"Кононов Варвар" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

ГЛАВА 6 ХАЙЛЬ-БОРИСИЯ

Издательство «Хайбория» занимало одну из квартир в доме восемнадцать по Можайской улице, в солидном, отделанном гранитом особняке времен Распутина и первой русской революции. Кому принадлежал особняк в нынешние перестроечные времена, оставалось великой тайной; «Хайбория» арендовала площади у юридической конторы «Сфинкс», которая являлась арендатором Северо-западного страхового общества, и эта цепочка тянулась в бесконечность – возможно, до КУГИ или другого хозяина, желавшего остаться неизвестным. Плату, однако, собирали с завидной аккуратностью.

За железной дверью «Хайбории», снабженной четырьмя замками, тянулся неширокий коридор, куда выходили бухгалтерия, кабинет владельца фирмы и комнаты редакторов, корректоров, макетчиков; заканчивался коридор в темноватом зальчике с камином, треснувшим паркетом и древним овальным столом из мореного дуба, просторным, как палуба авианосца. Зал предназначался для совещаний и торжеств; на его стенах висели картины (Конан убивает Амальрика, Конан режет глотку Ольгерду, Конан крадет золото гномов, Конан на троне Аквилонии), а огромный стол окружали девятнадцать стульев. Двадцатым было кресло издателя Боба Халявина – роскошное, с резной высокой спинкой и подлокотниками в виде крылатых драконов.

У стола сидели и стояли пятеро: Памор Дрю-Доренко, мастер боевых искусств, интеллигентный Миша Леонсон (он же – Митчел Лайонз), Жека Киселев (Бад Кингсли, юное дарование), Лена Митлицкая (Альгамбра Тэсс – тонкая, хрупкая, бледная, с кукольным личиком и ресницами неописуемой длины) и Френсис Пичи, настоящую фамилию которого никто не знал и ею не интересовался. Появление Кима было встречено шарканьем ног, скрипом стульев и громкими возгласами: «А вот и Конан!» «Какие новости из Киммерии, варварище? Нефть у вас не дешевеет? Дефолт не ожидается?» «Нет, – ответил Ким. – Наша экономика стабильна, и демократия процветает. Народный хурал вынес импичмент президенту, но с опозданием – его уже зарезали». Засим Альгамбра Тэсс подставила Киму щечку для поцелуя, Кингсли и Лайонз хлопнули по спине, Дрю-Доренко – по шее, и только Пичи поклонился с кислой миной. В их компании он был единственным членом Союза российских писателей, творцом постмодернистских шедевров, уже пустивших ко дну три издательства; «конину» и всех конанистов Пичи презирал, однако у кассы был неизменно первым.

Ким уселся на привычное место между Киселевым и Дрю-Доренко. Жека, парень молодой, веселый, тут же пихнул его локтем в бок и полюбопытствовал:

– Говорят, ты подрядился книжку писать «Геннадий Зюганов – зеркало русской революции». Верно, Мэнсон, или сплетни?

– Сплетни и враки, – ответил за Кима Доренко. – Он роман в стихах творит, «Приключения дрянного мальчишки» называется. Уже и псевдоним придумал – Дарий Осламов.

Митчел Лайонз, интеллектуал и циник, негодующе фыркнул и закурил сигарету «Мальборо».

– Ты что-то имеешь против физиологической литературы, Дрю?

– Ровным счетом ничего, Лайонз. Доказать? Так я вам сейчас анекдот расскажу, очень сексуальный. Три террористки Хафиза, Саида и Гюльчатай взорвали на рынке лоток с помидорами. Ну, хватают их, тащат в отделение и начинают шарить в интимных местах на случай взрывчатки. А Хафиза и говорит…

Альгамбра Тэсс гневно хлопнула ресницами.

– Заткнись, сексуальный маньяк! Член сорок пятого калибра, а мозги комариные… Я тебе покажу интимные места!..

– А покажи! И я покажу! – с задором подначил Доренко и стал раздеваться. Кингсли-Киселев утробно захохотал, Миша Леонсон хихикнул, а Пичи с брезгливым видом оттопырил губы, словно в комнате вдруг появился бочонок с тухлой капустой.

«Что это с ними?» – услышал Ким беззвучный голос Трикси и ответил:

«Ничего. Развлекаются. Писатели, люди творческие, вот и играет фантазия. Не бери в голову».

Тут послышались неторопливые шаги, и в зале, со свитком под мышкой, возник Халявин, он же – Великий Кормчий, Ворюга Бел и Нергалья Задница. Был он некрасив, но обаятелен: огромный нос, глаза уклончивого цвета за темными очками и челюсть, похожая на волчий капкан. Начинал Халявин комсомольским лидером, затем перековался в бизнесмены, сохранив, однако, прежние привычки. По дороге к председательскому креслу он широко улыбнулся публике, сделал ручкой «а-ля Леонид Ильич» и, наклонив голову к Доренко, прошептал:

– Застегните штаны, Дрю! Вы не в бане для партхозактива… Общественность смотрит!

Утвердившись в кресле, Нергалья Задница неторопливо протер очки, извлек колокольчик, позвонил и снова улыбнулся открыто и ласково, так улыбается непогрешимый вождь своим соратникам по партии.

– Прошу внимания, коллеги! На повестке дня у нас вопрос о сотом юбилейном томе и мерах по оживлению сериала. Девяносто девятая книга уже в производстве… – Он вытащил записную книжку, полистал ее и сообщил: – Там у нас повесть Митчела Лайонза «Небесная секира», вещь вяловатая и небольшая, а на добивку – побрехушка одного чечако из Рязани… хмм… в общем, мелочь, пустяки… Но юбилейный выпуск должен быть отпадным! Экшн-роман в пятьсот страниц, с динамикой, крутым сюжетом, сотней трупов и парой героинь. Одна должна быть рыжей стервой, другая, на ваше усмотрение, блондинкой или брюнеткой, но с нежной душой. Эскиз обложки прилагается.

Халявин расправил свиток, и конанисты дружно застонали. Впрочем, рисунок был не хуже и не лучше тех, какими «Хайбория» уже осчастливила читателей: обнаженный Конан мчался на могучем жеребце, в обеих руках по клинку, у седла секира, за поясом кинжал, на спине арбалет, под коленом копье, а с копья свисает японское оружие мичи-чучи – стальная цепь с тремя крючками. Сбоку к жеребцу прилепилась нагая дева с пышным задом и копной волос, еще не закрашенных, – намек, что масть определяет автор.

– Я, пожалуй, пас, – сказал Сергей Доренко. – У меня написана треть книги, но Конан в ней девиц не возит. Он там Аргос оккупирует. И он не голый, а в броне.

– Ну, это не очень существенные детали, – заметил Великий Кормчий. – Треть книги… хмм… В июле успеете? К пятнадцатому?

– Определенно нет.

– Хмм… Лайонз и Тэсс у нас на август, значит, отпадают… А что у остальных? У Кингсли и Пичи? У вас, Мэнсон? Вы, кстати, в июльском плане!

Киселев возвел глаза к потолку, Френсис Пичи неопределенно пожал плечами, а Ким промолвил:

– Трудимся, как бобик над куриной косточкой. Половина готова. Уйма трупов и пара девиц, рыжая и блондинка.

– Вот это разговор! Конан – он и есть Конан! – Халявин погладил свой титанический нос. – Если выполните взятые обязательства, если не подведете, я… хмм… я увеличу вознаграждение на двадцать пять процентов!

– Сорок, – вдруг проскрипел Пичи. – Сорок, и будет готово к пятнадцатому. Только без нежных блондинок. Обе будут стервами.

Конанисты недовольно загудели, Альгамбра Тэсс выкрикнула что-то насчет гадского нрава всяких писательских обмылков, Доренко пробормотал: «Хинштейн, твою мать!..» – но Великий Кормчий одним движением руки навел порядок. Затем повернулся к Пичи и произнес:

– Когда напишете, тогда посмотрим. А еще посмотрим, что и как напишете! Это у вас ведь в «Сердце Аримана» Конан скачет во весь опор, ведя кобылу под уздцы? А в романе «Стигийская тварь» описан разбойник, точь-в-точь похожий на нашего губернатора! Этак, сударь мой, вы до президента доберетесь, и все мы загремим в Кресты! – Хмыкнув, Халявин свернул картинку с Конаном, девой и жеребцом и подвел итог: – В общем, жду предложений к пятнадцатому! От Мэнсона и всех, кто претендует на появление в юбилейном томе. А сейчас перейдем ко второму вопросу. Какие предложения, господа-товарищи?

– Насчет оживляжа? – осведомился Дрю-Доренко. – А к чему оживлять? Лучше закопать на этом самом юбилейном томе. Мэнсон пусть и закапывает, поглубже и подальше. Где-нибудь в Бурятии или на Колыме.

– Народ нас не поймет, – сказал Великий Кормчий.

– Я тоже, – поддержала Альгамбра Тэсс. – Мне детей кормить надо!

У Альгамбры было двое детей от трех мужей и девяти любовников, что, несомненно, являлось смелым евгеническим экспериментом. Исследовав сильный пол вдоль и поперек, она утверждала, что ни один в сравнении с Конаном не тянет – хотя бы по той причине, что мужики приходят и уходят, а Конан остается.

– Вот что, – сказал Кингсли-Киселев, – а не добавить ли нам к Хайбории новую страну Руссландию? Отправим в нее Конана, и пусть он выпустит кишки Илье Муромцу.

– Это непатриотично, – возразил Халявин.

– Тогда Соловью-разбойнику!

– Чушь! Ах, какая чушь! Жалкое русофильство! – взмахнула кудрями Альгамбра. Цвет их по временам менялся, знаменуя очередные победы на сексуальном фронте. В данный момент Альгамбра была платиновой блондинкой – что, в отсутствие воздыхателя, знаменовало ожидание и поиск. Навивая на палец прядь волос, она в задумчивости протянула: – Вот если переселить Конана в тело женщины… рыжеволосой разбойницы… этакой Конанши Варварши…

– … то будет не Конан, а Рыжая Соня, – закончил Лайонз-Леонсон. – Про Соньку мы уже писали, так что я поддерживаю Жекину идею, но, разумеется, без муромцев и соловьев. Свести бы его с Тарзаном или Бэтменом…

– С Джеймсом Бондом, – подсказал Доренко. – А что? Представьте, что в КГБ построили машину времени и заманили в нее Бонда. Он провалился сквозь ледниковый период, попал в хайборийскую эру и повстречался с Конаном. А Конан уже аквилонский король и очень нуждается в разведке… Вот Бондик этим и займется, организует филиал МИ-5 или «Моссада», прижмет туранских террористов и женится на поп-звезде из Черных Королевств, которую спасет от извращенца-мага.

– Насчет извращенца прошу уточнить, – потребовал Жека Киселев.

– Пожалуйста! Заглянем в курс частной сексопатологии… – Дрю вытащил из сумки толстенную книгу, раскрыл ее и забормотал: – Зоофилия… копрофемия… мазохизм… эксгибиционизм… педофилия… трансвестизм… некрофилия… Вот, некрофилия! И описание случаев есть! Хотя бы такой: мужчина тридцати пяти лет, отец двух детей, систематически убивал саперной лопаткой девушек, с трупами которых совершал половые акты. Убил таким образом тринадцать человек и попался. На вопрос, зачем он это делал, ответил, что если бы следователи сами попробовали, то их бы за уши не оттянуть… Отличный оживляж! Как считаете? – Подмигнув Киму, Доренко уставился на Халявина.

«Это правда?!» – ужаснулся Трикси в глубине Кимова сознания.

«Правда, – подтвердил Ким. – Медицинский факт».

«Вот! А ты сердился, что мне не нравится ваш способ размножения! Сказал, святое! Да у существ, которые дышат метаном, такое сочли бы…»

«Заткнись! – распорядился Ким. – Еще раз объясняю: это не святое, а чистая клиника!»

– Не пойдет, – сказал Халявин, почесывая длинный нос. – То есть с Бондом можно, а с извращениями нельзя. Нас молодое поколение читает. Они…

– … об извращениях знают больше нашего, – перебил Доренко. – Но если некрофилия не годится, отправим Бонда с Конаном в гарем, и пусть они посоревнуются, кто больше обесчестит жен туранского султана. Я готов такое изваять. Образ любимой султанской жены спишу с Альгамбры, а Пичи будет евнухом.

Киселев и Леонсон заржали, Пичи кисло улыбнулся, а Альгамбра Тэсс зашипела:

– Самцы вы все! Ах, какие вы вонючие похотливые самцы!

– От самки слышу, – парировал Дрю. – Что глядишь на меня синими брызгами? Это ведь вымысел, дорогая, литературная игра! Я не зарезал Деда Мороза и не похитил невинность Снегурочки!

– Так она тебе и даст… – буркнул Миша Леонсон.

Нергалья Задница звякнул колокольчиком и со словами: «К порядку, граждане!» – повернулся к Киму:

– Что у вас, Мэнсон? Есть идеи?

– Нет… пожалуй, нет… – промямлил Ким. – Я, видите ли, увлечен своим текущим сюжетом. Погрузился и с головой ушел в роман.

– Кстати, как он у вас называется?

– Грот Дайомы. Дайома – это рыжая, зеленоглазая, а еще имеются блондинка, духи, колдуны, разбойники и целое кладбище трупов. Вот только с конем…

– Коня я вам прощаю! – Халявин небрежно повел рукой и повторил: – Грот Дайомы… Неплохо, Мэнсон, неплохо! Через недельку рассчитывайте на аванс. – Он осмотрел остальных конанистов, задержавшись хмурым взглядом на Френсисе Пичи, и произнес: – Хочу отметить, что мозговая атака прошла успешно и породила ряд плодотворных идей. Хмм, да… плодотворных в той или иной степени… В общем, руководству есть над чем подумать. Все свободны!

Писатели, приободрившись и облегченно вздыхая, стали расходиться. Альгамбра облизала губки и томно улыбнулась Киму, но он остался глух к намекам и поскорее выскользнул на улицу – а там, вслед за Доренко, направился к его машине, побитому жизнью «Москвичу». Доренко, бывший кузнец, бывший спецназовец, бывший историк и бывший что-то там еще, владел различными талантами, причем из каждого умел извлечь прямую выгоду. Кроме сочинительства, он занимался преподаванием ушу и джиу-джитсу, пописывал в желтую прессу статейки, читал в пединституте лекции и вел радиоклуб для девушек (как сохранить фигуру и защититься от насильника). Но все это были лишь способы для добывания денег и улучшения качества жизни, а страсть у Памора-Сергея была одна: оружие. Не автоматы и базуки, а благородные клинки, секиры, копья, дротики, кинжалы и булавы, которые он делал сам, раздобывая заготовки из инструментальной стали, бронзу, кость и дерево твердых пород.

Усевшись в машину, Дрю сказал:

– Ко мне поедем, пиво пить за твой успех. Это надо же! Это ведь случай невиданный в хайборийской истории! Чтоб Задница пообещал аванс! Мне казалось, он слова такого не знает.

«Москвич» чихнул, пофыркал, но послушно завелся, и они покатили на Гражданку, на Северный проспект, в обитель Дрю, в точно такую же квартиру, как у Кононова, если не считать ее стен, увешанных острым железом, и небольшой кладовки, превращенной в арсенал. Добравшись без происшествий до места и прихватив соленых крендельков, воблу и бутылки (не какой-нибудь «Гиннесс» или «Туборг», а пролетарскую «Балтику»), они просидели на кухне три часа, беседуя о тактике римских легионов, целительных свойствах женьшеня, искусстве фэншуй и звездных войнах, о привидениях и видах на гонорар, а еще о том, как обустроить Россию. Наконец, разговор коснулся оружия, и хозяин, притащив из кладовой шлифованную, темного дерева рукоять, похвастал:

– Гляди-ка, что обломилось на мебельной фабрике! Мореный дуб, метр длиной, три пальца толщиной! Чурбашка для диванных ножек… А я древко для секиры сделаю, сноса не будет!

Ким оглядел стены, увешанные мечами и топорами, побарабанил по щиту, закрепленному над кухонным столом, и сказал:

– Не дашь чего-нибудь попользоваться? Ну, хотя бы эту штуку?

Он покосился на огромный клинок с рукоятью из моржовой кости, крестообразной гардой и бронзовым навершием. Мысль о том, что надо бы вооружиться, бродила у Кима в голове и укреплялась с каждой выпитой бутылкой. Не всюду ведь найдутся батарея и труба! А парни у Чернова ушлые и после битвы в подвале знают, что почем… Заявятся с ножиками и ломами, с цепями и кистенями, а мы им меч продемонстрируем… Вон, дрын-то какой! С рукояткой до подбородка достанет!

Дрю-Доренко почесал в макушке.

– Попользоваться, говоришь? Это с какими такими целями?

– Помахать! – Ким сделал неопределенный жест. – Почувствовать в руке клинок и натурально впечатлиться. А впечатлившись, сесть и написать, как Конан рубит пиктов от плеча до паха.

– Этим мечом ты не помашешь, – заявил Доренко, открывая пиво. – Кишка тонка! Это двуручный рыцарский меч, и весит он двенадцать с половиной килограммов. Таким рубили сарацина вместе с лошадью.

– Ну, другой дай! Вон тот, поменьше и полегче!

Хмыкнув, Дрю покачал головой:

– Не игрушки, Мэнсон! А ну, как в ногу попадешь или соседке в задницу? Вот палку я тебе дам. – Он сунул Киму дубовое древко. – Маши себе, впечатляйся! А у меня еще есть.

Взвесив дубинку в ладонях и решив, что лучше что-то, чем ничего, Ким сказал:

– А машину на завтра дашь? Надо мне за город съездить, проведать кой-кого.

– Машину бери, но с обеда. Утром у меня дела – в институт, потом заправлюсь и в мастерскую… А в три я ее подгоню прямо к тебе на Президентский. И пошагаю к Леночке… а может, к Анечке…

– Ну, спасибо, благодетель!

Они разлили по стаканам, прикончили воблу с крендельками, и Ким отправился домой. Первую сотню шагов его слегка пошатывало, и приходилось даже опираться на дубинку, но хмель стремительно выветрился, словно и не плескалось в животе шесть бутылок пива. Свернув с Северного проспекта на Энгельса, Ким поинтересовался:

– Твоя работа, Трикси?

«Разумеется, – ответил пришелец. – Твой организм очищен и приведен в фазу нормального функционирования. Дело несложное – всего-то окислить спирт в глюкозу».

– Цены тебе нет, дружище, – сказал Ким. – Алкаши бы тебя на руках носили. Наверно, передрались бы, решая, в кого ты въедешь.

«Хватит с меня одного сантехника, – откликнулся Трикси и добавил: – Иди помедленнее и держись поближе к домам. Я сканирую».

– И как успехи?

«Пока безрезультатно».

– Ну, не расстраивайся, – утешил его Кононов. – Ты ведь не только ищешь, ты еще и работаешь. Собираешь информацию о том, какие на Земле живут уроды.

Впереди замаячило здание торгового центра с многочисленными вывесками, и Ким, сощурившись, прочитал: «Кафе „Засада“», «Пиво оптом – 24 часа», «Унитазы и ванны из Бразилии», «Секс-шоп „Руслан и Людмила“», «Аптека „Пурген“», «ДСО „Киммерия“». Последняя надпись ввела его в задумчивость. ДСО – добровольное спортивное общество? Дежурный салон одалисок? Дворец садистов-олигофренов? Диетические супы и обеды? При ближайшем рассмотрении выяснилось, что ДСО означает «Дом, сад, огород». Оставалось узнать, какое отношение это имеет к Киммерии.

Магазин был невелик и очень напоминал квартиру Дрю-Доренко, ибо на стенах висели смертоубийственные орудия – топоры, блестящие косы и тяпки, зубастые диски для распиловочных станков, лопаты, ломики и прочий инвентарь. Ким, помахивая дубовой палкой, прошелся взад-вперед, любуясь стальными лезвиями и остриями и соображая, что ему больше по нраву, топор или саперная лопатка, а может, лом или кетмень. Но все эти приспособления казались ему легковесными по сравнению с рыцарским мечом – лопаты и косы словно из жести, ломы коротковаты, а тяпка совсем уж штука несерьезная. Ким было остановился на топоре, но тут за его спиной послышалось негромкое покашливание.

– Чего желаете, молодой человек?

Повернувшись, Кононов обнаружил старичка-продавца в синем халате и синей же кепочке с надписью «Lily-boy». На вид ему было лет семьдесят с хорошим гаком, но держался он бодро.

– Ищу что-нибудь такое-этакое, потяжелее, – сказал Ким.

– Ферштейн! Кувалда вас устроит? Пудовая, для забивки свай?

– Можно посмотреть?

– Отчего же нельзя? Пройдем в подсобку, и посмотрите.

Кувалда нашлась в дальнем углу, за частоколом грабель и бочкой с садовым варом. Бетонный пол под ней растрескался.

– Давно лежит, – произнес старичок, задумчиво лаская взглядом слегка проржавевший инструмент.

– Как давно?

– Лет восемь. С той самой минуты, как открыли магазин.

– А почему она здесь валяется?

– А потому, что до прилавка ее не донести. Подниму, и аллес капут! – объяснил продавец и, подумав, добавил: – Интересует? За полтинник отдам.

– Интересует, – промолвил Ким, вытаскивая деньги. – Беру! Заверните.

– Шутник вы, однако, – вздохнул продавец и покосился на дубинку. – Если хотите, я вам кувалду насажу, и понесете на плече. Рукоятка у вас подходящая… обстругаем конец, пристукнем молотком… С этим гешефтом мы живо управимся.

Так и было сделано, а к тому же, когда Ким с натугой перевернул кувалду и поставил ее на попа, старик закрепил рукоять железным клинышком. Затем инструмент улегся Кононову на плечи, и он, постанывая, но чувствуя себя вооруженным до зубов, потащил его к выходу.

– Не давит? – заботливо спросил продавец, когда они вышли на улицу. – Может, желаете тачку купить? Но это не в пятьдесят обойдется, а в пятьсот.

– Дотащу, – прохрипел Ким и, подняв голову к вывеске, спросил: – А почему Киммерия?

– Какой вы любопытный, юноша… – Старик взглянул на витрину соседей, где красовались черные ванны и унитазы, и объяснил: – Киммерия, потому что не Бразилия, не Парагвай и не княжество Монако. – Он похлопал Кима по спине. – Заходите! Подберу вам что-нибудь еще, потяжелее или полегче. Выбор у нас неплохой.

Ободренный этим напутствием, Ким свернул за угол, проковылял до кирпичной стенки, что огораживала баки с мусором, укрылся за ней и замер, кряхтя и отдуваясь.

«Трикси!»

«Ким?»

«Матрицу Конана, да поживее! Меня сейчас расплющит!»

Джинсы затрещали, рукава рубашки вздулись под напором мышц, и кувалда разом стала легче перышка. Убедившись, что зрителей нигде не наблюдается, Ким подбросил ее вверх, поймал за кончик рукояти и крутанул в воздухе. Ощущение невероятной силы переполняло его; казалось, он мог сокрушить Китайскую стену одним ударом, а вторым – вогнать ее обломки в землю. Чудесное, пьянящее чувство!

«Все в порядке?» – осведомился пришелец.

– Лучше не бывает! Если бегом, так будем дома через полчаса.

«Я же просил помедленнее! Тут тысячи людей, и надо каждого проверить… Ты с финнов бери пример, финны не суетятся и никуда не торопятся, – посоветовал Трикси. – Где сейчас твой Конан? В пиктских землях, вместе с голубоглазой девушкой? Вот и представь, что бредут они к северу, слушают лесные шорохи и говорят о том о сем. А главное, не спешат!»

– Ты меня вдохновил, – улыбнулся Ким. – Пожалуй, представлю и перемещусь… Жаль, под руками ни блокнота, ни компьютера!

«Зачем тебе компьютер и блокнот? Я на память не жалуюсь. Перемещайся!» – ответил Трикси и замолчал.

– Мой отец владел землями от Алиманы до самых предгорий и на треть дня пути вдоль речных берегов, – сказала Зийна. Прошло пару дней, и они пробирались по вересковой пустоши, заваленной большими валунами, торопясь укрыться в темневшем неподалеку ельнике.

– Большие угодья, клянусь Кромом! – откликнулся Конан. – А ведь ты говорила, что отец твой был небогат.

– Земли наши обширны и красивы, но не слишком плодородны, – пояснила Зийна. – Есть виноградники и роща апельсиновых деревьев, есть хорошее пастбище для лошадей и коз, есть лес, где растут дубы и буки…

– Значит, можно торговать бревнами, – заметил Конан.

– Отец не любил торговать. Он говорил, что это занятие не для благородного рыцаря, владеющего мечом и копьем. Он был равнодушен к богатству.

– А зря! Будь он богат, нанял бы много воинов, и тогда ублюдки с Рабирийских гор побоялись бы приблизиться к вашей усадьбе. Конечно, золото не главное в жизни, но иногда мешок с монетами может ее спасти.

– Отец говорил: меч надежнее…

– Правильно говорил! А ошибался он только в одном: мечей должно быть побольше… – Конан взглянул на солнце, висевшее в зените, и добавил: – Если бы со мной шли сейчас два десятка киммерийцев с острыми мечами да секирами, получилась бы славная потеха! Только шерсть полетела бы от лесных псов, которые гонятся за нами!

– Ты не жалеешь, что оставил своего слугу на корабле? – спросила Зийна. – Он выглядел могучим воином…

– Не жалею. Лучше сразиться с сотней пиктов, чем терпеть рядом с собой эту нечисть!

Голубые глаза Зийны испуганно расширились.

– Нечисть? Почему ты так его называешь?

– Потому как он нечисть и есть! Нечисть и нелюдь, сотворенная из камня и тупая, как камень!

Зийна вздрогнула, подняла руку к солнцу.

– Да защитит нас Митра от всякого зла! Страшные вещи ты говоришь, любимый!

– Чего же в них страшного? Этот Идрайн сотворен колдовством, но мало ли колдовства в мире? – Он поднес ладонь к волосам и машинально ощупал свой защитный обруч. – Конечно, от злых чар жди беды, но этот серокожий не был злым… ни злым, ни добрым, просто равнодушным, как пень.

– Это еще страшнее, – сказала Зийна, помолчав. – Теперь я знаю, почему ты его невзлюбил.

– Невзлюбил я его из-за другого, – сказал Конан. – Он настырный ублюдок… И потом, мне не нравятся твари, у которых я не могу вырезать печень.

– А те, у которых можешь, – нравятся? – спросила девушка, усмехнувшись.

– Не всегда. Но если я знаю, что могу укоротить мечом тварь на голову, я спокоен. А коли не так… – Он помотал головой и, ускорив шаги, заспешил к лесу.

Пустошь, которую они пересекали, тянулась на пять-шесть полетов стрелы. Тут, в северной части Страны Пиктов, протянулись невысокие увалы, поросшие вереском и колючим северным шиповником; здесь и там на склонах холмов громоздились серые валуны, обросшие бурыми мхами и напоминавшие массивные туши медведей. Казалось, в вереске уснуло на века целое медвежье племя – матерые самцы, уткнувшие лобастые головы в землю, годовалые подростки с угловато выступающими лопатками и костлявыми хребтами, медведицы, окруженные стайкой свернувшихся в клубок медвежат. Место было глухим, как, впрочем, и любое другое в пиктских чащобах, и если б Конан мог взглянуть на него сверху, выглядело бы похожим на сизую, заваленную камнями плешь в обрамлении темно-зеленого густого ельника. К этому ельнику и стремился киммериец, пробираясь между холмами и стараясь, чтобы один из них всегда был сзади и прикрывал путников от любопытного взгляда.

– Граф Троцеро, властитель Пуантена, благородный человек. Если я вернусь домой, граф отдаст отцовы земли… – Девушка вновь начала о своем. – А если я вернусь не одна…

Конан внезапно замер и сделал ей знак замолчать. В полусотне шагов от них над вершинами елей с громким карканьем кружили вороны. Их было много; словно черные крылатые посланцы Нергала, они метались в голубых небесах, пророча беду. Конан сунул Зийне копье, сбросил с плеча арбалет и зарядил его. Мышцы на его могучих руках вздулись и опали: он натягивал тетиву, не пользуясь рычагом.

– Что? – спросила девушка, оглядывая опушку. Нежное лицо ее посуровело, между светлыми бровями пролегли морщинки.

– Птицы, моя красавица, птицы. Вороны! Кто-то их спугнул, клянусь бровями Крома!

– Значит?..

– Значит, нас обошли! Проклятые лесные крысы!

Заметив шевеление среди елей, киммериец пригнулся и дернул Зийну вниз. Над их головами с шипением мелькнула стрела, ударила в серый камень; наконечник рассыпался искрами кремневых осколков.

– Туда! – Схватив девушку за руку, Конан потащил ее к ближним валунам. Их было три, целое медвежье семейство, залегшее на вечную спячку: пара медведиц, прижавшихся друг к другу носами, и огромный медведь, развалившийся неподалеку. Внутри каменного треугольника хватило бы места для человека и лошади, а защищать пришлось бы два прохода. Киммериец, мгновенно оценив преимущества этой позиции, толкнул Зийну внутрь и прижался к большему из камней.

Тут же еще три стрелы вспороли мох на гранитном медвежьем хребте. Конан выстрелил, довольно кивнул, когда в ельнике раздался вопль, и, перезарядив арбалет, послал вторую стрелу. Ельник откликнулся протяжным волчьим воем.

– Сколько их там? – спросила Зийна, приставив к камню копье и обнажая меч.

– Один Нергал знает. Если пять или восемь, они покойники, а если два-три десятка, покойники мы. – Конан огляделся и указал девушке на более узкий из проходов. – Встань там и возьми копье, а не меч. Ты ловкая! Бей в грудь, в горло или в глаз, на полную длину древка, чтоб никто не мог к тебе приблизиться. Бей, малышка, и ты еще увидишь берега своей Алиманы!

Стиснув копье, девушка встала, где велено. Конан покосился на нее и одобрительно хмыкнул. Отважна, словно рысь! Только что они шли по вересковым холмам, таким безлюдным и безопасным, и вдруг в одно мгновение все переменилось: враги атаковали их, и перед каждым путником замаячила мрачная тропа – последний путь, ведущий на Серые Равнины. Но на лице Зийны не было страха. Похоже, старый пуантенский рыцарь достойно воспитал свою дочь! Она обладала сердцем воина – твердым, как стальной наконечник ее зингарского копья.

По камням вновь начали чиркать стрелы. Конан отвечал, чутко прислушиваясь к каждому вскрику и воплю, доносившемуся с опушки; лишь эти звуки да змеиное шипение метательных снарядов обнаруживали врага. Колчан киммерийца постепенно пустел, кровь его кипела – он жаждал схватиться лицом к лицу с этими смуглыми недоростками, что засели среди деревьев. Его меч и кинжал против их топоров и копий! Давняя неприязнь поднималась в нем; столь давняя и древняя, что первопричина ее поросла седым мхом, оделась камнем, покрылась снегами тысячи зим, развеялась пеплом мириад костров. Причины не помнил никто, но ненависть была жива. Веками сражались пикты и киммерийцы, не давая пощады и не захватывая пленных; а если уж это случалось, то пикт расставался с печенью на алтаре Крома, а киммерийца пытали у столба или живым подвешивали к деревьям в жертву лесным богам. И потому…

«Стой! – беззвучно выкрикнул Трикси, но тут же разочарованно протянул: – Ошибка… Всего лишь ментально одаренный ребенок…»

– Телепат?

«На этом этапе своего развития вы неспособны телепатировать друг другу. Ментальный дар встречается, но лишь в латентной фазе. Восприятие чувств, настроений, ясновидение, способность к регулировке биоэнергетических полей – только это, и не больше. Что, в сущности, неудивительно – ведь вы используете мозг всего на три процента».

– Неужели? – поразился Ким, перемещаясь из пиктских лесов поближе к реальности, на Президентский бульвар. – Только три процента? А остальное пропадает втуне?

«Вовсе нет. Где я, по-твоему, нахожусь? В твоем сознании, в его латентной области, и область эта много больше закутка, который ты считаешь своим разумом. – Помолчав, Трикси задумчиво произнес: – Мне кажется, в том и состоит причина вашей ментальной резистентности. Вы не используете мозг даже на четверть, не знаете, как привести его в движение, как овладеть его ресурсами. Возможно, в силу своего нелепого метаболизма… Вот если бы вы дышали метаном… или хотя бы аммиаком…»

– Больно вонючий, – возразил Ким, перекладывая кувалду с левого плеча на правое. Он уже шагнул к своему подъезду, но тут его озарила внезапная мысль. Остановившись, Кононов оглядел пустынный в вечернее время бульвар, лесок за серой лентой мостовой, громады домов с сияющими оранжевым светом окнами, блеклое небо и повисшую в нем луну – осмотрел все это и, не найдя ничего любопытного, поинтересовался: – Много народу ты уже отсканировал?

«Девяносто восемь тысяч триста пятьдесят шесть человек, – сообщил пришелец. – А что?»

– А то, что осталось четыре миллиона с гаком. На самом деле больше: я каблуки стопчу, бродя по улицам, но люди тоже не сидят на месте – кого-то ты отсканируешь вторично, кого-то вовсе не найдешь. А если еще учесть приезжих, дачников и все такое… Боюсь, что поиск наш растянется на годы!

«В Финляндии я справился за четырнадцать месяцев», – возразил Трикси.

– Тут тебе не Финляндия, дружище. Сам говорил: финны не суетятся, не торопятся… А почему? Потому что живут в благополучном застое, а у нас эпоха перестройки, у нас народ шустрит и скачет. Ты хоть на Дрю посмотри! Утром он дома, потом в институте, потом на заправке и в мастерской, в три у меня, а после – у Леночки или у Анечки… а может, у Любочки, Милочки или Татьяны. Ну и где ты его найдешь?

«Я его уже проверил. В нем нет инклина».

– Тот тип, в котором есть, может быть еще шустрее. Сегодня он здесь, а завтра на Канарских островах или в другом Петербурге, который во Флориде.

Трикси призадумался. Киму казалось, что он ощущает тоску и безысходность, которыми потянуло от пришельца, будто светлый июньский вечер вдруг превратился в январскую ночь, холодную и темную, когда на небе ни луны, ни звезд, а по бульвару свищет пронзительный ветер. Это чувство было таким внезапным и острым, что он содрогнулся и покачал головой. Потерять частицу сущности в миллионной человеческой толпе, разыскивать ее годами, зная, что за этой толпой другие, миллиардные, в которых потерянное сгинет, как золотая монетка в Марианской впадине… Трагичная судьба!

«Что ты предлагаешь?» – наконец мрачно осведомился Трикси.

– Я пораскинул своим трехпроцентным умишком и думаю, что тип, поймавший твой инклин, как-то отличается от нормы. Я ведь отличаюсь! – Ким небрежно поиграл кувалдой. – Пока ты в моем сознании, я, точно робот-трансформер, неуязвим и непобедим! Ты говорил, что инклин не просто сборщик информации, но может помогать носителю, содействовать его успехам… Значит, нужно отыскать везунчика! Такого, кому поперло год назад! Первым делом просмотреть газеты – может, объявился новый экстрасенс? Телепат, святой или целитель… Или кто-то исцелился сам… был паралитик, а теперь кидает молот и рекорды бьет… Или, скажем, у чиновника проснулась совесть, и он отдал свой особняк слепым детишкам. Дело неслыханное и потому…

«… заметное, – промолвил Трикси. – С этим я согласен! Но симбиоз между инклином и носителем возможен лишь при сознательном контакте, чему мешает ваша ментальная невосприимчивость. Поверь, я изучил этот вопрос! Я пересаживал свои инклины с близкой дистанции и наблюдал реакцию людей. Она была неоднозначной и временами очень странной».

– А поконкретнее?

«Можно и поконкретнее. Так вот, одни инклин не замечают, и поведение их не меняется, другие испытывают дискомфорт различной степени, от беспокойства до сильного стресса. Есть такие, что временно сходят с ума… У третьих, в очень немногих случаях, вдруг пробуждается редкий талант, заложенный природой: эйдетическая память, дар гипноза, электромагнитная ориентация. Эффект, конечно, обратим – все исчезает с эвакуацией инклина. – Сделав паузу, Трикси пояснил: – Это определяется психологическим типом носителя, его способностью воспринимать инклин на подсознательном уровне. Люди разные, понимаешь?»

– Разные, – согласился Ким. – Отсюда вывод: ты проводил свои опыты на финнах, а у нас другая ментальность, и потому реакции будут другими. Ты слышал поговорку: что русскому благо, то немцу смерть?

«И что это значит?»

– Возможность подчинения инклина. Представь, что человек-носитель возобладает над ним подсознательно, не ощущая его присутствия и считая, что в нем проснулся естественный дар – тот самый, заложенный природой… Как тебе этот вариант?

«Он мне совсем не нравится, – без промедления откликнулся пришелец. – Не нравится, но исключить его я не могу. Ваш мир такой необычный и странный…»

– Мир! Мир – это еще цветочки, а ягодки – наша страна, – промолвил Ким и зашагал к подъезду.