"Нелюди" - читать интересную книгу автора (Руссо Джон)

Глава вторая

В тот же день, когда Мэри Монохэн изрекла свое страшное предсказание, супружеская чета психиатров Чарльз и Анита Уолш отдыхали в тени плюща на широкой каменной веранде своего особняка в поместье Карсон. Это был роскошный старинный дом на десять комнат, украшенный изящными белыми колоннами, высокие окна которого на ночь прикрывались белоснежными ставнями. Супруги обедали. Еду подавала чернокожая Бренда Мичам, исполнявшая одновременно обязанности экономки и поварихи. Сама Бренда и ее двадцатилетняя дочь Мередит питались на кухне, отказавшись разделять с хозяевами трапезу на веранде. С самого начала и Чарльз, и Анита чувствовали себя неуютно от того, что им приходилось содержать прислугу, и всячески пытались обращаться с Брендой, как с равной. Но мало-помалу они начали понимать, что и слугам непривычно такое обращение. Им гораздо удобнее просто подчиняться хозяйской воле и не вносить в свою жизнь дополнительных сложностей, и поэтому теперь Бренда и Мередит только и ждали, когда же Уолшам надоест такая демократия, вопрос будет закрыт и к ним начнут относиться, как и подобает к слугам, и не более того.

Оба супруга Уолш работали в психиатрической клинике в Ричмонде, довольно далеко от своего поместья. Чарльз Уолш в свои сорок пять лет сохранил прекрасную атлетическую фигуру, хотя для своего роста и казался, возможно, несколько худоватым. Он постоянно поддерживал себя в отличной спортивной форме, для чего, будучи в городе, трижды в неделю ходил играть в гандбол, хоть это и требовало от него тщательного расчета времени, чтобы хобби не повредило его работе с пациентами. У него были густые белоснежные волосы — черноволосый в юности Чарльз поседел сравнительно рано, к тридцати годам, но несмотря на эту седину лицо его выглядело на удивление молодым и свежим — на нем не было ни одной морщинки, а в глазах светился почти что мальчишеский задор.

Анита Уолш была на шесть лет младше мужа и могла бы выглядеть еще моложе, если бы не лишний вес, хотя именно эта полнота и придавала ей солидность. Свои длинные черные волосы Анита укладывала в пучок и носила летом простую одежду — белую кофту и коричневые брюки. Пышная грудь и округлые формы придавали ей вид весьма привлекательной, хотя и крупной дамы. Однако одним из пунктов программы, которую Анита наметила для себя на лето, было как раз снижение веса. И пока Чарльз с аппетитом уплетал жареного цыпленка с бобами под соусом, несчастная Анита со страдальческим видом жевала кусочек пресного домашнего сыра, запивая его диетической кока-колой.

— Как мне хочется быть такой же, как ты, — жаловалась она мужу. — Сколько бы ты ни ел, все равно в весе не прибавляешь.

— Это потому, что я постоянно сжигаю избыток калорий, — отвечал обычно Чарльз. — А если бы я не занимался спортом, то и у меня все калории начали бы автоматически превращаться в жир.

Вот и сейчас у них шел примерно такой же разговор.

— Я тоже каждый день делаю гимнастику, — сокрушенно вздыхала Анита. — Но у меня совершенно другой обмен веществ. Если бы у тебя был такой организм, как мой, ты бы понял, как тяжело все время сидеть на диете и при этом не получать почти никаких результатов.

— Ничего страшного. У тебя вполне нормальный вес. — При этих словах Чарльз недвусмысленно подмигнул ей и соблазнительно облизнулся. — Если хочешь знать, то твоя полнота мне даже нравится. Ты просто идеал викторианской эпохи — настоящая хозяйка патриархального поместья Карсон.

— Да, я, пожалуй, пришлась бы по вкусу джентльменам из прошлого века, — сказала Анита и притворно надула губы, будто бы комплимент мужа только обидел ее. И хотя глаза ее улыбались, Анита с тяжелым вздохом принялась допивать свою кока-колу, наблюдая, как Чарльз в это время с наслаждением приступил к самому вкусному лакомству — мятному коктейлю с коньяком. В такие минуты он обычно представлял себя в роли хозяина бескрайних хлопковых или табачных плантаций.

Они молча любовались цветущими лугами, простирающимися за каменной оградой усадьбы, и огромными раскидистыми платанами и плакучими ивами, со всех сторон наступавшими на их обширные владения, но до сих пор не могли еще свыкнуться с мыслью, что вся эта красота принадлежит им. Земли Карсон представлялись им волшебным сном, ставшим явью. Поместье, расположенное у подножья живописных гор Шенандоа, давало Уолшам мир и покой вдали от суеты и забот шумного города. Дядя Аниты, Гораций, был состоятельным владельцем сети антикварных магазинов, однако торговал он не только предметами старины, но и недвижимостью, и оставил эти владения в наследство любимой племяннице. Чарльзу и Аните сразу понравились и дом, и земельные угодья, но они поначалу плохо представляли себе, как можно управлять таким огромным имением и при этом не разориться на выплате годовых налогов. Но в конце концов они решились оставить усадьбу себе, рассчитывая, что именно здесь у них появятся дополнительные доходы, а налог на недвижимость из-за амортизации постепенно снизится. Зато каждое лето им будут обеспечены интересная работа и прекрасный отдых. Доходы на содержание усадьбы им давали теперь так называемые «встречи поссорившихся супругов», то есть сеансы психотерапии. В течение всего июня и июля на четыре дня в неделю к ним съезжались супружеские пары, у которых в семейных отношениях возникали какие-либо серьезные проблемы, и Уолши вместе со своими пациентами в тихой приютной обстановке устраняли их разногласия и разрешали всевозможные противоречия. В результате у них каждую неделю оставалось еще по три свободных дня, и они полностью посвящали их работе над статьями и книгами по психиатрии, которые публиковали в соавторстве. Август же целиком отводился для отдыха и развлечений. Все остальное время они работали в больнице в Ричмонде.

Анита приходила в восторг от того, как преображался Чарльз, приезжая в поместье. На все лето он сам становился похожим на этот образец антикварной редкости — этакий попивающий мятные коктейли джентльмен времен Гражданской войны или какой-нибудь еще более древней эпохи. Казалось, он только что вернулся с собственной плантации — в высоких сапогах, галифе и стетсоне с неимоверно широкими полями. При этом он непременно повязывал на шею цветастый платочек и носил белые рубашки с длинным рукавом и очень узкими манжетами. Чарльз обожал верховую езду и даже убедил Аниту брать у него уроки, а потом они купили себе двух прекрасных лошадок породы «паломино» и выстроили для них небольшую конюшню позади дома.

Чарльз давно уже интересовался историей рабовладельческого Юга и Конфедеративных Штатов Америки [1], хотя сам был уроженцем Севера и воспитывался в Кливленде. Он яростно осуждал рабство и искренне ненавидел его, но в то же время восхищался аристократами, которых во время войны зачастую поддерживали даже их собственные рабы. Романтический идеал доблестного рыцаря прошедшей эпохи был для Чарльза настолько привлекателен, что современники с их расчетливостью и цинизмом казались ему просто жалкими и ничтожными по сравнению с героями минувших дней. Впервые Чарльз и Анита встретились в Ричмонде в клинике, куда его направили работать интерном. В то время Анита Бледсо была еще студенткой и училась на медицинском факультете Виргинского Университета. Может быть, именно потому что Анита с детства росла в окружении «наследия Юга», она не слишком восхищалась его традициями и не разделяла восторгов Чарльза. Еще девочкой она не раз навещала дядюшку Горация в этом имении, и оно всегда казалось ей унылым и даже гнетущим. В доме повсюду были наставлены какие-то древние и никому не нужные вещи, вместо современных — простых и красивых. Теперь же, когда поместье Карсон целиком перешло во владение семьи Уолш, она по-настоящему оценила эту самобытную красоту. Дядя Гораций был на редкость скупым человеком, и хотя он питал к племяннице самые сентиментальные чувства, Анита все же была сильно удивлена, узнав, что он завещал все именно ей, хотя намного разумнее было бы передать этот дом во владение штата в качестве музея.

— Представляешь, — рассказывала она Чарльзу, — когда я была еще девочкой, это место казалось мне хуже преисподней!.. Тоска, скукотища!.. Когда родители брали меня с собой в гости к дяде Горацию, это была самая настоящая пытка. Я только и ждала того момента, когда снова приеду в Ричмонд, встречусь с друзьями и вновь окунусь в водоворот бесконечных танцев, вечеринок и походов по кинотеатрам. Но теперь я взрослый человек и не могу даже представить себе, как можно было жить в таком бешеном ритме. Невероятно, как я могла не замечать тогда всей этой умиротворяющей прелести.

— А молодежь никогда не стремится к умиротворению, — сказал Чарльз, и глаза его заблестели. — У юных — вечный жар в крови. Им нужны острые ощущения, постоянное возбуждение и дикий необузданный секс.

— Нет, я вовсе не хочу сказать, что уже совершенно отошла от всего этого, — попыталась оправдаться Анита. — Время от времени и мне хочется чего-то необычного и интересного. А тебе?… — Она с ожиданием и надеждой кокетливо посмотрела на мужа.

— Если бы Бренда сделала этот коктейль немного покрепче, то единственное, чего бы мне сейчас захотелось, так это хорошенько вздремнуть.

С этими словами Чарльз покончил с остатками мятного напитка, который и в самом деле оказался на этот раз довольно водянистым. Он поставил стакан на стол и сладко потянулся. И в это время послышался скрип шин старого пикапа. Это возвращались с обеда Джордж Стоун и его маленькая дочка Джейни.

— Сегодня они прибыли на целый час раньше, — заметила Анита, взглянув на свои часы. — Интересно, почему?

— Мы с тобой такие приятные люди, что все так и рвутся к нам на работу, — улыбнулся Чарльз. — И не могут прожить без нас ни минуты.

— Скорее всего, они рвались подальше от своей ворчливой Сары, — засмеялась Анита. — Наверное, она уже успела порядком допечь их за сегодняшний день.

Супруги приветливо помахали Джорджу и Джейни, когда те вышли из машины и направились к ним. Джордж Стоун имел вид человека, смертельно уставшего от жизни и окончательно разочаровавшегося во всех ее прелестях. Это был высокий костлявый мужчина средних лет с великолепной рыжей шевелюрой, носил всегда старые истрепанные башмаки, клетчатую рубашку, а поверх нее — грубый синий комбинезон. В свое время он начинал фермером, потом решил стать шахтером, но вскоре шахты закрыли, как невыгодное предприятие. И тогда Джордж начал подрабатывать в поместье Карсон в качестве управляющего и при этом не считал нужным сообщать о своих доходах налоговой инспекции.

Этим летом, как только закончились занятия в школе, Джейни стала по крайней мере дважды в неделю ездить в поместье вместе с отцом и, помогая Уолшам по хозяйству, начала зарабатывать свои собственные деньги. Ей уже исполнилось двенадцать лет, и она очень походила на своего отца — была такая же рыжеволосая и веснушчатая, и даже одевалась в точности как отец — в такую же клетчатую рубашку и комбинезон из грубой синей ткани. Только лицо ее всегда светилось радостью, и она была полна энергии и жизненных сил, которые давным-давно уже покинули тело и душу ее несчастного забитого родителя.

Джордж снял заляпанную машинным маслом красную теннисную кепку и, неловко теребя ее в руках, ссутулившись, поплелся вверх на веранду по широкой каменной лестнице. Через минуту он в самом жалком виде предстал перед своими работодателями. Джейни же повела себя значительно проще: ловко перепрыгивая через две ступеньки сразу, она широко улыбнулась и прокричала:

— Привет, доктор Чак! Привет, доктор Анита!

При этом девочка даже не обратила внимания на укоризненный взгляд отца, который всем свои видом пытался дать ей понять, что нельзя вести себя так развязано с настоящими «господами».

— Садитесь, пожалуйста. Устраивайтесь поудобнее, — сказал Чарльз, стараясь быть с Джорджем как можно дружелюбнее. — Мы сегодня успели уже переделать уйму дел, так что ближе к вечеру, наверное, поедем кататься.

— Хорошо, — сдержанно ответил Джордж и снова искоса посмотрел на дочь. — Я уже говорил Джейни, что первое, что она должна сейчас сделать — это пойти в конюшню и как следует почистить Пулю и Молнию.

— Я уже бегу! — радостно закричала девочка, счастливая оттого, что ей доверили самостоятельно почистить лошадей.

— И поторапливайся! Ты помнишь, где лежат щетки?… Только не вздумай там дурачиться или играть с ними. Работай добросовестно. И помни: только когда у тебя руки начнут отваливаться от усталости — вот тогда работа сделана как надо. А потом можешь задать им корма.

— Правда? Ты мне разрешаешь? — Джейни не верила своим ушам.

— Да, — подтвердил Джордж. — И давай поживее…

Но он напрасно поторапливал дочь — последние его слова Джейни уже не слышала; она вовсю мчалась вниз по лестнице и, одолев одним прыжком три нижних ступеньки, бегом понеслась вокруг дома и вскоре скрылась за поворотом.

Чарльз и Анита весело рассмеялись. Но Джордж по-прежнему оставался серьезным и каким-то мрачным. Очевидно, он хотел рассказать что-то врачам, но не знал, с чего начать. Наконец он прокашлялся и заговорил:

— Если верить словам Сары, то моя теща сегодня вновь обрела дар речи. Утром, вернее, уже около полудня, она пробормотала что-то насчет змей, которые придут, чтобы погубить всех нас. Какая-то бессмыслица… Но Сара говорит, что старуха повторила эти слова три или даже четыре раза.

— А больше она ничего не говорила? — забеспокоился Чарльз.

— Нет. Только про змей… Что огромные змеи придут и погубят нас. — Джордж вздохнул и покачал головой, как бы извиняясь за то, что его теща находится в таком состоянии.

— Может быть, мне поехать к вам и попытаться ее разговорить? — предложил Чарльз.

— Я был бы вам крайне признателен, если, конечно, это вас не затруднит.

Они поехали к дому Стоунов в «лендровере» Чарльза. Путь длиною в три мили пролегал через поля и леса долины Карсон. Дорога была грязная и ухабистая, и машину сильно трясло на поворотах. Почти все в этом округе носило имя Карсонов — в честь первых владельцев здешних мест. С самых давних времен и до конца Гражданской войны Карсонам принадлежало тут буквально все: долина Карсон, поместье Карсон, ручей Карсон, церковь Христа-спасителя имения Карсон. Ближайший город с населением чуть более тысячи человек находился в восемнадцати милях от поместья и назывался, естественно, Карсонвилл. Усадьба, принадлежавшая сейчас Уолшам, составляла лишь малую часть некогда огромных фамильных владений плантаторов, чье хозяйство велось по классическим феодальным законам. После отмены рабства семья Карсонов окончательно разорилась, лишившись последних средств в тщетных попытках сохранить единство Конфедеративных Штатов, и впоследствии была вынуждена продать все свои земли одному из «саквояжников» [2], который незамедлительно раздробил владения на маленькие участки и сдал их в аренду всем желающим. В настоящее время долина Карсон пребывала почти в полном запустении, кое-где на пути встречались старые пепелища и полуразрушенные дома и амбары. Поля повсеместно заросли высокими сорняками — их никто не засеивал уже много лет. Те же, кто еще оставался здесь, подобно семье Стоунов, больше не занимались фермерским хозяйством, а старались найти себе хоть какую-нибудь работу на ближайших шахтах и заводах.

По дороге доктор Уолш предупредил Джорджа, что у Мэри Монохэн все-таки мало шансов на полное выздоровление. То, что она снова заговорила, было очень странным и с большой вероятностью могло закончиться только этими словами.

— И все же, — пояснил Чарльз, — самое время навестить ее именно сейчас, когда она захотела передать вам что-то по собственному желанию, без всякого принуждения. Возможно, что у нее наконец возникла потребность в общении. Конечно, я постараюсь сделать все, что в моих силах, но не хочу ничего заранее обещать и тем более обнадеживать ни вас, ни Сару.

— Я все понимаю, доктор Чак, — мрачно кивнул Джордж. — Что же касается моей жены, то она давно уже оставила всякие надежды насчет выздоровления своей матери, и даже сейчас она уговаривала меня не ехать, так как считает, что ваши хлопоты все равно окажутся бесполезными.

Они остановились у старого обветшалого дома и вышли из машины. Краска на стенах здания потемнела от времени и местами облупилась, на крыше виднелись большие пятна ржавчины. За домом яростно залаяла цепная собака. На пороге появилась Сара. Чарльз переложил свой черный кожаный саквояж из правой руки в левую и приподнял шляпу, здороваясь с хозяйкой. Доктор прекрасно понимал людей и знал, что за приветливыми словами Сары скрывается совсем другое. Женщина держалась напряженно и скованно, и хотя она без конца благодарила доктора за приезд, чувствовалось, что она крайне недовольна его появлением в своем доме.

— Такова воля Господа, — сказала она, теребя костлявыми пальцами свой изношенный передник, надетый поверх вылинявшего ситцевого платья. — Такова воля Господа, и не нам, грешным, пытаться что-либо изменить. Проходите наверх, пожалуйста. Попробуйте поговорить с мамой. Хотя мне почему-то кажется, что вы не выжмете из нее больше того, что уже удалось мне. В конце концов, я ее плоть и кровь, и мне-то она доверяет куда больше, чем кому бы то ни было…

Чарльз был удивлен этими ее словами. Иногда ему даже начинало казаться, что Сара вовсе не хочет, чтобы ее мать выздоровела. У него в практике уже были подобные случаи: здесь главную роль играл страх потерять свою неповторимость и исключительность. Сейчас Мэри полностью зависела от своей дочери и поэтому они стали особенно необходимы друг другу. Весь смысл жизни для Сары теперь сводился к этой целиком зависящей от нее беспомощной старушке. И если эта зависимость неожиданно перестанет существовать, то вместо нее может наступить пустота и ощущение собственной ненужности, а не облегчение от того, что бремя забот наконец-таки спало.

Они прошли в гостиную, до отказа заполненную старой поломанной мебелью, а оттуда Джордж провел Чарльза по шаткой скрипучей лестнице наверх в спальню Мэри Монохэн. Воздух в комнате был настолько спертым, что доктор невольно отшатнулся. Окна спальни и днем и ночью оставались закрытыми, от батареи включенного газового отопления исходил жар, и кроме того, безжалостное июньское солнце своими отвесными лучами раскаляло крышу дома, но несмотря на это старая женщина лежала под несколькими одеялами, голова ее утопала в огромных пуховых подушках, а тело покоилось на толстой, пропитанной потом перине и создавалось впечатление, что женщина уже находится за пределами жизни.

— Добрый день, Мэри, — сказал Чарльз. — Как вы себя чувствуете?

Старуха не отвечала, но доктор не обращал на это никакого внимания. Он осторожно откинул толстый слой одеял, чтобы осмотреть хрупкое иссушенное тело больной.

— Меня зовут Чак, доктор Чак… Вы меня помните? Я просто хочу убедиться, что у вас нет пролежней.

— Никаких пролежней у нее и быть не может! — злобно рявкнула Сара, и доктор от неожиданности вздрогнул и оглянулся. Ему почему-то казалось, что она осталась внизу. Очевидно, он был так озабочен состоянием Мэри, что даже не услышал, как она подкралась сзади и встала у него за спиной.

— Я постоянно ее мою, — не унималась Сара. — А еще я покупаю для нее мази и тальк, и не забываю переворачивать ее каждые два часа, как и положено.

— Хорошо-хорошо… — примирительным тоном произнес Чарльз и снова обратился к Мэри: — Видите, Мэри, какая у вас заботливая дочь! Вам просто повезло. Она вас очень любит. — Из чемоданчика он достал прибор для измерения давления крови. — Ну, а теперь давайте посмотрим, можно ли нам выходить на улицу. Вы ведь не отказались бы выйти сейчас прогуляться немного, а?

Мэри дернулась, и все ее тело напряглось, когда Чарльз начал обматывать иссохшую дряблую руку надувным манжетом. Старуха задрожала так, что затрепетали кружева на ее протертой до дыр ночной рубашке. Бывшие когда-то черными, а теперь блеклые и подернутые мутной пеленой глаза Мэри, запавшие под огромные морщинистые мешки век и почти невидимые на бледном лице с раздутыми склерозом сосудами, вдруг выпучились до предела, и казалось, вот-вот выскочат из орбит. Старушечий рот раскрылся, слюнявые губы затряслись и заплетающимся языком она хрипло прошептала:

— Огромные змеи… Огромные змеи… придут, чтобы погубить нас…

— Какие именно змеи? — спросил тут же Чарльз, чтобы заставить ее говорить дальше.

Но Мэри больше ничего не сказала. Чарльз пробовал выжать из нее хоть одно-единственное слово, задавая разные вопросы и провоцируя на разговор самыми неожиданными замечаниями, но все было тщетно.

— Оставьте ее в покое! — наконец не выдержала Сара. — Неужели до вас еще не дошло, доктор Чак, что от вас сейчас кроме вреда уже ничего больше не будет?!

— Простите, — сказал Чарльз. Он и сам постепенно начинал раздражаться.

— Спасибо вам за то, что вы приехали, — пробормотал Джордж. — И сделали все возможное.

— Вы не против, если я хотя бы измерю ей давление и прослушаю сердце? — предложил Чарльз.

Сара бросила на него холодный взгляд, резко повернулась и вышла из комнаты, громко стуча башмаками по лестнице.

— Делайте все, что считаете нужным, — согласился Джордж.

Чарльз достал фонендоскоп, прослушал сердце и легкие, осмотрел полость рта. Затем проверил кожные рефлексы и обнаружил, что они стали еще более вялыми, чем прошлым летом, когда он последний раз был у Стоунов. И давление тоже оказалось пониженным.

— В принципе она чувствует себя неплохо, — сказал он Джорджу после осмотра. — Конечно, общее состояние слабое, но этого и следовало ожидать — ведь она постоянно находится в постели без движения. Ей было бы лучше в больнице — по крайней мере, там она была бы под постоянным врачебным контролем, ей могли бы каждый день делать все необходимые процедуры…

— Сара не разрешит забрать ее, — угрюмо ответил Джордж.

— Понимаю, — посочувствовал Чарльз и грустно покачал головой. — И знаете… Может быть, она и права в чем-то. Ведь нет никаких гарантий, что в больнице Мэри выздоровеет. А иногда бывает и так, что пациенты буквально гаснут на глазах только из-за того, что не видят своих близких; особенно, если они уже привыкли к тому, что за ними ухаживают их родные.

— Сара тоже так говорит.

— Да, она очень мужественный человек. Вряд ли кто-нибудь сможет сделать для своей матери больше, чем она.

Когда Джордж и доктор уже садились в «лендровер», собираясь в обратный путь, Сара вышла на крыльцо и молча посмотрела на них, а когда машина тронулась, она громко прокричала им вслед:

— Такова воля Господа!

По дороге в поместье Чарльз вспомнил о необычных способностях Мэри и о том, как реагировали на них местные жители. О ней буквально ходили легенды. И каждый раз, когда она произносила какие-нибудь слова, все в округе считали, что в них скрыт какой-то ужасный тайный смысл, и ожидали несчастья. Чарльзу припомнился Том Стоун, который умер в собственной кухне от сердечного приступа буквально на следующий день после того, как Мэри предсказала это. Потом старуха заговорила о некой «кровавой руке», настойчиво повторяя это несколько раз. А через три дня местный почтальон Джед Уайз полез под косилку, чтобы извлечь из механизма попавшую туда виноградную лозу, и ему оторвало три пальца на правой руке. Что это — легенды? Совпадения? А может быть предчувствие? Чарльз не мог ответить на эти вопросы. Однако он был склонен считать, что здесь имеет место нечто напоминающее ясновидение или телепатию. Ведь если у человека сознание затуманено уже несколько лет, то, вероятнее всего, начинает активнее работать подкорка мозга, и от этого развивается сверхчувственное восприятие.

И тем не менее, даже если предположить, что Мэри Монохэн и обладает таким даром предвидения, все равно остаются непонятными ее слова насчет огромных змей. Скорее всего, это просто маразматический бред сумасшедшей старухи, которая всю свою сознательную жизнь как огня боялась ядовитых змей и жила в вечном страхе перед рептилиями. Но несмотря на то, что ее собственный муж умер на ее глазах от укуса гремучей змеи во время культовой церемонии секты змееносцев в церкви Христа-спасителя имени Карсон, Мэри продолжала посещать эту церковь вплоть до того самого дня, когда она окончательно слегла после шока в сарае. Остальные же члены семьи — Джордж, Сара и Джейни — и до сих пор не пропускали ни единой службы. А прошлым летом и сам Чарльз как-то пришел на молебен, чтобы потом описать его в психиатрическом журнале.

По его мнению, члены секты змееносцев были движимы гораздо большим, нежели просто буквальной трактовкой восемнадцатого стиха из шестнадцатой главы Евангелия от Марка — они были патологически одержимы своей христианской чистотой и праведностью, и змеи нужны были им для доказательства того, что их преданность Христу гораздо сильнее, чем у всех остальных верующих.

— Если вы не веруете в Господа Бога, — нараспев предупреждал суровый проповедник с лошадиными зубами, — то вам лучше держаться подальше от ящика со змеями. Если вы не веруете в спасителя нашего Иисуса Христа — отойдите прочь от ящика со змеями.

— Аминь! Восславим Господа! — хором отозвались прихожане.

А в это время проповедник продолжал:

— Если слова ваши наполнены ложью, если грехи легли на вашу душу — отойдите подальше от ящика со змеями!

Прихожане начали нараспев повторять: «Иисус Христос! Иисус Христос! Иисус Христос!» — а проповедник встал на колени и висевшим у него на шее ключом открыл большой деревянный ящик, в котором сверху были просверлены отверстия для того, чтобы змеи могли дышать. Те, кто осмелился взять змей в руки — а их оказалось пятнадцать человек из полусотни присутствующих у маленькой сельской церкви — вышли вперед и встали в круг. Джейни и Сара остались на своих местах, а Джордж вышел вперед и присоединился к кругу избранных. Проповедник приподнял крышку и вынул оттуда целый клубок блестящих извивающихся ядовитых змей. Голоса зазвучали громче:

— Иисус Христос! Иисус Христос!..

Чарльз Уолш перепугался сильнее, чем мог ожидать. Ему почему-то казалось, что каждый желающий возьмет в руки только по одной змее. Он легонько толкнул локтем Сару и шепотом поделился с ней своими мыслями.

— Ну, одну змею!.. Это было бы слишком просто! — самодовольно усмехнулась она. — Неверующие только начали бы смеяться над нами. А вот если кто сможет держать сразу много змей, то тогда никто уже не скажет про него, что в нем нет священной силы!

На всякий случай Чарльз захватил с собой противоядие, но оставил коробку с ампулами в машине. Он подумал, что ему вряд ли разрешат принести лекарство в церковь — ведь это было бы прямым оскорблением религиозных чувств змееносцев и знаком неуважения по отношению к самой их вере. Но только что если кого-нибудь из них и в самом деле укусит змея? Как тогда должен реагировать Чарльз? Пытаться насильно ввести лекарство, даже если жертва будет сопротивляться этому? Или ему придется стоять поблизости и беспомощно наблюдать за предсмертной агонией несчастного?

Чарльз прекрасно понимал, что если любая из этих тварей вонзит зубы в человека и попадет в одну из центральных артерий, то у него не останется даже времени, чтобы добежать до машины и достать свой спасительный чемоданчик. Большая доза яда моментально достигнет сердца и человек умрет за считанные секунд. Если же яд попадет в мелкие кровеносные сосуды, то у него будет шанс ввести сыворотку и тогда, может быть, противоядие успеет подействовать. Конечно, можно уповать на то, что не у всех змей в данный момент мешочки до отказа наполнены ядом, или на то, что укус может быть не очень глубоким — и тогда, если несчастье все же произойдет, человек сможет выжить и без всяких лекарств, но в этом случае все прихожане будут убеждены в том, что от смерти жертву спасла только глубокая истинная вера.

— Восславим же Господа! — не унимался проповедник. — Уверуйте в Иисуса Христа! И пусть те, у кого душа запятнана грехом, убоятся этих змей!

С этими словами он передал извивающийся клубок стоящему по правую сторону от него худощавому парню, одетому точно так же, как Джордж Стоун, — в клетчатую рубашку и комбинезон из грубого полотна. Тот осторожно принял змей обеими руками и молча наблюдал, как они кольцами обвивают его запястья и предплечья. Потом он приподнял их повыше и поднес к лицу. На лбу у парня выступили капли пота, но с губ не сходила блаженная улыбка. Затем он опустил руки и передал змей стоящей по соседству с ним бледной полной даме.

Она взяла их дрожащими руками, подержала несколько секунд и вручила светловолосой девчушке, которой на вид было не более десяти лет. Казалось, этот невинный ребенок даже не осознает всей опасности происходящего. Она держала змей до тех пор, пока руки у нее не устали от тяжести извивающихся скользких тел. Змеи лениво ползали по рукам девочки, не делая ни малейшей попытки укусить ее.

— И ребенок поведет их! — выкрикнул проповедник, обнажив свои лошадиные зубы. Его громкий голос перекрыл даже общее пение прихожан.

Девочка передала клубок ядовитых тварей Джорджу Стоуну. Чарльз осторожно покосился на Сару и Джейни, наблюдая за их реакцией. Джейни сперва нервно закусила губу и прищурилась, а потом выпучила от страха глаза и сжала руки так, что костяшки пальцев у нее побелели. Сара грохнулась на колени, и глядя на мужа безумными остекленевшими глазами, не переставала зычно голосить:

— Иисус Христос! Иисус Христос!..

Неожиданно Джейни пронзительно взвизгнула, а потом зашлась в диком завывании — одна змея вырвалась из плотного клубка и ползла теперь прямо к горлу ее отца.

— Господи, я готов умереть, если ты хочешь забрать меня! — в экстазе выкрикнул Джордж.

Змея подползла к его шее и хищно разинула пасть, показывая острые ядовитые зубы, но через несколько секунд отползла назад и вновь нырнула в клубок, слившись с остальными гадами в единое целое. Джордж опустил руки и передал свою ношу стройной симпатичной девушке.

Спустя некоторое время круг замкнулся. На этот раз ни одного из храбрецов змеи не тронули.

После церемонии Джордж Стоун признался Чарльзу:

— Когда на меня снисходит Святой Дух, во мне исчезает всякий страх перед змеями. А они каким-то образом чувствуют этот страх, и кусают именно тех, кто боится.

— Да? — недоверчиво спросила Сара. — Мой отец никогда их не боялся, а его змея все равно укусила.

— Твой отец — преподобный Брэди Монохэн — умер, исполняя Божью волю. На него в тот момент снизошла благодать Господня, — объяснил проповедник. — Это слово Божье, и мы должны выполнять его. Нам надо делать все так, как сказано в Библии. А Бог приказал нам брать змей в руки.

— Змеи — это сам сатана, — с пониманием подтвердила Сара. — Сатана и его приспешники. И только тот, на ком нет греха, не боится близости лукавого.

Вспомнив это замечание Сары, Чарльз подумал сейчас: «А не может ли сегодняшнее предсказание Мэри нести в себе какую-то аллегорию? Ведь вполне вероятно, что им еще предстоит пережить из-за змей какое-нибудь несчастье. Может быть, именно его и предчувствует подсознание старухи? Скорее всего, она имела в виду опасность змей, говоря, что они придут, дабы погубить нас».