"Корни травы" - читать интересную книгу автора (Телвелл Майк)

КНИГА ПЕРВАЯ
Глава 1. Мальчик из деревни

«Йоо! Айван… Айванхо йоо!» Не отрываясь от работы на открытой кухне, мисс Аманда прислушалась к эху своего крика, которое сновало туда-сюда по холмам и ниспадало в долину, ослабевая по мере удаления. «Айванхо… хоо… хоо…»

Где бы мальчишка ни был, она была уверена, что он придет вовремя. Даже если он и не знал точно, когда будет готов ужин. Мисс Аманда была известна во всей округе своим звонким голосом, обладавшим главным качеством — дальностью. Такого крика сегодня уже не услышишь, молодежь даже учиться не хочет — слишком старо для них, слишком по-деревенски, как они считают. Но ей-то все равно, она-то все помнит. Как во время страды, когда она ходила с отцом и братьями на свой крохотный клочок земли, который кормил семейство, холмы звенели от звуков мачете и тяжелых ритмов. А пение? Бог мой, что за пение, дикие, потрясающей красоты мелодии и ровный ритм песен, поддерживающий темп работы. А сами холмы — какие они были в те дни! Она улыбнулась своим воспоминаниям. Холмы кишели, словно разворошенный муравейник, целые семьи работали бок о бок, добывая плоды земли из своих наделов на холмах. В те дни можно было взобраться на гору Джанкро и вызвать кого-нибудь с Голубого Залива. Достаточно было просто запеть: «Папа Утти — уу ее». И на соседнем холме селянин, гордясь своим голосом, обязательно подхватит зачин, и ты услышишь, как он усиливается, пронзает тихие горы, набирая все новую и новую силу, отражаясь от холмов, словно от гигантской звуковой системы, и проходя немыслимые расстояния. И уже через несколько минут точно так же приходит ответ: «Утти нету там уу» или «Утти слушает уу».

Но сейчас мисс Аманда слушала, как эхо ее крика замирает в тишине и продолжала чистить клубни ямса и бананы для своей «голландки» — большого железного котла, висевшего над огнем, который она разводила на высокой платформе из глины и камней. Где же мальчишка? Она смела очистки в кучу, оставив их на корм козам, и повернулась к входу, чтобы еще раз внимательно осмотреть долину.

Аманда Мартин, известная всей округе как «мисс Аманда», была немолодой черной женщиной. Стены ее кухни, представлявшей собой пристроенный к дому сарай, были сделаны из бамбуковых палок, скрепленных глиной. Крыша была соломенной; выметенный земляной пол был твердый как камень — утоптан босыми ногами нескольких поколений. Дым от бесчисленных костров до черноты закоптил стропильные балки, с которых свисали куски мяса и загогулины свиных и бычьих хвостов, соленых, перченых и вяленых. На столе, где она чистила и мыла еду, возвышался глиняный чан ябба; под столом стояла ступа из твердого дерева с искусной резьбой — выдолбленная деревянная чаша с тяжелым пестом. Питьевая вода хранилась в большом пузатом глиняном кувшине с длинным носиком, как у чайника, вылепленном по старинному образцу, который обладал особым свойством сохранять воду свежей и прохладной.

Мисс Аманда смотрела вниз, в долину, которая была ее домом, а до нее — домом ее отца, с тех самых пор, как они оставили раскаленные равнины, сахарные плантации, а вместе с ними — тяжкие воспоминания рабства, и стали осваиваться здесь, начиная свободную жизнь на разбросанных высоких холмах, поросших деревьями.

Солнце опускалось за гору Джанкро, и пурпурно-синие тени медленно ползли по долине. Из гущи девственных лесов — гордо возвышающихся деревьев — с самой вершины горы раздался одинокий крик голубки, он звучал чисто и трепетно в неподвижном вечернем воздухе — одинокая нота совершенства и непередаваемой грусти. Бедное создание, подумала мисс Аманда, наверное, как и я, зовет своего потерявшегося дитятю.

Каждый вечер, доносясь с гор в одно и то же время, незадолго до того, как внезапная тропическая ночь накрывала лес, крик голубки отмечал для нее наступление сумерек. Люди говорили, что птица эта — призрак, даппи, ночной певец и передатчик посланий. С верхней ветки самого высокого дерева она каждый вечер сообщает всем, кто занят дурными делами, о приближении хозяина. Крик повторился: ко, коо, коооее. Он пронзил тишину сумерек, переливающихся тенями, и достиг сердца мисс Аманды, заставив ее вздрогнуть от древней грусти из забытых земель предков.

Ее глаза, по-прежнему ясные и зоркие, напряженно вглядывались в долину, которая в вечернем полумраке отливала синевой там, где виднелись следы густой роскошной растительности. Чужестранец не увидел бы здесь ничего, кроме неразличимых зарослей буйных тропических джунглей. Но для мисс Аманды все было по-другому — тут был дом и история, ее община и поле деятельности людей, их пот, труд и радость. Над долиной возвышались не просто джунгли, а деревья, которые давали людям тень и строительный материал. Мангровое дерево, кедр, красное дерево, фустик, жимолость, изредка зелено-голубая поросль бамбука. Также и плодовые деревья с обильной листвой и притаившимися в ней плодами — «звездные яблоки» с пурпурными листьями, царственные хлебные деревья, манго, груши, аки, джекфрукт — каждое со своими неповторимыми очертаниями на фоне лилового вечернего неба. Тут и там развесистые кроны кокосовых деревьев рискованно раскачивались на невероятно тонких солнцелюбивых стволах.

Под этими гигантами она различала кустарники, деревья коки, яблони, заросли кофе, подорожника, банановые деревья, лозы ямса, выстреливающие свои побеги — свои лесенки к солнцу. Землю покрывал сухой настил из листьев кокоямса в виде сердца, листьев бадое, дашин, ямпи вместе с зарослями щавеля, красных бобов и ганго. Временами из лиственной гущи проглядывала жестяная крыша, а если ее даже не было видно, как кухню мисс Аманды, то, значит, просто из листвы поднимался дымок, и тогда становилось ясно, что там живут люди.

Тропинки и дорожки плели свою замысловатую сеть, объединяя дома и фермы в единое сообщество. Этот лес, эти хаотические джунгли, был дан человеку как завет и взывал к его трудолюбию и упорству. В лесу вряд ли можно было найти деревья, которые не вносили бы свой вклад в нужды маленькой общины, поддерживающей с землей особые отношения, что были выработаны много столетий назад в далекой, почти забытой стране — Джамайке. Оплодотворенные лучами щедрого солнца, омытые мощными ливнями, горные долины, казалось, стояли под паром и ждали поселенцев — народов ашанти и йоруба, акан и мандинго, волоф, ибо и банту — которые наконец распрощались с рабством, отвоевав себе эти сказочные земли, чтобы образовать здесь новое многонациональное сообщество. Большинство из них было из Африки — и впервые в ее истории разрозненные племена увидели друг друга в лицо. Они были разного роста и оттенков кожи. Они пришли со своими древними орудиями, они стали разводить коров, свиней, ослов, коз, собак, домашнюю птицу и выращивать плоды, к которым они привыкли. Они привнесли сюда свое чувство жизни и общины, свои песни, легенды и танцы, свою чувственность, жизнелюбие и уважение к возрасту и добропорядочности. И здесь, на крутых спусках долин, они расположились, и выращивали себе пропитание, и процветали.

Они были почти самодостаточны. Лишь очень немногие вещи, которые не могла им дать земля — орудия труда из железа и стекла, одежду, керосин для ламп, — они покупали за деньги, вырученные на рынке в ближайшем городке. Это была новая жизнь в новой стране, но в своих глубинных ритмах, своим духом она была не такая уж и новая. Это была та же Африка, но в новой стране.

Глядя поверх долины, мисс Аманда устремила взгляд к тому месту на горном гребне, где деревья образовывали проплешину. Там обычно и появлялся ее внук, когда возвращался домой. Где он сейчас, этот мальчишка? Казалось, еще вчера он был ребенком. К ужину ей никогда не приходилось звать его дважды, эхо еще раздавалось в долине, а он уже тут как тут, глаза и лицо сверкают, задыхается и сам на себя покрикивает, а рядом бежит дворняжка Даг, маленькая, с большими ушами.

«Готов ужин, Ба? Есть хочу». Его ясные детские глаза шарили по кухне, он едва сдерживался от нетерпения поскорее поесть и рассказать Ба о своих послеобеденных приключениях. Благословенный был ребенок! Такой послушный, такой милый. Она помогала ему мыть руки и лицо в эмалированном ведре, произносила слова молитвы и усаживала за стол.

«Бвай, ты уже человек, да. Я же воспитываю тебя как человека, а не как зверя о двух ногах». Он смеялся при мысли о мальчике, который растет, словно козел или осел, сорвавшийся с привязи, «зверь о двух ногах», — так что хозяину никак его не поймать.

Но теперь она уже не была уверена в том, что может им командовать. Дитятя вырос, казалось, в одно мгновение, нахватался каких-то подозрительных понятий, не уважает старших и авторитеты, выказывает открытое презрение к поступкам и ценностям взрослых. Сейчас уже ночь, как быстро она спустилась, но где он и что с ним? Ужин уже готов, а его нет. Ее раздражение росло, словно она пыталась скрыть проблески беспокойства, которое закрадывалось в ее сознание. Что если он упал с дерева? И лежит где-нибудь с переломанной спиной? Он любил реку и проводил там долгие часы, плавал и нырял со скал с волнообразной грацией водяной змеи. А вдруг с ним что-нибудь случилось? Сезон дождей только что миновал, река полноводная, глубокая и очень сейчас опасная.

«Делать нечего, — сказала она себе, — как постелишь — так тебе и спать».

Кухня полнилась мерцанием рыжего огня очага; на бамбуковой ограде танцевали призрачные тени. Мисс Аманда сняла кастрюли с огня, взяла мачете и, сунув его в горящие угли, отодвинула хлебный плод, который начал уже подгорать. Она оставила его рядом с углями, чтобы не остыл.

Что-то с мальчиком случилось, это ей не нравилось. Не так давно она стирала одежду на реке, а он играл и боролся в воде с друзьями. Она не обращала на них внимания, пока не услышала, как изменились их голоса, и взглянула: Айван ухватил одного мальчика за шею и то и дело окунал его с головой в воду. Выныривая, мальчик кричал: «Чо, не делай так, Риган! Не делай так, ман!»

Она немедленно вмешалась и подозвала к себе жертву:

—Как тебя зовут, бвай?

—Дадус меня зовут, мэм.

—Откуда ты, сынок?

—С Голубого Залива, мэм.

Мальчик был того же возраста, что и Айван, и казался обученным манерам. Он сказал, что пришел из соседнего городка за пять миль отсюда.

—Кто твой отец, сынок?

—Маас Барт, мэм. Маас Барт Томас.

—Тот, у которого лодка и который продает рыбу на рынке в Голубом Заливе?

—Да, мэм.

—Я знаю его. Ты из хороших людей, сынок. Но скажи мне вот что — как вы там называете Айвана?

—Риган, мэм. Я слышал, что дети зовут его так.

—Вот что, — сказала она строго. — Его имя Айван. Я не желаю слышать, чтобы его звали как-то по-другому. Все вы, маленькие бваи, слишком много о себе думаете.

Мисс Аманда не знала, смеяться ей или плакать. Что-то такое в Айване и впрямь соответствовало имени Риган. Он кипел жизнью и энергией, фонтанировал вопросами. Не было такой вещи, которая бы его не интересовала и которой, как ему казалось, он не сумел бы смастерить. Несмотря на свой невысокий рост, в играх своих друзей он верховодил. Быть может, даже слишком, наперекор собственному благу. Он первым из них переплыл реку, первым прыгнул с высокого моста там, где дорога пересекает русло реки. Боже, страху-то сколько было! Как она напугалась, когда увидела, что дети с плачем и воплями бегут по берегу туда, где она с другими женщинами стирала одежду. Она подумала, что за детьми гонится какой-то зверь. Невозможно было понять, что они говорят, все кричали, словно сумасшедшие, но паника ощутилась сразу же, и только одно слово было на слуху:

—Айван, Айван!

—Погодите, что там случилось с дитятей?

—Айван погиб.

—Мисс Аманда, Айван утонул!

Когда она поняла наконец, о чем они говорят — ее внук прыгнул с моста в бурный поток реки и не выплыл, — у нее достало времени почувствовать, как перевернулся ее желудок и как острая боль, словно ножевая рана, пронзила ей грудь, выпустив из легких и воздух, и силу. Она закачалась и свалилась бы на землю, если бы не помогли подруги; она открыла рот, чтобы исторгнуть из груди ужасный стон, которым обычно встречают смерть, как вдруг услышала:

— Смотрите он где!

Она справилась со своей мукой, закрыла рот, заморгала, чтобы изгнать застилавший глаза красный туман, и увидела, что он идет по речному берегу, одинокое, костлявое, перепачканное-перемазанное дитя человеческое. Прихрамывая, он брел в их сторону с болью и неохотой, всем своим обликом напоминая упавшего в воду мангуста.

Она тут же забыла свою ярость, подхватила подол длинного платья и, как безумная, ринулась к крохотной фигурке. В глазах Айвана горели мрачное предчувствие и торжество экспериментатора, которое выплеснулось только тогда, когда она схватила его и с силой прижала к груди.

—Айван, Айван, что же мне с тобой делать?

—У меня получилось! Я сказал, что смогу! Сказал и сделал. — Глаза круглые и серьезные, кивает головой в знак победы.

—Бвай, ты смерти моей хочешь?

Она велела подать ей свою бамбуковую палку и, ухватив внука за воротник, повела его по берегу посмотреть, что произошло. Странная была процессия. Мисс Аманда тащит негодника за воротник, их сопровождают женщины и дети, очень серьезные и притихшие под проклятиями своих матерей и при виде зловещего прута, которым помахивала мисс Аманда.

—Как это дети грубеют так?

—Ну, если бы мой такое натворил, я била бы его до тех пор, пока дух этот не вышибла.

—С мальчиком-то все в порядке или нет? Боюсь, его сглазили.

Эти слова, сказанные с неким скрытым намерением, не прошли мимо чуткого слуха мисс Аманды, всегда настроенного так, чтобы не пропустить даже малейшего неуважительного упоминания о самой себе или своей семье. Потрясенная случившимся, она не сумела ответить достойно, но на будущее отметила обидчицу. Предположение, что злые духи сыграли с ее внуком недобрую шутку, было слишком серьезным для того, чтобы оставить его без внимания.

Вскоре маленькая процессия подошла к мосту через реку. Он находился на высоте тридцати футов над бегущими темно-зелеными водами, где река, прежде чем попасть в море, изо всех сил закручивала водовороты. В этом самом бурном и глубоком месте если верить легенде, как раз и собирались таинственные и сверхъестественные силы.

—Вот здесь, здесь, — кричали дети, указывая на середину моста. — Туда он залез и прыгнул вниз. — В их голосах мешались деланая укоризна с плохо скрываемым восхищением.

Внутренним зрением мисс Аманда увидела стоящую на перилах моста маленькую фигурку, одинокую и решительную. Удерживая внука за воротник и оценивая взглядом расстояние от моста до воды, она почувствовала вдруг, что ее гнев переходит во что-то другое. А что, если мальчик и впрямь сумасшедший? Определенно, ни у одного ребенка, если за ним никто не гонится и он не впал в панику, не хватит решимости и отваги на то, чтобы вот так сигануть в воздух, а потом в быстрые воды реки.

—Боже мой! — Это была та самая женщина, что говорила о возможном сглазе, но теперь в ее голосе не было злонамеренности, только тихое вопрошание. — Какое же сердце у дитяти такого?

—Говорят, тот, кому быть повешенным, никогда не утонет.

И Айван, немного устрашенный пережитым опытом и тем впечатлением, которое он произвел на почтенное собрание, вспомнил, как он задерживал дыхание, когда стремительные воды сомкнулись над его головой, как глубоко под водой почувствовал, что течение сносит его с такой силой, с какой он никогда прежде не сталкивался, как вынырнул у песчаной отмели в сотне ярдов от моста. Все дело в гордости: мисс Аман-да видела, как его гордость безуспешно прячется за показное раскаяние, и приняла наконец решение. Ведомая страхом и яростью, она била его так, как и в мыслях не думала никого бить, тем более своего внука, но, после того как ее рука почти безвольно, медленно опустилась, словно признав тщету дальнейших побоев, она поняла, что он ничему не научился.

Да, дух его очень сильный, подумала она, сидит там внутри него, огнь мерцающий, сильный-сильный дух. Но ребенок он не плохой, совсем нет, знаете. Он из породы тех людей, которые думают, что способны одним ударом сокрушить мир и плюнуть ему в лицо. Жизнь его еще научит. Она почувствовала себя как матушка-свинья, которая, когда сын спросил ее: «Почему у тебя, мама, такой большой рот?» — улыбнулась и сказала: «О, сынок, ты у нас такой еще молодой, но…»

Глубоко погрузившись в свои мысли, она встала, почти машинально взяла мачете и собрала угольки. Занявшееся пламя отбросило красноватые отблески на морщинистое черное лицо. «Аайии, дитятя, жизнь тебя еще научит».

Внук нередко бывал смешным. Откуда же они выкопали для Айвана это имя — Риган? Знают ли они толком, что оно значит? Это слово уже не услышишь на каждом углу, разве что старики его помнят. Яростный, сильный, но глупый, самоуверенный, неспособный вовремя остановиться. Гм-м, возможно, дети говорят правду, в мальчике есть что-то рриган. Отец мой любил это слово. Мальчишка — каждой бочке затычка и едва научился ходить, как тут же принялся задирать всех животных. Созрел не по годам, дитя еще, а уже сам забирался к матери за спину, карабкался по ней, колотил и сучил ручонками, а ей, конечно, надоедали эти глупости, и она спускала его вниз. Но вскоре он опять на ней или прыгает на кого-нибудь из своих друзей, как чокнутый, голова сама не своя. И Маас! Джо, отец ее, упокой Господи его дух, трясся от смеха до колик и приговаривал: — Смотри, какой бычок, какой сорви-голова (или ишак, или кролик), смотри, какой рриган. — Звереныш еще, — говорила его мать высокомерно, — но, когда вырастет, ты о нем услышишь.

Мисс Аманда улыбнулась воспоминанию. Так как мальчишки прозвали Айвана? Риган? Ладно, кто бы он ни был, его дедушка умер бы со смеху. Но мальчик растет. Надеюсь, что он никогда не доведет до беды девчонку, такую же, как он, малышку. Если узнаю о чем-нибудь таком, задам ему такого перца, что он опрудится у меня, как крыса о двух ногах. Она усмехнулась собственной грубости, потому что была во всем женщиной умеренной и воздержанной. Затем встала и пошла в дом за лампой.

Айван задержался, но не нарочно. Во-первых, он не любил сердить и расстраивать мисс Аман-ду. Во-вторых — и это была самая веская причина — темнота в долине его действительно пугала, особенно перед восходом луны. Самые разные духи бродили во тьме, и встреча с одним из них, а то и с двумя могла быть ужасной. Даппи, духи мертвых людей, покинувшие тела, могли входить в любые оболочки, становиться черным псом, ночной совой, принимать человеческий, страшно изуродованный облик. Но их всегда можно было узнать по болезненному, тошнотворному запаху, предвещавшему их появление. Если они нападали на кого-то, их жертва навсегда оставалась калекой. Как Маас Зеекиль, которого семья нашла без сознания под красным деревом, — его лицо так и осталось кривым от удара даппи. С этого времени его речь стала невнятной, с ним стали случаться припадки, непредсказуемые и жестокие судороги, после которых он, лишенный сил, отлеживался. Сколько денег истратил на посещение знаменитых знахарей, и все без толку!

Айван крепче сжал в руках две большие морские кефали и связку плодов хлебного дерева, которые нес с собой, и пошел быстрее. Он преодолел уже второй перевал, и дальше на некоторое время тропинка становилась ровной. Все изменилось в наступившей темноте, все стало таинственным, все вызывало страх. Свежий горный ветерок овеял прохладой вспотевшее лицо мальчика, и дрожь пробежала по его спине. Для храбрости он запел — один из самых любимых мисс Амандой гимнов «санки»:

Красное дерево казалось гигантским, почти угрожающим, его крона была какой-то необычной — темной и подвижной. Айван напряг глаза, чтобы пронзить взглядом тьму. Его дыхание стало прерывистым, но он продолжал петь, пока песня не превратилась в набор беспомощных фраз, и наконец замолчал. Он сделал глубокий вдох. Воздух был чистый и сладкий, напоенный нежными ароматами тропической ночи. Когда нашли Маас Зеекиля, над ним, как говорили, подобно облаку, висел резкий запах перебродившего свиного пойла. Уставившись на дерево, Айван двигался вперед, с трудом сдерживая желание броситься во всю прыть на окостеневших от страха ногах.

«Давай, Иисус, сделай так, чтоб я быстро-быстро домой пришел, я никогда больше не буду так поздно». Он уже проходил мимо дерева, сильнейшим усилием воли подавляя нервное напряжение, пульсирующее в теле и доводящее его до состояния паники. Движение на дереве вроде бы усилилось. Казалось, дерево раскачивается, хотя никакого ветра не было. Но победа была на стороне Айвана. Он смело оставлял красное дерево позади и, как ему показалось, преодолел страх. Но он же должен петь, кричать, заявлять о своем присутствии, чтобы кто бы там ни был на дереве не подумал, будто бы он испугался. Жаль, нет с собой барабана или хотя бы жестяного ведерка. К нему пришла песня, и он прокричал: «Годы летят стрелою…», — но дальше ничего не получилось. Верхушки ветвей внезапно зашевелились, послышались звуки. Какая-то тень отделилась от дерева, издавая хриплое и нестройное квохтанье: семейка цесарок, этих вздорных и сварливых птиц, обосновалась там на ночлег.

Только увидев мерцание огня из кухни мисс Аманды, Айван полностью овладел собой. Взбежав на последний холм и перейдя на шаг, потому что тропинка здесь шла ступеньками, он сосредоточил взгляд на успокаивающих отблесках огня на кухне. Странно: уже после первых своих панических прыжков, он сообразил, кто это — так квохтать могли только цесарки, — но все равно не мог не бежать: раз уж плотину прорвало, ноги его больше не слушались. Удивительная вещь этот страх, Жуткая Жуть, как его называют. Как говорится: «Если Жуткая Жуть овладеет человеком, он и от ребенка побежит и корова его забодает».

«Если бы не цесарки, я был бы молодцом, — подумал Айван. — Бабушке нравится жаркое из цесарок. Когда-нибудь он удивит ее и испечет ей такое. Даю слово, — поклялся он себе, — что вы в последний раз меня испугали». Смешно сказать, но, когда он перестал бежать, он уже больше не боялся.

Сегодня был великий день. Отец Дадуса взял их обоих на свое каноэ вытаскивать рыболовные сети. Айван и раньше плавал и играл на берегу, но чтобы заплыть на лодке так далеко за рифы? Дадус — счастливчик, он каждый день это может. На обратном пути Маас Барт разрешил им поплавать в прозрачной воде между рифами. Как здорово! У отца Дадуса есть такая коробка со стеклянным дном, если опустить ее в море, видно все дно, усеянное кораллами самых разных форм и цветов. Это был новый мир чистейшего белого песка и причудливого вида созданий, голубых, красных, пурпурных. И тысячи рыб — в крапинку, в полоску, круглых, длинных, красных, синих и таких расцветок, которые на земле не встречаются. Их так много, что за один раз всех и не пересмотришь. Айван сгорал от нетерпения показать бабушке двух толстых желтохвостиков, подаренных ему Маас Бартом, и рассказать об удивительном новом мире, который он увидел. Сидя в лодке, поднимавшейся и падавшей на каждой новой волне, наблюдая за тем, как мастерски Маас Барт управляет лодкой, на дне которой бьется рыба и ползают омары, он твердо решил, что станет рыбаком. Маас Барт понимающе ему улыбнулся.

—Бвай, ты такого небось еще не видел, а? Айван только качал в восхищении головой.

—Красотища, — сказал Маас Барт, — какая красотища, ман.

Обоих мальчиков и мужчину объединило чувство восхищения перед прекрасным. В следующее мгновение высокая волна ударила в лодку и проволокла ее над скрытым в воде отрогом рифа. Айван вскрикнул от удивления, утирая с глаз соленые брызги. Маас Барт, удовлетворенно посмеиваясь, боролся с лодкой, направляя ее по волне.

—Тоже здорово, — протянул он, вытирая глаза.

Солнце было уже на полпути к горизонту, когда они вытащили лодку на теплый песок. Айван двигался как во сне; его лицо и глаза излучали чудо сегодняшнего дня. После неугомонного моря, земля под ногами казалась какой-то непривычной. Румяный полдень играл над маленькой бухтой, омывая лодки и блистающий океан теплым золотым сиянием. Айван опьянел от восхищения, чувствуя, как теплый слой песка облегает его лодыжки, а лучи горячего солнца покрывают плечи, и смотрел на геометрически правильные тени, отбрасываемые рыболовными сетями и вершами. Он наблюдал за тем, как Маас Барт сортирует красочных рыб странных форм, называя каждый вид, объясняя их ценность, повадки и способы приготовления. Как мало он еще знает; быть может, Маас Барт возьмет его с собой и научит морскому делу. Айван не отводил от происходящего глаз. Группы людей, рыбаки, женщины и дети бродили вокруг да около, поглядывая на улов. Они расхваливали Маас Барта и его удачу, громко восклицая при виде диковинных тварей, выловленных в море. Айвана в особый восторг привели две рыбы — странное создание, которое все называли "морская кошка ", с круглым телом, из которого торчало восемь длинных щупалец, и уродливая серая рыбина, вся в зловещих иглах, которые, когда она надувалась, внезапно выдвигались вперед, так что рыба становилась похожей на бычий пузырь в шипах.

Когда отец Дадуса закончил сортировать рыбу, у него получилось три кучи: большая рыба предназначалась для продажи на рынке, немного оставили себе на жареху, а всевозможную мелочь Дадус и Айван должны были раздать толпившейся вокруг детворе. Изо всех сил стараясь казаться безразличными, мальчики управлялись со стремительно исчезавшими рыбешками. Именно тогда Айван и дал себе слово, что станет рыбаком, хотя уже час спустя его слово было подвергнуто самому серьезному испытанию.

Нож рыбака сверкал на полуденном солнце — это Маас Барт чистил и потрошил две пухлых кефали. Он работал очень проворно, внутренности подбрасывал в воздух, где их тут же подхватывали кружащие возле него птицы.

—Айван, иди сюда. — сказал Маас Барт.

—Да, сэр?

Рыбак приблизился к нему.

—Ты, значит, внук мисс Аманды? Что же ты пугаешь ее до смерти? Я хочу, чтобы ты взял эти кефали и отнес бабушке. Скажи, Маас Барт дарит их из уважения.

—Спасибо, сэр, — Айван взял рыбу.

—А ты, Дадус, отнеси эти кильки в кафе. Скажи мисс Иде, что я зайду к ней позже.

Рыбак подхватил большую корзину и с кряхтением водрузил ее на голову, чтобы нести на рынок. Оба мальчика смотрели, как он бредет по берегу и как тяжелая корзина, не качаясь, возвышается над его прямой спиной и мощными черными плечами, поблескивающими на солнце, Клубы дыма из трубки волнами кружили вокруг его головы, над ним пищали и клекотали морские ястребы. Они описывали круги и снижались, но так и не набрались храбрости спуститься так низко, чтобы схватить рыбу.

—Хочешь сходить со мной, Айван? — спросил Дадус.

—Куда ты идешь?

—В кафе. Ты разве не слышал, что сказал папа?

Айван замешкался. Ему очень не хотелось обрывать магическое сияние этого полдня, но он знал, что не скоро доберется до дома, и ему не хотелось, чтобы на холмах его застала ночь.

—Спорим, ты еще не был в кафе? Пошли, ман, у мисс Иды есть музыкальный проигрыватель.

На сей раз что-то таинственное было в манерах Дадуса, какое-то чувство превосходства. Они шли по пляжу, сначала очень медленно, под рассказы Дадуса о том, кто такая мисс Ида, как она приехала сюда из города, чтобы открыть первое в округе кафе, такое место, куда люди ходят по вечерам пить ром и пиво и танцевать под калипсо и другую музыку, которую играет проигрыватель. Глаза Дадуса все сильнее разгорались на веснушчатом коричневом лице.

—Некоторые люди-христиане с Голубого Залива, почтмейстерша, жена учителя и другие не любят мисс Иду. — Его глаза стали еще больше, а голос — тише, но выразительнее. — Говорят, что она шик-леди. — Он уставился на Айвана, кивая в знак подтверждения своих слов.

—О, — протянул Айван и, поняв недостаточность своего ответа, добавил, — это здорово.

—Да, — сказал Дадус, — и отец то же самое говорит.

Они перешли на свой обычный темп — короткие перебежки, иногда пускались наперегонки, кричали, бросали камни в песчаные буруны и песок друг в друга. Но мысли Айвана обгоняли его. Пьют ром и танцуют под городскую музыку, да? Эта картина казалась заманчивой, таинственной и, конечно же, запретной. Мальчики обогнули мыс, и перед ними появилась небольшая бухта. Они принялись кричать на стаю стервятников, слетевшихся на дохлую рыбу, выброшенную на берег прибоем. «Джанкро, джан-кро!», — кричали они, и большущие канюки разлетались в разные стороны, шипя и отрыгивая падаль, а их лысые головки неуклюже тряслись, пока они поднимались в воздух на своих скрипучих крыльях ржаво-черного цвета. Мальчики, затаив дыхание, наблюдали за тем, как зловещие стервятники описывали большие грациозные круги, сверкая на солнце красными головками.

—Знаешь что? — сказал Дадус. — Я люблю мисс Иду. Когда я стану большим, буду просить ее.

—Чего просить? — не понял Айван.

—Чего просить? Чего просить? — в каждом повторении Дадус выказывал все больше презрения и недоверия. — Ты спрашиваешь — чего просить? Ее руки, конечно.

Получив урок, Айван промолчал. Вот, значит, о чем он думает? О женитьбе! Только вот кто, интересно, захочет такого в мужья — нос картошкой, лицо приплюснутое и все в веснушках, как голубиное яйцо? Ведет себя всегда невероятно обходительно, как будто у него самые приятные манеры, и все потому, что живет в Голубом Заливе. Говорит о том, чтобы жениться на шик-леди? В порыве злости Айван замедлил шаг и так наступил своему другу на ногу, что тот полетел вместе с ведром с рыбой, которая разлетелась по песку.

Пока они ее собирали и отмывали от песка, Айван спросил:

—А что значит шик-леди?

—Ну и ну! — Дадус, сморщил лицо в маску презрительного удивления. — Ты что, банго? Не знаешь, что такое шик-леди?

—А ты сам-то знаешь? — напал на него Айван.

Дадус покачал головой в высокомерном презрении, словно не мог поверить тому, что кто-то может быть таким отсталым и не знать, кто такая шик-леди, и, более того, обвинить а неосведомленности его, Дадуса. Он зашагал вперед так, будто даже не мог снизойти до обсуждения подобной дерзости.

—По-моему, ты ничего не ответил, — пробормотал Айван.

—У меня нет времени играть с ребенком, — Дадус бросил ответ через плечо, не меняя своей горделивой походки.

Для Айвана это было слишком. Назвав его сначала банго — тупой деревенщиной, — а затем ребенком, Дадус оскорбил и его ум, и возраст.

—Кого ты назвал ребенком?

Что-то в голосе Айвана подсказало Дадусу, что лучше бы ему направить разговор в менее рискованное русло.

—Только ребенок не знает, кто такая шик-леди — лучшая женщина в мире. Каждый мужчина любит такую женщину, но она любит далеко не каждого мужчину.

Дадус хотел добавить для выразительности: «Только ребенок не знает подобных вещей». Но, как говорится: "У труса звучат только кости ", и потому он ничего не сказал. Во всяком случае, хотя Айвана объяснение удовлетворило не вполне, он, по крайней мере, готов был простить Дадусу обиду. Они пошли дальше.

Но любопытство Айвана было разогрето. Позднее время перестало его беспокоить, как и снисходительное обращение Дадуса, Он уже представил себе и кафе, и загадочно манящую шик-леди, которая произвела столь разное впечатление, с одной стороны, на Дадуса, а с другой, на почтмейстершу.

Кафе мисс Иды под названием «Крутой наездник» было совсем не таким, как он представлял, но чего, собственно говоря, он ожидал? Объяснения Дадуса не отличались точностью. Кафе располагалось на пляже в тени кокосовых деревьев, стволы которых были побелены на восемь футов в высоту. Строение под тростниковой крышей оказалось довольно большим. Стены были разноцветные, и когда мальчики подошли, Айван разглядел роспись: женщины в длинных ярких платьях танцуют с мужчинами в рубашках, не менее ярких на белом фоне. Таких людей он никогда еще не видел: черные, но губы и щеки женщин кроваво-красные. Подойдя ближе, Айван увидел, что все они скалятся белозубыми улыбками, застыв в невообразимых позах, очень трудных, явно причиняющих боль, а то и вовсе невыполнимых.

—Ччччч! — воскликнул он, словно отгоняя от себя что-то, — их морочат даппи!

—Ты самый настоящий деревенский банго. Даппи выглядят совсем по-другому.

—А откуда ты знаешь, как выглядят даппи? Ты, что ли, видел хоть одного?

—Видел я их, видел, — пробормотал Дадус как можно увереннее.

—Кого ты видел? Врешь. Когда ты видел даппи?

Сушит рот, А Дадус врет, А умная мысля Приходит опосля.

Айван насмешливо напевал, смакуя свою маленькую победу, пока они приближались к входу. Он решил вести себя так, будто подобные кафе были для него обычным делом, и выдержал позу преувеличенного равнодушия, когда они вошли в прохладную темную комнату с гладким бетонным полом, окрашенным красной охрой. После теплого песка пол казался холодным и скользким; Айвану пришлось подавить свое желание с разгону проскользить по этой странной поверхности.

В кафе было проведено электричество, и с потолка свисали раскрашенные лампочки. По сторонам стояли столики со стульями из толстых деревянных бревен, распиленных таким образом, что получались спинка и сиденье. В помещении царил влажный запах, напомнивший Айвану о ромовой лавке. В дальнем углу несколько мужчин играли в шашки и пили ром.

—Что вы хотите, мальчики? Это ты, Дадус? — Голос донесся от фигуры, которая направлялась от стойки бара и вытирала руки о полотенце. — Что ты принес?

—Мой отец шлет вам эту рыбу, мисс Ида.

Дадус еще ничего не сказал, а Айван уже понял, что к ним подошла мисс Ида. Она была такой же женщиной, как бабушка и ее подруги, но этим их сходство ограничивалось. Айван не мог оторвать от нее глаз. Ее губы были красные, и, когда она улыбалась, что делала довольно часто, ее улыбка будто освещала все вокруг сполохами золота. Густые пряди черных волос ниспадали на ее обнаженные плечи. И что это были за плечи — широкие, гладкие, черные, — и под ними, четко очерченные под туго натянутой красной блузкой, скрывались два шара, боровшиеся с тканью и доводившие изящество ее тела до совершенства. Когда мисс Ида двигалась, ее бедра, с неким вызовом выступающие под туго затянутой талией, покачивались в царственном ритме, словно стремясь привлечь к себе всеобщее внимание. Неудивительно, что, когда эта женщина показалась из-за стойки бара, игра в шашки была на время прервана.

—Боже правый! — благоговейно вздохнул один из мужчин достаточно громко, чтобы его похвалу услышали. — Как она ходит, сэр? — Он медленно покачал головой не в силах сдержать восхищения.

—А почему он послал тебя? — спросила она Дадуса. — Сам, что ли, не мог занести? — Чуть запрокинув голову, она сопроводила свой вопрос низким музыкальным смехом.

—Он сказал, что зайдет к вам позже, мэм, — объяснил Дадус.

—А это кто? — мисс Ида кивнула в направлении Айвана. — Не припомню, чтобы мы встречались с этим маленьким мужчиной.

Айван не сводил с ее лица глаз. Он подумал, что вряд ли сумеет что-то сказать.

—Это мой друг, мэм, — начал было Дадус, но Айван прервал его.

—Меня зовут Айван, мэм. Но все называют Риган.

—Боже мой, — простонала мисс Ида, — сейчас умру от смеха. — Ее смех возник в глубине горла, легкий и громкий, и заполнил все углы комнаты.

—Бвай еще писать прямо не научился, — сказал один из мужчин, — а уже говорит, какой он Риган.

—Боже, я умру от смеха, — взмолилась мисс Ида. — Я не вынесу этого. Так как вас зовут, сэр?

—Меня зовут Риган, — сказал он твердо.

—Так значит… ты Риган? — В ее низком голосе появилась нотка заботливости; поддразнивая, она словно размышляла над услышанным.

—Гм-м, ладно, я тебе верю. Был бы ты, ха-ха-ха, чуть побольше, я бы проверила, каков ты Риган. Ха-ха-ха. Поживем — увидим, ладно? — И она снова растворилась в своем переливчатом смехе. Заходите оба. — Грациозно изогнув тело, она направилась назад к стеклянной кассе бара.

—Уж и не припомню, когда я в последний раз так смеялась. Добро пожаловать, Миста Риган, и ты тоже, Дадус. Я хочу вас чем-нибудь угостить, ладно? Заказывайте, — скомандовала она. — Чего желаете? Рыбу? Жареную свинину? Есть булла, кокосовые орехи, тото.

Произнося названия, она указывала их в меню: маленькая хрустящая рыбка, зажаренная целиком и обильно наперченая; кусок свинины, прокопченный на костре из свежесрубленных веток; сладкие пирожные булла и тото, кокосовые пирожные.

—Говори, чего ты хочешь, Риган?

Она все еще посмеивалась над его именем и избавила их от необходимости выбирать, положив в жестяную тарелку всего понемногу.

Мальчики сели за стол, мучительно пытаясь сделать выбор. Айван колебался между заманчивой рыбьей головой и не менее привлекательным куском пирожного. Если Дадус возьмет булла, тогда рыба будет его, а вот кусок пирожного…

—Постойте. Как же я могла забыть? — Голос мисс Иды из-за стойки бара ворвался в его размышления. — Такие шикарные мужчины разве могут обедать без музыки? — Она принялась что-то делать с маленьким ящиком за стойкой бара, притворяясь искренне огорченной, что сполна развлекло игроков в шашки. — Бог мой, как же я такое могла забыть? Миста Риган, только не подумайте ничего плохого, ладно? Старость — хуже, чем сглаз. Джентльмены, вот ваша музыка!

И кафе наполнилось музыкой. А для Айвана кафе наполнилось мисс Идой, вокруг которой извивались ритмы, пульсирующие, сводящие с ума, эротически настойчивые. Крупная статная женщина словно летала по кафе; ее пышные грудь и бедра приковали его внимание. Она словно преобразилась, как приятельницы мисс Аманды на собраниях Покомании, но мечтательное выражение ее лица, улыбка на накрашенных губах выражали отнюдь не духовность. Как и сладкая густая парфюмерия, распространяемая ею по всему бару. Чувства Айвана были затронуты в новом свете. Это была городская музыка, музыка кафе, музыка плотских наслаждений, и мисс Ида была ее воплощением. Она была прекрасной танцовщицей и без усилий двигалась вместе с мелодией, подражая своим телом смелым выпадам тромбона, но то и дело возвращаясь к тяжелой поступи барабанного ритма, который, казалось, направлял стремительные движения ее массивных притягательных бедер.

Вызывающе содрогаясь всем телом, мисс Ида закончила танец точь-в-точь с последним звуком песни. Кафе наполнилось тишиной, отдававшей эхом, словно здесь промчалась какая-то мощная стихия, смела все вокруг и исчезла.

— Как вижу, вам это понравилось, миста Риган?

Айван кивнул, не в силах что-либо сказать.

— Приходи, когда подрастешь, и мы посмотрим, как станцуешь ты. Уверена, что из тебя получится хороший танцор, ха-ха.

Он был уже возле дома и перебирался через низкую каменную стену, ограничивающую владения мисс Аманды, Теперь надо было идти по тропинке под гигантскими хлебными деревьями, посаженными его предками. В их густой тени скрывались заросли кофе и коки, посаженные его дедом. На пятачке перед домом увешанные плодами деревья были вечным вызовом растительного мира преходящим поколениям. Но Айван вряд ли замечал деревья, мимо которых так торопился. Принимая их присутствие и дары как должное, он быстро шел мимо, озабоченный тем, что бабушка в последнее время стала выражать свою тревогу столь болезненными методами.

Будь он постарше, знай он получше историю и обладай чувством иронии, он, возможно, подумал бы о том, что нигде еще земля не была столь гостеприимной и благожелательной к роду человеческому. Тогда он, вероятно, понял бы," что шагает по истории, что каждое дерево говорит о предвидении и предусмотрительности канувших в века предков, хотя в этом растительном изобилии есть и своеобразная насмешка. В те времена, когда сахар шел по цене золота и о преуспевающем европейце говорили: «Богат как плантатор в Вест-Индии», эти самые плантаторы, ради роста своих доходов, дали Королевскому флоту наказ отыскивать по всем закоулкам необъятной Империи новые виды растений, чтобы можно было самим кормить рабов и меньше зависеть от продовольственного импорта. Плантаторы отлично в этом преуспели, привив здесь культуры ямса, аки, дыни, различные виды гороха и бобов, завезенные из Африки; манго — из Индии; хлебное дерево, яблони и кокосовые пальмы — из отдаленных окраин Тихого океана, и в конце концов собрав на этой земле почти все ее богатства, но тем самым помогли положить конец рабству. Обеспеченные семенами и саженцами африканцы просто бросали плантации и организовывали для себя свободные общины на холмах.

Но молодой и необразованный Айван шел, ни о чем подобном не задумываясь. Сладкие ритмы барабана и дурманящие мелодии проносились в его голове. Он станет певцом, сочинителем музыки, танцором. Город, где жила эта музыка, был таинственно-интригующим миром. Он не знал, как эти ритмы появились, когда и откуда. Они просто позвали его. Между тем сейчас он лицом к лицу встретится с мисс Амандой. Он про все ей расскажет — про все, кроме кафе.

Но на кухне было пусто, очаг едва теплился багровыми угольками. Жестяное блюдо накрыто крышкой и стояло рядом с углями, что было дурным знаком. Значит, бабушка поела и ушла, оставив ему ужин, чтобы он не остывал. Айван развесил рыбу так, чтобы ночью ее охлаждал ветерок с гор, взял свои хлебные плоды и приблизился к домику. В окне горел свет. Он поднялся на крыльцо, осторожно приоткрыл дверь и застыл, вглядываясь перед собой. Комната была освещена лампой. Мисс Аманда сидела за столом, устремив строгий взгляд в открытую Библию, которую держала перед собой. Глаза на ее морщинистом черном лице ничего не выражали; только плотно стиснутые губы и мерно покачивающееся тело выдавали ее гнев.

С потухшей трубкой во рту, следя глазами за строчкой, она, казалась, не замечала его присутствия. Воцарилась тишина; дух Айвана дрогнул. Он ожидал брани, крика, даже побоев, но только не этого.

—Держись дальше от двери дома соседа твоего, ибо он может устать от тебя. — Ее голос был холодным и режущим, как скрежет гроба о край могилы. Она не подавала знака, что видит его. Какое-то мгновение Айван даже не соображал, что это она говорит, не мог понять, что мрачные звуки исходят от ее мерцающей тени, которая очерчивала на стене контуры бабушки, напоминая какого-то воспарившего духа. — И вы, дети мои, послушны будьте им, кто есть ваши родители в Боге, ибо дни их могут быть долгими… — Она продолжала мерно раскачиваться, и ее огромная тень подчинялась тому же ритму.

Айван стоял в замешательстве, он чувствовал себя виноватым и опустошенным. Механически раскачивающаяся бабушка казалась ему незнакомцем, ее лицо под чепцом, который она обычно надевала перед сном, напоминало непроницаемую маску. Айван робко вошел в комнату.

—Твой ужин на кухне. Принеси его сюда. Только вымой сначала руки и ноги.

Когда Айван вернулся, у бабушки был обычный вид. Ее глаза следили за ним, пока он потихоньку входил, словно делал пробные шаги. Опустошенный и разбитый, Айван сел за стол и приступил к еде, стараясь не привлекать к себе внимания.

Бабушка заговорила своим обычным голосом — низким, тихим и располагающим к беседе.

—Где ты так долго пропадал, Айван?

Он рассказал о море, умолчав о посещении мисс Иды.

—Вот как! И ты один взобрался на гору?

—Да…

—Один?… Молодцом! Гм-м — и что же ты видел?

Вопрос застиг Айвана врасплох.

—Ничего не видел, мэм.

—Ничего не видел? Ничего не видел? Выше голову. И будь осторожен, иначе то, что ты увидишь, ослепит тебя.

Еда застряла у него в горле, словно кляп, все попытки проглотить ее были безуспешны.

—Ты ешь или нет? Ты даже не ешь! То, что ты ищешь, скоро само тебя отыщет. Кажется, ты совсем не проголодался? Где-то поел, да?

—Нет, мэм… — Айван уставился в тарелку.

—Выше голову, бвай! Гуляешь допоздна! Любишь ночь — ночью с тобой может случиться что угодно! Ты слышишь? Запомни мои слова — ночью с тобой может случиться что угодно.

—Да, мэм…

—Хватит сидеть и баловаться с едой. Иди спать — и не забудь помолиться.

Айван встал из-за стола, пробормотал: «Спокойной ночи» и отправился в свой угол, где на низкой деревянной подставке лежал его соломенный тюфяк. Он быстро разделся и облачился в «пижаму» — мешок из-под муки с тремя дырами, возникшими в результате бесчисленных стирок — на большом камне на берегу реки вместо стиральной доски. Мисс Аманда сидела и наблюдала за тем, как он отводит от нее взгляд, словно пес на цепи. Пожалуй, так и следует его воспитывать: выводить из равновесия. Побои только обижают мальчишку и делают враждебным, а вот сдержанная холодность, кажется, его проучила.

Она неподвижно сидела на стуле, сосредоточив взгляд на этой маленькой фигурке, пока Айван быстро и бесшумно готовился ко сну. Звуки ночи — шорох ящериц, ворчание древесных жаб, высокие ноты хора насекомых — беспрепятственно проникали в комнату. Рассматривая его стройное тело — под желтым светом лампы светлое и бархатно-черное в тени, — мисс Аман-да почувствовала, как ее сердце пронзает боль за его сильную, но уязвимую красоту, красоту отрочества. Он был последним из ее близких. Его мать, последний ее ребенок, оставшийся в живых, жила где-то в городе. Единственным доказательством ее существования, не считая Айвана, было несколько писем и редкие денежные переводы. Город, этот далекий и неизвестный мир, отнял у нее четырех сыновей, изрыгнув их в еще более далекие и чуждые миры. Старший, Рафаэль, утонул, когда плыл на пароходе в Англию воевать с немцами. Айзек уехал на Кубу рубить сахарный тростник лет пятьдесят тому назад и с тех пор — ни слуху ни духу. Она знала, что он мертв, упокой Господь его душу. Как-то ночью она проснулась в жаркой тьме холодная от пота, все ее тело набрякло тупой тяжестью. Она почувствовала, что дух Айзека покидает ее. Он тоже отошел, второй сын. Она знала, чувствовала своей кровью и духом, когда уходили жизни, произведенные ею на свет. Она повернулась к стене и стала стонать про себя скорбные песни смерти. Последнее, что ей было известно о Джеймсе, — он сидит в тюрьме. Пожизненное заключение за убийство полубелой суки, на которой он женился. А младшего сына она похоронила сама. Его растерзанное тело привезли домой в горы после того, как его забодали и растоптали быки там, куда он устроился работать гуртовщиком. Единственным утешением было то, что его похоронили как подобает: там, за каменной стеной, ему отвели участок под гигантским хлебным деревом, где лежали тела ее родителей и дедов. Остался один Айван, еще двенадцати лет нет, а уже выказывает семейные черты — неугомонность и страсть к скитаниям. Прости Господи, лучше уж похоронить его рядом с дедами, чем при жизни видеть, как он познает все страхи и ужасы мира. Она поднялась, вздохнула и потушила лампу. И была поражена, увидев, как вместо привычной и уютной темноты комнату наполнил бледный призрачный свет полной лупы.

Сон не шел к Айвану. Он лежал и прислушивался к дыханию бабушки. Сквозь закрытые веки он почувствовал, как погасла лампа. Поверх монотонного гудения насекомых и шороха ящериц он услышал охотничий зов патту, как говорят, птицы дурных предзнаменований. Но он не обращал на ночные звуки никакого внимания. В его ушах звучали эротические ритмы из кафе, и мелодия гипнотически повторялась в его голове. Он даже не чувствовал едкого запаха корней кхас-кхас, которые мисс Аманда когда-то положила в его матрас. В ноздрях стоял тяжелый возбуждающий запах парфюмерии мисс Иды, которая двигалась в такт музыки чувственно и легко, словно легкое каноэ на волнах. В эту ночь в маленьком домишке долго не могли заснуть. Мисс Аманду обуяло безотчетное горе; и хотя она еще не знала, что с Айваном, как и с остальными ее детьми, уже случилось то, чего она больше всего боялась, дух ее был нелегок.

На следующее утро Айван поднялся раньше бабушки. Он тихо оделся, вышел из дома и оказался в окружении ослепительного тропического утра. Трава под его ногами была прохладной и влажной от росы. Светлая дымка, которая скоро рассеется под солнцем, покрывала горы серебряной пеленой. Там, за долиной, в тумане искрилось море. Вокруг дома крохотные разноцветные птички перепархивали с ветки на ветку и щебетали. Айван побежал на кухню, схватил ведро с пшеном и принялся кормить кур, которые выбежали из кустов, — маленькие, крепкие птицы с ярким переливчатым оперением, которые произошли от скрещивания испанских бойцовых птиц с лысоголовой африканской породой, происхождение которой теряется в губине веков. Потом взял мачете и нарезал охапку травы и кустов сатуреи для коз, которых бабушка держала ради мяса и молока. Заглянул в оловянные корыта с водой. Ее оказалось достаточно на весь день. Потом взял корыто с пойлом — сваренные банановые и ямсовые очистки и прочие кухонные отбросы — и отнес под небольшой навес, где на привязи сидела жирная свиноматка с огромным пузом. К тому времени, когда Айван вернулся, все еще посмеиваясь над тем, как свинья хрюкала над похлебкой и пускала слюни, бабушка была уже на ногах. Она стояла в дверях кухни, с улыбкой наблюдая за тем, как внук взбирается по тропинке.

—Айван, что мне с тобой делать?

—Что, мэм? — Он остановился, сконфуженный, напряженно пытаясь понять, какое преступление он совершил на этот раз. — Я покормил свинью…

—Знаю, — сказала она. — А что ты забыл?

—Ничего. Ничего не забыл, мэм. И кур покормил, и коз тоже.

—Какой ты сегодня шустрый! Придется тебя чем-нибудь отблагодарить. — Она рассмеялась про себя. — Осталось только принести корыто назад. — Она обняла его и погладила по голове. — Давай побыстрее. Когда придешь, тебя ждет отменный завтрак.

Они поели на кухне, Айван сидел на краю деревянной ступы и барабанил по ней пятками. Мисс Аманда поставила перед внуком кружку горячего шоколада, богато сдобренного козьим молоком и маслом неочищенных шоколадных бобов с собственных деревьев. Положила в оловянную тарелку жареный ямс, плоды хлебного дерева, а сверху — большой кусок рыбы, поджаренной на кокосовом масле.

— Ешь хорошенько, — сказала она, — сегодня идем на землю.

Айван любил ходить с ней на маленький участок земли, где они выращивали овощи. Он уже научился работать мачете и мотыгой и знал, как ухаживать за разными растениями. Пока они ели, солнце взошло над горами и воздух прогрелся. Айван взахлеб рассказывал о море, о том, каких он видел диковинных рыб, о расцветке и форме кораллов. Пока мисс Аманда ела и наблюдала, как на его лице играют бурные эмоции, она чувствовала в душе покой. Она забыла, что перед ней маленький мальчишка, совсем еще ребенок. Этот останется с ней и будет ее утешением.

—Со свиньей все в порядке? — спросила она.

—Да, бабушка. Наверное, она скоро опоросится.

—Бвай, откуда ты знаешь?

—То есть как, бабушка? Мне ли не знать, когда ей придет время?

—Ты прав. Смышленый мальчик. Если будешь хорошо вести себя, я дам тебе одного поросенка.

—У меня будет свой поросенок? — Айван вскочил со ступы и подбежал к ней с сияющими глазами.

—Да, ты ведь подрастаешь. Сам будешь ухаживать за собственным животным. И еще дам одного козленка. Ты не так уж мал, вполне можешь начать. Что? Бвай, ты ведь этого хотел? — Айван легко преодолел не совсем искреннюю ее попытку уклониться от его поцелуя.

Пожилая женщина завернула еду в широкий кокосовый лист и уложила аккуратный сверток в большую круглую банкра — корзину с углублением посреди дна. Потом тщательно разместила в корзине мачете и рогатину так, чтобы достичь равновесия, положила туда пару черных галош — обычную обувь в период дождей, сунула в рот раскуренную трубку и была готова. Водрузив корзину на голову, она позвала Айвана, который отправился к шоссе собирать камешки для рогатки. Он прибежал на зов, подхватил свою корзину, уменьшенную копию бабушкиной, и они вместе стали спускаться по горной дорожке. Банкра на их головах напоминали огромные мексиканские сомбреро.

На склоне холма их дорожка влилась в широкую дорогу, которая вела вниз, в долину, где попадались и другие тропинки из соседних домов. По пути они встречали людей, которые, снарядившись точно так же, как и они, шли на свои участки. Каждого встречного они приветствовали по имени.

—Доброе утро, мисс Аманда. Рад видеть вас в добром здравии в это утро Божьего дня.

—Доброе утро, Маас Джо. Как поживаете?

—Слава Богу, здоров.

—А как ваша семья?

—Ничто не беспокоит их, кроме голода.

—Это хорошо, — сказала мисс Аманда, разглядывая огромную связку бананов, балансирующую на голове Маас Джо, — лучше голод, чем болезнь.

—Именно так, хвала Всевышнему.

—Передавайте всем от меня привет.

—С удовольствием. Счастливого пути.

Айван шагал впереди, высматривая на деревьях птиц — мишени для своей рогатки. Каждого встречного взрослого он приветствовал с подобающим почтением. С мальчишками своего возраста здоровался сообразно отношениям между ними, дружеским или враждебным. Если отношения были враждебными, а мисс Аманда ничего не слышала, происходил нелюбезный обмен анатомическими сравнениями.

—Прикрой свою пасть, пока я пройду. А то она у тебя огромная, как у свиньи.

—У самого-то башка птичья!

Ничего подобного не происходило, если поблизости оказывались родители. Девочки несли себя надменно и отчужденно, с несокрушимым достоинством.

Если мисс Аманде встречался дальний сосед, Айван неизменно становился предметом их разговора. «Постойте, постойте, мисс Аманда! Так это и есть ваш внук? Как же он вырос вдали от моих глаз! А ну-ка позовите его, хочу узнать его поближе».

Сияя от гордости, она звала внука поближе, чтобы его осмотрели и обсудили.

— Бог мой, вон какой вымахал! Но я все равно бы его узнала, — копия своего дедушки.

И мисс Аманда продолжала путь, убежденная, что, случись что с мальчиком, найдется не один взрослый человек, готовый прийти ему на помощь.

Участок земли был слишком велик для пожилой женщины и маленького мальчика. Но мисс Аманда работать умела и была вряд ли слабее обычного мужчины. Прежде всего она проверила, не бродил ли по их земле какой-нибудь зверь, а также — что в последние годы стало не редкостью — не появлялся ли хищник в человеческом облике, чтобы, по слову Писания, «пожать там, где не сеял». Но все, слава Богу, оказалось нетронутым. Стебли ямса, жирные и здоровые, тянулись к солнцу, обвиваясь вокруг высоких палок. Листья сладкого картофеля были зелеными и крепкими, и растения коки с широкими сочными листьями-сердечками были, не в пример другим годам, крупными. Осматривая плоды трудов своих, мисс Аманда преисполнилась чувством удовлетворения. Да, как говаривал когда-то ее отец, земля эта благословенна и сполна вознаграждает честного селянина. Айван двигался за бабушкой по пятам, сопровождая увиденное замечаниями, и в очередной раз она подивилась смышлености и чутью своего внука. Они размеренно мотыжили землю, пропалывали ее от сорняков, раскапывали иногда отдельные холмики, чтобы взглянуть, хорошо ли растут гигантские клубни ямса, распухающие в сырой черной земле. Захваченная привычным ритмом работы, вдыхая успокоительный запах земли, мисс Аманда начала тихонько напевать.

Потом, присев на корточки возле насыпи, подобрав юбку и зажав ее между коленей, подняла вдруг голову. Айван, неподалеку от нее, не заметив, что она на него смотрит, самозабвенно пел рабочую песню. Вот они какие, дстишки-то, удивляют на каждом шагу, подумала она. Она и не знала, что Айван может уже так петь. Мисс Аманда вытерла тряпкой лицо и принялась очищать руки от земли, прислушиваясь к чистому мальчишескому голосу, играющему с мелодией. Мелодия и слова песни оставались прежними, но стиль был уже другой. Мальчик, умело высвобождая ямсовые клубни своим мачете, по-видимому, бессознательно забавлялся с мотивом и, удлиняя одни звуки и укорачивая другие, создал совсем другую песню. Она слушала до тех пор, пока Айван, уловив наконец, что сама она молчит, не поднял глаза.

—Ну-ка подожди, Айван. Кто научил тебя так ее петь?

Он выглядел смущенным.

—Никто не научил, бабушка, так я чувствую.

—Ладно… ты пел хорошо. — Некоторое время она молчала, о чем-то думая, потом продолжила. — Пение — это дело птиц. А человек должен работать. Ты, конечно, можешь работать и при этом петь, но ты должен работать. Если не будешь работать, тогда… — Она сделала паузу и осмотрела его с головы до ног. — Ты хотел бы стать проповедником? Как тебе это нравится — быть пастором?

Айван улыбнулся и принялся вдруг, подвывая и гнусавя, проповедовать, сопровождая каждую фразу похрюкиванием и передвигаясь крохотными шажками. Изображение проповедника было издевательским, но совершенно точным.

—Вы это имеете в виду, бабушка? Не так это и плохо.

—Чо, бвай, хватит. — Она смеялась и бранилась одновременно. — Нельзя дразнить Бога!

К полудню работа была закончена и обе корзины доверху наполнены съестным. Они присели в тени и принялись завтракать, обмакивая еду в кокосовое молоко.

—А сейчас я хочу, чтобы ты меня послушал. Слушай хорошенько, — сказала мисс Аманда немного спустя. — Когда мы придем домой — иди играй, стреляй птиц, делай что хочешь. Но если отправишься на реку, возвращайся к закату. Не так, как вчера. Сегодня я возьму тебя на обряд очищения. Кажется, ты понравился Маас Натти. У него нет сына и семьи тоже нет. Только он сам и Бог, да та земля, что у него.

Ее голос стал тихим и вкрадчивым, интонации — очень серьезными. Айван подался вперед, чтобы ее расслышать. Никто не мог им помешать, разве что крапчатый ястреб, лениво круживший над горными вершинами.

—Наверняка он ищет, кому бы оставить свою землю в наследство. Кажется, ты ему нравишься. Разве ты сам не замечаешь, что он все время рассказывает тебе разные истории? Помнишь, когда я сообщила ему, что ты прыгнул с моста, он долго смеялся, а потом сказал: "У бвая дух молодого Гарви, сильный дух, дух ашанти! — и продолжал смеяться до слез. Ты явно ему нравишься. Я хочу, чтобы ты показал себя с лучшей стороны, твое поведение должно быть безупречным. Обращайся с ним полюбезнее, смейся и больше разговаривай. Ты меня понял?

— Да, мэм… — Айван молча ел. Ему нравился Маас Натти — самый богатый черный человек в округе. Он был низенького роста, очень-очень черный и ездил на большой серой лошади. Все его уважали. Когда-то он жил в Панаме и заработал там, копая канал, кучу денег. Айван толком не знал, что там случилось, но все белые люди на канале заболели и поумирали, так что пришлось звать черных людей. Маас Натти поехал и не умер. Много черных людей тоже умерло, а ведь черный человек сильнее белого, иначе все черные давно бы поумирали из-за издевательств белого человека. Но Маас Натти поехал на эту работу, справился с ней и вернулся с кучей денег, на которые и купил много земли.

Маас Натти был странным и немного смешным человеком. До своего отъезда он был учеником портного и теперь раз в год покупал в городе большой кусок черной ткани, кроил его и шил себе сюртук с жилеткой. Просил себя в этом сюртуке и похоронить. И каждый год надевал сюртук на Рождество, садился на свою старую лошадь по прозвищу Черт-Динамит-Гром-и-Мол-ния и ездил по всей округе, учтиво снимая шляпу перед каждым встречным и говоря им любезности: «Все прелести нового года да не обойдут вас стороной, сэр, и вас тоже, мадам, А я, как видите, остаюсь с вами еще на год». После чего отправлялся в своем черном сюртуке к дому мисс Аманды — отобедать. На памяти Айвана это повторялось из года в год. Поначалу мальчик со страхом и удивлением смотрел на черный похоронный сюртук и старался подальше держаться от человека, который так безбоязненно носит на себе смерть. Но к вечеру он уже сидел у Маас Натти на коленях и слушал истории про воина-маруна Куджо и его сестру Ма Нанни, ведьму и великую воительницу, и про Маркуса Гарви, «спасителя черных людей», который родился всего в 40 милях отсюда. Маас Натти никогда не рассказывал истории об Ананси и не болтал о даппи и злых духах, но говорил о таких черных людях, как Король Прэмпе, Король Ча-ка Зулус и Рас Менелик, армия которого отразила нападение итальянцев и вернула себе страну где-то в Африке.

Все говорили о Маас Натти, что он мудрый и гордый черный человек и что он знает много-много всего, потому что путешествовал в далекие страны за многие моря. Иногда, когда Маас Натти был в хорошем настроении, он сажал Айвана на лошадь себе за спину, и они вместе скакали по всей округе. Айваи крепко держался за седло и с гордостью приветствовал детей, встречавшихся им по пути. Каждое Рождество Маас Натти вручал ему денежную банкноту, которую мисс Аманда заботливо укладывала в жестяную коробочку из-под печенья, а ту прятала за одним из камней кухонной печки. После мисс Аманды Айван больше всех любил Маас Натти, так что быть с ним любезным мальчику было совсем не трудно. Новым для него оказалось только то, что бабушка открылась ему в своих сокровенных видах на землю Маас Натти.

Поговорив с мальчиком начистоту, мисс Аманда перестала обращать на Айвана внимание. Она закончила есть и достала из складок головной повязки так называемую ослиную веревку — кусок прокопченого и скрученного в веревку едкого табака, который обычно продают ярдами. Отрезала небольшой кусочек, аккуратно распотрошила и набила курительную трубку. Под кронами деревьев было сумрачно и прохладно. Мисс Аманда раскурила трубку и облокотилась о низкую каменную изгородь. Воцарился покой, воздух будто замер, деревья не шелестели, слышалось только жужжание насекомых. Пожилая женщина временами засыпала, глаза ее слипались в дыму, облаком поднимавшемся в неподвижном воздухе и образующем отчетливые контуры в лучах солнца. И все же она продолжала чутко следить за мальчиком, размышляя в полудреме: не слишком ли он мал для подобных разговоров? Но он, казалось, глубоко ушел в свои мысли, задумчиво пережевывая пищу. Нет, вовсе не рано думать о его будущем. Он станет прекрасным фермером, будет любить землю и заботиться о ней, как это делали его предки. Она подарит ему своих животных, а когда Айван немного подрастет, поговорит с Маас Натти, чтобы тот передал ему для начала небольшой, но хороший надел, богатый участок земли с краю, и мальчик сам будет его обрабатывать. Айван останется на земле. Мисс Аманда знала, что все, чего бы мальчик ни пожелал, все, что ему необходимо для жизни, находится здесь, в этих мирных долинах, на этих солнечных холмах. Она удовлетворенно пускала дым из трубки, погрузившись в полуденную дрему, радуясь, что внук рядом.

Перекусив, Айван поблагодарил бабушку. В ее душе царил мир и покой, казалось, она гармонично сливается с облаками дыма трубки, с каменной оградой, с раскинувшейся вокруг землей. Мальчик посмотрел на ее грубую ладонь с въевшейся в нее землей и, когда она поднесла трубку ко рту, заметил, как вздулись на руке крепкие мышцы — совсем такие же, как у мужчины. Он вспомнил округлые и нежные руки мисс Иды и словно впервые увидел свою бабушку. Несмотря на то что мисс Иду он встретил только что, он любил их обеих — но какая огромная разница была между ними! Айван понял, что они вряд ли понравятся друг другу и что у рук каждой из этих женщин своя история: одни руки — нежные, округлые, мягкие, другие — узловатые, мускулистые, сильные. Он задумался над тем, что скрывается за этим различием.

Внезапно крупные капли дождя упали в долину. Солнце продолжало сиять, дождь был ненадолго, но несколько минут тяжелые капли яростно барабанили по листьям и с глухим шлепаньем орошали поля. Айван выскочил на открытое место и принялся танцевать.

— Дух и его жена подрались из-за рыбьей головы! — со смехом выкрикнул он, повторяя для бабушки традиционное детское объяснение дождя в солнечную погоду.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и бабушка с внуком, водрузив на головы тяжелые корзины, отправились вверх, в горы. Новый, более сладкий запах шел от мокрой земли; листья сверкали на солнце. Мисс Аманда, осторожно ступая по мокрой тропинке, несла полную корзину легко, без усилий; она плавно поднималась по скользкому отрогу холма, худая высокая старуха, сопровождаемая внуком, воплощение этих холмов, над которыми время не властно. Высоко над их головами одинокий ястреб чертил свои круги, время от времени пронзая резким охотничьим клекотом глубину долины.

—Гм-м, — пробормотала мисс Аманда — Масса Ястреб голоден. — Она придержала корзину и посмотрела вверх. — Видишь вон там, как будто пятнышко над нами.

—Зачем он кричит, Ба, он что, предупреждает всех птиц?

—Постой, — сказала она. — Я покажу тебе кое-что. Она поставила корзину на землю. — Оглянись по сторонам, видишь что-нибудь?

—Нет, — сказал он, недоуменно оглядываясь.

—Правильно, — ответила она. — Ничего.

—Что ты имеешь в виду, Ба? На что я должен смотреть?

—На то, чего не видишь, — ответила она. — Обычно ты видишь много-много разных птиц, маленькие птички летают повсюду. Где они теперь?

Она была права; ни в небе, ни в кронах деревьев не было никакого движения.

—Они услышали ястреба и спрятались в кустарнике, залезли в самую гущу. А старый Масса Ястреб проголодался, или его детки в гнезде еды потребовали, вот он и летает — выманивает птичек на страх.

Они наблюдали, как ястреб спускается все ниже и ниже, оглашая долину своим резким пронзительным клекотом.

—Смотри, — сказала мисс Аманда, — видишь на той стороне холма рощу гуав? Вот куда он нацелился.

Ястреб постепенно приближался, и Айван уже мог разглядеть красные отметины в его хвосте и белую шею, когда он поднимался навстречу воздушному потоку.

—На него не смотри. Смотри на гуавы. Айван смотрел на деревья. Там ничего не происходило.

—Смотри, смотри, — повторила пожилая женщина многозначительно.

Ястреб кружился и время от времени клекотал. Долина затихла, и даже хор насекомых, казалось, реагировал на происходящее молчанием. Внезапно из рощи выпорхнуло что-то зелено-желтое: это попугай выдал свое убежище и полетел через всю долину, отчаянно и неистово взмахивая крыльями. Вероятно, он устремился к высоким деревьям по ту сторону холма, но на середине пути издал резкий крик, изменил направление и буквально свалился в низкий кустарник, в то время как ястреб, не снижая высоты, невозмутимо парил над ним.

—Он убежал, Ба, — крикнул Айван.

— Возможно, — ответила она. — Смотри дальше.

Ястреб неторопливо очертил высоко над кустарником еще один широкий круг. В своем полете он казался величавым и невозмутимым. Айван видел, как изгибается его широкий хвост, раскрывшийся навстречу потокам воздуха. «Крии, крии» — резкий, кинжальный клекот был таким громким и пронзительным, что у Айвана свело зубы. В зарослях кустарника попугай затянул жалобную песнь — не свои обычные хлопотливые звуки, а какой-то безостановочный плач, хныканье несчастного создания, сходящего с ума от ужаса.

— Бедняжка, — сказала мисс Аманда, — он видит свою смерть. Так испугался, что кричит во все горло.

Айван изо всех сил натянул рогатку и выстрелил в ястреба. Камень полетел точно в цель, но прошел чуть ниже хищника. Птица неторопливо повернула голову и с презрением проводила взглядом камень, который со свистом падал по дуге в долину. Попугай снова вылетел, направляясь назад в рощу гуав, где затаились остальные птицы. Ястреб, двигаясь с высокомерной грацией, сделал три мощных широких взмаха, сложил крылья и нырнул вниз с такой быстротой, словно собирался врезаться в землю. В последнюю долю секунды попугай дернулся и тут же сделался вялым и неуклюжим. Ястреб молотил несчастную птицу выпущенными когтями. В одно мгновение зеленые крылья попугая превратились в мелькающий клубок вырываемых перьев. Раздался громкий крик, оборванный жестоким ударом клюва ястреба. Ястреб вновь распростер крылья навстречу воздушному потоку и на ровном бреющем полете поплыл над деревьями в долину, а затем мощными взмахами стал подниматься к своему гнезду на вершине горы.

Последний крик попугая был невероятно громким и пронзительным. И словно по сигналу ему ответил нестройный хор из рощи гуав — шумная и визгливая какофония протеста и возмущения. Затем взлетела стая попугаев, на первый взгляд — пестрая неразбериха зеленого и желтого. Не прекращая испуганного гвалта, птицы выстроились клином и продолжали в полете ругаться и даже угрожать, словно они давали клятву никогда больше не возвращаться в эту долину смерти.

—Ты думаешь, попугая убил ястреб? — спросила мисс Аманда, когда они смогли наконец заговорить.

Айвана обуяла небывалая слабость. Зрелище было ужасным и вместе с тем завораживающим.

—Но как же? Мы ведь все видели.

—Мы видели, как ястреб схватил попугая. Но убил его страх. Останься он в гуавах вместе сосвоими родичами, ястреб бы его не поймал. Но он поддался страху и вылетел. Ты ведь видел?

Да, Айван видел. И впрямь можно, наверное, умереть от страха, затаившись и наблюдая за тем, как над тобой кружится тень твоей смерти. Невыносимо слышать этот клекот, и вот наконец ты не выдерживаешь, ты не в силах больше сидеть на месте и наблюдать все это — тебя оставляет чувство самоконтроля, сдают нервы, тобой овладевает паника. Да, страх может убить. Он вспомнил свой путь в горах прошлой ночью и проникся еще большей жалостью к мертвому попугаю.

—Ну что ж, — сказала мисс Аманда, поднимал корзину, — сегодня ты научился двум вещам.

—Да, мэм… — согласился Айван, не понимая, что она имела в виду под второй вещью.

Вечером, перед самым закатом, Айван пришел к мисс Аманде на кухню, где она готовила ужин. Она настояла на том, чтобы они поели перед тем, как выйти из дому, хотя им предстоял обряд очищения с последующим обильным угощением.

—Чего тебе надо? — Она почувствовала, что он хочет о чем-то попросить, хотя и не могла точно определить о чем.

—Я сбегаю вниз? — сказал он неопределенно. — Я скоро приду.

—Куда ты? Ужин почти готов.

—Ба, я быстро-быстро.

—Ты не хочешь мне сказать, куда идешь? В таком случае я тебя не отпускаю.

Айван надулся и стал просить.

—Ладно, мне все равно, куда ты направляешься. Но, если ты не вернешься через полчаса, я оставлю тебя здесь на ночь одного. Ты понял?

—Да, мэм… Спасибо, мэм.

И он побежал по тропинке, подпрыгивая, словно козленок.

Солнце уже закатывалось, когда Айван полз по земле, прячась за высокой травой, вдоль основания каменной стены недалеко от красного дерева, где прошлой ночью так сильно испугался. В руке он держал рогатку, сжимая в ее кожаной нашлепке тщательно выбранный круглый речной камень, тяжелый и гладкий. Он хотел выстрелить всего один раз — этого достаточно. Тени становились все длиннее, он знал, что настает время, когда птицы ищут безопасные места для ночлега. Маленькие птички уже разлетелись по гнездам. С того места, где он лежал, ему была хорошо видна вся крона дерева. И ствол, и сухие листья в багровых сумерках были подернуты коричневатым свечением. Айван лежал без движения, сосредоточившись на том месте, где, по его разумению, должна была появиться цесарка. Он чувствовал, что по его ноге ползет какое-то насекомое, но все равно не двигался. Несколько раз мальчик превращался в зрение и слух, задерживая дыхание при том или ином звуке в зарослях валежника. И каждый раз звук больше не повторялся.

Пока Айван так лежал, в его памяти разворачивалось главное событие этого дня. Безжалостное нападение ястреба было настолько выверенным, настолько ярким, что казалось в каком-то жутком смысле прекрасным. И все-таки он в него выстрелил. Почему? Ведь ему совсем не нравились эти попугаи. В прошлом году стая попугаев, возможно эта самая, склевала все гуавы на его любимом дереве, а потом, черт побери, они поклевали почти все райские яблоки — его любимые фрукты. Возможно, его тронул жалобный крик птицы, когда она полетела в кустарник? В ее крике был такой ужас, такое одиночество, такая безнадежность!

Но, как бы то ни было, сейчас все по-другому, и мисс Аманде очень нравится жаркое из цесарок, а кроме того, он до сих пор слышал злобные кат-кат-кат, их смех над ним, когда он прошлой ночью пустился наутек.

Вот снова, кат-кат-кат, — и Айван увидел цесарок. Самец, жирный и грузный, с черно-синими перьями с белой каймой чуть вразвалку шел первым. В крови Айвана вспыхнула охотничья страсть. За самцом торопилась самка, а следом за ней, один за другим, — весь выводок, восемь или девять птенцов, крохотные копии своих родителей. Самец был лысый, с белыми разводами вокруг глаз, как у маски, и, когда шел, вертел головой из стороны в сторону на манер змеи, с подозрением вглядываясь туда и сюда своими желтыми глазками-пуговичками. Через каждые несколько шагов он останавливался и наклонял голову, словно прислушивался. Айван ждал; он бы и сейчас не промахнулся, но хотел стрелять наверняка. Еще два шага, еще один. Птица застыла, осторожно подняв лапу. Прицелившись в ее неподвижную голову, Айван медленно натянул рогатку. Стрелять надо было в голову, туловище у этих птиц очень крепкое и защищено перьями, в нем застревает иногда даже дробь. Повинуясь импульсу, Айван встал, С диким воплем птица взмахнула своими куцыми крыльями и подпрыгнула. Камень попал птице в грудь и свалил ее наземь, но она тотчас вскочила и суетливо помчалась в заросли, издав душераздирающий визг, которым так славятся цесарки.

— Иди ищи свое семейство, — засмеялся Айван. — Будь я злодей, ты бы уже лежал на земле лапами кверху. Спорим, ты больше меня не напугаешь.

Довольный донельзя, Айван поспешил домой.

Было еще не совсем темно, когда мисс Аман-да и Айван вышли на дорогу к дому Маас Натти. Айван знал, что бабушка хочет прийти пораньше, чтобы помочь старику в приготовлениях к обряду очищения. Она обернула вокруг головы новую повязку из шотландки и надела яркий передник из нее же. Ее уши украшала самая большая драгоценность — пара золотых сережек, которые Маас Натти подарил ей по приезде из Колона и которые она надевала только по особым случаям. Желтый металл играл живым блеском на фоне ее темной кожи. Она несла в руках маленький деревянный стул, а мальчик — связку зеленых бананов на голове. С первого же ее шага Айван понял, что бабушка хочет прийти раньше других женщин. Сам он был босиком и время от времени больно наступал на острые камни, попадавшиеся по дороге.

Сообразно статусу хозяина, дом Маас Натти был улучшенной и более внушительной версией дома мисс Аманды: опрятный коттедж с тремя или четырьмя комнатами, деревянным срубом и блестящей жестяной крышей. Он расположился в стороне от проезжей дороги, на маленьком плато, после которого земля резко ниспадала в долину. Живая изгородь из гибискусов и бугенвиллий отделяла двор от дороги. О мастерстве Маас Патти в работе по дереву свидетельствовали богатый резной орнамент, карнизы, желоба и наличники, обрамляющие двери, окна и углы коттеджа. Деревянные стены дома были окрашены в сложные сочетания красного, желтого, зеленого и черного, так что общий эффект был ярким и достаточно ошеломляющим. Богатые люди и туристы, проезжавшие по дороге на своих автомобилях, время от времени останавливались здесь, чтобы сфотографировать дом и прилегающий к нему сад. Один бородатый белый человек к вящему удовольствию Маас Натти пришел в немалое возбуждение и все повторял: «Какое дивное совершенство!», — добавляя что-то про «африканское чувство цвета».

— Заботься о земле и никогда не будешь голодным, — была одной из любимых поговорок Маас Натти, придерживаясь которой, он преобразил землю вокруг дома в цветущий сад, где нашлось место почти всем островным фруктам, травам и цветам. Он занимался скрещиванием растений и выращивал небывалые экзотические фрукты, которые всем с гордостью показывал. — Благословенная земля, благословенная — нет ничего такого, что нельзя на ней вырастить, — приговаривал он, показывая то на карликовое банановое дерево, на котором висели пурпурные бананы, то на дерево со стручковыми фруктами, где примостились заодно и горькие орехи, которые он называл «бизи».

Пожилой человек в отутюженном пиджаке цвета хаки и блестящих черных ботинках, казалось, поджидал их, когда они подходили к воротам.

—Мисс Аманда и малыш Айван! Всех благ и всего доброго. Всего доброго и всех благ. Как вы поживаете?

—В добром здравии, слава Богу, Маас Натаниэль.

Они всегда называли друг друга полными именами. Двое пожилых людей тепло пожали друг другу руки, пристально вглядываясь друг в друга, словно пытаясь распознать какие-то новые изменения, отпечатавшиеся на их лицах.

—Вы в добром здравии, — повторял он. — По вам это видно. Выглядите прекрасно, как шелк, мисс Аманда, и много лучше.

Мисс Аманда расцвела, как молодая девушка.

—А это что? — спросил он, поворачиваясь к Айвану и указывая на связку бананов. — Бвай, ты боишься, что у меня не найдется, чем тебя угостить, да?

—Нет, сэр, мы с бабушкой уже ужинали.

—Айван! — обрывая его, голос мисс Аманды стал резким.

Старик громко рассмеялся.

—Так я был прав, вы уже поели?

—Не подумайте, что мы решили, будто у вас нет еды… Просто бвай хочет преподнести вам несколько бананов, зная, что вы очень их любите. К тому же они с его собственного дерева.

—Вот это да! Вот до чего мне довелось дожить! — воскликнул Натаниэль. — Малыш приносит мне то, что он вырастил сам, и отдает все прямо в мои руки.

Он принял бананы преувеличенно церемонно и понес их за дом на кухню, где на огне готовились разные кушанья. Мисс Аманда незамедлительно начала досмотр, заглядывая под крышки, под белые тряпицы, помешивая и проверяя стоящие на огне кастрюли.

Чуть поодаль от кухни находился плоский заасфальтированный дворик, называемый «барбе-кю», где обычно сушили пшеницу, кофе, кокосовые бобы, семена клещевины для изготовления касторового масла и тому подобное. Сегодня все мешки с пшеницей были свалены в один из углов: дворик расчистили и подмели — именно здесь должен был состояться обряд очищения. По углам барбекю Натаниэль поставил три керосиновые лампы. Кроме того, он принес большие ябба, глиняный горшок с имбирным пивом для детей и женщин и бутыль крепкого белого рома, известного в этих местах как «Джо Луис» или «бой родителям» по причине его убойной силы. Присев возле гигантской плетеной бутыли, старик заурчал в предвкушении выпивки.

—Ммм, понюхай-ка, мальчик, — сказал он, вытаскивая пробку и вдыхая едкий запах сахарного тростника. Дорогие мои, там, где его пьют, небезопасно курить. Может взорваться. Не зря его называют «Джо Луис», сами знаете.

—Я надеюсь только на то, что вы, мужчины, не сможете все это выпить, — отозвалась из кухни мисс Аманда. — Кто бы столько ни выпил, работать уже не будет, и драка обеспечена. Это уж точно.

— Мужчина не может работать без малого жара в животе, вы должны это знать, мисс Аманда, — старик ей подмигнул.

— Не знаю, про какую работу вы речь ведете, но мужчинам это не к лицу, — сказала она. — А ты, бвай, над чем смеешься? Какой ты невоспитанный! Никогда не слушай, о чем говорят пожилые люди.

—Нет-нет, не беспокойся за мальчика, он станет взрослым, прежде чем вы это заметите. И совсем скоро отправится искать себе жену.

—Натаниэль Френсис, прикусите свой язык и не вкладывайте в голову этого недоросля преждевременные мысли. Ты слышишь меня? — мисс Аманда пошла обратно на кухню и гневно загремела там поварешками.

Стали собираться люди. Все приветствовали Маас Натти и мисс Аманду, соблюдая все положенные приличия. Мужчины были в рабочей одежде — поношенных серых рубашках и брюках из плотного английского материала, за его цвет и прочность прозванного «старым железом». Они несли с собой мачете, острые серебристые клинки в тридцать дюймов длиной, такую же неотъемлемую часть мужчины, как рука. Женщины, работавшие наравне со своими мужьями, многие — беременные, приоделись в новые платья. Золотые сережки и браслеты, купленные за деньги, вырученные с торговли на рынке, сверкали на черной коже, которая блестела, словно от кокосового масла. Многие надели новые яркие головные позязки. Их появление сразу же создало у всех праздничное настроение. Вскоре вокруг барбекю собралось человек двадцать пять. Зажгли лампы. Маас Натти уселся на высокий стул. Лампы отбрасывали на собравшихся желтые круги света. В полумраке деревьев сотни светлячков пунктиром размечали сумерки. Темными громадами возвышались вокруг тускло очерченные горы. От огня на кухне исходило радушное теплое свечение.

Старик подобрал кукурузное зерно и сказал:

— Я благодарю Бога за хороший урожай. — Раздался одобрительный шепот. — И я благодарю всех моих друзей, которые пришли помочь старому человеку. — Сильным решительным движением он очистил початок кукурузы от сухих листьев. — Все, что можно здесь есть, нужно есть. Все, что можно пить, нужно пить. Тут немного всего, но все, что вы видите, — ваше.

Несколько голосов запротестовали на скромные заявления Маас Натти, потому что люди, хотя и не видели всей приготовленной еды, знали его щедрость. Щедрость была непременным условием; люди, охотно участвующие в очистке кукурузных початков, понимали, что соседи не оставят их без помощи, когда они сами объявят обряд очищения или копания. Маас Натти мог не волноваться. Ни о какой плате не могло быть и речи, но если бы кто затеял какое-то большое дело и ему потребовалась помощь, достаточно было только о ней попросить. В свою очередь и он был связан обязательством позаботиться о тех, кто нуждался в рабочих руках. "То-то и то-то стоит мне рабочего дня " — с этим обязательством всем приходилось считаться. Но помимо чисто экономического аспекта у такого рода событий имелся и социальный: радость общения.

Поначалу дружеские разговоры велись вполголоса, прерываемые взрывами смеха. Подобно библейскому патриарху, Маас Натти сидел на высоком стуле в дальнем углу барбекю; люди расселись по обеим сторонам площадки на низеньких скамейках. Дети и молодежь принялись подначивать всех на состязание — чья сторона очистит больше кукурузы. Они вовлекли в соревнование взрослых и после внимательно рассматривали кучи очистков и початков, определяя, кто оказался победителем. Во время работы женщины болтали между собой, а мужчины обсуждали виды на урожай, цены на продукцию, новую сельхозтехнику. Вскоре начались заигрывания между мальчиками и девочками постарше и поддразнивания между детьми помоложе, и все отвлеклись от работы. То и дело вспыхивала легкая перебранка, которую тут же пресекали взрослые женщины. Маас Натти прочистил горло.

—Как вам известно, на все, что я делаю, у меня есть свои причины. Знаете ли вы, почему для обряда очищения я избрал именно сегодняшний день? Ммм, неужели не знаете? — Он сделал паузу, и собрание замерло в почтительном молчании.

—В таком случае я скажу: сегодня — годовщина битвы при Адуа.

—Учи, брат.

—Да, сэр.

—Знание — да!

То и дело прерываемый восхищенной аудиторией, старик напомнил всем, как в 1896 году в Эфиопии бедно вооруженные и плохо обученные крестьяне Рас Менелика сокрушили и погнали вспять итальянских захватчиков.

— Такие же, как мы, черные люди за время от восхода солнца до его заката, порубили и обратили в бегство больше десяти тысяч врагов!

Конец рассказа был встречен одобрительными криками: «Слова, сэр!», «Мудрость, да!» «Черному человеку — сила!» Это стало сигналом: историям — найти своих рассказчиков, песням — быть спетыми, загадкам, пословицам и ритмам — послужить для обмена знаниями, и каждый старался превзойти соседа в красноречии и уме.

Айван уже успел полюбить обряды очищения, Он радовался человеческой доброте и чувству сообщества, ему нравились истории, в которых постоянно открывались все новые грани, сколько бы раз их не рассказывали. Все делалось согласно установленным правилам, но никто не знал — когда и кто их установил. В конце или в начале истории про паука Ананси рассказчик обязательно должен был сказать:

Как мы услышали — так и рассказали, Джек Мандора, ничего мы Не присочинили.

Никто не знал, кто такой Джек Мандора, но с него все обязательно начинали свой рассказ. А загадывая загадку, нужно было сказать:

Истории были, как правило, очень драматичными, с песнями, персонажи говорили разными голосами; находясь в ярости, они рычали, если им было страшно, голоса дрожали; когда пытались одурачить кого-то, голоса становились хитрыми. Некоторые люди рассказывали истории лучше других. Талантливый рассказчик мог продержать слушателей в напряжении в течение целого часа. Сейчас все пели песню об одной великой трагедии. Молодой полицейский, с которым плохо обошлось начальство, задумал недоброе. Это была медленная меланхолическая песня о том, как он решил, что только кровь смоет бесчестие с его имени и вернет мужество. Подробно описывалось, как он взял револьвер и:

Айван пел страстно. По его спине бегали мурашки и тело горело от возмущения, когда творилась несправедливость. Его дух поднимался, когда он слышал, как Рой в рождественское утро подходит к полицейскому участку и стреляет в своих мучителей. Его дух опускался, когда последний грустный куплет (о том, как Роя с восходом солнца вздернули на виселице) и последние торжественные погребальные ноты растворялись в ночном воздухе. Для каждой большой драмы такого рода имелась своя песня. Вскоре после случившегося события в округе появлялся музыкант и пел песню, которая только и могла сохранить память о нем, и за два пенса продавал отпечатанные на бумаге слова. Спустя некоторое время песня входила в репертуар общины — и становилась частью истории этой земли. Все песни были грустные и трагические. Юные девушки рвали на себе одежды, когда прекрасные и смелые молодые герои заканчивали жизнь на виселице, куда, казалось, большинство из них и стремилось. Иногда, в зависимости от случившегося, сами герои оказывались злыми и бессердечными, и тогда они в конце концов расплачивались за свои злодеяния.

Песня о молодом полицейском Рое Мараге была самой грустной и самой любимой Айваном. Она пелась в медленном темпе, известном как «долгий размер», который ассоциировался с похоронами. Во время пения Айван слышал ровные приглушенные удары. Он сообразил, что какая-то женщина взяла ступку и задает ритм песни. Он знал, что она толчет. Первый очищенный початок всегда поджаривали на огне, пока он не становился ломким и хрустящим, потом посыпали сахаром, солью, специями и толкли в ступе, превращая в сладкий коричневый порошок ашам. На подобных сборищах, этим обычно занимались дети.

—Я — мудрец, но я же и олух, а ответ на вопрос не вызубришь в школах. — Слово взял Маас Джо Бек. Айван знал, что Маас Джо, мужчина с телом красно-коричневого оттенка, каких люди зовут красный ибо, всегда был тише воды и ниже травы. Источник его превращения, подвигший обратиться ко всем с историей, находился в плетеной бутыли «Джо Луис», которую он навещал чаще других. Из предисловия Айван понял, что его рассказ — не просто история о даппи, пугающих мирных путешественников, которых они встречают в заброшенных местах, и не история про Ананси, обманывающего Льва, Тигра, Такуму и других животных. Это проблемная история, и потому аудитория сама должна была выбрать, как следует поступить героям истории и каким будет конец. Такие истории нравились Айвану больше всего. Маас Джо, которого за глаза прозывали «Горит-над-морем» или просто «Горит», начал рассказывать. -Жил-был король, и была у него красавица-дочь. Какой бы мужчина ни увидел ее, ему тут же хотелось взять ее себе в жены. Дочь была такая раскрасавица, какой отродясь не было. Но она была к тому же очень резвой и дерзкой, и потому ни один мужчина ее не устраивал. Как-то король сильно на нее рассердился. Он сказал: «Что же… никто тебе не нравится? В таком случае поступим так. Тот, кто поймает дикого буйвола без помощи веревки, ружья или других орудий, одними голыми руками, пусть и берет тебя в жены. Неважно — урод он или дурак-дураком, если он справится с диким буйволом, значит, справится и с тобой». Никто из молодежи в том городке и пробовать не стал. Они сказали: «Буйвол — беда, а девка еще бедовее, к чему нам такие хлопоты?»

Но как-то пришли к королю двое сильных и красивых молодых черных мужчин и сказали, что поймают буйвола. И ушли за ним. Две недели прошло — от них ни слова. Люди решили, что буйвол убил их. Или засосала болотная трясина, или поглотили зыбучие пески. Но как-то вечером тот, что помоложе, объявился. Весь порезанный-перерезанный, одежды рваные-драные, и сам едва живой, так что и ходил-то едва-едва. Он сказал: «Я пришел требовать себе жену. Я знаю, что я не поймал буйвола, но сотню миль бежал за ним. Я бежал через лес. Плыл через реку. Взбирался на гору. Спускался с горы. Но так и не схватил его. Последний раз я видел буйвола, когда он вместе с моим братом падал со скалы. Оба они не могли выжить. Я не люблю смерть и потому повернул обратно. И поскольку выжил я один, я требую себе девушку».

Король и его люди принялись совещаться и, поскольку второй мужчина не поймал буйвола и не вернулся живым, решили отдать девушку этому. Закололи множество птиц и коз, набрали гору бананов и ямса, принесли бочки с ромом. Король пригласил всех окрестных жителей, позвал музыкантов и танцоров и объявил великий пир. И вот все сели есть и пить. Бвай сидел рядом с дочерью короля, и оба не могли наглядеться друг на друга. Сердце короля таяло, таяло и совсем растаяло… И вдруг они слышат, как кто-то кричит: «Никто не будет есть, никто не будет пить. Я говорю — не прикасайтесь к еде, не пробуйте ром. Я пришел сюда требовать себе жену».

Все испугались, подняли головы, и что же они увидели? Они увидели старшего брата — могучего черного человека сажень-в-плечах. Одежда рваная-драная, сам весь порезан-перерезан, как будто кто-то взял мачете и порубил его. И весь с ног до головы обернут в буйволиную шкуру с головой и хвостом, как Джонкану.

«Вы сказали, что тот, кто поймает буйвола, возьмет ее, и вот смотрите… Я поймал буйвола».

И король сказал тогда: «Я вижу, что это правда, и не могу нарушить своего слова. Но беда в том, что я уже пообещал свою дочь твоему брату. Мы решили, что ты мертвый. Уже месяц прошел, а тебя все нет».

«Вот он я. И я требую жену».

И больше он не сказал ни слова, а только сделал страшные глаза и заскрежетал зубами так, словно очень рассердился. Тогда король снова собрал своих людей и стал обсуждать с ними случившееся. Он дал слово сразу двум мужчинам, а получить жену должен один. Как быть? И вот король пошел к себе домой и совещался там со своими главными людьми, а потом говорил с людьми с улицы.

Одни советовали ему никому не отдавать девушку. Другие утверждали, что ее достоин тот, кто поймал буйвола. Третьи сказали, что это несправедливо: смотрите, как молодая девушка и молодой человек любят друг друга, смотрите, как он приоделся — жених женихом. Несправедливо прерывать все в последнюю минуту. А девушка ни слова не сказала. Только один раз взглянула на старшего брата в окровавленной шкуре буйвола, и на мух, что слетелись на кровь, и как открыла рот, так и заревела. Обхватила голову руками и ревет, ревет. Сплошной переполох! Один каас-каас! А теперь передаю вам право решить — как должен поступить король?

Когда последние слова Джо Бека замерли в воздухе, среди собравшихся мгновенно установилась тишина. Картина, столь ярко нарисованная рассказчиком, как живая стояла перед глазами Айвана: все собрались на праздник, жених и невеста сидят у всех на виду в счастливом предвкушении, но вот девушка теряет рассудок и начинает реветь. В центре внимания брат-победитель, грязный, весь в крови, глаза красные, изнуренные, полыхают яростью, волосы в спекшейся крови, со своим ужасным трофеем на плечах, стоит как жуткий зритель о двух головах, и обе горят обидой и гневом на тех, кто хочет лишить их заработанной кровью награды. Айвану казалось, что двух мнений здесь быть не может: слово короля — священно, а значит, доблесть и жертвенность должны получить награду. После чего начались споры. Старые люди, думал Айван, не говорили ничего потому, что и без того знали ответ. Однако «ответа» на подобные загадки обычно не существовало. Одна и та же загадка, в зависимости от настроения аудитории или расставленных рассказчиком акцентов, нередко находила разные решения. Молодые женщины и девушки считали, что ответ должен остаться за девушкой. Джо Бек сказал, что вся ответственность лежит на отце. Присутствующие заспорили. Отождествляя себя с силой и победой, юноши стояли за старшего брата. Джо Бек в конце концов досказал историю:

— После долгих совещаний король вернулся и обратился ко всем троим с речью. Он приказал дочери прекратить плакать и вспомнить, что это ее глупая гордыня и надменность поставили всех в столь затруднительное положение. Затем король обратился к братьям. Он сказал им, что весь город восхищен их доблестью и мужеством. Молодой брат преследовал зверя дольше всех. Следовательно, ни у кого не возникает сомнений в его силе, упорстве и любви к дочери короля. Но, оказавшись в тяжелом положении и пребывая в отчаянии, без всякой надежды на успех, он повернул обратно, да и кто бы на его месте поступил иначе? Следовательно, он показал себя человеком со слабостями. Вернувшись с пустыми руками, он не выполнил условия состязания и потому проиграл.

Старший брат, с другой стороны, не смирился с поражением. С фанатичным упорством, вдохновляемым любовью, с не имевшими себе равных силой и выносливостью, он шел к своей победе и в итоге выиграл состязание, едва не погубив себя. Его подвиг будет увековечен в песнях и преданиях и принесет славу его имени и памяти его предков. Здесь король поднял высоко вверх мешок денег и, словно по сигналу, его стражники, вооруженные мачете, сплотились вокруг него. Он сказал победившему брату, что слава и благосостояние, которых он достоин, станут его наградой, он должен взять их, немедленно покинуть город и никогда сюда не возвращаться, потому что такой мужчина, как он, может сильно любить, а значит, так же сильно ненавидеть. Он доказал всем, что, если уж какая-то мысль пришла ему в голову, никакое страдание, никакие обстоятельства и даже смерть не в силах заставить его повернуть вспять. Это достойно восхищения, но это бесчеловечно. Любым супругам приходится воевать друг с другом; в каждой семье возникают свои разногласия. Если я выдам за него свою дочь, я буду жить в страхе за ее безопасность и, хуже того, — знать, что с ее мужем невозможно ни о чем договориться.

Младший же брат — такой же мужчина, как все: храбрый, но в разумных пределах. С ним можно ужиться, а вот с тем, чья воля не знает ни страха, ни границ, жить невозможно. Старший брат должен взять деньги и причитающуюся ему славу и идти своей дорогой.

Выслушав короля, старший брат вскочил на ноги, оглядел мачете стражников, посмотрел на мешок денег и плачущую девушку. И потом, не сказав ни единого слова и не взяв ничего, кроме окровавленной шкуры буйвола, ушел.

Снова воцарилась тишина. Старый Маас Натти заговорил:

— Это правда, что человек сказал, правда живая. — Старые люди закивали головами, приглушенно выражая согласие со словами рассказчика. Возраст научил их тому, что дух компромисса — прикусить, когда надо, язык, быть гибким, пригнуться — самое важное качество в жизни тех, кто хочет жить в человеческом обществе.

—Сильный человек всегда прав, — пробурчала мисс Аманда. — Слабому грех обижаться.

Айван вскочил, с трудом подбирая слова, задыхаясь от чувства несправедливости. Его гнев был направлен на Джо Бека, который отвечал ему улыбкой терпимости.

—Это неправильно!… Вы коварный человек. Это несправедливо.

—Ай, сынок, — ответил Джо Бек. — Сам все узнаешь, когда подрастешь. Будь ты королем или отцом, ты бы взглянул на все по-другому. Справедливость — вещь не простая, а кривая и извилистая, запутанная. Она крутится, изгибается, гнется в три погибели, — он сопровождал свои слова сложным движением курительной трубки, — пока не дойдет туда, куда ей положено.

—Садись и уйми свой пыл, молодой бвай, это всего лишь история, — сказал другой мужчина.

Устыдившись своего порыва, но все еще с клокочущим от гнева сердцем Айван сел. Он схватил початок кукурузы и принялся бешено его грызть, низко опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть. Где же здесь справедливость? Разве понравилось бы самому Джо Беку — этому старому ибо, краснорожему увальню, — если бы он сам поймал буйвола, а люди бы так с ним обошлись? Ах, если бы старший брат вернулся к ним ночью и сжег весь их городишко, как Самсон — посевы филистимлян! Во всяком случае, размышлял Айван в ярости, ему не по душе эти обряды очищения: слишком много женщин и детей и пустой болтовни. Конечно, будь это обряд копания, никто бы не согласился с таким решением. Но ведь копание — обряд настоящих мужчин, когда новую землю расчищают и вспахивают руками. Никаких тебе женщин, детей и стариков, только сильные молодые мужчины, те, что умеют как следует работать, Айван вспомнил, что участок под новую ферму мисс Аманды расчищали два дня. Мужчины собрались рано, они принесли с собой мачете и тяжелые вилы и выстроились в ряд, голые по пояс, так что их мускулистые торсы блестели на солнце; черные мужчины с могучими руками, гордые своей силой и способностью выполнять самую тяжелую физическую работу под безжалостно палящим солнцем и петь дерзко-вызывающие песни, подстегивая себя в процессе труда. Айван вспоминал их возбуждение, когда они собирались, поддразнивая друг друга во время осмотра, казалось бы, непроходимой зеленой стены джунглей, которой предстояло пасть под ударами мачете. Они встали плечом к плечу, предводитель запел песню, и его баритон эхом прокатился по долине. Песню подхватил хор голосов, заблестели на солнце клинки, и мужчины пошли на зеленую стену.

Непрерывный ритм рабочих песен, песен мужчин, непристойных и агрессивных, звучал под свист серебряных мачете, и завывающий хор обрывался согласным ударом клинков, звенящих высокой нотой о древесину. Ряд мужчин, подобно многорукой машине, жестокой поступью прорубал просеку в тропическом лесу. Айван бегал туда-сюда и разносил ковши с холодной водой мужчинам, которые останавливались только для того, чтобы влить в себя галлоны воды. И вода, казалось, тут же просачивалась сквозь их кожу, проступала потоками пота и превращала мужчин в блестящие на солнце полированные статуэтки из черного дерева; штаны их промокали до нитки и вокруг ступней образовывались маленькие лужицы. На их плечах и спинах вздымались горы мускулов, словно клубки огромных змей, борющихся под кожей, а вены напоминали реки на географической карте. Заросли шаг за шагом отступали под натиском сверкающих клинков и изобильного буйства необузданных песен, которые наполняли сердца радостью и приводили руки в движение. Айван любил эту грубую телесность, этот сладковатый запах сырой черной земли, открываемой солнцу, орошаемой потом и оживающей под песнями.

В полдень, когда солнце достигало зенита и долина превращалась в гигантскую жаровню, мужчины отдыхали. Тогда приходили женщины и мисс Аманда, сгибаясь под тяжелой ношей с едой, — они несли подносы с ямсом, бананами, круглыми пирогами под названием «завяжи-зубы», жареное козье мясо, проперченое так сильно, что глаза и нос разбегались в разные стороны, а пот струйками брызгал из пор. Усевшись в тени, мужчины поглощали громадные порции пищи, изрядно потея от перца и запивая еду глотками белого рома. Когда Айван попробовал ром, он обжег себе рот и горло, а в животе у него загорелся огонь. Мужчины смеялись над тем, как он задыхается и обливается слезами.

— Как вы можете есть такую острую пищу да еще запивать ромом? — спросил он, когда к нему вернулся наконец дар речи.

— Все в порядке, молодой бвай, — объяснили они, все в поту. — Один жар прогоняет другой.

Для него их слова пока еще ничего не значили.

В тот день после отдыха Джо Бек и получил свое прозвище. Когда все мужчины поели, а женщины забрали котелки и ушли, снова началась работа. Джо Бек затянул песню, которую он в присутствии женщин никогда не пел.

Джо только что женился, и потому мужчины, услышав его песню, принялись смеяться. Но Джо не знал того, что его молодая жена, высокая, пылкая черная девушка по имени Жемчужина, забыла, возможно, с умыслом, котелок и теперь вернулась полюбоваться на своего мужа за работой. Ее-то голос и прервал мужской смех.

—Ну-ка, Джо Бек, спой эту песенку еще раз. Что-то я плохо ее расслышала.

Джо Бек обернулся и увидел, что Жемчужина стоит рядом, руки-в-боки, глаза полыхают пламенем.

— Но… Но я ничего не говорил, любовь моя… — начал было Джо.

—Ты выдал себя, я слышала, что ты пел. Значит, если все так плохо днем, когда ты со своими друзьями, — ты и ночью это припомни, скажи, что сгорела в море, ты понял, любовь моя? — сказала она сладким голосом. И повернувшись спиной, зашагала с гордым презрением, величественно покачивая бедрами.

—Но… Но я ничего не говорил, любовь моя, — принялись дразнить мужчины, имитируя его жалобный фальцет. — Бог мой, у жены Джо Бека горит между ног! И горит себе, горит! Не забудь об этом ночью, Джо!

С этого дня, чтобы привести его в ярость, достаточно было крикнуть: «Горит над морем». Или пропищать фальцетом: «Но я ничего не говорил, любовь моя».

Воспоминания немного охладили возмущение Айвана, и он снова сосредоточился на происходящих вокруг событиях. Подоспела еда — мужчины стали доставать жестяные тарелки, которые принесли с собой. Это была легкая закуска, поскольку работа была не тяжелая. Айваном владело желание принять позу одинокого презрения и одновременно он хотел, как и все, взять тарелку и присоединиться к обществу. Чей-то нежный голос оборвал его размышления.

—Айван, мисс Аманда прислала тебе это.

Мальчик молча поднял глаза. Перед ним стояла девочка с двумя тарелками в руках. Он замешкался. Она протянула ему одну тарелку, ее глаза излучали тепло.

—Чо! Ничего страшного — бери свою еду, Айван-ман, — сказала она с мягкой настойчивостью.

Айван сдался.

—Почему она тебя послала? — не слишком вежливо спросил он, принимая тарелку.

—Это я попросила ее, — сказала девочка просто, — потому что мне понравился твой стиль.

Она не заигрывала с ним и не стеснялась, сказанное ей было всего лишь признанием правды.

—По-моему, ты был прав по поводу этой истории, и я хочу, чтобы ты это знал.

Когда она присела на краю барбекю, в ее улыбке сквозило восхищение.

Айван эту девочку немного знал. Она ходила в государственную школу, где он учился до тех пор, пока ему нравилось, оттуда он ее и помнил. Айван не обращал на нее внимания, как и на всех других девочек. Но сейчас ее неожиданная поддержка и искреннее предложение дружбы глубоко его тронули. Он смотрел на нее, пока она ела. Девочка была его возраста, стройная, как стебель сахарного тростника, но округлости груди и бедер уже намечали формы, характерные для зрелой женщины.

На ней была школьная форма, белая блузка и голубая юбка, на ногах — белые холщовые туфли. В ее внезапном появлении было что-то очень ясное и чистое. Волосы были убраны с лица, так что открывались четкие линии скул и носа. На фоне темной кожи ослепительным блеском сияли зубы. Глаза, источавшие тепло, были коричнево-медового оттенка. Про такие глаза говорят, что это глаза «марунов» — по имени легендарных африканских воинов, которые полтора столетия удерживали за собой эти холмы, противостоя военной мощи и хитроумным планам англичан.

—Если ты снова меня встретишь, ты меня узнаешь? — прошептала она, тем самым дав понять Айвану, что от нее не скрылся его оценивающий взгляд. Вместе с тем ее мягкий, чуть поддразнивающий тон говорил о том, что ей, по большому счету, все равно.

—Пожалуй, — Айван чуть растягивал слова, по возможности придавая своему голосу глубину и задумчивость. — Теперь я тебя тоже узнаю.

Настал ее черед отвернуться.

Наблюдая за парочкой из кухни и посмеиваясь про себя, мисс Аманда размышляла: «Ну что ж, Маас Айван держится неплохо. Что угодно отдала бы, только бы услышать, о чем они говорят».

Девочка была вежливая, всегда готовая помочь старшим, прекрасно воспитанная и к тому же такая красивая. И совсем не казалась недовольной. О чем бы они там ни говорили, вид у них был очень серьезный, они полностью ушли в свое, сидя вместе под слабым лунным светом. Айван почти закончил есть. Ему очень понравилось это блюдо — в народе его называли нырни-и-вынырни — соленая макрель, запеченная в кокосовой мякоти и сервированная бананами и оладьями из маниоки бамми. Мисс Аманда заметила, как девочка наклонилась вперед и переложила остатки своей еды в тарелку Айвана. «Хей, — подумала старуха, — кажется, она взяла его в оборот! У моего внука появилась женщина, которая его кормит. Вот до чего я дожила!» Продолжая посмеиваться, она повернулась к женщине рядом и спросила:

—А кто эта дитятя, что сидит с моим внуком — что-то я ее не узнаю.

—Да ведь это моя маленькая внучка Мирриам! Она так выросла, что совсем не удивительно, что вы ее не узнали.

Обе женщины посмотрели друг на друга и громко рассмеялись.

Айван совершенно не запомнил окончание этого вечера. Когда люди снова собрались у бар-бекю, неочищенными остались всего несколько мешков кукурузы. Мирриам не делала никаких движений, чтобы присоединиться к своей бабушке по другую сторону барбекю. Айван был исполнен надежд, но и нетерпения. Сумеет ли она остаться рядом с ним на виду у всех? Девочка не разделяла его нервозности и, казалось, не понимала всей деликатности их положения. Она подобрала пустые тарелки и направилась на кухню.

—Ты куда?

—Никуда — на кухню.

—Ну да… А ты вернешься?

—Если ты хочешь.

—Если ты хочешь.

—Нет, только если ты.

—Ну ладно… — начал было Айван, но она уже исчезла.

Вдруг Айван почувствовал себя невероятно одиноким и пожалел о том, что не сказал ей, как сильно он хочет, чтобы она вернулась назад. Он был уверен, что девочка сядет рядом со своей бабушкой и он больше не сумеет сегодня поговорить с ней. В подавленном настроении он сел очищать початки, размышляя над тем, как это человек способен за столь короткий промежуток времени почувствовать себя так хорошо и так плохо. Он почти не прислушивался к разговорам, которые на сей раз касались жутких ночных духов, даппи, появлявшихся в разных обличьях: старый Хидж — злобный вампир, который сбрасывал свою кожу и высасывал души из спящих, пока они не высыхали и не умирали или не становились зомби, бездушными механизмами, лишенными воли и желаний. Чтобы погубить старого Хиджа, надо было отыскать место, где он оставил свою кожу, как следует посолить ее и поперчить, чтобы вернувшийся Хидж не смог забраться в нее обратно, и тогда с первыми солнечными лучами к нему придет смерть. Подобные разговоры ничуть не улучшили его настроения. Сейчас женщина рассказывала, как она встретилась с жутким катящимся шаром, особенно зловредной разновидностью даппи — огненным шаром, который катился по земле под звяканье цепей и среди адских клубов дыма.

—Айван, дай руку.

Негромкий хрипловатый голос донесся до него из-за спины.

—Что?

Это была Мирриам с кокосом, наполненным ашам.

—Нашла на кухне, — сказала она робко. — Ты испугался?

—Испугался?

—Нет — я знал, что это ты, — соврал он и, случайно коснувшись ее лица, испачкал его кукурузной крошкой.

Счастье Айвана было полным. Мирриам сидела рядом с ним, слушала разговор и там, где надо — хихикала, а где надо — дрожала от страха. Он же притворялся бесстрашным слушателем. Дети, которых начал уже одолевать сон, потянулись поближе к маминым юбкам, чтобы, спрятавшись там в тепле и безопасности, продолжать слушать страшные истории и расширять глаза от удовольствия, которое доставляет ужас, если он не опасен.

Ритм работы стал хаотическим, осталось всего несколько мешков, но никто не торопился закончить работу. Силу «Джо Луиса» можно было заметить по неразборчивым голосам и непристойным шуткам некоторых мужчин. Повеяло прохладой. Айван и Мирриам говорили без умолку. Айван рассказывал ей про океан и про кафе мисс Иды. Мирриам была поражена, но о последнем высказалась неодобрительно.

Со своей удобной наблюдательной позиции Маас Натти по-прежнему возглавлял собравшихся, но ром и возраст делали свое: его то и дело клонило ко сну. Окружающие дипломатично делали вид, будто этого не замечают. Порой старик приходил в себя и бормотал фразы на разных языках, вывезенные из путешествий в молодые годы. Фразы на испанском соседствовали с девизом Маркуса Гарви «Восстань могучая раса и соверши, что в силах твоих». Каждое его высказывание сопровождалось восхищенным шепотом — разговор на иностранном языке всегда почитался признаком мудрости. Маас Натти жил когда-то в местечке под названием Алибами, откуда вынес вполне определенные и непоколебимые мысли о природе и наклонностях белых людей, а также несколько заклинаний на непонятном языке, отчасти напоминавшем английский. Никто не мог понять их смысл, потому что Маас Натти как-то по-особому интонировал носовые звуки. В том случае, когда он пускал в ход «мерканский язык», все знали, что старик «готов» и ему пора идти спать.

Внезапно Маас Натти выпрямился и, оглядев всех присутствующих, овладел вниманием каждого.

— Скользкая дорога — крутые дела, — предостерег он. — Победитель не уходит, а уходящий не побеждает.

Он сопроводил свои слова многозначительным кивком головы и огляделся по сторонам в надежде, что кто-нибудь подхватит и продолжит его изречения. После чего мирно отошел ко сну.

Люди бережно отнесли старика в дом, погасили лампы и стали расходиться. Они уходили по несколько человек в разные стороны и несли перед собой факелы, сделанные из резиновых автомобильных покрышек — не только для освещения, но и потому, что едкий запах жженой резины отпугивал — как насекомых, так и даппи и злых духов.