"Рискованный флирт" - читать интересную книгу автора (Чейз Лоретта)

Глава 13

Джессика стала осознавать, что ее несут по лестнице. Поначалу это казалось частью сна или очень давним событиями, когда она была девочкой, такой маленькой, что даже дядя Фредерик, самый маленький из дядей, спокойно подхватывал ее одной рукой и нес в детскую. Дядина рука стада шире походка не такая плавная, но она чувствовала себя в полной безопасности, положив голову на широкое плечо.

Постепенно сонный дурман рассеивался, и, еще не открыв глаза, Джессика поняла, кто ее несет. А также вспомнила все, что произошло. Или почти все. Многое затерялось в том водовороте, куда ее вверг Дейн.

– Я проснулась, – сказала она, плохо соображая сосна. Она была еще слаба, в голове стоял туман. – Дальше могу идти сама.

– Скатишься с лестницы, – проворчал Дейн. – Все равно мы уже пришли.

И правда, вот апартаменты ее светлости, или роскошные чертоги, как она их молча обозвала. Дейн внес ее в слабо освещенную спальню и посадил на кровать. Потом позвонил горничной – и ушел. Торопливо, не сказав ни слова.

Джессика смотрела на пустой дверной проем, прислушивалась к шагам, приглушенным ковром, и наконец, раздался тихий стук закрываемой двери.

Вздохнув, она сняла чулки, которые сползли до самых щиколоток.

Пришлось напомнить себе, что она знала, что будет нелегко, с той минуты, когда согласилась выйти за него замуж. Она знала, что в этот вечер он исходил колючим юмором – в сущности, весь день. Нельзя было рассчитывать, что он будет вести себя рационально, и нормально овладев ею, и ляжет с ней спать.

Пришла Бриджет и, ничем не показав, что заметила беспорядок в одежде хозяйки и ее рассеянность, приготовила ее светлость ко сну.

Горничная ушла, а Джессика решила, что нет смысли убиваться, что Дейн не сумел лишить ее девственности.

То, что он сделал, было восхитительно и удивительно, особенно последняя часть. Она знала, что это было, Женевьева рассказывала. И благодаря бабушке Джессика прекрасно понимала, что такие экстраординарные ощущения даются не всегда, особенно в первое время. Не все мужчины берут на себя труд доставить удовольствие жене. Она не верила, что Дейн так себя вел, чтобы заработать очко, показав свою власть над ней. Женевьева говорила, что возбужденному мужчине бывает очень больно, если он откажется облегчиться. Если только у Дейна нет какого-то сверхъестественного способа облегчения, о котором не упоминала Женевьева, то он должен был страдать от острого дискомфорта.

У него должна быть очень веская причина так поступить. Он ее хотел, в этом нет сомнения. Он пытался противиться, но не мог – особенно после того, как она бесстыдно обнажила грудь и ткнула ею прямо в его надменный флорентийский нос, или после того, как задрала юбки и взгромоздилась на его детородные органы.

Вспоминая, Джессика покраснела, но не от стыда. В то время она чувствовала себя удивительно свободной, порочной и в награду за наглость получила горячее, изысканное удовольствие.

Даже сейчас она воспринимала это как дар. Как будто день рождения был у нее, а не у него. А подарив жене извержение вулкана и получив взамен острый физический дискомфорт, он еще вздумал тащить ее по лестнице так, чтобы не разбудить.

Мог бы этого не делать. Куда проще было грубо разбудить ее, посмеяться над ней и дать самой ковылять по ступеням – ошарашенной, спотыкающейся, одурманенной. Еще проще было бы толкнуть ее, наподдать – пусть катится, а самому развернуться и пойти спать.

Вместо этого он терпел боль. Научил ее незнакомому удовольствию, а потом о ней позаботился. Он в самом деле милый и галантный.

Ее муж превратил животное влечение в нечто куда более сложное.

Если она не будет осторожной, то может совершить роковую ошибку – она в него влюбится.

На следующий день леди Дейн обнаружила, что в Аткорте все-таки есть привидения.

Она опустилась на потертый ковер в Северной башне. Здесь было кладбище старых вещей. Вокруг стояли сундуки с одеждой давно минувших эпох, шторами и полотном, а также разрозненная мебель, посуда, утварь непонятного назначения. Рядом с ней сидела миссис Инглби, экономка.

Обе смотрели на портрет молодой женщины с вьющимися черными волосами, угольно-черными глазами и надменным флорентийским носом. Джессика нашла портрет в темном углу, он был спрятан за сундуками и завешен бархатными прикроватными занавесками.

– Это может быть только мать его светлости, – сказала Джессика, не понимая, почему сердце стучит так, как будто она испугалась. Ведь она не испугалась. – Платье и прическа – конец восемнадцатого века.

Не было нужды говорить о сходстве: дама была женской версией нынешнего маркиза. И это был первый портрет, на котором Джессика увидела лицо, похожее на его.

После одинокого завтрака – Дейн поел и скрылся до того, как она спустилась – миссис Инглби устроила Джессике экскурсию по огромному дому, включая неспешную прогулку вдоль длинной галереи семейных портретов на втором этаже, напротив хозяйских спален. Кроме первого графа Блэкмора, который напоминал Дейна тяжелыми веками, Джессика ни в ком не нашла сходства с мужем.

Она разглядывала женские портреты в надежде найти мать Дейна, но среди них не было никого похожего. На ее вопрос миссис Инглби ответила, что такого портрета нет во всяком случае, ей о нем неизвестно. Она служит в Аткорте с тех пор, как титул перешел к нынешнему маркизу, а он сменил почти весь персонал.

Значит, этот портрет был спрятан во времена его отца, чтобы не усиливать горе прежнего маркиза? Неужели он так переживал потерю маркизы, что не мог смотреть на ее изображение? Если да, то он совсем не такой человек, которого она видела на портрете: господин средних лет в простом, как у квакеров, костюме. Но лицо составляло резкий контраст скромной одежде – суровое, с неприветливыми сощуренными голубыми глазами.

– Я ничего о ней не знаю, – сказала Джессика, – кроме даты свадьбы и смерти. Я не ожидала, что она была так молода, я думала, вторая жена была более солидной женщиной. А эта – почти девочка.

Она сердито подумала: и кто отдал этого восхитительного ребенка ужасному старому ханже? Испугавшись своей страстной реакции, Джессика встала.

– Пусть его отнесут в мою комнату. Пыль можно стряхнуть, но никакой чистки, пока я не посмотрю на него при лучшем освещении.

Миссис Инглби была выписана из Дербишира. До приезда сюда она ничего не слышала о старых семейных скандалах, а поскольку терпеть не могла сплетни, не узнала о них и в дальнейшем. Агент лорда Дейна нанял ее не только за репутацию надежной экономки, но и из-за ее строгих принципов. С ее точки зрения, забота о семье есть священная обязанность, и ее нельзя подрывать, шушукаясь и сплетничая за спиной нанимателя. Условия могут быть хорошими или плохими. Если они плохие, надо вежливо поставить в известность и уйти.

Ее строгие правила, однако не мешали остальным слугам шушукаться, как только она отвернется, так что большинство из них знало, о прежней леди Дейн… Среди таковых был и лакей, которому поручили доставить портрет в гостиную нынешней леди Дейн. Он-то и сказал мистеру Родстоку кто изображен на портрете.

Мистер Родсток был слишком величав, чтобы грохнуться головой о каминную полку, как ему захотелось сделать. Он только, моргнул один раз и приказал: как только его светлость возвратится, мигом поставить его в известность.

Лорд Дейн большую часть дня провел в Чадли. В «Звезде и подвязке» он, встретился с лордом Шербурном, который ехал на юг, в Девонпорт, чтобы посмотреть состязание по борьбе.

Шербурн, который был женат меньше года, оставил молодую жену в Лондоне. Он меньше всех стал бы удивляться, почему только что женившийся мужчина бросает новобрачную ради бара в придорожном трактире в нескольких милях от дома. Наоборот, он пригласил Дейна поехать с ним и Девонпорт. Шербурн ждал нескольких приятелей, которые подъедут к вечеру. Он предложил Дейну собрать вещи, взять камердинера и присоединиться к ним к обеду, а потом они все вместе с утра поедут на соревнование.

Дейн без колебаний принял приглашение, проигнорировав укол совести. Промедление было бы признаком слабости. Шербурн мог подумать, что Вельзевулу требуется разрешение жены или же он не может вынести разлуки с ней на несколько дней.

«Запросто вынесет», – думал Дейн, взбегая по лестнице к себе в комнату. Более того, надо ее проучить, пусть знает, что не сможет им манипулировать, и этот урок дастся ему легче, чем тот, что он давал сегодня ночью. Лучше пусть черные вороны будут пировать на его половых органах, чем он повторит этот ужасный опыт.

Он уедет, и успокоится, и взглянет на дела в перспективе, а когда вернется…

Вообще-то Дейн не знал, что будет делать, когда вернется, но это потому, что сейчас он взволнован. А когда успокоится, то со всем разберется. Он был уверен, что легко найдет решение. Просто, когда она рядом и пристает, он не может трезво оценить проблему.

– Милорд.

Остановившись наверху лестницы, Дейн посмотрел вниз.

К нему спешил Родсток.

– Милорд, одно слово, если позволите.

То, что имел сказать управляющий, было больше, чем одно слово, хотя не больше того, что ему требовалось знать.

Ее светлость просмотрела кладовую в Северной башне. Она нашла портрет прежней маркизы. Родсток думал, что его светлость желал бы, чтобы ему об этом сообщили.

Родсток был кремень, олицетворение благоразумия и такта. Ничто в его тоне или поведении не указывало на то, что он понимает, какую бомбу принес к ногам хозяина.

– Понятно, – невозмутимо сказал Дейн. – Это интересно. Я не знал, что он у нас есть. Где он?

– В приемной ее светлости, милорд.

– Что ж, пойду взгляну. – Дейн двинулся вдоль длинной галереи. Сердце билось неровно, но кроме этого, он ничего не чувствовал. И ничего не видел, проходя мимо бесконечного ряда портретов мужчин и женщин, к роду которых он никогда не чувствовал принадлежности.

Как слепой, он дошел до конца коридора, открыл последнюю дверь слева и свернул в узкий проход. Он миновал одну дверь, другую, через нее вышел в следующий проход, там дошел до самого конца к двери, которая стояла открытой. Портрет, якобы не существовавший, стоял возле восточного окна на побитом пюпитре, взятом, видимо, из классной комнаты.

Дейн подошел к картине и долго вглядывался в прекрасное суровое лицо. Горло сдавило, в глазах защипало. Он бы заплакал, но не мог, потому что был в комнате не один.

– Еще одна твоя находка, – сказал он и кашлянул, изображая смешок. – И первое добытое сокровище в этом месте.

– К счастью, в Северной башне холодно и сухо, – сказала Джессика. Ее голос тоже звучал равнодушно. – И каротина была хорошо завернута. Потребуется минимальная чистка, но я бы предпочла другую раму. Эта слишком темная и излишне нарядная. Я бы не стала ее выставлять в портретной галерее, если ты не возражаешь. Я предпочитаю, чтобы у нее было особое место – в столовой над камином вместо пейзажа.

Она подошла ближе и остановилась в нескольких футах справа от него.

– Пейзажу подойдет комната меньших размеров. Даже не в этом дело, я просто предпочитаю почаще видеть ее.

Он тоже, хотя картина поедала его заживо.

Ему было достаточно просто смотреть на свою красивую, недосягаемую мать. Он бы ничего не просил… или совсем немногого: мягкая рука на его щеке, короткое объятие на бегу… Ему бы хватило. Он бы попытался…

«Слезливая чушь, – обругал он себя. – Это просто кусок холста, заляпанный краской». Нарисована шлюха, каким был и весь его дом, и Девон, и целый мир. Всё, кроме его жены, сделавшей подарок, который перевернул ему душу.

– Она была шлюхой, – хрипло сказал он. Быстро и жестоко, чтобы сказать и покончить с этим, он продолжал: – Она сбежала с сыном дартмурского торговца. Два года она открыто жила вместе с ним и с ним умерла на зачумленном острове в Вест-Индии.

Он повернулся и посмотрел в побледневшее лицо жены. Ее глаза были широко раскрыты. Это невероятно, но в них блестели слезы.

– Как ты смеешь? – Она сердито смахнула слезы. – Как ты, мужчина, смеешь называть свою мать шлюхой? Ты каждую ночь покупаешь себе новую любовницу. Тебе это стоит несколько монет. А она взяла одного – это стоило ей всей жизни: друзей, чести. Сына.

Дейн насмешливо сказал:

– Я должен был догадаться, что ты сочтешь это романтичным. Из проститутки сделаешь мученицу… чего, Джесс? Любви?

Он отвернулся от портрета. Если бы мать его любила – а не могла полюбить, так хотя бы пожалела, – она бы взяла его с собой. Она не оставила бы его одного в этом аду.

– Ты не знаешь, какая у нее была жизнь, ты был маленький. Ты не знал, что она чувствовала. Она была здесь чужая, а муж годился ей в отцы.

– Имеешь в виду, как донна Юлия у Байрона? – ядовито спросил он. – Может, ты и права. Может, маме лучше было бы иметь двух мужей, по двадцать пять лет каждый.

– Ты не знаешь, как с ней обращался отец, хорошо или плохо, – втолковывала жена, как учитель упрямому ученику. – Не знаешь, облегчал ли он ей жизнь или делал невыносимой. Все, что он смог, так это испортить ее, и это более чем вероятно, если портрет правильно отображает его характер.

Ему хотелось закричать: «А как же я? Ты не знаешь, какую отвратительную жизнь она оставила за собой, как меня отвергали, высмеивали, оскорбляли. Оставила меня это терпеть… и платить, за все платить, за то, что другие получают даром, – за терпимое отношение, одобрение, мягкую женскую руку».

Он сам ужаснулся своей ярости и горю, истерике, как у ребенка, который умер двадцать пять лет назад.

Дейн заставил себя засмеяться и спокойно встретить требовательный взгляд ее настойчивых серых глаз. Он нацепил на себя привычную насмешливую маску.

– Если тебе не нравится мой родитель, спокойно можешь выставить его в Северную башню. Можешь повесить ее на его место. Хоть в церкви, мне все равно. – Он пошел к двери. – Не надо консультироваться со мной о переделке дома. Я знаю, что нет такой женщины, которая, прожив в доме два дня, не захочет его переделать. Очень удивлюсь, если по возвращении сумею найти дорогу.

– Ты уезжаешь? – спокойно спросила Джессика. Когда на пороге он обернулся, она смотрела в окно, цвет лица был нормальный, выражение – спокойное.

– В Девонпорт, – сказал Дейн, удивляясь, почему при виде ее спокойствия на душе у него стало холодно. – На соревнование по борьбе. С Шербурном и несколькими приятелями. Мы договорились встретиться в девять часов. Я должен идти укладываться.

– Тогда я должна изменить распоряжения к обеду. Я думала, что мы будем обедать в утренней комнате, но лучше я перед этим прилягу, не то упаду головой в тарелку и усну. Я осмотрела только четверть дома, а чувствую себя так, как будто прошла пешком из Дувра на край земли.

Дейн хотел спросить, что она думает о доме, что ей поправилось – кроме душераздирающего портрета матери, – а что не понравилось, кроме пейзажа в столовой, который они сам не любил.

Если бы не надо было уезжать, он мог бы пообедать с ней в уютной интимной утренней комнате.

Меньше всего ему нужна интимность, напомнил он себе. Что ему нужно, так это уехать куда подальше, где она не достанет его своими «открытиями», от которых останавливается сердце, и не будет мучить своим запахом, шелковой кожей, мягкими округлостями нежного тела.

Ему понадобилось все самообладание, чтобы выйти, а не выбежать из комнаты.

Джессика десять минут старалась успокоиться. Не получилось.

Не желая иметь дело с Бриджет или кем-либо из слуг она сама наполнила ванну. К счастью, Аткорт мог похвастаться редкостной роскошью – водопроводом е холодной и горячей водой, которая поднималась даже на второй этаж.

Ни одиночество, ни ванна ее не успокоили. Джессика прямая как палка, легла на большую одинокую кровать, глядя на балдахин над, головой.

Три дня женаты, а этот осел уже бросает ее ради приятелей. Ради соревнования по борьбе.

Она встала, сняла скромную хлопковую рубашку и голой прошла в гардеробную. Нашла и надела красно-черное шелковое неглиже, сунула ноги в черные тапочки, завернулась в тяжелый черно-золотой шелковый халат, затянула пояс и посвободнее уложила ворот, так чтобы виднелся кусочек неглиже.

Пробежавшись щеткой по волосам, Джессика вернулась в спальню и вышла в смежную комнату, которую миссис Инглби называла комнатой для удаления, где в настоящее время находилась дейновская коллекция художественных курьезов. Комната соединялась с апартаментами его светлости.

Пройдя большую, тускло освещенную комнату, она остановилась перед дверью к Дейну и постучала. Неясные голоса, которые она слышала по пути, резко оборвались. Через секунду Эндрюс открыл дверь. Увидев, ее дезабилье, он ахнул, но тут же превратил это в короткий вежливый кашель.

Она обратилась к нему с милой улыбкой:

– А вы еще не уехали! Какое облегчение. Возможно, его светлость уделит мне минутку – мне надо у него кое-что спросить.

Эндрюс посмотрел налево.

– Милорд, ее светлость желает…

– Я не глухой, – послышался раздраженный голос Дейна. – Отойди и впусти ее.

Эндрюс попятился, Джессика вошла и, бесцельно оглядываясь, прошла в комнату и обогнула кровать семнадцатого века, еще большего размера, чем у нее, примерно тридцать квадратных футов.

Дейн стоял у окна в рубашке, брюках и чулках. Он смотрел на раскрытый дорожный кейс, стоявший на резном столе сделанном примерно тогда же, когда и кровать. Он не посмотрел на нее.

– Это… деликатное дело… – Она говорила неуверенно, стеснительно. Ей хотелось бы еще и покраснеть, но это было нелегко сделать. – Мы могли бы… наедине?

Он стрельнул в нее взглядом и тут же отвернулся к кейсу, потом моргнул, снова повернул к ней голову, на этот раз напряженно. Медленно оглядел ее сверху донизу и обратно, остановился на вырезе халата. У него дернулась щека, лицо застыло как гранит.

– Как вижу, ты приготовилась спать. – Он уставился на Эндрюса. – Чего ты ждешь? Ее светлость сказала: «Наедине». Оглох?

Эндрюс вышел и прикрыл за собой дверь.

– Спасибо, Дейн, – сказала Джессика и улыбнулась ему. Потом подошла ближе, взяла из кейса горсть накрахмаленных, аккуратно сложенных галстуков и бросила на пол.

Он посмотрел на нее, на валяющиеся на полу галстуки. Она взяла стопку белоснежных платков и, по-прежнему улыбаясь, бросила их на пол.

– Джессика, не знаю, во что ты играешь, но это не смешно – тихо сказал Дейн.

Она захватила полные руки рубашек и швырнула на пол.

– Мы женаты всего три дня, – сказала она. – Ты не бросишь новобрачную ради своих друзей-олухов. Ты не сделаешь из меня посмешище. Если ты со мной несчастен, так и скажи, мы это обсудим – или поссоримся, если хочешь Но ты не…

– Ты мне не диктуешь, – ровно сказал Дейн. – Ты не говоришь, куда, когда и с кем я могу иди не могу идти. Я не объясняю, ты не задаешь вопросов. И ты не входишь в мою комнату и не закатываешь истерик.

– Я все это делаю, – сказала Джессика. – А если ты покинешь дом, я застрелю лошадь под тобой.

– Застрелишь мою…

– Я не позволю меня бросить. Ты меня не просто так получил, как Шербурн свою жену, и тебе не удастся заставить всех смеяться надо мной – или жалеть меня, как все жалеют ее. Если не можешь пропустить свой драгоценный матч, возьми меня с собой.

– Взять тебя с собой? – Он повысил голос. – Я вот возьму, мадам, и запру тебя в твоей комнате, если не умеешь себя вести.

– Хотела бы я посмотреть, как ты попыта…

Он ринулся к ней, она увернулась, но поздно. В следующее мгновение она уже была у него под мышкой, и он тащил ее, как мешок с картофелем, к двери, через которую она вошла.

Дверь стояла нараспашку. К счастью, она открывалась внутрь, а он зажал только одну ее руку.

Джессика толчком захлопнула дверь.

– Черт возьми!

Ему оставалось только ругаться. Его единственная дееспособная рука была занята; чтобы взяться за ручку двери, пришлось бы выпустить Джессику.

Дейн еще раз выругался, промаршировал обратно и сбросил ее на кровать.

Когда она упала на матрас, халат распахнулся. Дейн разбушевался.

– Черт тебя возьми, Джесс. Будь оно все проклято! – Голос дрогнул. – Ты не… ты не сможешь… – Он потянулся, чтобы схватить ее за руку, но она откатилась.

– Ты от меня не избавишься, – сказала она, возвращаясь к центру кровати. – Я не ребенок, меня не запрешь в комнате.

Он встал коленями на кровать.

– Не думай, что если ты меня искалечила, я не смогу тебя проучить. Не заставляй гоняться за тобой. – Дейн кинулся на нее и схватил за ногу. Она дернулась, и у него в руке осталась тапочка. Он зашвырнул ее в конец комнаты.

Джессика сняла вторую тапочку и бросила в него. Он пригнулся, и тапочка угодила в стену.

Дейн с рычанием кинулся на нее, она откатилась, и он упал лицом вниз, растянувшись поперек кровати. Она могла сползти с кровати и убежать, но не стала этого делать. Джессика пришла сюда, приготовившись к битве, и она доведет ее до конца.

Дейн поднялся на колени. Рубашка распахнулась, открыв рельефные мышцы шеи и темную поросль шелковистых волос, с которыми ее пальцы играли сегодня ночью. Грудь высоко вздымалась, было видно, что он с трудом дышит. При взгляде в глаза стало понятно, что злость – только малая часть того, что он испытывает.

– Не собираюсь с тобой драться, – сказал он, – или ссориться. Ты просто уйдешь из моей комнаты. Сейчас же.

Пояс ослаб, и халат сполз до локтей. Она выбралась из него, откинулась на подушки и уставилась в потолок, упрямо сжав губы.

Дейн придвинулся. Матрас прогибался под его весом.

– Джесс, я тебя предупреждаю.

Она не ответит, не повернет головы. Этого и не требовалось. Мрачный голос был совсем не такой угрожающий, как ему хотелось бы. Ей не надо было смотреть на него, чтобы понять, почему наступило молчание.

Джессика знала, что он не хотел на нее смотреть, но не мог отказаться. Он мужчина, и он должен был смотреть, а то, что он видел, не давало ему отвести глаза. Ленточка, поддерживающая лиф неглиже, закинута на плечо, полупрозрачная юбка сбилась.

Она услышала, что он задержал дыхание.

– Черт возьми, Джесс.

В хриплом баритоне слышалась неуверенность. Она ждала, глядя на черно-золотых драконов над головой, предоставив ему сражаться с самим собой.

Целую минуту Дейн не двигался, молчал, только дышал шумно и неровно. Потом матрас заволновался, и она почувствовала возле бедра его колено, услышала сдавленный стон бойца, потерпевшего поражение. Рука проползла по колену вверх, сдвигая шелестящий шелк.

Она лежала тихо, он медленно гладил ее по бедру и животу. Тепло его ласки проникало под кожу и приводило ее в неистовство. На лифе он задержался, погладил вышивку с прорезями, и у нее затвердели соски, уперлись в шелковую ткань, желая большего, как и она.

Дейн сдвинул вниз тонкую материю и большим пальцем погладил ноющий сосок, наклонился, взял его в рот, и ей пришлось сжать руки, чтобы они не удерживали его в таком положении, и стиснуть зубы, чтобы не кричать, как ночью: «Да, прошу тебя, что угодно, только не останавливайся..:»

Ночью он заставил ее умолять, но так и не овладел ею. А сегодня он решил, что может повернуться, и уйти, и делать все, что ему вздумается. Вообразил, что может ее бросить, оставить новобрачной, но не женой.

Дейн не хотел ее хотеть, но хотел! Он хотел, чтобы она просила заняться с ней любовью, чтобы он мог делать вид, что управляет собой.

Но он не управлял. Горячий рот впивался в груди, в плечи, в шею. Рука дрожала, прикосновения становились грубее, потому что его тоже охватывало неистовство.

– О, Джесс! – С мучительным шепотом Дейн упал рядом с ней, подтянул ее к себе, покрыл лицо поцелуями. – Baciami. Целуй меня. Abbraciami. Держи меня, трогай. Пожалуйста. Извини, – говорил настойчивый отчаянный голос, пока он сражался с узлом узкой ленточки.

«Извини»! Он это сказал. Но он не понимает, что говорит, твердила себе Джессика. Его охватил животный голод, как ее прошлой ночью.

Он не извиняется, это просто первобытный мужской зов. Рука торопливо спускала с нее неглиже, гладила спину, талию.

Он схватил ее руку и поцеловал.

– Не сердись, трогай меня. – Дейн сунул ее руку себе под рубашку. – Как вчера.

Он горел в огне. Гладкая жесткая кожа… шелковистые завитки… мускулы сокращаются под ее пальцами… большое тело содрогается от малейшего прикосновения.

Она хотела оставаться злой, но этого хотела больше. С того дня, как его встретила, она хотела его трогать, держать, целовать. Хотела, чтобы он горел и зажигал ее. Он стянул ее неглиже до колен.

Джессика схватила края его рубашки и одним рывком разорвала ее пополам. Она оторвала манжету и прорвала рукав по шву до плеча.

– Я знаю, ты любишь, чтобы тебя раздевали.

– Да – выдохнул он и подвинулся, чтобы дать ей доступ к другой, бессильной руке. С этим рукавом Джессика тоже не стала нежничать.

Он прижал ее к себе, голые груди вдавились в мощную обнаженную грудь. Сердце билось вплотную к ее сердцу, в том же бешеном ритме. Поддерживая затылок, он впился в нее сокрушительным поцелуем, отнимая всю ее злость, гордость и мысли.

У нее из рук выпали остатки его рубашки. Он стянул и отбросил ее неглиже. Их руки столкнулись, сплелись на застежке брюк. Рванулась ткань, разлетелись пуговицы.

Он коленом раздвинул ей ноги. Джессика чувствовала, как об ногу трется его горячее копье. Он нашел место, где вчера пытал ее, и повторил сладкую пытку, пока она не закричала от желания.

Она вцепилась в него, умоляя:

– Пожалуйста… пожалуйста.

Она слышала его голос, прерывающийся от желания, слов она не понимала, потом всплеск боли, когда он прорвал ее.

Рассудок отступил, все, что она могла думать, это: «Господи, не дай мне потерять сознание!» Она впилась ногтями в его спину.

К щеке прижалась мокрая щека, дыхание обожгло ухо.

– Боже Всемилостивый, я не могу… О, Джесс.

Дейн перекатился на бок, увлекая ее за собой, согнул ее ногу в колене, поднял на свою талию. Жестокое давление ослабло, паника улеглась. Она сдвинулась выше и уткнулась лицом в изгиб его шеи, вдыхая мускусный запах страсти.

Она понимала, что он двигается внутри ее, но необученное тело смирилось, боль осталась далеким воспоминанием. Раньше Дейн уже доставлял ей удовольствие, и теперь она его не ждала, но оно постепенно приходило, пробегало по ней с каждым медленным, властным толчком.

Удовольствие вскипало, она подавалась ему навстречу, в теле разливалась радость, острая и сладкая.

Она приспособилась к его ритму, он входил в нее все быстрее и тверже, и еще быстрее… яростная скорость… молния… и сладостный дождь облегчения.