"Партизан Лёня Голиков" - читать интересную книгу автора (Михайлович Корольков Юрий)

Партизанский налет

Поздней осенью в Быках неожиданно появился Алеха. Он приехал на подводе с двумя немцами – с горбоносым ефрейтором и переводчиком. Алеху Круглова гитлеровцы сделали старостой; он этим гордился, пил чаще прежнего и сейчас тоже был навеселе. Выпятив грудь, он старался держаться прямо и, покачиваясь, расхаживал между землянками.

– Эй, вы! – начальственным тоном покрикивал он. – Собирайтесь на один край! Разговор будет!

Неподалеку от голиковской землянки собралось человек двадцать. Алеха оглядел присутствующих, поправил картуз, непонятно зачем подтянул за ушки новые сапоги, выставив ногу вперед.

– Фашистскими сапогами хвастаешь! – бросил кто-то из толпы.

– Но-но, вы!.. – обиделся Алеха. – Не очень-то! Сапоги мне за усердие дали, как я есть власть теперь… Почему мужиков мало?

И действительно, здесь были почти одни женщины. И Ленька, и другие ребята тоже недоумевали, куда подевался народ. В разбросанной по лесу деревне они не замечали, как мало осталось мужчин. Правда, часть взрослых парней ушла в армию, как только началась война, но многие мужчины исчезли неизвестно куда вскоре после прихода немцев.

– Мужики где? – снова спросил Алеха.

– А кто их знает! Кто где, по своим делам, знать, – неопределенно ответили из толпы.

– Дела сейчас одни! – гаркнул Алеха. – Господин комендант приказал всем в деревню ехать. В лесу чтобы ни единой души не было. Вам про это сейчас господин ефрейтор скажет.

Все, что говорил Алеха, переводчик переводил горбоносому; тот слушал, наклонив к нему маленькую птичью голову на длинной шее. Но говорить ефрейтор не стал.

– В таком разе собирайтесь и трогайтесь. Два дня вам сроку.

Потолкавшись еще немного в Быках, Алеха уехал. Лукинцы поговорили, поспорили и решили пока никуда с места не двигаться.

Через несколько дней в Быки снова приехал горбоносый ефрейтор с переводчиком и. двумя солдатами. Алехи на этот раз с ними не было. Переводчик спрыгнул с телеги, остановил первых попавшихся женщин и сказал:

– Вы имеете приказ ехать назад деревня. Почему вы сидите в лес? Значит, вы есть партизан. Завтра мы будет ваша… как это… эрдхюте, да… на ваши земляные дома бросать граната. Герр комендант предупреждает вас на последний раз.

Женщины, встревоженные словами переводчика, бросились к своим землянкам, а гитлеровцы пошли по лесной деревне, неторопливо и обстоятельно ломая по дороге очаги, столы, выворачивая скамейки.

Волей-неволей пришлось жителям возвращаться. И снова с узлами, с ведрами, гонимые угрозой расстрела, пошли лукинцы по лесным тропам, но теперь обратно – в деревню. Почти все возвратились в свои дома. Только в три крайние хаты не пустили хозяев. Эти дома стояли в конце деревни, ближе к ручью; и ребята неведомым путем узнали, что там разместился то ли штаб немецкого полка, то ли солдаты карательного отряда.

У Голиковых в избе жил денщик. Был он немолодой, сквозь жидкие, белесо-рыжие, коротко постриженные волосы на затылке просвечивала изрядная лысина. Вид у него был добродушный.

– А, буби! – воскликнул он при виде Леньки.

Солдат поднялся, потянулся, как ленивый кот, и сказал что-то еще. Леньке запомнилось только слово «буби», которое денщик часто произносил, пытаясь говорить с ним. Денщика так и прозвали Буби; и только потом ребята узнали, что по-немецки это слово означает «мальчонка». Денщик басовито смеялся, когда его называли Буби, но потом привык и отзывался на эту кличку.

К семье Голиковых Буби относился сдержанно, не позволял себе грубых выходок. Екатерину Алексеевну звал «мути» и иногда давал ей то краюшку хлеба, то оставшийся в котелке суп. Делал он это не безвозмездно. После таких подарков Буби неизменно обращался с просьбой что-нибудь постирать, заштопать или пришить.

Ленька не любил Буби.

– Все равно из фашистов, – говорил он.

– Немец немцу рознь, – возражала мать. – Этот хоть человеком смотрит, не то что другие.

– А к нам кто его звал? – не соглашался Ленька.

– Никто не звал, да у него тоже дело подневольное. Глянь-ка, как письма пишет. Тоскует, видать.

По вечерам Буби часто зажигал светильник и при тусклом свете аккуратно выводил крупные буквы, вздыхал и после того, как заклеивал письмо, ходил грустный, а ночью долго ворочался. Конечно, он был лучше других, но это не меняло дела. Как и любому фашисту, не мог ему Ленька простить, что незвано пришел он к Ильменю, в Лукино, что из-за них, фашистов, так внезапно поломалась вся жизнь.

Однажды под вечер Ленька за домом рубил на дрова остатки сарая. Беречь их теперь было ни к чему: все равно растащат солдаты. Он так увлекся работой, что и не заметил, как сзади к нему кто-то подошел.

– Что, двор чинишь? – с усмешкой спросил незнакомый парень в коротком пиджаке и шапке-треухе.

– Теперь только дворы и чинить! – нехотя ответил Ленька.

– Немцы-то у вас здесь есть? – осторожно спросил незнакомец.

– Где их нет теперь! – подражая взрослым, ответил Ленька. – А зачем тебе?

– Стало быть, надо. Много будешь знать – скоро состаришься. Так есть, что ли?

– Ну, есть. В каждом доме они стоят. У нас один, а у кого и по пять человек.

– Так. А кто такие, не знаешь?

Ленька стоял возле нарубленных дров с топором в руке. Отвечая на расспросы незнакомого парня, он все думал: кто бы это мог быть? Народ бродил теперь разный: одни тайком пробирались к фронту, выходя из окружения, – эти в большинстве ходили в военной форме; другие, как в свое время жители Лукина, уходили в лес. Местных Ленька знал, а этот был незнакомый. Оставалось только предположить, что это партизан заглянул в их деревню и допытывается, что делают здесь враги. Вот это скорее всего. Как он сразу не догадался! Совсем другими глазами взглянул он на парня.

– Может, ты партизан? – понижая голос, спросил Ленька.

– А если партизан? Плохо, что ли?

– Плохо!.. Как раз неплохо! Пойдем в избу.

– Нет, в избу не пойду. Здесь говори. Что за фашисты-то?

– Каратели, говорят. А еще штаб полка стоит. В крайних избах живут офицеры. Там хозяев не пустили. Одни только гитлеровцы.

– И ни одного жителя нет? – заинтересовался незнакомец. – Хорошо. А где эти избы?

– С самого края. Как от ручья поднимешься, так они и будут. Все три подряд. Там часовой ходит.

– Так… Вот за это спасибо. Да ты смотри не сболтни кому, что я здесь был. Фашисты про это сами узнают.

Последние слова незнакомца прозвучали таинственно, но спросить о чем-нибудь Ленька не решился.

В ту же ночь в Лукино раздались взрывы гранат. Иные взрывы были такой силы, что во всех избах дребезжали стекла.

Ленька проснулся, но притворился спящим. Он сразу понял, что взрывы эти связаны с его вчерашней встречей. Буби тоже проснулся и стал в потемках торопливо одеваться. Кто-то тревожно забарабанил в окно и очень быстро заговорил по-немецки. Буби схватил автомат и выскочил из дома. Взрывы прекратились, но тишину ночи разрывали беспорядочные выстрелы. Доносились они со всех сторон. Стрельба продолжалась недолго, но Буби пришел только перед рассветом, мокрый, перепачканный грязью и необычайно расстроенный. Он тщательно завесил окна и только после этого зажег светильник. С этой ночи Буби сам проверял маскировку, выходил на улицу и смотрел, чтобы ни один луч света не проникал наружу.

Утром ребята отправились на другой конец деревни. Но к последним домам их не пустили. Мальчики могли только издали видеть результаты партизанского налета. Избы стояли с выбитыми рамами, а в одном доме наружу вылетел весь простенок.

– Наверное, противотанковую загвоздили, – сказал Ленька. – Она знаете как рвет!

Сашка, живший ближе других к этому краю деревни, рассказал, что от первого взрыва у них в избе вылетели все стекла.

– Как а-ахнет! Уж мы думали – бомба. Все повскакали. Я с печки кубарем… А тут еще, как начали рваться!.. Партизаны, говорят, сперва часового сняли. У них такие ружья есть, бесшумные называются. Стреляешь – и ничего не слышно.

– Не ружья это, а такие резиновые надульники надевают, – объяснил Ленька. – Я знаю, Здорово получается!

Ребята удивлялись, откуда Ленька знает такие подробности. Многим казалось, что «бесшумки» – это выдумка, а Ленька объяснил даже, из чего они сделаны.

Сашка еще рассказал, что до самого утра ездила санитарная машина и возила раненых в Мануйлово. Может быть, это были убитые. Всего увезли человек двадцать. Возили их в мануйловскую церковь, где немцы открыли полевой госпиталь.

В это время ребята увидели немецкую легковую машину. Она тяжело взобралась по круче от перевоза и остановилась около разбитого дома. Из нее вышел Виктор Николаевич с тростью в руке. На рукоятке трости была приделана кожаная петелька, и трость походила на плетку. Гердцев подошел к офицеру. Офицер что-то говорил, кивая забинтованной головой на разбитые дома, а Гердцев раздраженно бил себя тростью по голенищу. Потом он что-то сказал солдату, стоявшему у крыльца, и тот бегом припустился в соседний дом. Не прошло и минуты, как оттуда выскочил Алеха Круглов и заспешил к машине. Он поправлял на ходу картуз и застегивал пиджак на все пуговицы.

Слова Гердцева не долетали до ребят, но видно было по всему, что он взбешен и нещадно ругает Алеху, замахиваясь на него хлыстом. Круглое стоял как побитая собака, порываясь что-то сказать. Но Гердцев не хотел ничего слушать. Потом он отдал какое-то приказание, и Алеха тотчас же побежал по избам. После ребята узнали, что староста у всех выспрашивал, не видел ли кто в деревне посторонних, не появлялись ли партизаны или вообще кто-нибудь из незнакомых. Но все, как один, уверяли, что никого не видели, что сидят теперь они по домам, на улицу выходят редко. Это была правда: кроме Леньки, никто не видел молодого партизана-разведчика. Знали еще об этом закадычные Ленькины друзья, но они были немы как рыбы.