"Чёрный дождь" - читать интересную книгу автора (Ибусэ Масудзи)

ГЛАВА II

Переписав дневник племянницы до этого места, Сигэмацу попросил Сигэко продолжить переписку. Почерк у жены был гораздо лучше. К тому же у Сигэмацу не хватало теперь свободного времени. Третьего дня вместе с Сёкити и Асадзиро он выпустил в садок мальков карпа и, хотя в этом не было никакой надобности, каждый день ходил к пруду, чтобы удостовериться, все ли в порядке.

Позавчера он ходил дважды, а накануне, несмотря на дождь, даже три раза. За ужином Ясуко сказала Сигэмацу: «Вы, дядя, ходите к пруду, будто на службу к самому сёгуну»[9]. Сигэмацу ощущал глубокое удовлетворение, непонятное для непосвященных. Его не оставляло предвкушение чего-то радостного, то самое предвкушение, которое испытывает закинувший удочку рыбак.

— Эй, Сигэко! — крикнул Сигэмацу перед уходом.— Мне пора идти на службу к сегуну, как говорит наша племянница. А ты пока переписывай дневник. Только пиши попроще, без всяких выкрутасов, а то сваха ничего не поймет.

В это лето Сигэмацу и его друзья решили вырастить мальков; подкармливая рисовыми отрубями и куколками шелкопряда, а потом пустить их в большой пруд Агияма.

Лучевая болезнь поразила более десяти жителей деревни. В живых остались только трое, среди них Сигэмацу. Эти трое спаслись благодаря хорошему питанию и отдыху. Разумеется, они не могли себе позволить валяться целыми днями в постели. Врач советовал ограничиваться самой легкой работой и побольше гулять. Но как же мог здоровый с виду мужчина прогуливаться без дела по деревенской улице? В их деревне такого сроду никто не видывал. Это противоречило всем исконным обычаям.

— А не заняться ли вам рыбной ловлей? — предложили тогда терапевт из поликлиники и специалист-кардиолог из города Футю.— При легкой форме лучевой болезни это полезно для здоровья, да и лишняя еда не помешает.

«С лодки, конечно, ловить аю[10] не следует: можно простудиться, лучше ловить с дамбы»,— решили друзья. Одним ударом убиваешь двух зайцев. Когда удишь рыбу, мозговые клетки отдыхают, как во время глубокого сна. Одно плохо. Когда вполне бодрый и еще не старый человек сидит и удит рыбу, люди, которые в тот час не покладая рук работают в поле, смотрят на него косо.

Однажды женщина из дома Икэмото высказала друзьям в лицо — и не без сарказма — все, что она о них думает.

Дело было в разгар полевых работ, когда вся деревня занималась жатвой пшеницы и посадкой риса. В это же самое время начался хороший клев.

Только что окончился дождь, небо прояснилось, и Сигэмацу с Сёкити. поудобнее устроившись на дамбе у пруда Агияма. закинули удочки. И тут-то послышался ехидный женский голосок:

— Хороша погодка, да?

Ограничься женщина только этими словами — все было бы в порядке, но ей показалось этого мало. Она поправила за спиной пустую корзину, притронулась к обмотанному вокруг головы полотенцу и продолжила:

— У всех работы по горло, а они рыбку ловят. Счастливчики.

— Что тебе нужно? — спросил Сёкити, не отрывая глаз от поплавка.— Я тебя по голосу узнал: ты Икэмото.

Тут бы в самый раз и идти Икэмото своей дорогой, но нет — она подошла еще ближе.

— Кого это ты называешь счастливчиками? Если нас, то считай, что ошиблась, здорово ошиблась! Так ошиблась, что дальше некуда. Пошевели мозгами, женщина, и подбери какое-нибудь более подходящее слово,— Сёкити говорил спокойным и вежливым тонам, но кончик удилища, которое он держал в руке, сильно подрагивал.— Послушай, женщина. Мы все больны лучевой болезнью и удим рыбу по предписанию доктора. А ты говоришь «счастливчики». Вот я хочу работать. Но стоит мне чуть-чуть переборщить, как я начну гнить заживо. И тогда мне конец.

— Стало быть, вам не так уж худо живется?

— Что ты несешь? Заткнись! Нашла над чем шутить. Может, у тебя память отшибло и ты забыла, как меня жалела, когда я вернулся из Хиросимы.

— Так ведь это когда было, Сёкити! Война еще не кончилась. В ту пору все так говорили. Зачем же ты напоминаешь мне об этом? Поссориться, что ли, решил?

Ей бы самое время ретироваться, но она не собиралась покидать поле боя, упрямая, как та вдова, которая хотела, чтобы последнее слово непременно осталось за ней.

— Ты говоришь, забыла, как жалела тебя. Ничего я не забыла. Это ты все забыл. Нехорошо попрекать людей за добро, которое они тебе делают.

— Какое еще там добро? На что ты намекаешь? Может, ты считаешь этот пруд своим, потому что вашей семье поручена охрана шлюза? Если так, то ты глубоко ошибаешься. Все, кто имеет право пользоваться этой водой для полива, могут и рыбу ловить. Или ты не знаешь об этом?

— Вот я и сказала вам, что вы счастливчики, ловите себе рыбу...

— Ах ты, чертова кукла, опять за свое! — воскликнул Сёкити, пытаясь подняться. Но при его хромоте это было не так-то просто. Сёкити сидел на дамбе, и, чтобы не свалиться в воду, ему пришлось сначала перевернуться на живот, подтянуть к себе ноги, и только потом он смог встать.

Тем временем женщина из дома Икэмото уже ушла далеко вниз по тропинке. Она нарочно сняла с одного плеча лямку, и при каждом шаге пустая корзина вызывающе подпрыгивала на ее спине. Вид у нее был развязно-игривый и в то же время независимый.

— Слышал ты что-нибудь подобное, черт подери! — вскричал Сёкити, глядя ей вслед.

В порыве возмущения он забыл, для чего пришел к пруду, и неистово заколотил удилищем по воде.

— Никто уже ничего не помнит. И Икэмото запамятовала, как сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. А вот нам не забыть этот ад. И кому теперь нужны все эти кампании протеста, которые проводят каждый год.

— Замолчи, Сёкити, не надо так говорить!.. Гляди-ка лучше на поплавок. У тебя клюет.

И правда, поплавок удочки, которой он только что колотил по воде, вдруг резко ушел под воду.

Сёкити подсек, дернул удилище вверх и вытащил здоровенного карася — крючок застрял у него глубоко в горле. Неожиданная удача утихомирила Сёкити. В тот день ему, видимо, помогал сам бог — охранитель их краев, потому что он только успевал подсекать да вытаскивать карасей. В сумке у него оказалось добрых четыре килограмма рыбы. И все же после этого происшествия Сёкити и Сигэмацу перестали ходить к пруду Агияма.

Третьим в их компании был Асадзиро, который, так же как и Сёкити, состоял в отряде добровольного служения. Симптомы болезни у него были такие же, что и у Сигэмацу. Стоило повозить тяжелую тележку или поработать в поле, как на голове, у корней волос, высыпали мелкие нарывы и сыпь. Нарывчики засыхали только после того, как он начинал питаться поплотнее, чаще ходить на рыбалку и больше отдыхать. Однако ел он не то, что ему рекомендовал участковый врач. Знакомый прижигатель моксой посоветовал Асадзиро питательное и дешевое меню. Трижды в день он съедал по две чаши супа из бобовой пасты с сушеной редькой и обязательно выпивал при этом сырое яйцо. Кроме того, один раз в день ел чеснок. Стены в кладовке Асадзиро были теперь увешаны связками сушеной редьки. Лечение же ограничивалось еженедельным прижиганием моксой.

Асадзиро с самого детства любил рыбную ловлю. Он даже смастерил из бамбука замечательную ловушку. Вечером, накануне того дня, когда на Хиросиму была сброшена атомная бомба, Асадзиро отправился к мосту Сумиёси, спустился к реке и погрузил на дно свою бамбуковую трубку. На следующее утро он вместе с Сёкити пошел на работу. Воздушная тревога застала друзей около моста Сумиёси, они кинулись под мост и спрятались в лодке с навесом. Было время прилива, и глубина воды в реке достигала добрых двух метров. Вскоре дали отбой. Асадзиро вылез из лодки, извлек из воды свою бамбуковую трубку и снова скрылся под навесом, чтобы незаметно вытащить попавшегося в ловушку угря. Сёкити скользнул за ним под навес — старый залатанный кусок парусины, выкрашенной в ядовито-желтый цвет.

Ловушка для угрей представляла собой двухметровую бамбуковую трубку, снабженную специальным устройством, которое придумал Асадзиро. Трубка была мокрая, и Асадзиро стал тщательно вытирать ее полотенцем. Внезапно полыхнуло бело-голубое пламя, раздался неимоверный грохот. Лодку развернуло, и она ударилась бортом о соседнюю. Сёкити кубарем покатился по днищу и больно ударился лодыжкой о борт.

Оправясь от неожиданности, они заметили, что та часть бамбуковой трубки, которая выступала из-под навеса, обуглилась — то ли от ослепительного света, то ли от сильного жара. Когда трубку перевернули, из нее вытекло немножко теплой воды. Нос, корма и борта лодки обгорели, только металлический трос остался неповрежденным. Уцелел и желтый навес. Только это и спасло Асадзиро и Сёкити. Они не обгорели, не получили ожогов, хотя избежать последствий облучения им не удалось. Сёкити сломал себе ногу, когда стукнулся о борт, и хромает до сих пор. Обо всем этом друзья и рассказали Сигзмацу, когда он возвратился в Кобатакэ.

Итак, Сигэмацу и его друзьям пришлось отказаться от рыбной ловли. Тогда-то Сёкити и предложил заняться разведением карпов.

— Я все места себе не находил, думал, как бы утереть нос этой проклятой бабе из дома Икэмото. Вот и придумал,— повторял он.

По правде говоря, ничего особенного в его предложения не было. Да и осуществить его было нетрудно. В сезон посадки риса купить на рыбоводческой ферме в деревне Токиканэмару мальков, запустить их в садок близ дома Сёкити, подкормить, а перед наступлением сезона тайфунов выпустить в большой пруд Агияма. Друзья решили скинуться и купить три тысячи мальков.

— Вложим свои кровные денежки, и тогда никто уже не скажет, что мы занимаемся пустяковым делом. Неплохо бы только распустить слух, что купили мы двадцать, нет, двадцать пять тысяч мальков.

Сигэмацу и Асадзиро приняли план Сёкити без каких-либо возражении. Асадзиро тут же отправился в деревенскую управу и получил разрешение на запуск мальков в большой пруд. Предоставляя разрешение, управа оговорила, что право на ловлю рыбы распространяется на всех членов ирригационного комитета. Асадзиро не протестовал. Для него и друзей главным было то, что они могли теперь без стеснения ловить рыбу в пруду. Как говорил Сёкити, ловля рыбы, на которую потрачены деньги, пусть небольшие,— это уже не развлечение, а работа. Врачи продолжали настаивать на ежедневных прогулках, но друзья всячески от них уклонялись. Занятие это было не из тех, в какое можно вложить капитал. Другое дело — побеседовать у обочины дороги или в полдень подремать у часовни — это, правда, тоже не требует капитала, но освящено вековыми обычаями.

Получив заказ на мальков, молодой владелец рыбоводческой фермы в Токиканэмару самолично приехал на мотоцикле и тщательно обследовал весь пруд. Измерил температуру воды, сток, глубину, площадь, проверил, не загрязнен ли пруд химическими удобрениями, попадающими с полей, установил наличие естественного корма. Затем он вручил друзьям специальную карточку с пояснениями на английском языке, где были указаны количество и виды искусственной подкормки, необходимой для трех тысяч мальков.

— Температура воды в пруду не ниже пятнадцати градусов в разгар зимы и не выше двадцати пяти в середине дета. Идеальные условия для выращивания мальков карпа. Лучших не придумаешь,— сказал он.

Молодой рыбовод обследовал затем большой пруд Агияма и уехал.

Спустя несколько дней он привёз на грузовике цистерну с мальками и баллоны с кислородом. В цистерне плавали десятки тысяч мальков, которых рыбовод партиями развозил по близлежащим деревням для запуска в садки. Сёкити принес бамбуковую палку с нанизанными на веревку раковинами аваби [11]и воткнул ее у пруда, чтобы отпугивать хищных ласок.

Увидев эти раковины, молодой владелец рыбоводческой фермы воскликнул:

— Аваби! Они напоминают нам о прошлых днях. Старики, наверное, не могут смотреть на них без волнения.

Он запустил в пруд ровно три тысячи мальков и уехал. Это произошло три дня тому назад, когда дул удушливо жаркий, насыщенный влагой ветер.

Понаблюдав за мальками в садке и удостоверясь, что все в порядке, Сигэмацу отправился домой. Едва войдя во двор, он услышал лязг железа — вооружившись цепью, Ясуко очищала от сажи трубу в бане. Жена в это время таскала циновки из сада в кладовку. Завидев Сигэмацу, она остановилась.

— Не пропустить ли нам ту часть в дневнике Ясуко, где она рассказывает, как попала под черный дождь? — спросила жена,— Ведь в то время никто не знал, что это был очень опасный дождь, а теперь все об этом знают. Боюсь, если мы перепишем все, как есть, сваха может вообразить себе невесть что.

— Сколько ты тут переписала без меня?

— Я хотела с тобой посоветоваться, поэтому и остановилась на том самом месте, где девочка рассказывает про черный дождь.

— Выходит, ты не переписала ни строчки? Сигэко утвердительно кивнула головой.

И вдруг воспоминания с такой силой навалились на Сигэмацу, что он едва не застонал под их тяжестью.

На столе лежала толстая тетрадь и дневник Ясуко.

Перелистав тетрадь и дневник, Сигэмацу убедился, что переписана менее одной пятой.

— Черт бы побрал этот черный дождь и всех тех, кто может вообразить невесть что, а заодно и тех, кто всего боится,— ворчал Сигэмацу, принимаясь за переписку.

...Вначале мне показалось, будто уже смеркается, и только по возвращении домой я вдруг поняла: еще самая середина дня,— а темно потому, что все небо застлано черным дымом.

Когда я вошла в дом, дядя и тетя как раз собирались отправиться на поиски. Бомбежка застигла дядюшку на станции Ёкогава. На левой щеке у него рана. Наш дом покосился, но тетя осталась жива и невредима, отделалась испугом. Дядя заметил у меня на коже какие-то пятнышки, похожие на брызги грязи. Белая кофта с короткими рукавами тоже была запачкана, и ткань кое-где расползлась. Испачкано было все лицо, кроме той части, которая была прикрыта капюшоном. Тут я вспомнила, как хлынул черный ливень, когда мы плыли на рыбачьей лодке, которую раздобыл Нодзима. Кажется, это случилось около десяти утра. Со стороны города надвинулось черное облако, сверкали молнии, громыхал гром, внезапно на нас обрушились струи дождя толщиной с карандаш. Хотя был самый разгар лета, стало так холодно, что мы все задрожали. Дождь вскоре прекратился. На меня нашло какое-то странное затмение. Почему-то вдруг почудилось, будто дождь полил еще в то время, когда мы ехали на грузовике. Почему он так скоро кончился, этот мерзкий черный ливень? Да и ливень ли это? Какой-то хитрый оборотень...

Много раз мыла я руки родниковой водой, но никак не могла оттереть пятна — так крепко въелись они в кожу.

— Наверно, это нефть. Не иначе, как на нас сбросили нефтяную бомбу,— сказал дядюшка Сигэмацу и, осмотрев мое лицо, добавил:— А может быть, это капельки ядовитого газа?

Потом еще раз внимательно оглядел меня и высказал новое предположение:

— Нет, это не ядовитый газ, а частички пороха. Должно быть, взорвался секретный пороховой склад недалеко от того места, где вы проезжали. Наверняка это дело рук шпионов. Я был на станции Ёкогава, когда произошел взрыв, долго шел по путям, но черного дождя и в глаза не видел.

«Если это ядовитый газ, мне конец»,— подумала я со страхом. И мне стало так грустно, что я чуть было не заплакала.

Много раз ходила я к источнику и пыталась смыть пятна, но тщетно. Вот бы заполучить такую стойкую краску...

На этом заканчивались записи Ясуко от 9 августа. Сигэмацу хорошо понимал, что жена права, переписывать этот отрывок не стоит. Но что, если сваха потребует подлинный дневник? Тогда беда! Надо все это хорошенько обсудить, решил Сигэмацу. 6 августа, около восьми утра, когда была сброшена атомная бомба, Ясуко была километрах в десяти от эпицентра. Никак не ближе. А он, Сигэмацу,— всего в двух километрах. Ему обожгло щеку, но он жив и здоров. Мало того, рассказывают, что многие девушки, которые тоже оказались на станции Ёкогава, не только уцелели, но и вышли замуж, завели детей. Пожалуй, есть смысл показать свахе дневник. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы помолвка Ясуко расстроилась и на этот раз. За последнее время девушка похорошела, налилась, как яблочко. В глазах такой блеск, что все только диву даются. Все время красоту на себя наводит — думает, никто не замечает. Нетрудно догадаться, как ждет она этого замужества, последний я буду человек, если не помогу племяннице, решил Сигэмацу.

В конце концов его беспокойство прорвалось в крике:

— Эй, Сигэко! Принеси-ка мой дневник. Ты его припрятала в комоде. Хочу показать его свахе. Неси дневник, да побыстрее!

Орать было, разумеется, незачем. Сигэко сразу же принесла дневник из соседней комнаты.

— Мне все равно надо его переписать. Для школьной библиотеки. Я им подарю свой дневник, вот только прежде хочу показать свахе.

— Может быть, хватит с нее дневника Ясуко?

— Ничего, мой кое в чем дополнит то, что она написала.

— Зачем тебе лишняя работа?

— Ничего, я человек привычный. А мой дневник теперь исторический документ, который будет храниться в школьной библиотеке.

Сигэко ничего не возразила, Сигэмацу с довольным видом вытащил новую тетрадь и вывел начало:

Писано Сигэмацу Сидзума в августе 1945 года в городе Фуруити, район Аса, префектура Хиросима. Называется «Записи об атомной бомбардировке».

6 августа. Погода ясная.

Каждое утро вплоть до вчерашнего дня один и тот же голос объявлял по радио: «Внимание! Эскадрилья бомбардировщиков Б-29 пролетает над морем в северном направлении в ста двадцати километрах южнее канала Кии». И когда сегодня утром сообщили: «Один самолет противника летит на север»,— мы не обратили на это внимания. Сигнал воздушной тревоги стал для нас таким же привычным, как звук сирены, которая в былые времена оповещала о наступлении полудня.

Утром, как обычно, я отправился на работу. Когда я подошел к станции Ёкогава, на платформе не было ни души. Электричка стояла, готовая к отправлению. Быстро пройдя мимо знакомого контролера, я вскочил в тамбур.

— Доброе утро, господин Сидзума,— послышался за моей спиной женский голос.

Я обернулся. Позади стояла владелица прядильной фабрики Такахаси.

— Извините, что я обращаюсь к вам по деловому вопросу,— сказала она, заправляя под шляпку выбившуюся прядь,— но мне необходимо поставить печать на присланные вами вчера документы...

В этот момент я увидел ослепительно яркий шар. И сразу же все окутала кромешная непроницаемая тьма. Эту тьму пронзили возгласы: «Пропустите!», «Выходите же!» Вопли, проклятия, стоны... Вывалившись под натиском толпы через противоположную от платформы дверь, я упал на что-то мягкое, вероятно, женское тело. Сверху посыпались люди. Я закричал, и где-то совсем рядом, словно эхо, послышался крик. С помощью нечеловеческих усилий я вылез из-под навалившейся на меня кучи тел. Спина моя уперлась во что-то жесткое. Это был край платформы. Расталкивая локтями людей, я взобрался на нее. Движущаяся куда-то толпа увлекла и меня. Я закрыл глаза. Шаг, другой, третий... Лоб мой ударился о что-то твердое. Передо мной был столб, который я тут же изо всех сил обхватил руками. Меня толкали то справа, то слева, но я не разжимал крепко сцепленных рук. Плечи пронизывала острая боль. Чтобы избавиться от нее, надо было отпустить столб, но какой-то инстинкт не позволял мне сделать это. И все время в голове у меня вертелось предположение, что в нашу электричку попала бомба с ядовитым ослепляющим газом.

Наконец наступила тишина, и я медленно, с опаской открыл глаза. Все вокруг тонуло в светло-коричневой дымке, а сверху сыпалось нечто белое, напоминавшее пудру. На платформе — ни души. Там, где было скопление народа, теперь стало пусто — даже железнодорожники куда-то скрылись. Прошло, по-видимому, немало времени с тех пор, как я ухватился за столб.

Сверху свисали оборванные провода. Я подобрал валявшийся рядом кусок доски и соединил два провода: искрения не было. Это меня не успокоило: идя по платформе, я осторожно раздвигал доской провода. Дойдя до забора, сооруженного из старых шпал, я перелез через него и оказался на улице. Моим глазам открылась ужасающая картина: почти все дома вокруг были разрушены. Внезапно я заметил впереди девушку, наполовину погребенную грудой черепицы. Разбрасывая черепицу, она громко вопила. Вероятно, ей казалось, будто она кричит: «Помогите», но из ее рта вырывался нечленораздельный, нечеловеческий вопль.

— Эй, девушка,— обратился к ней похожий на европейца старик, проходивший мимо,— ты зачем швыряешься черепицей? Подойти невозможно.

Когда он попробовал приблизиться, девушка стала кидать в него обломками черепицы, и он вынужден был обратиться в бегство. По-видимому, ее придавило бревном, поэтому она и не могла выбраться. Странно было видеть, как свободно движется верхняя половина ее тела. Она разбивала черепицу на мелкие куски, чтобы легче было бросать...