"Ярлык Великого Хана" - читать интересную книгу автора (Каратеев Михаил Дмитриевич)

Глава 55

Знаю дела твои. И вот, я открыл перед тобою дверь, и никто не может затворить ее. Св. Иоанн Богослов

Стояли уже жаркие дни июля, когда случилось наконец долгожданное событие. Однажды, в тихий безоблачный вечер, когда последние лучи заходящего солнца золотили верхушки тополей, Василий отправился на вечерний клев в свою любимую заводь, чуть ниже городка. Здесь, зеленым дождем свесив в воду свои гибкие ветви, стояло несколько старых, кряжистых ив; густые заросли камышей подступали вплотную к противоположному берегу Миаса, а слева в него впадала какая-то безымянная речка, сплошь заросшая водяными лилиями. Этот тихий уголок манил и завораживал путника своею благостной красотой, к тому же тут водились крупные стерляди, и часто здесь отдыхавший Василий вскоре пристрастился к ужению. Оно действовало на него успокаивающе, и за этим занятием он привык обдумывать предстоящие ему дела.

На этот раз, едва он расположился под деревьями в забросил удочки, как из города, нещадно колотя босыми пятками неоседланного коня, прискакал мальчишка-татарчонок и сказал, что от хана Чимтая прибыл гонец, который привез важные вести и хочет сообщить их самому князю. Взволнованный этим известием Василий тотчас возвратился в стойбище и еще издали увидел возле своего шатра молодого татарина, который держал в поводу покрытого пеной коня.

– Ты прислан ко мне от хана Чимтая? – спросил Василий, подходя к нему.

– Да, благородный князь,– кланяясь, ответил татарин. – Пресветлый хан Чимтай, да будет с ним благословение Аллаха, приказал спросить: здоров ли ты и здорова ли твоя высокодостоиная супруга, ханум Фейзула?

– Милостью великого Аллаха мы оба здоровы. Скажи, здоров ли отец мой, пресветлый хан Чимтай. здоровы ли его почтенная хатунь и дети?

– Все они здоровы, в Аллах не оставляет их своим покровительством, князь. Еще мой господин велел тебе передать: умер великий хан Золотой Орды, Узбек. Это случилось с ним еще весной, но сын его Джанибек никому не сообщил о смерти хана и держал это событие в тайне, потому что хотел сначала избавиться от двух своих старших братьев, чтобы престол достался ему. По его приказу убит в Сыгнаке хан Тинибек, а в Сарае-Бату хан Кидырбек. И теперь Джанибек объявлен великим ханом Золотой Орды.

– Слава Христу! – воскликнул Василий, обращаясь к стоявшему рядом Никите. – Хоть он и поубивал родных братьев, но все же это самый лучший из сыновей Узбека, и перед отцом своим он часто бывал заступником за русских.– Кончилось наше изгнание, Никитушка, наконец-то дождались мы этого светлого дня! А великий хан Мубарек-ходжа знает ли об этом? – спросил он у гонца.

– Знает, пресветлый князь. Мне было приказано сказать ему то же, что я сказал тебе. Я прискакал сюда прямо из ставки великого хана Мубарека-ходжи, да поднимется шатер его величия до самого неба.

– И как принял это известие великий хан? Великий хан очень обрадовался и сказал, что он больше не вернется в Чингиз-Туру и сейчас же двинется со своей ордой в Сыгнак, который теперь свободен.

– Еще какие новости ты привез? – спросил Василий. Важных новостей больше нет, пресветлый князь. Но перед моим отъездом позвала меня почтенная ханум Кудан-Кичик и повелела спросить: здоров ли ты, князь, и здорова ли сестра ее, благородная ханум Фейзула? И сказала, чтобы вы знали и порадовались вместе с ней: три месяца тому назад Аллах даровал ей и почтенному Туй-ходже-оглану сына, который родился здоровым, и назвали его Тохтамышем.

– Фейзула! – крикнул Василий жене, которая в шатре кормила ребенка. – У Кичик сын родился! И почти в одно время с нашим Ванюшкой. Да ты выходи скорее, есть великие новости!

В этот вечер в Новом Карачеве и в окружающих его стойбищах шло всеобщее ликование. На кострах жарились ягнята и кошта, рекою лился кумыс, а в шатрах у начальников и вино. Все веселились, пели и плясала под звуки бубнов в дудок, далеко за полночь. Не было воина, который не радовался бы смерти Узбека и Тинибека и тому, что орда снова перейдет теперь в привычные южные степи, где почти всегда светит яркое солнце, а зима коротка и не так сурова, как здесь.

Еще более радостное настроение царило в шатре у князя. Василий и Никита только и говорили о скором возвращении в родные места; их радостью радовалась и Фейзула. Обсудив все, они пришли к тому, что послезавтра, на рассвете, Василий, с двумя десятками нукеров, поскачет в Сарай, добывать ярлык у нового хана. Семью он оставлял на попечение Никиты, который, с волнами и обозом, должен был идти в улус хана Чимтая и там ожидать Василия, если к тому времени он не будет уже там. А затем, оттуда, сколь можно скорее – на родину!

Следующий день был посвящен сборам в дорогу и хозяйственным делам. Василий отдал нужные распоряжения надсмотрщикам за табунами и стадами, пояснив, что теперь они снова переходят в ведение хана Чимтая, от которого получат дальнейшие указания. Позаботился он и о людях, оставшихся в городке. Таковых было немного: тысяча воинов Мубарека-ходжи должна была идти с Никитой на юг, здесь же пока оставалось пять сотен, присланных Чимтаем, да пастухи. Запасов, необходимых для новой зимовки, у них было вдоволь.

К полудню все это было приведено в ясность, приказания отданы, сборы закончены и дел больше не оставалось. Плотно пообедав и разомлев от жары, по обычаю, все разбрелись по шатрам и погрузились в сон.

Василий проснулся часа в четыре. Было жарко, вокруг стояла сонная тишина, но спать ому больше не хотелось. Пролежав неподвижно несколько минут, он поднялся и окинул взглядом шатер. В нем все спали. Бесшумно подойдя к колыбели, Василий отогнал мух от малютки сына, поправил над ним кисейный полог, затем с минуту полюбовался улыбающейся во сне женой и, никого не будя, тихо вышел наружу. Ему хотелось побыть одному и без помехи обдумать все связанное с внезапным поворотом его судьбы, а главное – предстоящий разговор с ханом Джанибеком, от которого теперь зависело все дальнейшее.

Обойдя городок и мысленно прощаясь со знакомыми, обжитыми им местами, он медленно побрел вниз по берегу Миаса, почти безотчетно направившись к своей излюбленной заводи, где так хорошо было думать. Дойдя до нее, он сел у самой воды и оглянулся вокруг.

Знойный, напоенный запахами степи день клонился к вечеру. Залитая солнцем поверхность реки застыла в тихом, серебряном сне. Сидя на изумрудных листьях кувшинки, блаженно щурились на солнце разомлевшие лягушки, не плескалась рыба, и только лишь воздух еле приметно зыбился струйками летнего марена, да старые, столько всего повидавшие ивы лениво струили в воду свои зеленые слезы.

Все вокруг было безмолвно и неподвижно, казалось, остановилось время и миг превращается в вечность… Зачарованный покоем и погруженный в свои думы, Василий долго сидел, опершись спиною о ствол столетней ивы. Он не слышал, как на том берегу тихо раздвинулись камыши. Похоронным плачем пропела над рекой каленая стрела и вонзилась ему в самую грудь.

Он тихо охнул и боком сполз на землю, но сейчас же поднялся и сделал несколько спотыкающихся, неверных шагов по направлению к стойбищу. И снова упал. Сознание его мутилось, но мысль о том, что он умрет здесь, почти рядом с теми, кого любил, даже не взглянув на них в последний раз, – придала ему силы. Превозмогая нечеловеческую боль, он вырвал из раны стрелу, и сейчас же кровь хлынула на траву алым потоком. Зажимая рану рукой, он попытался встать и идти, но сил больше не было, и он понял, что для него все кончено…

Через полчаса Никита нашел его здесь, истекающим кровью. Сознание еще не покинуло Василия, но жизнь его угасала.

– Василей Пантелеич! Князь мой светлый! Кто это тебя? – страшным голосом воскликнул потрясенный Никита, опускаясь перед умирающим на колени.

– Это Хисар, – тихо, но внятно промолвил Василий, закрывал глаза.

Быстро намочив в воде платок, Никита заткнул им рану в груди князя и, подхватив его, как ребенка, на руки, бегом устремился к городку. Но не сделал он и сотни шагов, как Василий открыл глаза и, собрав оставшиеся силы, сказал прерывающимся голосом:

– Поздно… Все одно не донесешь… Положи меня на землю и слушай…

Бережно положив князя на траву, Никита склонился головой к самому его лицу, чтобы не упустить ни звука. Могучее тело его била мелкая, неуемная дрожь, глаза застилали слезы.

– Никита, брат мой милый,– услышал он голос, тихий, как шелест стенного ковыля. – Не привел Господь, не судьба, значит… Жене скажи… солнышко…

Шепот умирающего оборвался, глаза закрылись. Думая, что все кончено, Никита страшно вскрикнул и схватил его за руку. Этот крик на мгновение возвратил Василия к жизни. Он снова открыл глаза и сказал, голосом более внятным: Сына не оставь… Тебе поручаю. Хоть будет татарином, но сделай его… человеком.

– Клянусь тебе крестом святым, князь мой: пока жив, его не покину! И убивцу твоему отомщу!

Лишь еле ощутимое пожатие коченеющей руки показало Никите, что князь его услышал.

Подождав с минуту, Никита прильнул ухом к его груди. Сердце Василия уже не билось.