"Мальчик во мгле" - читать интересную книгу автора (Пик Мервин)

Глава пятая

Такой спуск был испытанием даже для устрашающей мускулатуры Гиены, но теперь Гиена оказался уже не более чем в дюжине футов от подземного пола, на котором всякий звук усиливался и эхо металось от стены к стене.

Мальчик очнулся от обморока: в голове у него прояснилось, но голод терзал сильнее, чем прежде, а руки и ноги, казалось, налились водой.

Раз или два он немного приподнимался над плечом полузверя, однако на большее сил не хватало, и Мальчик опадал снова, хоть грива, на которую он поникал, как ни умащивал ее Гиена, казалась густой и грубой, как сорная трава.

Едва соступив на твердую землю, Гиена отвернулся от раскачивающейся цепи и уставился на внешнюю стену покоя. Если бы он поднял взгляд к горловине древней рудничной шахты, то увидел бы в темноте – ибо глаза у него были не хуже орлиных – тонкую искорку цвета крови. Вот и все, что уцелело от заката, – эта крупица багреца. Но глазеть на багровое булавочное острие Гиене было неинтересно, его занимало одно – то, что он находится в сотне футов от Агнца.

Он понимал, что даже дыхание его доносится до непостижимого Владыки, и уж было шагнул вперед, когда вдруг услышал слева от себя топот, и некая запыленная фигура в черном плаще ввернулась в общую картину, притормозив и застыв всего только в ярде от своего вспыльчивого коллеги. То был, разумеется, Козел, пыльноголовый Козел, на физиономии которого красовалась изумившая Гиену ухмылка – самая настоящая ухмылка, а не просто демонстрация зубов. Не много потребовалось Гиене времени, чтобы уяснить причину ее появления, и если бы всякий звук не отзывался громом в ушах Агнца, Козел, несомненно, изведал бы жестокую месть, когда бы не был и вовсе убит жестоким Гиеной.

Ибо на последнем участке пробежки Козла сквозь галереи и мимо балочных ферм ему явилась идея, порожденная ненавистью к Гиене, который с таким бессердечием лишил его золотого шанса подольститься к Агнцу.

Гиена, хоть и не понимавший точного смысла Козлиной ухмылки, но понимавший зато, что добра ему от этого смысла, каким бы тот ни был, ждать не приходится, затрясся от придавленной ярости, пожирая обманутого им врага убийственным взглядом.

Спустив с плеча Мальчика, который тут же и сполз на землю, Гиена на языке глухонемых – ведь и малейший шепот отдался бы в ушах Агнца треском и шипением лесного пожара, – торопливыми знаками уведомил Козла, что собирается при первой же возможности зарезать его.

Козел, в свой черед, сложив лиловатыми губами слог за слогом, порекомендовал врагу, неприятным образом его обругав, ничего такого не делать, а следом, к изумлению Гиены, поворотился к внешней стене святилища и возвысил свой сладкоречивый голос.

– Господин Император и вечно ослепительный Агнец, – произнес он. – О ты, для которого мы живем, дышим и существуем! Солнце нашей подземной тьмы, выслушай раба твоего. Ибо это я отыскал его!

Гиена с внезапным выламывающимся хрипом, таким, словно его душили, задрал длинную, гнусную физиономию кверху, как бы натягивая невидимую цепь. Кровь прилила к его голове, глаза засветились краснотой.

Агнец не ответил ни словом, и потому Козел продолжал:

– Я отыскал его для тебя на пыльных равнинах. Там я смирил его, поставил на колени, вытащил из-за пояса его кинжал, отбросил оный, так что тот потонул в пыли, как тонет в воде камень, связал ему руки и привел к горловине шахты. И у нее я увидел Гиену, развалившегося на припеке. Мускулистого Гиену, грязного Гиену…

– Лжешь! Лжешь! Ты, раболепный болван!

– Все это вранье! Мой повелитель, он никогда даже…

И тут из мрака послышалось мягкое блеянье – сладостный звук апреля:

– Утихомирьтесь, дети. Где человеческий детеныш?

Гиена совсем уж собрался сообщить, что детеныш тут, у его ног, да Козел успел встрять со своим ответом…

– Он при нас, сударь, распростерт на земляном полу. Я предлагаю покормить его, дать ему попить и позволить поспать. Я приготовлю для него мою постель, если ты не против. Тахта Гиены слишком засалена, в ней много грязной щетины и волос с его полосатых рук, и белой пыли от костей, которые он пожирает. Детеныш не смог бы уснуть на таком ложе. Да у Гиены и хлеба-то нет для него. Он такое животное, о мой белый, точно слоновая кость, повелитель, и так несказанно низок.

Вот тут Козел зашел чересчур далеко, что и понял мгновенно, оказавшись придавленным к полу. Над ним нависала трясущаяся, как в лихорадке, мускулистая мгла Гиены. Челюсти Гиены раззявились до предела, явив багровый мир, обнесенный зубами, которые совсем уж готовы были сомкнуться с треском, подобным ружейному выстрелу, когда по воздуху снова поплыл флейтовый голос воззвавшего к ним обоим Агнца…

– Принесите мне отрока, чтобы я мог коснуться его виска. Он в беспамятстве?

Гиена, упав на колени, вгляделся в Мальчика. Потом покивал. Он еще не оправился от измышлений Козла – ни от испытанного только что приступа ярости.

Мальчик, который все прекрасно видел и слышал, ощутил новый прилив тошноты и понял нутром, что самое главное сейчас – притворяться лишившимся чувств, а то и вовсе мертвым, и когда Козел склонился, чтобы вглядеться в него, на двадцать долгих секунд задержал дыхание. Близость Козла снести было трудно, но наконец эта тварь распрямилась и негромко крикнула в мрак:

– Бесчувствен, о Агнец. Бесчувствен, как мое роговое копыто.

– Так принесите его ко мне, мои милые крикуны, и забудьте о вашем ничтожном гневе. Не вы и не голоса ваши интересуют меня, но человеческий отпрыск. Я очень стар и потому способен ощущать супротивную мне юность его: я очень молод и потому ощущаю близость его моей душе. Принесите дитя сейчас, прежде чем омоете его, приоденете и дадите ему пищу и сон. Принесите, ибо у меня зудят пальцы…

И тут из горла Агнца изошел внезапно вопль столь пронзительный, что если б Гиена или Козел смотрели в эту минуту на Мальчика, то не могли б не увидеть, как тот весь дернулся, точно его кольнули иглой. Крик этот был столь мучительно резок и столь неожидан, что Гиена с Козлом, при всей их взаимной ненависти, припали друг к другу. Они никогда, за долгие десятилетия, ни разу не слышали от своего повелителя подобного вопля. Казалось, что Агнец, при всем его самообладании, утратил способность владеть чувствами, распиравшими его млечно-белое тело, – оттого-то эта звуковая струя и прорезала тьму.

Немало прошло времени, прежде чем замерло визгливое эхо и возвратилось зияющее безмолвие.

Да и не в том только дело, что вопль был визглив и внезапен: что-то еще содержалось в нем. Никак не связанное ни с легкими, ни с голосовыми связками. Он выпростался из бездомной пропасти зла – стрекало, пика, герольд ужасной угрозы. Все, что Агнец таил в себе долгими столетьями, вырвалось, вереща, из темноты на свет.

Впрочем, внешне он остался все тем же – разве сидел прямее, чем когда-либо: вся разница только к тому и сводилась, что белоснежные ладошки его больше не были сложены. Агнец поднял их до высоты плеч в жесте почти молящем – или в жесте матери, держащей незримого младенца. Вот только указательные пальчики были немного присогнуты, словно маня кого-то к себе.

Голова Агнца чуть клонилась к плечу, как будто могла в любой миг нанести достойный кобры удар. Затянутые плевой глаза с их тусклой синеватой непрозрачностью, казалось, все сквозь нее видели. Гиена с Козлом приближались, поддерживая Мальчика под локотки.

Шаг за шагом подходили они к Агнцу, пока не достигли стены, окружавшей самое нутро святилища, и тогда, в нескольких футах от тяжелых завес, обозначавших вход, услышали блеяние, такое призрачное, такое далекое, – подобное ему издает невинность или истома любви на сладких пастбищах апреля.

Этот звук они знали (Козел и Гиена) и потому содрогнулись – поскольку любви в нем было не больше, чем в шипении вампира.

– Как только я проведу пальцем по его лбу, – послышался мягкий голос, – и палец мой спадет вдоль профиля к подбородку, заберите его от меня, накормите и дайте поспать. Я чувствую запах его усталости. Если же один из вас или оба потеряют его в копях, – продолжал тот же голос, сладкий, как мед, и легкий, как пение птицы, – я заставлю вас жрать друг друга.

Гиена стал под гривой своей белым, как кости, которые он угрызал, а к горлу Козла подступила рвота, да так там и осталась.

– Войдите, мои дорогие, и внесите сокровище ваше.

– Иду, Хозяин, – хрипло крикнул Гиена. – Иду, о мой Император!

– Это я нашел его для тебя, – эхом отозвался Козел, не позволяя себя обойти; и пока они протискивались сквозь завесы, Мальчик, неспособный больше противиться искушению, чуть-чуть приоткрыл веки и глянул из-под ресниц. Только на миг – глаза его сразу закрылись, но за это краткое время он увидел, что обитель Белого Агнца залита светом многих свечей.

– Почему вы заставляете меня ждать, джентльмены? – неестественно сладостный говор наплывал сверху, поскольку кресло, в котором сидел Агнец, было высоким, лепным, намного выше обычных. – Или я должен велеть вам лечь на спины и немного помучиться?… Ну ладно… ладно, где он?… Поднесите мне смертного.

Вот тогда Мальчик прошел через ад, самый темный из всех: долгая боль в теле, как ни была она мучительна, забылась или каким-то образом вытеснилась, потому что его наполнила боль бестелесная, немощь столь всепроницающая, столь страшная, что получи он возможность умереть, Мальчик тут же и ухватился бы за нее. Никакое обычное чувство не могло отыскать пути сквозь наполнившую его, все заглушившую тошноту души.

Ибо он подвигался все ближе и ближе к висевшей вкруг лика Агнца льдистой ауре. Ауре, подобной смерти, студеной и страшной, – но и лихорадящей также, и ужасной в живости своей, – и все это вмещалось и удерживалось чертами длинного, непостижимого лика, поскольку даже когда Агнец визжал, лицо его оставалось неподвижным, как будто голова и голос Агнца были чужими друг другу.

Длинное это лицо с его подрагиваньями и ледяными эманациями было теперь совсем близко от Мальчика, который не смел поднять глаз, хоть и знал, что Агнец незряч. Затем наступило мгновение, когда левый мизинец Агнца выдвинулся вперед, подобный короткой белой гусенице, и, повисев немного над головой жертвы, опустился, и Мальчик почувствовал лбом прикосновение, от которого сердце его подпрыгнуло к горлу.

Мизинец Агнца, казалось, прилип к виску, точно присоска на щупальце осьминога, затем палец сполз вдоль профиля, оставляя тонкий, как волос, след, от которого лоб Мальчика сжала боль.

Одного прохода оказалось довольно – Агнец выяснил все, что желал узнать. В одно скольженье мизинца он обнаружил, что перед ним стоит в темноте существо высоких достоинств, полное молодости и изящества, некто гордый – человек, еще не оскотинившийся.

На сокровеннейшее нутро Агнца это подействовало, надо думать, и впрямь ужасно, хотя никаких признаков волнения в том, как он поднялся на ноги и воздел слепое лицо ко мгле вверху, видно не было; и все же, в миг, когда мизинец его оторвался от подбородка Мальчика, подобие алчной, воспаленной спешки раскатилось под шерстью Агнца, и почудилось, будто млечно-белые локоны его свернулись, покраснев в смущении от головы до пят.

– Уберите его немедля, – прошептал Агнец, – а когда обморок минет, когда он поест и снова исполнится сил, верните назад. Ибо он – именно тот, кого ждал белый ваш повелитель. Самые кости его кричат, требуя пересоединения, плоть жаждет новых обличий, сердце – ссыхания, а душа желает быть пожранной страхом.

Агнец так и остался стоять. Он развел, точно оракул, руки в стороны. Ладошки его порхали, будто белые голубки.

– Уберите его. Приготовьте пир. Ничего не забудьте. Мою корону; золотые приборы. Флаконы с ядом; курения; гирлянды плюща и окровавленные мослы; цепи; чашу с крапивой; пряности; корзины свежей травы; черепа и спинные хребты, ребра, лопатки. Ничего не забудьте или, клянусь слепотою моих глазниц, я выдеру вам сердца… Уберите его…

Ни мгновения не помедлив, Козел с Гиеной выползли спинами вперед из освещенного свечами покоя, и тяжелые завесы грузно опали на свое место.

Как и всегда после встречи со страшным своим повелителем, двое полускотов ненадолго прижались друг к другу за покачивающимися завесами, и близость их волглых тел превзошла все, что способен был перенести зажатый меж ними Мальчик. Междоусобная распря оказалась забытой в испуганном вожделении, ибо им предстояло увидеть преображение. Вместе уложили они Мальчика в постель (если можно назвать постелью заплесневелый диван), вместе покормили его из старой жестянки тюрей, состоявшей из хлеба с водой. Что-то почти любовное чудилось в том, как они следили за его лицом, поднимавшимся к деревянной ложке. Сосредоточенность их казалась столь детской.

В миг перед тем, как заснуть, Мальчик окинул своих удивительных нянек взглядом, и в голове его мелькнула мысль, что, если понадобится, он обведет вокруг пальца обоих.

Затем он повернулся на бок и обвалился в глубокий, лишенный грез сон, а Козел, сидевший с ним рядом, все чесал пыльную голову, и Гиена, засунув в рот локтевую кость, грыз ее в темноте.