикам и мне разрешили подольше не ложиться спать, чтобы побыть с ним. Мы уже давно должны были бы лежать в постели, однако все еще сидели на переднем крыльце, освещенном лишь белым светом полной луны, прислушиваясь к убаюкивающим голосам папы и дяди Хэммера, которые опять звучали вместе.

– Завтра мы поедем в Стробери и первым делом оформим выплату; – сказал папа. – Не думаю, что с моей ногой мне удастся проделать весь путь и до Виксберга, но мистер Моррисон отвезет тебя туда и посадит на поезд.

– Ему вовсе не обязательно это делать, – возразил дядя Хэммер. – Я могу и сам добраться до Виксберга.

– Но у меня будет спокойней на душе, если я буду уверен, что ты на самом деле сел на поезд, который идет на Север, а не спрыгнул с него, чтобы натворить глупостей.

Дядя Хэммер поворчал немного.

– Что бы я хотел сделать с Уоллесами, вовсе не глупости… И с Харланом Грэйнджером в придачу.

Трудно было спорить с его чувствами, никто и не стал.

– А как ты собираешься раздобыть еще денег? – спросил немного погодя дядя Хэммер.

– Хлопок подает надежды, – сказал папа. – Мы рассчитываем на него и должны получить достаточно.

Дядя Хэммер немного помолчал, прежде чем заметить:

– Затянете потуже ремни, а?

На это папа не ответил, и дядя Хэммер сказал:

– Может, мне лучше остаться?

– Нет, – сказал папа твердо, – лучше тебе быть в Чикаго.

– Может, мне и лучше, но я боюсь за вас. – Он помолчал, дергая себя за ухо. – Я проходил через Стробери с одним человеком из Виксберга. Мне показалось, все там хуже, чем обычно. Когда страсти так накаляются и люди недовольны жизнью, они всегда ищут, на ком бы все выместить… Я не хочу, чтобы это оказался ты.

– Не думаю, что так будет… – сказал папа, – разве только, если ты останешься.

Утром, когда мужчины уехали, Ба сказала маме:

– Я бы очень хотела, чтобы Хэммер мог остаться подольше.

– Это лучше, что он уехал, – сказала мама. Ба кивнула.

– Знаю. При теперешних делах достаточно сущего пустяка, чтоб все перевернуть, а Хэммер с его-то характером сам бы все перевернул, – прошептала она с тоской. – А все ж таки хотела бы я, чтоб он остался…

В последнюю ночь праздника небо вдруг окрасилось в неожиданно желтый цвет. Воздух сделался спертый, душный, ни ветерка.

– Как ты думаешь, Дэвид, – спросила мама, когда они с папой стояли на переднем крыльце, разглядывая небо, – думаешь, стоит нам ехать?

Папа оперся о палку.

– Гроза разразится, это точно, но, может быть, не раньше, чем глубокой ночью.

И они решили ехать. Большинство семейств решило так же, потому что, когда мы приехали, церковный двор был запружен фургонами.

– Брат Логан, – окликнул папу один из дьяконов, когда папа неловко вылез из фургона, – его преподобие отец Бэбсон предлагает начать службу поскорей, чтобы пораньше разойтись и успеть добраться до дому до того, как начнется гроза.

– Очень хорошо, – согласился папа, направляя нас к церкви.

Но когда мы были уже совсем близко, нас задержали Лэньеры. Пока взрослые разговаривали, Крошка Уилли Уиггинс и Мо Тёрнер, стоявшие еще с несколькими мальчиками, помахали Стейси, зовя его к себе.

Стейси свернул с дороги, чтобы с ними поговорить, а Кристофер-Джон, Малыш и я отправились за ним.

– Угадай, кого мы видели? – спросил Крошка Уилли у Стейси, когда тот подошел.

Но Стейси не успел отгадать, Крошка Уилли сам ответил на свой вопрос:

– Ти-Джея с этими братьями Симмз.

– Где? – спросил Стейси.

– Вон там, – показал Крошка Уилли. – Они остановились возле школы. Смотри, вот они идут.

Глаза всех устремились, куда показывал пальцем Крошка Уилли. В сгущающихся сумерках через широкий газон быстро и уверенно шли трое: братья Симмз по бокам, а в середине Т. Дж.

– Чего это он привел их сюда? – сердито спросил Мо Тёрнер.

Стейси пожал плечами:

– Не знаю, но сейчас, наверно, выясним.

– Я его что-то не узнаю, – заметила я, когда рассмотрела Т. Дж. более отчетливо.

На нем были длинные брюки без всяких заплат и, хотя день был жаркий и влажный, пиджак и галстук, да еще шляпа, которая лихо съехала набекрень.

– Я думаю, не узнаешь, – прошептал Мо с горечью. – И меня бы не узнала, если бы я крал, что ни попадя, у всех.

– Ба, ба, ба! Кого мы видим! – воскликнул Т. Дж. громко, подойдя к нам. – Надеюсь, вы нас пригласите на свою торжественную службу?

– Что ты здесь делаешь, Ти-Джей? – спросил Стейси.

Т. Дж. засмеялся.

– Я разве не имею права прийти в мою собственную церковь, а?

Повидаться с моими старыми друзьями?

Он обежал глазами всю группу, но никто даже не старался сделать вид, что рад его видеть. Его широкая ухмылка чуть увяла, но вот, увидев меня, он похлопал меня по щеке влажной рукой.

– Привет, Кэсси, как делишки?

Я оттолкнула его руку.

– Не смей приставать ко мне, Ти-Джей! – предупредила я.

Он опять засмеялся, потом высказался, не торопясь:

– Так, так, и это называется «здрасьте». Я пришел, можно сказать, специально, чтобы познакомить вас с моими друзьями Эр-Ве и Мелвином, а вы ведете себя как совсем невоспитанные люди. Да-а, а вот Эр-Ве и Мелвин, – продолжал он, старательно выговаривая имена братьев Симмз, чтобы довести до нашего сознания, что вот, мол, он не утруждает себя и обходится без «мистер» перед их именами, – настоящие мне друзья. Не то что вы. Вот посмотрите, что они мне дали. – Он с гордостью одернул на себе пиджак. – Хороша вещичка, а? Они дают мне все, что я захочу, потому что хорошо ко мне относятся. И я их лучший друг.

Он повернулся к братьям Симмз.

– Я правду говорю, Эр-Ве и Мелвин?

Мелвин кивнул, и на лице его появилась снисходительная усмешка в адрес Т. Дж.

– Всё-всё, что ни попрошу, всё дают. Все, что захочу, достанут, даже… – Он на миг запнулся, словно в неуверенности соображая, не зашел ли слишком далеко, но потом его понесло дальше: – Даже ружье с жемчужиной на прикладе из магазина Барнета.

Р. В. сделал шаг вперед и одобряюще хлопнул Т. Дж. по плечу.

– Все правда, Ти-Джей. Только скажи – и оно твое.

Т. Дж. широко улыбнулся. Стейси с отвращением отвернулся.

– Пошли, – сказал он нам, – служба сейчас начнется.

– Эй, какая муха вас укусила? – закричал Т. Дж., когда мы все дружно повернулись и пошли к церкви.

Я обернулась на него: неужели он совсем дурак?

– Вот что, Ти-Джей, – сказал Мелвин, как только мы отошли, – мы пришли сюда, как ты просил. А теперь ты пойдешь с нами в Стробери, как обещал.

– Но… но это ж совсем другое дело, – пробормотал Т. Дж.

– Что? – переспросил Р. В. – Так ты идешь или не идешь? Ты что, уже не хочешь это ружье с жемчужиной или…

– Хочу, но…

– Тогда пошли, – приказал Р. В., повернулся и направился вместе с Мелвином к их пикапу.

Но Т. Дж. не сразу двинулся за ними. Он еще постоял посреди церковного дворика, на лице его были написаны растерянность и нерешительность. Я никогда не видела его более одиноким и покинутым и на какую-то долю секунды почувствовала к нему почти жалость.

Достигнув порога церкви, я снова оглянулась. Т. Дж. все еще стоял там: расплывшееся пятно, сливающееся с надвигающейся тьмой, и я было подумала, что, может, он не пойдет с Симмзами. Но затем грубый окрик автомобильного гудка прорезал вечернюю тишь, и Т. Дж., повернувшись к нам спиной, помчался через газон.