"Нагие и мёртвые" - читать интересную книгу автора (Мейлер Норман)

Часть 1. Волна.

1.

 Всем не спалось. С наступлением утра должны быть спущены десантно-высадочные средства, а на побережье острова Анопопей хлынет первая волна войск. Будет бой. Людям на десантных кораблях и судах конвоя известно, что через несколько часов некоторым из них суждено умереть.

 На койке плашмя лежит солдат. Глаза у него закрыты, но он не спит. Он прислушивается к шелесту волн за бортом и приглушенному шепоту беспокойно дремлющих соседей, таких же солдат. "Я не буду! Я не буду!" - вскрикивает кто-то во сне. Солдат открывает глаза и медленно обводит взглядом трюм, однако в сложном нагромождении подвесных коек, обнаженных тел и висящего там и тут снаряжения рассмотреть что-нибудь очень трудно. Солдат решает сходить в гальюн. Ворча что-то себе под нос, он спускает ноги с койки, приподнимается и ударяется спиной о стальную трубку верхней койки. Он вздыхает, дотягивается до своих ботинок, которые привязаны к пиллерсу, и медленно надевает их. Его койка в четвертом ярусе, а всею ярусов пять, поэтому и потому еще, что в трюме тесно, он спускается осторожно, чтобы не зацепить кого-нибудь на койках нижних ярусов. Выбирая, где можно ступить на палубу среди беспорядочно наваленных рюкзаков и другого имущества, солдат прокладывает себе путь к двери в переборке трюма. Затем проходит через соседний, тоже загроможденный трюм, спотыкается, задев чьюто винтовку, и наконец добирается до гальюна.

 Помещение наполнено паром. Даже в такое позднее время кто-то плещется в единственном душе с пресной водой - с момента посадки войск на судно эта кабина ни минуты не оставалась свободной.

 Несколько других душевых кабин заняты игроками в кости; мыться в них никто не хочет, потому что сюда подается соленая забортная вода. Пройдя мимо душевых кабин, солдат медленно расстегивает и спускает штаны и усаживается орлом на мокрое треснувшее деревянное сиденье одного из незанятых очков гальюна. Он забыл взять свои сигареты, поэтому ему пришлось стрельнуть одну у сидящего рядом соседа. Закурив, солдат молча смотрит на мокрую, усыпанную окурками и клочками бумаги грязную палубу и прислушивается к журчанию набирающейся в бачки воды. Откровенно говоря, он пришел сюда без особой надобности, но продолжал с удовольствием сидеть, потому что здесь намного прохладнее, а запах гальюна, морской воды, хлора и влажного металла куда лучше, чем тяжелый дух от потных солдатских тел в битком набитых трюмах. Солдат оставался неподвижным довольно долго. Затем он медленно встал, неторопливо натянул на себя зеленые рабочие штаны и подумал о том, с каким трудом ему придется добираться до своей койки. Он знал, что ему, как и другим, предстоит нудное ожидание рассвета, и пожалел, что этот момент еще не настал. На обратном пути солдат вспомнил, как однажды в детстве, проснувшись рано утром, он не мог уже больше заснуть, потому что наступал день его рождения и мать обещала ему устроить праздник.

 Еще накануне, в самом начале вечера Уилсон, Галлахер и штаб-сержант Крофт начали игру в покер по семь карт с двумя ординарцами из штабного взвода. Они захватили единственное свободное место на палубе трюма, где можно было различать карты после того, как выключалось освещение. Но даже и тут им приходилось сильно напрягать зрение, потому что освещалось это место одной только синей лампочкой, висевшей около трапа, и отличить красную масть от черной можно было с большим трудом. Они играли в течение нескольких часов и уже явно начали обалдевать. Если ставки были низкие, то игрок действовал автоматически, почти не раздумывая.

 Уилсону везло с самого начала, а после того, как он вдруг снял три кона подряд, везение стало просто феноменальным. Он чувствовал себя на седьмом небе. На палубе между коленями поджатых крест-накрест ног Уплсона лежало множество небрежно брошенных австралийских банкнот достоинством в один фунт. Уилсон знал, что подсчитывать деньги - плохая примета, но был уверен, что выигрыш его составляет что-нибудь около ста фунтов. От избытка чувств в горле Уилсона стоял какой-то счастливый комок, его охватило возбуждение, какое он испытывал при виде любого изобилия.

 - Знаешь, - обратился он к Крофту (мягкий говор выдавал в нем южанина), - от этих проклятых фунтов можно обалдеть. Я в них ни черта не разбираюсь - у австралийцев все не как у людей.

 Крофт ничего не ответил. Он проиграл совсем немного, но испытывал досаду оттого, что карта не шла к нему весь вечер напролет.

 - Какого черта тебе еще надо! - насмешливо проворчал Галлахер. - При таком везении и не надо деньги считать. Единственное, что тебе нужно, - это иметь карман.

 - Верно, парень, и карман этот, прямо скажем, должен быть достаточно широк, - подхватил Уилсон остроту.

 Он рассмеялся каким-то детским заразительным смехом и начал сдавать карты. Уилсону было около тридцати лет - высокий ростом, с пышной шевелюрой золотисто-каштановых волос и крупными, резко обозначенными чертами на пышущем здоровьем розовощеком лице. Он носил не подходившие всему его облику очки в круглой серебряной оправе, которые придавали ему вид ученого или по крайней мере методиста. Когда он сдавал карты, казалось, что от каждого прикосновения к ним он испытывал невероятное удовольствие.

 Он постоянно мечтал о том, чтобы выпить, и сейчас ему было слегка грустно оттого, что денег много, а купить хотя бы пинту спиртного негде.

 - Знаете, - сказал он, слегка улыбаясь, - сколько я ни пил до сих пор, все время забываю вкус вина, если у меня при себе нет одной-двух бутылочек. - Задержав на какой-то момент очередную карту в руке, он подумал и со смехом продолжал: - Это так же, как с женщиной. Если имеешь женщину постоянно и можешь любить ее, когда вздумается, то напрочь забываешь, как бывает, когда ее нет. А когда ее нет, лишь с трудом припоминаешь, как хорошо с этими кошечками. Однажды на окраине города я провел время с такой кошечкой - женой моего друга... Фигурка у нее, доложу я вам, редкостная! Эту я не сравню ни с одной бабой. И никогда не забуду. - Покачав головой как бы в подтверждение сказанного, Уилсон провел тыльной стороной руки по своему высокому лбу, отбрасывая назад свисавшую на него шевелюру, и весело продолжал: - Ох, ребята, до чего же было сладко! Как будто окунулся в бочку с медом! - Он сдал каждому игроку по две карты и приготовил колоду для следующего круга.

 На этот раз Уилсону не повезло: карты пришли плохие. Приняв участие в одном круге - отказываться после такого большого выигрыша было нельзя, - Уилсон спасовал. Он стал думать о том, что, когда закончится эта десантная операция, ему надо бы заняться производством какого-нибудь крепкого напитка. В третьей роте один сержант, работающий на кухне, должно быть, нагреб не менее двух тысяч фунтов, продавая свой самогон по пять фунтов за кварту.

 Для этого нужно только иметь сахар, дрожжи и несколько банок персиков или абрикосов. Предвкушая удовольствие, Уилсон уже чувствовал, как крепкий и сладкий напиток разливается теплом по всему телу. А можно даже и с меньшим обойтись. Его двоюродный брат Эд, насколько помнит Уилсон, использовал для этой цели черную патоку и изюм, и у него получалось при этом весьма недурное питье.

 Но тут же Уилсон опечалился. Если он намеревается что-то сделать, то как-нибудь ночью придется стащить из кухонной палатки все необходимое для производства вина, а затем найти подходящее место, чтобы спрятать все это на пару дней. Потом потребуется укромный уголок, в котором можно будет хранить напиток. Этот уголок не должен быть расположен слишком близко к биваку, иначе кто-нибудь может случайно наткнуться на него, но и слишком далеко такой уголок устраивать нельзя, потому что в этом случае окажется невозможным быстро выпить глоток-другой, когда тебе захочется.

 В общем на пути осуществления своего плана Уилсону придется столкнуться с рядом проблем, если только он не дождется окончания операции и размещения войск в постоянном биваке. Однако в таком случае ждать придется слишком долго. Месяца три, а то и четыре.

 Уилсон разволновался: в армии приходится все по десять раз обдумывать, если хочешь получить что-нибудь для себя.

 Галлахер вышел из игры в этом коне тоже почти в самом начале и теперь с негодованием смотрел на Уилсона. Надо же было случиться, что все крупные выигрыши достались этому тупому болвану с юга. Галлахера грызла совесть. Он проиграл по меньшей мере тридцать фунтов, то есть почти сто долларов, и. хотя большую часть этих денег он выиграл в предыдущие дни, нельзя оправдать его проигрыша в настоящей игре. Он вспомнил о своей жене Мэри, беременной на седьмом месяце, и попытался представить себе, как она выглядит. И тут опять им овладело чувство вины. Кто дал ему право разбрасывать деньги, которые надо было отправить жене? Его все больше и больше охватывало чувство горькой досады; рано или поздно все оборачивалось для него плохо. Губы Галлахера плотно сжались. Как бы он ни старался, как бы много ни работал, никогда из этого ничего хорошего не получалось. Чувство досады на какой-то момент заполнило все его существо. Ему всегда чего-то хотелось, но это что-то только дразнило его и исчезало прежде, чем он мог дотянуться до него. Галлахер посмотрел на одного из ординарцев - Леви, который тасовал в этот момент колоду карт. Этому еврею чертовски везло. Чувство досады внезапно переросло в ярость, подступило к горлу, и Галлахер разразился бранью:

 - Ну ты там! Какого черта тянешь резину? Хватит тебе мусолить карты! Сдавай! Мы сидим здесь, чтобы играть, а не ковырять в носу.

 Леви бросил на Галлахера удивленный взгляд и, передразнивая, ответил в тон ему:

 - О'кей! Прекращаем ковырять в носу, начинаем играть и выигрывать.

 - Остряк-самоучка! - проворчал себе под нос Галлахер.

 Коренастый, жилистый, Галлахер производил впечатление упрямого и раздражительного человека. И лицо у него было неприятное, усыпанное щербинками и красно-фиолетовыми прыщами и угрями.

 То ли из-за цвета лица, то ли из-за скошенного набок длинного ирландского носа он всегда выглядел сердитым, хотя ему было всего двадцать четыре года.

 На этот раз ему пришла семерка червей. Осторожно приоткрыв уголки сданных ранее двух карт, Галлахер обнаружил, что там тоже черви. Такая карта уже позволяла на что-то надеяться.

 Флешь не шла к нему весь вечер, и он считал, что в этом коне она никак не должна обойти его. "Теперь им не удастся облапошить меня", - подумал он.

 Уилсон поставил один фунт, но Галлахер поднял ставку.

 - Давайте-ка сделаем приличный кон, - проворчал он сердило.

 Крофт и Леви бросили деньги на кон, а когда второй ординарец спасовал, Галлахер почувствовал себя обманутым.

 - В чем дело? - спросил он. - Уже струхнул? Зря сегодня стараешься. Вот завтра покатится твоя голова в одну сторону, а задница в другую...

 Последние слова Галлахера затерялись в шелесте банкнот, выкладываемых игроками на сложенное вдвое одеяло, на котором они играли. Но, сказав эти слова, Галлахер и сам ужаснулся, как будто от богохульства. "Святая Мария..." - быстро произнес он несколько раз про себя начальные слова молитвы. Он увидел себя неподвижно лежащим на берегу с кровавым пятном на том месте, где должна быть голова.

 Следующая карта оказалась пикой. "Отправят ли мое тело домой, - подумал он, - и придет ли на могилу Мэри?" Жалость к себе была приятной. На какой-то момент ему страстно захотелось увидеть в глазах жены сострадание. "Она поймет меня", - подумал он. Однако, как только он попробовал представить себе Мэри, вместо нее в его воображении появилась открытка с репродукцией картины "Святая Мария", которую он когда-то купил в приходской школе.

 "Как же моя Мэри выглядит?" - спросил он себя в отчаянии. Он напряг всю свою память, чтобы представить себе ее лицо, но так и не смог вспомнить: оно ускользало, как ускользает мелодия едва припоминаемой песенки, когда ты сбиваешься на другую, более знакомую.

 В следующем круге ему снова пришла черва. Теперь у него было четыре черви и оставалось еще два шанса получить пятую для флеши Беспокойство из-за неспособности представить лицо Мэри утихло и уступило место нараставшему интересу к игре. Он посмотрел на игроков. Леви сложил свои карты еще до начала торга, а перед Крофтом лежали две десятки. Крофт поставил два фунта, а Галлахер решил, что на руках у него есть третья десятка. Если Крофту не придут нужные карты - а Галлахер был уверен, что они не придут, - тогда он, Крофт, непременно попадется на флешь Галлахера.

 Уилсон с усмешкой протянул руку к лежавшим между его ногами банковским билетам. Бросив деньги на одеяло, он произнес нараспев:

 - А коник-то получается крупный!

 Галлахер нащупал пальцами несколько оставшихся у него банкнот и подумал про себя, что теперь у него последний шанс отыграться.

 - Поднимаю на два фунта, - пробормотал он, но его тотчас же охватила тревога. У Уилсона было три пики. Как же он не заметил этого раньше? Опять везет этому парню!

 Торг, однако, только начинался, и Галлахер успокоился. Флеши у Уилсона еще не было. Шансы у них по меньшей мере равны, и вряд ли Уилсон припрятал еще пику. Возможно еще, что он будет играть и на чем-нибудь другом. Галлахер надеялся, что ни Крофт, ни Уилсон не перестанут повышать ставки и не заставят его показать карты на следующей сдаче. Сам же он будет ставить до последнего фунта.

 После того как сдали еще по одной карте, штаб-сержант Крофт почувствовал новый прилив возбуждения. Раньше он почти не следил за игрой, но теперь, когда ему пришла семерка, у него стало две пары и появилась непоколебимая уверенность в том, что кон возьмет он. Крофт почему-то твердо верил, что в следующем круге ему придет или семерка или десятка и он получит фулхауз. Он нисколько не сомневался в этом. Такая уверенность что-нибудь да значила. Обычно он играл в покер, тщательно взвешивая все шансы получить ту или иную карту, и шел на риск, только если хорошо знал людей, с которыми играл. И именно остающийся под конец кона шанс, обычный в покере, делал эту игру привлекательной для Крофта. Крофт не позволял себе приступать к какому-нибудь делу без соответствующих знаний и подготовки, но он знал, что конечный результат часто зависит просто от везения. Он был непоколебимо убежден, что, как бы там ни было, счастье должно быть на его стороне и теперь, после целого вечера невезения, к нему придут нужные карты.

 Галлахеру пришла еще одна черва, и Крофт решил, что тот рассчитывает на флешь. К трем пикам Уилсон получил бубну, но Крофт считал, что Уилсон уже набрал флешь, и поэтому не волновался. Крофта всегда поражала хитрость Уилсона во время игры, это никак не вязалось с его в общем-то добродушным и покладистым характером.

 - Ставлю два фунта, - заявил Крофт.

 Уилсон бросил на кон два фунта, но тут Галлахер увеличил ставку.

 - Удваиваю, - проворчал он.

 Крофт заключил из этого, что у Галлахера наверняка флешь. Он аккуратно положил на одеяло четыре фунта.

 - А я удваиваю твою ставку, - заявил он, испытывая приятное напряжение азартной игры.

 - Черт возьми! Кон становится очень даже приличным, - не без радости заметил Уилсон. - Мне бы надо спасовать, но я никак не могу преодолеть желание взять последнюю карту.

 Теперь Крофт был уверен, что у Уилсона тоже флешь. Крофт заметил, как Галлахер колебался, - среди пик Уилсона был туз.

 - Еще удваиваю! - произнес Галлахер с ноткой отчаяния.

 "Если бы у меня уже был фулхауз, - подумал Крофт, - я бы ставил всю ночь, но, поскольку его нет, лучше сберечь деньги для последнего кона".

 Крофт бросил на кон еще два фунта. Уилсон последовал его примеру. Леви сдал всем по последней карте. Сдерживая возбуждение, Крофт обвел взглядом полузатемненный трюм, пристально посмотрел на висящие вокруг койки, заметил, как в одной из них, не просыпаясь, повернулся набок какой-то солдат. Только после этого Крофт не спеша поднял последнюю карту. Это была пятерка. Медленно, не веря своим глазам, он еще раз перебрал все свои карты. Неужели он мог так ошибиться? Затем с отвращением и досадой, даже не заставляя Уилсона открыть карты, Крофт бросил свои на одеяло. Он начинал выходить из себя. Не говоря ни слова, он наблюдал за дальнейшим торгом между оставшимися игроками. Галлахер положил на кон свой последний банкнот.

 - Я, кажется, делаю грубейшую ошибку, но все же посмотрим, - сказал Уилсон. - Ну, что там у тебя?

 Галлахер бросил на него свирепый взгляд, как будто знал, что проиграет.

 - А что ты, зараза, хотел бы у меня увидеть?.. Червовая флешь с валетом - вот что у меня!

 - Мне жаль огорчать тебя, - сказал со вздохом Уилсон, - но у меня пиковая флешь вот с этим буйволом, - закончил он, показывая на туз.

 Несколько секунд Галлахер сидел молча. Прыщи на его лице сделались багрово-фиолетовыми. Потом его словно прорвало, и дрожащим от злости голосом, довольно громким в ночной тишине, он произнес:

 - Этому ублюдку почему-то очень уж везет сегодня! Он загреб себе все денежки!

 В койке, висевшей рядом с выходным люком, проснулся какой-то солдат и с возмущением крикнул:

 - Ради бога! Прекратите этот галдеж, дайте хоть немного поспать!

 - Катись отсюда к чертовой матери, если не нравится! - зло ответил Галлахер.

 - Вы что, не знаете правил?

 Крофт медленно поднялся с палубы. Это был сухопарый парень среднего роста, но держался он всегда так прямо, что казался высоким. Его узкое треугольной формы лицо абсолютно ничего не выражало; по крайней мере так казалось при слабом свете синей лампочки. Ничего не выражали его маленький рот, впалые щеки и короткий прямой нос. Впечатление производили лишь сверкавшие в свете синей лампы иссиня-черные волосы да леденяще-холодный взгляд глубоко посаженных синих глаз.

 - Слушай, - обратился он к солдату с холодным спокойствием, - может, ты заткнешься? Мы будем играть где хотим и когда хотим. Если тебе это не нравится, мы ничего не можем поделать. Разве только выяснить до конца отношения.

 С койки послышалось неясное бормотание солдата. Не сводя с него взгляда, Крофт продолжал:

 - Если ты действительно хочешь выяснить отношения, то давай. Я готов.

 Крофт говорил спокойно, с едва заметным южным акцентом, четко произнося каждое слово. Уилсон настороженно наблюдал за ним.

 Солдат на этот раз ничего не сказал, и Крофт, слегка улыбаясь, сел на свое место.

 - Тебе что, хочется подраться? - спросил его Уилсон.

 - Мне просто не нравится тон этого парня. - ответил Крофт.

 - Ну что же, давайте продолжим, - предложил Уилсон, пожимая плечами.

 - Я больше не играю, - сказал Галлахер.

 Уилсон почувствовал некоторую жалость к Галлахеру. Хорошего в том, что человек лишился всех денег, которые у него были, ничего нет, решил Уилсон. Галлахер в общем-то неплохой парень, а когда к тому же прожил с ним в одной палатке три месяца, становится действительно жалко человека.

 - Слушай-ка, - предложил Уилсон, - из-за того, что нет денег, игру прекращать вовсе не обязательно. Хочешь, дам тебе взаймы несколько этих проклятых фунтов?

 - Нет, я больше не играю, - отрезал Галлахер.

 Уилсон снова пожал плечами. Он не понимал таких людей, как Крофт и Галлахер, которые так болезненно воспринимают игру. Ему нравилось играть, к тому же ничем другим занять время до утра было невозможно. Из-за чего же так нервничать? То, что перед тобой лежит приличная стопка денег, конечно, неплохо, но Уилсон предпочел бы сейчас выпить. Или переспать с какой-нибудь бабенкой. На его лице появилась досада: бабенку он увидит теперь не скоро.

 Реду надоело лежать. Он незаметно проскользнул мимо дежурившего у трапа солдата и поднялся на верхнюю палубу. После столь длительного пребывания в трюме воздух здесь казался прохладным и свежим. Ред с удовольствием сделал несколько глубоких вдохов.

 Прошли секунды, прежде чем глаза привыкли к темноте, и он увидел слабые контуры освещенного бледно-серебристым лунным светом палубного оборудования и надстроек. Ред с интересом осмотрелся вокруг. Приглушенный гул равномерно вращающихся винтов и бортовая качка ощущались здесь, наверху, гораздо отчетливее, чем в слегка дрожащей и покачивающейся койке в трюме. Ред обрадовался тому, что на палубе никого не было. Правда, у ближайшей артиллерийской установки нос вахту какой-то моряк, но по сравнению с битком набитым трюмом здесь было как в пустыне.

 Ред подошел к борту и посмотрел на море. Судно теперь едва двигалось вперед, а весь конвой, казалось, медленно нащупывал свой путь, словно потерявшая след охотничья собака. Далеко на горизонте слабо вырисовывался и исчезал в дымке остроконечный горный хребет острова. "Это, наверное, Анопопей, - подумал Ред и тут же пожал плечами. - Впрочем, их не отличишь, - решил он, - все острова выглядят одинаково".

 Равнодушно, без всякого интереса, Ред подумал о предстоящей неделе. Завтра, когда они высадятся на берег, ноги сразу же промокнут, а в ботинки наберется песок. Придется разгружать один за другим десантные катера и баржи, переносить на берег одну за другой тяжелые корзины и тюки. Если им повезет, высадка произойдет в сравнительно спокойной обстановке, без обстрела высаживающихся войск японской артиллерией и снайперами. Реда охватило чувство гнетущего страха. За этой операцией последует другая, за ней еще одна и еще, и так без конца... Не отрывая взгляда от воды, Ред потер рукой шею. Он почувствовал какую-то необъяснимую слабость во всех суставах своего худого длинного тела. Было около часу ночи.

 Через три часа начнется артиллерийская подготовка, а солдаты наспех проглотят вызывающий тошноту завтрак.

 Ничего не сделаешь, жить приходилось по принципу: прошел день, ты уцелел, будь доволен и моли бога, чтобы и следующий день прошел так же. Взводу, в котором был Ред, повезло. По крайней мере на завтра. В течение ближайшей недели их взвод, вероятно, будет участвовать в работах на берегу в районе высадки. К тому времени закончатся боевые вылазки и патрулирование неизвестных дорог и районов, а вся операция по высадке и захвату плацдарма войдет в знакомое и вполне сносное русло. Ред сплюнул за борт и энергично потер грубыми шероховатыми пальцами вздувшиеся суставы на левой руке.

 На фоне бортовых поручней профиль Реда вырисовывался только благодаря крупному носу и низко висящей челюсти, лунное освещение скрадывало красноту его кожи и волос. Лицо Реда всегда казалось будто ошпаренным кипятком. Оно выглядело бы очень сердитым, если бы не спокойные бледно-голубые глаза, окруженные паутинкой мельчайших морщинок и веснушек. Когда Ред смеялся, обнажались его кривые и пожелтевшие зубы, а из горла вырывались трубные звуки, означавшие у этого человека простодушное и снисходительное веселье. Весь он был каким-то костлявым и шишковатым, и, несмотря на более чем шестифутовый рост, вес его вряд ли превышал сто пятьдесят фунтов.

 Ред почесал живот и вдруг вспомнил, что вышел из трюма, не надев на себя спасательного пояса. Он автоматически подумал о том, что из-за этого надо возвращаться в трюм, и очень рассердился сам на себя. "В этой чертовой армии боишься сделать лишний шаг, - сказал себе Ред и снова сплюнул за борт. - Только и думаешь о том, как бы не забыть делать, что тебе приказано". Несколько секунд он все еще раздумывал, следует ли идти за поясом, но потом облегченно вздохнул. "Двум смертям не бывать, а одной не миновать", - подумал он.

 Ред как-то сказал то же самое Хенпесси, парнишке, назначенному в их взвод за пару недель до посадки оперативной группы дивизии на борт судна для настоящей десантной операции. "Спасательный пояс! Пусть о нем беспокоятся такие, как Хеннесси", - подумал Ред теперь.

 Однажды ночью Ред и Хеннесси находились на палубе как раз в тот момент, когда прозвучал сигнал воздушной тревоги. Они залезли тогда под спасательную шлюпку и наблюдали оттуда, как маневрируют суда конвоя и как моряки из боевого расчета ближайшего к ним орудия напряженно следят за небом, готовые открыть огонь по первому приказу. Над конвоем кружился японский самолет "зеро", и не менее десятка прожекторов пытались поймать его в свои лучи.

 Темное небо рассекали сотни красных следов трассирующих снарядов. Все это очень отличалось от боя, который Реду пришлось видеть ранее: ни жары, ни усталости, красиво, словно в цветном фильме или на картинке в календаре. Он наблюдал бой с каким-то удовольствием и нисколько не испугался даже тогда, когда на расстоянии нескольких сот ярдов от судна на поверхности воды внезапно взорвалась бомба, осветив судно желтовато-багровым сиянием.

 Восхищение Реда прервал Хеннесси.

 - Боже мой! Я только теперь вспомнил... - произнес он с тревогой.

 - Что? - спросил Ред.

 - У меня спасательный пояс не надут.

 - Я тебе знаешь что посоветую, - расхохотался Ред, - когда судно пойдет ко дну, выбери крысу пожирнее, уцепись за нее, и она дотащит тебя до берега.

 - Нет, я серьезно, - продолжал дрожащим от страха голосом Хеннесси. - Надо надуть пояс.

 Он с трудом нашел в темноте резиновую трубку и надул пояс.

 Реда это очень развеселило. Хеннесси был просто ребенком.

 - Ну, теперь ты готов ко всему? - насмешливо спросил Ред.

 - А что, - серьезно ответил Хеннесси, - береженого бег бережет. А если в судно попадет бомба? Я не собираюсь идти вместе с ним на дно...

 Едва видимый на горизонте остров Анопопей медленно проплывал мимо, как будто это была не земля, а огромный корабль. "Так, так, - лениво раздумывал Ред, - значит, Хеннесси не хочет идти на дно вместе с судном. Он, наверное, относится к таким, которые откладывают деньги на женитьбу еще до того, как найдут себе невесту. Вот что имеешь, если живешь по правилам".

 Ред оперся о поручни и взглянул на воду. Несмотря на малый ход, казалось, что вода бежит мимо борта очень быстро. Луна скрылась за облаками, и поверхность моря стала темной и мрачной, а глубина стала казаться бесконечной. Вокруг судна на расстоянии около пятидесяти ярдов светился какой-то едва заметный ореол, а дальше была жуткая темень, настолько плотная, что очертании острова рассмотреть теперь было уже невозможно. Бежавшая мимо борта вода густо пенилась, в ней образовывались воронки и водовороты, которые исчезали потом в расходящихся веером волнах. Реда охватило вдруг чувство горького сострадания к людям - в такие моменты кажется, что ты понимаешь все, чего не хватает людям. Впервые за многие годы он вспомнил о том, как, бывало, возвращался в зимние сумерки из шахты домой. На фоне выпавшего белого снега его фигура выглядела тогда каким-то грязно-серым комом. Придя домой, он молча садился за ужин, приготовленный всегда мрачной и нахмуренной матерью. В неуютном пустом доме вечно стоял какой-то неприятный резкий запах, и каждый человек чувствовал себя в нем чужим по отношению к другому. За все прошедшие годы Ред ни разу не вспоминал о своем доме без горечи, а теперь вот при взгляде на воду впервые почему-то почувствовал жалость к своей почти забытой матери, братьям и сестрам. Он вспомнил многое, о чем было неприятно и тяжело вспоминать, разные случаи из своей беспутной жизни, вспомнил, как обокрал пьяного на лестнице, ведущей в парк Бауэри около Бруклинского моста. Все это он понял и осознал только теперь, после нудного двухнедельного пребывания на судне, в ночь, когда стрелки часов неумолимо приближались к моменту высадки.

 Однако это его щемящее чувство сострадания и жалости скоро прошло. Ред многое понял, но вместе с тем ему было ясно, что ничего изменить нельзя, да и желания что-нибудь делать у него не было никакого. И какая в том была бы польза? Он глубоко вздохнул, и от чувства обиды, досады и жалости не осталось никакого следа. Есть в жизни вещи, которые изменить нельзя. Просто нужно, чтобы человек отвечал за все, что делает, и умел выходить из любого трудного положения. В противном случае будешь вроде Хеннесси вечно переживать и страдать из-за каждой мелочи. А он, Ред, таким быть не хочет. Он не сделает никому никакого зла, если это будет в его силах. И никогда не наложит в штаны. "Этого со мной никогда не бывало", - с гордостью подумал он.

 Ред долго оставался неподвижным, глядя не отрываясь на бегущую мимо борта воду. Вся его жизнь прошла как-то одиноко и бессмысленно. Он хорошо знал только то, что ему не нравится. Слабый ветерок так приятно ласкал лицо, что Ред фыркал от удовольствия.

 Всем своим существом он чувствовал, как время секунда за секундой бежит навстречу наступающему утру. Он знал, что теперь в течение многих месяцев ему не удастся побыть одному, и упивался этим ощущением одиночества. Он всегда предпочитал одиночество любой компании.

 "Я ничего не хочу, - подумал про себя Ред, - ни долларов, ни женщин, ни людей вообще. Пусть только, когда мне надоест одиночество, под рукой окажется какая-нибудь шлюха. Я никому не нужен". Ред крепко сжал пальцами поручень. Его лицо снова обласкал слабый порыв ветра, принесший с острова крепкий запах цветущей зелени.

 Сразу же после посадки на судно Стэнли позаботился о том, чтобы его койка и койка сержанта Брауна были рядом, и теперь, расположившись в них, они приглушенными голосами увлеченно спорили о женской верности.

 - Можешь говорить мне что угодно, - с жаром уверял Браун своего собеседника, - я-то знаю, что ни одной женщине верить нельзя.

 - Черт его знает, но вряд ли ты во всем прав, - пробормотал Стэнли. - Что касается меня, то я верю своей жене.

 Ему расхотелось говорить на эту тему, так как в душу вкрадывались сомнения. К тому же Стэнли хорошо знал, что сержант Браун не любит, если кто-нибудь не соглашается с его мнением.

 - Ты толковый и симпатичный парень, - продолжал Браун, - но это еще не доказательство, что ты прав. Возьми мою жену. Она красивая, я ведь показывал тебе ее фотографию?

 - Да, она действительно очень симпатичная, - быстро согласился Стэнли.

 - Так. И что же, ты думаешь, она сидит дома и ждет меня? Ничего подобного. Она наверняка сейчас где-нибудь развлекается.

 - Ну, это вовсе не обязательно, - заметил Стэнли.

 - Не обязательно? Не бойся, что причинишь мне неприятность, если согласишься со мной. Я знаю, что это так. И когда вернусь, у меня будет с ней разговор. Я ее спрошу: "Ну как, встречалась с кем-нибудь?" И если она скажет "да", то обо всем остальном я узнаю от нее же. А если она скажет: "Нет, милый, честное слово, не встречалась, ты же знаешь меня", тогда я проверю это дело через своих друзей и, если узнаю, что она врет, сначала, может быть, и... приласкаю ее, а потом всыплю как следует - и к чертовой матери!

 В подтверждение сказанного Браун махнул рукой, как будто действительно кого-то вышвыривал. Он был среднего роста, слегка полноватый, с мальчишеским веснушчатым лицом, вздернутым носом и каштановыми, с рыжеватым отливом волосами. Однако при более внимательном взгляде вокруг глаз у Брауна можно было заметить морщинки, а на подбородке несколько тропических язв. В общем ему можно было дать лет двадцать восемь.

 - Да, обнаружить такую подлость, когда вернешься домой, это черт знает что, - согласился Стэнли.

 Сержант Браун закивал головой. Лицо его ожесточилось.

 - А ты на что надеешься? Думаешь, тебя будут встречать как героя? Вот увидишь, приедешь, а люди посмотрят на тебя и скажут: "Артур Стэнли, долго же тебя здесь не было". А ты скажешь: "Да". А они скажут: "Тут без тебя такие дела были, но, надо полагать, теперь все наладится. Хорошо, что ты ничего не знал".

 Стэнли засмеялся.

 - Я, конечно, ничего особенного еще не испытал, - сказал он, - - по я уверен, что эти несчастные штатские не имеют никакого представления о том, как нам здесь достается.

 - Ну что ты, конечно, не имеют ни малейшего представления, - подтвердил Браун. - А сам ты напрасно скромничаешь, в бою у Моутэми тебе тоже пришлось понюхать пороху... Знаешь, как подумаю о своей жене, о том, что она крутит где-нибудь и, может быть, как раз вот в эту минуту, когда я лежу здесь и знаю, что нам предстоит завтра бой... как подумаю, то просто зла не хватает, хочется рвать и метать. - Браун нервно хрустнул пальцами и крепко сжал стальные трубки в бортах подвесной койки. - Я не хочу сказать, что завтра нам уж очень достанется, хотя поработать, конечно, придется как следует, но от работы еще никто не умирал, - подбодрил он своего собеседника и звучно шмыгнул носом. - Если завтра утром ко мне подойдет генерал Каммингс и скажет: "Браун, я назначаю вас на разгрузочные работы до конца операции", что ты думаешь, я буду возражать? Черта с два! Я понюхал пороху столько, что хватило бы на десять человек. Завтрашняя высадка и разгрузка катеров и барж не идет ни в какое сравнение с тем, что было на Моутэми. Там я был уверен, что не останусь живым, и до сих пор не пойму, как уцелел.

 - Расскажи об этом, - попросил Стэнли и осторожно согнул ноги в коленях, стараясь не задеть висевшую над ним на расстоянии одного фута койку соседа на следующем ярусе. С тех пор как Стэнли назначили в разведывательный взвод, он слышал эту историю десяток раз, но знал, что Браун любит рассказывать об этом эпизоде.

 - С самого начала, как только наш взвод назначили во вторую роту для переправы в этих резиновых лодках, я сразу понял, что нам несдобровать. Но что поделаешь, приказ есть приказ.

 Браун стал с увлечением рассказывать о том, как за несколько часов до рассвета они пересели с эсминца в резиновые лодки и направились к берегу, но встретились с отливным течением, и их заметили японцы.

 - Когда нас начала обстреливать японская зенитная батарея, - продолжал он, - я от страха чуть не наложил в штаны. Не осталось ни одной лодки, в которую не угодил бы японский снаряд, и все они начали тонуть. На лодке, которая шла рядом с нашей, был командир роты по фамилии, кажется, Биллингс. Этот сопляк так перетрухнул! Он попытался выстрелить сигнальную ракету, чтобы подозвать на помощь эсминец, но руки у него так дрожали, что он не смог удержать ракетницу. Тут на их лодке поднимается Крофт и говорит: "Эй ты, трусливая собака, дай сюда ракетницу!" Биллингс отдал, и Крофт на виду у всех этих япошек на берегу встал во весь рост, сделал два выстрела и снова зарядил ракетницу.

 - Этот Крофт храбрый парень! - заметил с восхищением Стэнли.

 - Еще бы! - согласился Браун. - Он как будто сделан из железа. Мне другого такого не приходилось встречать. Он, пожалуй, самый лучший взводный сержант во всей армии. Человек без нервов. Из всех старослужащих во взводе нет ни одного, у кого не сдали бы нервы. Скажу тебе откровенно, я боялся все это время. И Ред тоже боялся. И Галлахер, который, хотя служит с нами всего шесть месядев, тоже участвовал в этой операции и тоже, по-моему, боялся. И Мартинес, несмотря на то что это самый лучший разведчик, тоже, надо полагать, боялся и даже, наверное, больше, чем я. Даже Уилсон, который старался этого не показать, и тот чувствовал себя паршиво. А Крофт! Знаешь, он просто любит бой, его хлебом не корми, а дай подраться. Это или очень плохо - оказаться у него в подчинении, или очень хорошо, в зависимости от того, как ты на это посмотришь. Во взводе было семнадцать человек, и одиннадцать из них убиты вместе с нашим лейтенантом. Почти все они были отличными ребятами. Оставшиеся в живых ни на что не годились целую неделю, а Крофт уже на следующий день попросился в патруль, и его временно прикомандировали к первой роте, в которой он был до тех пор, пока на место убитых не назначили тебя, Риджеса и Толио и у нас стало достаточно людей, чтобы сформировать отделение.

 Дальнейшие детали не представляли интереса, и Стэнли спросил:

 - А как ты думаешь, нам пришлют новых ребят, чтобы сформировать взвод?

 - Я лично считаю, что пополнения нам долго не пришлют, - авторитетно ответил Браун. - А пока его не пришлют, мы будем как бы нештатным отделением. Если даже личный состав будет доведен до положенного по штатному расписанию, все равно у нас будет только каких-нибудь два вшивеньких отделения по восемь человек. В этом-то и заключается беда отдельного уменьшенного взвода, в котором всего-навсего два неполных отделения. А задачи ставят такому взводу, как будто это полновесный пехотный взвод.

 - Да, в таком взводе и со званиями прижимают, - поддакнул Стэнли. - В любом другом взводе полка ты и Мартинес были бы штаб-сержантами, а Крофт - техник-сержантом.

 - Не знаю, Стэнли, - сказал Браун, - если нам дадут пополнение, то будет вакантная должность капрала. Ты случайно не метишь на нее?

 Несмотря на все усилия сдержаться, Стэнли густо покраснел.

 - Э, брось... - пробормотал он. - Что я собой представляю, чтобы метить на нее?

 - Почему же, об этом стоит подумать, - усмехнулся Браун.

 "С этим Брауном надо быть поосторожнее", - сердито подумал Стэнли.

 В широко известном теперь эксперименте физиолог, давая собаке пищу, всякий раз звонил в звонок. При виде пищи у собаки выделялась слюна. По прошествии некоторого времени физиолог попробовал звонить, не давая при этом собаке пищи. Слюна выделялась у собаки оттого, что звонил звонок. Физиолог пошел дальше в своем эксперименте: он заменил звонок различного рода громкими звуками. У собаки продолжала выделяться слюна.

 На судне был солдат, который провел много времени на заморских фронтах и участвовал во многих военных действиях. Сначала звук разрывающегося снаряда неизбежно вызывал у него страх.

 После того как прошло много месяцев и он повидал разные ужасы, любой неожиданный звук вызывал в нем страх и панику.

 Всю эту ночь он лежал в своей койке и вздрагивал от разных звуков: громких голосов, неожиданного изменения в ритме работы судовых двигателей, шума какого-нибудь катящегося по палубе предмета, после того как кто-то наподдал его ногой. Его нервы были напряжены больше, чем когда-либо, он ужасно потел и со страхом думал о наступающем утре.

 Солдат этот был сержант Джулио Мартинес, разведчик отдельного разведвзвода штабной роты 460-го пехотного полка.

2.

 В 4.00, через несколько минут после того как предрассветная мгла рассеялась и горизонт на востоке засветился по-настоящему, начался артиллерийский обстрел Анопопея с кораблей. Огонь открыли из всех орудий флота вторжения. Раскаты залпов потрясли ночную тишину, как будто начался гигантский горный обвал. Корабли судорожно вздрагивали от каждого залпа и медленно переваливались с борта на борт. Временами создавалось впечатление, что ночь рвется в клочья и все окружающее охвачено какими-то гигантскими конвульсиями.

 После нескольких минут интенсивного огня раскаты залпов стали менее частыми и дружными. На море вокруг кораблей и судов снова опустилась почти полная ночная тишина. Лишь изредка то с одной стороны, то с другой тишину разрезал резкий лязг металла, как будто сталкивались друг с другом товарные поезда. А еще через несколько секунд уже можно было различить шелестяще-свистящий звук пролетавших над головой снарядов. Несколько светившихся в разных местах точек от бивачных костров на Анопопее быстро исчезли.

 Первые снаряды шлепнулись в море рядом с береговой чертой, подняв в воздух огромные столбы пенящейся воды; затем ровный ряд их ударил по земле, и Анопопей ожил и засветился, как будто какой-то великан раздул на нем тлеющие угольки. То в одной, то в другой точке прибрежных джунглей возникли небольшие пожары; от снарядов, пролетавших подальше, вспыхивали более мощные костры, охватывавшие своим пламенем леса на площади несколько сот футов. Контуры острова стали более четкими, а его берег засветился огнями и стал похожим на видимый с большого расстояния морской порт.

 Вот загорелся полевой склад боеприпасов, и часть берега озарилась ярким розовым светом. Когда в это место попало еще несколько снарядов, в воздух на огромную высоту взвился столб ослепительного огня, а вокруг него поползли гигантские темно-коричневые облака дыма. Снаряды вспахали все побережье, потом огонь перенесли на более отдаленные участки. Интенсивность огня снизилась, и обстрел стал методичным. Сделав залп из определенной точки, корабли отворачивали в море и уступали место следовавшим за ними. Склад боеприпасов все еще горел ярким пламенем, но остальные пожары утихли, только дым продолжал подниматься.

 В первых лучах рассвета контуры острова вырисовывались все более четко. Что-то загорелось на вершине холма, расположенного приблизительно в миле от береговой черты. Далеко позади него, как казалось, из густого каштанового дыма поднималась гора Анака. Ее господствующему положению не угрожал никакой артиллерийский обстрел.

 В трюмах, переполненных солдатами, звуки артиллерийской подготовки казались монотонными и менее прерывистыми; лязг металла и раскаты выстрелов воспринимались здесь, как громыханье поезда в метро. После завтрака в трюмах уменьшили электрическое освещение. Отбрасывая во все стороны замысловатые тени, тусклые желтые лампочки освещали мрачные лица солдат, собравшихся в проходах и у ведущих на палубу трапов.

 Мартинес с беспокойством прислушивался к доносившимся сверху звукам. Он нисколько бы не удивился, если бы крышка люка, на которой он сидел, вдруг выскользнула из-под него. Уставившись прищуренными глазами на слабо мерцавшую электрическую лампочку, он старался быть ко всему равнодушным. Однако всякий раз, когда стальные переборки вздрагивали от артиллерийских залпов, у него помимо его воли подергивались ноги. Без всякой видимой причины в голове его все время вертелась строчка из шуточной песенки: "Ну а если и умру, все равно, все равно, все равно". В желтоватом свете лампочки Мартинес казался коричнево-смуглым. Это был небольшого роста, худощавый красивый мексиканец с аккуратно зачесанными вьющимися волосами и мелкими, резко выраженными чертами лица. Даже в такой трудный момент он напоминал своей осанкой и грацией лань. Самое неожиданное и быстрое его движение всегда было плавным и ненапряженным. И голова, так же как у лани, никогда не находилась в состоянии полного покоя; взгляд светло-карих глаз непрерывно метался с одного предмета на другой.

 Сквозь гул артиллерийской канонады до слуха Мартинеса долетали и снова пропадали людские голоса. Из каждого взвода неслись свои звуки. Нудный и монотонный голос командира взвода воспринимался Мартинесом словно жужжание надоедливого насекомого; - Так вот, я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь из вас был убит сразу же, как только мы подойдем к берегу. Держитесь все вместе, это очень важно.

 Мартинес еще плотнее сдвинул ноги в коленях, подтянул их к груди и сжался в комочек.

 По сравнению с другими разведывательный взвод выглядел очень малочисленным, и почему-то даже люди в нем казались меньше ростом. Крофт говорил теперь о посадке в десантный катер, но Мартинес слушал его нехотя, рассеянно.

 - В общем, - спокойно говорил Крофт, - все будет так, как на нашей последней тренировке. Все должно пройти хорошо, потому что никаких помех не предвидится.

 Ред загоготал.

 - Мы-то все соберемся наверху без задержки, - сказал он, - но наверняка появится какой-нибудь сукин сын и прикажет нам возвратиться в трюм.

 - А что, нам будет хуже, если придется отсидеть здесь даже всю войну? - насмешливо спросил сержант Браун.

 - Довольно болтать! - приказал Крофт. - Если ты лучше меня знаешь, что и как делать, вставай на мое место и командуй, - бросил он в сторону Брауна и продолжал: - Наш пост по посадке на высадочные средства - номер двадцать восемь. Каждый это знает, и мы должны прибыть туда все вместе. Если кто-нибудь неожиданно обнаружит, что забыл что-то в трюме, пусть пеняет на себя. Возвращаться никому не позволю.

 - Эй, ребята, не забудьте взять презервативы, - напомнил Ред, и это вызвало общий смех.

 Крофт посмотрел на него сердито, но тут же улыбнулся и медленно сказал:

 - Уверен, что Уилсон свои не забудет.

 Снова раздался смех.

 - Еще бы! - фыркнул Галлахер.

 - Ха, ха, ха! - заразительно засмеялся Уилсон. - Я скорее забуду свою винтовку, - проговорил он сквозь смех.

 Мартинес лишь слабо улыбнулся. Смех товарищей раздражал его.

 - Эй, Гроза Япошек, в чем дело? - мягко спросил Крофт, обращаясь к Мартинесу. Они как старые друзья понимающе посмотрели друг на друга.

 - Да так, не дает покоя проклятый живот, - ответил Мартинес.

 Он произносил слова громко, но запинающимся голосом, как будто переводил с испанского. Крофт еще раз посмотрел на него и продолжал инструктаж солдат.

 Мартинес обвел взглядом трюм. Проходы между рядами коек казались сейчас непривычно широкими, потому что койки завалили наверх, и это обстоятельство как-то давило на сознание Мартинеса.

 Он подумал, что койки похожи на стеллажи в большой библиотеке в Сан-Антошю, и вспомнил что-то связанное с этим неприятное, какую-то грубо разговаривавшую с ним девушку. "Ну, а если и умру, все равно, все равно, все равно", - снова пронеслось у него в голове.

 Мартинес встряхнулся. Сегодня с ним должно произойти что-то ужасное. Бог всегда делает так, что ты знаешь о приближении страшного, и поэтому... "Поэтому тебе надо быть осторожным, надо позаботиться о себе", - сказал он себе по-английски.

 Девушка эта была библиотекарем; она подумала, что Мартинес пытается украсть книгу. Тогда он был совсем еще мальчишкой и очень испугался. Девушка ругала и стыдила его, а он отвечал ей по-испански... Нога Мартинеса непроизвольно дернулась. Помнится, он даже заплакал тогда. Вот чертовка! Теперь он справился бы с ней запросто. Мысль о том, как он расправился бы с девчонкой, вызвала приятное ощущение... Да ну ее! Плевал он на эту библиотекаршу.

 Сейчас он не в библиотеке, а в трюме и перед ним не стеллажи с книгами, а ярусы коек и готовящиеся к высадке солдаты. Мартинеса снова охватил страх.

 Прозвучал испугавший его свисток. "Приготовиться к посадке на катер номер пятнадцать!" - крикнули с верхней палубы. Солдаты одного из взводов начали подниматься по трапу наверх. Мартинес чувствовал, что все вокруг него находятся в состоянии нервного напряжения, об этом свидетельствовали притихшие голоса. "Почему нас не вызвали первыми?" - подумал он, понимая, что ожидание только усилит напряжение и страх. Да, с ним должно что-то произойти, Мартинес был совершенно уверен в этом.

 Через час прозвучал свисток и для них. Толкая друг друга, они медленно поднялись по трапу и почти целую минуту толпились у входного люка, прежде чем им приказали следовать к месту посадки. Удерживать равновесие на покрьхтой утренней росой скользкой палубе было трудно. У шлюпбалок, на которых висел их катер, солдаты вяло построились в неровную шеренгу и снова стали ждать.

 Утренняя прохлада вызывала дрожь. Не было еще и шести часов утра, и такое раннее время, как всегда в армии, оказывало на людей какое-то гнетущее действие. С ним всегда было связано начало чегото нового, неприятного, нерадостного.

 Посадка на высадочные средства шла по-разному на разных постах. Часть катеров с сидящими в них солдатами уже спустили на воду, и теперь эти катера ходили вокруг судна, как собаки на привязи. Солдаты махали руками и что-то кричали своим товарищам на палубе. На фоне серой краски шлюпок и темной синевы утреннего моря цвет их лиц казался каким-то неестественным. Море было спокойным, а его поверхность такой гладкой, что казалось, это не вода, а масло. Солдаты соседнего взвода уже начали посадку; одновременно стали медленно спускать на воду катер, посадка на который только что закончилась. Шкивы шлюпбалок неприятно лязгали и скрипели. Однако на большей части посадочных постов люди все еще чего-то ждали.

 Под тяжестью битком набитого рюкзака плечи Реда начали ныть; ствол винтовки надоедливо звякал, то и дело ударяясь о металлическую каску на голове. Это его раздражало.

 - Сколько ни носи этот проклятый рюкзак, никак к нему не привыкнешь, - сказал он, сплевывая на палубу.

 - А ты правильно подогнал его? - спросил Хеннесси с явным напряжением и дрожью в голосе.

 - Что толку от этой подгонки! - раздраженно ответил Ред. - У меня все равно начинает ломить от него все тело. Я просто не гожусь для рюкзака, у меня слишком много костей, - продолжал Ред, испытующе поглядывая на Хеннесси и желая убедиться, нервничает ли тот так же, как и он сам.

 Воздух был прохладным; только что показавшееся из-за горизонта солнце ничуть не грело. Вдохнув запах мазута, масла и рыбы, Ред с досадой стукнул ногой по палубе.

 - Когда же мы сядем наконец в катер? - спросил Хеннесси.

 Обстрел берега все еще продолжался. Освещенный первыми лучами солнца, остров казался бледно-зеленым. Вдоль побережья тянулась тонкая полоса дыма.

 - Ха! Ты думаешь, что будет как-нибудь по-другому? - насмешливо отозвался Ред. - Вот так и будем торчать здесь на палубе все утро. - Заметив на расстоянии мили от судна группу десантных катеров, он продолжал: - Первая волна все еще крутится на одном месте.

 Ему вспомнилась высадка на Моутэми, и снова он почувствовал страх. Ред все еще ощущал на кончиках пальцев грубую ткань резиновой лодки, за которую он, находясь тогда в воде, с трудом держался. Он снова почувствовал вкус соленой воды. Ред вспомнил, как, онемев от страха и обессилев, он едва не пошел на дно и как непрестанно стреляли японские пушки. Заросшее щетиной лицо Реда выглядело мрачным и угрюмым.

 Растительность в прибрежной полосе острова, конечно, пострадала от артиллерийского обстрела. Лишенные листвы обгоревшие пальмовые деревья стояли, как столбы. За дымкой на горизонте едва виднелась гора Анака, принявшая бледную серо-голубую окраску, среднюю между оттенками воды и неба. Когда Ред посмотрел на берег, там разорвался тяжелый снаряд и вверх поднялся высокий столб дыма, намного выше, чем от нескольких предшествовавших взрывов. "Эта высадка будет не такая уж трудная", - подумал Ред, однако мысль о том, что он едва не утонул во время высадки на Моутэми, не выходила у него из головы.

 - После такого обстрела на этом острове ничего не останется для нас, - сказал Хеннесси. - А нам ведь предстоит жить здесь.

 - Сколько же мы будем еще ждать? - спросил Галлахер и выругался.

 - Не торопись, не торопись, парень, - ответил ему Крофт. - С нами должна пойти половина людей из взвода связи, а его еще не вызвали наверх.

 - А почему не вызвали? - раздраженно продолжал Галлахер, сдвигая каску на затылок. - Они хотят, чтобы мы стояли наверху и ждали, пока нам оторвет голову?

 - А ты слышал хоть один выстрел с острова? - спросил его Крофт.

 - Но это вовсе не значит, что у них нет артиллерии, - возразил Галлахер. Он с угрюмым видом закурил, держа сигарету так, как будто ожидал, что ее в любой момент кто-нибудь или что-нибудь выбьет из рук.

 Над судном со свистом пролетел снаряд, и Мартинес машинально прислонился спиной к защитному ограждению орудийной установки.

 Он чувствовал себя нагим.

 Механизм шлюпбалок был сложным, часть его находилась над водой. Когда солдат готовится к высадке с полной выкладкой, когда на нем рюкзак, каска, патронные ленты, винтовка со штыком, два нагрудных патронташа, несколько гранат, он чувствует себя так, как будто на его плечи и грудь постоянно давят тяжелейшие камни; дышать становится трудно, конечности не слушаются, клонит ко сну.

 Пройти по шлюпочному выстрелу, чтобы спуститься в катер или другое высадочное средство, когда на тебя давит все это тяжелое снаряжение, не менее трудно и опасно, чем пройти по натянутому канату.

 Когда разведвзводу Крофта дали приказ начать посадку в катер, сержант Браун нервно облизал губы.

 - Не могли уж изобрести что нибудь попроще, - сказал он осторожно передвигавшемуся вместе с ним по выстрелу Стэнли. Весь фокус состоял в том, чтобы заставить себя не смотреть в это время вниз, на воду.

 - Ты знаешь, - доверительно сказал Стэнли, - Галлахер неплохой парень, но он нытик.

 - Ага, - рассеянно ответил Браун. Он думал в этот момент о том, что будет очень глупо, если он, сержант, вдруг сорвется от выстрела и упадет в воду. "Боже мой, я ведь наверняка утону", - подумал он про себя, а вслух сказал: - Для меня это самая трудная часть высадки.

 Но вот Браун достиг наконец носа катера и спрыгнул в него.

 Тяжелый рюкзак так придавил бедного парня, что он едва поднялся на ноги. Бее находившиеся в небольшом катере неожиданно повеселели.

 - Смотрите, смотрите, как ползет Ред! - весело крикнул Уилсон, и все засмеялись, наблюдая, как Ред со сморщенным, словно сухой чернослив, лицом осторожно переступает по выстрелу. Подойдя к катеру, он посмотрел на сидевших в нем и презрительно крикнул:

 - Черт возьми, кажется, я попал не туда! Слишком идиотские морды для моего взвода!

 - Давай, давай, старый козел, прыгай! - весело крикнул ему Уилсон. - Вода приятная, прохладная!

 - Сам лезь прохладись! А то у тебя, наверное, очень горячо в штанах! - ответил Ред улыбаясь.

 Браун громко рассмеялся. "До чего же хорошие ребята во взводе!" - подумал он. Казалось, что самое трудное и опасное осталось позади.

 - А как же спускаются в катера генералы? - громко спросил Хеннесси. - В их возрасте это трудно.

 - А их переносят на руках два специальных солдата, - ответил Браун, и снова раздался взрыв общего смеха.

 - А-а, чтоб ей ни дна, ни покрышки, этой чертовой армии! - разразился Галлахер, спрыгнув в катер. - Я уверен, что больше всего ранений солдаты получают, когда вот так прыгают в катера.

 Браун расхохотался во все горло. "Галлахер, наверное, такой же сердитый и в постели, когда обнимает свою жену", - подумал он.

 Сержант уже хотел было сказать об этом вслух, по неожиданно представил себе свою жену, которая, может быть, как раз в этот момент с кем нибудь другим. Смех его резко оборвался.

 - Эй, Галлахер! - крикнул он раздраженно. - Спорим, что ты не улыбаешься, даже когда возишься со своей женой.

 Галлахер мрачно посмотрел на него, а потом вдруг тоже рассмеялся.

 - А пошел ты к... - смачно выругался он, и все расхохотались.

 Тупоносые, пыхтящие моторами маленькие десантные катера походили на гиппопотамов. И еще они напоминали коробки из-под обуви без крышек; длина их составляла около сорока футов, ширина около десяти, мотор подвешивался к задней вертикальной стенке, а передняя стенка была слегка наклонной. Ударявшиеся об нее волны издавали громкий звук, а просачивавшаяся через многочисленные щели вода собиралась на дне. В катере разведвзвода Крофта слой воды на дне составлял уже около одного-двух дюймов. Ред, пытавшийся сохранить свои ноги сухими, вскоре плюнул на все и отказался от этой мысли. Их катер крутил возле судна уже целый час, и у Реда закружилась голова. Время от времени на них обрушивался веер холодных, больно хлеставших в лицо водяных брызг.

 Первая волна солдат высадилась минут пятнадцать назад, и на берегу уже шел бой. Звук винтовочных выстрелов доносился сюда, как потрескивание сухих веток в костре. Бой казался отдаленным и не имеющим особого значения. Чтобы хоть как-то отвлечься, Ред, навалившись грудью на борт катера, стал осматривать побережье.

 С расстояния трех миль оно по-прежнему казалось необитаемым, по зато на нем появился характерный признак боя: колыхавшаяся у самого среза воды тонкая струйка синеватого дыма. Иногда высоко в небе раздавался приглушенный расстоянием гул моторов: к острову направлялось звено из трех бомбардировщиков. Когда самолеты пикировали на какую-нибудь цель на берегу, уследить за ними становилось трудно: освещаемые яркими лучами солнца, они почти исчезали из видимости. Взрывы от сброшенных бомб казались беззвучными и безобидными, а когда звуки взрывов через некоторое время все-таки долетали до катера, самолеты уже успевали скрыться за горизонтом.

 Ред попытался уменьшить вес давившего на плечи рюкзака, оперевшись им на перемычку. Непрерывное кружение катера действовало на нервы. Посмотрев на сидевших вместе с ним солдат, он заметил, какой неестественно зеленой казалась их форма на фоне серо-голубой окраски бортов катера. Глубоко вздохнув несколько раз, он уселся и присмирел, чувствуя, как по спине покатились струйки пота.

 - Когда же кончится это топтание на месте? - поинтересовался Галлахер. - Проклятие! Только и знают требовать: бегом, стой, бегом, стой...

 - А что же ты хочешь? - спросил Ред, прикуривая сигарету, уже пятую с тех пор, как их катер спустили на воду. Во рту было противно, сигарета казалась отвратительной.

 - Вот увидите, мы будем болтаться здесь часов до десяти, - предположил Галлахер, - а сейчас и восьми еще нет.

 - По-моему, если бы они действительно знали, как нужно проводить высадку, - продолжал Ред, - мы сейчас должны были бы только еще завтракать, а посадку в эти гробы начинать через два часа после этого. - Он сдунул пепел с сигареты. - Какой-то зараза лейтенант, который наверняка спит, просто захотел, чтобы мы ушли с этого проклятого судна как можно скорее, чтобы ему не беспокоиться больше о нас. - Ред нарочно говорил громко, чтобы лейтенант из взвода связи слышал его. Когда офицер повернулся к нему спиной, Ред состроил гримасу в его сторону.

 - Зато здесь нам намного безопаснее, - подал голос капрал Толио. - По сравнению с судном катер очень маленькая цель; к тому же мы все время двигаемся, так что попасть в нас намного труднее, чем ты думаешь, - закончил он свои объяснения.

 - Чепуха! - проворчал Ред.

 - А по-моему, на судне куда безопаснее, - вмешался Браун. - Я предпочел бы оставаться на нем как можно дольше.

 - Я интересовался этим вопросом, - возразил Толио. - Статистика показывает, что во время высадки самый безопасный период - нахождение на десантном катере.

 - Не хочу я слушать никаких твоих выводов, - проворчал Ред, ненавидевший статистику. - Если прислушиваться к статистике, надо прекращать мыться в ванной, потому что всегда можно поскользнуться.

 - Нет, я серьезно, - настаивал Толио. Это был среднего роста и крепкого телосложения итальянец с грушевидной головой, более широкой к подбородку, чем у затылка. И хотя он брился накануне, лицо его успело обрасти щетиной и поэтому казалось каким-то сумрачным, если бы не широко улыбающийся рот. - Я серьезно, - настаивал он, - я же знаю статистику.

 - Можешь засунуть свою статистику... - сказал Ред.

 Толио улыбнулся, хотя и почувствовал себя озадаченным. Ред, по его мнению, был совсем неплохим парнем, но слишком уж заносчивым. Что же будет, если все начнут вести себя так, как он? Не будет никакого порядка. Во всем нужна согласованность и взаимодействие. Ведь вот эта высадка на остров, она проводится по плану, все расписано по часам и минутам. Этак и поезда не пойдут, если машинисты будут водить их тогда, когда им захочется.

 Толио уже собрался было высказать эту мысль Реду и даже ткнул его пальцем, но его неожиданно остановил взорвавшийся в нескольких сотнях ярдов от них первый японский снаряд. Вверх взметнулся огромный столб воды. Звук взрыва был оглушительным, все до одного испуганно вздрогнули. В наступившей затем мертвой тишине раздался громкий голос Реда:

 - Вот видишь, Толио, как полагаться на твою статистику?

 Раздался взрыв смеха, Толио смутился, но заставил себя улыбнуться.

 - Да, Толио, подо все можно подвести теорию, а на практике все получается наоборот. И нечего спорить по пустякам, - сказал своим мягким голосом Уилсон.

 Толио никак не мог согласиться с утверждениями товарищей. Он любил во всем порядок и старался все делать правильно, а эти ребята просто не понимают его. Такие вот, как Ред, всегда поднимают всех на смех и превращают серьезные вещи в шутку.

 Двигатель неожиданно заработал громче: совершив еще один круг, катер устремился к берегу. В наклонную носовую стенку начали с шумом ударяться волны, на солдат обрушились каскады водяных брызг. После нескольких секунд удивленных восклицаний и общего шума в катере воцарилась напряженная тишина. Крофт снял с плеча винтовку и закрыл пальцем дульный срез, чтобы в него не попадала вода. На какой-то момент ему показалось, что он скачет галопом на лошади.

 - Проклятие! Кажется, начинается, - тихо проговорил кто-то.

 - Надеюсь, что артиллерия и самолеты поработали достаточно и путь для нас расчищен, - предположил Браун.

 Крофт отчетливо понимал свое превосходство над окружающими и был зол. Еще несколько недель назад он узнал, что первые пять-семь дней после высадки его разведвзвод будет участвовать в разгрузочных работах на берегу. Нескрываемая радость солдат в связи с этим приказом вызвала в нем молчаливое чувство презрения к ним.

 "Трусливые зайцы", - подумал он сейчас. Человек, который боится поднять голову в бою, по его мнению, не солдат. Крофту страстно хотелось вести людей в бой; в такие моменты он чувствовал себя уверенным и сильным. Он очень сожалел, что не участвует сейчас в завязавшемся на берегу бою, и искренне негодовал по поводу решения назначить разведвзвод на разгрузку. Он провел рукой по своему исхудавшему лицу и молча стал осматривать окружающих ребят.

 В кормовой части катера стоял Хеннесси. Наблюдая за его бледным лицом, Крофт решил, что Хеннесси определенно трусит. Крофту казалось это смешным. Хеннесси не мог стоять спокойно, он вертелся на своем месте, словно заведенный. Несколько раз, когда раздавался какой-нибудь неожиданный звук, Хеннесси нервно вздрагивал. У него то и дело чесалась нога, и он энергично тер ее рукой.

 Вот он вытащил из краги левую штанину, закатал ее выше колена, помочил слюной палец и озабоченно потер едва заметное красное пятнышко чуть повыше колена. Крофт обратил внимание на белую кожу и светлые волосы на ноге Хеннесси и старательность, с которой тот спустил обратно штанину и заправил ее в крагу; он проделал это так, как будто выполнял задание чрезвычайной важности. "Очень уж этот парень аккуратен и старателен", - подумал о нем Крофт.

 Затем Крофту пришла в голову мысль, что Хеннесси наверняка убьют сегодня. Крофт попробовал засмеяться, чтобы хоть как-то избавиться от нее. Однако чувство абсолютной уверенности в этом не проходило.

 Крофт вспомнил вчерашнюю игру в покер, когда он так и не набрал фулхауз, хотя вот так же был уверен в том, что ему обязательно повезет. Его охватило острое чувство недовольства собой.

 "Не слишком ли много я беру на себя?" - подумал он. Крофт был сердит на себя за то, что слишком полагался на всякие предчувствия.

 Энергично тряхнув головой, он уселся на свое место. Катер продолжал стремительно приближаться к берегу. В ожидании дальнейших событий думать больше ни о чем не хотелось.

 Для Мартинеса минуты перед высадкой были самыми тяжелыми.

 Все переживания предшествующей ночи, все страхи и опасения, испытанные им сегодня утром, все это достигло теперь кульминации.

 Он с ужасом думал о том моменте, когда придется выходить из катера. Ему казалось, что их всех обязательно накроет взрывом снаряда или перед самым носом катера окажется пулемет противника, который откроет уничтожающий огонь, как только они начнут выходить на берег. На катере молчали, и, когда Мартинес закрыл глаза, ему показалось, что катер под ударами волн не выдержит и все они пойдут на дно. Он открыл глаза и в отчаянии так сильно сжал пальцы, что почувствовал резкую боль. "Господи помилуй", - пробормотал он едва слышно. Со лба на глаза стекали капельки пота. Мартинес незаметно смахнул их. "Почему не слышно ничего, кроме рокота воды?" - спросил он себя. И действительно - тишина стояла не только на катере, но и на берегу. Лишь где-то далеко в глубине джунглей глухо строчил одинокий пулемет, но из-за расстояния этот звук казался безобидным стрекотанием.

 Неожиданно откуда-то вынырнул и пролетел над ними самолет.

 Неистово ревя моторами и стреляя из пушек, он устремился к джунглям. Мартинес едва не закричал от страха. У него снова задергались ноги. Почему же они не высаживаются на берег? Теперь он был готов ко всему самому худшему на берегу, лишь бы скорее сойти на землю.

 - А как вы думаете, скоро мы получим почту? - вдруг спросил Хеннесси фальцетом.

 В ответ раздался взрыв смеха. Мартинес тоже засмеялся. Его смех переходил то в громкий хохот, то в слабое хихиканье.

 - Ну и отмочил этот Хеннесси! - сказал сквозь смех Галлахер.

 Неожиданно Мартинес почувствовал, что катер уперся в грунт и остановился. Звук работающего двигателя изменился, он стал более громким и менее ритмичным, лопасти винта больше не шлепали по воде. Через несколько секунд Мартинес понял, что катер подошел к берегу.

 Некоторое время все оставались неподвижными. Потом аппарель с шумом отвалилась вниз, и Мартинес ринулся в пенящиеся волны прибоя. Он споткнулся и чуть не упал, когда сзади по ногам ударила волна высотой около двух футов. Мартинес шел, наклонив голову вперед и не отрывая взгляда от воды. Только выйдя на берег, он понял, что с ним не произошло ничего страшного. Он оглянулся вокруг. Вместе с ними к берегу подошли еще пять таких же катеров, и из них высаживались солдаты. Мартинес видел, как к ним подошел какой-то офицер и спросил Крофта, какой это взвод.

 - Разведывательный, сэр. Нас назначили на разгрузочные работы.

 Затем последовали указания ждать у расположенной недалеко от берега кокосовой рощи. Мартинес встал в строй позади Реда, и все они направились к указанному месту, тяжело передвигая ноги по мягкому прибрежному песку. Мартинес ничего не чувствовал, ни о чем не думал - разве только о том, что раз с ним еще ничего не случилось, то непременно скоро случится.

 Пройдя около двухсот ярдов от берега, взвод остановился около кокосовых деревьев. Стало уже жарко, поэтому большинство солдат сбросили с себя рюкзаки и растянулись на песке. Было заметно, что кто-то здесь раньше останавливался. По-видимому, здесь собирались подразделения первой волны - ровная, слегка затвердевшая песчаная поверхность во многих местах была истоптана, а кое-где валялись пустые сигаретные пачки, окурки, несколько коробок от суточных продовольственных пайков. Эти люди ушли в глубь острова и теперь где-нибудь продирались сквозь джунгли; в пределах видимости во всяком случае никого не было. Совершенно безмолвный и почти пустынный берег было видно на двести ярдов в ту и другую сторону; дальше он, поворачивая, скрывался из виду. За каждым из этих поворотов, возможно, шли жаркие бои, но с уверенностью сказать об этом было нельзя.

 Части первой волны десанта, обеспеченные минимальными запасами продуктов, быстро рассредоточились в различных направлениях. Время доставки им боеприпасов и продовольствия еще не настало.

 На расстоянии сотни ярдов вправо от места высадки разведвзвода Крофта расположился импровизированный военно-морской командный пункт. Всего один офицер сидел за складным столиком.

 Под деревьями, в том месте, где джунгли подступали почти к самому морю, стоял джип. На расстоянии около двухсот ярдов с левой стороны, там, где изгиб берега исчезал из виду, разворачивался штаб оперативной группы. Несколько ординарцев рыли окопчики для генеральской свиты, а два связиста, с трудом пробираясь в глубь острова, прокладывали телефонные провода, разматывая их с переносной восьмифунтовой катушки. По затвердевшему песчаному грунту у самого среза воды проехал джип и вскоре скрылся где-то за военно-морским командным пунктом. Десантные катера, подошедшие к берегу по другую сторону от штаба оперативной группы - туда, где торчали разноцветные флажки частей, отошли теперь назад, развернулись на сто восемьдесят градусов и направились в море. Вода, освещенная ярким утренним солнцем, приняла лазурный оттенок, а маячившие вдалеке корабли и суда, казалось, слегка дрожали. Изредка тот или иной эсминец давал из своих орудий один-два залпа, и полминуты спустя солдаты слышали мягкий шелест летевших над головой снарядов. Иногда из джунглей доносилось стрекотание пулемета, и в ответ на него тотчас же раздавался резкий хлопающий звук легких японских автоматов.

 Браун обратил внимание на кокосовые деревья с верхушками, срезанными снарядами. Несколько далее в глубь острова виднелась еще одна кокосовая роща, но верхушки на деревьях были целыми.

 Браун с сожалением покачал головой. "При таком обстреле противник, наверное, понес незначительные потери и большая часть его солдат уцелела", - подумал он.

 - По сравнению с тем, что было у Моутэми, сегодняшний артиллерийский обстрел слабоват, - сказал он вслух.

 - Да, - согласился Ред. - От берега уже несет вонью, - продолжал он, поворачиваясь на песке со спины на живот и прикуривая сигарету.

 - Как же сейчас может вонять? - спросил Стэнли. - Слишком рано еще, чтобы воняло.

 - А я говорю, воняет, - резко ответил Ред.

 Он недолюбливал Стэнли и хотя явно преувеличивал чуть заметный неприятный запах из джунглей, тем не менее был готов спорить и стоять на своем. Ред чувствовал, что опять попадает во власть угнетенного состояния духа, и был очень раздражен: есть еще рано, а во рту после множества выкуренных сигарет было отвратительное ощущение.

 - Все это вовсе не похоже на вторжение, - сказал он, сплюнув с досадой на песок. - Это просто учение, учение по высадке десанта.

 Крофт пристегнул патронную ленту и взял винтовку.

 - Пойду поищу офицера по снабжению, - сказал он Брауну. - Никого отсюда не отпускай, пока я не вернусь.

 - Они, наверное, забыли о нас, - сказал Ред. - Мы запросто можем поспать.

 - Вот поэтому-то я и хочу найти офицера, - возразил ему Крофт.

 - А тебе больше всех надо, - недовольно сказал Ред. - Почему бы нам не посидеть спокойно и не подождать?

 - Слушай-ка, Волсен, прекрати эти разговоры. Чтобы ничего подобного я больше не слышал, ясно?

 - В чем дело? - гневно спросил Ред. - Ты что, один хочешь выиграть всю войну?

 В течение нескольких секунд они не сводили друг с друга напряженного взгляда, пока Крофт не повернулся и не пошел крупными шагами прочь.

 - Не на такого напал, чтобы затевать с ним ссору, - сказал Реду сержант Враун.

 - Я никому никогда зад не лизал и не собираюсь, - ответил ему Ред, сплюнув на песок. Он почувствовал, как сильно начало биться его сердце.

 Приблизительно в ста ярдах от них на отмели лежало несколько раскачиваемых волнами трупов. Когда Ред посмотрел туда, он увидел, как солдат из штаба оперативной группы начал вытаскивать их из воды. В небе барражировал самолет.

 - Что-то уж слишком тихо кругом, - заметил Галлахер.

 - Я, пожалуй, выкопаю себе на всякий случай окопчик, - сказал Толио и начал отстегивать шанцевый инструмент.

 - Лучше побереги свои силенки, парень, - посоветовал ему Уилсон.

 Не обращая внимания на слова Уилсона, Толио начал старательно копать.

 - Пожалуй, и я выкопаю окопчик, - пропищал Хеннесси и начал копать приблизительно в двадцати ярдах от Толио.

 В течение нескольких секунд все молчали, и тишину нарушало только шарканье лопат о песок.

 - Ха! - неожиданно воскликнул Оскар Риджес. - А почему бы и мне не выкопать окопчик? - сказал он со смехом, нагибаясь к своему рюкзаку. Смех его был нарочито громким и походил на крик осла.

 - Ха-ха-ха! - насмешливо передразнил его Стэнли.

 Риджес посмотрел на него снизу вверх и тихо спросил:

 - Что ты меня передразниваешь? Я не могу смеяться по-другому... И потом, чем тебе не нравится мой смех? - Он снова нарочито расхохотался, но на этот раз на смех никто не реагировал, и Риджес начал молча копать.

 Низкорослый, крепкого сложения, он чем-то напоминал короткий толстый столб, потому что тело его было одинаково широким снизу доверху. У него было круглое и пухлое лицо с длинной отвисшей челюстью, которая делала его рот похожим на щель. Большие безмятежные глаза усиливали производимое всем его обликом впечатление глуповатого, туго соображающего, но неунывающего человека.

 Все его движения были ужасно медленными. Зачерпнув песок лопатой, он бросал его каждый раз в одно и то же место, затем останавливался, оглядывался вокруг и только после этого снова нагибался, чтобы зачерпнуть песок. В нем чувствовалась постоянная настороженность, как будто он все время ждал, что кто нибудь обязательно поднимет его на смех или сыграет с ним злую шутку.

 - Эй. Риджес! - крикнул нетерпеливо наблюдавший за ним Стэнли. - Если бы ты сидел на горящих углях, то, наверное, но очень спешил бы встать и помочиться на них, чтобы загасить, а? - Он посмотрел в сторону Брауна, очевидно, желая получить его поддержку.

 На лице Риджеса появилась растерянная улыбка.

 - Может быть, - тихо согласился он, наблюдая, как Стэнли подошел к нему и остановился у окопчика, чтобы посмотреть, много ли Риджес вырыл.

 Стэнли был высокого роста, среднего телосложения, с длинным лицом, которое обычно выражало тщеславие и насмешку, но иногда и некоторую неуверенность. Оно было бы красивым, если бы не длинный нос и жиденькие черные усы. Ему исполнилось всего девятнадцать лет.

 - Пресвятая богородица! Да ты так за целый день ничего не выроешь! - сказал Стэнли с презрением. Голос у него был нарочито грубым, как у артиста, который нашел, как ему казалось, нужный тон для роли солдата.

 Риджес ничего не ответил. Он продолжал терпеливо копать. Стэнли понаблюдал за ним еще минуту-другую, пытаясь придумать, что бы еще сказать, но в голову ничего не приходило. Он понимал, что его положение становится смешным, и, чтобы хоть как-то выйти из него, толкнул ногой песок в отрытую Риджесом ямку. Не нарушая размеренного ритма, Риджес зачерпнул этот песок и отбросил его в сторону. Стэнли чувствовал, что за его действиями наблюдают все товарищи по взводу. Он несколько сожалел, что затеял все это, так как полной уверенности в общей поддержке у него не было. Но отступать было поздно, он зашел слишком далеко. Он опять толкнул песок в ямку Риджеса, на этот раз уже значительно больше, чем первый раз.

 Риджес положил лопату и повернулся к Стэнли. На его спокойном лице появилась некоторая тревога.

 - Чего ты добиваешься? - спросил он.

 - А тебе это не нравится? - ответил вопросом на вопрос Стэнли.

 - Нет, сэр, не нравится.

 Лицо Стэнли расплылось в улыбке.

 - Почему?..

 Ред наблюдал за ними, нахмурив брови. Риджес ему нравился.

 - Слушай, Стэнли! - крикнул он. - Вытри сопли. Пора тебе быть взрослым мужчиной!

 Стэнли повернулся кругом и пристально посмотрел на Реда. Все пошло пе так, как он ожидал. Стэнли боялся Реда, но отступать было поздно.

 - Можешь вытереть мне сопли, если они тебя беспокоят, - насмешливо предложил он.

 - Прежде чем говорить о соплях, - медленно, выделяя каждое слово, отпарировал Ред, - не объяснишь ли ты мне, для каких надобностей ты выращиваешь под носом этот жиденький сорняк? Разве тебе мало того, который растет у тебя на заднице?

 Ред говорил с особым провинциальным акцентом, придававшим его речи еще больший сарказм и вызывавшим смех окружающих еще до того, как он заканчивал фразу.

 - Отлично, Ред! Один - ноль в твою пользу, - подал свой голос Уилсон.

 Густо покраснев, Стэнли приблизился к Реду.

 - Я не позволю тебе разговаривать со мной в таком тоне, - произнес он как можно более грозно.

 Слова и тон, которым они были сказаны, привели Реда в негодование. Его охватило непреодолимое желание ударить Стэнли. Ред знал, что мог бы сбить Стэнли с ног одним взмахом руки, но благоразумие взяло вверх, и он решил сдержать свой гнев.

 - Слушай, парень, мне ведь ничего пе стоит перешибить тебя на две части, - угрожающе предостерег он.

 Настороженно наблюдавший за ссорой Браун решил, что настал момент сказать свое слово.

 - Слушай, Ред, - вмешался он, поднимаясь на ноги, - с Крофтом ты не был таким храбрым.

 Какое-то время Ред стоял в нерешительности, испытывая от этого недовольство самим собой.

 - Ну и что же, - нехотя согласился он. - Однако это вовсе не значит, что я кого-нибудь боюсь, - добавил он, одновременно задавая себе вопрос, действительно ли он пе боится Крофта. - А пошли вы все к чертям собачьим! - решительно закончил он и отвернулся, оставив Стэнли в покое.

 Но Стэнли, поняв, что Ред драться не будет, решительно шагнул к нему.

 - Я не считаю вопрос исчерпанным, - сказал он, храбрясь.

 - Проваливай, пока цел, понятно?

 Неожиданно для самого себя Стэнли вызывающим тоном спросил:

 - В чем дело? Может, ты трусишь?

 Но, еще не закончив вопроса, Стэнли понял, что зашел слишком далеко.

 - Слушай, Стэнли... я мог бы запросто выбить дурь из твоей башки, но драться сегодня не буду. - Ред чувствовал, как его снова охватывает гнев, но постарался сдержаться. - Давай поставим на этом точку.

 Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Стэнли демонстративно сплюнул на песок. Ему хотелось сказать что-нибудь еще, но приятное сознание того, что победителем в конце концов вышел он, остановило его, и он сел на песок около Брауна.

 - Я никогда не думал, что Ред может так легко сдаться, - пробормотал Уилсон, обращаясь к Галлахеру, и покачал головой.

 Риджес, поняв, что его оставили в покое, продолжал рыть окопчик. Весь этот инцидент вызвал у него грустные размышления, но, как это часто бывало и раньше, он успокоился, занятый делом. "Конечно, это жалкий инструмеытишко. Отец наверняка рассмеялся бы, увидев такую лопату", - подумал он. Поглощенный работой, Риджес испытывал от этого привычное удовлетворение. "Ничто так не успокаивает человека, как работа", - решил он. Окопчик был почти готов, и Риджес начал не спеша утрамбовывать дно, с силой топая по песку своими тяжелыми ботинками.

 Неожиданно раздался непривычный шлепающий звук, как будто кто-то стукнул по столу огромной хлопушкой для мух. Все с тревогой посмотрели туда, откуда донесся хлопок.

 - Это японский миномет, - пробормотал Браун.

 - А ведь он совсем близко, - заметил взволнованно Мартинес, заговорив впервые с тех пор, как они высадились на берег.

 Все солдаты, находившиеся около штаба оперативной группы, как по команде, залегли. Браун насторожился и, услышав нарастающий вой, бросился на землю, буквально зарывшись лицом в песок.

 Мина взорвалась в каких-нибудь полутораста ярдах. Оставаясь в прежнем положении, Браун прислушивался к ужасающему звуку рассекающей воздух шрапнели; он ясно слышал, как она целым потоком хлестнула по листве в джунглях. Браун с трудом подавил вырвавшийся было стон. Мина разорвалась на приличном расстоянии от них, но его охватила беспричинная паника. Каждый раз, когда начинался какой-нибудь бой, он переживал минуты абсолютной неспособности к каким бы то ни было разумным действиям. Он говорил и делал первое, что приходило на ум. Вот и теперь, как только заглохло эхо взрыва, он лихорадочно вскочил на ноги и закричал не своим голосом:

 - Скорее, скорее, нам нужно убираться отсюда к чертовой матери!

 - А как же Крофт? - спросил Толио.

 Браун задумался всего на несколько секунд. Его охватило безрассудное желание как можно скорее убежать с этого участка берега, и он ухватился за первую пришедшую в голову мысль.

 - Слушай-ка, у тебя есть окопчик, вот ты и оставайся здесь, а мы отойдем на полмили. Когда Крофт вернется, ты вместе с ним присоединишься к нам. - Он начал было собирать свое снаряжение, но тут же бросил его снова на песок и пробормотал: - А ну его к черту, возьмем потом. - И побежал вдоль берега.

 Солдаты проводили его изумленными взглядами, пожимая плечами, а потом Галлахер, Уилсон, Ред, Стэнли и Мартинес нерешительно последовали за ним. растянувшись в длинную цепочку. Хеннесси посмотрел им вслед, а затем перевел взгляд на Толио и Риджеса. Он вырыл свой окопчик всего в нескольких ярдах от кокосовой рощи и пытался теперь увидеть, нет ли там кого-нибудь, но заросли были слишком густые, и рассмотреть что-нибудь дальше, чем на пятьдесят футов, было невозможно. Окопчик Толио находился всего в двадцати ярдах слева от Хеннесси, но казалось, что он значительно дальше. А Риджес, расположившийся с другой стороны от Толио, казался совсем далеко.

 - Что же мне делать? - тихо спросил Хеннесси у Толио.

 Хеннесси, конечно, предпочел бы отойти вместе с другими, но боялся, что его назовут трусом и будут смеяться над ним. Посмотрев вокруг и ничего опасного не заметив, Толио пригнулся к земле и быстро перебежал к окопчику Хеннесси. Его широкое темное лицо было покрыто капельками пота.

 - Я считаю, что положение очень серьезное, - сказал он тревожным голосом, всматриваясь в джунгли.

 - Что же происходит? - взволнованно спросил Хеннесси. В горле у него застрял какой-то непонятный комок.

 - По-моему, японцы подтащили сюда миномет и, возможно, собираются нас атаковать, - сказал Толио, вытирая с лица пот. - Нам надо было бы всем вырыть здесь окопы. - добавил он с сожалением.

 - Это, конечно, никуда не годится, что они убежали, - заметил Хеннесси, удивляясь тому, что его голос звучит почти спокойно.

 - Не знаю, - медленно сказал Толио. - Браун намного опытнее меня в этом деле. Мы должны верить своим сержантам. - Он набрал горсть песка и пропустил его сквозь пальцы. - Ну ладно, я пойду назад, в свой окопчик, а ты сиди здесь и жди. Если появятся япошки, мы должны остановить их.

 Голос у Толио был важный, тон наставнический, поэтому Хеннесси с готовностью закивал головой в знак согласия. "Как в кино", - подумал он. В его воображении появлялась одна картина за другой.

 Он представил себя храбро стоящим во весь рост и отражающим атаку противника.

 - О'кей, парень, - еще раз сказал Толио и похлопал Хеннесси по плечу. После этого он снова пригнулся, и, минуя свой окопчик, побежал к Риджесу.

 Хеннесси припомнил слова Реда о том, что Толио назначили в их взвод уже после того, как они пережили самое страшное при высадке на Моутэми. "Интересно, можно ли положиться на Толио?" - подумал он. Расположившись в своем окопчике, он стал наблюдать за джунглями. Во рту у него пересохло, он то и дело облизывал губы языком. Всякий раз, когда казалось, что в кустах что-то шевелится, его охватывал страх и сердце начинало часто биться: На берегу, однако, стояла полная тишина. Прошла минута, и Хеннесси стало скучно. Вот он услышал, как позади него будто затарахтел двигатель грузовой машины, а когда он рискнул оглянуться назад, то увидел, что в море на расстоянии около мили к берегу спешат катера с еще одной волной десанта. "Это подкрепление для нас", - подумал он и тут же понял, насколько это глупо.

 Из джунглей донесся резкий хлопающий звук, за ним раздался второй, третий, четвертый... "Это минометы", - подумал Хеннесси и решил, что быстро научился различать этот звук. Затем совершенно неожиданно почти над самой головой послышался пронзительный визг, очень похожий на холодящий душу звук резко тормозящей машины, когда водитель внезапно нажимает на тормоз, чтобы избежать столкновения. Хеннесси инстинктивно сжался в комок. Что и как произошло в следующие секунды, он помнил плохо. Хеннесси услышал только страшный взрыв, который, казалось, проник во все клетки его мозга; земля под ним содрогнулась и завибрировала.

 Совершенно ошеломленный, он почувствовал, как над ним пролетели куски грунта и песок, а потом ударила взрывная волна. За первым взрывом последовал второй, затем еще и еще, и каждый раз у Хеннесси было такое ощущение, как будто его кто-то подбрасывал в воздух. Придя в себя, он заметил, что всхлипывает, как напуганный и обиженный ребенок. Когда разорвалась еще одна мина, он не сдержался и закричал:

 - Не надо, не надо!

 Обстрел уже прекратился, и мины больше не взрывались, а он еще целую минуту лежал в своем окопчике и дрожал как осиновый лист. Он почувствовал на бедрах что-то теплое и мокрое и сначала подумал: "Я ранен". В какой-то степени это даже обрадовало его, потому что ему сразу же представилась госпитальная койка и покой.

 Однако ощупав себя, он со смешанным чувством радости и отвращения понял, что просто-напросто наложил в штаны.

 Хеннесси застыл в одном положении. "Если я не буду шевелиться, то по крайней мере это не разойдется по всем штанам", - подумал он и вспомнил разговор между Редом и Уилсоном о том, как нужно сжимать ягодицы, чтобы не произошло такой беды. Только теперь он понял, о чем, собственно, они тогда говорили. Хеннесси невольно рассмеялся. Края его окопчика начали осыпаться и обваливаться, и он испуганно подумал, что от следующего взрыва от этого укрытия ничего не останется. Только теперь он почувствовал исходившее от него зловоние. Его затошнило. "Как же мне сменить штаны?" - подумал он. В рюкзаке была одна запасная пара, и ее придется носить, может быть, целый месяц. А если эти, испорченные, бросить, ведь с него за них, наверное, вычтут.

 Впрочем, нет, этого не может быть, сказал себе Хеныесси, за потерянное на службе за границей не вычитают. Его снова разобрал смех. Уж и посмеялся бы отец, узнав эту историю! Ему представилось на какой-то момент лицо отца... Хеннесси попытался заставить себя выглянуть из окопчика. Он приподнимался очень осторожно не только из-за страха увидеть противника, но и потому еще, что опасался окончательно измазать все штаны.

 Толио и Риджес все еще не вылезали из своих окопов. Хеннесси начал было уже подозревать, что его оставили одного.

 - Толио! Капрал Толио! - позвал он, но в этот же момент почувствовал, что его зов прозвучал каким-то хриплым каркающим шепотом. Ответа не последовало. Он даже не задумался над тем, услышали они его или нет. "Я один, совершенно один", - с отчаянием подумал он. Сознание полного одиночества подействовало на него ошеломляюще. "Куда же все пропали?" - с ужасом спрашивал себя Хеннесси. Он еще не участвовал ни в одном бою, и бросать его вот так, одного, просто нечестно. Его охватило чувство горькой обиды на товарищей. Джунгли выглядели зловеще темными, как небо, покрытое грозовыми тучами. Неожиданно для самого себя Хеннесси решил, что оставаться в окопе дольше нельзя. Осторожно выкарабкавшись из окопчика, он схватил винтовку и, не вставая, пополз в сторону берега.

 - Эй, Хеннесси, ты куда? - вдруг раздался громкий голос. Обернувшись назад, Хеннесси увидел над окопом темную голову Толио.

 - Я пойду туда, где все, - залепетал растерявшийся Хеннесси. - Мне нужно туда, потому что... потому что я... замарал штаны, - закончил он неуверенно и рассмеялся.

 - Ну-ка давай быстро назад! - крикнул Толио повелительно.

 Хеннесси посмотрел на свой окоп и решил, что он в него не вернется. Берег казался ему таким спокойным и привлекательным.

 - Нет, мне надо туда, - ответил он решительно и пустился к берегу бегом. Он услышал, как Толио крикнул вдогонку еще что-то, но потом, кроме своего тяжелого дыхания, не слышал ничего. Неожиданно Хеннесси почувствовал, как что-то липкое переместилось в то место штанин, где они заправлены в краги. Резко остановившись, он торопливо расстегнул пояс, вытряхнул все на песок и, застегнувшись на ходу, побежал еще быстрее.

 Задыхавшийся Хеннесси бежал мимо торчащих из песка флажков, обозначавших места высадки для последующих волн десанта, мимо небольшой впадины на опушке джунглей, в которой, неестественно раскинувшись, лежал морской офицер. Почти в тот же момент со стороны джунглей донеслись новые выстрелы из минометов, за ними последовала длинная пулеметная очередь, потом где-то недалеко разорвались две гранаты, как будто кто-то надул и хлопнул огромные бумажные пакеты. В голове Хеннесси промелькнула мысль, что за японцами с минометами, видимо, наступают другие части противника. Затем он услышал ужасающий вой. Мина, как казалось, летела прямо на него. Какие-то доли секунды Хепнесси растерянно кружился на одном месте, потом бросился на землю лицом вниз.

 Наверное, он услышал взрыв мины прежде, чем ее осколок, пробив каску, размозжил ему голову...

 На тело Хеннесси Ред наткнулся случайно - на обратном пути к Толио. Он и сбежавшие с ним солдаты укрывались во время обстрела в длинной зигзагообразной траншее, вырытой на соседнем участке берега резервной ротой. После того как в траншее стало известно, что минометное подразделение противника уничтожено, Браун решил возвратиться на прежнее место, туда, где остались Толио, Риджес и Хенпесси. Ред не имел никакого желания говорить с кем бы то ни было. Во главе возвращавшейся цепочки солдат он оказался скорее подсознательно, чем намеренно. Идя по извилистому берегу, он первым увидел лежавшего вниз лицом Хеннесси. В его искореженной каске зияла дыра, а около головы виднелось небольшое круглое пятно впитавшейся в песок крови. Одна рука была неестественно повернута ладонью вверх, а пальцы согнуты, как будто он пытался схватить что-то. У Реда закружилась голова, к горлу подступила тошпота. Хепнесси нравился ему, хотя, пожалуй, не больше других ребят взвода, жизнь которых - он знал это - могла закончиться вот так же. Реду вспомнилась ночь во время воздушного налета, когда он и Хепнесси сидели на палубе и тот решил надуть свой спасательный пояс. И вдруг Ред почувствовал какой-то необъяснимый ужас - ему представилось, что кто-то или что-то в ту ночь тайно наблюдало за ними, подслушивало их разговор и смеялось.

 Позади Реда остановился шедший следом за ним Брауп. Окинув тело убитого беспокойным взглядом, он спросил:

 - Что же, оставить ею здесь, что ли?

 О том, что, возможно, именно он несет ответственность за происшедшее, Браун старался не думать.

 - А кто занимается убитыми? - спросил Ред.

 - Похоронная служба.

 - Тогда я пойду найду их и скажу, чтобы его забрали отсюда, - предложил Ред.

 - Нам следует держаться всем вместе, - возразил Браун, нахмурившись. - Черт возьми, Ред, ты ведешь себя сегодня, как трусливый мальчишка, - сердито добавил он после короткой паузы. - Нарываешься на драку, потом отказываешься драться, устраиваешь истерику... - Переведя взгляд на Хеннесси, Браун не докончил фразу.

 Ред уже шел дальше. Он решил держаться подальше от этого места в течение всего дня. Он сплюнул на песок, стараясь изгнать из памяти вид изуродованной каски Хеннесси и крови, все еще вытекавшей через пробоину в ней.

 Остальные солдаты следовали за Родом. Когда возвратились на то место, где находились Толио и Риджес, все начали рыть в песке окопы. Толио, нервничая, переходил от одного к другому и, словно оправдываясь в чем-то, неустанно рассказывал, как он кричал Хеннесси, чтобы тот вернулся. Мартинес попытался успокоить его.

 - Ну что же, ведь больше сделать ты ничего не мог, - повторил он несколько раз. Он рыл свой окоп быстро и легко, впервые за весь день чувствуя себя спокойно. Страх покинул его вместе со смертью Хеннесси. Теперь с ним ничего не случится.

 Вскоре вернулся Крофт. Выслушав рассказ Брауна о происшедшем, он не сделал ни одного замечания. Браун облегченно вздохнул и решил, что винить ему себя не за что, а через некоторое время вообще перестал думать об этом.

 Однако Крофт размышлял об этом событии весь день. Позднее, когда взвод выгружал на берег вооружение и снаряжение, Крофт ловил себя на том, что снова и снова думает о Хеннесси. Он чувствовал себя так же, как в тот момент, когда узнал, что жена изменяет ему.

 Тогда, прежде чем дать волю своему страданию и гневу, он чувствовал только немое оцепенение и думал о том, что вся его жизнь теперь изменилась и что все будет по-другому, не так, как раньше...

 Сейчас Крофт думал о том же.