"Джинн" - читать интересную книгу автора (Мастертон Грэхэм)

Глава IV

Я вернулся к машине. Анна была недовольна.

— Ну, приятно провел время? А говорил, ненадолго.

Я молча завел машину, развернулся и выехал по просеке на шоссе. Чтобы как-то прийти в себя, потянулся за новой сигаретой.

— Похоже, ты потерял дар речи. Так же как и чувство времени, — сердито сказала Анна.

— Я всегда так делаю, когда боюсь, что женщина меня не так поймет.

— Ты слишком много куришь, — заметила Анна, открывая боковое стекло. — Знаешь, по статистике больше людей умирает от рака легких, а не от злых духов.

— Еще неизвестно, что хуже, — ответил я, делая такой крутой поворот, что шины завизжали.

— Что он рассказал? — спросила Анна. — Он знает, как умер Макс Грейвс?

Я следил за дорогой.

— Доктор Джарвис знает не больше нашего. Как и мы, он только предполагает. Но он думает, что Макс изрезал свое лицо неспроста. Есть что-либо волшебное в горшке или нет, Макс пытался не дать этому чудищу вернуться к жизни.

— Не поняла.

— Аналогично. Да и Джарвис не понял. Макс говорил ему, что в сосуде находится джинн, но он не сможет выйти из заточения, не получив чьего-либо липа. Считают, что джинн нематериален, бесформен, понимаешь? Как клубы дыма. И вне сосуда джинн не может существовать, не принимая реального обличья. Вот почему Макс избавлялся от портретов на стенах, вот почему соскоблил лицо на трубке и вырезал все картинки из книг и газет.

Анна нахмурилась.

— Верится с трудом. Почему он не взял себе лицо Маджори или мисс Джонсон?

Я резко вывернул руль, чтобы не наехать на велосипедиста с рыбацкой корзиной на багажнике.

— Мне страшно от одной мысли увидеть джинна с лицом мисс Джонсон, — сказал я. — Если бы ты была джинном, ты бы хотела разгуливать с такой рожей?

— Гарри, будь хоть немного серьезным.

Я выкинул недокуренную сигарету из окна.

— А каким мне, черт возьми, быть? Ты же знаешь, что я не хочу верить в эту белиберду, но в то же время, и ты прекрасно это понимаешь, я верю.

Анна раскрыла в изумлении свои красивые, сочные губы.

— Ты — веришь? — хрипло воскликнула она. — Ты думаешь, что…

— По методу Шерлока Холмса. Отбрось все невозможные варианты, и то, что останется, каким бы невероятным это ни казалось, и есть истина. Что-то вроде этого. Я думаю, идея о джинне — сказка, но все остальные объяснения того, что творится в Зимнем Порте, просто смехотворны…

— А что насчет лиц Маджори и мисс Джонсон?

— А черт его знает! Может, для джинна труднее брать лица настоящих людей, чем с картин или фотографий. Возможно, профессор Кволт лучше знает это.

— Ты что, едешь к нему? — спросила Анна.

Я покачал головой:

— Прежде всего заедем к Маджори. Я хочу взглянуть на нее после прошлой ночи.

— О кей.

Через десять минут мы прибыли в Зимний Порт. Медленно проехали по гравиевой дороге мимо согнутых деревьев и приблизились к парадному входу. Дом выглядел пустым и заброшенным. Кирка лежала на крыльце там же, где я ее оставил прошлой ночью, а занавески в верхних комнатах были по-прежнему открыты.

Мы вышли из машины и огляделись. Мягкий западный ветер дул с моря, и флюгер весело поскрипывал в ответ. В воздухе витал аромат соленого моря.

Я подошел к облупившейся парадной двери и позвонил.

Внутри дома послышался громогласный звон.

Спустя некоторое время Анна сказала:

— Похоже, дома никого.

— Подождем еще немного, — сказал я. — Может, они поздно легли.

Я позвонил еще раз, и мы терпеливо прождали несколько минут. Потом решили, что, должно быть, Маджори с мисс Джонсон отправились на базар или еще куда-нибудь — мало ли что делают в августовское утро вдовы со своими компаньонками.

— Ты ведь не думаешь, что здесь что-то произошло? спросила Анна.

— Ты о чем?

— А помнишь ту фигуру, что мы видели вчера ночью? В халате с капюшоном?

— Не спрашивай лучше, а пойди глянь, стоит ли в гараже их машина. Я прогуляюсь вокруг дома.

Пока Анна шла по гравию в сторону обветшалого гаража, я обошел дом и поднялся на груду кирпича со стороны лужайки. Оттуда я стал разглядывать башню с ее готической крышей и темными неправильными окнами. Тут мне пришла в голову мысль подставить лестницу и добраться до этих окон, чтобы увидеть с улицы, что же в этой башне так тщательно скрывают от нас за запечатанной дверью.

В это время на морском горизонте качались от слабого ветра одиночные яхты, несколько виндсерфингистов кружили неподалеку от пустынного пляжа.

Я направился к солнечным часам на лужайке, длинная трава стегала меня по ногам. Подойдя к часам, я постарался получше оглядеть башню.

Но ничего особенного я не заметил. С такого расстояния сквозь окна ничего не разглядишь, а снаружи в башне не было ничего необычного. Я поднялся на каменный пьедестал часов и встал на цыпочки, но толку от этого было мало. Башня оставалась для взора чужака такой же темной, безмолвной и неприступной.

Я кинул взгляд на циферблат солнечных часов и сверил со своими. Когда я был еще ребенком, я благоговел перед этими часами. Мне казалось волшебным и загадочным то, как солнце, двигаясь по небу, отсчитывает время тенью от вертикальной палочки. И когда я теперь смотрел на часы, они напомнили мне о жарких, длинных, солнечных каникулах моего детства. Дни тогда тянулась так медленно, и я никогда не задумывался, что когда-нибудь все это закончится и я стану взрослым. Присмотревшись внимательно, я обнаружил в часах много изменений: вместо привычных древнеримских фигур и инициалов мастера на медной дощечке на поверхности циферблата были выгравированы совершенно другие комбинации цифр. Я присмотрелся внимательнее. За циферблатом были изображены кружки с арабскими буквами в центре. Вокруг букв нарисованы необычные насекомые и животные, о которых я раньше и не слышал. Палочка, которая отбрасывала тень, тоже стала иной: она была испещрена отверстиями по всей длине, напоминая серпантин.

Я услышал шаги на лужайке и сказал:

— Анна, иди сюда, посмотри, что я нашел.

Я обернулся и увидел Маджори. Наверное, тут было какое-то оптическое искажение, так как сначала она показалась мне очень маленькой, будто я смотрел на нее в бинокль с обратной стороны. Но когда подходила ближе, она становилась все больше и больше, абсолютно не соответствуя расстоянию. А когда она приблизилась к солнечным часам, то приняла свои обычные размеры. Но оттого, что она резко выросла за эти несколько секунд, у меня возникло беспокойное и странное чувство.

— Маджори, — сказал я без особой веселости в голосе, поскольку лицо ее было мрачным и холодным, но все же с подобающей сыновней почтительностью.

Она молча смотрела на меня. На ней было длинное черное платье, которое колыхалось от морского бриза. Волосы были перехвачены каким-то серым обручем. На носу сидело старое золотое пенсне, а в ушах болтались висячие серьги, которые звенели при каждом ее шаге.

— С тобой все в порядке, Маджори? — спросил я. — А то тебя вид какой-то странный.

Похоже, Маджори и не слышала меня.

— Ты дотрагивался до часов? — спросила она.

Я взглянул вниз на циферблат.

— Нет, конечно, не дотрагивался. Я просто забрался посмотреть на них. Со времени моего детства они сильно изменились.

Почему-то я тогда не решился сказать ей, что я прикоснулся руками к ним: что-то странное и угрожающее было в тоне Маджори, когда она спрашивала меня об этом.

— Да, — спокойно и твердо произнесла она. — Они изменились.

Я ждал, что она пояснит хоть что-нибудь, но она молчала. Она стояла спокойно, без движения, холодно смотря мне в глаза, и если это не было безмолвное приказание удалиться, то что же это, черт возьми, еще могло значить?

— Маджори, — серьезно начал я. — Здесь творится что-то неладное, и я хочу помочь тебе. Я прошу рассказать обо всем. Обо всей этой чертовщине.

— Чертовщине? — спокойно переспросила она. — Нет никакой чертовщины. Перестань беспокоиться, Гарри, у меня все в порядке. Все идет так, как и должно быть.

Я потянулся за сигаретой. Напряженные ситуации всегда заставляют меня усиленно дымить. Я прикрыл зажигалку от ветра и закурил. Сделав несколько затяжек, попытался· возобновить разговор:

— Маджори! Мне думается, здесь был кто-то еще прошлой ночью. Помимо мисс Джонсон. Мужчина или женщина, одетая в халат с капюшоном.

Маджори оглянулась и посмотрела назад, в сторону дома. На крыше башни повизгивал и поскрипывал флюгер, указывая на запад.

— Неужели, Гарри? — загадочно сказала она. — Очень мило.

— Мило? Маджори, я этого вообще не понимаю. Какой-то тип разгуливает вокруг твоего дома, и все, что ты можешь сказать до этому поводу, — «очень мило». Кто он, Маджори? Что, здесь происходит?

Маджори развернулась и зашагала к Зимнему Порту. Она шла так быстро, что я с трудом нагнал ее на полпути.

— Маджори, я не смогу тебе помочь, если не узнаю всей правды. Ты понимаешь меня?

— Мы все счастливы Гарри, — повторила она ровным, невыразительным голосом. — Счастливы, как жаворонки, Гарри. Как жаворонки.

— Маджори, пожалуйста, ну смилуйся.

Но она продолжала идти к кирпичным ступеням у гравиевой дорожки. Я потянулся рукой к ее рукаву, но не смог схватиться за него. Как будто это был простой мираж. Последнее, что я увидел, — это как Маджори бесшумно прошла по гравиевой дорожке и исчезла в доме. Все случилось так быстро, что я даже не успел опомниться и сообразить, что же происходит.

Я подбежал к парадной двери и позвонил. Затем еще раз, потом постучал кулаком и закричал:

— Маджори! Маджори! Я должен с тобой поговорить, Маджори!

Никакого ответа.

Тут вернулась Анна со стороны гаража.

— Машина на месте, — сказала она. — Думаю, они спят как убитые. Ты звал меня?

Я схватился руками за голову:

— Нет, черт возьми, я звал Маджори. Я был на лужайке с той стороны, и тут она появилась. Потом неожиданно скрыл асы в доме и теперь не хочет открывать дверь.

— Ты уверен? — спросила Анна, хмурясь. — Что-то это все странно.

— Уверен? — сердито сказал я. — А то нет! Слава богу, я ее знаю уже тридцать лет. Кто же это мог еще быть?

Мы отошли немного назад и посмотрели на окна, не выглядывает ли кто из них на улицу. Шторы были опущены, никаких признаков жизни.

— Может быть, сломаем дверь? — предложила Анна. — Вдруг с ними что-то стряслось?

Я фыркнул:

— А может, они стали подпольными большевиками?

Анна взяла меня за руку.

— Гарри, — проговорила она. — Ты прекрасно знаешь, что здесь не все ладно. Я думаю, ты должен попытаться это выяснить. Ведь вполне возможно, что джинн сделал с ней то же, что и с Максом.

Я подошел к кирпичным ступенькам и присел. Анна стояла позади, несколько мгновений мы размышляли каждый о своем.

— Я не знаю, — наконец прервал я тишину. — Я не знаю, где начинается и где заканчивается моя ответственность. Она сказала, что они счастливы, как жаворонки. Они все счастливы, как жаворонки.

— Все? — спросила Анна. — Маджори, мисс Джонсон и кто еще?

— О, не спрашивай меня. Мне начинает казаться, что мы раздуваем из мухи слона.

Анна улыбнулась:

— Ты весьма литературе сегодня.

— Это во всяком случае лучше, чем гоняться за персидскими джиннами. Пойдем. Давай забудем всю эту катавасию и отправимся куда-нибудь перекусить. Чем слоняться тут и ломать двери, лучше пару стаканов холодного нива и хот дог, а?

Анна покачала головой:

— Еще рано праздновать, Гарри. Я должна найти этот кувшин, потому что это моя работа, и ты должен, потому что Маджори — твоя овдовевшая крестная мать. Так что, Гарри, нечего увиливать.

Я пожал плечами.

— Мне кажется, в этом больше заинтересована ты, чем я, — сказал я ей, — так что же ты не возьмешь лом, не взломаешь двери и сама не объяснишь все этой карге?

Анна выглядела совершенно серьезной.

— Думаю, я еще не совсем выжила из ума, — ответила она. — Как насчет башни? Может, мы с тобой поднимемся туда по приставной лестнице?

— Да можно, конечно, — поколебавшись, согласился я. — Но ты отдаешь себе отчет в том, что мы посягаем на чужое право домовладения?

Анна завернула рукава своей серой шелковой блузки.

— Только в том случае, если нас поймают. Где у них лестницы?

Я показал на сарайчик.

— Кажется, отговаривать тебя бесполезно?

— Абсолютно. Сейчас как раз самое время осмотреть башню при дневном свете.

Я встал.

— Поскольку ты слабая женщина, я думаю, ты хочешь, чтобы я тебе помог? О кей, пошли за лестницей. Посмотрим, что это за чертов горшок. Может, он изменился так же, как и солнечные часы.

Анна вздернула бровь:

— Что за часы?

Я кивнул головой в сторону лужайки:

— Вон те. Циферблат реконструировали· по-арабски.

— Ты уверен?

— Конечно. И перестань, черт побери, каждый раз спрашивать про мою уверенность. Я — самый уверенный человек из всех, кого я встречал. Ну, не веришь и не верь. Иди и сама посмотри, в конце концов.

— И пойду, — сказала Анна, и мы быстрым ходом направились к могучему постаменту.

— Вот это, — сказал Я, показывая на картинки и арабские буквы. — Когда я был маленьким, этой ерунды на циферблате не было.

Анна принялась изучать часы с тем тревожным вниманием, с которым пугливые мамы ищут вшей в волосах своих дочерей. Она шептала некоторые слова себе под нос, затем подняла голову и произнесла:

— О, боже мой!

Пока она рассматривала часы, я стоял и молча ждал, но когда она произнесла эти слова, спросил:

— Что ты, Анна? Очередные персидские страсти?

Анна кивнула:

— Можешь называть это так. Я читала об этом раньше, знаю по рисункам, как они выглядят, но увидеть все своими глазами — потрясение. Они называются «ночные часы».

— То есть солнечные часы, которые показывают время ночью? Я не знал, что арабы столь остроумны.

Анна покачала головой:

— Это не часы в обычном смысле. Скорее, оккультное приспособление. Ты слышал когда-нибудь об астрологическом значении планет и звезд, когда они выстраиваются в определенном порядке?

Я улыбнулся с важным видом:

— Мадам, вы имеете дело с экспертом.

— Ну тогда, — сказала она, даже не улыбнувшись в ответ, — я тебе скажу, что древние арабы серьезно занимались изучением планет и сведением их сил к определенной точке на земле, типа того, как фокусируют солнечные лучи с помощью лупы. Они могли привести ночные часы в соответствие с космическими галактиками и созвездиями и сконцентрировать огромную мощь на крохотной площади, не больше ногтя на мизинце.

— Значит, это оригинальная оккультная вещь? — спросил я. — А может, это всего лишь украшение. Что-то вроде того, что Макс приволок с собой из плаваний.

Но Анна говорила серьезно:

— Такие большие часы просто так не привезешь, Гарри. О них до сих пор помнят в Иране, хотя, конечно, ни одно правительство в этом не признается. Последние такие часы были конфискованы в Багдаде двадцать пять лет назад. И уничтожены.

Я нахмурил лоб:

— Ты что, серьезно? Но что же можно с их помощью делать?

— О, очень многое — сказала Анна. — Можно поразить врагов или наделить друзей огромной силой. Но чтобы управлять часами, необходим опыт и своего рода талант. Говорят, во время войны с помощью таких часов иранцы настали на вражескую авиацию ураганы. В часах таится чудовищная сила, и малейший просчет может привести к огромным бедам.

— Звучит смешно, — признался я. — Единственный вопрос — для чего они тут?

Анна смахнула челку с глаз.

— Думаю, это не так трудно выяснить. Встань на колени и посмотри сбоку от палочки. Надо выждать момент, когда все дырочки выстроятся в одну линию. Так, во всяком случае, говорилось во всех книгах.

— Хорошо, — согласился я. — Я начинаю.

Я опустился на колени, закрыл один глаз и посмотрел на отверстия в палочке. И обнаружил любопытную вещь: несмотря на то, что дырочки были в разных местах, под определенным углом они сливались в одно отверстие. Я подвигал головой вокруг палочки, пока не получил устойчивое изображение.

— Ну, что видишь? — спросила Анна.

— Отверстие.

— Да, но ты посмотри сквозь него.

Я опять занялся разглядьванием и сфокусировал свой взгляд сквозь необычное отверстие. Я не увидел ничего, кроме белого света, потом догадался, что это отражение облаков в стеклах окон. Я слегка отвел голову в сторону и обнаружил, что ночные часы были сфокусированы на готической башне Зимнего Порта.

— Башня? — спросила Анна.

— Да, — ответил я.

— Так я и думала. Видимо, сейчас самое время отправиться к профессору Кволту и расспросить его..

Я пожал плечами:

— Ладно, раз ты хочешь. Но если эти часы так опасны, почему бы нам их сейчас не разнести на кусочки?

— Нет, — сказала Анна. — Вполне возможно, что влиянию часов подвержены как злые духи, так и обычные, невинные люди. Часы привязывают к себе людей крепче, чем ребенок привязан пуповиной к матери. Если ты испытал на себе влияние часов, тогда твое духовное выживание целиком зависит от них.

— Ну, раз уж ты такая просвещенная в этих вопросах, то мы их оставим в покое, — сказал я. — Хотя у меня большое желание разбомбить их от греха подальше, и дело с концом.

Взглянув еще раз через дырочки, я заметил легкое шевеление в окне. Посмотрел еще раз, и был готов поклясться, что видел слабые очертания чьей-то фигуры за окнами.

— Анна, — начал было я, но тут тень исчезла, и не осталось ничего, только безмолвный дом и надоедливый флюгер, который скрипел, как зубная боль.

Нам пришлось потратить целый день, чтобы найти профессора Кволта. Сначала заехали в его старый, ветхий дом в пригороде Нью-Бедфорда, но горничная сказала, что около половины восьмого профессор ушел, захватив с собой бутерброд-пиццу. Обычно в это время он отправляется на пляж, сказала она, и пишет там что-то. Но, к сожалению, горничная не знала, какой именно пляж предпочитает профессор. Мы направились обратно к своей машине.

Объехав семь пляжей, на последнем заметили расписанный яркими красками зонтик среди поросших травой дюн. Здесь мы и обнаружили профессора Кволта. Это был мускулистый средних лет мужчина с волосатым загорелым телом образованной гориллы. Тень от зонтика не закрывала его, и отец науки жарился немилосердно. В одной руке мирового светила была выпитая наполовину баночка пива; из транзистора неслись бодрящие ритмы рок-н-ролла. На носу профессора поблескивали зеркальные солнцезащитные очки, на нем были плавки на завязке и кустарные (не иначе!), тяжелые деревянные сандалии, купленные где-нибудь в Кей-Весте.

Анна села на песок и выключила радио. Какое-то время профессор Кволт не подавал признаков жизни, но потом его нос вдруг подозрительно зашевелился, он открыл глаза и сел.

— Анна Модена, — сказал он неуверенным, но глубоким, хорошо поставленным голосом. — Господи, каким ветром занесло сюда такую очаровательную девушку? А я тут, прошу извинить, как раз на середине…

— Научной монографии? — спросила Анна с легким сарказмом.

Кволт засмеялся. Его сердечный смех почему-то напомнил мне подвыпившего забулдыгу, также чистосердечно смеющегося по поводу и без повода. Он уселся поудобнее, пригласил нас присесть рядом на покрывало.

— Пива не хотите? — вопрос был обращен ко мне.

Я подумал, что профессор Кволт — вовсе не такой уж ученый зануда, каким я его себе представлял.

Он полез в бутербродницу размером с большую корзину, достал· пару баночек «Старого Милуоки», несколько галет и польскую салями.

— Эх, и почему я в школе плохо учился, — шутливо сказал я. — Поступил бы в колледж, стал бы профессором и попивал бы пиво на пляже.

Анна строго посмотрела на меня и выразительно нахмурила брови, но профессор счел мое замечание забавным. Он откупорил банку пива и несколькими большими глотками осушил ее.

— Да вот ведь, — сказал Кволт, вытирая рот тыльной стороной ладони, — не всем удается служить, как нормальным: людям, и тогда они ищут приют для бездельников — место в кабинете профессора.

Анна игриво посмотрела на меня:

— Он разыгрывает тебя, Гарри. Профессор Кволт один из самых трудолюбивых, любознательных, блестящих и признанных академиков, которых ты когда-нибудь видел.

Кволт рассмеялся:

— Чего не скажешь об остальных, да?

Какое-то время мы сидели молча, затем Анна тихо проговорила:

— Профессор, у нас к вам дело. Нам нужен ваш совет.

— Конечно. С удовольствием, если только вы не собираетесь просить меня перевести двести страниц оригинальных персидских стихов шестнадцатого века, как мне предложил однажды любезный профессор Джаминский.

— И что вы ему ответили? — поинтересовался я.

Кволт пожал плечами:

— Я просто сказал, что в результате перевода пострадают две важные вещи: стихи и я.

— Я обнаружила ночные часы, — без всякого предупреждения выпалила Анна.

Слова Анны обрушились на профессора, как гром среди ясного неба! Он выронил банку с пивом, подался вперед и ошарашено переспросил:

— Что… обнаружили?

— Ночные часы, — повторила Анна. — В отличном состоянии. И видимо, они не стоят без дела.

— Где? — автоматически переспросил Кволт. — Вы действительно их сами видели?

Я кивнул:

— Они установлены на старых солнечных часах в саду моей крестной. Недавно она овдовела. Ее муж занимался нефтяными поставками, часто бывал в Аравии и собрал целую коллекцию древних реликвий. Возможно, он купил эти ночные часы, но я не понял, для чего они нужны. Может быть, он думал, что это обыкновенные арабские солнечные часы.

Кволт медленно, задумчиво покачал головой.

— Никто и никогда не продаст в Аравии ночные часы, сказал он. — Даже если у вас куча денег, все равно ничего не выйдет. Так что покупка исключается. К тому же, как вы знаете, они запрещены.

— Да, знаю, — сказал я. — Анна говорила. Но я не могу понять почему.

Кволт сдвинул на лоб зеркальные очки и пристально посмотрел на меня умными проницательными глазами. Его глаза были серьезными в то же время живыми и дружелюбными.

— Почему? Да потому, что они работают, — просто сказал он. — Еще никому из современных ученых не удалось выяснить, как они действуют, но абсолютно достоверно то, что они наделены мистическими свойствами Великих Пирамид. Предполагается, что они использовались египетскими чародеями за тысячи лет до Рождества Христова.

Я с тревогой посмотрел на Анну.

— Но если они работают, значит, кто-то пытается придать, кувшину огромную силу и мощь, и раз этот кто-то действует обдуманно…

Кволт, нахмурившись, посмотрел сначала на меня, потом на Анну.

— Не хотите ли вы меня немного просветить? — спросил он. — Кто это действует обдуманно? Что за кувшин? О чем вы говорите?

Мы с Анной рассказали Кволту все, что знали о Максе Грейвсе и его коллекции, о кувшине джиннов и обо всех загадочных событиях, происшедших в тот роковой день. Временами могло показаться, что профессор Кволт нас не слушает, но его напряженная фигура свидетельствовала об огромном внимании и интересе. Пока мы не закончили, он не произнес ни слова, потом сел и долго, уставившись на разноцветное покрывало, обдумывал рассказанное.

Спустя несколько минут он как бы проснулся, притянул к себе старомодный, длинный пиджак, достал из кармана трубку и пачку табаку, он набил трубку, чиркнул спичкой и, закрыв пальцем крышку, долго раскуривал ее. Только после того, как трубка превратилась в паровоз, он наконец-то начал говорить, не вынимая мундштук изо рта.

— Должен сказать, прежде всего, что я вам верю, заметил Кволт. — Есть вещи, о которых вы не могли бы знать, даже если бы что-то и слышали и даже если бы вы были специалистами по истории древней средневосточной, культуры. Как, например, вся эта затея с лицами. Это абсолютно неизвестный способ защиты от воскрешения джинна, о нем знали только немногие чародеи Персии в пятом веке до нашей эры. Они называли это, если память мне не изменяет, «Печать Согнанных Лиц». Так что-то, что вы, дорогой мистер Эрскайн, видели в доме вашей крестной со снятыми портретами, изрезанными газетами, по сути — то же самое.

— Все-таки непонятно с Максом, — сказал я. — Почему он изрезал собственное лицо, ведь все равно оставалась еще Маджори? И ведь джинн мог запросто взять лицо его супруги?

Профессор замотал головой:

— Нет, мистер Эрскайн, вы недостаточно знакомы с культурой Аравии. Для них женщина — существо низшего, сорта, волшебный джинн никогда не возьмет лицо женщины. Джинн — это могущественный дух, и принять женское обличье — значит унизиться и потерять свою силу.

Я хлебнул пива. День был такой жаркий, что банка уже накалилась, и пиво превратилось в теплую мочу.

— Ну, и что же собирается делать этот джинн, профессор? — спросил я Кволта. — Судя по всему, он очень, напугал Макса, но мне неясно, какой конкретно вред может причинить этот древний клуб дыма?

Профессор Кволт продолжал сосать трубку.

— Никто этого сказать не может, если неизвестно, какой именно джинн заточен в сосуде. Но если в сосуде действительно джинн Али-Бабы, тогда я вас предупреждаю, что в доме вашей крестной завелась атомная бомба, если не хуже.

— Но хоть какого рода вред причиняют джинны?

— Видите ли, отделить факты от легенды почти невозможно, — объяснил профессор Кволт. — Но все книги и манускрипты, что прошли через мои руки, сходятся в одном. — В чем?

— В том, что у джинна Али-Бабы есть одна характерная черта, которой нет ни у одного другого джинна. У него есть способность превращаться во все, во что он пожелает, в пределах, правда, определенных границ. Он может быть облаком дыма, или гигантской сороконожкой, или прокаженным в капюшоне, или летающим львом. За эту способность изменять свою внешность он известен как «Сорок Грабителей Жизней». Чаще его именуют «Сорок Разбойников», хотя правильнее называть — «Сорок Убийц». Любое проявление джинна — каждое из сорока — порождает смерть, но по-своему. Смерть от страха, если джинн в виде облака дыма, или смерть от ядовитого укуса, если джинн в виде гигантской сороконожки, или смерть от заразной болезни, если он скрывается под маской прокаженного в капюшоне. Смерть от огня, от утопления, от удушья, от разрыва сердца — всего сорок способов убийства.

Анна побледнела, она медленно повернула голову ко мне и сказала:

— Помнишь ту фигуру… тогда, в капюшоне? Может, это и был этот… прокаженный?

— Вполне возможно, — сказал профессор Кволт. — Но мне кажется более вероятным то, что это был не сам джинн из кувшина, а всего лишь слуга — привидение. Когда джинн собирается выйти на волю, он обычно созывает этих существ на помощь. Время и пространство кишмя кишат всякими мелкими привидениями, многими из которых управляют более могущественные и изобретательные джинны, или духи. А сами джинны — не кто иные, как слуги душ мертвецов. Говорят, некоторые души могут обуздать даже самых злых джиннов и управлять ими. Как люди заводят себе свирепых псов.

Я вытащил сигарету.

— Вы говорите с такой уверенностью, будто сами убеждены в этом.

Профессор затряс головой:

— Ну, разумеется, нет. Я ни разу не видел привидений и не представляю, что это такое. Но неважно. Выражаясь научным языком, все, что вы мне рассказали, может иметь только одно рациональное объяснение. Есть сосуд и в нем какое-то содержание, оказывающее фантастическое воздействие, возможно, это и есть «Сорок Разбойников». Если это так, то лучшее, что вы можете сделать, — уйти от этого кувшина подальше. «Сорок Разбойников» — это не шутка.

Эти слова встревожили Анну.

— И мы ничего не можем сделать? — спросила она. А священник тоже не в силах помочь?

Профессор Кволт набил трубку еще раз.

— Джинн — это дух исламской культуры. И христианскому священнослужителю нечего и пытаться повлиять на него.

— Так что же делать? — спросил я.

Профессор Кволт взглянул усталыми, сонными глазами.

— Я уже сказал, — ответил он. — Уходите и держитесь этого дома подальше. Если джинн вырвется на волю, вам предстоит познакомиться с одним из сорока изощренных способов убийства.

— Но я не могу вас послушаться, — сказал я. — Моя крестная там. И с ней компаньонка.

— Заберите их оттуда, — сказал Кволт. — Заберите их с собой и сожгите Зимний Порт дотла, как предлагал в свое время ваш крестный.

— Кволт, — взмолился я — Будьте серьезным..

— Я серьезен, как никогда.

— Но ваше предложение слишком… как бы это сказать… Ведь можно просто избавиться от кувшина и не трогать старый красивый дом.

Кволт даже не взглянул на меня.

— Как знаете, — сказал он. — Я верю в эту историю, вот беда. Может, я принял ее слишком близко к сердцу. Но учтите: если вы нарушите· целостность кувшина — особенно теперь, когда джинн так жаждет вырваться наружу, — не миновать большой беды.

У Анны был подавленный, разочарованный вид. Было ясно, что она ждала иной реакции. Кроме всего, надо учесть, что Анна была очень предана своей работе, а тут, не разрешая нам даже взглянуть на кувшин, профессор советовал уничтожить его.

— Профессор, — сказала Анна. — Можете вы всего лишь взглянуть на кувшин? Хоть бы один раз, а? Я боюсь, мы Можем совершить ошибку,

Кволт вздохнул:

— Ну… вообще-то я собирался дописать эту работу…

— Пожалуйста, профессор, — ныла Анна. — Просто посмотрите на ночные часы и на сам кувшин, и тогда я спокойна.

Профессор Кволт задумался на мгновение. Ясно, что он очень серьезно относился к своему времени и не в восторге от идеи ехать по августовской жаре ради того, чтобы взглянуть на старый горшок. Но ведь это был не простой горшок, и к тому же уникальность ночных часов неоспорима. В душе профессора боролись ленивый академик и любознательный ученый.

Наконец Кволт сказал:

— Ладно. Только дайте мне собрать весь этот пляжный реквизит и одеться.

Мы облегченно вздохнули и бросились помогать ему, складывать зонт и собирать бутербродницу.

Пока ехали к Зимнему Порту, профессор Кволт, сидя на заднем сидении и подавшись вперед, знакомил нас с подробностями легенды об Али-Бабе:

— Арабы рассказывают, что Али-Баба заключил договор со странной и злой сектой некромантов, которые жили в горах. Эти маньяки занимались тем, что совершали абсолютно немыслимые и непристойные ритуалы. Например, такой: жертвоприношение девственницы. Ее сажали умирать на кол, который вводили ей во влагалище. Эта секта известна у историков под названием «нцваа» или «унсва», а есть и другое труднопроизносимое название: «Те-Кто-Поклоняется-Злу».

Профессор Кволт открыл боковое стекло и закурил трубку.

— А дело было в том, что Али-Баба терял свое магическое влияние. В Багдаде появился новый мудрец — Али-Шама, он вскоре стал общим любимцем и совершенно затмил Али-Бабу. Говорят, Али-Шама мог заставить летать ковры и воскрешать мертвых. Али-Баба, хотя и был очень хорошим колдуном, однако, не мог делать этих, да и многих других волшебных трюков Али-Шамы и очень гневался.

Вот почему оп решил податься к нцваа. Это был довольно, рискованный шаг, потому что сектантам нцваа убить — все равно чт0 сказать «с добрым утром». Али-Баба заключил такой договор: если для него вызовут самого злого и могущественного джинна, то он обязуется отныне и навсегда, раз год, привозить красивую девственницу для их ритуалов и личных утех. Нцваа согласились. Они отдали Али-Бабе в услужение одного из своих отвратительнейших джиннов — «Сорок Грабителей Жизней». Ну а сам Али-Баба, как договорились, отдал им тринадцатилетнюю дочь своего друга. Что нцваа вытворяли с этой девушкой, да и со всеми другими, которых Али-Баба поставлял исправно, в легенде не сказано. Но где-то я все же узнал, что каждая девочка, которую сажали на кол, умирала в течение семи недель.

Анна вздрогнула:

— Какой ужас! Как же Али-Баба обрел прежнее могущество?

— Говорят, дело было так. Не прошло и нескольких дней после возвращения Али-Бабы с гор, как Али-Шаму обнаружили мертвым в своей постели. Какой-то клещ ночью забрался ему в ухо и погрыз мозги. Об этом боялись говорить, но ходили слухи, что это насекомое было джинном Али-Бабы, превратившимся в одну из своих сорока смертоносных форм.

Я посмотрел на часы:

— Еще четверть часа, и мы будем на месте.

— Мне хотелось бы узнать, — сказала Анна, — почему джинн так отчаянно гоняется за чужими лицами? Если он может превратиться в гигантскую сороконожку, или в клеща, или даже в клубок дыма, зачем ему чужое лицо?

Профессор Кволт вынул изо рта трубку.

— Я могу сказать лишь то, что мне известно из легенд, ответил он. — Если джинн заточен «Печатью Согнанных Лиц», то он не может принять основную форму — «хозяина». Другими словами, даже джинн с сорока разными проявлениями своего существа должен иметь одно, основное лицо — человеческое. Без основного лица это равносильно тому, как если бы вы попросили композитора написать сорок вариаций на одну тему, а саму тему не дали бы.

Остаток пути молчали. По мере приближения к Зимнему Порту во мне росло чувство опасности, особенно после того, как солнце начало близиться к закату и вокруг стало темнеть. Мы проехали мимо изогнутых деревьев по гравийной дороге и остановились у старого дома с готической башней и визгливым флюгером. На море играли перламутровые блики, последние виндсерфинги торопились возвратиться на свою базу.

Неожиданно Анна напряглась.

— Кто там? — спросила она, показывая в сторону ворот. Я немедленно нажал на тормоз и вгляделся. В лобовое стекло. На велосипеде ехал юнец в линялой теннисной майке и бейсбольной кепке, надетой задом наперед. Юнец насвистывал какую-то незатейливую мелодию. Я опустил боковое стекло и крикнул:

— Эй, сынок!

Мальчик остановился возле машины. У него был поцарапан нос, а два передних зуба выбиты.

— Да, сэр?

— Ты заходил в дом?

— Да, сэр, заходил.

— Зачем?

— Доставил газеты, сэр. И «Тайм».

Профессор Кволт подался. вперед с заднего сидения.

— Ты говоришь, что привез «Тайм»? — с интересом спросил он.

— Да. Так просили. Они позвонили в отдел и заказали его. Сегодня это мой последний рейс.

Профессор Кволт откинулся назад.

— Скорее всего мы уже опоздали, — обеспокоено сказал он. — Наверное, сейчас лучше вернуться назад.

— Почему? — спросила Анна. — Что-то не так?

— Разве ты не понимаешь? В «Тайм» куча портретов и фотографий. Теперь у «Сорока Грабителей Жизней» есть все, что нужно для выхода из заточения. А может, джинн уже вышел. В этом доме сейчас злейший и опаснейший дух из всех мыслимых…

Как будто услышав слова профессора, Маджори в своем длинном черном платье неожиданно пулей выскочила из парадной двери Зимнего Порта и помчалась через главную лужайку, вскинув руки к небу и удаляясь от нас так быстро, что казалось, будто она действительно уменьшается в размерах.