"Синьор президент" - читать интересную книгу автора (Астуриас Мигель Анхель)VIII. Балаган у портала ГосподняНа звуки выстрелов и на стоны Пелеле, на торопливый топот Васкеса и его друга сбегались улицы в лохмотьях лунного света, не зная толком, что же произошло; а деревья на площади горестно хрустели пальцами – как передашь по воздуху, по телеграфу о том, что случилось! Улицы заглядывали за угол, спрашивали, где же это было, и, окончательно сбитые с толку, разбегались – одни к центру, другие к предместьям. Нет, не в Еврейском переулке, извилистом и кривом, словно его проложил пьяный! И не в переулке Бродячих Псов, прославленном подвигами кадетов, вонзавших шпаги в подлых жандармов, воскрешая тем самым времена мушкетеров. Не в переулке Короля; и не в переулке Святой Тересы. крутом и угрюмом. Не в Кроличьем, не в Гаванском, не у Пяти Дорог, не на улице Призраков… Это случилось на Главной Площади, там, где пищит-попискивает вода в общественных уборных, где звенят-позвякивают саблями часовые, где медленно вращается-поворачивается ночь на холодном небесном своде, а с нею собор и само небо. Ветер тоже ранен, слабо бьется жилка у его виска, ему не под силу сорвать листья – навязчивые мысли – с растрепанных голов деревьев. Вдруг неподалеку от Портала Господня открылась дверь, и робко, словно мышка, выглянул хозяин балагана. Жена толкала его на улицу с любопытством пятидесятилетней девочки. Что там? Почему стреляли? Мужу казалось не совсем пристойным высовываться из дверей в нижнем белье ради прихотей жены. Обязательно ей надо знать, видите ли, не турка ли там пристрелили! Чтобы он вытянул шею, она вонзила ему в бока десять острых, как шпоры, ногтей – ну, это уж совсем грубо! – Ой, господи, мне ж не видно! Как же я скажу? Ну чего ты от меня хочешь? – Как, как? У турков, говоришь? – Я говорю, ничего не видно! И что ты от меня хочешь… – Не бормочи ты, ради Христа! Когда он вынимал искусственную челюсть, то говорил совсем неразборчиво. – Постой, вижу, вижу! – Ничего не разберу, что ты бормочешь! – И тоном мученицы: – Слышишь? Я не по-ни-ма-ю! – Вот, вот, вижу! На углу толпа собирается, около Дворца архиепископа! – Знаешь что, пусти-ка лучше меня, никакого от тебя толку! Ни слова не разберу! Бормочет, сам не знает что! Дон Бенхамин уступил место супруге, и она встала в дверях – волосы растрепаны, одна грудь вывалилась из желтой ситцевой рубашки, другая запуталась в лентах ладанки! – Смотри… носилки несут! – сообщил напоследок дон Бенхамин. – Вот оно что!… Значит, это здесь… А я-то думала – у турков! Что ж ты, не мог сказать? То-то стреляли так близко! – Как сейчас вижу, несут носилки, – повторил кукольник: из-за спины супруги его голос звучал глухо, словно из-под земли. – Чего, чего? – Я говорю, как сейчас вижу, носилки тащат! – Ты уж лучше молчи, ничего у тебя не разберешь! Надел бы зубы, а то бормочешь что-то… – Я говорю, как сейчас, носилки… – Врешь, их только теперь тащат! – Ну, дорогая, я же видел!… – Сейчас несут, говорю! Что я, ослепла? – Я что, я ничего, только я как сейчас… – Ну, что, что? Носилки? Да пойми ты… Дон Бенхамин ростом едва достигал метра; был он щупленький и мохнатый, словно летучая мышь, и вряд ли мог разглядеть толпу людей и жандармов из-за спины своей супруги, дамы весьма дородной, которая занимала в трамвае два места (по одному на каждую ягодицу), а на платье брала не меньше восьми метров. – Как будто тебе одной интересно… – осмелился произнести дон Бенхамин, надеясь положить конец этому полному солнечному затмению. Тогда, словно он сказал: «Сезам, откройся!» – жена тут же повернулась и навалилась на него всей тушей. – Ох ты, господи, матерь божья!… – крикнула она, подняла его и понесла к дверям на руках. Кукольник плевался зеленым, лиловым, желтым, всеми цветами радуги. И пока он бил ногами по огромному, как сундук, животу супруги, четверо пьяных несли через площадь носилки с телом Пелеле. Супруга перекрестилась. О погибшем рыдала вода в общественных уборных и ветер шуршал крыльями коршунов на серых деревьях парка. – Когда нас венчали, черт бы побрал тот день, священнику надо было сказать: «Няньку тебе даю, а не рабу!» – ворчал кукольник, опускаясь на твердую землю. Супруга не протестовала (невероятная супруга, ибо, если сравнить кукольника с долькой мандарина, ее придется сравнить с крупным апельсином) – пускай болтает, все равно ничего не разберешь, когда он без зубов. Через четверть часа супруга храпела, словно ее горло и легкие боролись за жизнь под тяжестью телес, а дон Бенхамин истекал желчью и проклинал час женитьбы. Однако балагану все это пошло на пользу. Куклы отважились вступить в область трагедии. Теперь настоящие слезы текли из их картонных глаз, благодаря системе трубочек, питавшихся водой из таза с помощью клизмы. Раньше куклы только смеялись, а если и плакали – то с веселой гримасой. Отныне они поливали подмостки красноречивыми потоками слез. Дон Бенхамин думал, что дети будут плакать на этих представлениях; он был безгранично поражен, когда увидел, Что они хохочут куда сильнее, чем прежде, – прямо заходятся от смеха. Дети смеются над чужими слезами… Дети смеются над побоями… – Это же неестественно! – удивлялся дон Бенхамин. – Очень даже естественно! – возражала супруга. – Неестественно! Противоестественно! – Естественно! Естественно! Преестественно! – Pie будем спорить! – предлагал дон Бенхамин. – Не будем, – соглашалась она… – Но все же это неестественно… – Естественно, говорю! Естественно-преестественно-распреестественно! Когда жена Бенхамина ругалась с мужем, она пользовалась лишними слогами, как клапанами, чтобы не взорваться. – Не-не-не-не-естественно! – вопил кукольник, хватаясь за голову в бессильной ярости. – Естественно! Преестественно! Препереестественно! Пре-пе-пе-пе-реестественно! Как бы то ни было, балаган у Портала Господня долго пользовался клизмой, благодаря которой плакали куклы и хохотали дети. |
||
|