"Патроны не кончаются никогда, или Записки охотника на вампиров" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Лавка

Контракта мне отче Кирилл не прислал. Может, у церковников так положено – все на паре честных слов, нашептанных в ризнице?.. Не знаю, как работал с ними Николай, но мне к честному слову хотелось бы добавить что-то посущественней. Не потому, что я такой уж педант или тревожусь из-за гонорара, а в силу причин официальных, дабы не возникло сложностей с по-по. В полиции нравов те еще жуки и гниды! Еще в былые времена, когда занимались они алкашами и наркоманами, сутенерами и потаскухами, слава шла о них недобрая – мол, не столько ловят и сажают, сколько обирают и крышуют. Что же о нынешних днях говорить! Доход от племени Нергала куда побольше, чем от шлюх, паленой водки и «колес», а эти разновидности торговли вампиры контролируют на сто процентов. Глобализация, судари мои, глобализация! Прогресс! И для по-по удобно: что пачкаться по мелочи, раз есть компания, которая держит всякие вамп-бизнесы и платит мзду. Но недаром, недаром! Нужны ответные услуги, и первой в их списке числится Гильдия Забойщиков.

Так что я предпочитаю работать с контрактом на руках. Вообще говоря, этот документ не обязателен – есть тридцать третья статья конституции, в которой черным по белому прописано, что власть оберегает граждан от посягательств упырей. Оберегает всеми средствами, а потому принят в подкрепление закон о тотальном отстреле клыкастых. Но вот беда: есть статья и есть закон, однако вампиры не переводятся! У нас ведь не Дикий Запад и не Китай – в истинно демократической стране нужно сперва доказать, что этот тип – вампир, а уж потом разнести ему черепушку. Но как докажешь? К дантистам упыри не ходят, а лезть к каждому в рот да измерять клыки нельзя – это уже ущемление свободы.

Словом, есть у по-по кое-какие возможности Гильдию прижать, а кровососов спасти от кары. Взять те же клыки: если они длиною в дюйм, то все понятно, а если, скажем, сантиметр с небольшим? То ли это молодой первичный, то ли инициант, то ли честный гражданин, имеющий право на генетическое отклонение? Конечно, мы, Забойщики, чуем нелюдь с сорока шагов, но чутье – не юридическая категория, законов на нем не воздвигнешь. И потому мы – частная лавочка, а не государственная служба. Хотя, если призадуматься, не будь нас, половину России уже бы высосали.

Для Забойщика контракт – большое подспорье. Мелкую акцию можно и так осуществить, убрать иницианта по наводке соседей или снести башку уроду, застав его на месте преступления. Но крупное дело лучше начинать с контрактом – желательно от солидных людей. А кто у нас солидней церкви? Министры, депутаты, президент?.. Как бы не так! Все они приходят и уходят, а церковь остается.

Но, как говорилось выше, контракта я не получил. В этот день я ждал его до вечера, но звонка по телефону не было, – и с посыльным или в компьютер ничего не поступило. Утром я все-таки связался с Гильдией, зарегистрировал устный договор с архимандритом Кириллом, придумав подходящую формулировку: мол, попросили меня разобраться с убийством Николая Вырия. Затем отправился на Пушкинскую площадь. Пешком пошел – идти всего-то пятнадцать минут.

Митинг уже начался. В плотном оцеплении ОМОНа волновалась толпа тысячи в три человек, люди что-то кричали, трясли плакатами и знаменами, и флаги у них были сплошь голубые. Не сразу я сообразил, чего они требуют – подумалось мне, что тут замешан Евросоюз, и выступают за контакты с ним, а может, против. Но надписи на транспарантах гласили не об этом: «Отказ в усыновлении – беззаконие!», «У нас тоже есть права!», «Позор правительству!», «Мы хотим детей!» – ну и прочее в том же роде. Тут я понял, что оказался на митинге геев и лесбиянок, желавших обзавестись приемными детьми. Отец Кирилл неплохо постарался! Найдет меня Пафнутий, и будем мы с ним как шерочка с машерочкой, пара невинных голубых.

Омоновцы всех пропускали, так что я без конфликтов ввинтился в толпу и стал фланировать туда-сюда в ожидании брата Пафнутия. Народ и в самом деле кучковался парами, мужик с мужиком, барышня с барышней, но были и одиночки вроде меня – похоже, искали партнеров. У памятника великому поэту надрывался длинноволосый тип, витийствовал о поруганных правах, о том, что дети – цветы жизни, и без них семья не семья, а так, одно сожительство. Толпа отвечала согласным ревом и колыханием флагов. Молодежь приплясывала, девки целовались взасос, парни гладили друг другу задницы, а мужики посолиднее скромно держались за ручки. Пушкин смотрел на это действо с печальной усмешкой – ему, поклоннику дам, изыски нашего века были мерзки или как минимум непонятны.

Длинноволосого сменила тетка с основательными буферами и громоподобным басом. Я обошел вокруг памятника, но Пафнутий как сквозь землю провалился. Конечно, в лицо он был мне незнаком, но я представлял такого монашка-скромника с постной рожей и в темном одеянии. Ничего похожего! Зато раза три-четыре уловил я эманацию вампиров, отдаленную и слабую, точно запах уксуса, закупоренного в бутылке. Удивляться этому не приходилось: где толпа, там всегда кровососы. Особенно если грядет беспорядок, в котором можно поживиться.

Первичные такой охотой брезгуют, у них канал снабжения налажен. Другое дело иницианты, те, кто еще не набрался опыта, не присосался к какой-то кормушке вроде универсама «Крохобор». Эти бродят по дворам и улицам, караулят в парадных, ошиваются у школ и посещают всякие сборища, то в одиночку, то целыми стаями. В мире вампиров они – расходный материал, чечако, коими не жаль пожертвовать. Со временем те, кто остался в живых, прибьются к шайке первичного, обычно того, кто их инициировал. Но первичные тоже меж собой не равноправны, есть среди них аристократия, твари древние и злобные, как говорил отец Кирилл. Однако здесь их не встретишь. Уровень не тот!

Я заканчивал второй круг у статуи поэта, когда по Тверской, перекрывая движение, повалила новая толпа. Были в ней больше пацаны и молодые парни, бритые наголо, в черных кожаных куртках и тяжелых бутсах, с цепями, обрезками труб и клюшками для гольфа, и шли они плотной колонной, точно римский легион. Целеустремленно шли, прямо на наше голубое сборище. Я в тот момент очутился на тротуаре со стороны Тверской и видел, как расступается перед ними ОМОН, причем с большой охотой.

Миг-другой, и легионеры в кожанках обрушились на геев. Но те, похоже, были готовы к битве – нашлись у них тоже палки, и клюшки, и целые оглобли, древки от плакатов. Не прошло и трех минут, как вокруг меня уже кипела схватка, рычали мужики, визжали девицы, мелькали дубинки, слышался звук ударов, брызгала кровь. За геями было численное превосходство и вера в светлый идеал, за бритоголовыми – резвость, дисциплина и лучшая экипировка, башмаки и куртки с блямбами. Они врезались в толпу, точно лом в снежный сугроб, и начали расходиться двумя крыльями, оттесняя геев к памятнику. За ними оставались окровавленные люди, девицы в растерзанных платьях и неподвижные тела. Глядевший на это Пушкин уже не усмехался с грустью, а был суров и мрачен – должно быть, виделся ему расстрел декабристов на Дворцовой.

Меня не трогали – был я хоть не с бритой головой, но в черном плаще, и потому, возможно, признали за своего. Вытащив из-под полы трубу и помахивая ею для вида, я начал потихоньку пробираться к мостовой, имея намерение юркнуть в Большую Бронную. Эта битва не была моей битвой. Бессмысленная дикая свалка, где все виноваты и правых нет! Люди бьются с людьми, а торжествуют вампиры… Я снова уловил их запах и подумал, что здесь собралась целая стая. Кровь их возбуждает, а крови вокруг лилось с избытком.

Я добрался до улицы, но там стояло оцепление, вновь сомкнувшее свои ряды. Омоновец в защитном шлеме ткнул меня дубинкой в грудь.

– Куда лезешь, сука? Иди трудись!

Он тоже принял меня за черного легионера. Убеждать его в обратном я не стал, врезал трубой по шлему и был таков. Тверскую я пересек в мгновенье ока, под гудки машин и мат водителей – пробка, должно быть, растянулась до Белорусского вокзала. Большая Бронная тоже была забита транспортом, а по тротуарам бежали парни и девчонки, прорвавшиеся сквозь оцепление. Уже не геи, не лесбиянки, а просто перепуганные люди… Знали, что за бритыми явится ОМОН и начнет хватать, ибо у ОМОНа все виноваты.

Вампирьи эманации сделались сильнее, и я остановился, чтобы сориентироваться. Было ясно, что рандеву с братом Пафнутием провалилось, что нужно ждать звонка архимандрита или другого известия. Но на митинг я все-таки пришел не зря, можно было тут поохотиться, а что до батюшки Кирилла, так номер мой ему известен. Вытащив мобильник, я посмотрел на него левым черным глазом, потом правым зеленым, но аппарат безмолвствовал. Сунув его в карман, я свернул с улицы и углубился во дворы – туда, куда тянул меня запах.

Дворы тут были тесными, темными, извилистыми, застроенными древними доминами в три-четыре этажа. Облупленные стены, грязные подъезды, жалкие кустики зелени, треснувший асфальт, ржавые мусорные баки… Москва постнаполеоновских времен, однако центр. Так что не приходилось сомневаться, что через год-другой доберутся городские державцы до этой помойки, отправят ее обитателей за Третью Кольцевую, а здесь, среди супермаркетов, клубов и автостоянок, поселится элита. Но пока цивилизацией и Европой здесь не пахло, а витали гнилые ароматы и душок нергальего племени.

Следуя ему, я сунулся к мусорным бакам и за ними, среди окурков, картофельной шелухи и ошметков капусты обнаружил мертвую девушку. На вчерашнюю красотку-дьяволицу из «Дозы» она не походила – маленькая, тощая, с бледным личиком и бескровными губами. Совсем девчонка, лет, должно быть, шестнадцати. Видно, удирала с митинга – рядом валялся измятый плакатец, а на нем что-то такое о правах и детишках.

Не будет у тебя детей, ни своих, ни приемных, подумал я, разглядывая ее шею. Слева – два парных укуса, справа – один… Значит, трое сосали, и потому я не успел, быстро прикончили девчонку. Прикончили и разохотились… Что им такая малявка?

Ее глаза смотрели на меня с немым укором. Они были серыми.

Я отвернулся, нашарил рукоять катаны и побежал среди ветхих сараев, слепленных из кровельного железа гаражей, обломков мебели, ящиков и всякого хлама. Трое – уже стая, а в стае вампиры опаснее. Кого-то они преследовали – может, подругу мертвой девчонки?.. Они вкусили крови, и эманация их стала отчетливей: она вела меня, точно подвешенная в воздухе невидимая нить.

Обогнув последний гараж, я увидел их спины. Трое, так и есть! И кто-то впереди – мчится с паническим визгом, орет, только ни дверь не откроется, ни окно, все сидят и молят: пронеси, Господи!

Они бежали быстро, но я был еще быстрее. Под ногами шуршали и лопались бутылки из пластика, скрипел гравий, трещали гнилые доски. Я настигал их – смертоносный, как ледяная пропасть в Гималаях. Они слышали мои шаги.

Остановились, повернулись ко мне. Забойщиков они не различают, так что для них я был всего лишь рослым мужиком, весьма мясистым и полнокровным. То есть был обедом.

– Куда торопитесь, затейники? – спросил я. – Олимпийский рекорд спать не дает?

– А ты не из судей ли будешь? – отклинулся крайний, поедая меня рубиновыми зрачками.

– Нет, я из мелиораторов. Канавы прокладываю, – сказал я и разрубил его от шеи до подмышки. Лихо разрубил: голова с рукой – налево, остальное – направо. Вжик, вжик! Еще два раза – и еще два трупа. Потом поочередно разжал покойным челюсти клинком. Иницианты, как мне и думалось. Не та реакция и сила, что у первичных, и опыт тоже не тот. Первичный меня бы вычислил. Чем выше первичный в их иерархии, тем больше он знает о Забойщиках, а что до первой десятки, так всех по именам – кроме, конечно, магистра. Егор Тесленко, Саркисян, Стругин Пал Семеныч, Шека Губайдуллин, пятеро других и я… В этой десятке Петр Дойч не из последних.

Я вытер клинок о штанину покойника, бросил в ножны и разогнулся. А разогнувшись, застыл с открытым ртом, словно каменный ангел на кладбище. И было от чего! Позади, вместо кучки гаражей и хилых сараев, воздвиглась кирпичная стена с двумя окошками, а между ними – распахнутая дверь. Очень скромная дверь, утепленная черным дерматином, с блестящей ручкой из латуни.

Лавка! Лавка, разрази меня гром!

Обрез, висевший у плеча, вдруг ощутимо потеплел, заставив меня вздрогнуть.

Лавка являлась логически необъяснимым феноменом и потому пугающим. В то же время я сознавал, что страх или, скорее, опасение вызвано не ею, а именно этой необъяснимостью, тем, что Лавка никак не вписывалась в привычную реальность. Природа человека такова, что он стремится всему найти объяснение, а коль его нет, это порождает чувство дискомфорта. И я, вспоминая о Лавке и сам того не желая, пытался отыскать причины ее существования, перебирал скудный список гипотез: инопланетные пришельцы, дьявол, Бог… Может быть, никто из них не имел отношения к Лавке и вообще к реальности, и тогда оставалось одно, самое странное предположение: что Лавку порождает какой-то неведомый нам закон природы. Это вселяло оптимизм: выходит, Мироздание за нас, раз посылает в черный день подмогу.

«Входи, – раздался в голове бесплотный голос. – Входи, не удивляйся и не страшись. Здесь ты уже был».

Я приблизился к раскрытой двери и перешагнул порог. Неширокое помещение за ним словно бы тянулось в бесконечность, стены сходились в необозримой дали, ряд лампионов на потолке сливался в световую линию. Потолок был сводчатым и вроде бы каменным, стены облицованы панелями из дуба, и вдоль них стояли и лежали в стеллажах и витринах разнообразные предметы. Некоторые я мог узнать – что-то походило на автомобиль, на пачку бумаги, рулон шелка или причудливый стакан из цветного стекла, другие были незнакомы и привычных ассоциаций не вызывали. Впрочем, знакомый вид не означал, что вещь такова, какой кажется; все артефакты здесь имели странные свойства, и назначение многих было неясным.

Мои шаги будили гулкое эхо. Я прошел мимо полок, заставленных книгами, мимо груды запечатанных коробок, мимо витрины с украшениями; свет, падавший с потолка, заставлял искриться и сиять камни в кольцах, ожерельях и браслетах. За витриной, справа от меня, стоял диван, обитый серой пупырчатой кожей, по виду содранной с динозавра; справа находился шкаф, забитый пузырьками с одеколоном или, возможно, микстурой от кашля. Около дивана был сундук – пустой, с откинутой крышкой, а дальше какая-то штуковина, помесь каракатицы с пылесосом. По ее округлому корпусу бродили цветные огоньки, вверх торчали короткие шланги, а те, что подлиннее, лежали на полу аккуратными спиралями. Было их дюжины две, одни тонкие, с палец, другие толщиною с руку.

Любопытствуя, я сделал шаг к этому агрегату, но в голове тут же зазвучал бесплотный голос Лавки:

«Не подходи. Это опасная вещь».

– Для чего она?

«Темпоральный модулятор. Манипулирует с потоком времени».

Я обогнул каракатицу на почтительном расстоянии. Прежде, в тот единственный раз, когда я посетил Лавку, такого устройства здесь не было. Но я мог ошибаться – все увиденное сейчас, и диван, и шкаф, и полки с книгами, не походило на обстановку при первом моем визите. Тогда у входа стоял двухметровый плечистый андроид, напротив – чучело какой-то хищной твари, дальше – стеллаж с канцелярскими принадлежностями и контейнер с оружием, где и лежал мой «шеффилд». Очевидно, выставка товаров менялась, то ли регулярно, то ли в связи с запросами визитера. Я подозревал, что Лавка знает, что кому надо.

Слева явился стенд с мобильными телефонами. Сотни, тысячи штук, каждый аппарат закреплен в особой ячейке, и, похоже, двух одинаковых не сыщешь. Перламутровые и алые, черные и золотистые, оттенков индиго, «кофе с молоком» и «мокрого асфальта» – от их многоцветья рябило в глазах. Экраны маленькие и побольше, кнопки и клавиши всех форм и размеров, поясные чехлы и цепочки, чтобы носить аппаратик на шее… Зачарованный этим зрелищем, я остановился, протянул руку, и тут же послышалось:

«Не для тебя».

– Посмотреть можно?

«Смотри».

Я вытянул трубку с экраном в половину корпуса. Клавиш под ним было немного: десять цифровых, две «включить»-«выключить» и еще одна, круглая красная. Включив аппарат, я ткнул в эту кнопку, и по экрану побежало: «Соке, Сокоро, Сомба, Сонгаи, Стиенг, Суахили, Суба…» И что бы это значило? Снова коснувшись красной кнопки, я остановился на загадочном «Сунвар» и набрал номер Влада.

О чудо – он возник передо мной на маленьком экранчике! Похоже, сидел в каком-то архиве и рылся в бумагах. Отложив лист, вытащил свой телефон, поднес к уху.

– Разуваев у аппарата.

– Это партнер. Как слышишь, Влад?

На его лице изобразилось недоумение.

– Петр?.. Голос вроде бы твой… А по-каковски ты чирикаешь?

– На языке сунвар, – сказал я и отключился. Потом уставился на трубку.

Ценная вещица! Транслятор на все языки, сколько их есть на Земле! Я бы от такого не отказался.

Лавка, будто подслушав эту мысль, повторила:

«Не для тебя. Иди дальше».

Лучше с ней не спорить, решил я и сунул чудо-телефон на место. Дьявол с ним! С кем мне разговаривать на языке сунвар, на суахили или, положим, на португальском?..

«Иди дальше», – поторопила Лавка.

Дальше тянулись шкафчики из палисандра, забитые изысканной косметикой и чем-то похожим на лекарства. Надписи были незнакомые, картинки не всегда понятные, но дух стоял такой, словно я гуляю среди роз, жасмина и сирени. Надо полагать, что снадобья в этих флакончиках и баночках годились для любых метаморфоз с губами и глазами, щеками, бровями и ресницами, не исключая, разумеется, подмышек и волос. Лосьоны и дезодоранты, кремы и помада, духи и туалетная вода, краска, тушь и лак, а при них – сопутствующие товары, кисточки, щипчики, пилочки… Любой куафер отдал бы годы жизни, чтобы попасть сюда и прихватить флакон-другой с чем-то чудодейственным. Но я куафером не был и потому ускорил шаг.

Не тут-то было!

«Стой, – скомандовала Лавка. – На третьей полке сверху – мазь в стеклянной баночке, в самой маленькой. Возьми ее».

На этой полке стояло два десятка банок с таблетками и мазями. В одной синие таблетки, в другой – зеленые, в третьей – желтые, а в четвертой – шарики-горошины, сиявшие ярче алмазов, так, что слепило глаза. Пузырек, что предназначался мне, был крохотный, величиной с наперсток. К нему прилагалась свернутая трубочкой бумажка – надо полагать, инструкция. Выложив подарок на ладонь, я спросил:

– Зачем это мне?

«Пригодится», – ответила Лавка.

Пригодится так пригодится. Я сунул пузырек в карман и поинтересовался:

– Чем-нибудь еще не одаришь, золотая рыбка? За мазь, конечно, благодарствую, но при моих занятиях особый марафет не нужен. Мне бы что покрепче да поострее.

«Что именно?»

– Кол осиновый, многоразовый, или меч-кладенец.

«Разбежался! – буркнула Лавка. – Шагай на выход, воин. Хватит с тебя ружья и мази».

Я и пошагал без возражений – не то здесь место, чтобы права качать да лишнее спрашивать. Вышел, огляделся, посмотрел на гаражи и сараи, на трех покойных кровососов, потом погладил ствол ружья. При явлении Лавки оно потеплело, но сейчас казалось мне ледяным. Тоже некий знак! Сосредоточившись, я ощутил слабую, очень слабую эманацию вампира. Эта ментальная нить казалась такой незаметной, что отыскать последнего ублюдка я бы, наверное, не смог, однако понял, что ниточка идет не от убитых мной, а от живого существа, что прячется где-то во дворах, в хаосе построек. Выходит, в стае не трое, а четверо?.. Но почему четвертый отделился?.. Так обычно не бывает, стая охотится скопом…

Запах был слаб, но преследовал меня по дороге к дому. Я понял, что вампир идет за мной.