"Воспевая утреннюю звезду" - читать интересную книгу автора (Роджерс Мэрилайл)

ГЛАВА 3

– Ллис! – позвала из угла зала Брина. Здесь, в углу, хранились целебные травы и снадобья.

Ллис обернулась, держа в руке букет высушенного розмарина. Она только что оторвала горстку бледно-голубых цветов, висевших, как и другие травы, связанными в пучки головками вниз по всей длине стены. Хотя стоял летний полдень, в зале, освещаемом только двумя окнами в стене напротив двери, света было явно недостаточно. Ллис пересекла комнату, торцы которой освещались солнцем, а середина – золотистым огнем камина, разожженным для приготовления еды и для других домашних нужд.

Прошло две недели со времени прибытия раненого воина. Казалось бы, этого времени достаточно, чтобы интерес Ллис к нему ослаб и ей легче было удержаться и не смотреть на него. Как бы не так! Стало еще хуже. В его присутствии она чувствовала себя удивительно неловко. Она презирала себя за это и досадовала, что находит его таким привлекательным.

Ллис собиралась растереть цветы розмарина в пыль, которая хорошо растворяется в вине и чрезвычайно полезна, если ее смешать с различными питательными отварами. Однако, услышав Брину, осторожно положила высушенный букет на длинный стол, уставленный многочисленными сосудами, мерными стаканами и глиняными горшочками.

– Малыш спит, и у меня есть время приготовить свежий эликсир для Ани. Поэтому я прошу… – Брина умолкла.

В ее серых глазах и без того уже ясно читалось беспокойство из-за болезни любимой дочери, с которой они не могли справиться, и еще больше потемнели при мысли, что ей приходится обращаться с просьбой об одолжении, которое могло быть не очень приятно Ллис.

Ллис видела огорчение Брины и, догадываясь, чем оно вызвано, от души улыбнулась, стараясь ее разуверить:

– Я с радостью сделаю все, чтобы помочь тебе.

– Я прошу тебя обработать рану нашего нового друга.

Ллис тотчас же кивнула, соглашаясь выполнить просьбу, с которой Брина не решалась обратиться. С тех пор как молодая женщина охотно приютила в своем доме двух бездомных детей, Ллис с радостью делала для нее все, что могла. Понимая, что будет неловко себя чувствовать рядом с этим человеком, Ллис все же не хотела трусить. Она должна была выполнить просьбу Брины еще и потому, что была ей признательна: ведь с первых же дней появления в доме Адама она стремилась защитить девушку от его необъяснимого презрения. Даже среди своих забот о младенце-сыне и о больной дочери Брина находила время, чтобы смазывать целебными маслами рану Адама. Ллис считала унизительной необходимость искать предлоги для работы где угодно, только не в зале, где лежал больной. Она говорила себе, что благоразумнее всего избегать ситуаций, в которых она могла бы вспылить, и что не следует рисковать спокойствием, которое так много для нее значило. Но все ее доводы были скорее ложью, чем правдой, и она это понимала. Если быть честной, то Адам был для нее опасен не потому, что мог послужить поводом для вспышки ее гнева, а потому что вызывал в ней чувства, которые она предпочла бы не будить.

Хотя Ллис стояла спиной к человеку, сидящему на одном из двух стульев, что стояли в центре комнаты, освещенной камином, она чувствовала: поручение Брины неприятно ему. Он смотрел на девушку тяжелым взглядом. Здоровье быстро возвращалось, но вынужденная пассивность надоела Адаму, и его раздражало то, что на этот раз обрабатывать его рану будет Ллис. Но это не важно. Она обещала и выполнит свою работу, несмотря на неприязнь больного.

Брина быстро ушла в небольшую комнатку, где на матрасе, набитом соломой и свежими травами, лежала ее дочь. Ллис собралась с духом, взяла баночку с мазью и чистые полоски ткани. Прижав к груди все эти материалы и не обращая внимания на созданные людьми преграды между нею и силами природы, она тихонько спела молитву о даровании покоя. Затем, не давая ослабнуть своей решимости, она повернулась к трудному пациенту.

– Чем болен ребенок? – спросил Адам.

При приближении женщины, к которой он испытывал глубокое недоверие, он прищурился. В монастыре эта неотразимая красотка, не стесняясь, пыталась его соблазнить, а теперь подходит робко и неуверенно, словно самочка зверя, чувствующая опасность. Его раздражало, что та самая женщина, которая так бесстыдно завлекала его, теперь делает вид, что смущается и не решается встретиться с ним взглядом… Но он же знает, что она постоянно наблюдает за ним из-под опущенных ресниц. И только потому, что он видел, с какой любовью относятся к Ллис хозяин и хозяйка дома, он не допросил ее о мотивах ее поступков, и прежде всего о том, почему она смеялась при известии о смерти его брата.

Будучи воспитан человеком, впоследствии принявшем постриг, Адам считал, что нельзя позволять обманывать свою совесть, поэтому он испытывал отвращение не только к Ллис, но и к себе, ибо он понял, что не может помешать этому загадочному существу прокрадываться в его сны и там вить тонкую паутину обольщения. Он хотел бы помешать этому, он бы это сделал, но сны были не в его власти. Он не мог ни прекратить их, ни управлять ими по своему усмотрению. Огонь этих фантастических образов зажигал искорки в его глазах. В его снах ее алебастровая кожа сияла на фоне черного шелкового облака кудрей. И цвет ее глаз менялся в них от нежного цвета незабудок до цвета сверкающего сапфира. И глаза эти туманились страстью, когда она привлекала его к себе, чтобы он мог испить пьянящую амброзию ее поцелуя, сулящего немыслимое блаженство.

Адам резко выпрямился. Он обнаружил, что и при ясном свете дня стал жертвой призывной песни сирены и сжал кулаки, сопротивляясь этому зову: он не позволит ей смутить покой своих мыслей, как она это сделала с его снами!

Золотоволосый мужчина волнами излучал неприязнь, но Ллис не могла допустить, чтобы трусость помешала ей выполнить взятые на себя обязательства. Однако ей нечего было ответить на вопрос Адама, она ничего не знала о болезни Ани. Поэтому ее устраивала наступившая после вопроса пауза… Но Адам повторил вопрос:

– Вы действительно ничего не знаете о том, чем больна дочь Вулфа?

В ответ Ллис лишь покачала темными кудрями, струившимися по плечам ее стройной фигуры. Стараясь совладать с дрожью в пальцах, Ллис сосредоточила внимание на том, чтобы аккуратно разложить на каминной полке необходимые для ее работы принадлежности.

– Так вы полагаете, что есть нечто такое, чего и ведьмы не знают? – В словах его прозвучала горечь, потому что в этот момент он вспомнил отвратительную сцену в монастыре.

Ллис ощутила насмешку, как удар, и неловким движением руки задела горшочек, который едва не угодил в пламя камина. Адам успел спасти мазь. Прекрасно сознавая, что быстрота и ловкость его движений лишь подчеркивают ее собственную неуклюжесть, она почувствовала одновременно и гнев, и унижение и закусила полную нижнюю губу.

Впервые за много дней она встретилась взглядом с Адамом – и увидела в его глазах насмешку. Ей очень хотелось бы резким ударом отразить это циничное недоверие к себе… но она не могла этого сделать! Она тотчас же опустила ресницы, защищаясь от слишком проницательного взгляда. Ллис напряглась, стараясь сдержать гнев, взывая к выработанной годами тренировки сдержанности. Прелестные белые зубки оставили в покое губу и прикусили язык, пытаясь удержать готовые вырваться слова. Это могли быть яростные слова в защиту их общих с Бриной верований, слова о том, что даже могущественные друиды не считали, что смерть им подвластна. Даже очень опытная и знающая Брина не бралась утверждать, что обладает эликсирами от всех болезней.

Рассердившись на себя прежде всего за желание говорить, Ллис так крепко сжала кулаки, что ногти впились в нежные ладони. Она прекрасно знала, что запрещено делиться знаниями с людьми, не входящими в узкий круг посвященных. Нарушение этого правила могло бы привести к утрате единения с могущественными силами природы, а значит, к смерти ее друидской души.

Это было настолько важно, что при мысли об этом гнев ее улетучился, как утренний туман. Она инстинктивно отступила, желая держаться подальше от человека, способного одним взглядом вывести ее из равновесия. Но сделала это она так неловко, что оступилась и едва не упала.

Адам обладал реакцией опытного воина. Он мгновенно поднялся и успел подхватить потерявшую равновесие девушку, схватив ее обеими руками. Его пальцы погрузились в черные как смоль волосы, и волосы эти были именно такими пышными, мягкими и шелковистыми, как это виделось ему в снах. С высоты огромного роста он смотрел на хрупкую девушку. На ее точеном лице было выражение загнанного маленького зверька, попавшего в капкан к жестокому охотнику.

Непонятное, необъяснимое чувство вины охватило Адама. Хотя он провел в обществе Ллис совсем немного времени, потому что общался с нею лишь эпизодически, он успел заметить, что она необычайно грациозна. Он решил, что неловкость девушки – его вина.

Ллис молча стояла под пристальным взглядом Адама, но его объятия излучали такие волны тепла, что она ощутила неизъяснимое блаженство. Это ощущение было таким новым и непривычным, что она испытывала встревожившее ее искушение придвинуться ближе к нему и усилить это ощущение. Ее смятение усиливалось сознанием, что она теряет контроль над собой.

Адам почувствовал панику задрожавшей девушки. И хотя он рассердился на себя за то, что заметил ее состояние, и тем более за то, что это ему не безразлично, он постарался ее успокоить. Как только робкая девушка восстановила равновесие, Адам отпустил ее. Заслышав слабое хныканье из колыбели неподалеку от камина, Адам воспользовался предлогом, взял младенца на руки и начал его баюкать.

При виде столь неожиданного зрелища Ллис моргнула. И действительно, было забавно видеть мощного воина, нежно укачивающего крохотное дитя. Адам держал младенца на руках, пока тот не успокоился. Маленький Каб открыл глаза и встретил ласковый взгляд янтарных глаз Адама. Движения воина были ловкими и уверенными, чувствовалось, что у него есть опыт обращения с детьми. И неожиданно в голову Ллис пришла мысль, которая глубоко поразила ее. Как же это ей раньше не приходило в голову? Ведь этот знаменитый и такой красивый мужчина вполне мог быть женат! Он определенно был отцом!

Очевидно, Адам прочел мысль, поразившую Ллис, и на его губах появилась слегка циничная усмешка.

– Прошло много лет, но я все еще помню, как это делается. Я на десять лет старше брата, и у меня большой опыт. Я знаю, как успокоить малыша. В прошлом, бывало, меня часто просили позаботиться о нем.

Чтобы мальчик-подросток да еще из хорошей семьи, заботился о младенце? Мысль об этом возбудила любопытство Ллис, и она, повинуясь порыву, спросила:

– Но, конечно, ваша мать и ее подруги редко обременяли вас подобными просьбами?

Лицо Адама превратилось в холодную бесстрастную маску, нежное выражение исчезло с лица, как будто в солнечной комнате захлопнули ставни.

Ллис не поняла, что именно – ее неуместное любопытство или упоминание о брате – стало тому виной, но она сцепила руки, размышляя, как бы загладить неумышленную обиду.

Ругая себя за то, что затронул больное место и поделился таким глубоко личным, Адам решил никогда больше не давать Ллис возможности вернуться к этой теме. Чтобы отвлечься, он вернулся к своему вопросу:

– Так, значит, только одна дочь Вулфа заболела этой загадочной болезнью?

В те времена редко встречались болезни, поражавшие одного человека, а не группу людей, но именно они считались самыми тяжелыми, иногда приводящими к смертельному исходу.

– В Трокенхольте все здоровы. – Ллис понимала, почему этот грозный человек так подробно ее расспрашивает, но очень неохотно отвечала на его вопросы, поскольку болезненно воспринимала затронутую тему. Она решительно продолжала: – Более того, уходя за цветами, которые мы с Бриной нарвали и оставили сушиться на полянке в лесу неподалеку от дома, Аня весело смеялась и прекрасно себя чувствовала.

Ллис сделала вид, что не замечает насмешливо прищуренных глаз Адама. Очевидно, ему показалось глупым их решение нарвать цветы и оставить их на поляне. Она с трудом сдержала раздражение, которое он так легко вызывал в ней своими насмешками. Но она никоим образом не могла ему объяснить, что если оставить сорванные цветы там, где они росли, то лучи полной луны усилят их целебное действие. Да он скорее всего и не понял бы ее.

Адама поразила вспышка гнева, которую он заметил в ее темно-синих глазах. Несмотря на то, что во время встречи в монастыре он составил совершенно другое представление о друидской колдунье, за те дни, что он провел в Трокенхольте, это был первый случай, когда в Ллис проявился огонь, что виделся ему в снах. Тем не менее он не стал менять тему разговора:

– Девочка заболела сразу после возвращения из леса?

– Она не вернулась.

Ллис вновь прикусила полную губку, чтобы удержаться от объяснений, которые не следовало приводить скептически настроенному Адаму.

– Мать пошла искать девочку, но ее нигде не было. До тех пор пока…

Не могла она рассказать Адаму и о том, что Ивейн пропел могущественную молитву и последовал по тропе, ведомый силами, к которым он обратился за помощью, чтобы отыскать боготворившую его девочку, и о том, что он нашел ее лежащей без чувств у подножия огромного дуба. Впавшая в странное забытье Аня не реагировала ни на снадобья матери, ни на отчаянные обращения к силам природы, которые никогда прежде не подводили Брину. Не говоря уже о том, как рос безмолвный страх всей семьи.

Ллис очень беспокоилась за шестилетнюю Аню, унаследовавшую золотые волосы и зеленые глаза отца. Ллис думала о том, что, возможно, она была неправа, когда не настояла на том, чтобы ее приемные родители послали за Глиндором и Ивейном. Если бы они сейчас были здесь, можно было бы использовать могучую тройную связь. Такие тройные связи – объединения могущества трех человек – применялись редко, их использовали для самых важных дел, но угасающая жизнь Ани как раз была одним из таких дел.

Ллис очень жалела, что оба колдуна уехали в тот же вечер, когда нашли Аню. Они бы никогда так не поступили, если бы догадывались о том, насколько серьезна болезнь девочки, или о том, что Брина, с ее талантом целительницы, не сможет восстановить здоровье малышки.

Но тогда Ллис казалось, что ее собственное недоверие к знаниям и умениям приемной матери может выглядеть как предательство. Ей казалось, что для ее озабоченности здоровьем девочки нет оснований. Она не могла настаивать, чтобы послали за помощью, ибо это поставило бы под сомнение способности Брины как целительницы. А Ллис не хотелось усугублять боль и беспокойство тех, кого она так любила и уважала.

Легонько тряхнув головой, Ллис постаралась прогнать эти мысли и вернуться к тому, что она должна была делать сейчас.

Она взглянула на громадного воина, умеющего так легко смутить ее покой, и на заснувшего сладким сном младенца. Оказалось, Адам с любопытством наблюдает за нею. Она поняла, что, по-видимому, давно стоит, погруженная в свои мысли. Проницательный взгляд его янтарных глаз волновал девушку, но куда более сильным было действие улыбки, медленно изгибавшей его губы. В такой обстановке трудно мыслить разумно, а спокойствие духа обрести вообще невозможно! Но тем не менее она попытается.

– Я должна закончить обработку раны до возвращения Брины.

Ллис было очень трудно скрыть дрожь в голосе, но еще труднее унять дрожь в руках и удержать баночку с мазью, пока он укладывал ребенка в колыбель. Она утешалась тем, что, выполнив требуемые процедуры, сможет тотчас же покинуть комнату и таким образом избавится от присутствия этого человека.

Звук дверной задвижки отвлек ее от сумбурных мыслей. Она оглянулась. Двое рабов, занятых приготовлениями к ужину, вероятно, отправились в расположенную неподалеку пекарню, чтобы принести свежего хлеба. Возможно, что им понадобилось за чем-нибудь зайти в свою хибарку, где они жили вместе – редкие хозяева могли предоставить своим рабам такое жилье. Какова бы ни была причина их ухода, они оставили Ллис наедине с Адамом, что ей совсем не понравилось. Возможно при других обстоятельствах она обрадовалась бы возможности побыть с ним наедине, разумеется, если бы при этом удалось избежать досужих сплетен домочадцев и вечно все преувеличивающих в своем воображении слуг.

Адам и не взглянул на дверь. Его внимание сосредоточилось на изящной фигурке, сочетавшей в себе грациозность и нежность лани.

«Ха! – предостерег его внутренний голос. – Ты просто обязан прекратить думать о ней как о невинном лесном создании».

Опустив глаза на чистую циновку на полу, Ллис решительно сделала шаг вперед, но, переведя взгляд выше, неожиданно увидела препятствие, о котором раньше не подумала. Адам сидел неподвижно… На нем была свежая туника. А рана, которую она должна была смазать, была под ней.

– После двух недель бездействия я в состоянии сам заняться своей раной.

Еще до того, как он стал подростком, одно неприятное событие выработало в нем неприязнь к женским ухищрениям. Это, однако, вовсе не значило, что в нынешнем возрасте сильный и привлекательный мужчина не имел обширного опыта общения со слабым полом. Вовсе нет. Это означало только то, что никакими уловками и ухищрениями женщинам не удавалось покорить его сердце, путь к которому он так тщательно охранял.

Ллис опустила густые черные ресницы, чтобы перемена настроения и манер Адама ее не задела. Кажется, он умел так же ловко расстраивать планы недругов, как и Глиндор.

– Так вы настаиваете на так называемом лечении и хотите использовать его как повод приласкать меня? – Адам намеренно воскресил в памяти образ распутной колдуньи из монастыря. Янтарные глаза его потемнели и приобрели циничное выражение.

Тлевшие угли гнева в глазах Ллис запылали огнем.

Как смеет этот мерзкий человек делать такие предположения? Почему он осмеливается говорить ей подобные вещи? Внутренний голос насмешливо ответил на этот ее вопрос: видимо, при первой встрече ее увлечение им проявилось слишком явно. И тем не менее, что за постыдный поступок она должна была совершить, чтобы он осмелился делать подобные предположения о ее неблаговидных тайных намерениях?

Улыбаясь несколько искусственно, она изобразила чрезмерную озабоченность. Она была рассержена на него и в то же время негодовала на себя, потому что этот человек слишком сильно ее привлекал. Можно считать чудом, что ей удалось сдержаться и не запустить в его насмешливое лицо баночку с мазью, которую она в порыве ярости сжала так сильно, что чуть не раздавила.

– Если вы станете делать это сами, вполне может случиться, что рана вновь откроется и вы вернетесь к тому, с чего начинали. А это, в свою очередь, приведет к тому, что медленный процесс лечения придется начать сначала.

– Она говорит дело. Рана заживет быстрей, если ты позволишь девушке заняться лечением.

Оба они, и Адам и Ллис, оглянулись на дверь, где стоял Вулф и с любопытством смотрел на них. Адам чуть не назвал вслух причину, вызвавшую в нем такое недоверие к девушке. Ллис залилась краской. Неловкость усилилась появлением кухонных работников по обеим сторонам широких плеч хозяина и таращивших глаза.

Во всей этой странной сцене Ллис нашла только одно утешение – рабы принесли хлеб, так как они действительно ходили в пекарню, а не болтались поблизости. Они не могли слышать, как Адам обвинял ее в желании до него дотронуться.

Однако это было слабым утешением, ибо в постыдном обвинении Адама было слишком много правды. Признание этого факта не слишком способствовало ее душевному равновесию.

Тем временем Адам небрежно стянул в себя тунику, слегка поморщившись при этом. А его предположение тут же было подтверждено, ибо она была не в силах отвести взор от этой демонстрации мужской силы и красоты, от налитых мускулов. Напрасно до этого Ллис, желая ослабить впечатление, производимое на нее этим опасным человеком, убеждала себя, что тело его вовсе не так неотразимо прекрасно, как его лицо. Эта была лишь глупая попытка самообмана.

Вулф заметил, что под взглядом Адама щеки его приемной дочери обрели цвет розовых бутонов. Полагая, что ее смущает необходимость быть с ним наедине, он почел за лучшее вмешаться, задав единственный вопрос, имевший для него жизненно важное значение:

– Как Аня?

– Брина дает ей сейчас свежий отвар.

Ллис была признательна Вулфу за вмешательство, и ей очень хотелось бы сообщить ему более утешительную новость. В ответ Вулф только кивнул, но его крепко сцепленные руки говорили о том, что в нем растет беспокойство за дочь. Ллис заставила себя сказать несколько слов более бодрым голосом:

– Но Каб спит, как волчонок.

При упоминании любимого сына на губах Вулфа появилась добрая улыбка. Он взглянул на колыбельку у камина, где сладко спал малыш, которому было всего три месяца, но уже теперь было ясно, что он очень скоро вырастет из колыбели.

Сына Вулфа, имя отца которого означало «волк», дома называли Кабом, то есть «щенком», но официальное имя малыша было Острик – в честь короля Нортумбрии, который спас жизнь его отцу. Это был своего рода ответный дар. Несмотря на печальные обстоятельства, улыбка Вулфа стала шире при воспоминании о человеке, который удержался от желания отомстить и вместо этого вырастил сына заклятого врага вместе со своим собственным наследником. Он думал об Эсгферте, своем нынешнем короле и друге.

– Как прошли поиски? Удалось ли моим или твоим людям найти нападавших?

Адам был искренне заинтересован в ответе, но сдерживался в присутствии Ллис, которой не доверял.

– Нет. – Вулф отрицательно покачал золотоволосой головой. Он видел растущее беспокойство друга, вызванное вынужденным бездействием. – Но твои Седрик и Пип очень старались.

Вулфу нравились люди Адама. Оба воина сейчас вернулись в небольшой домик, где они жили вместе с кузнецом Мелвином. Домик располагался между деревушкой и частоколом усадьбы. К счастью, оба они не привыкли болтаться без дела, и хотя не были приучены работать ни с наковальней, ни с мехами, все же у Мелвила нашлась для них кое-какая несложная работа, и они были рады чем-нибудь заняться, пока их господин набирается сил. И особенно они пригодились, когда надо было отправляться на поиски – Вулфу не пришлось отвлекать от работы лишних людей.

Вулф принадлежал к правящему слою общества и как илдормен был начальником боевой единицы – фирда, состоявшего из жителей графства. Отважные воины на поле боя, они в мирное время были фермерами, кузнецами, мельниками. До тех пор, пока не будут найдены доказательства злых деяний, он не хотел отвлекать этих людей от их повседневных дел, ведь они обеспечивали население продовольствием на зиму.

– И так каждый день со времени твоего прибытия. Мы находим лишь следы негодяев, браконьерствующих в моих землях.

– Значит, очень ловко прячутся – как хитрые и злобные хорьки. – Адам мрачно улыбнулся, стараясь сдержать теплые волны, бегущие по его венам, отзываясь на нерешительные прикосновения девушки, грациозно опустившейся рядом с ним на колени.

– Они могут жить воровством и в других землях.

Вулф подошел ближе. Адам подождал, пока усталый друг устраивался на соседнем стуле, и спросил, заранее зная ответ, но все же считая необходимым задать этот вопрос:

– Ты уверен, что это были не обычные лесные разбойники?

На лице Вулфа отразилось огорчение.

– Они оставили слишком много следов. У обычных браконьеров хватает ума скрывать следы своих злодеяний – захоронить останки убитых животных, разбросать пепел от костров.

Вулф рассеянно наблюдал, как его приемная дочь снимает повязку, прежде чем обмакнуть пальцы в горшочек и осторожно смазать заживающую рану между нижним ребром и бедром.

Недовольство собой превратило красивое лицо Адама в холодную циничную маску, хотя он старался изобразить полное безразличие к прикосновениям черноволосой красавицы. По крайней мере, он очень хотел быть безразличным. Стремясь скрыть смущение и восстановить душевный покой, он в ярости произнес:

– Хотел бы я выйти и посмотреть на эти следы. Эта немощь – сущее наказание для меня.

Стараясь поддержать разговор и изобразить холодность, которой он явно не чувствовал, Адам понял, что оставаться неподвижным и выдержать нежное внимание девушки гораздо труднее, чем он предполагал. Не кажется ли ему, что рука, размазывающая снадобье по его коже, движется медленнее, чем следует? Может быть, это просто игра его воспаленного воображения?

Ллис ревностно следила за своими пальцами, чтобы они не сбивались с пути. Не уступить ли искушению смело приласкать неповрежденные участки твердой кожи и тем самым подтвердить его кошмарные обвинения? И покрыть себя позором, молча признав их справедливость? Нужно было склониться пониже, и Ллис прикусила губу, чтобы удержаться от неосторожного движения и не дать волю рукам, которые стремились охватить территорию, гораздо более широкую, чем требуется для выполнения ее задачи. Стоя так близко к нему, она не могла не заметить, что его грудь вздымается все быстрее и дыхание его становится все более затрудненным. Неужели ее стремление строго контролировать себя привело к тому, что ее движения стали неоправданно грубыми? Не причинила ли она ему лишней боли? Чтобы загладить свою воображаемую вину, она постаралась особенно осторожно смазать оставшуюся часть раны и кожу вокруг нее, сбоку и внизу, близко к лежавшей на коленях тунике.

Адам был очень рад, что по рассеянности бросил тунику на колени, потому что в противном случае его реакция на прикосновения девушки была бы слишком очевидна. Особенно в присутствии других людей. Если бы они с Ллис были наедине, то он не был уверен в том, что смог бы сдержать свое яростное желание и не потребовать от девушки всего того, что она ему обещала в снах.

– Теперь, когда ты почти выздоровел, – начал Вулф, ощутив растущее напряжение между раненым и лечившей его девушкой и пытаясь его разрядить, – теперь я повторяю свое приглашение.

Вулф сделал паузу, подождал, пока Ллис, закончив обработку раны, наложит новую повязку, и вернулся к волновавшему его вопросу:

– Если хочешь лично убедиться в том дурном, что здесь происходит, я приглашаю тебя остаться у меня, пока ты не отыщешь могилу брата… и убийц, покушавшихся на твою жизнь.

В самом начале, вскоре после прибытия раненого Адама, Ллис слышала, как он кратко рассказал Вулфу о смерти брата, монаха монастыря Уинбюри, но об утерянной могиле она слышала впервые и спрашивала себя: как же это могло случиться? Мужчины продолжили разговор, а Ллис встала, собрала принадлежности для лечения и ускользнула в темный угол, где Брина держала свои медицинские припасы. Но все это время она не переставала напряженно прислушиваться к разговору, стараясь по крупицам собрать информацию об Адаме и понять причину его враждебного отношения к ней.

В ответ на поддержку и понимание друга Адам сказал:

– Я с благодарностью приму твое приглашение и разрешение участвовать в поисках тех, кто бесчинствует на земле Трокенхольта. Я подозреваю, что все эти люди либо состоят в сговоре, либо это одни и те же лица.

Вулф кивнул и улыбнулся, и в его улыбке была если не радость, то облегчение: они оба одинаково серьезно воспринимают неясные угрозы, и Адам задержится в Трокенхольте, чтобы помочь отыскать источник зла. Огонь камина играл на золотых волосах мужчин, продолжавших обсуждать, насколько серьезна опасность, кто может быть агрессором и какие меры следует принять для защиты.

Зная, что мужчины забыли о ее присутствии, женщина терпеливо слушала. Из их слов она узнала немного больше об Адаме, и гораздо больше – о растущей тревоге Вулфа, которую он редко облекал в слова. Он полагал, что опасность таилась в лесах, окружавших плодородные холмистые земли Трокенхольта.

Более того, эти невидимые доселе враги давно уже исполнены самых недобрых намерений по отношению к населению Трокенхольта. Судя по количеству исчезающих оленей, кроликов и птиц, остовы которых находят каждый день, число врагов множится.

Изящные брови озабоченно сдвинулись к переносице. Ллис совсем запуталась во всех этих страхах и опасностях, она почти ничего не поняла из того, о чем говорилось дальше, и вдруг громкий и яростный голос Адама пробился сквозь всю эту путаницу:

– Что бы ни случилось, я никогда не поверю, что мой брат покончил с собой. Никогда не поверю!

В первый раз Адам рассказал о том, почему могила брата оказалась утерянной. Будучи сыном одного монаха и братом другого, он был воспитан в почтительном отношении к церкви и ее руководителям и предпочитал не выдвигать никаких обвинений против епископа Уилфрида, во всяком случае, без серьезных доказательств в защиту своих слов.

– И, с твоего позволения, – добавил Адам, – я продолжу поиски и обязательно найду могилу брата, чья преждевременная смерть оставила меня последним в нашем роду.

Восприимчивая к переживаниям других людей, Ллис ощутила боль Адама, и у нее забрезжили первые проблески плана, который сможет решить его проблемы и отчасти утолить боль, вызванную невосполнимой утратой.