"Золотой капкан" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)

Глава 15

На поляне возле хижины, где лежит ротмистр на грубо сколоченном из жердей топчане, по-летнему тепло и солнечно. Сквозь неплотно прикрытые веки Кукольников наблюдает за печальным Христоней, тачающим торбаса из сохачьего камуса для ротмистра Деревянова. Изредка казак оставляет свою работу, чтобы подбросить в костер зеленые ветви стланика. Пряный густой дым – единственное спасение от назойливых и кровожадных комаров и мошкары – медленно расползался по поляне, растворяясь в таежных зарослях. В горле Кукольникова першит от дымной горечи, но ротмистр усилием воли давит в себе эти позывы: при кашле начинают болеть раны, оставленные когтями медведя.

Кукольникову повезло. Спасла его от страшных увечий и, как следствие, от неминуемой смерти меховая телогрейка – он носил ее под мундиром, опасаясь простуды, к которой был склонен с малых лет. Крепкая дубленая кожа телогрейки на спине была изодрана в клочья рассвирепевшим от голода и боли хищником, но поистертые когти старого медведя смогли оставить на теле Кукольникова только глубокие царапины.

Конечно, если бы не своевременная помощь Деревянова, который с поразительным бесстрашием и хладнокровием и на удивление метко выпустил пять пуль прямо в сердце зверя, лежать бы косточкам ротмистра на берегу безымянного ручья до Страшного суда. Впрочем, Кукольников особой набожностью не отличался и в Святое Писание не верил, хотя церковь посещал регулярно, а одно время состоял членом масонской ложи – больше из соображений эгоистических, карьеристских, нежели религиозных, благо среди масонов было много аристократов, имеющих немалый вес при дворе самодержца Николая II.

Но как бы там ни было, а ротмистр остался в живых. Когда Деревянов дотащил Кукольникова, обеспамятевшего, окровавленного и изрядно помятого медвежьей тушей, к избушке, поручика ожидало известие о побеге графа, напрочь выбившее его из колеи. Уставший до отупения, он молча освободил едва живого Христоню от пут (тот при виде почерневшей, с безумным взглядом, физиономии поручика мысленно простился с родными и близкими), так же безмолвно выслушал бессвязный рассказ вестового об утренних событиях, и, не говоря ни слова, ушел по следам беглецов, оставив ротмистра на попечение Христони.

Возвратился Деревянов ни с чем только к вечеру следующего дня и сразу же завалился спать. А поутру снова отправился мыть золото.

Раны Кукольникова затягивались быстро. В его худом, жилистом теле, с виду хилом и болезненном, был неиссякаемый запас жизненных сил, к тому же поддерживаемых незаурядной волей. Вскоре ротмистр мог даже ходить, что, впрочем, тщательно скрывалось от Деревянова и Христони, которого поручик стал брать к золотоносной дайке. На то имелись у Кукольникова определенные соображения. И он, конечно же, не стал делиться ими с поручиком.

Появились они после того, как профессионально недоверчивый и осторожный Кукольников, обретя возможность двигаться, внимательно осмотрел свой маузер. Высыпав патроны из магазина на кусок холстины, он сразу же обратил внимание на узкий темно-коричневый ободок у основания пули. А когда, вынув пулю, попытался высыпать порох, сомнений не осталось: старый, испытанный трюк, он сам не раз им пользовался в начале своей жандармской карьеры. Стоило опустить патроны в кипяток на несколько минут, как сыпучий пороховой заряд превращался в твердую безобидную лепешку и оружие, снаряженное такими патронами, можно было использовать разве что в качестве молотка, чтобы колоть орехи.

Проделав это, следовало зачистить или протравить до блеска кислотой темный налет, неизбежный после подобной процедуры. Но Деревянов или не знал этого, или понадеялся на незавидное состояние Кукольникова, которое должно было, по мнению поручика, ослабить бдительность бывшего жандарма. А возможно, что вероятнее всего, Деревянову было просто наплевать на ротмистра – он уже не принимал его всерьез.

Запасных патронов к маузеру не оказалось – то ли граф прихватил с собой весь боезапас, то ли Деревянов постарался. Впрочем Кукольников и выяснять это не стал, удостоверившись, что его заветный пистолет находится при нем и оружия никто не касался – тщательно обыскать ротмистра в бессознательном состоянии у Деревянова не хватило сообразительности.

Золото, добытое офицерами, хранилось вместе с золотом графа. Уходя, Воронцов-Вельяминов забрал только принадлежащую ему лично часть драгоценного металла, считая ниже своего достоинства воспользоваться чужим добром, пусть даже таких проходимцев и бандитов, как эти белогвардейцы. Теперь мешок с золотым песком и самородками прибрал к своим рукам Деревянов, пользуясь беспомощностью ротмистра, и припрятал его подальше, о чем, естественно, не спешил поставить в известность Кукольникова, продолжавшего весьма успешно играть роль тяжелораненого.

Это только забавляло бывшего жандарма. Видимо, поручик полагал, что доля ротмистра как раз и составляет ту сумму, в которую оценил Деревянов спасенную ему жизнь.

Затаившись, Кукольников терпеливо выжидал. Он умел ждать…

Сегодня Деревянов отправился на охоту – продуктов, в основном вяленого мяса и сушеной рыбы, было мало. Похоже, отметил про себя Кукольников, поручик готовится покинуть золотоносный ручей: уже третий день Христоня приводит в порядок одежду и обувь…

Задумавшись, ротмистр не услышал шагов Деревянова. Краем глаза он только успел заметить, как вскочил, словно, подброшенный невидимой пружиной Христоня, и поспешил навстречу поручику. Переложив на плечи вестового выпотрошенную, но не освежеванную тушу молодого оленя, Деревянов протер руки пучком травы, зачерпнул ковшиком воды из ручья и, не отрываясь, выпил до дна. Крякнув, пытливо посмотрел в сторону Кукольникова и, поколебавшись немного, размашисто зашагал вдоль ручья в сторону каменистой гряды.

«К тайнику…», – понял ротмистр и насторожился. Знакомая нервная дрожь, обычная для него в минуты опасности, поползла по спине. Он сначала пошевелил одной рукой, потом другой. Затем незаметно для Христони – вестовой тем временем принялся снимать шкуру с добычи Деревянова – улегся поудобней.

Как и предполагал Кукольников, поручик возвратился с заветным мешком.

– Поторапливайся! – прикрикнул он на Христоню. Вестовой в это время рубил тушу на небольшие куски и густо пересыпал их солью.

Кукольников приподнялся на локте и позвал слабым голосом:

– Поручик… Поручик!

Деревянов, направившийся к хижине, от неожиданности вздрогнул и резко обернулся на зов.

– А-а, ваше благородие изволили подать голос, – оправившись от временного замешательства, с иронией сказал поручик. Он подошел к полатям, где лежал ротмистр.

– Как самочувствие?

– Оставляет желать лучшего, – словно не замечая насмешливого тона, едва прошелестел Кукольников. И покривился, как бы от сильной боли.

– Вы куда-то собрались, поручик? – спросил он, остро глядя на Деревянова. Деревянова этот вопрос смутил; он замялся, избегая взгляда ротмистра, и затоптался на месте, словно застоявшийся конь. Но только на короткий миг; запрокинув голову, поручик вдруг рассмеялся, хрипло и торжествующе.

– От вас, ротмистр, ничего не скроешь. Пришла пора походная…

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что уже сказал. Продолжая ухмыляться, Деревянов пренебрежительно смотрел на ротмистра.

– И мы расстаемся без горечи и сожалений – или как там поется в романсе? – сказал он игриво.

– Вы… оставляете меня?

– Экий вы непонятливый человек, ротмистр. Разумеется.

– Но ведь я без вашей помощи погибну…

– Мне-то какое до этого дело? Я к вам в сиделки не нанимался. Сами понимаете, что сестра милосердия из меня никудышняя.

– Это подло, господин поручик!

– А мне чихать на мораль! – Деревянов побледнел от ярости. – Моралист выискался. Интересно, как ваше благородие поступили бы на моем месте? Сильно сомневаюсь, что по-иному. Уж мне известны ваши принципы. Вспомните Бирюлева.

Кукольников почувствовал, как волна холодной ненависти уколола сердце острыми льдинками, поднялась к горлу. Крепко стиснув зубы, он твердил себе: «Успокойся, еще не время… Еще не время…» Придав лицу выражение покорности неминуемому, он, запинаясь, тихо спросил:

– Простите, а как… Кгм!.. Как моя доля… в добыче?

Деревянов, ожидавший чего угодно – брани, угроз, наконец, попытки пустить в ход оружие, которое было под рукой у ротмистра, – и следивший за ним с интересом естествоиспытателя, проводившего опасный эксперимент с подопытным хищником, сначала опешил. А потом, недоверчиво всматриваясь в бледное с желтизной лицо Кукольникова (потому что в покорность бывшего жандарма он поверить не мог при всем своем желании), ответил небрежно, криво осклабившись:

– О какой доле может идти речь? Помилуй Бог… Зачем вам золото, ротмистр? Если выздоровеете, у вас будет время намыть необходимое количество. Там, – показал он в сторону золотоносной дайки, – хватит вам с лихвой. Ну, а если не повезет, – вы понимаете, о чем я говорю, – то в том мире вас ждут райские кущи.

Деревянов довольно хохотнул.

– Кстати, там этот презренный металл и вовсе ни к чему. Если только вам по привычке не захочется совратить какого-нибудь ангела, сделав его своим платным осведомителем.

– Что ж, коли так… Ротмистр бессильно откинулся на постель и тяжело вздохнул.

– В моем положении спорить не приходится. Ваша взяла, поручик…

– Вот и добро, – немного успокоился Деревянов при виде жалкого состояния ротмистра. – Харчишек мы вам оставим… И, обернувшись спиной к полатям, шагнул в сторону хижины.

– Деревянов! Неожиданно резкий и сильный голос «доходяги» Кукольникова буквально пригвоздил поручика к земле.

Взглянув на ротмистра, Деревянов едва не потерял равновесие. Кукольников стоял в трех-четырех шагах от него, широко расставив ноги, по-прежнему уверенный в себе и с виду невозмутимый. Только лицо его, исхудалое донельзя, напоминало череп обезьяны, туго обтянутый хорошо вычиненной тонкой кожей. И в черепе, на месте пустых глазниц, бушевало холодное коричневое пламя.

Деревянов не отличался медлительностью: заметив в руках у ротмистра пистолет, он вряд ли успел понять, как искусно разыграл его бывший жандарм, но за рукоять нагана схватился молниеносно. И все же опоздал: на поляне раздались глухие хлопки выстрелов, и Деревянов, как-то боком, неловко, упал, беззвучно зевая широко открытым ртом.

Кукольников подошел к нему, носком сапога повернул голову поручика на бок, и с холодным безразличием посмотрел в еще открытые глаза, уже подернутые смертельной поволокой.

– Ну-с… – бросил он коротко, заметив, что поручик силится что-то сказать. И добавил – для ясности:

– Я так понимаю, у вас есть последнее желание. Говорите, это очень интересно.

– Я тебя… спас… В груди Деревянова хрипело.

– Жандарм… гнида… Надо было оставить в тайге… Будь ты проклят! Пожалел, дура-а-а… хр-р…

Он попытался втянуть в себя воздух, но не смог. Голова поручика дернулась несколько раз, и он затих.

– Глупец… – сказал Кукольников.

И цинично ухмыльнулся.

– Похоже, вы, господин Деревянов не знали прописной истины: не делай людям добро, потому что оно обернется злом, – молвил он, обращаясь к уже мертвому поручику. – До встречи на небесах… боевой товарищ. Вдруг Кукольников нервно вздрогнул, что-то вспомнив, и резко обернулся. Но тут же успокоился и засунул пистолет в карман. Обеспамятевший и помертвевший с испугу Христоня стоял возле костра и, дрожа всем телом, мелко-мелко крестился.