"Солдат удачи" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 21

Когда Дарт очутился на поверхности, зеленое время было на исходе. Небеса по-прежнему радовали глаз голубизной, но вдали, над морем, клубились полупрозрачные облака, предвестник ночных дождей, и тяжесть ощутимо возросла – сейчас он весил почти столько же, сколько на Анхабе или Земле. Его вытаскивали Глинт и Птоз; Джеб, как всегда, суетился, давал советы и спорил с приятелями.

– Целый, фря! – завопил он, едва Дарт вылез из ямы. – Целый, чтоб мне уснуть под деревом смерти! С руками и с ногами, и голова вроде бы на месте… А вот где зерна? Где добыча, спрашиваю?

– Нет там зерен, – буркнул Дарт, озираясь. – Ничего там нет!

Тьяни с Шепчущим Дождем сидели неподвижно, похожие на отчеканенных из серебра идолов с изломанными конечностями; Нерис, Ренхо и пограничники, столпившиеся по другую сторону колодца, жевали плоды и прикладывались к флягам, подчеркнуто не обращая внимания на лысых жаб. Но, кажется, ни та, ни другая сторона не собиралась затевать побоище – во всяком случае, до результатов первой разведки.

– Нет зерен? – Брови Джеба полезли вверх, Птоз хмуро насупился, а по отекшему лицу Глинта скользнула недоуменная улыбка. – Как нет? Разве такое бывает?

– Не бывает, – подтвердил Глинт. – Били молнии – есть дыра. Есть дыра – должны быть зерна. Есть зерна – будут бхо.

– Спустись и проверь, толстяк, – огрызнулся Дарт, глядя, как Нерис и Ренхо с группой воинов поспешно направляются к нему. Он снял оружие и принялся стаскивать скафандр, бросая отрывистые фразы: – Ничего там нет, братцы. Ничего! Ни туманов, ни огненных бичей, ни зерен. Есть камера – пустая, с колодцем в полу… Колодец недлинный, раз в пять поменьше верхнего. Под ним – огромная пещера… Гигантская! Сотня гор с побережья влезет! Но тоже пустая, лишь стены светятся. Спустись в нижний колодец и смотри, коль есть охота.

Подскочила Нерис, ощупала его руки и плечи, будто боялась, не прожгло ли их ядовитым дождем. Воины тихо переговаривались, подходили к колодцу, заглядывали вниз, качали головами. Ренхо, услышав, что в подземелье пустота, страдальчески скривился.

– Ничего! Как же так – ничего? Выходит, до нас обчистили? В древние времена?

– Точно! Обчистили, чтоб мне уснуть под деревом смерти! – Джеб хлопнул себя ладонями по бокам.

Свернув скафандр, Дарт протянул его вместе со шлемом ближайшему из стражей; тот, принимая груз, почтительно склонился. Мягкие ладони Нерис гладили его волосы – словно птица касалась крыльями.

– Не было там ни единого роо… ни рами, ни других… Эта пещера – не хранилище, что-то иное.

– А что? – Птоз выпучил глаза.

– Не знаю. Может, какая-то тварь там жила, да сгорела, когда ударили молнии. На стенках – слизь… – Сняв обруч визора, Дарт сунул его Джебу. – Ты самый легкий – полезай, взгляни. Света там хватает, обойдешься без факелов.

– И полезу, фря! – Щуплый маргар напялил обруч. – Ежели без дождиков и бичей, так почему не слазить?

– Бхо, – прохрипел Глинт. – Бхо там остался. Этот, шестилапый… – Он не тронет. Спит!

Голема Дарт оставил в нише, перед таинственной завесой. По габаритам выемка вполне подходила, будто сделали ее как раз на тот случай, чтобы украсить шестилапым изваянием. Инструкции помощнику были даны такие: не беспокоить посетителей, но к нише никого не подпускать.

Нерис молчала, а Ренхо все еще морщился и с унылым видом дергал головой в оперенном шлеме-раковине.

– Вот и закончилось балата… Пусто! Ничего! А мы сотню без малого воинов положили… – Хорошо хоть, не пять тысяч, – отозвался Дарт, вспомнив о несчастных даннитах, и, повернувшись к Джебу, придержал его за ремень. – Ты погоди спускаться, братец. Сейчас поищем тебе компаньона.

Он зашагал к тьяни, невозмутимо следившим за суматохой. Может быть, она представлялась им непонятной; может быть, они погрузились в дремоту, в подобие полусна – пару крайних глаз затягивали беловатые веки, средний был прищурен, тело наклонено вперед, а ноги подогнуты так, словно их перебили, и не в одном месте. Казалось, тьяни не нуждаются ни в еде, ни в питье и могут сохранять свою невероятную позу как минимум сутки, а то и целый месяц.

Дарт опустился на землю перед Шепчущим. Торс вождя тьяни был выпрямлен, и три темных глаза широко раскрыты. Глаза – не такие, как у людей, без радужины и зрачков, не овального, а щелевидного разреза.

– Я побывал внизу, – произнес Дарт на фунги, тщательно выговаривая слова. – Там нет ни зерен, ни ловушек. Только две пещеры друг над другом: верхняя – маленькая и круглая, как погребальный орех, а нижняя так велика, что не хватит веревок, чтоб опуститься на дно. Но у меня есть пластинка, которая делает далекое близким, и я осмотрел большую пещеру. В ней ничего нет.

Лицо Шепчущего осталось равнодушным, безгубый рот был плотно сомкнут. Мнилось, что эта новость его не обрадовала, но и не огорчила.

Дарт всмотрелся в его глаза, затопленные от края до края мраком.

– Мне очень жаль, старейший среди старейших. Если бы я мог, то отыскал бы зерно бхо-радости для тьяни, а шира б его пробудила. Но в этой пещере одна пустота.

Снова ни звука в ответ – если не считать, что все тьяни одновременно выпрямились и сидели теперь с распахнутыми глазами. Дарт мог поклясться, что старый вождь не подавал им никакого сигнала; видимо, это была инстинктивная реакция внимания.

– Я хочу, чтобы один из твоих молодых родичей спустился в колодец вместе с моим помощником, вон с тем маленьким маргаром, – он показал рукой на Джеба. – В подземелье нет опасности. Пусть спустится, посмотрит и расскажет тебе, что увидел.

Странные белесые веки Шепчущего медленно сомкнулись и разошлись.

– Зачем?

– Что – зачем?

– Ты, Убивающий Длинным Ножом, сказал, что внизу – одна пустота. Зачем спускаться?

– Для проверки. Будешь знать, что я тебе не лгу. Ты ведь сам говорил, что рами способны вас обмануть.

– Синее время… – Шепчущий совсем человеческим жестом провел по лицу ладонью и повторил: – Синее время. Забываешь слова, которые знал, потом вспоминаешь… Тьяни говорят, что видят, рами – что хотят, и называют это обманом. Теперь я вспомнил. Я не думаю, что ты обманываешь, но мой клан и другие кланы скажут: увиденное рами – ложь, увиденное Шепчущим Дождем – правда. Я пойду сам.

Быстрым, почти неуловимым движением он поднялся на ноги и что-то произнес, не повернув головы к своему эскорту. Глаза тьяни вновь затянулись молочной пеленой.

Дарт тоже вскочил.

– Нужно висеть на веревке, пока тебя и моего помощника не спустят в первый колодец, а затем – во второй. И нужно висеть, пока не поднимут… Ты сам сказал: твое время – синее. Тут десять твоих родичей, все – молодые. Пошли одного из них.

Средний глаз Шепчущего уставился на Дарта, длинные руки переплелись немыслимым узлом – видимо, это был жест отрицания.

– Я пойду. Ты не понимаешь. Те, что пришли со мной, – в красном времени и знают мало слов. Видят, но не могут рассказать. Рассказывают те, кто достиг желтого, а лучше – зеленого времени. Или синего, если не забывают слов. Я их еще не забыл и не потерял силу. – Шепчущий выпрямился; руки его теперь лежали на изукрашенном перламутром поясе. – Тьяни живут не так, как рами, и не так уходят к Элейхо. Рами в синем времени слаб, тьяни по-прежнему силен. Силен, крепок, но вдруг падает и уходит. Быстро уходит, легко. У рами не так. Я не хотел бы стать рами.

– Suum cuigie, – пробормотал Дарт на древнем земном языке и повторил на фунги: – Каждому свое. Вам дарована легкая смерть, а рами – иные блага, и среди них – способность чувствовать горе и радость. Идем, старейший! Близится синее время.

Он повернулся и зашагал к колодцу.

Тучи, затмив солнце, сгустились, и начал накрапывать дождь, когда Джеб и Шепчущий вылезли из подземелья. Дождь, как всегда, подкрадывался исподволь, незаметно – еще не струи, падавшие с небес, а мелкая водяная пыль, висевшая в воздухе. Она обволакивала людей и тьяни, заставляла блестеть чешуйчатые тела и шлемы из раковин, холодила разгоряченную дневным зноем кожу, мешалась с потом на лице Птоза, стекала тонкими струйками по щекам. Птоз, не доверяя никому, крутил деревянную рукоять, опуская, а затем, после троекратного рывка веревки – поднимая приятеля со старым тьяни. Стражи, обступившие колодец, молчали; их было теперь человек шестьдесят, и все новые люди, свободные от дежурства, подтягивались из лагеря. Нерис тоже была тиха и непривычно молчалива, лишь прижималась к Дарту плечом и время от времени, привстав на носках, заглядывала в темный колодец. Сейчас, в период сгущавшихся сумерек, тьма там казалась особенно непроницаемой.

Перебравшись через барьер из оплавленного камня, обрамлявший колодец, Шепчущий на мгновение замер, потом сделал знакомое движение руками – вытянул их, соединил перед грудью и изогнул так, что получилась идеальная окружность. Лицо его выглядело бесстрастным, но Дарт заметил, что нижняя челюсть мелко подрагивает.

– Ты прав, Убивающий Длинным Ножом. – Голос старого тьяни был по-прежнему сух и резок. – Там две пещеры, маленькая и большая. Очень большая! Когда глядишь на нее с высоты, затмевается разум и забываются все слова… Но я глядел – через пластину, которая делает далекое близким. Глядел, но не увидел ничего. – Он бросил взгляд на своих соплеменников, и те вскочили, словно подброшенные невидимыми пружинами. – Ты нас не обманул, маргар. Такова воля Предвечного. Теперь мы уходим.

Глядя на цепочку фигур, быстро спускавшихся по склону, Дарт подумал: вот разум, что лежит по ту сторону добра и зла. Серые ангелы, что убивают без жестокости, мучают без злобы и совершают благо не ради сострадания, а лишь по велению целесообразности. Как сочетается это с верой в Предвечного? Или он принимает за веру знание? Может быть, он ошибался, думая, что Элейхо – бог, которому поклоняются все обитатели Диска? Такое мнение было б понятным и простительным – ведь на Земле вера и бог нераздельны, как палец и ладонь, а на безбожном Анхабе не признается ни первое, ни второе. По этой причине его представления о религии зиждились все же на земном опыте, а вклад Анхаба заключался в том, что вера его была разрушена и уступила место скептицизму.

Но вот он повстречал существ, чей скептицизм был безмерен и равен их бесстрастности, созданий без эмоций и непохожих на людей, как походили рами. Внешнее сходство уже не могло обмануть и сделаться источником ошибки, диктуемой земными аналогиями; теперь, задним числом, он признавал, что сказанное Нерис о Предвечном могло быть не фантазией ума, а настоящей реальностью.

Но если Элейхо не бог, то что же такое? Могущественный призрак, что затаился в глубинах планетоида? Или бессмертное существо с фераловой плотью и каменной кожей, создание Темных? Почему бы и нет! Если они сотворили амеб размером в лье, стреляющих плазмой, и этот гигантский планетоид, то им по силам и другое – сделать Диск живым. Не только живым, но разумным, определяющим судьбы его обитателей, а также незваных гостей, свалившихся из космоса… Эта догадка объясняла многое – и убеждение роо в том, что их божество – реальность, и странные таланты шир, и феномен всепланетной связи, осуществляемой деревьями, и пробуждение воспоминаний. «Мон дьен! Вот это монстр!.. – подумал Дарт и ужаснулся. – Сотни миллионов кубических лье мыслящей плоти! Страшно представить, на что способно такое существо!»

Может быть, Диск был вовсе не планетоидом, не космической станцией, а машиной? Гигантским устройством, созданным древней расой, чтобы Уйти? Может быть, ферал действительно являлся живой субстанцией, подобной той, что хранила искусственный разум Голема? Может быть, как утверждала Констанция, ферал как-то влиял на ментальные барьеры, ослабляя их незаметно и безболезненно, исцеляя память? Об этом Дарт мог лишь гадать, но твердо был уверен: видение, которое было послано ему в момент контакта со стеной, нельзя считать случайным. Монстр или призрак, таившийся в глубинах Диска, словно приглашал его к себе, а перед встречей пожелал, чтоб вспомнилось именно это – их последний разговор с Констанцией на Галерее Слез, попытка восстановить его память и ее объяснения… Все, что она говорила о галактике мозга, о ментальных пространствах, каналах и преградах… Все, что пыталась сказать ему Нерис – пусть иначе, другими словами, но, кажется, о том же…

– Ты смотришь в спины лысых жаб, будто намерен пронзить их копьями, – голос Нерис вернул его к реальности. – Идем, Дважды Рожденный! Они ушли, хвала Предвечному! Ушли, и копьем их теперь не достанешь. Разве что твоей молнией, – она положила руку на дисперсор, свисавший у Дарта с пояса.

Он помотал головой, чувствуя, как струйки дождя, срываясь с влажных волос, текут по груди и спине.

– Я не собираюсь в них стрелять, маленькая шира. Я только смотрел на них и думал: вот они уходят и уносят свои тайны… А я любопытен, мон шер ами! Мне хочется выведать их секреты, и я сожалею о том, что встретились мы врагами, а не друзьями.

– Маргар не станет другом жабе, – мрачно заметила Нерис и потянула его за собой.

Ренхо и воины направились в лагерь и уже огибали скалу с тремя вершинами. Дарт заметил, что трое маргаров шагают без груза, а их мешки покачиваются на спинах стражей. То был бесспорный признак уважения; видно, их судьба менялась, как изменяется руда в плавильной печи, становясь железом.

Они с Нерис медленно шли за толпой. Дождь усилился, камни осыпи скользили и шуршали под ногами, острия скалы-трезубца маячили где-то в облаках, в недосягаемой вышине. Золотистые волосы ширы намокли и потемнели, глаза прятались за веерами влажных ресниц, но раят на виске, омытый небесной росой, светился и сиял, как маленькая звездочка. В наступившем полумраке Дарт не мог разглядеть, плачет ли она или по ее щекам ползут дождевые капли.

– Что ты будешь делать? Куда направишься теперь? – спросил он.

Нерис повела плечами.

– Может быть, отправлюсь в Трехградье. Может быть, останусь в Долинах на несколько циклов… Останусь и встречусь с кем-нибудь, кто подарит мне жизнь. Пора, уже пора… Дар ширы не должен исчезнуть, и мой отец шир-до сказал, что найдет мне мужчину. Красивого юного рами, у которого сердце с нужной стороны.

– Нарата мудр, – согласился Дарт. – Конечно, тебе нужен рами, а не чужак-бродяга вроде меня. К тому же я не очень красив и совсем не юн.

– Это неважно. Я бы осталась с тобой, маргар, если бы ты захотел, и если б твое желание было искренним. Но твои мысли… в них, в твоих думах, другая женщина… Я видела ее, видела много раз – даже тогда, когда ты меня обнимал. Это предостережение Элейхо… знак, что ты должен вернуться к ней. В тот мир, который явился мне в последнем сновидении.

– Пока что я вернулся к тебе. Вылез из дыры, и вот я здесь, а не в тех непонятных краях, где высятся сверкающие горы и ползают жуки в блестящих панцирях. Возможно, я попаду в тот мир, но не сейчас. Когда-нибудь, еще не скоро.

– Скоро, – раздалось в ответ. – Вещие сны не обманывают, маргар.

В молчании миновав скалу, они направились к деревьям. В лагере уже жгли под навесами костры, ели, кормили раненых, и дым, прибитый струями дождя к земле, тянулся над травой и мхами, усердно ткал причудливую паутину, словно ее вывязывали невидимые руки валансьенских кружевниц. Пахло печеными плодами, медом, ореховым молоком, и Дарт, вдохнув эти запахи, вдруг понял, что проголодался. Еще ему хотелось вина – не медового напитка и не даннитского тьо, а настоящего вина из лоз, взращенных в Божанси, Анжу или Шампани. Он ощутил его вкус на губах, вздохнул и подумал, что память бывает сладкой, как первый поцелуй, и кислой, как последнее причастие. А временами даже отдает горечью отравы – как вскрик той женщины, казненной под Армантьером… Но в приходивших на ум событиях и случаях, радостных или печальных, это была его память, и он полагал, что лучше напиться из всех источников, чем не иметь ничего и погибать от жажды.

Нерис, стиснув его запястье, повернула к кострам и разбитому под навесом шатру, но Дарт обхватил ее плечи и, прижавшись щекой к ее щеке, заставил ширу остановиться. Обнявшись, они замерли под деревом, не видимые никому в теплом и влажном сумраке; шелестел дождь, корявые ветви тянулись над ними, а одна, то ли сломленная, то ли надрубленная топором, поскрипывала протяжно и жалобно.

– Я тебя не забуду, маленькая шира, – шепнул Дарт. – Клянусь Христовыми ранами, не позабуду! Та женщина… та, к которой я хочу вернуться… она волшебница… Она умеет видеть мои воспоминания… совсем как ты… не только видеть, но может оживить их, принять твой облик, напомнить о тебе… и примет, едва я о том подумаю… это ей совсем не трудно, поверь…

Он шептал и шептал, забыв в мгновение надвигавшейся разлуки, что память о Нерис сохранится лишь на мнемонических лентах – ведь все, что он видел, слышал и пережил здесь, принадлежало не ему, а Ищущим. Все забудется под ментоскопом, исчезнет в разинутой жадной пасти, уйдет в погашение долгов: и эти беззвездные небеса, и барабанящий по листьям дождь, и теплый влажный ветер, и губы прильнувшей к нему женщины…

Но сейчас он об этом не думал.

– И еще… я хочу, чтоб ты знала… там, внизу, в подземелье, что-то есть… что-то необъяснимое, непонятное… не зерна бхо, другое…

Он почувствовал, как Нерис напряглась в его объятиях.

– Во имя Предвечного! Не зерна? Но что же еще там может быть?

– Селектирующий фильтр. – Дарт произнес это на анхабском и тут же поправился: – Стена. Завеса, похожая на каменную стену, – в нише, в верхней пещере. Только живое может ее преодолеть, понимаешь? Нельзя пройти ее в одежде, с оружием или с палкой в руках… И за ней что-то есть… какая-то обширная полость… пустота…

Глаза Нерис изумленно расширились, блеснули в полумраке. Откинув голову, она поглядела Дарту в лицо, коснулась тонкими пальцами губ, промолвила:

– Ты… ты видел эту полость?

– Нет. Я только вытянул руку… И мне показалось, будто я стою у дерева туи и вспоминаю, но не о том, что мне хотелось бы. Нет, не так, мон дьен! Может быть, именно это я и хотел вспомнить… Не знаю. Не уверен.

– Случается, Элейхо посылает видения наяву. Да, случается… – с задумчивым видом протянула Нерис. – Мать рассказывала мне… Впрочем, неважно! – Встряхнув мокрыми волосами, она погладила Дарта по щеке. – Как ты думаешь, что там? В этой полости, за стеной, что пропускает только живое?

– Наверное, там шахта. Глубокий колодец, ведущий к изнанке вашего мира… Или к чему-то другому, что находится в недрах, под скалами и землей. Я…

Он смолк, но Нерис тут же подхватила:

– Ты хочешь это узнать?

– Я должен узнать. Когда мы встретились, ты назвала меня маргаром, и это правильно. Я – маргар, только ищу не волшебные зерна, а позабытые тайны. Ищу для тех, кто даровал мне вторую жизнь, для своих владык, существ могучих и беспомощных.

– Беспомощные и могучие… Разве так бывает?

– Бывает, маленькая шира. Они могучи, ибо в их руках знание, и они беспомощны, ибо не могут его использовать. Им нужны другие люди, из разных миров, чтобы летать к далеким солнцам и искать. Такие, как я. Маргары, солдаты удачи.

– Ты думаешь, здесь тебе повезло?

– Еще не знаю. Может быть. Проверю.

Он говорил отрывисто и глухо, потом, вспомнив о Големе, произнес:

– К завесе нельзя подойти, пока ее охраняет мой бхо. Но если ты когда-нибудь захочешь… если решишь, что это нужно знать… Словом, я прикажу ему, чтоб он тебя пропустил.

Но Нерис покачала головой.

– Нет. Если там, за стеной, что-то важное, Предвечный скажет мне об этом. Мне или другой шире, из не рожденного пока что мной потомства… Дарует вещий сон и повелит: идите, время ваше наступило! И мы пойдем. Но не сейчас… Сейчас он посылает мне совсем другие сны.

Она потянула Дарта к шатру, кострам и людям, но вдруг замерла и прошептала, щекоча ему ухо теплым дыханием:

– Та женщина… та, к которой ты хочешь вернуться… она из твоих владык? Из тех, могучих и беспомощных?

Дарт ответил утвердительным кивком.

– И она такая же, как ты? Сердце – здесь, – ладонь Нерис легла на левую грудь, – и Элейхо позволит тебе одарить ее жизнью?

Он молчал, вспоминая Галерею Слез, лицо Констанции, ее улыбку и слова; потом усмехнулся и негромко произнес:

– Она сказала: все, что ей нужно, – согреться на солнце и чтобы я был рядом… Может быть, это означает – подари мне жизнь? Я не знаю, но я надеюсь…

Как всегда, он проснулся задолго до красного времени и лежал, всматриваясь в туго натянутую ткань шатра, слушая дыхание Нерис, сонное попискивание Броката и редкий стук срывавшихся с деревьев капель. Мягкий свет лишайника озарял палатку, и смутные тени ветвей, будто танцуя, скользили по куполу, то сливаясь в большие причудливые пятна, то распадаясь на пучки корявых щупальцев. Этот беззвучный балет подчинялся всхлипам и порывам ветра.

Дарт осторожно сел, потянулся к шпаге, снял ее с оружейного пояса и опустил на спальный коврик рядом с Нерис. Что еще он мог оставить ей? Какую память о себе? Все, что у него имелось, – мертвые и непонятные предметы, сделанные на Анхабе… Там изготовили и шпагу, но все же она напоминала о Земле, хранила тепло его рук и была, конечно, самым дорогим подарком. Не слишком подходящим для женщины, но, если не считать воспоминаний, ничего другого он подарить не мог.

Выбравшись из палатки, Дарт натянул скафандр и постоял недолгое время, прислушиваясь и озираясь. В лагере царила тишина; костры угасли, утомленные люди спали, и в серой пелене дождя нигде не светились факелы и не поблескивали шлемы. Видимо, Ренхо и Храс решили не выставлять часовых, раз нет опасности от тьяни.

Он посмотрел на шатер с чуть просвечивающим пологом, вздохнул и перекрестил его широким взмахом руки. Прощай, маленькая шира! Да будет с тобой милость Предвечного!

Прочь из лагеря… От дерева к дереву, от ствола к стволу – и к обрыву; потом – к скале, темнеющей сгустком мрака на фоне фиолетовых небес… Щебень поскрипывал под ногами, дождь барабанил по спине, и слева, у пояса, словно чего-то не хватало. Шпага, вспомнил он и включил фонарь; яркое световое пятно помчалось впереди, запрыгало по каменным глыбам, по трещиноватой поверхности утеса и стеблям синего лишайника, потом нырнуло в засыпанную пеплом впадину. След из ребристых отпечатков башмаков протянулся от края впадины к темному зеву шахты. Ясный след, заметный; в этом мире его не спутаешь ни с чем.

– Бон вояж, – пробормотал Дарт, заглядывая в колодец. Тут не было никого, кто пожелал бы ему счастливого странствия, а счастье наверняка пригодится. Чтоб не погибнуть от голода, не утонуть, не задохнуться, не сгореть… Мало ли какая напасть может приключиться с человеком, когда он наг и бос и не имеет под рукой доброго клинка…

Он коснулся манжеты, включив двигатель, взмыл вверх на мерцающем оранжевом столбе, завис над черным круглым отверстием и начал медленно, плавно опускаться в дыру. Пальцы привычно шевелились, управляя полетом: скорость зависела от напряжения мышц, курс задавал указательный палец, ладонь, повернутая книзу, означала остановку. Персональное устройство, годившееся лишь для тех, кто обладал руками, ладонями, пальцами, а этим, по утверждению Джаннаха, могли похвастать не все анхабские разведчики. Дарт никогда не встречался с ними – их, как и баларов, было немного, – но видел кое-кого в мнемонических записях и знал, что других землян в этой компании нет. А если так, зачем встречаться? Тем более что среди них попадались весьма странные субъекты, похожие на бронированных черепах или огромных двухголовых птиц. Визг, шипение и клекот птиц были невыносимы для человеческого слуха, а черепахи дышали метаном и вовсе не умели говорить.

Сферическую полость внизу заливали потоки света: Голем в знак приветствия включил прожекторы. Он находился в той же позиции, в треугольной нише, и от него ощутимо веяло энергией и силой: ни дать ни взять, джинн из арабских сказок, стерегущий пещеру сокровищ. Со сказками и прочими светскими книгами, приятными уму и сердцу, Дарт познакомился на Анхабе, а на Земле, как помнилось, склонности к чтению книг не имел, начав и закончив этот процесс потрепанным катехизисом. Однако дни и ночи в Камелоте были такими долгими… И одинокими, хотя и не всегда.

Он расстегнул крепления шлема, снял его, затем стащил скафандр и башмаки. Голем уставился на него мерцающими желтыми глазами, но не произнес ни слова: способность удивляться была ему чуждой, и всякое действие хозяина, даже самое странное и необычное, он воспринимал как факт, не подлежащий обсуждению.

Пояс с кинжалом и дисперсором, обруч визора, комбинезон, перчатки… Теперь Дарт был наг, как праотец Адам в первый день творения. Камень пола холодил подошвы, и сильная дрожь вдруг сотрясла его; он посмотрел на свои руки и невесело усмехнулся. Руки были пусты. Как вырезать пробу ферала? Отковыривать пальцами? Грызть зубами?

Но эта проблема была из тех, какие решаются на месте, при изучении конкретных обстоятельств. Может быть, ферал похож на глину, или мягок, как лебяжий пух, или настолько тверд, что его не разрежешь ни кинжалом, ни лучом дисперсора… А может, дело не в ферале; может, он вовсе не вместилище Элейхо, а вспомогательный инструмент, и сам по себе ничего не значит. Стоит ли гадать? «Не стоит, когда разгадка рядом», – решил Дарт и подступился к нише.

– Слушай, мон гар, и запоминай. – Эта фраза была стандартной командой записи; все, что он скажет, теперь сохранится в памяти Голема как послание системному кораблю, разведчику и его балару. Голем мог связаться с кораблем на расстоянии миллионов лье, в точке выхода из Инферно, и транслировать не только речь, но и визуальные картины. При этой мысли Дарт ухмыльнулся. Прибывший на выручку увидит его нагишом, без оружия и скафандра, в мрачной пещере с обгоревшими стенами – и что подумает? Это не поддавалось воображению – тем более если за ним пришлют черепаху или визгливую птицу.

Он начал говорить – четко, размеренно, не торопясь. Вначале – обзор событий, связанных с проникновением в дыру, описание верхней и нижней камер, гипотезы на их счет и предостережение: не пытаться вскрыть три остальные полости, на острове и в прибрежных хребтах. Затем – о своих намерениях и планах; здесь жизненно важным являлось то, что он попадет на алую сторону без снаряжения, без маяка и прочих вариантов связи. Если б удалось вернуться, вопрос снимался сам собой, но возвращение сюда, в пещеру к Голему, было проблемой гипотетической. Весьма вероятно, он застрянет в алом круге, и тогда… Тогда придется его разыскивать – крохотную песчинку среди необозримых пространств, гор, лесов и прерий. Нелегкая задача – даже для сказочной анхабской техники!

Последними шли инструкции Голему.

– Дождешься, пока не уйдут люди, – распорядился Дарт, – затем поднимешься наверх и будешь сканировать пространство. Когда появится корабль, передай сообщение. Пусть не садятся в этом круге и не предпринимают ничего, а ищут меня на красной стороне, у выхода из тоннеля. Если там есть выход… – пробормотал он будто про себя.

– А если нет, мой господин?

– Если нет, я вернусь сюда, надену скафандр, вылезу из дыры, и ты получишь новые инструкции. Понятно?

– Не совсем, сагиб. Если ни тебя, ни корабля не будет слишком долго, я мог бы переместиться на оборотную сторону планетоида, чтобы оказать тебе помощь. – Голем помолчал и добавил: – Будет ли это разрешено и через какой отрезок времени?

Эта идея приходила Дарту, но он отверг ее как нереальную. Ираз, при всех своих талантах, не обладал возможностями космического челнока, а значит, не мог обогнуть планетоид за атмосферной границей. Странствуя же по его поверхности, он оказался бы на ободе Диска, в области неизученной и опасной; что там творилось с тяготением, ведал лишь один Предвечный. Другой вариант – проникнуть в алый круг через морские шлюзы – был не менее опасен; и так, и этак Дарт мог лишиться помощника и связи с системным кораблем. Но, пожалуй, даже не это являлось причиной того, чтобы отвергнуть слишком рискованный план; он отвечал за Голема и не желал допустить его гибели. В конце концов, бывает и так, что трудиться приходится рыцарю, а не его оруженосцу. Трудиться и рисковать. Такая уж у рыцарей судьба…

С этой мыслью он подступил к стене и прикоснулся к ней ладонями, ощутив знакомую упругость и зуд в кончиках пальцев. Он стоял с опущенной головой, ожидая, что вот-вот нахлынут видения, но ничего не происходило: он все еще был здесь, не на Земле, не на Анхабе, а в этой нише, залитой ярким светом прожекторов.

Приглашение? Несомненно, подумал он. Ему предлагали войти – пожалуй, даже подталкивали к решительному шагу.

Он прикусил губу и сделал этот шаг.