"Массажист" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 13

Юрий Данилович Черешин лежал на спине, укрытый до подбородка теплым пуховым одеялом. Голова его была повернута, щека прижата к плечу, и в слабом свете фонарика Баглаю казалось, что Черешин усмехается – как всегда, по-доброму и чуть укоризненно. Эта улыбка словно бы говорила: вот и закончен твой труд, массажист, а с ним – и все мои недуги. Нигде не ломит, не болит, и значит, работу ты сделал отлично. Отлично, бойе! Не знаю, как тебя благодарить… Ну, сам придумаешь.

Баглай, стиснув в правой руке фонарик, а левой придерживая сумку, замер в тесном пространстве между диваном и верстаком будто таракан в щели. Торжественный момент, подумалось ему, почти мистический; в эти секунды, когда он глядел на умервщленного им человека, творилось нечто загадочное, неощутимое и в то же время реальное, как подпись на долговом обязательстве: должник был холоден и недвижим, вексель, невыданный им, предъявлен к оплате, и кредитор намеревался приступить к ревизии имущества. Это было давно ожидаемой, упоительной процедурой! Миг, когда вещи меняют хозяина и признают с покорным немым равнодушием право и власть новых владельцев.

Случалось, подобные метаморфозы не обходились без неприятностей, немного портивших торжество – таких, как укоризненная черешинская улыбка или злобный взгляд полуживой Кикиморы. Думать об этом Баглай не любил. Ему казалось, что эти усмешки и взгляды будто оставляют след на каждой из вещей, незримый, но вполне отчетливый, побуждая их сопротивляться или хотя бы напоминать, откуда и как они ему достались.

Бывало и другое, не столь тревожившее душу и вспоминавшееся с удовольствием, а временами – со злорадством. Надеждин, тот художник, что реставрировал пейзаж с горами, с Альпами или Апеннинами, чем-то был похож на деда Захара Ильича, что отзывалось приятным чувством утоленной мести; не менее приятно было разглядывать снимок в доме генеральши, где Нину Артемьевну запечатлели с мужем-генералом: он – при мундире и орденах, она – с пышной прической, в кофточке с высоким воротом. Баглай генерала узнал – тот самый инспекторский знакомец, приехавший в их часть под Выборгом; узнав же, почувствовал мрачное торжество. Тот генерал, как и его дружок-инспектор, был властен над судьбой Баглая: мог подарить ему жизнь или отправить в Афган, откуда возвращались без ног, без рук или не возвращались вовсе. Так было – в те времена, когда новобранец Баглай и генерал Макштас были несоизмеримыми величинами; однако с тех пор кое-что изменилось в баглаеву пользу.

Вспомнив об этой фотографии, он ухмыльнулся, быстро облизал губы языком и, пятясь, отступил от верстака и дивана с телом Черешина. Двигался он бесшумно, осторожно и плавно, как пантера в индийских джунглях, подсвечивая фонариком. Руки его в тонких резиновых перчатках не дрожали, пол не скрипел под мягкими подошвами башмаков; словно призрак он выскользнул из кухни, где брать было нечего и не на что было глядеть.

Коридор был тих и темен. Луч света от фонарика метнулся вдоль высоких полок, по книжным корешкам; сверкнули золоченые буквы – будто топазовые кошачьи глаза, мерцавшие в темноте. Баглай остановился и прочитал: "Императорские коллекции Эрмитажа. Сводный каталог". Еще один том, такой же солидный, увесистый, в коричневом переплете, с тиснением по корешку – "Сокровища Российской Короны и Великих Князей"; за ним – какой-то труд о геммах и камеях и минералогический справочник. Баглай равнодушно пожал плечами. Среди этих книг наверняка имелось что-то ценное и редкое, но описания царских сокровищ были ему не нужны. Книги пусть достаются Пискунову.

Он представил, как тот заявится утром с тремя помощниками, как будут они переминаться у дверей, звонить и стучать, потом потревожат соседей и вызовут милицию; начнутся поиски слесаря из жилконторы, а слесарь, само собой, навеселе – день-то воскресный, когда ж еще повеселиться слесарям?.. Наконец замки взломают, вскроют дверь, войдут… Тишина, как в склепе; книги, витрины с поделками из разноцветных камней, массивные дубовые шкафы и молчаливый покойник с застывшей улыбкой… Покойник есть, но нет следов. Все вроде бы в целости и сохранности, все на месте…

Снова усмехнувшись, он шагнул в маленькую комнату, приблизился к тем самым дубовым шкафам и вытер лоб, вспотевший от волнения. Резиновая перчатка неприятно холодила кожу и только размазывала испарину; Баглай поморщился с досадой и промакнул виски рукавом. Дверца среднего шкафа чуть слышно скрипнула, распахнулась; он осторожно выдвинул полку с двумя квадратными ящичками, поднял крышки, посветил фонарем.

Тридцать шесть ячеек в левом ящике, двадцать две – с камнями, и четырнадцать пустых. Крупные камни, редкостные… В правом – ячеек побольше, а сами они помельче, но их все равно не хватило: почти в каждой – по два камешка, а в иных – и по три. Лежат, сияют зелеными звездами, подмигивают, манят…

Губы Баглая дрогнули, он шумно выдохнул и непослушными пальцами дернул молнию на сумке. Что-то странное творилось с ним – такое же, как в ресторанчике Ли Чуня, когда он глядел на китайскую вазу и представлял, как она будет смотреться под картиною Гварди, на ореховом комодике с расписными фарфоровыми медальонами. Но теперь это ощущение было глубже, отчетливей, сильней – ведь за вазу пришлось платить, а изумруды как бы достались ему по наследству. Даром! Правда, не все; первая заповедь Охоты была нерушима, так как инстинкт самосохранения являлся не менее сильным чувством, чем страсть к обладанию.

Зато он мог выбирать, хоть выбор был нелегок и временами мучителен. Два из пяти уральских камней, овальный и круглый, в форме граненой сферы… Этот был поистине великолепен – шар зеленого пламени с мерцающими искрами, застывшими словно фонтан или взрыв фейерверка; Черешин говорил, что таких в мире не больше дюжины и стоют они безумных денег. Теперь – один из трех колумбийских кристаллов, не очень крупный, но с удивительно мягким жемчужным блеском… еще – огромный изумруд из Африки, тот, нелюбимый Черешиным, политый кровью… один индийский… Нет, два, самых больших и ярких: в форме розы с тысячей граней-лепестков и прямоугольный, размером в палец, со ступенчатыми краями, отливающий цветом морской волны… И, наконец, последний, из Аджмера – тот, который Черешин назначил ему в подарок.

Семь. Не взять ли восьмой?.. – мелькнула мысль, но руки действовали сами по себе: опускали крышку ящика, бережно перебирали камни, гладили их, прятали в полотняный мешочек. Туда же он высыпал горсть изумрудов помельче – высыпал, на считая, тридцать или сорок камней, взятых из правого ящичка. Потом закрыл и его, задвинул полку и присел на корточки.

В самом низу, за большими коробками из-под сигар, где хранились неразобранные и не очень ценные камни, лежала плоская жестяная баночка, в каких в далеком баглаевом детстве продавалось монпасье. Черешин редко лазил на нижнюю полку; она не выдвигалась, все тут было в пыли и паутине, банка за сигарными коробками была не видна, так что пришлось действовать наощупь. Баглай вытащил ее, с усилием приоткрыл и убедился, что память его не подводит. Дно банки искрилось и сияло под лучом фонарика, будто в ней развели магический огонь – холодный, не обжигающий пальцев, но заставлявший щурить глаза. Алмазы – верней, ограненые бриллианты, хранившиеся здесь – были сравнительно невелики, от половины карата до двух, самый расхожий материал для ювелирных изделий или для вывоза за границу – в какой-нибудь тайной щелке, в одежде или же в собственном животе. Баглай пока что не знал, как распорядится ими и как реализует, но шансы были неплохие: пара надежных ювелиров, разнообразные связи Ядвиги и ее девиц, клиенты из "Сквозной норы" и давние приятелиспортсмены, из тех, кто постоянно ездил за рубеж.

Спрятав банку в карман, Баглай подумал, что придется подыскать посредника и сделать так, чтобы посредник не разнюхал, с кем имеет дело; с камнями же не дорожиться, отдавать за полцены, но небольшими партиями. И сколько же получится на круг? Со слов Черешина он помнил, что двухкаратные бриллианты стоят две-три тысячи, однокаратные – раза в полтора дешевле. Он попытался представить, сколько камней хранится в жестяной коробочке, и вновь почувствовал, как закружилась голова.

Дрожащими руками Баглай извлек из сумки несколько мешочков, приподнял фонарь и оглядел шкафы. Тот, что с коллекцией изумрудов, был средним; еще в нем хранились аквамарины и бериллы, прекрасные камни, но уступавшие и изумрудам, и алмазам по ценности и красоте. Ближе к окну высился шкаф для всякой самоцветной мелочи, хризобериллов, турмалинов, цирконов, хризолитов, топазов и шпинелей, а у двери, в третьем шкафу, лежали драгоценные корунды. Это хранилище Черешин называл своим бирманским шкафом и объяснял Баглаю, что в Могоке, в Бирме, добывают лучшие рубины, что рубин – это красный природный корунд, а если камень не красный, так это уже сапфир, и что, в отличие от мнения невежд, сапфиры бывают не только синие, но также лиловые, желтые и бесцветные, а также оттенка утренней зари.

Памятуя об этих историях, Баглай распахнул дверцы бирманского шкафа м принялся выдвигать полки, открывать ящички и выбирать – не торопясь, понемногу, по три-четыре экспоната из каждой коллекции, не самых крупных, но примечательных цветом, или необычной формой, или своим происхождением. Тут были не только бирманские камни, но также цейлонские и таиландские, индийские, добытые в Кашмире, американские из Мату-Гросу и с берегов Миссури, и австралийские, из Квисленда и Виктории. Они струились в пальцах Баглая словно ручей, вытекающий из пруда: звездчатые голубоватые сапфиры, рубины, алые, как мак, камни иных цветов и оттенков, напоминавших то о морской пучине, то о лугах, заросших васильками, то об огненном рассветном зареве, то о сиянии солнца. Сумка Баглая потяжелела, в горле пересохло, по щекам струился пот, и он, вполголоса чертыхаясь, тряс головой и вытирал влажную кожу рукавами.

Наконец он оторвался от шкафов, закрыл их, покинул со вздохом маленькую комнату и перебрался в большую. Ему хотелось взять что-то отсюда – место в сумке было, и было вокруг столько чудесных вещей! В луче фонарика медленно плыли птицы, цветы и корабли, подвешенные к потолку, сияли бронза и хрусталь светильников, пестрели на стенах каменные пейзажи – амазонитовые поля у подножия обсидиановых скал, реки из чароита и лазурита, янтарный солнечный восход над родонитовым горным хребтом и другие горы, из яшмы, с белоснежными кварцевыми вершинами. Под этой картиной кичилась затейливым зеленым кружевом шкатулка из малахита, обрамленная парой подсвечников, а дальше, по периметру комнаты, будто вызванные к жизни неярким световым пятном, блестели и сверкали ларцы и чаши, веера и вазы, фигурки фантастических животных, резные нефритовые сфероиды и табакерки, украшенные жемчугами, короны и венцы из янтаря и крохотный дворец с башенками-чернильницами и главным донжоном для перьев и ручек. Облокотившись на мраморный камин, Баглай полюбовался этими сокровищами и тяжело вздохнул. Стоят, как на параде, слишком заметно, слишком опасно, и ничего не возьмешь… Он вдруг почувствовал обиду: все эти вещи, которые он мог считать почти своими – ибо в данный момент они не имели хозяина – в действительности принадлежали не ему. Это было горько и ранило сильней, чем детские воспоминания, насмешки Вики или окрик Лоера. Это было еще одной несправедливой гнусной шуткой, которую сыграли с ним, предложив так много и так сразу, что все предложенное он не мог забрать с собой.

Теперь он понимал, что никогда не остановится. Будут другие старики, другие дома и квартиры, другие вещи, но раз за разом он будет возвращаться в эту ночь, в тот час и миг, когда владел черешинским богатством. Богатством, от которого урвал лишь крошку! Ничтожную частицу! А остальное проскользнуло мимо, пролилось меж пальцев, утекло… И сколько бы ни взял он у других, черешинское не вернуть – ни эту комнату, ни ту, с тремя шкафами… Да и возьмет он меньше… Где еще найдешь такое?

Баглай поднял голову, повел фонариком, и райские птицы, дворцы, ларцы, сфероиды и чаши словно откликнулись на его молчаливый призыв, вспыхнули, засияли многоцветьем красок, поманили и угасли.

Верно, не найдешь, подумал он. Ни у кого не найдешь. А жаль!

Он поднял сумку, забросил на плечо ремень, направился в прихожую и осторожно приоткрыл входную дверь. На лестничной площадке царили темнота и тишина, только свистел за окнами ветер до погромыхивал где-то ржавым железным листом. Баглай выскользнул из квартиры, без лязга и скрипа провернул ключи, спустился вниз по истертым ступенькам лестницы, пересек двор, помня, какую колдобину и яму необходимо обогнуть, и вышел на улицу. Ночная прохлада остудила разгоряченное лицо. Небо было затянуто облаками. Хотелось пить.

Сняв перчатки, он сунул их в карман, нащупал там связку ключей от только что покинутой квартиры и вдруг усмехнулся.

Такого не найдешь, снова подумал Баглай, но это не повод, чтоб пренебречь иными возможностями.

Эта мысль его утешила.

Охота продолжалась.