"Корни травы" - читать интересную книгу автора (Телвелл Майк)Глава 4. Городской пареньОни пришли в городок еще до рассвета, когда прохладный туман с моря бродил среди темных деревьев, смягчая их очертания и делая листву сырой и блестящей. Айван, Дадус и его младший брат Отниэль шли по пустым улицам мимо молчаливых двухэтажных деревянных домов и старой краснокирпичной площади Испании, направляясь к маленькой пьяцца напротив китайского магазинчика, где была автобусная остановка. Братья пошли с Айваном не просто с ним попрощаться, но и помочь ему донести три тяжелых коробки «сувениров», которыми вместе с добрыми советами и наставлениями одаривали каждого, уезжающего из деревни в город. — Передай это мисс Дэйзи, Айван. Тут немного груш и связка бананов. Скажи: Маас Джо Бек шлет ей их с уважением. Городок еще спал, когда они пришли на площадь, и только рокот далекого морского прибоя нарушал тишину. Они оказались не первыми. На заасфальтированной пьяцца, прислонившись спиной к стене, уже сидели две заспанные рыночные торговки в окружении корзин и коробок с провизией, предназначенной для рынка. Поначалу они вообще показались им двумя кучами тряпья между корзинами. Мальчики, вполголоса разговаривая, ждали, когда солнце встанет над горами, окрасив мир в нежно-розовый цвет, и вскоре пьяцца стала наполняться путешественниками. В основном это были женщины, сестринство торговок, вечные продавщицы корней и трав, в шерстяных головных повязках, тяжелых мужских ботинках и широких соломенных шляпах. Мастерицы крайне изощренной и по-своему таинственной системы ценообразования, они с незапамятных времен осуществляли живую связь маленьких ферм с голодным городом, стимулируя таким образом крестьянскую экономику, от которой зависело благосостояние всей страны с ее ежедневными продовольственными запросами. Некоторые женщины приходили поодиночке, грациозно шагая с гигантской корзиной на голове. Другие шли в сопровождении мужей и детей, каждый из которых нес корзину или связку сообразно своему собственному росту. Вскоре пьяцца наполнилась корзинами с ямсом и бананами, коробками с разноцветными фруктами — манго, мандаринами, кокосами, яблоками, связками красного перца, вязанками сахарного тростника, курами, аккуратно запакованными, с головами засунутыми под крыло, и даже с поросятами, нервно повизгивающими в коробках. Возбуждение Айвана усилилось, когда выяснилось, что автобус опаздывает. Он старался не вертеть головой, чтобы его беспокойство осталось незамеченным для столпившихся вокруг него и привыкших ко всему путешественников. В своей новой одежде и узкополой соломенной шляпе, которой он надеялся придать себе вид городской утонченности, он изо всех сил старался, чтобы нервозность его не выдала. Как много людей! Неужели все они влезут в автобус? Как они там уместятся? В одном он был уверен: ему-то места должно хватить. Он передвинул коробки поближе к дороге, тем самым обратив на себя внимание и начав общее движение. —Автобус едет? —Я не вижу. —А что делает этот мальчик-большая-голова? — раздраженным голосом потребовала ответа толстуха. — Думает, наверное, что заплатит за билет больше, чем мы? Айван притворился, будто любуется видом на горизонт, и не слышит ее обращения. —Послушай, я с тобой разговариваю. Хоть ты и в шляпе, но с виду — ребенок бедных родителей. Почему ты решил, что должен быть первым, а? Упоминание о шляпе вызвало несколько смешков, поскольку бедность и, как ее следствие, плохо сидящая одежда местных парней, всегда были традиционным поводом для непочтительных шуток. Щеки Айвана запылали. —Чо! Оставь в покое парнишку, Матильда. Что ты такая сварливая? Утро светлое, а ты уже вредная? —Ох, как ты любишь каас-каас такой, а? — присоединился еще один голос. Последовал общий ропот, признававший за Матильдой дурной характер. —Нет, подождите-ка… — протянула Матильда с натянутым спокойствием. — Подождите. Меня вы выбираете в жертву, а? Говорите я неприятная, да? Но Бог мой, — воззвала она к Провидению, — вы видели, что я мучаюсь тут с раннего утра? И не вздумайте оставить меня здесь одну. Вы слышите меня? Ее тон был одновременно и угрожающим и умоляющим, словно она упрашивала не оставлять ее одну не только окружающих людей, но и все мироздание. Разговор был прерван появившимся автобусом. Это событие оказалось чуть более драматичным, чем разговор. Задолго до появления автобуса далекий рев мотора нарушил идиллию сельского пейзажа, но вот водитель со скрежетом переключил скорость и на ревущем газу, с изысканным расчетом вывернул из-за угла под оглушительный аккомпанемент выхлопной трубы. Автобус, дряхлое красно-зеленое чудовище неопределенной марки, с грохотом приближался в густых клубах черного дыма, подрагивая на скрипучих рессорах, и наконец вырулил к остановке. На его боку виднелись витиеватые золотые буквы: ПЫЛКАЯ МОЛИТВА — БОГ — МОЙ АВТОПИЛОТ, утверждение, которое вряд ли бы стал оспаривать тот, кто хотя бы раз наблюдал движение этого автобуса по крутым горным дорогам. — Ааиее! Водила! Водила, ман, черт тебя подери! Возгласы восхищения послышались от группы зевак, слонявшихся возле ромовой лавки. Люди на остановке засуетились, расчищая себе дорогу к двери, в то время как «автопилот», сухощавый и напряженный индус величественно восседал за рулем и как будто наслаждался раболепием беспомощной толпы, штурмующей двери. Айван уставился на него: так это и есть легендарный «Кули Ман» или «Кули Даппи», получивший свое прозвище потому, что никто не сомневался, что только сверхъестественные силы помогали ему выйти живым и невредимым из множества аварий, в отличие от тех многих пассажиров, которые оказались не такими счастливыми. Он единственный среди водителей, регулярно обгонял утренний поезд в город, хотя это и случалось в те времена, когда он сам и его ПЫЛКАЯ МОЛИТВА были помоложе и по-целее. Айван увидел, что автобус уже полон. Багажные полки наверху были до отказа заставлены корзинами и коробками. —Открывай двери, водитель! — повелительно крикнул какой-то мужчина. —Что делает, а? Сидит там как кум королю — вы только посмотрите на него! —Открывай, к черту, дверь! Кули Ман оставил этот ропот возмущения без малейшего внимания и презрительно выдохнул через окно дым сигареты. Потом с медлительной аккуратностью стянул перчатки, снял темные очки, под которыми обнаружились глаза в кровавых прожилках, и бросил в толпу хмурый взгляд. Какое-то время бесстрастно оглядывал собравшихся, наконец крикнул: — Отойдите назад! Хотите дверь сломать, да? Все назад, кому говорят? Но толпа вызывающе сплотилась у двери, изо всех сил напирая. —А я говорю, открывай эту чертову дверь! — крикнул мужчина, сопровождая свое восклицание ударом по металлическому корпусу автобуса. —Давно не двигались, да? — усмехнулся водитель и завел мотор, обдав толпу облаком едкого черного дыма. Люди попятились назад, кашляя от дыма, а помощник водителя, дородный увалень по прозвищу Уже-Пьян, работавший в автобусе кассиром-контролером, погрузчиком и, в случае необходимости вышибалой, взял ситуацию в свои руки. —Вы должны иметь манеры! Входите в порядке очереди! — закричал он. Протирая слезящиеся глаза и недовольно бормоча, люди принялись покупать билеты. Айван оказался в числе первых, он забрался и затащил с собой коробку с одеждой и изрядной суммой денег, которую вручил ему Маас Натти. Айван уже слышал истории о коварных городских ворах и потому был начеку. Свободных мест в салоне не было, поэтому он уселся на свою коробку в проходе сразу за кабиной водителя. Пассажиры в салоне спорили по поводу ссоры между водителем и толпой на остановке. —Да этот водитель, он просто сумасшедший! — открыто высказалась женщина. — Как он с людьми-то обращается? —Прав водитель, — утверждал другой мужчина. — Все должны иметь манеры. Будь я наего месте, я бы всех на улице оставил. —Ты хоть понимаешь, что говоришь? Из-за таких, как ты, черных людей и не любят. —Все что я хочу сказать, — педантично сообщил мужчина, — это то, что все должны иметь манеры. Когда я был в Лондоне, люди там всегда выстраивались в очередь на остановке, потому что у англичанина есть манеры. —Посмотрите на него только, а? — усмехнулась женщина. — Любитель хороших манер нашелся. Нравится тебе англичанин, да? А у самого на уме небось одна злоба и коварство. О манерах тут говорит, а у самого рот до ушей и клыки, как у хряка. Эта реплика была встречена взрывом смеха, подтвердившего жестокую точность описания. Любитель англичан и хороших манер сделал гримасу в неудавшейся попытке как-то прикрыть губами далеко выступающие верхние зубы и замолчал. Больше всего его обидел громкий смех водителя, действия которого он только что защищал. Последний вскоре выбрался из кабины и величаво прошествовал в сторону магазинчика, пропуская мимо ушей язвительные реплики на свой счет о той противоестественной сексуальной практике, в результате которой он якобы появился на свет. Взимание платы с пассажиров оказалось делом долгим и оживленным, поскольку учитывалась не только дальность их следования, но и размер, и количество багажа, его содержимое — овощи это или животные, — а кроме того, понравился ли помощнику водителя «стиль» того или иного пассажира. —Выходит, ты берешь с меня вдвойне — как за молодую девушку, так и за меня? — сказала толстая женщина, которой не понравился Айван. —У кого батти жирная, тот платит вдвойне. Тебе ведь на одно сиденье не уместиться, — заявил помощник, ухмыльнувшись. —Иди и полюбуйся на свою мамину батти жирную, — сплюнула женщина, грозно упершись руками в бока. — Ты, дрянь этакая, на чью батти рот раззявил? И перекатывая массивными ягодицами, оказавшимися в центре общественного внимания, она прошествовала в салон. Две следующие женщины поднялись в автобус без эксцессов, но у третьей отыскался повод для обиды. —Как это может быть — два доллара до Мэй Пэн, а до Кингстона всего три? Ворюги чертовы! Новые страсти закипели вокруг небрежного обращения с багажом со стороны Уже-Пьяного. —Сэр! Там лежит ямс, ты ведь его помнешь! Что же это такое, сэр, у вас с головой, что ли, не все в порядке? —Я очень вас прошу не подавить мои манго, сэр! — сказала женщина. Помощник водителя осклабился и сладким певучим голосом проговорил: —Ничего, ничего, не яйца везешь, любовь моя, — и швырнул коробку с полнейшим пренебрежением к ее содержимому. —Грубая черная скотина! — отозвалась женщина, поднимаясь в автобус. К великой радости Айвана посадка в автобус была наконец закончена. Чудом казалось то, что все до единого пассажиры, коробки, корзины, связки, куры и поросята оказались в автобусе, зловеще осевшем на рессорах. Несмотря на открытую дверь и ветерок с моря, в доверху заставленном пространстве салона было душно. Водитель все еще не вернулся, помощник тоже исчез, вероятно, отправился его искать. Пассажиры постепенно начали терять чувство юмора и терпение. Их жалобы становились все громче и все раздраженнее: «Куда же этот Кули Ман запропастился?» Беспокойство нарастало: «Боюсь, как бы я сегодня не вышел из себя!» Чья-то рука возникла из-за спины Айвана и, протянувшись к рулю, нажала на сигнал, прогудевший с нервической настойчивостью. Водитель появился из дверей магазинчика, вытирая рот и щурясь от солнца. Он неторопливо прошествовал к двери, прочистил горло, сплюнул, вытер подбородок, воткнул сигарету в угол рта и только после этого залез в кабину. С намеренной медлительностью он натянул перчатки, тщательно протер и надел очки, поправил зеркало заднего вида, наконец обернулся и стал разглядывать пассажиров, что продолжалось довольно долго. Потом снова сплюнул через окно и закрыл дверь. —Мне показалось, будто вы все куда-то спешите, да? — Он громко рассмеялся и, добавив: —Нечего на меня пялиться! — с особым шиком завел мотор. —Водила, черт тебя побери! — донеслось с задних рядов. Несмотря на очевидные оплошности водителя, а их было немало, в том числе вопиющих, держался он великолепно, и к тому же стиль всегда есть стиль. Сейчас он восседал на краю сиденья, чуть склонив голову набок и правой ногой нажимая на газ. Его правая рука беззаботно покоилась на ручке переключения скоростей, в то время как черный дым из выхлопной трубы повалил на площадь. Казалось, на мгновение он прислушался, затем одним быстрым движением, одновременно работая исеми руками и ногами, сбросил газ, выжал сцепление, переключил на первую передачу, отжал сцепление и снова нажал на газ. Автобус тронулся; будь он не так перегружен, он, возможно, подпрыгнул бы, но благодаря своей тяжести плавно вырулил на прямую. Со своего места Айван мог наблюдать за действиями водителя, не упуская и проносящийся мимо ландшафт. Особое внимание он все-таки сосредоточил на водителе, потому что в числе первоочередных его планов, когда он станет знаменитым артистом, станет покупка какого-нибудь транспортного средства, скорее всего сияющего обтекаемого американского автомобиля, хотя для начала подойдет и мотоцикл — в конце концов, на вещи надо смотреть трезво. На мастерство Кули Даппи стоило посмотреть, тут было чему поучиться. Они ехали по умеренно извилистой части дороги. На скорость автобуса было ограничение — сорок пять миль в час. Учитывая перегруженность, состояние машины, водителя и дороги, это казалось максимумом, на который способна машина. Но, как выяснилось, на частых спусках это для нее вовсе не предел. Подход Кули Мана к трудным участкам дороги был столь же простым, сколь и действенным. Он мчался навстречу узким поворотам, сигналя изо всех сил, чтобы предостеречь животное, человека или машину, которые могли подниматься вверх по склону. Он полагал это достаточным предупреждением, после чего вписывал тяжелую машину в поворот, используя каждый дюйм узкой дороги. Охи и ахи самых нервных пассажиров его разве что подхлестывали. Водителя вполне можно было использовать в качестве пособия для изучения движений человека. Он не столько сидел на сиденье, сколько, удерживаясь на самом его краю, всем телом напирал на рычаги. Левая рука лежала на руле, правая управлялась со всеми рычагами и сигналом, за исключением тех случаев, когда, чтобы справиться с поворотом, ему требовались обе руки; изо рта водителя торчала неизменная сигарета, а ноги танцевали между тормозом, сцеплением и газом, в то время как автобус на всей скорости мчался вверх и вниз по извилистой и узкой дороге. Даже наблюдать за ним было нелегким испытанием. Пейзаж за окном превратился в зеленое пятно — Айван никогда еще в жизни не ездил так быстро. Когда телеграфные столбы проносились мимо, словно строй солдат, а перегруженный автобус швыряло из стороны в сторону под вздохи и причитания пассажиров, он ощущал ту же волнующую смесь небывалого оживления и страха, что и в тот день, когда прыгнул с моста в темную реку. Наконец они выехали на большую равнину, где дорога стала довольно плоской и прямой, движения водителя стали спокойнее, и автобус поехал ровно и почти монотонно. Пассажиры наконец-то расслабились. Возбуждение Айвана прошло, и он чуть откинулся на своей коробке. Усталость накрыла его, как это бывает перед сном. Как много всего случилось и как быстро! Подобно пейзажу за окном, события и впечатления проносились в его голове, в беспорядке сменяя друг друга. Постепенно его сознание стало успокаиваться, и вскоре кипевшие вокруг него разговоры в салоне превратились в отдаленный шум. Спустя два дня после событий Девятой Ночи, маленький двор выглядел опустевшим, даже вымершим. Животных — тех из них, которых не коснулось традиционное хлебосольство хозяев — перегнали в загон Маас Натти. За каменной стеной, возле хлебного дерева, свежий могильный холмик, подобно шраму на лице гор, отмечал последнее место упокоения мисс Аманды. Айван уже упаковывал последнюю коробку, когда услышал с дороги цоканье копыт. Он прислушался; оно не было похоже на настойчивое стакатто галопа, скорее на величавую поступь, что-то среднее между выездкой перед бегами и прогулочным шагом. Он встретил старика у ворот — маленького, почти крошечного, на крупном жеребце. Маас Натти приветствовал его сухо, без лишних слов. —Значит, ты едешь к матери. — Это был не вопрос, а утверждение, и Айван кивком головы выразил согласие. — Очень жаль, что ее не было на похоронах, — но ничего не поделаешь… — Нота глубокого разочарования прозвучала в словах старика, словно чье-то отсутствие на похоронах причинило боль ему лично. — После того как найдешь ее — ты не собираешься возвращаться? — Несмотря на вопросительную интонацию, это тоже был не вопрос. Айван кивнул. Старик глубоко вздохнул и медленно, с чувством нелегкого смирения, слез с лошади. —Ну что ж, этого я и ожидал. Пойдем-ка прогуляемся, бвай. Айван ничуть не удивился, когда после бесцельных на первый взгляд блужданий они оказались возле могил. Старик склонил голову, и губы его задвигались; он заговорил громко, не глядя на Айвана, словно бы рассуждал вслух о чем-то или обращался к духам тех, кто лежал в земле. —Люди говорят, — начал он задумчиво, — муха, не послушав совета, летит в рот к мертвецу и попадает в могилу. Слушай меня, и слушай старого дурня хорошенько. Я побывал в своей жизни почти везде и делал почти все. Я не жалею, что уехал отсюда, когда был чуть старше тебя, и не жалею, что вернулся сюда, ничуть не жалею. Бвай — ты личность. Ты пришел не из ниоткуда. Весь твой род лежит здесь, под этими деревьями, — старик обвел землю рукой. — Твои бабушка, дедушка, дядя Зеекиль, которого бык убил у Дунканов, — все они лежат здесь. Хорошие люди — всеми уважаемые. Люди многое о твоих родных говорили, разное: одни — что они слишком горды, другие — что они не сдержаны в гневе и любят подраться. Но я никогда в жизни не слышал, чтобы кто-то говорил, что твои родные — воры. Нет, сэр, ни один человек еще не сказал, что они взяли хоть что-то, хотя бы один пенни, одну птицу, одну шпильку, одну булавку из того, что им не причиталось, чего они не заработали потом и кровью. Ты меня слышишь, бвай? —Да, сэр, — ответил Айван со слезами на глазах. Старик кивнул. —Так вот, никогда не забывай этого. Ты пришел не из ниоткуда, ты происходишь от достойных и уважаемых людей. У них не было много денег — но и бедными их не назовешь. Тебя правильно воспитали, тебя научили тому, что хорошо и что плохо. Тебе привили манеры. Бвай, не уклоняйся от путей, предначертанных тебе воспитанием. —Нет, сэр. —В какой город ты едешь — в Кингстон? Что ты о нем знаешь? Ты думаешь, что там успокоишься? Ты увидишь там такие вещи, что глазам своим не поверишь. Ты увидишь их, потом протрешь глаза и снова посмотришь, и снова их увидишь, и все равно в них не поверишь. Я это знаю. Он медленно покачал головой. —Городские люди — они другие, по-другому плохие, не так, как мы, слышишь, что я тебе говорю? Они стоят не на том, на чем стоим мы. Ты увидишь там самых разных людей. Многие из них не знают над собой закона. Никакого закона! Ложь? Пожалуйста! Кража? Вот и она! Ты не видел еще вора. Подожди — увидишь! Городские люди любят работать умом, чтобы взять то, что им не принадлежит, пожать плоды там, где не они сеяли, подобрать то, что не они положили. Ох! Если они скажут тебе: беги! — оставайся на месте. Если скажут: стой! — беги изо всех сил. Но если они вздумают тебя оклеветать — тебя вздернут как миленького! Они войдут в судилище, поцелуют Библию, произнесут клятву, прольют слезу. Они прольют влагу живительную из глаз своих, камнем взглянут в лицо твое и наведут клевету на тебя — и ты пойдешь на виселицу. Маас Натти умолк, словно не мог отыскать слов, чтобы выразить запредельный уровень порока и беззаконий, царящих в городе. —Суд — отвратительное место, не ходи туда! Говорю тебе — не ходи туда! Тридцать лет я странствовал по миру — Куба, Панама, Америка, Кингстон. Но до сего дня я не знал, что значит: оказаться в суде. Это дурное место — не ходи туда, тебе говорю. Он говорил на повышенных тонах, и, пристально глядя на Айвана, притоптывая ногой после каждой фразы для ее усиления, Маас Натти еще раз повторил: «Не ходи туда, тебе говорю». Какое-то время он продолжал в том же духе, но вскоре тон его стал более мягким, задушевным. —Ты всегда мне нравился, бвай. Знаешь, твой дедушка был из марунов. Тебе это известно. Я говорил об этом, когда ты еще пешком под стол ходил. Человек кроманти из городка марунов Аккомпонг. Так вот, я всегда говорил, что ты идешь по их стопам. Они — веселые люди, знаешь, всегда что-нибудь этакое вытворяли. Видится мне, что в тебе сидит тот же самый дух. Но бвай… — голос старика упал почти до шепота, — ты должен быть осторожным… У тебя большое сердце, бвай, но иногда лучше пригнуться. Умей пригибаться, когда это необходимо, — на том мир стоит, сын мой. Если ты черный и у тебя нет денег, ты должен уметь пригибаться. Такова жизнь — сильный человек всегда прав и слабому грех обижаться. Пользуйся головой, мальчик. Говорят, что «у труса звучат только кости». Я вовсе не о том, чтобы ты позволял людям писать тебе на спину, а потом говорить, будто вспотел. Ни в коем случае! Просто ты должен думать головой и прикрывать рот. Умей скрывать в груди сердце горящее и заставляй рот улыбаться. Когда горячее слово готово сорваться с твоих уст, проглоти его, пусть сгорит в животе. Пользуйся головой, бвай, головой, а не ртом. Он долго молчал, затем тяжело вздохнул и сказал: —Вот и хорошо, отдадим наш последний долг бабушке и пойдем собираться. В молчании они склонили головы над могилой. Когда старик забрался на лошадь, его настроение изменилось, стало более светлым и располагающим. —Да, чуть не забыл. Как же я мог забыть? Правильно говорят, старость хуже, чем сглаз. Он полез в карман, вытащил оттуда небольшой мешочек и небрежно бросил его Айвану. —Возьми — это для мисс Дэйзи. Только поаккуратнее, там куча денег. Это ее наследство, все, что осталось после того, как продали землю и оплатили все долги. Он пошамкал ртом и тронул поводья. Проскакав круг, снова вернулся с лукавой улыбкой на лице, с озорным огоньком в глазах и посмотрел на Айвана. —Бвай, ты теперь весь принадлежишь себе, так? Деньги в кармане и дорога в город. Желанная добыча для тех, кто прознает про все это. Нет-нет, ты доедешь туда, куда едешь, конечно доедешь. Ты долго будешь жить, друг мой, и с тобой многое случится. Сейчас я буду говорить с тобой как с мужчиной, а не как с ребенком. Я не все смог сказать тебе там. — Он махнул в сторону могил и заговорил тоном заговорщика. — Еще одна вещь, бвай: ты не согнешь их манду в бараний рог. Так что бери их и оставляй их. Ты не согнешь ее, и потому не позволяй им править тобой. Не согнешь ее, черт возьми. — И со сдавленным ликованием сладострастия он развернул жеребца и ускакал прочь. С минуту Айван стоял с открытым ртом, а потом начал смеяться. —Да, Маас Натти сказал: «Манду их не согнешь». Находясь в забытьи, он не сразу сообразил, что говорит вслух, как вдруг резкий подозрительный голос оборвал его тихий смех. —Что ты сказал, молодой бвай? Женщина, нахмурив брови, обращалась к нему, и ее недовольное лицо требовало, чтобы он повторил слова, которые, как ей казалось, она только что услышала. —Я ничего не говорил, мэм, — смущенно ответил Айван. —Хмм, — фыркнула она. — Что же в таком случае тебя так веселит? Айван почувствовал, что не должен ничего отвечать, ушел в себя и стал смотреть в окно. Там не было ничего интересного. Автобус легко катился по гладкой равнине, по обеим сторонам дороги, словно зеленый океан, простирались однообразные заросли сахарного тростника. Но внезапно в нем пробудился интерес, и он стал внимательно всматриваться в дорогу. Казалось, что весь мир объят огнем. Стена оранжево-желтого пламени стояла поверх зарослей тростника. Густые облака черного дыма поднимались в небо, заслоняя солнце. Автобус наполнился едким дымом. Истории Маас Натти о невольничьих бунтах, когда рабы сжигали плантации, всплыли в его памяти, вызвав страх и возбуждение. Он знал, что никаких рабов больше нет, но откуда в таком случае это могучее пламя? Несчастный случай? Казалось, никто в салоне огню не удивился. А что, если автобус загорится? Мужчина, сидевший рядом с ним, заметил нетерпение Айвана и по-доброму ему улыбнулся: —Что случилось, молодой бвай? Не видел еще такого? —Нет, сэр, — ответил Айван. — А что это? —Ничего особенного, — сказал мужчина. — Листья жгут. Потом легче собирать тростник. —А тростник разве не горит? —Говорят, это ему вреда не причиняет. Но иногда, когда работники бастуют или возникают споры, точно так же сжигают и тростник. Айван продолжал наблюдать за яростным пламенем, пока оно не скрылось вдали, и пожалел, что рядом нет Маас Натти. Так значит, черные люди все еще жгут тростниковые плантации? Маас Натти хотел бы это знать. Надо ему написать письмо… Айвана охватило возбуждение: он действительно едет в Кингстон, в бурный город неограниченных возможностей, навстречу великому будущему, в котором все может произойти. Интересно, как это случится в реальности? У него не было перед глазами ясной картины, только неопределенный образ просторных улиц, величественных домов из камня, стекла и кирпичей да истории об искателях приключений, больших деньгах и танцплощадках, и все это с нетерпением ждало его появления. Прежде всего нужно найти мисс Дэйзи; остальное терялось в тумане. А потом? Где он будет жить? В доме с лестницей на третий этаж, с надеждой подумал он. А как стать певцом? Мисс Ида говорила: «записывающийся артист». Айван смаковал эту фразу: «Айванхо Мартин, записывающийся артист», как сладко звучит! Сейчас все эти люди в автобусе ровным счетом о нем ничего не знают. Женщина, что подтрунивала над ним, она ведь не знает, с кем разговаривала, но придет день, бвай, когда она увидит его фотографию и, быть может, вспомнит деревенского парня, который сидел рядом с ней на коробке. Придет день, и все они узнают обо мне. Айван выпрямил спину, чуть сдвинул назад шляпу и попытался придать себе вид искушенный и таинственный. Вокруг него то в одном, то в другом месте возникала болтовня людей, громко и свободно комментировавших то, что привлекало их внимание. Они легко вмешивались в разговор за два ряда от себя, чтобы ввернуть в него свою реплику или исправить ошибку говорящего. Резкий обмен остроумными выпадами нарастал, и в разгорающиеся споры между незнакомыми людьми вклинивались новые незнакомцы. Удачные реплики встречались смехом и аплодисментами, глупые — выставлялись на посмешище. Несмотря на то что изрядно вылинявшая табличка извещала: «МЕСТ 44», в автобусе набралось, не считая кур и поросят, человек шестьдесят. Общая теснота исключала какую-либо возможность частной жизни и уединения, и малейшее вздрагивание, скрип или стон в многострадальном автобусе немедленно становились источником черного юмора. —Я все думаю, — размышлял громкий комический голос, обращаясь к мирозданию в целом, — зачем они подсунули всех этих детишек под мою батти, а? Бвай, а вдруг я случайно перну, они же помрут все, правда? —Надеюсь, за завтраком он не переел гнилых персиков, — тут же откликнулся другой голос, и последовал взрыв дружного смеха. Не смеялись только маленькие дети, теснившиеся вокруг высокого парня, который заговорил первым. Они делали безуспешные попытки покинуть опасную зону, и самая маленькая девочка расхныкалась. —Чо, ты чертов бездельник, — стала бранить парня сидящая женщина. — Смотри, как ты своим жлобством детей напугал. Неужели хочешь, чтобы с твоими детьми так же обращались — да вряд ли у тебя кто-то есть. — Она строго смерила парня взглядом и повернулась к детям. — Поди сюда, дорогуша, садись ко мне на колени, — Места стало чуть больше, и другие дети смогли, изловчившись, выйти из-под опасного прицела. Усевшись, девочка строго взглянула на высокого парня и отчетливо проговорила: —Бездельник, грубая скотина ты. —Правильно, любовь моя, поучи его манерам, — ободрил ее чей-то голос, и даже угрюмо— непроницаемый Кули Ман присоединился к общему смеху. Несмотря на то что никто уже не мог влезть в автобус и не собирался покидать его, автобус останавливался в каждом маленьком городке. —Машине необходимо охлаждение, — коротко объявил Кули Ман на первой же остановке и направился из автобуса в сторону ромовой лавки. —Машине необходимо охлаждение, водителю необходим разогрев, — высказался кто-то. —Надеюсь, он не разогреется до такой степени, чтобы всех нас угробить. —Не разогреется? Ха! Не разогреется? Ты разве не заметил, что он с утра пьян? — сказал другой человек. —Это точно, — мрачно согласился третий. — Все мы давно уже в руках Автопилота. Приближаясь к горе под названием Дьябло, Кули Ман дал полный газ и постарался развить максимальную скорость. Но крутая подветренная дорога постепенно замедлила движение автобуса, и на полпути они остановились. Айван вопросительно посмотрел на своего соседа. —Теперь поедем задним ходом. Иначе придется всем высаживаться и подниматься на гору пешком. С одной стороны дороги вздымались горы, с другой виднелось глубокое ущелье. Автобус начал медленно разворачиваться. Кули Ман открыл дверь кабины и, стоя одной ногой на крыле, а другой нажимая на газ, повел автобус задним ходом по крутому подъему. Машина истошно ревела и медленно продвигалась вперед, и Айван чувствовал, как по его лицу стелются густые выхлопы маслянистого воздуха. Лица всех напряглись и застыли, словно от усилия их воли зависело, сможет ли ветхая машина взобраться на гору. Всей своей тяжестью, словно нагруженный мул, собравший все силы, чтобы перелезть через стену, автобус перевалил через последний уступ горы и выкатил на ровное плато. Пассажиры с облегчением вздохнули. —Бвай, ты не переплюнешь англичанина, когда дело касается мотора, так-то, — сказал мужчина с кабаньей челюстью с интонациями гордого собой англофила. —Да уж, — заметила толстуха, — всем известно, что англичанин — твой Бог. Но в таком случае, почему автобус не может ехать передом, а едет задом? Мужчина удостоил ее взглядом сожаления, а ее комментарий — надменным молчанием. Автобус стоял на месте, пока Уже-Пьяный заливал воду в дымящийся радиатор. Айван в изумлении смотрел по сторонам. В раскинувшемся вокруг пейзаже было что-то новое. Поначалу Айван не понял, в чем дело, а когда понял, поразился: они достигли средней части острова и отсюда впервые не было видно знакомой синевы моря. Он никогда еще не бывал там, откуда не видно моря, а здесь, куда ни взгляни, всюду расстилаются просторные равнины, с кровоточащими ранами на зеленом лице там, где добывают драгоценную красную землю. Айван всегда был уверен, что на этом «маленьком острове в Карибском море», как его учили в школе, море видно с любой его точки. Но сейчас, когда его глазам предстали, с одной стороны, далекие горы, обернутые в облака, а с другой — далекий горизонт, где небо встречалось не с морем, а все с той же землей, он оценил размеры земли, которые раньше не мог себе и представить. —Бвай, как же это говорят, что наша страна маленькая? — Он испытал приступ ликующей гордости хозяина этой земли. Когда машина к удовлетворению Кули Мана остыла, он забрался в кабину и снова, с пунктуальным вниманием к каждой детали, исполнил ритуал "перчатки-очки-зеркало заднего вида ". — Мы опаздываем, — объявил он. — Время, как известно, деньги, поэтому крепче держитесь за сиденья, — добавил он, сопровождая сказанное своим коронным невеселым смехом. Поначалу он осторожно и с завидным самообладанием спускался по крутой дороге. Затем автобус подъехал к предгорью, с которого начался довольно долгий извилистый путь вниз. Казалось, водитель давно уже ждал эту дорогу, словно между ними существовало тайное соглашение, наконец-то вступившее в силу. Айван уже и без того был очарован его мастерством и отвагой, но все это померкло перед тем, что ему довелось увидеть. Используя крутой спуск, Кули Ман позволил тяжелому автобусу нестись вперед и вскоре достиг скорости, превышающей возможности этой горемычной машины. На какое-то время Айван был захвачен чувством полной свободы. Когда скорость казалась водителю чрезмерной, а автобус терял управление и углы скал бросались на него со всех сторон, он включал передачу и жал на тормоза с такой силой, что все могли это почувствовать. Ветер свистел, металл лязгал, шины визжали, и громоздкий автобус вел отчаянную борьбу с той силой, что несла его к ничтожно-хрупкому ограждению и дальше-дальше, в пропасть. Кули Ман — малое напряженное тело индуса боролось с рулем — в последнюю секунду швырял автобус в поворот. Заднюю часть автобуса всякий раз угрожающе заносило, и один раз она проскрежетала о стену, прежде чем снова оказалась на дороге. Когда водитель слишком резко срезал угол, кустарники и низко свисающие ветки колотили по бокам и крыше автобуса, и каждый удар сопровождался криками: Бамц! —Ваайоо, я умру сейчас! Бамц! —Ваайоо, остановите автобус! —Водитель с ума сошел, а-а-а. Айван больше не испытывал радости возбуждения; он, как и все остальные, был перепуган. Творился ад кромешный. —Ооой, мамочка моя… мамочка моя… мамочка, — хныкала толстуха. Но крики гнева и страха лишь вплетались в общий грохот и, казалось, подпитывали пьяное самоупоение водителя. Не разобрать было, смеется он, кричит или что-то говорит, потому что его слова были похоронены в общем гаме. На особенно крутом повороте автобус ударился одной стороной о горный выступ. —Ай да Кули Ман, ай да сукин сын! — хвастливо орал он, и бил себя по колену рукой. На другом повороте Айван почувствовал, как пара колес оторвалась от поверхности дороги и переполненный автобус на какую-то долю секунды воспарил в воздух, прежде чем снова оказаться на всех четырех. Крики не прекращались: «Господи Боже, я умираю!» или «Переворачиваемся, переворачиваемся мы!» Айван цепко ухватился за сиденья по обеим сторонам, люди вокруг него стонали, ругались и молились. Когда Кули Ман снова выехал наконец на равнину, люди все еще продолжали кипеть. —Останови машину, ты, старый пьянчуга! —Шесть детей у меня на дворе, останови чертов автобус, я говорю! —Посадят тебя когда-нибудь, злодей проклятый! Ярость людей была нешуточной, и общий приговор гласил: машину следует немедленно остановить и вызвать ближайшего полицейского. Айван был уверен, что, если водитель сейчас остановится, пассажиры разорвут его на части. Но Кули Ман, очень тонко чувствуя ситуацию, не останавливался. Он ехал на умеренной скорости, образец самой осторожности, и автобус легко и плавно катился по равнине. Водитель ни разу не ответил на оскорбления и угрозы, которые до сих пор не прекращались. Если бы не то и дело раздающиеся всхлипывания, жалобы и промокшая от пота фигура за рулем, Айван вполне бы мог поверить, что последние десять минут его жизни ему приснились. Затем, не сказав ни слова, Кули Ман сбавил скорость и медленно остановился посреди тростниковых полей. —Говорит ваш капитан, — сказал он с издевкой. — Я открываю дверь. Кто желает выходить — выходи! Но никакого денежного возмещения не будет! Айван смотрел на нетронутую стену тростника, простирающуюся во все стороны, и не шевелился. Как и все остальные. Кули Ман посидел немного с открытой дверью, потом сказал: —Неужели никто не выходит? Судя по вашему крику, вы все собирались выходить. Ну что ж… — Он пожал плечами, закрыл двери и выехал на дорогу. Какое-то время автобус катил в тишине. Затем постепенно разговор возобновился — приглушенный, негромкий гул. Люди благоговейным шепотом говорили о том опыте, который им всем довелось пережить, и недовольство соседствовало в их голосах с гордостью от пережитого. —Бвай, ты видел, как он пробороздил по стене? —А то? Я думал, что уже умер. —Миссис, у меня сердце остановилось, брам. Покачивая в изумлении головами, пассажиры смаковали пережитое, репетировали рассказы, которые смогут все выразить, когда они вернутся домой и поведают своим друзьям и соседям о том, как они чудесным образом сумели избежать смерти. Толстуха, призывавшая на помощь мамочку, удостоила Айвана своей влажной улыбкой, и, обдавая его чувственным пылом, прошептала: — Как ты думаешь, он сумасшедший? —Кажется, да, — сказал Айван. —Так и есть, но машиной управлять он умеет. — Она вздохнула и с усталой улыбкой на лице откинулась на сиденье. Любопытно, что взгляд, которым она удостоила потную спину водителя, был полон какой-то странной нездешней доброты. —Гм-м, — задумался Айван, — я еще не доехал до города, а уже столкнулся с чем-то совершенно новым для меня. Что же будет дальше, в Кингстоне? На что, интересно, он похож? Они проезжали мимо городков, по характеру застройки напоминавших Голубой Залив. Возможно, Кингстон такой же, как они, только больше? Те же ржавые жестяные крыши, дома из дерева и бетона с некрашеными деревянными рамами? Нет, он не просто больше, в нем наверняка есть что-то такое, чего нет нигде. Но Айван не был уверен, что именно. В некоторых городках, особенно на окраинах, они проезжали мимо больших домов за ровными блестящими газонами, усаженными деревьями и с цветочными клумбами. Иногда перед домом стояли машины, на газонах играли дети. Не считая детей, Айван замечал там разве что случайного чернокожего, который поливал траву или мыл машину. Без лишних вопросов и раздумий, он знал, что эти люди вовсе не владельцы. Но кто же тогда те счастливчики и сколько их живет в этих огромных роскошных домах? Может быть, весь Кингстон такой и есть? А люди там какие? В деревне часто говорили о «людях из Кингстона», подчеркивая то, что они не похожи на обычных крестьян. Но в чем их непохожесть? Определенно, люди в автобусе мало отличались от тех, кого он знал. Позади него, например, сидела женщина с трубкой во рту, очень похожая на мисс Аманду. Но ведь это селяне, которые едут в город. В забывчивости он достал из коробки большое спелое манго, один из «сувениров» для своей матери. Это был ее любимый сорт. Он снял гладкую кожицу и глубоко вдохнул богатый аромат. —Ты везешь превосходные манго из деревни, ман, — у тебя есть еще? Это был его дружелюбный сосед, объяснивший ему, почему горят тростники. Он решил, наверное, что Айван везет манго на рынок. —Понимаете, — ответил Айван, — это для моей мамы. —В таком случае спрячь их, — сказал мужчина, понимающе кивнув головой. И словно в ответ на желание Айвана узнать, на что похож Кингстон, они подъехали к месту, где люди и машины копали вдоль дороги длинные траншеи и переехали на запасную немощеную дорожку, которая, перед тем как слиться с основной дорогой, взобралась на небольшой холм. Когда автобус въехал на холм, мужчина указал рукой, и хрипло проговорил: «Туда смотри, бвай, город там». Айван взглянул. Город показался на несколько секунд, раскинувшись перед ними вдали, тот город, что занимал его мысли и сны с тех пор, как он впервые оказался в кафе мисс Иды. Перед ним ненадолго предстала панорама большого, сверкающего на солнце голубого залива, с узким полумесяцем над низкой землей, простирающейся с востока на запад, которая окаймляла залив и почти отделяла его от океана, после чего равнина, на которой стоял город, чуть поднималась и резко взмывала вверх к окружающим горным массивам. На долю секунды панорама блеснула перед его глазами, и у Айвана возникло впечатление, что город покоится на пересечении двух громадных дуг — широкого изгиба залива и вертикальной дуги земли, устремляющейся вверх, в горы. Картина исчезла, как только автобус снова выехал на равнину. Айван закрыл глаза и попытался удержать образ города внутренним зрением, но отчетливым он был совсем недолго, после чего исчез. Дорога расширялась, движение на ней становилось все оживленнее. Неудержимый поток автомобилей, автобусов, грузовиков, мотоциклов, а также тяжелых телег, запряженных мулами, повозок с ослами, ручных тележек вместе со снующими в непрекращающемся хаотическом ритме велосипедами заставляло автобус ползти короткими рывками. Но и эта скорость улитки вдруг показалась Айвану слишком быстрой. Ему хотелось вообще остановить автобус и замедлить уличное движение, чтобы как следует впитать в себя все новые образы. Он сосредоточился на велосипедистах, влетавших и вылетавших из дорожного движения, словно рыбешки из кораллового рифа. Выделялись два типа велосипедов, два противоположных подхода к стилю, функциям и внешнему виду. Первый подход был спартанским. Стройные и быстрые машины, избавленные от всего лишнего: только рама, два колеса, седло и низкий руль. Ими управляли молодые люди и делали это с той же дерзкой отвагой, что отличала Кули Мана. Парами или по одиночке они устремлялись в круговерть дорожного движения, вынося головы за руль, яростно вращая педалями, с мастерской небрежностью объезжая зигзагами препятствия, весело и вызывающе перекликаясь и ругая водителей. —Чо! — сказал сосед Айвана, когда одна пара вырулила из-за автобуса, едва увильнув от мчащегося на них автомобиля, прежде чем скрыться из поля зрения. — Они думают, это игрушки. А потом все кончается аварией. —И часто такое бывает? — спросил Айван. —Каждый день, ман, каждый день. Второй подход к велосипедам был прямо противоположным. Если первые были устрашающе нагими, вторые, наоборот, тщательно укомплектованными, разукрашенными, роскошными. Первые исходили из удаления всего лишнего и оставляли лишь то, что функционально; вторые руководствовались принципом наращивания, постоянного совершенствования. Их остовы едва проглядывали в обилии прицепленных безделушек, украшений, талисманов, медальонов, металлических орнаментов, стекляшек и даже умело притороченного меха. Цветные провода с лампочками обвивали рамы, вызывая в памяти бисер. Высокие проволочные мачты с развевающимися вымпелами, увенчанные флажками или пушистыми хвостами небольших животных, величаво возвышались над общим движением. Вращаясь, колеса этих велосипедов производили светомузыкальное техношоу благодаря спицам, обмотанным проводами, со встроенными в них зеркальцами и отражателями. Если первые велосипеды были осами, то вторые — бабочками; там, где первые колыхались на волне дорожного движения, как фрегаты, вторые держали свой путь со статью и пышным величием многомачтовых галеонов. Гордость и отрада своих владельцев, они были уже не столько средством передвижения, сколько произведением искусства, орудием самоутверждения. Короли и императоры велосипедного царства, продукты неисчерпаемой выдумки и захватывающе раскованной эстетики, они напоминали, по странному атавистическому совпадению, великих танцоров в масках на фестивалях Западной Африки, и, подобно этим воплощениям божеств, их движение происходило не бесшумно, а сопровождалось звоном колокольчиков, грохотом погремушек и музыкальными звуками клаксонов. Айван следил за движением одного из этих монстров, пока тот не скрылся из виду, изо всех сил напрягая глаза, которые не могли отказаться от столь экстравагантного и неожиданного удовольствия. — Господи Иисусе, — бормотал он, — Господи Иисусе. Вскоре они подъехали к городским окраинам. Тростниковые поля и пастбища сменились разбросанными там и сям домами, затем магазинами и барами, выходящими на запруженные тротуары. Прямо из центра асфальтовых полей, таких плоских, пыльных и опустошенных, что, казалось, даже самая чахлая трава не могла пробиться здесь к солнцу, они въехали в часть города, которая не приснилась бы Айвану и в страшном сне. Сначала он заметил облако черного дыма среди пыльного воздуха; когда они подъехали ближе, он увидел, что горит что-то большое, неуклюжее, бесформенное: какие-то кучи и холмики. В воздухе запахло жженой резиной. Вскоре Айван увидел поломанные доски, грязные газеты, всевозможное тряпье, бутылки, консервные банки, раздутые трупы животных, ржавые остовы машин, рваные шины: все это было свалено в беспорядочную кучу. Люди в лохмотьях копались тут и там и что-то вытаскивали оттуда; над их головами в дымном воздухе кружили стаи стервятников. Горы мусора тянулись, казалось, бесконечно, но постепенно, без какой-либо границы, свалка превращалась во что-то другое. Во что же? В беспорядочное собрание каких-то сооружений. Картонные коробки, листы фанеры, прогнившие деревянные щиты, ржавые остовы машин были собраны воедино и представляли собой жилища. Не разделенные даже дорожками, эти сооружения громоздились одно на другое без каких-либо правил. Черпая материал из самых глубинных пластов городской жизни, обитатели этих мест построили здесь чудовищное поселение, устрашающее в своем уродстве, и выставили в стиснутой массе мерзости саму бессмысленность и зловещесть бытия, которые привели в смятение дух Айвана. Увидев все это, он почувствовал, как радость и возбуждение оставили его, и ему стало страшно. Большинство людей в автобусе смотрели только вперед, с мрачными лицами, скрывавшими глубокое смущение, хотя некоторые, подобно Айвану, не могли оторвать от этой жуткой картины глаз. Мужчина, сидевший рядом, снова взглянул на него. —Ты первый раз здесь, молодой бвай? — спросил он тихо. Айван проглотил слюну и кивнул. —Вот почему это место называют Дангл, — ответил мужчина, словно это слово все объясняло. К всеобщему облегчению уродства остались позади и начался город. По обеим сторонам дороги выстроились дома. Они разочаровали Айвана: изношенные деревянные и бетонные строения, явно нуждавшиеся в покраске и отделке, были не красивее тех домов, что встречались в маленьких городках. Разве что их было побольше и стояли они потеснее. —Западный Кингстон, — объяснил мужчина. Айван кивнул, глядя на людные тротуары. Какое множество людей! Как будто сразу все обитатели этих домов, тянущихся по обеим сторонам дороги, по какой-то таинственной причине вышли и сгрудились на тротуарах, образовав теснящуюся бурную реку черного человечества. Все казалось несметным, неуправляемым — толпы выходили на дорогу, образуя толчею, улицы были запружены, бампер утыкался в бампер, машины продвигались короткими рывками, затем наступал вдруг хаос движения, словно все очертя голову устремлялись вперед, чтобы вновь застрять в следующей пробке. Это была все та же страна: люди казались теми же, но их число потрясало — гораздо больше людей, чем Айван когда-либо видел в одном месте. И все вместе, — толпа как единое целое казалась стиснутой, нервной, — приводилось в движение одной-единственной непредсказуемой волей. В этом городе встречались и животные, но они разительно отличались от своих деревенских собратьев: нервные, мрачные, костлявые городские звери. Он видел свиней, что-то выискивающих в сточных канавах, коз, важно семенящих через дорогу, своры бродячих собак, невероятно тощих и выглядящих как хищники. Воровато крадучись, они бегали среди уличного мусора и казались трусливыми и опасными одновременно, с ввалившимися боками и виновато поджатыми хвостами, которые словно вспоминали последний пинок в предчувствии нового. Тем не менее собаки скалились, рычали и набрасывались друг на друга, на свиней и стервятников, которые тоже дрались с ними за пищевые отходы. — Видишь наяманов тех! Смотри, какие гордые! — внезапно воскликнула толстуха. Она указала на медленно приближавшихся велосипедистов. Группа состояла человек из сорока, во главе ее ехал старый седой патриарх в одних шортах, его волосы-рафии, развевающиеся вокруг головы, напоминали облако белых змеевидных локонов. Черное лицо с глубокими впадинами глаз, мерцавшими из-под нависших бровей, было обрамлено удивительно белой густой бородой. Иссохшее тело казалось непропорционально маленьким и тонким по сравнению с львиной головой. Позади него двое велосипедистов, столь же впечатляюще брадатых и дредлатых, развернули красно-зелено-золотое знамя с черными буквами INRI и еще одной надписью мелкими буквами, которую Айван не разобрал. За знаменем, в четком строевом порядке, с обрамлявшими их лица дредами и гордым презрением к окружающему, шел бэнд, скандировавший в унисон псалом: Дальнейшего Айван не расслышал, поскольку велосипедисты скрылись из поля его зрения и слышимости так же внезапно, как и появились. Это было так неожиданно и впечатляюще, что на лице Айвана мгновенно отразилось удивление. Мужчина по соседству засмеялся, словно реакция Айвана относилась лично к нему, и громко объяснил ему: — Это гвардейцы Государя Императора — Воины Наябинги, Мужи Дредлатые, Рас Тафари — по-разному их называют. Так вот на кого похожи растаманы! До Айвана уже доходили неясные и противоречивые слухи о новой секте, объявившейся в трущобах Западного Кингстона. Несколько человек в его районе — хотя никто их всерьез не воспринимал — говорили всем, что они «стали Раста». Айван не был готов к восприятию этой горделивой осанки, неумолимой суровости и явного драматизма их поведения. Неудивительно, что растаманов называют «жутью», подумал он. Бвай, в этом городе сам черт ногу сломит. — Чо, грязные бандиты эти, — фыркнула толстуха, отнюдь не впечатленная. Она издала презрительный смешок и добавила: — Им бы не мешало на работу устроиться. И волосья свои состричь. Такая голова, если загорится, весь город огнем охватит. Смех, последовавший за словами толстухи, смутил Айвана и показался ему неуважительным. Было что-то очень странное в группе, которая им только что встретилась, но вместе с тем и что-то гордое и несгибаемое, как у людей из рассказов Маас Натти, его любимых черных воителей. К тому же в них было что-то религиозное, а в его деревне над религией смеяться не принято. Ну-ну, подумал он, окажись эта толстуха с ними лицом к лицу, она бы по-другому заговорила. Женщина улыбалась, довольная своим остроумием. Айван удостоил ее холодным взглядом. Автобус находился уже в центре города и двигался очень медленно. Пассажиры ерзали и потягивались, предвкушая завершение путешествия. Наконец автобус подъехал к остановке в самом начале Кинг Стрит напротив рынка Коронации и остановился. Несмотря на все свое нетерпение, Айван вдруг понял, что ему вовсе не хочется вылезать из автобуса и оказаться в пыльном сердце города в состоянии полной неопределенности. Старый автобус стал вдруг его старым добрым приятелем, с которым было совсем неплохо. Айван уже начал узнавать голоса и особенности характеров пассажиров. Даже вздорная толстуха и сумасбродный Кули Ман показались ему теперь опорой, связью с прошлым, с которым так не хотелось расставаться. Пока он ехал, он просто сидел и взирал с недоступной высоты на хаотически кишащие улицы. А теперь, когда нужно было покидать автобус, идти в этот мир и становиться частью столпотворения, он почувствовал себя очень одиноко и тревожно. |
||
|