"Bang-bang" - читать интересную книгу автора (Монро Мацуо)

Глава 10

На этот раз она в светло-голубых джинсах и черной рубашке навыпуск. Ногти на руках — цвет «ночная волна», на ногах — цвет «вишневая иллюзия». Когда живешь один, не заглядывая в будущее, начинаешь читать и про лак для ногтей.

Она спрашивает:

— Кофе?

Все помнят? Кофе у нее дрянной. Но я говорю:

— Да, пожалуй. Хотя… У вас нет чего-нибудь покрепче?

— Я не пью.

— Тогда кофе.

Передо мной тот же карп с пятном на плавнике. И то же чувство человека, забравшегося в чистую постель в грязных ботинках. И неловкость, и чувство вины и удовлетворение оттого, что наплевал и на то, и на другое.

— Вы плохо выглядите, — говорит она, входя в комнату со своим дурацким подносом. Все, что ее окружает, — полнейшая безвкусица. Когда ее нет в комнате, хочется стереть этот пошлейший интерьер, как написанное на классной доске неприличное слово. Оставить только стены и пол. Но стоит хозяйке войти, все обретает гармонию. Не знаю, как такое может быть. Но уверен — если бы комната была сделана с большим вкусом, в ней невозможно было бы находиться одновременно с хозяйкой. Об этом я думаю, глядя на карпа. На карпа я пялюсь, чтобы не смотреть на нее.

— Вы плохо выглядите, — повторяет она, ставя передо мной дымящуюся чашку.

Кофе стал еще хуже.

— Мало спал последнее время. Охота за маньяками — хлопотная штука.

Она делает вид, что слишком поглощена своими мыслями. Сидит, поджав под себя одну ногу, и задумчиво смотрит в окно. В застывшей руке — мельхиоровая чашка, от которой поднимается белое облачко пара.

Она настолько красива, что я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не заговорить об этом. Я жую щеку, ощущая во рту привкус крови, и тонкие волоконца искусанной плоти щекочут мне язык.

Чтобы отвлечься, я начинаю свою молитву.

С тех пор, как на Земле появились люди, родилось более 78 миллиардов человек. Человеческий мозг на 85 % состоит из воды. Джек-Потрошитель совершал преступления исключительно по выходным. У Мэрилин Монро было шесть пальцев на ноге.

— Вам никогда не приходило в голову, что, может быть, многое из того, что нам кажется неправильным, на самом деле есть просто что-то принципиально новое? То, до чего наша логика еще не доросла? — говорит она и отпивает из чашки. — Не только логика, конечно, но и мораль… Мораль ведь тоже эволюционирует. Прогрессирует. Не так быстро, как техническое развитие, но все же. И еще — может быть, наше развитие в плане науки настолько обогнало развитие нравственности, что без хирургического вмешательства уже не обойтись. Не приходило вам в голову, что все наши «хорошо» и «плохо», «добродетельно» и «недобродетельно» надо удалить, как, скажем, аппендицит?

— Это он вам наговорил? — я пытаюсь отгрызать одно волоконце за другим. Не так-то просто. Они, как резиновые.

— Ну или, к примеру, отрезать, как недоразвитую конечность, чтобы потом привить новую, полноценную, которая сможет нормально функционировать, принося пользу всему организму. Не находите, что в этой идее что-то есть?

Она по-прежнему смотрит в окно, и я незаметно сплевываю окровавленный комочек своей слизистой.

— Да много с чем можно сравнить… Нет, правда… Ценности и нормы этики, которыми руководствовались крестьяне, не умевшие даже читать, определяют наше поведение до сих пор, спустя сотни лет бешеного прогресса. Тебе не кажется это неправильным?

Еще один комочек слизистой отправляется на натертый до блеска пол.

— Конечно, некоторые установки меняются. Но гораздо медленнее, чем меняется общество. Может быть, поэтому раньше люди были счастливее. Они жили в гармонии…

Она смотрит, как я пытаюсь откусить очередную ниточку собственной плоти. Лицо у меня перекошено.

— На самом деле, я понятия не имею, что правильно, а что нет. Просто привожу еще одну точку зрения. А ты можешь мне сказать, что действительно не подлежит сомнению? Что-нибудь такое, в чем ты уверен полностью? За что мог бы отдать жизнь? Есть у тебя хоть что-нибудь, во что ты по-настоящему веришь?

Я пожимаю плечами. Моя щека измочалена изнутри. Я провожу по ней языком, она похожа на пористую губку. Спрашиваю:

— К чему ты мне все это говоришь?

И тут в кармане начинает вибрировать и подавать SOS телефон. Я едва не прикусываю язык. Разрывая подкладку, пытаюсь вытащить телефон. Антеннка цепляется за край кармана, телефон бьется у меня в руке, как маленький электрический скат. Муцуми снова отворачивается к окну. Наконец, я раскрываю коробочку и подношу к уху.

— Как дела? — спрашивает мой приятель-маньяк.

— Не то чтобы очень, — говорю я, чувствуя, как мышцы спины превращаются в камень.

— Подумал над моей загадкой? У тебя есть ответ?

— Нет, — говорю я.

— Странно… Она ведь совсем простая. Ну да ладно, может быть, я тебе помогу.

— Да чего ты хочешь от меня?! Чего ты добиваешься своими звонками, чертов псих?!

Краем глаза замечаю, как вздрагивают плечи Муцуми.

— Не кричи, я прекрасно тебя слышу.

— Чего ты добиваешься своими звонками, чертов псих?!

— Я не был бы так категоричен. В смысле определения моего душевного здоровья. — Голос в трубке холоден, как кусок сухого льда. — Впрочем, это мы обсудим позже… Дождись меня, хорошо? Не уходи. Попроси сестренку, чтобы сварила тебе еще кофе. Не скучайте там без меня, я скоро буду.

— Что?

— Эй, я полон сюрпризов. Я вообще один охренительный сюрприз, если ты еще не понял.

Он дает отбой. Наверное, выгляжу я сейчас здорово. Выпученные глаза и трясущиеся руки. Настоящий крутой сукин сын.

Мы молчим. И в тягучей тишине я слышу, как молекулы воды в мельхиоровых чашках сталкиваются между собой. И те, что приобретают кинетическую энергию, достаточную для преодоления молекулярного притяжения, с тихим «чпок!» отрываются от поверхности и взлетают вверх, образуя над чашками с кофе перистые облачка.

— Прости, — тихо говорит Муцуми.

Молекулы пара, вдоволь налетавшись на высоте пять сантиметров над уровнем чашки, входят в крутое пике, ударяются о поверхность жидкости и с негромким бульканьем ныряют обратно в горячий кофе.

— Не бойся. Тебе ничего не угрожает. Во всяком случае, пока…

На место покинувших боевой строй молекул-камикадзе приходят другие, мечтающие в молекулярном посмертии стать частицей настоящего облака.

— Я серьезно. Может быть, к лучшему, что он придет сюда. В смысле, я буду рядом.

— Он серьезно твой брат?

— Еще кофе? — спрашивает Муцуми.

Я вытираю влажные ладони о велюровую обивку кресла. Я повторяю это движение снова и снова, словно хочу снять верхний слой кожи с рук. Меня бьет нервная дрожь. Язык будто обклеили наждачной бумагой.

Симпатическая нервная система заставляет чаще биться сердце. Повышается давление, усиливается секреция надпочечников, в результате чего выделяются в кровь гормоны адреналин и норадреналин, увеличивается количество глюкозы в крови. Это первая стадия стресса. Организм готовится к схватке не на жизнь, а на смерть. Тупое тело живет, подчиняясь инстинктам, нужда в которых отпала лет пятьсот назад.

У меня расширяются зрачки, учащается дыхание и пульс, происходит перераспределение кровотока и увеличение мышечной активности. Усиливаются обменные процессы, подавляются иммунные и воспалительные реакции, происходят другие перестройки в организме.

Вопрос в том, на хрена мне все это?

Что ты собираешься сделать при встрече с ним? Убить? Перевоспитать? На самом деле, трудно придумать что-нибудь адекватное, когда предстоит встреча с маньяком.

Выход один — позвонить в полицию. Попросить приехать как можно быстрее и взять этого ненормального в оборот. Да, почти наверняка он выкрутится. Если до сих пор никто даже не заподозрил, что в городе происходит нечто странное, можно быть уверенным: у этого паренька голова на месте. Больная башка, конечно, но способная сообразить, как спасти зависящую от нее задницу. И все же есть десять шансов из сотни, что его все-таки раскрутят… В полицейском управлении сидят ребята, знающие свое дело. Десять шансов — не очень много. Но в десять раз больше, чем ничего.

Единственное, что меня заставляет сомневаться — Юрико. Этот сообразительный псих, скорее всего, подстраховался от всяких неприятностей в виде наручников и моих попыток спасти мир. Юрико вполне может быть гарантией его безопасности. Видал я такое в фильмах. Маньяк отправляется на встречу с полицейским, а у самого дома лежит связанная девчонка, а рядом с ней — его напарник с пистолетом в руке или бомба с часовым механизмом. Типа, если маньяк вовремя не позвонит своему приятелю — девчонке конец.

И все-таки полиция — это шанс.

Я сижу, как придурок, сжимая в потной руке телефон. Можно позвонить в полицию и тем самым убить Юрико. Можно не позвонить и убить Юрико и себя заодно. Или позвонить и все равно убить обоих. Или не позвонить и никого не убить.

Это — ступор. Это — зависание системы. Это — иллюзия свободы выбора.

С щелчком откидывается крышка телефона. Сама собой. Я в этом никакого участия не принимаю. Я сижу и слушаю звуки, доносящиеся с кухни. Там Судзуки Муцуми готовит дрянной кофе. Мои пальцы бестолково нажимают на кнопки. Они набирают тридцатичетырехзначный номер. Потом — двадцатидвухзначный. За ним — сорокашестизначный… Тихие «пи-пип», которые издает телефон каждый раз, когда мой палец давит на овальную кнопочку с цифрой, вгоняют меня в транс. Эти кнопки — что-то вроде четок буддийского монаха. Я медитирую.

Я сижу и гоню все мысли, которые нарушают зеркальную гладь озера моего духа. Я визуализирую цветок лотоса в точке тандэн. Я ощущаю поток ци, омывающий серебристым ручейком мои потроха. Я веду счет вдохам и выдохам, дохожу до десяти; начинаю считать только выдохи, дохожу до десяти; считаю только вдохи. Проделав весь цикл, начинаю сначала. Не забывая нажимать на светящиеся кнопочки, чтобы слышать медитативное «пи-пип».

— Надеюсь, ты не в полицию звонишь? — раздается над ухом голос Муцуми.

Я вздрагиваю и быстро захлопываю телефон. У меня ощущение, будто меня поймали за сеансом онанизма.

Она ставит свой идиотский поднос на столик.

— Не нужно этого делать. В смысле, звонить, — она говорит тихо и как-то печально. — Он такую возможность предусмотрел.

— Да? — говорю, пытаясь чтобы это прозвучало как можно более недоверчиво.

Она садится на диван и снова поджимает одну ногу под себя. Берет с подноса чашку и, подержав с минуту, ставит обратно. Я к своей даже не притрагиваюсь.

— Ты разве не знаешь? — она старается не смотреть на меня.

Желание избежать визуального контакта говорит об одном — я в дерьме. И в том, чтобы меня туда запихнуть, она принимала непосредственное участие.

— Нет, я ничего не знаю. Как оказалось, даже меньше, чем ничего…

— Тебя ищет полиция. За убийство. Вернее, за двойное убийство. Какая-то супружеская пара. Имен я не знаю… Иногда по телевизору объявляют, мол, разыскивается такой-то такой-то. Про эту семейную пару говорили тоже… Сначала рассказали про них, а потом уже про того, кто разыскивается за их убийство, то есть про тебя. Кстати, у парня, которого убили, знакомое лицо…

— Но я никого не убивал!

— Ну, конечно, — кивает она и мягко улыбается. — Я и не думала, что это ты. Так думает полиция. Потому я и сказала тебе, чтобы ты не очень-то туда названивал.

Мне становится трудно дышать. Это не приступ бронхиальной астмы. Это не попавший в дыхательное горло инородный предмет. Дышать тяжело из-за густого запаха кроличьей шерсти. Пахнет так, будто в комнате находится несколько сотен отчаянно воняющих кроликов.

Солнечный свет меркнет. В наступившем полумраке кожа Муцуми светится, будто намазанная фосфором. Я медленно поворачиваю голову к окну.

На меня в упор смотрит огромный глаз Кролика-мясоеда, перечеркнутый крест-накрест оконной рамой.