Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Гены-убийцы

Глава 1

Люди боялись.

Предмет боязни был так мал, что его нельзя было разглядеть невооруженным глазом. Пока он еще никому не причинил вреда. Далекие от науки люди не знали точно, что это будет за вред.

Однако две сотни семей из Большого Бостона, включая неблизкий Даксбери, и даже из южных графств Нью-Гэмпшира столпились в этот летний день, невзирая на дождь, на грязном цементном дворе перед Бостонской биологической аспирантурой, чтобы протестовать против его изготовления.

– Это не «изготовление», – объяснял один из ученых. – Его можно изменять, но не изготовлять заново. Это никому не под силу.

– Неважно! – кричала женщина. – Остановите их!

Она знала, что в Бостонской биологической аспирантуре занимаются чем-то дурным. Там делают чудовищ, с которыми никто не может сладить. Там фабрика ужасов, вроде неизлечимых болезней или мутантов, которые забираются к вам в спальню, хватают вас волосатыми ручищами, слюнявят с головы до пят, а то и выкидывают что похлеще, вплоть до изнасилования. В итоге этот кошмар заводится в вашем собственном теле.

Это похоже на дьявола, совокуплявшегося с Миа Фарроу в фильме «Ребенок Розмари», только здесь все это может произойти на самом деле. Эти штучки, способные на такие страшные вещи, настолько малы, что могут проникнуть в ваши организм так, что вы этого и не заметите. Прямо через кожу!

На вас и пятнышка не появится, но вы – верный труп.

А ваших детей ждут еще худшие страдания. Женщине понравилось выступление одного оратора вечером накануне демонстрации.

"Я не намерен стращать вас разными ужасами. Я не стану выволакивать вам на обозрение какого-нибудь людоеда. Не буду вас запугивать рассказами об ученом-безумце, который заходится сатанинским смехом над колбой, содержимого которой достаточно, чтобы спалить вас всех в адском пламени.

Я просто познакомлю вас с научным фактом: жизнь, в том виде, в котором она вам известна, возможно, окончилась. Возможно, все вы родились слишком поздно. Нам не просто грозит гибель, мы уже обречены".

Вот и все. Рациональное объяснение научного факта: любой в здравом уме должен согласиться, что всякой жизни вот-вот настанет конец.

Телеоператоры 4-го, 5-го и 7-го каналов целились камерами с крыши, толстые черные кабели исчезали в окне третьего этажа. Там и засели зловредные ученые, выдумывающие все эти ужасы и еще пытающиеся доказать, что они вполне безобидны.

Безобидны, держи карман шире! О какой «безобидности» может идти речь, если все люди обречены на гибель? По крайней мере, на рождении детей это не может не отразиться. Ведь они колдуют над тем же самым, что требуется для появления детей.

В кузов небольшого грузовичка забрался очередной оратор. Он оказался врачом, обеспокоенным врачом.

– На сегодня у них намечен эксперимент, – заговорил он. – Они собираются сунуть свои пробирки под нос новоиспеченным экспертам из газеты или с телевидения, чтобы показать, что их занятия вполне безвредны. Только они не безвредны! И мы собрались здесь, чтобы прокричать всему миру, что они не безвредны. Нельзя безнаказанно покушаться на силы, управляющие самой жизнью! Вы позволили им сварганить атомную бомбу и теперь живете на грани ядерной катастрофы. Но атомная бомба – детская забава по сравнению с этим, потому что взрыв атомной бомбы ни от кого не утаить. А эта чертовщина, возможно, уже взорвалась, и об этом никто не будет знать, если мы не откроем людям глаза.

Оратор сделал паузу. Миссис Уолтерс обожала ораторов, выступающих на митингах. Она держала на руках свою пухлую дочку Этель, которая успела обмочить трусики. Девочке уже исполнилось четыре года, но в моменты сильных переживаний с ней до сих пор происходили такие неприятности.

Всем мамашам было велено захватить на митинг детей, хорошенько их отмыв и приодев, чтобы продемонстрировать миру, что конкретно надлежит спасать: детей, будущее, завтрашний день. Вот именно: они просто отстаивают спокойное завтра!

От этой мысли у миссис Уолтерс увлажнились глаза. Она чувствовала влагу не только на лице. Она поудобнее взяла свою Этель, которая радостно улыбалась в телекамеру. В камеру не попали капли, стекавшие с материнских рук. Миссис Уолтерс старалась предстать перед телезрителями образцовой любящей мамашей, одновременно пытаясь не прижимать Этель к своему новому ситцевому платью, чтобы не загубить его окончательно.

Оператор с камерой подошел ближе. Молодой человек с великолепно уложенными волосами, в безукоризненном костюме сунул микрофон в лицо девочке и спросил роскошным баритоном:

– А ты зачем здесь, маленькая?

– Чтобы остановить плохих людей, – ответила Этель.

Голубые ленточки и аккуратные косички весело запрыгали. Этель улыбнулась, демонстрируя ямочки на щеках.

– А вы? – спросил молодой ведущий у матери.

– Я миссис Уолтерс. Миссис Гарри Уолтерс из Хейверхилла, Массачусетс. Я приехала, чтобы протестовать против того, что здесь происходит. Я хочу спасти завтрашний день, как говорил последний оратор.

– Спасти от чего?

– От страшной участи, – ответила миссис Уолтерс.

Этель потянулась к микрофону. Миссис Уолтерс поправила свою тяжелую и мокрую ношу.

– Доктор Шийла Файнберг, проводящая сегодня эксперименты, утверждает, что большинство из вас вообще не понимает, чем она занимается.

– Как действует атомная бомба, я тоже не понимаю, как и того, зачем она вообще понадобилась.

– Тогда мы воевали, – объяснил ведущий.

– Аморальная война! Нечего нам было соваться во Вьетнам.

– Это была война против Германии и Японии.

– Вот, видите, какое безумие! – воодушевилась миссис Уолтерс. – Они наши преданные друзья. Зачем применять атомную бомбу против друзей? Нам была ни к чему бомба, а теперь нам ни к чему чудища доктора Файнберг.

– Какие чудища?

– Самые гадкие, – ответила миссис Уолтерс тоном оскорбленной добродетели. – Те, которых не видишь и о которых ничего не знаешь.

Ведущий повторил перед камерой ее фамилию и, минуя толчею, стал бочком пробираться к подъезду для прессы, прикидывая, как бы смонтировать кадры с толпой, чтобы осталось не более двадцати секунд. Его телестанция давала репортажи о бостонских закоулках, и претендующий на юмор ведущий, на самом деле напрочь лишенный чувства юмора, проводил специальный летний конкурс, на который ежевечерне отводилось по пять минут эфирного времени. Телестанция напоминала «Титаник», идущий ко дну с наяривающим в кают-компании оркестром. Одна нью-йоркская фирма снабдила станцию лихой музыкальной заставкой, а станция обеспечивала бесперебойное поступление идиотских репортажей на какие угодно темы.

Доктор Шийла Файнберг была занята с корреспондентами конкурирующей телестанции. Ведущий стал ждать конца интервью. Неожиданно ему захотелось вступиться за эту женщину, пусть и ученую. Ожидая в свете юпитеров очередного вопроса, она выглядела очень нелепо, совсем как невзрачная старательная ученица, которой непременно достанется муж-тряпка, а может, не достанется и такого.

Доктору Файнберг было тридцать восемь лет. У нее был крупный мужской нос и изможденное лицо с выражением отчаяния, как у загнанного бухгалтера, который потерял учетные книги и теперь неминуемо лишится клиента.

На ней была свободная белая блузка с рюшками, призванными скрыть отсутствие груди; зато она обладала тонкой талией и широкими бедрами, обтянутыми темно-синей фланелевой юбкой. Туфли она носила простые, черные, на низком каблуке. Брошка с камеей свидетельствовала о том, что она женщина, имеющая право на украшение, однако выглядела так же неуместно, как и ее новая стрижка. Стрижка была короткая, с оттенком нахальства, вошедшая в моду благодаря известной фигуристке. Однако если фигуристке с ее кокетливой мордашкой она вполне шла, то на голове у доктора Файнберг смотрелась, как рождественская елка на танковой башне, и вместо радости навевала грусть.

Ведущий ласково попросил ее объяснить суть опытов. Предварительно он посоветовал ей не кусать перед камерой ногти.

– Мы занимаемся здесь, – заговорила доктор Файнберг с деланной сдержанностью, отчего вены у нее на шее вздулись так, что стали похожи на спущенные воздушные шары, на которые наступили и тем продлили их жизнь, изучением хромосом. Хромосомы, гены, ДНК – все это элементы процесса, определяющего свойства живого организма. Благодаря им одно семечко становится петунией, а другое превращается в Наполеона. Или в Иисуса Христа. Мы имеем дело с механизмом кодирования – явлением, из-за которого организмы становятся тем, что они есть.

– Ваши критики настаивают, что вы способны создать чудовище или неизвестную болезнь, которая, вырвавшись из лаборатории, может уничтожить человечество.

Доктор Файнберг печально улыбнулась и покачала головой.

– Я называю это «синдромом Франкенштейна», – сказала она. – Это в кино сумасшедший ученый берет мозги преступника, рассовывает их по останкам разных людей и с помощью молнии превращает все это в нечто еще более странное, чем человек. Если действовать таким образом, то все, чего можно добиться, – это невыносимого зловония. Сомневаюсь, чтобы можно было вдохнуть жизнь хотя бы в один процент тканей, еще меньший процент можно заставить функционировать и того меньше – превзойти среднего человека.

– Тогда откуда же у людей такое мнение? – спросил ведущий.

– Из газет и телевидения. Им врут, будто человек, попавший в аварию, может благодаря какому-то механическому или электронному колдовству стать сильнее и хитроумнее, чем все прочие. Но это неверно! Если бы я попыталась вшить вам в плечо био-руку, то у вас остались бы шрамы на десять лет. Она была бы сверхчувствительной, а если бы благодаря каким-нибудь механическим ухищрениям ее сделали бы сильнее обыкновенной человеческой руки, то вы бы первый зареклись ею пользоваться, так она вас замучала бы. То есть все это – болтовня. Наша задача состоит не в том, чтобы держать под контролем какое-то чудище, а в том, чтобы поддержать жизнедеятельность очень хрупкого вещества. Именно это я и собираюсь сегодня продемонстрировать.

– Как?

– Выпив его.

– Это не опасно?

– Опасно, – сказала доктор Файнберг. – Для этого вещества. Если оно не погибнет просто потому, что окажется на открытом воздухе, то моя слюна наверняка его убьет. Поймите, речь идет о самой низшей из всех бактерий.

На нее мы навешиваем хромосомы и гены, принадлежащие другим жизненным формам. Уйдут годы, многие годы, помноженные на талант и везение, чтобы понять генетическую природу рака, гемофилии, диабета. Возможно, удастся создать недорогие вакцины и спасти людей, сегодня обреченных на смерть.

Мы сумеем вывести растения, улавливающие азот из воздуха и не нуждающиеся в дорогостоящих удобрениях. Но на это потребуются многие годы.

Вот почему все эти протесты вызывают только смех. Сегодня нам едва удается сохранить жизнь этих организмов. Почти вся наша сложнейшая аппаратура служит одному: поддержанию нужной температуры, нужной кислотности. Собравшиеся там беспокоятся, как бы наши питомцы не покорили мир, а наша забота – не дать им погибнуть.

Прошло два часа, прежде чем началась демонстрация опыта. Сперва протестующим понадобилось занять выгодные для телесъемки места. Матери с детьми на руках выдвинулись на первый фланг, под око камер. В объектив любой камеры, нацеленной на место эксперимента, обязательно попадали детские лица.

Взорам предстал водруженный на черный стол длинный резервуар, похожий на аквариум, наполненный чем-то прозрачным. В жидкость была погружена дюжина закупоренных пробирок.

Доктор Файнберг попросила присутствующих не курить.

– Если это безопасно, зачем было запускать вашу дрянь в аквариум с водой?

– Во-первых, в резервуаре не вода. Вода слишком быстро передает температурные колебания. Это – желатиновый раствор, действующий как изолятор. Организмы очень нестойкие.

«Нестойкие»! Еще рванет! – выкрикнул лысый мужчина с бородой и с бусинкой братской любви на золотой цепочке.

– Нестойкие в том смысле, что могут погибнуть, – терпеливо объяснила доктор Файнберг.

– Лгунья! – крикнула миссис Уолтерс.

К этому времени ее дочь Этель окончательно промокла. Очаровательные ямочки на щечках сочетались со зловонием, которое стало невыносимым даже для любящей матери. Впрочем, сама Этель по привычке не обращала на свой конфуз никакого внимания.

– Нет, вы не поняли. Вещество действительно очень чувствительное. Мы еще не добились требуемой комбинации, пытаясь получить нечто неосязаемое.

– Покушение на семя жизни! – крикнул кто-то.

– Нет, нет! Послушайте же! Знаете ли вы, почему, сколько бы вы ни старели, ваш нос остается вашим носом, ваши глаза – вашими глазами? И это при том, что каждые семь лет полностью обновляются все клетки?

– Потому, что вы не успели за них взяться! – ответил мужской голос.

– Нет. – Доктор Файнберг дрожала от обиды. – Это происходит потому, что в вашем организме существует кодовая система, делающая вас именно вами. А мы, бостонские биологи, пытаемся нащупать к этому коду ключ, чтобы такие страшные вещи, как рак, больше не воспроизводились. В этих пробирках находятся гены различных животных, обработанные так называемыми «отпирающими» элементами. Мы надеемся добиться таких изменений, которые помогут нам понять, почему что-то происходит именно так, а не иначе, и внести какие-то улучшения. Если хотите, мы пытаемся добыть ключ, который отпирал бы запертые двери между хромосомными системами.

– Проклятая лгунья! – завопил кто-то, и все демонстранты принялись скандировать: «Лгунья, лгунья!»

Наконец кто-то потребовал, чтобы доктор Файнберг «дотронулась до смертельной жидкости голыми руками».

– Сколько угодно! – с отвращением сказала она и сунула руку в резервуар.

Какая-то женщина взвизгнула, все матери загородили своих детей, кроме миссис Уолтерс, позволившей Этель таращиться сколько влезет, лишь бы не усиливалась вонь.

Рука доктора Файнберг, покрытая чем-то прозрачным и липким, извлекла из резервуара пробирку.

– Для тех из вас, кто любит ужасы, сообщаю: в этой пробирке находятся гены тигра-людоеда, обработанные «отпирающим» веществом. Тигр-людоед!

Аудитория ахнула. Доктор Файнберг печально покачала головой и нашла глазами показавшегося ей дружелюбным телеведущего. Тот улыбнулся ей. Он-то все понял: гены тигра-людоеда ничуть не страшнее генов мыши. И те, и другие вряд ли живы.

Доктор Файнберг выпила жидкость из пробирки и скорчила гримасу.

– Кто-нибудь желает выбрать пробирку для себя? – спросила она.

– Это не настоящие хромосомы-убийцы! – рявкнул чей-то голос.

Это переполнило чашу терпения.

– Невежественные глупцы! – в отчаянии простонала доктор Файнберг. – Ничего вы не поймете!

Она со злостью запустила руку в резервуар с желатином, схватила еще одну пробирку и выпила. Потом еще, еще... Она осушила все до одной пробирки и теперь морщилась от противного вкуса во рту, словно наглоталась чужой слюны.

– Вот вам! В кого я теперь превращусь, по-вашему, – в оборотня-вервольфа? О, невежды!

И тут ее пробрала дрожь, от которой встали дыбом волосы у нее на голове, и она мешком рухнула наземь.

– Не трогайте ее! Еще заразитесь! – предупредила соратников мать Этель.

– Болваны! – гаркнул ведущий с телестанции, забыв про беспристрастность, и вызвал «скорую».

Когда потерявшую сознание доктора Файнберг унесли на носилках, один из ее коллег принялся объяснять, что этот обморок – просто неудачное стечение обстоятельств: он не сомневается, что проглоченный ею генетический материал не может вызвать даже несварения желудка. Причина обморока перевозбуждение.

– Я хочу сказать, что генетический материал никак не мог стать его причиной.

Однако его никто не слушал. Один из предводителей демонстрантов запрыгнул на лабораторный стол, на котором стоял резервуар.

– Ничего не трогайте! Здесь все заражено! – Добившись тишины и убедившись, что все до одной камеры перестали шарить по взбудораженной толпе и обращены на него, он воздел руки к небу и заговорил: – Нам говорили, что здесь ничего не может случиться. Нам говорили, что никто не пострадает. Якобы гены, хромосомы и всякие там коды жизни, с которыми возятся эти нелюди, с трудом выживают. Что ж, по крайней мере на этот раз удар пришелся по виноватому. Так давайте же положим этому конец, пока не пострадали невинные люди!

Демонстранты, радуясь своей удаче, митинговали еще долго после того, как разъехались операторы. Младенцы раскапризничались, и толпа отрядила гонца за детским питанием. Другой гонец отправился за гамбургерами и напитками для детей постарше. Всего было принято 14 резолюций, касающихся Бостонской биологической аспирантуры, все с порядковыми номерами. Такое количество резолюций обязательно должно было привести к несчастному случаю в лаборатории, как ни была она защищена от несчастных случаев. Девочка Этель уснула на мамином жакете в глубине лаборатории, лежа на животе и выставив на всеобщее обозрение мокрые трусики.

Кто-то сообщил, что видел, как к ней кралась какая-то фигура. Кто-то оглянулся на низкий рык, раздавшийся из выходящего во двор окна. Потом праздношатающийся ребенок доложил, что доктор Файнберг возвратилась.

– Леди, которая пила эту дрянь, – объяснил ребенок.

– Нет, Боже, только не это! – раздался голос из глубины помещения. – Нет, нет, нет!

Миссис Уолтерс знала, что где-то там спит Этель. Она продралась сквозь толпу, опрокидывая людей и стулья, ведомая древним, как пещеры, инстинктом. Она уже знала, что с ее дочерью произошло что-то плохое. Она поскользнулась, врезавшись в человека, только что издавшего крик ужаса, попыталась встать и снова поскользнулась. Барахтаясь в чем-то маслянистом, красном, она поняла, что жидкость не маслянистая, а скользкая, что это кровь.

Она все еще стояла на коленях, пытаясь подняться, когда увидела удивительно бледное личико Этель. Как ей удается так мирно спать при этом гвалте? Потом женщина, поднявшая тревогу, сделала шаг в сторону, и миссис Уолтерс обнаружила, что у ее дочери нет живота, словно его кто-то выгрыз; вся кровь вытекла из маленького тела на пол.

– Нет, нет, нет, нет! – взвыла миссис Уолтерс.

Она хотела дотянуться до откинутой головки ребенка, но снова поскользнулась и растянулось на скользком полу.

Машина «скорой помощи», которой полагалось доставить доктора Файнберг в больницу, была найдена на Сторроу-драйв врезавшейся в дерево. У водителя было разодрано горло, санитар лепетал нечто мало вразумительное.

Детективам удалось расшифровать его лепет: последним пациентом «скорой» была доктор Файнберг. Она находилась в беспамятстве, однако в разбитой машине ее не оказалось. Некто, убивший водителя, забрал ее с собой. На переднем сиденье была кровь, сзади крови не было. Лоб выжившего украшала глубокая царапина.

Судебно-медицинский эксперт предложил препроводить санитара обратно в зоологический сад: если у него сохранится страх перед зверями, звери в конце концов до него доберутся.

– Лучше ему наведаться туда завтра, иначе его потом не затащишь туда никакими силами – так он будет бояться. Я знаю, что говорю: мне уже приходилось заниматься ранами от клыков, – сказал врач.

– Но он работает не в зоопарке, – возразил детектив. – Он – санитар со «скорой помощи», его полоснули ножом. При чем тут зоопарк?

– А при том, что на лбу у него след клыков. Нож такой раны не оставит. Кожа сначала прокушена, а потом разодрана.

Увидев труп девочки Этель, врач окончательно убедился, что по городу разгуливает большая дикая кошка.

– Взгляните на живот, – предложил он.

– Что-то я не вижу живота, – сказал детектив.

– Вот и я о том же. Большие кошки первым делом лакомятся животом – это их излюбленное блюдо. Завалив теленка, они сразу принимаются за его брюхо. Это человек предпочитает бифштекс из огузка. Так что это, бесспорно, большая дикая кошка. Если, разумеется, вам не известен маньяк, охотящийся за человечьими внутренностями.

На темном чердаке где-то на северной окраине Бостона Шийла Файнберг дрожала и изо всех сил цеплялась за балку. Она не хотела думать о забрызгавшей ее крови, об ужасе чьей-то смерти и о том, что кровь на ней чужая. Она не хотела даже открывать глаза. Ей хотелось умереть, прямо здесь, в темноте, и не думать о случившемся.

Она не была религиозна и никогда не понимала языка, на котором молился ее отец. Даже не понимая этих молитв, к двенадцати годам она успокоилась, уверовав в естественный порядок вещей и в то, что людям следует соблюдать требования морали просто потому, что они справедливы, а не в ожидании последующей награды.

Поэтому она не умела молиться. Так обстояло дело вплоть до этой ночи, когда она стала умолять Бога – того, кто правит вселенной, – чтобы Он избавил ее от этого кошмара.

Ее колени и руки лежали на балке. Пол был внизу, на расстоянии пяти метров. На этой перекладине она чувствовала себя в большей безопасности, почти неуязвимой. Ее зрение необыкновенно обострилось.

Какое-то движение в углу. Мышь? Нет, слишком мелкое существо для мыши.

Она слизала с рук кровь, и все ее тело охватила истома. В груди и в горле раздалось урчание.

Она замурлыкала.

Она снова была счастлива.