"Хозяин Чёрной башни" - читать интересную книгу автора (Майклз Барбара)

Глава 9

На следующее утро пустоши сковал мороз. Из окна своей комнаты я видела, как кусты вереска сверкают на солнце, словно бриллиантовые водопады, струящиеся на красновато-коричневую землю. Ветер с дальних холмов больше не был прохладным, он был просто холодным. Похоже, он стряхнул паутину с моего сознания и размел ее по углам, где собирается пыль.

Что же мне было делать?

Я уже несколько педель знала ответ. Теперь я наконец открыто признала это. Я должна немедленно покинуть Блэктауэр. Для меня здесь больше нет надежды и нет никаких оправданий для промедления. Но я все слонялась по дому...

В конце концов я вышла в холл при входе, где было сколько угодно мест, чтобы мерить его шагами, и принялась ходить туда-сюда, рассматривая портреты на стенах, – все они были темны и давно нуждались в чистке. Монотонное бормотание дождя пробивалось даже через тяжелую дубовую дверь. Я подумала о том, чтобы сходить за шалью: в холле было холодно и сыро. А потом увидела, как тяжелый железный молоток у двери опускается с громким стуком.

Никого из горничных видно не было, так что открывать пришлось мне. Я полагала, что это стучал сэр Эндрю; никто, кроме него, не осмелился бы выйти в такую погоду из дому, и даже его мне не хотелось бы оставлять мокнуть под дождем.

На ступеньках стоял мужчина. Завидев меня, он сиял шляпу, и чуть ли не чашка дождевой воды пролилась с ее полей. Он промок до нитки; его лицо было таким, словно он только что искупался, а над открытым ртом свисали остатки некогда очаровательных усов.

Сначала я даже не узнала его. Он был здесь совсем не к месту, его облик разительно не соответствовал окружавшей его декорации.

Он хмурился все сильнее, пока я, разинув рот, смотрела на него, стоящего в дверном проеме.

– Ты намерена оставить меня мокнуть под дождем, Дамарис? – нетерпеливо спросил он.

– Я... прошу меня простить, Рэндэлл. Входи.

Он вошел, и каждый его шаг сопровождался кучей брызг.

– Господи боже, Дамарис, с твоей стороны это был действительно плохой поступок! Все эти отдаленные, заброшенные местечки!.. Как, скажи на милость, я смогу вернуться сегодня вечером в Каслтон? Я вымок насквозь. Ты знаешь, какие у меня бывают простуды, я потом чихаю неделями, это такие страдания...

– Знаешь, едва ли ты можешь обвинять меня в том, что на улице такая погода, Рэндэлл, – напомнила ему я. – Конечно же тебе придется остаться здесь на ночь. Подожди минутку, и я позабочусь о комнате для тебя.

Миссис Кэннон спала, когда я ворвалась в ее комнату, но мои новости мгновенно ее пробудили. Еще один джентльмен в доме! Джентльменам требуется забота, от них нельзя требовать, чтобы они слишком долго ждали. Будучи взволнованной, она умела двигаться достаточно быстро. В короткое время в одной из комнат для гостей был разожжен камин, на постели оказались свежие простыни, слугу послали за багажом Рэндэлла, а также приказали позаботиться о его лошади. Я вернулась за кузеном в холл.

Теперь, когда самые насущные вопросы были решены, у меня появилось время задуматься, не сплю ли я. Обнаружить в дверях промокшего Рэндэлла – это было почти так же невероятно, как ощутить, что я в одно мгновение перенеслась в Лондон. Я всерьез начала сомневаться в своем рассудке...

Затем до меня дошло, что мне полагается привести себя в порядок – причесать волосы или сменить платье. Я, не слишком церемонясь, связала волосы в узел, стряхнула с юбки какие-то прилипшие к ней нитки и двинулась прямиком в гостиную. Там я уселась, сложив руки на коленях, одернула рукава и принялась ждать.

Рэндэлл не слишком торопился. Я приказала Бетти подать чай и проводить джентльмена вниз, а сама приготовилась к неизбежной лекции.

Рэндэлл вошел и тут же двинулся к камину, У которого и встал, согревая руки, так что несколько мгновений я имела возможность незаметно изучать его. Он был достаточно высок, чтобы с легкостью нести излишки своего веса; этот его недостаток ясно проявлялся лишь в его слишком полных щеках и руках. Он научился довольно аккуратно прикрывать лысину на макушке. Его одежда была вне всякой критики.

На этом мою инспекцию пришлось прервать. Рэндэлл обернулся и прочистил горло – как хорошо я знала эту его манеру!

– Итак, Дамарис, ты целиком и полностью разрушила свою репутацию. В Лондоне прекрасно известно, что ты уехала сюда с... с этим человеком. Конечно, я знаю, что он наследует титул пэра. Но все равно, Дамарис, у него крайне плохая репутация. И такая глупость – стать его секретарем...

– В самом деле? – пробормотала я.

Рэндэлл пренебрег предостережением, прозвучавшим в моем голосе, хотя оно и было очень мягким.

– Нет, я не виню тебя. Я виню мистера Дауни; я весьма недоволен им за то, что он позволил тебе сбежать, поступить подобным образом. Но оставим это. Я не виню тебя, но другие не так милосердны. Твоя репутация...

– О, черт бы побрал мою репутацию! Неужели ты всегда думаешь только то, что думает весь свет? – Я вскочила на ноги. Пока мой кузен произносил свою речь, он понемногу приближался ко мне, так что теперь, когда я встала, мое лицо оказалось прямо напротив его. – Ты что, приехал сюда, чтобы оценивать меня и читать мне мораль? Если так, то можешь поворачиваться и уезжать!

И ведь я только сегодня думала написать тебе... думала сказать тебе, что я возвращаюсь назад... Как я могла забыть твою самонадеянность, твою тупость, твое...

Рэндэлл положил конец моей тираде самым неожиданным образом. Он схватил мою жестикулирующую руку и прижал ее к своей груди. Я была настолько изумлена, что упала на стул, потянув за собой Рэндэлла. Ему пришлось стать на колени, в этой позе он и остался.

– Ты писала мне? Ты говоришь, что хотела приехать ко мне? Моя дорогая девочка...

Я никогда не была в восторге от его роскошных усов. Их длинные кончики щекотали мне нос. Я успела вовремя подавить приступ смеха и придала своему лицу такую суровость, какую только могла.

– Ты сломаешь мне руку, – строго сказала я, – и испортишь свои брюки. Вставай же, Рэндэлл, пока кто-нибудь не вошел.

Но ни строгость, ни насмешка его не тронули. Усы приближались неотвратимо; выражение его лица под усами было совершенно неузнаваемым. Я попыталась уклониться от объятий. Я подумала, что смогу скорее уговорить его, отдалившись на подобающее расстояние. Именно в эту минуту дверь отворилась и в комнату вошел мистер Гамильтон.

Он остановился в дверном проеме, с изумлением глядя на нас, и, правду сказать, я его не осуждала. Рэндэлл все еще не отпустил мою руку, его хватка не ослабела, так что я не могла освободиться. И тем не менее я ухитрилась повернуться и представить их друг другу.

Говорят, что хорошее воспитание в конце концов сказывается. Рэндэлл поднялся на ноги, освободив мою руку.

– Как поживаете, сэр? – произнес он с поразительным апломбом.

– Ваш покорный слуга, сэр, – ответил мистер Гамильтон ледяным голосом.

Они были примерно одного роста, хотя Рэндэлл был толще, чем хозяин, и шире в плечах. Последний был одет в свой обычный костюм: килт с чулками и куртка поверх не слишком чистой белой рубашки. Галстука на нем не было, воротник распахнут, а волосы влажные. Если бы чужака попросили решить, кто из этих двоих является наследником громкого титула пэра, он никогда не выбрал бы мистера Гамильтона.

– Вы должны простить мое непредвиденное вторжение, сэр, – произнес Рэндэлл. – Я приехал из Лондона в ответ на просьбу моей юной кузины и надеялся сегодня же вечером сопроводить ее обратно, в Каслтон. Но я не осознавал, что ваши владения простираются так далеко от города. Боюсь, что сегодня ночью мне придется рассчитывать на вашу снисходительность.

Мистер Гамильтон выслушал эту речь с похвальной серьезностью. Только один раз, когда Рэндэлл упомянул – в заблуждении – о моей «просьбе», глаза хозяина скользнули по моему лицу и так же быстро вернулись обратно к Рэндэллу.

– Не говорите о снисходительности, умоляю вас, – ответил он. – Я надеюсь, что вы окажете мне честь, оставшись в моем доме на несколько дней. К тому же мисс Гордон не может отправиться в Каслтон верхом. Вам необходима карета, я с сожалением должен сообщить, что моя в настоящее время неисправна. Но к субботе колесо должны починить.

У меня не было никаких причин сомневаться в подобном заявлении. И тем не менее я усомнилась. Я не видела кареты с тех самых пор, как мы прибыли в Блэктауэр; насколько я знала, она вообще могла уже развалиться на части. Но я хорошо знала голос хозяина, а в нем звучали какие-то скучные и неубедительные нотки.

– Кроме того, – мягко продолжил мистер Гамильтон, – у мисс Гордон по соседству имеются друзья, которых она не захочет оставить так внезапно и которые будут сожалеть о том, что не удостоились чести сказать ей последнее прости.

Рэндэлл самодовольно кивнул. Это заявление, изложенное в выражениях, принятых в той части светского общества, которую он хорошо знал, не казалось ему достаточно убедительным. Он даже представить себе не мог, какой дикостью оно прозвучало для меня.

Не было никаких сомнений в том, что мистер Гамильтон мысленно поздравлял себя со своей гениальной выдумкой насчет кареты. Он прилагал исключительные усилия, чтобы выглядеть гостеприимным хозяином: показывал Рэндэллу дом, лошадей и окрестности. Мы обедали “по-семейному” (правда, без Аннабель) в продуваемом сквозняками холле, а после ужина джентльмены удалялись в бильярдную, о существовании которой я даже и не подозревала, или играли в шахматы в библиотеке. Однажды вечером они отправились в деревню. Вернулись же очень поздно, и о том, что они приближаются, слышно было издалека. Один из них пел, и голос этот был не баритоном хозяина, но цветистым тенором, какого я никак не могла заподозрить у Рэндэлла.

Вся эта достойная изумления деятельность мистера Гамильтона со своей стороны очень помогала мне придерживаться принятого мною решения – ни в коем случае не оставаться с Рэндэллом наедине. Воспоминание о его красной физиономии, все приближающейся к моему лицу, заставляло меня содрогнуться. Что я буду делать, когда мы останемся вдвоем в карете на дороге обратно в Лондон...

В один прекрасный день, когда мы сидели в гостиной за чаем, лицемерно наслаждаясь трапезой, прибыл сэр Эндрю. В конце концов, мы оба были лицемерами – и мистер Гамильтон, и я сама. Оба мы вели себя так, словно эта приятная послеполуденная церемония была для нас привычной, тогда как конечно же мы никогда не пили вместе чай до тех пор, пока не прибыл Рэндэлл. Все это устраивалось ради моего выдающегося кузена – и он принимал это за чистую монету. Я притворялась добровольно и охотно, но неизменная приветливость мистера Гамильтона меня по-настоящему удивляла.

Однако он не был столь же приветлив в отношении сэра Эндрю, хотя исчезло презрение, с которым он обращался с молодым человеком в тот памятный день в библиотеке. Из этого я заключила, что сэр Эндрю отстоял свое доброе имя и представил необходимые рекомендации. И если он все еще не был принят в доме как официальный поклонник Аннабель, его, как минимум, продолжали принимать.

Я налила сэру Эндрю чашку чаю. Похоже было, что он бы скорее предпочел напиток покрепче, но не имел достаточно мужества, чтобы об этом попросить. Он вручил мне записку от своей сестры с приглашением на бал, который устраивали в Глендэрри в пятницу. “Просто маленькая дружеская вечеринка, – писала леди Мэри. – Я надеюсь представить вас, Дамарис, нескольким моим старым друзьями, которые приехали навестить меня. И конечно же теперь это станет еще и прощальным вечером”. Записку завершало предложение, чтобы мой кузен также примкнул к группе приглашенных.

– Пожалуйста, поблагодарите за меня леди Мэри, – сказала я. – Но я должна буду отклонить приглашение. Мы уезжаем слишком скоро, и, правду сказать, у меня даже нет подходящего наряда.

Рэндэлл прекратил жевать свои усы и уставился на меня.

– У Аннабель достаточно материй, чтобы обеспечить целый магазин, – вмешался мистер Гамильтон. – Я не сомневаюсь, что у нее на полках найдется что-нибудь, из чего можно сделать платье.

Его глаза встретились с моими, и в них, словно в зеркале, отразился зеленый бархат. Эта ткань предназначалась мне, и он знал, что я отвергла подарок.

– Я не могу этого сделать, – сказала я.

– Разумеется, нет, – согласился Рэндэлл. – Дамарис нет нужды полагаться на доброту мисс Гамильтон. Завтра я отправлюсь в Каслтон. Полагаю, белый муслин – это то, что вполне подобает молодой леди.

Мистер Гамильтон ничего не сказал. Он продолжал смотреть на меня, его рот искривила легкая улыбка. Меня страшно нервировало сознание того, что он так просто может прочесть мои самые потаенные мысли. Очевидно, моя попытка избежать участия в бале была обречена на провал. В отношении же платья я должна была положиться на милость одного из двух мужчин. Я могла выбирать только между Рэндэллом и хозяином. Я кипела от гнева, которого не могла показать.

– Ты не сможешь в один день доскакать до Каслтона и вернуться обратно, – с трудом выдавила я. – Я поговорю с Аннабель.

Когда я пришла в комнату Аннабель поинтересоваться насчет бархата, я тут же поняла, что она уже прослышала о бале в Глендэрри. Я ожидала вспышки гнева или по крайней мере требования, чтобы ее взяли туда. Но, к моему удивлению, она упомянула о сем предмете довольно спокойно.

– Вам понадобится платье, – дружелюбно сказала она. – Посмотрите в шкафу и выберите себе что-нибудь подходящее.

Я обнаружила ткань сразу же. Она лежала поверх газа и шифона. Аннабель предложила его мне, заметив для пущего эффекта, что зеленый в самом деле не ее цвет.

Все это было так не похоже на ту Аннабель, которую я знала, что я начала питать смутные подозрения.

– Не хотите ли вы поехать? – спросила я, обернувшись к ней с кипой нежной зеленой ткани в руках. – Вы ведь теперь чувствуете себя намного лучше. Как поживает ваш секрет?

Светлые ресницы Аннабель опустились, чтобы скрыть блеск ее глаз.

– Не так уж и хорошо. Я пока еще не могу ходить. Но я знаю, что должна быть терпеливой.

– О да, многолетняя болезнь не может пройти за день. Но я думаю, что в карете мы могли бы без труда вас довезти. Разве вы не хотите посмотреть на танцы?

– Посмотреть? Ну уж нет!

Она сказала это резко, и я подумала, что это я понимаю. Конечно же совсем не весело сидеть, словно старушка, закутанная в шали, тогда как другие женщины танцуют и наслаждаются комплиментами. Я забыла о своих подозрениях. И когда Аннабель спросила, не захочу ли я шить платье в ее комнате, так чтобы она могла смотреть и вносить свои предложения, я немедленно согласилась. Бедное дитя, думала я, неужели всю жизнь ей предстоит только смотреть, как другие женщины наряжаются на бал?