"Всегда летальный диагноз" - читать интересную книгу автора (Серегин Михаил Георгиевич)Глава 20Прошло несколько дней. Марина уже вышла на работу, да и мой отпуск неумолимо подходил к концу. Его остаток я решил посвятить своей давней мечте – навести в квартире идеальный порядок, чтобы потом уже никогда не нарушать его. Взялся я за это дело с жаром и составил на бумаге подробный план работы. Но тут мне сразу принялись мешать. Едва ли не ежедневно меня вызывали на допросы в прокуратуру как свидетеля и заставляли рассказывать по десять раз одно и то же. По-моему, следователи просто от души забавлялись, выслушивая подробности наших похождений. Доктор Заболоцкий выжил после аварии, и состояние его не вызывало опасения врачей. Однако дела его были плохи. Его обвиняли в убийстве Малиновской, и все улики были против него. Но и помимо этого убийства за ним числилось столько, что он мог угодить за решетку до конца своих дней. Грек тоже остался жив и, едва придя в себя, начал давать показания. Как выяснилось, он был весьма хорошо осведомлен о темных делишках Заболоцкого. Теперь, после смерти сестры, он не считал нужным что-то скрывать и вознамерился утопить ненавистного доктора. Для меня походы в прокуратуру были гораздо утомительнее, чем игра в сыщиков и гангстеров. Вскоре я впал в уныние и даже охладел к своей мечте. Единственное, на что меня хватило, – это привести в порядок одежду, которая основательно загрязнилась, пока я разыгрывал из себя ищейку. Роясь в карманах пиджака, я неожиданно наткнулся на клочок бумаги, на котором значилось несколько цифр. Мне не сразу удалось сообразить, чей это номер телефона. Однако, вспомнив, я просиял, и немедленно бросился звонить. Ответил мне недружелюбный и явно простуженный голос. Это, несомненно, был он – лохматый заносчивый художник. – Вы меня помните? – радостно воскликнул я. – Сентябрь, Петровский бульвар, девушка в синем пальто. Вы обещали продать мне картину! Помните? – Ни хрена не помню! – заявил художник. – Но вы выезжайте – я пока буду вспоминать! Далее он назвал адрес на Страстном бульваре и бесцеремонно отключился. Я даже не успел выяснить, как дорого он ценит свою работу. Сам я был в этом вопросе полным профаном, поэтому захватил с собой все, что у меня было, – около пятисот долларов. Через полчаса я уже звонил в дверь коммунальной квартиры в старом доме на Страстном бульваре. Наверное, еще полчаса мне пришлось выслушивать доносящиеся изнутри голоса, надсадный кашель и звуки передвигаемой мебели. Только после того, как я позвонил еще дважды, дверь наконец открылась. Художник был еще более лохмат, чем прежде, вдобавок он отпустил усы и бороду. Вся эта растительность вкупе с не менее лохматым необъятным свитером, болтавшимся на плечах художника, производила впечатление почти зверское. Нос у него был распухший и красный – в тон длинному шарфу, намотанному вокруг шеи в лечебных целях. Этот шарф, видимо, был у хозяина на все случаи жизни. – Вы к кому? – спросил он гнусаво. – Мы с вами говорили недавно по телефону, – напомнил я. – Я не думал, что вы придете, – сообщил художник. – Я пришел. А вы вспомнили? – Что вспомнил? – сказал художник. Он начинал уже меня злить. – Кто я такой – вспомнили? – А чего тут вспоминать? – неохотно сказал художник. – Вы тот солдафон, который доставал меня на Петровском бульваре… – Характеристика несколько однобокая, ну да ладно! – сказал я. – Значит, вы помните, о какой картине идет речь? – Ну, в принципе помню… – глядя в сторону, проговорил он. Все это время мы стояли в прихожей, заставленной рядами разномастной обуви. На стене поверх выцветших обоев висел велосипед. Попыток пригласить меня в комнату хозяин не предпринимал. Видимо, у него выработалась на меня стойкая отрицательная реакция. Но я сам был виноват – художников нужно хвалить. – Так, может, продадите? – сказал я, подобострастно улыбаясь. – Кого? Картину? – прогнусавил художник, упорно разыгрывая из себя недоумка. – Не понимаю, зачем она вам сдалась? – Хочу подарить своей девушке, – объяснил я. – А-а! – с облегчением протянул художник. – А я-то думаю, на фиг она вам? – Ну ладно! Давайте конкретнее, – предложил я. – Продаете картину? Художник задумчиво почесал под мышкой. – Можно и продать, – неуверенно сказал он. – Сколько дадите? – Я в ценах не разбираюсь! – решительно ответил я. – Называйте свою цену! Он исподлобья посмотрел на меня и хмуро сказал: – Может, сто долларов? Я готов был взбеситься, но усилием воли удерживал себя в руках. – Пусть будет сто долларов. Чтобы ускорить события, я сразу предъявил деньги. – Ее еще найти надо! – сурово произнес художник, зажимая купюру в кулаке. – Может, пройдете на кухню, посидите? В комнату не зову… – Он отвел глаза. – У меня там… – Я здесь подожду! – заявил я. Он ретировался и скрылся за дверью. Снова послышались приглушенные голоса, грохот мебели и кашель. Кашель был женский – наверное, художник заразил и свою подружку тоже. Возился он долго, но наконец появился, бережно держа в руках картину, уже завернутую в оберточную бумагу и перевязанную бечевкой. – А посмотреть? – забеспокоился я. – Да чего там смотреть! – поморщился художник. – Вы что, картин не видели, что ли? – Но позвольте! – сказал я. – А если это вообще не та? – Та, та! – успокоил художник. – Петровский бульвар, сентябрь, девушка в синем… – Ну смотрите! – предупредил я. – Если не та, принесу обратно! Художник пожал плечами. По-моему, ему не терпелось выставить меня из квартиры. Я распрощался и избавил его от своего общества. Домой я буквально летел, потому что мне не терпелось развернуть оберточную бумагу – до сих пор у меня не было уверенности, что лохматый не всучил мне кота в мешке. Видимо, предубеждение – весьма заразная болезнь. Я был настолько погружен в свои мысли, что ничего не замечал вокруг. Около станции метро меня окликнули несколько раз, прежде чем я сообразил, что обращаются именно ко мне. Остановившись, я покрутил головой и вдруг увидел пробивающегося ко мне через толпу Груздева. На нем был прежний плащ, однако вычищенный и выглаженный, и новая кожаная кепка. Но самое удивительное – он был трезв и выбрит. – Здравствуйте! – сказал он, неуверенно протягивая мне руку. – Если, конечно, вы не пошлете меня подальше… Я пожал его руку и заметил сочувственно: – Куда же это я должен вас послать, Николай Петрович? Откуда такое похоронное настроение? Груздев болезненно улыбнулся и пожал плечами: – Ну, так я вас подставил… Продал, другими словами… Извините! Я небрежно махнул рукой. – О чем разговор, Николай Петрович! Да сколько угодно! От меня, как говорится, не убудет… – Издеваетесь? – понимающим тоном произнес Груздев. – Что ж, я это заслужил… – Уверяю вас, я и не думал издеваться! В конце концов, я тоже виноват перед вами… Мы немного помолчали, а потом Груздев застенчиво сказал: – Я бросил пить… И, знаете, меня опять берут в клинику. С испытательным сроком. – Поздравляю! – сказал я. – Значит, клиника уцелела? – Доктор Миллер скончался, – печально проговорил Груздев. – Но доктор Маслов оказался весьма деловым человеком – он предложил коллективу выкупить клинику. Он уверен, что идея выигрышная, и намерен довести дело до конца! – Я рад за вас, – сказал я. – Дай вам бог удачи! Значит, Миллер отошел в мир иной? Я не знал… Груздев сделал трагическое лицо. – А вы знаете, что Малиновская погибла? – понизив голос, сообщил он. – Это ужасно! Я до сих пор не могу прийти в себя. Понимаете, это нельзя назвать любовью. Но ее красота действовала на меня магнетически. Если бы она приказала мне убить – я, наверное, убил бы, честное слово! – Теперь это все позади, – успокаивающе сказал я. – Но, понимаете, знать, что в твоей душе таится такая страшная бездна! – беспомощно произнес Груздев. – Она таится в каждой душе, – философски заметил я. – Главное, не открывать крышку, не так ли? Николай Петрович грустно рассмеялся. Мы еще немного помолчали, и я сказал: – Ну я, пожалуй, пойду… Удачи вам! – И вам удачи! – ответил Груздев, горячо пожимая мне руку. По-моему, мне удалось снять с его души тяжкий груз. Уже в лифте я начал распутывать бечевку на картине. Закрыв за собой дверь квартиры, я, не снимая плаща, прошел в комнату и развернул бумагу. В моей захламленной сумрачной комнате вдруг словно сверкнул луч чистого осеннего солнца и прорезалась прозрачная небесная синева. Мягкие звенящие краски сентября притягивали взгляд. Все остальное будто растворилось в танце золотых листьев, в бликах золотого церковного купола. Я почти почувствовал дыхание ветра, царившего на полотне, и почти услышал стук каблучков девушки в синем плаще, идущей мне навстречу по тихой улице. Лохматый художник оказался прав – моя громоздкая фигура была бы на картине абсолютно неуместной. В таком же виде она оставляла ощущение негромкого волшебства, которое не отпускало ни на минуту. И я не слишком удивился, когда в прихожей зазвенел звонок. Когда я открыл дверь, на пороге стояла Марина. – А я чувствовал, что ты придешь! – с улыбкой сказал я. |
||
|