"Брошен ввысь" - читать интересную книгу автора (Пухов Михаил)

МЫ

Стоим у окна рядом. За окном облака, поле, ветер. Чирикают воробьи. Все как настоящее. Спиной к нам на подоконнике умывается кошка. На воробьев не реагирует. Кошку не проведешь.

Вита рассказывает:

– Тебя заметили издалека. Решили, метеорит. Но ты летел слишком быстро. И траектории почти совпадали: точно на Альтаир. Тогда мы подумали, что это их зонд, возвращающийся от Солнца. Мы посоветовались с «Фениксом», и он послал катер на перехват. Взглянуть, что за зонд.

– Кто это «мы»?

– Электронная машина и я.

Женщина, компьютер и пришелец из прошлого. Бермудский треугольник XXV века.

– А кто такой Феникс?

– Наш дублер, автомат, он отстает на миллиард километров.

– Понимаю. А дальше?

– Катер затормозил, встретился с твоим аппаратом.

– Затормозил?

– Конечно. У нас же скорость гораздо больше.

Разумеется, они ведь летят к Альтаиру. Но когда мы были в рубке, звезды впереди выглядели обычно, без релятивистских искажений. И Солнце за кормой смотрелось нормально. Нормально для звезды.

Правда, преобразователь построить нетрудно. Такие задачи решались даже вчера, пять веков назад.

– На сколько больше?

– На порядок. Пятьдесят тысяч.

Пятьдесят тысяч. Как у Хемингуэя. Что-то не быстро. Но понятно. Сколько мы будем лететь на такой скорости?

– Потом катер пригнал к нам твой аппарат. Мы увидели, что это земной планетолет. Старый, разбитый. Даже не корабль, просто обломок.

– Расстроились?

– Да. Особенно машина. Но потом мы нашли тебя.

Она поворачивает лицо. Ее глаза. Нежность.

– Вита, скажи… Был я похож… на памятник?

– На памятник? Почему? Обычный замороженный человек. У нас сейчас все такие.

– Где?

– У нас на «Жар-птице». Все четыреста человек. Все, кроме дежурного.

– Четыреста?

– Да. Чему ты удивляешься? До цели пять парсеков. Дежурим по очереди, по три месяца.

– И сколько еще лететь?

– Пятьдесят лет. Мы прошли всего полпути. Я же показывала тебе Солнце.

Да, показывала. В рубке на, экране заднего вида. Звезда как звезда, ничего необычного. Но пока еще яркая, заметная.

– Скоро конец дежурства, – говорит Вита. – Увидишь, как это делается.

Становится вдруг печально. Даже тоскливо.

– Почему мы летим так медленно? Неужели быстрее нельзя?

– Можно, но незачем. Мы поселенцы. Вперед посланы автоматы-терраформисты. Они готовят планету. Хорошая планета создается десятилетиями.

Молчу. Мне нечего сказать. Об этом я ничего не знаю. Она продолжает:

– Человечество расселяется по Вселенной. Земли недостаточно. Луна, Венера, Марс – этого мало. Очень. Европа, Каллисто, другие спутники… Людей много, земли не хватает.

– Погоди. Ты говоришь – Марс, Венера?

– Да, сейчас там миллиарды человек. Но этого очень мало. У звезд подходящие планеты тоже редки. Приходится их перестраивать. Это работа терраформистов.

– Разве можно из плохой планеты сделать хорошую?

– Конечно. Например, Венера, Марс… Но на это уходят десятилетия. Особенно если установки не очень мощные. А какие еще пошлешь к звездам?..

Я молчу. Возразить нечего. Может меняться научно-технический уровень, но человеческая логика – это инвариант. Ее ничто не ломает. И не только логику – другие человеческие качества тоже.

– За автоматами летим мы, – продолжает Вита. – Собственно, наши корабли

– это катамаран, сдвоенный ковчег с подстраховкой. И мы не одни. По всей Галактике идет волна освоения. Во все концы летят такие же корабли, как наш. Тысячи кораблей.

Она умолкает. Я тоже молчу. Тысячи кораблей. Тысячи холодильников, заполненных человеческим мясом. Вдруг оно кому-нибудь понравится? Что знаем мы о Вселенной?..

– Скажи, Вита, а почему именно ты дежурила, когда вы догнали меня?

– Именно я?

Она смеется. Я ощущаю под рукой ее мягкую талию. Можно стоять так вечно.

– Я о другом. Почему это не был мужчина?

– Тебе приятней с мужчиной?

– Все-таки космонавтика – мужская профессия. Или теперь по-другому?

– Мы не космонавты. – Она перестает улыбаться. – Мы колонисты. Конечно, женщин у нас гораздо больше. Женщина нужнее. Не понимаешь?

– Нет.

– Ну, как тебе объяснить, – продолжает она. – Что в колонии главное. Главное – воспитание детей. В каждой женщине сидит мать. Материнство детям нужнее. Разве не так?..

– Так-то оно так…

– Не понимаешь. Ты думаешь, это как в стаде тюленей. Нет. Ты ошибаешься. Колония – это не только четыреста человек. Этого очень мало. Мы везем с собой все. Семена растений, зародыши животных… Ведь это космический корабль. Много в него не поместится. В основном зародыши.

– И дети?..

– Да, – говорит Вита. – Но ведь это единственный путь. Подумай, и ты поймешь, что единственный. И каждому из этих ребят нужна будет мать.

– А отец?

– Что может отец? Что нужно детям? Теплота, ласка. Не все мужчины на это способны. Да и не все женщины. Но в космос таких не берут.

Некоторое время молчим.

– Но ведь потребуется и мужская сила. Строить дома, бороться со стихиями, охранять вас от диких зверей…

– Это работа роботов. Их у нас тоже много.

– И тоже зародыши?

– Конечно. – Минуту она молчит. – Пойми, здесь нет ничего аморального. Просто ты из другой эпохи. При тебе женщины, вероятно, еще рожали.

– А теперь нет?

– Естественно, – говорит Вита. – Разве что больные, им это иногда надо. Но таких не пускают в космос.

Я молчу.

– Почему ты думаешь, что мать – только та, что рожает? Есть же вещи более важные. Моя мама меня не рожала, но я ее люблю так же, как ты свою.

– Пожалуй.

– Потом, как бы ты разместил в звездолете миллион человек? Ведь этого,

– она показывает на пейзаж за окном, – всего этого нет, ты же знаешь. Это только изображение, его можно выключить. В действительности у нас тесно.

Некоторое время молчим.

– Жизнь меняется, и это естественно. Понимаешь? Вот ты сказал, что космонавтика – мужская профессия. При тебе было так. Но сейчас она никакая – ни мужская, ни женская. У нас нет такой профессии. Понимаешь?

– Да.

– Почему вообще ты стал космонавтом? – спрашивает Вита. – Почему ты больше ничего не умеешь? В ваше время были ведь интересные специальности. Ты мог стать ученым, писателем, коллекционером…

– Мог бы. Но тогда мы бы не встретились.

– Правда. Я об этом не подумала.

– Отец у меня был писатель. Хотел, чтобы и я занялся этим. Но мне не хотелось становиться верфедрунгером.

– Что это значит?

– Это исландское слово. Оно означает «сын, который хуже своего отца».

– Он был великий писатель?

– Гениальный.

– Как его фамилия.

Я называю свою фамилию.

– Нет, не помню. Не обижайся: я не сильна в истории литературы.

Не обижаюсь. В истории литературы он, бесспорно, фигурирует. Мне почему-то весело.

– Зато я стал великим космонавтом.

– Да?

– Конечно. Из начала XXI века улетел к звездам. Знаешь еще хоть одного такого?..


Вита говорит:

– Скоро мне в морозилку. Дежурство кончается.

– А я?

– Как хочешь. Но учти – вернусь только через полвека, у цели. Ты будешь для меня староват.

– Пожалуй. Впрочем, могу подождать твою сменщицу. Иди, ложись в морозилку.

Она смеется. Она часто смеется. Очень люблю ее смех.


Вита знакомит меня с экипажем. По фотографиям. Я должен угадать, кто ее сменит.

Люди как люди. Смуглые все, как Вита, но в остальном те же. XXI век, XXV – ничто не меняется. Люди остаются людьми.

Наконец проблеск античной красоты. Классика.

– Она?

– Нет, – Вита смеется. У тебя хороший вкус. Это моя подруга. Ее зовут Юра…

Прекрасная девушка Юра. Впрочем, почему бы и нет? Если вдуматься – нормальное женское имя.

– …но она уже отдежурила.

Листаем фотографии дальше.

Шагаем по длинному коридору. Над одной из дверей мигает огонек. Входим внутрь.

Почти всю каюту занимает застекленный саркофаг. Там что-то лежит.

Ответ через пять веков: да, это похоже на памятник. А еще больше на восковую куклу мужского пола. С бородой и усами.

– Твоя новая возлюбленная, – смеется Вита. – Ее зовут Адам. Нравится?

– Уговорила. Где моя морозилка?

– Пусть сначала проснется он. Вообрази его лицо, когда он увидит тебя.

Это я хорошо представляю. Восковая статуя открывает глаза, отодвигает стеклянную крышку, смотрит на меня пустыми глазами и тянется костлявой, как у скелета рукой…

Не ко мне. К Вите.

Жутко. Посмотрим, как оно будет в действительности.


В действительности не так. Мы сидим в посту управления. Название сохранилось по традиции – отсюда никто ничем не управляет. Кораблями управляют из машинного отделения, как это называлось в начале XXI века. Там

– машина, говорящая по-человечески. На всех языках, даже по-древнеегипетски.

Это очень умная машина. Индивидуальность, но сейчас она спит. Чем умнее машина, тем ее психика ближе к нашей. А сон – психическое явление, не физиологическое.

Правда, у машин это происходит по-другому. Когда спит человек, он почти целиком отключается от действительности и почему-то видит сны. Никто не знает, что это такое.

Машины спят по-другому. Они могут замедлять свои мыслительные процессы. Если мы говорим, что машина производит, допустим, миллиард операций в секунду, это не значит, что она делает их ровно столько. Она может производить и миллиард, и миллион, и тысячу операций. Сто операций в секунду, десять, одну… Вот что такое сон машины.

И машина спит. Все корабли спят. Мы сидим в посту управления, одни среди звездного неба.

Одни на всю Вселенную.

Простая одежда ничего не скрывает, не прячет ее красоты. Ничего не скрывает и ничего не приукрашивает.

– Я тебе кажусь диким древним человеком, да?..

– Просто иногда глупым. У тебя не было детей?

– К счастью, нет.

– Почему к счастью?

– А вдруг ты бы оказалась моей пра-пра-пра-пра…

Смеемся оба.

Сзади чьи-то шаги. В дверях появляется он, уже не похожий на восковую куклу, проходит к нашим креслам, обнимает и целует Виту, а потом отодвигает ее от себя и спрашивает:

– Вита, где ты достала такого импозантного кабальеро?

Теперь путь один – в морозилку.


Хрупкий горный ручей – он начинается у веющих холодом ледников – он сливается с другими хрустальными струями – сливается с ними в одно – в один ревущий поток – стремительный, ворочающий камни – сдвигающий их собой – несущий в себе лавину…

Превращающийся в лавину…

Крупные глыбы громыхают все ближе, все ближе, все становится ближе, становится все темнее, все ближе их шум и их вой… И вот они выносятся из-за поворота – стая волков, горят их глаза и сверкают голодные зубы, это громадные звери, их поджарые торсы растянуты в пружине прыжка… Они проносятся мимо меня, превращаясь, но и там, куда мчится этот поток, я тоже стою… Поток их проносится мимо меня, как фата-моргана…

Сверхорганизм. Волчий поток, стая камней, лавина воды…

Они пронзают меня насквозь, как фантомы…

– Можете встать.

Сны уходят, но в этот раз все по-другому. Это новое пробуждение, не такое, как в прошлый раз. Нет ни ласковой ладони на лице, ни острого чувства тепла. Только птичий гам за окном и необыкновенная ясность мысли.

– Где я?

– Когда я?

Разумеется, я знаю, где нахожусь. Но где сейчас то место, в котором я нахожусь? Где та эпоха?

– Можете встать.

Это не магнитофон. Это голос электронной машины. Она, значит, не спит. Впрочем, все может быть. Наверняка известно одно – не спит ее голос…

Стеклянная крышка убрана. Встаю со стола, влезаю в шорты. Надоевший пейзаж за окном. Чирикают воробьи. Как бы все это выключить. Ни одного живого существа…

Как там Вита?

Бегу в коридор. Что она? Наши каюты, я знаю, рядом.

Сталкиваемся в коридоре.

Смеемся. Опять смеемся. Слишком часто смеемся (если не учитывать 50-летний разрыв). Все равно – не время ли плакать?

Пока – смеемся.