Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Небо падает

Глава первая

Оно было невидимым, но могло ослепить. Его нельзя было почувствовать, но оно могло убить. Дотронуться до этого было невозможно, но оно могло вызвать у человека рак кожи, причем в самой неприятной форме. Оно могло уничтожать посевы, затоплять города, могло вообще превратить Землю в подобие Луны – в голый камень, ждущий новой жизни из глубин Вселенной.

Но это в худшем случае.

– Должен же быть какой-то способ заработать на этой штуке, – сказал Ример Болт, заведующий отделом маркетинга “Химических концепций”, Массачусетс, не желающий понимать, что мешает передать этот проект отделу внедрений. – Разумеется, мы постараемся все предусмотреть.

– Прежде всего мы должны постараться не уничтожить жизнь на Земле, – заметила Кэтлин О’Доннел из отдела исследований и внедрений.

– Правильно. Это задача номер один. Я не хочу уничтожать жизнь. Жизнь – это я. Жизнь – это все мы. Так?

Все присутствовавшие в зале заседаний А в штаб-квартире “Химических концепций”, расположенной на шоссе 128 к северу от Бостона, согласно закивали.

– Мы и не собираемся уничтожать жизнь, – продолжал Болт, – а только защищать ее. И даже улучшать. И сделать все, чтобы “Химические концепции” способствовали ее процветанию.

– Что вы хотите этим сказать? – строго спросила Кэтлин О’Доннел.

Ей было двадцать восемь лет, она была дама стройная, высокого роста, с глазами, как сапфиры и с кожей белой и гладкой, как каррарский мрамор. Ее зачесанные назад волосы цвета темного золота открывали высокий гордый лоб. Если бы она не вставала вечно ему поперек дороги, Ример Болт, тридцати восьми лет от роду, непременно влюбился бы в нее, или, по крайней мере, попытался бы влюбиться. На самом деле он уже делал несколько попыток. К сожалению, с доктором философии Кэтлин О’Доннел у него были некоторые проблемы.

Она его слишком хорошо понимала.

Ример Болт был рад одному – что он не женат на ней. Жизнь мужчины, которого понимает жена, может превратиться в ад. Уж Ример это знал. У него было три таких, пока он наконец не нашел себе параноидальную стерву. С параноидальными стервами ладить легче всего. Они бывают так заняты погоней за собственными кошмарами, что с ними можно делать все, что угодно. С Кэтлин О’Доннел он ничего не мог сделать. Она всегда знала, что у него на уме.

– Я говорю о вещах первостепенной важности, – ответил Болт. – Мне важна жизнь, живая жизнь. – Его голос дрожал от негодования.

Но Кэтлин О’Доннел не отступала.

– Приятно слышать, что сохранение жизни на планете является для вас первостепенной задачей. Но насколько первостепенной? Не окажется ли она на пятнадцатом месте, следом за вопросом сбыта, и не будет ли она решаться в зависимости от того, сможете ли вы продать готовый проект какой-то из стран третьего мира или Претории? – спросила доктор О’Доннел, женщина с небесно-голубыми глазами и холодно-расчетливым умом.

– Самой первостепенной, – ответил Болт. – Чертовски первостепенной. Чертовски.

Сидящие за столом согласно закивали.

– Номер один? – спросила Кэти.

– Не знаю. Говорю, первостепенной, – буркнул Болт.

– Может ли проблема сохранения жизни идти после, скажем, вопросов себестоимости, маркетинга, использования в богатой нефтью стране третьего мира и возможности получения эксклюзивного патента?

– Я бы, безусловно, не стал сбрасывать со счетов эксклюзивный патент. Сколько компаний вкладывали миллионы в разработку новых идей, а потом обнаруживалось, что они украдены другими. Я хочу обезопасить всех нас.

Болт обвел взглядом присутствующих. Все кивнули. Только одна голова осталась неподвижной – голова невозмутимой и упрямой красавицы.

– Джентльмены, – произнесла доктор О’Доннел ровным, спокойным голосом. – Позвольте объяснить вам суть проблемы.

Она взяла у сидящего рядом человека пачку сигарет и подняла ее на уровень глаз. Пачка была толщиной не больше двух пальцев.

– Вокруг Земли есть озоновый слой, приблизительно такой, – и она провела пальцем вдоль пачки. – Он защищает нас от солнечных лучей – ультрафиолетовых, инфракрасных и космических. Эти лучи при прямом попадании могли бы уничтожить жизнь на нашей планете.

– И те же лучи дают нам загар, теплую погоду и тот самый хлорофилл, который называют основой жизни, – добавил Болт.

– Но, – парировала доктор О’Доннел, – весь мир напуган тем, что что-то может случиться с озоновым слоем. Насколько мне известно, единственным международным запретом, который соблюдают все, является запрет на использование флюорокарбонов в качестве распылителей.

Болт думал об этом. Он собирался перебить ее и огласить заключение, полученное им из юридического отдела, но Кэти продолжала.

– Как вы знаете, флюорокарбоны инертны и не обладают ни цветом, ни запахом. Они были идеальными распылителями для спреев. Самое экологически чистое вещество, не вступающее в реакцию ни с чем. Но в этом и была суть проблемы, потому что то, что происходит в стратосфере и то, что происходит на Земле – совсем не одно и то же. В стратосфере эти безвредные невидимые флюорокарбоны вступают во взаимодействие с прямыми солнечными лучами, которые находятся за озоновым слоем.

Ример Болт барабанил пальцами по столу и слушал, как доктор О’Доннел рассказывает про то, как флюорокарбоны выделяют в атмосферу атомы хлорина. Он знал об этом. Ему все объяснили те самые технари, которые вечно всему мешают.

– Атомы хлорина проедают озоновый щит, который задерживает эти вредные лучи. А мистер Болт предлагает, чтобы мы изготовили нечто, что, по всей вероятности, способно уничтожить жизнь на Земле.

Болт был педантом. Он носил строгий коричневый костюм, волосы стриг всегда коротко, потому что когда-то вычитал, что длинные волосы коробят некоторых. У него были темные глаза и тонкие губы. Он отлично понимал подоплеку происходящего. О’Доннел не хотела, чтобы компания занималась в первую очередь его проектом, отодвинув в сторону проекты исследовательского отдела.

– Я говорил, что есть некоторые трудности. В каждом новом деле бывают трудности. И с электрической лампочкой не все шло гладко. А кто из вас отказался бы получать дивиденды от каждой используемой лампочки?

Доктор О’Доннел не выпускала из рук пачку сигарет.

– До использования спреев для волос озоновый слой был вот такой толщины, – сказала она, и, вынув одну сигарету, бросила пачку на стол. В руках у нее осталась только одна сигарета.

– НАСА проводила в открытом космосе опыты с прямыми солнечными лучами. Их энергия поразительно сильна. Но будет гораздо хуже, если они проникнут по эту сторону атмосферы, в которой присутствуют влага, кислород и все остальное, что делает возможным существование жизни на нашей планете.

– Почему вы держите в руках сигарету? – раздался вопрос.

Болт был готов задушить спросившего собственными руками.

– Потому что именно такова теперь толщина озонового щита в некоторых местах, – ответила Кэти и швырнула сигарету на стол. – На высоте тридцати миль существует и, надеюсь, будет существовать тонкий слой озона, щит между всем живым и тем, что может его уничтожить. Он не увеличивается, но может восстановиться, если мы не будем этому мешать. Я не предлагаю выбора между жизнью и смертью. Я просто хочу понять, что побуждает вас рассматривать возможность всемирного самоубийства.

– Любой шаг вперед всегда наталкивается на мрачные пророчества, – подал, наконец, голос Болт. – Когда-то нас пугали, что человек взорвется, если будет передвигаться со скоростью шестьдесят миль в час. Да-да, и люди в это верили, – продолжал Ример. О’Доннел была великолепна, но соревнование придавало Болту сил. – Я предлагаю сделать шаг в будущее и осмелиться стать великими.

– Дырявя озоновый щит струёй флюорокарбонов? Ведь мистер Болт предлагает именно это.

– Да, именно дырявя. Окно в небе даст нам возможность использовать всю энергию солнца. А она могущественней энергии атома, – ответил Болт.

– И, возможно, опасней, – сказала доктор О’Доннел. – Потому что мы не знаем, что произойдет, если мы откроем окно к солнцу. Во всяком случае, не знаем наверняка. Эксперименты, проведенные за озоновым щитом, говорят о том, что, по-видимому, это нечто более опасное, чем мы предполагали. Но больше всего меня волнует, даже пугает тот факт, что одна молекула флюорокарбона запускает цепную реакцию, в результате которой уничтожается миллион молекул озона. Как мы можем быть уверены, что откроем окно, а не гигантскую дверь, что концентрированный поток флюорокарбонов не прорвет окончательно этот ничтожно тонкий слой газа? И, если это случится, джентльмены, будет уничтожено все живое. Все живое! В том числе и желающие купить акции “Химических концепций”.

Присутствующие нервно захихикали. Ример Болт тоже улыбнулся, показав, что на шутки не обижается. Ример отлично знал, как реагировать на шутки. Смеешься вместе со всеми, а потом, через неделю, через месяц или даже через год делаешь так, что шутника увольняют. С прекрасной доктор О’Доннел вся сложность была в том, что она всегда была к этому готова. Она слишком хорошо его знала.

– Хорошо, – сказал Болт. – Значит вы хотите сказать, что мы должны вложить еще два с половиной миллиона долларов в исследования только потому, что боимся, как бы весь мир не получил дополнительного сеанса загара?

– Вовсе нет, – немедленно возразила доктор О’Доннел. – Я говорю о том, что прежде чем дырявить небо мы должны быть уверены, что это всего лишь дырка. Я – за безопасное использование солнечной энергии. Первостепенная задача – не превратить планету в безжизненную пустыню.

Обсуждение в зале заседаний “А” шло еще четыре часа, но эта фраза предопределила решение. Кэтлин О’Доннел победила. Первоочередной задачей при разработке генератора флюорокарбонного потока было признано сохранение жизни на Земле. При голосовании этот пункт прошел с большим преимуществом – пять к двум. К концу обсуждения на стороне Римера остался только бухгалтер.

А Кэтлин О’Доннел получила на исследования бюджет в семь миллионов долларов. Когда делаешь то, что нужно, всегда остаешься в выигрыше.

Шесть месяцев и семнадцать миллионов долларов спустя доктор О’Доннел стояла и смотрела на кучу микросхем, деталей компьютеров и черный ящик высотой в три человеческих роста. Первоочередная задача все еще не была решена. Никто не мог предсказать, какой величины откроется дыра в озоновом щите. А эта проблема была на ее бюджете. Она отправилась в кабинет Болта. Отправилась с видом маленькой миленькой девочки, но надушилась самыми женственными духами. Она заявила, что пришла обсудить проект и хочет сделать это в кабинете Болта и наедине.

– Мы можем сделать дыру, и я думаю, это будет только дыра. Вероятнее всего это будет дыра. Но, Ример, точной уверенности у нас нет.

На этот раз ее слова возымели действие. Она произнесла их в правильный момент, сидя у Болта на коленях и играя с пуговицами на его рубашке. Произнесла их, улыбаясь и опуская руки все ниже. Она шептала их ему на ушко, и ему было тепло и щекотно.

– Неужели ты думаешь, Кэти, что я поставлю на карту мое положение в фирме ради того, чтобы поваляться с тобой в сене? – спросил Болт.

В кабинете был полумрак. Было уже очень поздно. В одноэтажном здании центра, похожем на все остальные здания, стоявшие на сто двадцать восьмом шоссе, никого кроме них не было. За окном мелькали огоньки машин, проносившихся этим дождливым вечером по дороге. Ему показалось, что он узнал ее духи. Какая из его жен пользовалась такими же? Но почему-то доктору О’Доннел они шли больше.

– Угу, – ответила Кэти О’Доннел.

– Но это же пошло, – сказал Болт.

– Очень пошло, – шепнула в ответ Кэти.

И на полу своего кабинета Ример Болт принял единоличное решение о списании семнадцати миллионов с бюджета отдела развития.

Но в тот же день такая умная доктор Кэтлин О’Доннел впервые недооценила Римера Болта, гения маркетинга продукции высоких технологий.

Черный ящик был погружен на платформу и отвезен на поле за границей штата, в Салеме, Нью-Гемпшир. Болт нацелил его в небо и сказал:

– Если я этого не сделаю, никто этого не сделает.

Доктор О’Доннел услышала об эксперименте через час после того, как Болт с ее сотрудниками отправились в Салем. Она бросилась к машине, выехала со стоянки со скоростью семьдесят миль в час и еще разогналась по дороге. По шоссе она мчалась со скоростью сто шестьдесят пять миль. Ни один из полицейских штата не догнал бы ее порше “928S”. А если бы и догнал, штраф за превышение скорости не имел бы значения. Кто бы сидел на судейской скамье? Да и откуда бы взялась скамья?

Она знала, куда направился Болт. В Салеме у компании было поле, где играли в софтбол и устраивали пикники. Когда она въехала на поле, увязая колесами в мягкой земле, то увидела Болта, уставившегося себе под ноги с видом человека знающего, что все кончено. Его обычно безукоризненный пиджак валялся у него под ногами.

Когда Кэти выскочила из своего “порше”, он сказал:

– Я виноват, Кэти. Очень виноват. Я не думал, что так случится. У меня не было другого выхода. Ты поставила меня перед фактом – неудача ценой в семнадцать миллионов. Я не мог этого так оставить.

– Идиот! Теперь нам крышка.

– Ты здесь ни при чем. Все это моих рук дело.

– Ример, у тебя есть определенные сбои логического кода, но до полного кретинизма ты еще не доходил. Если исчезнет вся жизнь на Земле, какая будет разница, кто нажал кнопку, ты или я?

– Пока что исчезли семнадцать миллионов, – сказал Болт, указывая на черный ящик посреди поля. – Посмотри, все вышло из строя.

Он протянул Кэти пульт дистанционного управления, изготовленный в ее лаборатории. Пульт мог быть только дистанционным, потому что генератор мог посылать лучи только в одном направлении – прямо вверх. Если бы все сработало по теории, луч флюорокарбонов открыл бы окно, которое пропустило бы поток прямых солнечных лучей радиусом тридцать метров на Землю. Если бы сработало.

Но Болт совершенно безрезультатно жал на кнопки пульта. Даже кнопка включения не загоралась. Генератор стоял в сотне метров от них мертвой глыбой. Болт швырнул пульт о землю. И эта дрянь к тому же не работает. Семнадцать миллионов коту под хвост, да еще не работает! Он опять пнул пульт ногой. Вообще убил бы, но эта дрянь и так не подает признаков жизни.

Кэти О’Доннел ничего не сказала. На небе что-то происходило. Над облаками светилось нежно-голубое окошко, похожее на колечко с сапфиром. Она не спускала глаз с этого окошка. У кого-то на шее болтался бинокль. Она схватила его и навела на небо, на голубое окошечко.

– Оно увеличивается или уменьшается? – спросила она.

– Кажется, уменьшается, – ответил один из лаборантов в белом халате. Все озадаченно смотрели на нее и на Болта.

– Уменьшается, – повторила Кэти О’Доннел, ни к кому не обращаясь. – Меньше.

– Да, – подтвердил лаборант. – Кажется, вы правы.

Кэти взглянула на землю. Трава вокруг генератора посветлела. Метрах в тридцати подальше трава была темно-зеленая. Но ближе к генератору она становилась бледнее, в некоторых местах совсем пожухла. Будто кто-то циркулем очертил круг. Тридцать изумительных, великолепных, волшебных футов вокруг генератора. Сработало. Отлично сработало!

– Получилось, – сказала Кэти.

– Что? Но эта штука не фурычит, – озадаченно отозвался Болт.

– Сейчас нет, – ответила доктор Кэти О’Доннел. – Но она свое сделала. И, кажется, наше первое окно к прямым солнечным лучам дало очень интересные побочные эффекты.

Прямые солнечные лучи не только иссушили землю, они еще вывели из строя всю электронику. Доказательством этому был сам генератор лучей флюорокарбона. Лучи и его вывели из строя.

Окрыленные ученые обнаружили и другие побочные эффекты. Лучи высушили все растения и ужасным образом сожгли кожу живых существ. Она начинала пузыриться, потом чернела и отваливалась. Они заметили это, увидев, как бурундучок пытался выбраться из того, что было его шкуркой.

Кое-кто отвел глаза в сторону. Вид страданий живого существа заставил Римера Болта глубоко задуматься.

Если мы сможем сделать его мобильным и научимся целиться лучше, – подумал Ример, – то сможем торговать оружием. Или изобретем защитный экран. Или и то, и другое.

Будущее было неисчерпаемо. Как солнце.

Бюджет был увеличен в три раза, и через месяц был разработан прибор для наведения. Недостаток был только один. Можно было контролировать силу потока флюорокарбонов и размер окна в озоновом щите, но точности прицела добиться пока не удавалось. Можно было наводить луч не прямо над генератором, но было неизвестно, куда именно он попадет. То есть “Химические концепции” могли контролировать мощность фантастического источника энергии, но не могли направлять его в определенное место. Отдел маркетинга не мог развернуть бурной деятельности. Это все равно, что иметь машину, которая не заводится. Если не заводится, то и продать нельзя.

– И как далеко на сей раз? – спросила Кэти. Она обнаружила, что Болт опять использовал флюорокарбоновую пушку, так они стали называть генератор, без ее разрешения.

– Две-три тысячи миль, – ответил Болт. – Думаю, пора тебе модернизировать наводящий компьютер. Денег на это я достану.

– И где же мы открыли окно? – поинтересовалась Кэти.

– Не знаю точно. Где-то над Китаем или над Россией. А может, еще где. Узнаем, когда станет известно, что у кого-то вышла из строя электроника, или вдруг распространились кожные заболевания. Если это Россия, думаю, волноваться не стоит. Они не привлекают к ответственности за принесенные убытки.

Ример Болт был по-своему прозорлив. Россия не собиралась никого привлекать к ответственности. Она собиралась начать Третью мировую войну.

Он был стар. Даже для русского генерала. Он знал Сталина. Хоронил его. Он знал Ленина. Хоронил и его. Он их всех хоронил. Каждый из них в какой-то момент говорил ему:

– Алексей, что бы мы без тебя делали?

А Алексей Земятин отвечал:

– Думали бы. Надеюсь, думали бы.

Даже в самые суровые времена фельдмаршал Алексей Земятин говорил советским вождям правду в лицо. Одним словом, он называл их дураками. И они вынуждены были это слушать, потому что столько раз он спасал их жизни.

Когда Ленин после Первой мировой войны был вынужден сражаться и с Америкой, и с Англией, а сотни банд строили планы, как свергнуть коммунистов, Земятин развеял все тайные страхи вождя. Он тогда был секретарем кровавого диктатора.

– Боюсь, как бы все наши враги не объединились, – сказал ему Ленин. – Только это может нас погубить. Если они перестанут разбираться между собой, нам конец.

– Если только мы не поможем им создать единый фронт борьбы с коммунизмом.

– Никогда! – ответил Ленин.

Коммунисты надеялись только на то, что их враги будут драться друг с другом. Объединившись, они могли задушить молодую республику.

– Позволь мне обратиться к твоему уму, великий вождь. Если против тебя будет сотня банд, каждая со своим вождем и со своими идеями, будет то же самое, что было при царе. Сколько ни убивай, оппозиция остается. И тогда, как это уже было, одна из групп победит нас.

– Если такое и случится, то только потом. Сейчас мы должны бороться за свою жизнь, – возразил Ленин.

– Дурак ты, “потом” всегда наступает. Господь нам дал мозги, чтобы мы могли смотреть вперед.

– Алексей, куда ты клонишь? Не забывай, речь идет об архиважных вещах. Твоя жизнь тоже поставлена на карту.

– Вовсе нет, – ответил Земятин, который знал, как Ленину необходимы аргументы. Очень немногие отваживались с ним спорить. – Сегодня стреляют даже в Москве. ЧК уничтожила одну банду, но десятки-то остались. Почему?

– Потому что на каждой помойке своя зараза.

– Потому что они разобщены. У дерева может быть сотня ветвей, и все они рухнут, когда спилят ствол. Но от сотни семян одуванчика не избавиться никогда. Леса можно срубить, но ни на одной лужайке, даже перед царским дворцом, нельзя избавиться от всех одуванчиков.

– Но такая сила может нас раздавить.

– Если мы будем ею управлять, не раздавит. А кто лучше ЧК знает контрреволюционные группы? Мы не только соединим их все под одну крону, мы будем удобрять это дерево. Даже ветки подстригать. А когда понадобится, уничтожим их одним ударом топора.

– Это слишком опасно.

– По сравнению с чем, Ильич? – спросил Алексей Земятин.

В последующие годы стратегия, предложенная Земятиным, принесла невиданные успехи советской контрразведке, которая вызывала тайное восхищение даже у врагов. Этот гениальный ход дал России возможность выжить, но Земятин не пожинал лавров. Наоборот, он настоял на том, чтобы эти лавры достались основателю того, что позже превратилось в КГБ. Земятин отказался и от славы, положенной ему за спасение России от фашистской Германии. Когда все ликовали по поводу подписания Сталиным и Гитлером пакта о ненападении, Земятин сказал Сталину, что для России настали страшные времена.

– Как так? – изумился Сталин и подкрутил усы. Они встречались наедине, в кабинете, у диктатора хватало ума понимать, что он не может при посторонних позволить назвать себя дураком и оставить такого человека в живых. А смерти Земятина он никак не хотел.

– Затишье всегда говорит о грозящей опасности, товарищ Генеральный секретарь, – ответил Земятин.

– Но мы заключили мир с Гитлером! Капиталисты и Гитлер вцепились друг другу в глотки. Скоро мы будем контролировать половину территории Польши, наша граница будет укреплена, а ты говоришь о какой-то опасности.

– И опасность грядет, – ответил человек с холодными голубыми глазами. – Именно потому, что ты думаешь, что все в порядке. Думаешь, твои враги вцепились друг другу в глотки? Да, вцепились. Но раз ты думаешь, что все в порядке. Красная Армия тоже думает, что все в порядке. Солдаты будут преспокойно сидеть в казармах и ждать увольнительных, чтобы отправиться в кабак к девкам, а не готовиться к войне.

План Земятина состоял в том, чтобы за Уралом создать еще одну, тайную армию. Пусть немцы нападут. Пусть побеждают почти без боя. Мы тем временем к ним присмотримся. А когда они, уверенные в победе, дойдут до Москвы, мы уже будем знать их сильные и слабые места, и тогда-то выпустим вторую армию.

План был придуман в 1938 году. Пакт о ненападении, как и подозревал Земятин, оказался пустым звуком, и четыре года спустя продвижение фашистской армии было остановлено под Сталинградом. Немцы уже собирались взять город, но оказались окружены сотней дивизий тайной армии Земятина. Русские истребили Шестую армию вермахта, как саранчу на сжатом поле, и пошли на Берлин, остановившись только при встрече с американцами, двигавшимися с запада.

Земятин как всегда своих заслуг публично не признал, его дивизии называли армией Жукова.

Он переходил от одного вождя к другому, как национальное достояние. Чаще всего он призывал к осторожности. Алексей Земятин не верил в авантюры, как не верил и в то, что одна форма правления чем-то лучше другой. Он удержал страну от войны с Китаем. Каждого нового генерала он лично убеждал в том, что пока Россия не может представлять реальной угрозы для Америки, Третьей мировой войны не будет. Он настаивал на том, чтобы русское ядерное оружие имело три степени защиты, потому что больше всего боялся случайного удара. Поэтому узнав, что фельдмаршал Земятин готовится к Третьей мировой войне, Политбюро пребывало в ужасе. Генеральный сообщил об этом только самым доверенным лицам, но слухи расползлись быстро.

Стояла осень, в стране русских, медведей и сибирских лесов наступали холода. Никто не знал, откуда идет опасность и есть ли она вообще, знали только, что ее ожидают. И даже главнокомандующий задавался вопросом: почему?

В высших эшелонах ходили слухи, подтверждавшиеся время от времени Генеральным, что сам Земятин, Великий Земятин, принял решение пребывать в получасовой готовности к войне. На одной из ракетных баз в Казахской ССР, неподалеку от Аральского моря, произошло нечто, подпадавшее под категорию “незначительных неполадок”. Поломки случались часто, поэтому и происходили “незначительные неполадки”. Командование ракетными войсками к ним давно привыкло. Но Земятин научился опасаться того, что с первого взгляда таким уж опасным и не кажется. Он часто выезжал то в одно место, то в другое, а потом тихо возвращался. Поэтому не было ничего необычного в том, что фельдмаршал отправился на спецсамолете КГБ на ракетную базу, где произошла странная авария.

Авария заключалась в том, что вся электроника, начиная с панелей управления и кончая телефонными аппаратами, одновременно и необъяснимо вышла из строя. В течение недели этот факт скрывали от начальства, потому что командующий базой решил, что в этом виноваты его подчиненные и попытался все заменить, чтобы избежать обвинения в халатности и разгильдяйстве. Но один из младших офицеров оказался порядочным человеком и доложил обо всем командованию. Теперь командующий базой сидел в карцере, а младший офицер командовал базой.

Младший офицер, фамилия его была Курякин, шел за Земятиным по коридору и без умолку рассказывал о том, что случилось. В небе появился голубой круг, ярче, чем все остальное небо. Трава пожухла. Вся электроника сломалась. Младший офицер раньше только слышал о Земятине, но видел его впервые. Прежде он не до конца верил в существование Великого Земятина. Но то, как к нему обращались генералы КГБ, как он входил в комнату и пресекал все разговоры, не желая даже времени тратить на то, чтобы выслушать их точку зрения, все это указывало на то, что это и был Великий Земятин.

Лицо у Земятина было старое и изъеденное морщинами, но лысина сияла, как новенькая, будто его могучий мозг держал голову вечно молодой и свежей. Он ходил, слегка наклонившись вперед, но все равно возвышался над остальными. Глаза у него были небесно-голубые, только к старости будто подернулись пленкой. Но Курякину было ясно, что видит он не глазами.

– Поэтому, товарищ фельдмаршал, – продолжал младший офицер, – я решил провести расследование. Я обнаружил, что животные умирали в страшных мучениях, будто поджаренные в собственной шкуре. Обнаружил, что люди, обслуживавшие ракеты, внезапно заболели. Теперь они замечают, что и у них кожа почернела и облупилась. Сломалось все оборудование. Все и сразу. Когда мой начальник отказался об этом докладывать, я нарушил субординацию и, рискуя своим положением, а, возможно, и жизнью, сообщил о своих наблюдениях. Это не просто авария.

Земятин даже не кивнул. Казалось, что он вообще не слушает. Но вопросы, которые он задавал время от времени, указывали на то, что он не упустил ни одной детали.

– Пошли. Надо встретиться с вашим начальником, – наконец сказал он.

Два генерала КГБ помогли ему сесть в ЗИЛ, и все отправились в помещение карцера.

Командир сидел на стуле в камере и, судя по мрачно склоненной голове, размышлял о вероятности провести остаток жизни в сибирских лагерях или оказаться расстрелянным. Когда вошел Земятин, он даже не поднял головы. Но увидев за стариком людей в темно-зеленой форме КГБ, плюхнулся на колени.

– Прошу вас, прошу вас. Я обо всех доложу. Все, что угодно сделаю. Только не расстрел!

– Вы опозорили все ракетные войска, – сказал младший офицер. – Вас давно следовало убрать. – И, повернувшись к Земятину, добавил: – Это дерьмо не достойно защищать нашу Родину.

– Я не виноват! Я не виноват! Я хороший офицер! – рыдал прежний командир.

И еще целый час он говорил полуправду, пытался обелить себя. Все это было так жалко и низко, что даже офицерам КГБ было за него стыдно.

Когда он наконец замолчал, фельдмаршал Земятин ткнул в него пальцем и сказал:

– Он останется командиром.

А потом повернулся к пораженному младшему офицеру.

– А его расстрелять. Немедленно!

– Но командир оказался предателем и трусом, – не выдержал один из генералов, который давно знал Земятина.

– И тебя расстрелять. Сейчас же! – ответил Земятин, глядя на своего давнего соратника. А потом обратился к охране: – Мне что, самому это делать?

В камере загрохотали выстрелы, кровавые ошметки полетели в разные стороны. Когда стрельба затихла, командиру помогли выбраться из камеры. Рубаха его была в крови, а штаны – в собственных экскрементах.

– Ты не только восстановлен в должности, ты повышен в звании, – сказал ему Земятин. – Будешь докладывать обо всем, что происходит на базе, о любых пустяках мне лично. С базы никого не выпускать. Переписку запретить. Я хочу знать обо всем. О каждой мелочи. И хочу, чтобы каждый занимался своим делом, будто ничего не произошло.

– Надо ли заменить электронику, товарищ фельдмаршал?

– Нет. Это укажет на то, что она пришла в негодность. А все работает отлично. Ясно?

– Так точно. Совершенно ясно!

– Продолжайте рапортовать как обычно. Никаких аварий не было.

– А люди? Некоторые умирают. Те, кто был у ракет, уже умерли...

– Сифилис, – сказал Земятин.

На пути в Москву оставшийся в живых генерал осмелился заговорить с Земятиным, когда тот пил чай с простым сухарем.

– Разрешите спросить, почему вы велели расстрелять преданного солдата, а потом заставили стоять и смотреть, как вы прощаете низкого труса?

– Не разрешаю, – ответил Земятин. – Потому что, если я скажу тебе, ты можешь прошептать это во сне. Я должен был расстрелять генерала, потому что он был нерасторопен.

– Знаю.

– Ты должен набрать людей, которые будут принимать сообщения от этого низкого труса. Он будет сообщать мне о каждой букашке, свалившейся с неба. Но ищем мы только одно. Нас интересует кто-то или что-то, интересующийся тем, что произошло на базе. Ни командир, ни его подчиненные не должны об этом знать. Если это случится, немедленно мне сообщить.

Генерал КГБ коротко кивнул. Он тоже умел выживать. Он не знал, почему Великий Земятин вернул в должность труса и заставил расстрелять героя, но понимал, почему ему этого не объяснили. Потому же, почему ему приказали расстрелять другого генерала, того, кто начал задавать вопросы. Алексей Земятин прежде всего требовал беспрекословного подчинения. И требование это исходило от человека, который в течении семидесяти лет, со времен Великой Октябрьской революция приходил к вождям и велел им сначала думать, а потом подчиняться. Теперь все было наоборот. Почему-то все переменилось в этом мире.

Земятин велел, чтобы из аэропорта Внуково его везли не в Кремль, а к Генеральному домой, за город. Охране, встретившей их у двери, он приказал разбудить Генерального, прошел за ними в спальню и присел на край кровати. Генеральный в ужасе открыл глаза, решив, что это переворот.

Алексей Земятин взял руку Генерального и положил себе на грудь. Рубашка у него была почему-то жесткая. В спальне Генерального стоял сильный запах французских духов. Видно, вечером у него опять была какая-нибудь дешевая шлюшка, к которым он в последнее время пристрастился. Земятин хотел, чтобы тот понял, насколько велика опасность. Он как мог сильно сжал руку Генерального.

– Это засохшая кровь. Кровь честного и преданного офицера. Мне пришлось расстрелять его сегодня, – сказал Земятин. – Мне пришлось расстрелять и генерала, который счел, что это неправильно. А потом я выдвинул самого мерзкого труса, назначив его командиром.

– Зачем же ты это сделал, Великий? – спросил Генеральный, пытаясь найти очки.

– Потому что боюсь, что в ближайшее время нам придется обрушить на Америку ракетный удар. Да прекрати ты искать свои очки, старый дурак. Мне нечего тебе показать. Мне нужны твои мозги.

И он объяснил. Что-то, возможно, какое-то новое оружие, вывело из строя целую ракетную базу. Молча. Без звука.

– То, что произошло – просто катастрофа. Русский Перл-Харбор. Бесшумно, как будто осенний лист упал. Где-то, возможно, в Америке, есть оружие, способное вывести из строя наше.

– Нам конец! – сказал Генеральный.

– Нет. Пока нет. Видишь ли, у нас есть одно преимущество. Только одно. Америка еще не знает, что может так легко нас уничтожить.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что, если бы они об этом знали, они бы это уже сделали. У меня есть подозрение, что то, что произошло, это только испытание. Если Штаты не будут знать, как оно работает, они не смогут провести полномасштабную атаку.

– Да, да, конечно. А ты в этом уверен?

– Я уверен, что пока они не знают, как это работает, мы в безопасности. Люди жмут на спусковые крючки ружей, потому что всем известно, что при этом из ствола в указанном направлении вылетают свинцовые пули. Но если бы никто не знал, что это происходит, никто бы, друг мой, на спусковой крючок не нажимал.

– Так. Хорошо.

– Поэтому я и не мог сохранить жизнь человеку, который один раз уже сказал правду. Он мог совершить какой-нибудь безумный поступок, например, предупредить кого-то, что наша ракетная база пришла в негодность. Конечно, он бы сделал это из лучших побуждений. Но из-за его лучших побуждений мы все могли оказаться мертвы. Поэтому я заменил его на другого, который будет рад сохранять только видимость и управлять базой, выведенной из строя так, как будто все идет нормально. И, конечно, мне пришлось расстрелять генерала, который разучился думать. Сейчас, как никогда, нам нужно повиновение.

Генеральный сосредоточенно заморгал, стараясь привести в порядок свои мысли. Сначала он решил, что это сон. Но даже ему не мог присниться Алексей Земятин, вот так очутившийся в его спальне.

– Сейчас для нас главная опасность – это если они обнаружат, что их оружие сработало. Поэтому я приказал, чтобы меня информировали обо всем, что происходит на этой ракетной базе.

– Хорошо, – сказал Генеральный.

– Нельзя терять времени. Мне надо идти.

– Зачем?

– Подготовить ракеты к упреждающему удару. Как только они поймут, что могут уничтожить наш ядерный арсенал, мы должны быть готовы запустить их все и нанести первый удар.

– Ты хочешь, чтобы я молчал об этом? – спросил Генеральный.

– Я все тебе рассказал потому, что только ты можешь отдать приказ о пуске ракет на США. Пойми, едва они поймут, насколько мы уязвимы, нам нельзя будет терять ни минуты. Надо подготовить ракеты.

Так сказал Великий Алексей Земятин, который всех вождей называл в лицо дураками, который стал непревзойденным гением Советского Союза и который только что переиначил все, что проповедовал со времен Великой Октябрьской революции.

Президенту Соединенных Штатов сообщили, что Советский Союз не желает передавать информацию, касающуюся угрозы всему человечеству.

– Они там все сумасшедшие, – заявил президент. – Что-то проникает за озоновый щит. Вся наша цивилизация находится перед угрозой уничтожения, и когда мы говорим им, что, возможно, это происходит над их территорией, и мы хотим объединиться с ними, они отказываются говорить с нами. Рта не раскрывают. Они – сумасшедшие.

– Разведка думает, что они подозревают нас в том, что происходит.

– Нас?! А наши шкуры что, другие? – возмутился президент, отправился в спальню, поднял трубку красного телефона, на котором не было ни диска, ни кнопок, и сказал: – Мне нужен тот человек. Нет, оба.

– По какому поводу, сэр? – спросили его на другом конце провода.

– Сам не знаю, черт подери. Но держите их наготове. И вы сами сюда подойдите. Я хочу, чтобы вы тоже послушали. Кажется, планета разваливается на куски, но почему – непонятно.