"Крысиный король" - читать интересную книгу автора (Мьевилль Чайна)

ГЛАВА 5

Фабиан пытался дозвониться Наташе, но никак не мог пробиться — она сняла трубку с телефона. Новость о гибели отца Сола распространялась среди друзей, как вирус, но Наташин иммунитет оказался сильнее, чем у всех остальных, — она узнала о случившемся последней.

Только перевалило за полдень. Солнце было ярким, но холодным, как снег. Звуки Лэдброук-Гроув пробивались через задние дворы в квартиру на втором этаже дома по Бассет-роуд. Они проникали в окна, и гостиную заполняли лай собак, крики газетчиков, гудки автомобилей. Звуки были еле слышными, такими слабыми, что если не прислушиваться, то можно было подумать, что в городе стоит тишина.

В квартире перед клавиатурой неподвижно стояла девушка — маленького роста, с длинными темными волосами. Темные брови, смыкающиеся над восточным носом, придавали строгость ее бледному, болезненно-желтоватому лицу. Ее звали Наташа Караджан.

Наташа стояла с закрытыми глазами, улавливая звуки улицы. Наконец протянула руку и включила сэмплер. Ожившие динамики отозвались монотонным тяжелым гулом. Она пробежала руками по клавишам и передвинула курсор. Снова постояла неподвижно минуту-другую. Даже наедине с собой она чувствовала неловкость. Наташа редко позволяла окружающим наблюдать, как она творит музыку. Боялась, что ее молчаливые приготовления с закрытыми глазами могут принять за самовлюбленность.

Наташа нажала несколько кнопок, снова передвинула курсор, и на жидкокристаллическом дисплее появилась ее музыкальная добыча. Потом выбрала из своей потрясающей цифровой копилки полюбившуюся басовую линию и перенесла ее в рабочую зону. Она стащила ее из забытой реггей-песни, засэмплировала, сохранила и теперь извлекла, закольцевала и дала новую жизнь. Оживленный таким образом звук пробежал по внутренностям машины, устремился по проводам к огромной черной стереосистеме у стены и вырвался из мощных динамиков.

Звук заполнил комнату.

Бас оказался в ловушке. Он почти дошел до крещендо, в шквале струнных нарастало ожидание, которое вот-вот достигнет своего пика, кульминации… Вдруг сэмпл оборвался, и цикл начался сначала.

Бас-линия билась в конвульсиях. Она рвалась к жизни с новым всплеском азарта, жаждала освобождения, которое так и не наступало.

Наташа медленно качала головой. Это был брейкбит, ритм истерзанной музыки. Она любила его.

Руки снова забегали. Безумный ритм соединился с басом и тарелками, трещавшими, как цикады. Звуки неслись по замкнутому кругу.

Наташа двигала в такт плечами. С широко открытыми глазами она прослушивала то, что получилось, эти пьянящие звуки, — она нашла, что хотела: отрывок из соло на трубе Линтона Квеси Джонсона, вой Тони Ребела, призывный клич Эла Грина. Она собрала все это в свою мелодию. И мелодия плавно переходила в гудящий бас и барабанные ритмы.

Это был джангл.

Дитя хауса, дитя реггея, дитя танцпола, апофеоз черной музыки, драм-энд-бейсовый саундтрек Лондона государственного жилья и грязных стен, черной и белой молодежи, армянских девушек.

Музыка была жесткой. Хип-хоповый ритм, замешанный на фанке. Удары были быстрыми, слишком быстрыми; чтобы танцевать в таком ритме, нужно быть гибким, как проволока. Этой бас-линии повиновались ноги, это она отдавала джанглу свою душу.

Над бас-линией шли все прочие темы джангла. Чужие гармонии и голоса, как серферы, скользили по волнам басов. Мимолетные и дразнящие отголоски на мгновение взмывали над ритмом, пробегали по нему, едва касаясь, и опять исчезали.

Наташа удовлетворенно кивала.

Она чувствовала бас. Она знала его изнутри. Но вместо этих верхних тем ей хотелось найти что-то другое, совершенное и прекрасное, лейтмотив, который органично вплелся бы в барабанный ритм.

Наташа была знакома с хозяевами клубов, и они крутили ее музыку. Всем очень нравились ее треки, ее уважали и часто приглашали поиграть. Но она чувствовала смутную неудовлетворенность всем, что записывала, даже когда эти ощущения притуплялись чувством гордости. Законченный трек вместо освобождения приносил беспокойство. Наташа принималась копаться в коллекциях у друзей, лихорадочно перебирать пластинки; но, тащила она что-то у других или сама баловалась с клавишами, — ничто и никогда не трогало ее так, как бас. Бас никогда не ускользал: одно движение руки, и он уже вырывался из динамиков, совершенный и безупречный.

Сейчас тема стремилась к кульминации. «Gwan, — призывал сэмплированный голос, — Gwangyal». Наташа оборвала ритм, срезая его и фильтруя до минимума. Она отделила плоть мелодии от костей, и сэмплы теперь отдавались эхом в полой грудной клетке, в самой утробе ритма. «Come now… we rollin' this way, rudebwoy…»Она вытягивала звуки один за другим, пока не остался только бас. Он начинал тему, он и завершил ее.

Наступила тишина.

Наташа подождала немного, пока опять не услышала тишину города, с голосами детей и гудками машин. Она оглядела комнату. В квартире была крошечная кухня, такая же крошечная ванная и прекрасная большая спальня, где она сейчас и находилась. Скромную коллекцию своих плакатов и постеров она развесила в других комнатах и в холле, а здесь стены были совершенно голые. Сама комната была тоже почти пустая, не считая матраса на полу и массивного черного стеллажа, на котором размещались пульт и стереосистема. Деревянный пол был крест-накрест расчерчен черными полосами.

Наташа опустилась на пол и положила трубку на рычаг. Она уже направилась в кухню, когда позвонили в дверь. Вернувшись назад, она открыла окно и выглянула на улицу.

Перед входной дверью стоял молодой человек и смотрел ей прямо в глаза. Необычайно тонкое лицо, яркие глаза и длинные светлые волосы поразили ее, она быстро нырнула обратно в комнату и направилась к лестнице. Человек не был похож ни на свидетелей Иеговы, ни на хулиганов-скандалистов.

Она прошла через грязный общественный коридор. Сквозь рифленое стекло входной двери было видно, что незнакомец очень высокого роста. Она потянула дверь на себя и открыла, впуская голоса улицы и дневной свет.

Наташа подняла голову и взглянула в его узкое лицо. Рядом с ним она выглядела совсем маленькой; выше ее почти на целый фут, он был таким худым, что казалось, в любой момент может переломиться пополам. Ему было лет тридцать с небольшим, но при такой бледности трудно было сказать точнее. Волосы — болезненно-желтого цвета. Черный пиджак еще больше подчеркивал бледность лица. Он мог бы показаться совершенно больным, если бы не пляшущие в ярко-голубых глазах неугомонные чертики. Когда дверь открылась, лицо незнакомца уже сияло улыбкой.

Наташа и ее гость смотрели друг на друга, он улыбался, а на ее лице застыло настороженно-вопросительное выражение.

— Блестяще! — неожиданно сказал он. Наташа взглянула непонимающе.

— Ваша музыка, — пояснил он. — Она восхитительна.

Голос молодого человека оказался глубже и богаче, чем можно было ожидать при такой худобе. Он говорил с легким придыханием, будто бежал, чтобы сказать ей это. Наташа поглядела на него, прищурив глаза. Слишком странным было начало разговора. Так не пойдет.

— Что вы имеете в виду? — сдержанно спросила она.

Он примирительно улыбнулся и продолжил чуть медленнее.

— Вашу музыку, — сказал он. — На прошлой неделе я проходил мимо и услышал, как вы играли. Скажу честно, я просто застыл на месте, раскрыв рот.

Наташа смутилась и хотела что-то возразить, но тот продолжил:

— Я вернулся, чтобы услышать ее снова. При этих звуках мне хочется танцевать прямо на улице! — Он рассмеялся. — В следующий раз я услышал, как вы прервались на середине, и понял: это играет живой человек. Подумать только: кто-то сидит там, наверху, и сочиняет музыку!

Наташа наконец заговорила:

— Я очень… польщена. И вы постучали в мою дверь только для того, чтобы это сказать?

Молодой человек нервировал ее возбужденной улыбкой и придыханием. Одно лишь любопытство не давало ей закрыть дверь.

— У меня пока нет фан-клуба.

Его улыбка изменилась. До этого момента она была искренней, взволнованной, почти ребяческой. Теперь губы медленно сомкнулись и прикрыли зубы. Он выпрямил свою длинную спину и чуть опустил веки. Слегка склонив голову набок, он не сводил с девушки глаз.

Наташа почувствовала прилив адреналина. Она испуганно взглянула на незнакомца. Перемена была разительной. Взгляд его стал таким откровенно-бесстыдным, что у девушки закружилась голова.

Она рассердилась и слегка тряхнула головой, собравшись захлопнуть дверь. Но молодой человек придержал ее. Прежде чем Наташа смогла что-нибудь сказать, его надменность улетучилась и он снова стал прежним.

— Пожалуйста, — торопливо сказал он. — Простите меня. Я не объяснил все до конца. Я возбужден, потому что я… я как раз собирался с духом, чтобы поговорить с вами: — Видите ли, — продолжал он, — все, что вы играете, прекрасно, но иногда это кажется немного — только не сердитесь, — немного незавершенным. Будто бы мелодические линии не совсем! , проработаны. Конечно, вы можете возразить, но я немного играю сам, и я подумал, может быть, мы могли бы дополнить друг друга.

Наташа отступила на шаг. Она была заинтригована и напугана. Она никогда не говорила о своей музыке, не делилась своими мыслями о ней ни с кем, кроме самых близких друзей. В моменты, когда у нее что-то не получалось, Наташа иногда проговаривала вслух то, что чувствовала, будто придавала своим ощущениям форму, облекая их в слова. Но обычно она загоняла их в самые темные уголки сознания, скрывая от других так же, как и от себя самой… а этот человек с такой возмутительной беспечностью извлекает их на свет.

— Что, есть предложения? — сказала она со всем ехидством, на какое только была способна.

Из-за спины он достал черный футляр. Потряс им.

— Может быть, это звучит немного дерзко, — сказал он, — но я не хочу, чтобы вы решили, будто я считаю себя лучше вас. Когда я слышал вашу игру, я думал лишь о том, что могу дополнить ее. — Он расстегнул футляр и открыл. Наташа увидела разобранную флейту. — Вы, наверно, считаете меня сумасшедшим, — продолжал он торопливо. — Вы считаете, что ваша музыка совершенно не похожа на то, что играю я. Но… Я искал такой бас, как у вас, намного дольше, чем вы можете себе представить.

Теперь он говорил искренне и смотрел на девушку внимательно, нахмурив брови. Она упорно отводила взгляд, не желая поддаваться влиянию призрака, неожиданно возникшего на ступеньках крыльца.

— Я хочу сыграть с вами, — сказал он.

«Это глупо, — про себя подумала Наташа, — не говоря уже о том, что он небывалый наглец, нельзя же играть джангл на флейте».

Слишком много времени прошло с тех пор, как она обращалась к традиционным музыкальным инструментам, поэтому теперь ощутила приступ дежа вю, увидев себя девятилетней девочкой, стучащей на ксилофоне в школьном оркестре. Голос флейты ассоциировался у нее с исступленной какофонией инструмента в детских руках или с чуждыми ей композициями классической музыки, музыки для избранных, с пугающим и жестоким миром возвышенной красоты, куда вход для нее всегда был закрыт.

Но, к изумлению Наташи, этот долговязый незнакомец очаровал ее. Она уже хотела разрешить ему войти, чтобы послушать его игру на флейте в своей комнате. Она хотела услышать звук флейты, наложив его на одну из своих басовых линий. Некоторые группы уже делали так: MyBloodyValentineиспользовали флейту. Но раньше результаты их экспериментов оставляли ее совершенно равнодушной, как и остальные наработки в этом жанре. Однако Наташа понимала, что заинтригована.

Тем не менее она не собиралась просто отойти в сторону. Наташа всегда отличалась твердостью и не привыкла чувствовать себя настолько безоружной. Включились ее защитные механизмы.

— Послушайте, — медленно сказала она, — не знаю, почему вы полагаете, что способны судить о моих треках. И зачем мне играть с вами?

— А вы попробуйте, — сказал он, и снова что-то резко переменилось в его лице: та же кривая усмешка в уголках рта, та же бесстрастность под тяжелыми веками.

Наташа вдруг разозлилась на этого недоумка-воображалу с его небось высшим музыкальным, и если еще минуту назад была очарована им, то теперь в ней полыхала ярость. Она подалась вперед, встала на цыпочки, приблизилась к его лицу вплотную, едва не касаясь, и сказала, приподняв бровь:

— Нет.

А потом захлопнула дверь у него под носом.

Наташа гордо поднялась по лестнице. Окно было открыто. Она встала рядом, прислонилась к стене и выглянула на улицу, так, чтобы ее не увидели снаружи. Под окном — никого. Она медленно вернулась к пульту. На лице играла улыбка.

«Ну, давай, наглый ублюдок, — подумала она, — покажи, на что ты способен».

Слегка убавив громкость, она извлекла из своей коллекции другой ритм. На этот раз загрохотали барабаны. Из ниоткуда. Бас несся им вдогонку, обыгрывая малый барабан фанковым риффом с акцентом на слабую долю. Она добавила немного обрывков медных духовых, ввела трубу, но верхние линии звучали приглушенно, это было приглашением человеку за окном, один ритм и ничего больше.

Луп повторился один раз, потом другой. И вот, медленно вплывая, с улицы донеслась тонкая мелодия флейты, которая имитировала повторы Наташиной музыки, искусно преображая их, чуть изменяясь на каждом витке.

Он стоял под окном, держа собранный инструмент возле губ.

Наташа улыбнулась. Незнакомец доказал, что его самоуверенность оправданна. Не сделай он этого, ее постигло бы разочарование.

Она больше ничего не стала добавлять, отошла и стала слушать.

Легко и быстро флейта скользила над барабанами, дразнила бас, едва касаясь, и тут же неслась дальше, внезапно превращаясь в цепочку дрожащих стаккато. Она заигрывала то с барабанами, завывая сиреной, то с басом, запинаясь морзянкой.

Наташа была… если не потрясена, то поражена.

Она закрыла глаза. Флейта взлетала ввысь и снова падала, ускользая, облекала живой плотью сухой скелет ритма так искусно, как никогда не удавалось самой Наташе. В этой чистой и трепетной музыке неудержимо и нервно плескалась жизнь, она оживляла бас. Танец жизни со смертью. Обещание.

Наташа раскачивалась. Ей хотелось слушать еще и еще, хотелось напитать этой флейтой свою музыку. На губах ее играла сардоническая усмешка. Она готова была признать поражение. Пока тот играл, не посылая ей всеведущих взглядов, она признавалась себе, что хочет его слышать.

Девушка тихо спустилась по лестнице. Открыла дверь. Он стоял всего в нескольких шагах, с флейтой у губ, не отрывая взгляда от ее окна. Увидев ее, он опустил руки. На лице — ни тени улыбки. Он тревожно смотрел, ожидая одобрения.

Наташа склонила голову набок, взглянула на него. Он застыл в ожидании.

— О'кей, сдаюсь. — (Он наконец улыбнулся.) — Я Наташа. — Она ткнула себя в грудь большим пальцем.

— Пит, — сказал высокий человек.

Наташа посторонилась, пропуская Пита в дом.