"Огненный лис" - читать интересную книгу автора (Воронов Никита, Петров Дмитрий)

Глава 3

— Васька! Дрыхнешь, как сурок… Проснись.

Рогов склонился в проход между койками и тряханул приятеля за плечо:

— Проснись, говорю. Хорош харей в подушку упираться.

— Ну чего тебе? — Сердито буркнул Росляков. — Ходишь тут, бродишь… Ни днем, ни ночью покоя нет.

Все же он поднялся, босыми ногами нащупал под койкой тапочки, пару раз шкрябнул ногтями мошонку и лишь после этого приоткрыл глаза:

— Душно как-то, бляха… Опять шныри форточки позакрывали, падлы. Кто сегодня на котельной, не знаешь?

— Китаец.

— Тогда ясно.

Васька с трудом координируя движения потянулся к прикроватной тумбочке, мизинцем зацепил фарфоровую чашку с росписью «под Гжель» и чуть не пролив её содержимое, жадно сделал глоток:

— Чаек будешь? — Протянул он чашку Рогову.

Тот молча отодвинул её обратно, под нос приятелю:

— Хлебни еще. Может, очнешься наконец.

— Да ты вообще сдурел, Циркач! — Возмутился Росляков. — Сейчас, наверное, часа три ночи. Я спать хочу, как покойник!

— Васька… — с нажимом произнес Рогов.

— Ну, что?

— Вставай, говорю. Дело есть.

— Чего случилось-то? Быченко, что ли, хозяина завалил из-за бабы своей?

— Остряк!

То, что начальник Тахтамыгденской колонии частенько спит с женой своего «вечно дежурного» капитана, в зоне знала даже самая последняя, прожженая до дыр кастрюля. И тема эта казалась настолько избитой и обмусоленной, что помянуть её для красного словца можно было разве что спросоня.

— Ну, чего там? — Ваське очень не хотелось выбираться из постели. За окном крепчал морозец, убаюкивающе мела поземка…

— С Дядей нелады.

— Плачет?

Проницательность Рослякова смутила приятеля:

— Ага. Плачет.

— Опять, наверное, где-то втихаря обкурился?

— Не похоже. — Виктор вздохнул. — Сидит в туалете, на подоконнике. Ногтем штукатурку царапает.

— Нашел занятие в три часа ночи… И, главное — место! — Васька выругался, потянулся и вновь с размаху влип физиономией в подушку.

— Ты чего? Эй?

Виктор прислушался к звукам, доносящимся из уст приятеля: нечто среднее между колесным скрипом и сопением тринадцатилетнего пса-пекинеса.

— Вот мудак! Опять спит…

Виктор решительно потянул на себя одеяло:

— Вставай!

В ответ Росляков только вяло отмахнулся, причмокнул губами и произнес:

— Сходи сам к нему, Витек. Пусть он тебе расскажет. А я это… Я то, что он тебе расскажет уже раз девять слышал.

… На территории исправительно-трудовой колонии УВ 14/5, где уже больше полутора лет просидел осужденный Рогов безраздельно властвовала длинная, зимняя приамурская ночь.

Помещение шестого отряда мало чем отличалось от обычной солдатской казармы. Довольно вместительное помещение — человек на сто.

Ряды металлических двухярусных коек вдоль стен, возле каждой прикроватная тумбочка, кое-где даже коврики. На стенах — декоративные цветы в горшочках, чеканка местного изготовления…

Администрация не против — пусть висят, глаз радуют.

Пробираясь впотьмах, Виктор изо всех сил старался не задеть о какой-нибудь стул или табуретку.

Сразу за кладовой и туалетом находилась отдельная комната, предназначенная для воспитательной работы с контингентом.

Здесь имелось все необходимое для скорого и надежного перевоплощения осужденных в людей если и не совсем новой формации, то хотя бы просто не опасных для общества. Деревянная трибуна, покрытая бесцветным лаком, герб, кумачевый стенд с портретами Политбюро в полном составе и отдельная экспозиция, посвященная Железному Феликсу.

Но главное — в комнате находился телевизор, единственная постоянная связь зэков с внешним миром.

Вообще же, колония по своему жизненному укладу являла собой некий нонсенс.

Не имелось в ней ничего общего со сложившимися стереотипами. Полтора года — немалый срок, но даже за это время Рогов так и не разобрался до конца, прав ли был авторитетный сосед по камере Толик, назвав её когда-то «красной».

В учреждении УВ 14/5 режимные установки и воровские законы переплелись между собой столь тесно, что казалось — зоной попеременно правят то «хозяин» в погонах, то «смотрящий» вор по кличке Булыжник.

Булыжник был мужчина холеный, возраста преклонного. Он обладал вполне сносными манерами, говорил культурно, а склад ума имел вполне практический и в то же время философский.

На авторитет начальника колонии Булыжник не посягал, но ни один принципиальный вопрос без него на зоне не решался.

Завод не выполняет план? Горят нормативы? Директор жалуется?

Нет проблем! И зэки дружной, организованной толпой валят в цеха, на сверхурочные работы.

Глядишь — подтянулись по производственным показателям, даже перевыполнили. Платить никому ничего не надо, но денежки-то все равно начисляются, оседая в нужных карманах…

«Хозяин» доволен — в долгу не остается. Харч в столовой для осужденных отличный, наваристый: действительно, кто же станет морить голодом дойную корову?

Хлебореза заменить? Пайку чуть ли не вдвое меньше выдает?

Да утопите вы его в «параше»! Чего смотреть-то…

Досуг — тоже не последнее дело. Кино в клубе три раза в неделю, телевизор после отбоя смотреть можно — но тихо, в ползвука… Гитары, магнитофоны — пусть будут! Эка невидаль.

Лишь бы не бузили, не безобразничали. А то вон, как недавно дедушка Вахтанг другому дедушке, Альберту, по черепушке топориком — хлоп! А после и сам повесился. Разве это куда годится?

Режим, конечно, жестковат. Но ведь не администрация же его установила! Он же законом определен — усиленный. Ну, да ладно… Можно чуток припустить. Лето придет — разрешается загорать на крышах. А зимой, так зэки пусть хоть на лыжах вдоль запретки катаются, лишь бы все тихо. Лишь бы пристойно все, без происшествий!

Главное — работать. Продукцию стране давать: больше, лучшего качества и с меньшими затратами.

Колония официально специализировалась на строительстве жилых «модулей»-вагончиков и производстве каких-то спецклапанов для компрессоров, экспортируемых в страны Ближнего Востока. Поэтому завод имел хоть и устаревшее слегка, но вполне приличное оборудование, способное выдержать нагрузку не только легальной, но и теневой экономики.

Потому что не менее половины осужденных в действительности занималось не выполнением народно-хозяйственных планов, а изготовлением так называемой «чернухи».

Чего только не мастерили умелые руки зэков! Перечень неучтенной продукции насчитывал более ста наименований: от шикарных кухонных наборов до… малокалиберных пистолетов.

Для производства оружия на территории завода одно время даже оборудовали специальный мини-цех с пристрелочным стендом, для чего задействованы были обширные подвалы под «литейкой».

По идее, посвещенных в тайну этого цеха было немного, но, как говорится, то, что знают двое — знает и свинья. Конечно же, информация вскоре утекла «наверх».

Там, естественно, обиделись: что же вы, суки? производите, торгуете, деньги гребете лопатой, а делиться не желаете! Накажем.

Однако, перед самым приездом высокой комиссии умельцы инсценировали обвал кровли в «литейке», якобы по причине аварийного состояния. Правда, переборщили слегка — взрывом снесло и стены здания, но во всяком случае до подвала никто уже добраться не мог.

Так что, оружейный цех стал недоступен, как катакомбы Кенигсберга — и суровые члены комиссии, обремененные дарами лагерной администрации, убрались восвояси.

Так вот и жила Тахтамыгденская колония, по примеру всей нашей великой и необьятной советской Родины конца восьмидесятых.

Вскоре после прибытия Виктор встретился с доктором Болотовым. Валерий Николаевич, кажется, искренне обрадовался, долго тормошил Рогова за плечи, расспрашивал как, что… А после устроил протекцию — направили Виктора в конструкторское бюро завода, на теплую должность инженера-конструктора.

Судя по вс ему, бывший начальник Белогорского военного госпиталя занимал в административно-воровской иерархии колонии далеко тне последнее место. Числившись в нарядной, он свободно разгуливал по территории лагеря, а также регулярно навещал санчасть.

Болотов охотно давал консультации по изготовлению зубных протезов и время от времени делал аборты местным бабам из поселка, которых абсолютно спокойно проводили в зону контролеры-сверхсрочники.

Но чаще всего он подолгу засиживался в кабинете у какого-нибудь опера — за чашкой ароматного кофе и неторопливой беседой.

Дружил Валерий Николаевич и с Булыжником. Встречались они, как правило, в клубной библиотеке, где для «смотрящего» был оборудован некий уютный уголок.

Любил старый вор на досуге классиков почитать. Особое внимание уделяя литературной критике, цитировал он иногда Белинского:

— Сколь много может сказать образованный человек о том, что в сущности своей не стоит даже выеденного яйца!

Как-то, отправляясь на встречу к негласному повелителю зоны, Валерий Николаевич пригласил с собой Рогова. Было это накануне какого-то праздника — то ли государственного, то ли религиозного… В общем, Булыжник организовал для узкого круга братвы застолье.

По воровскому обычаю сначала чифирнули, запустив по кругу большую алюминиевую кружку и закусывая селедкой горечь во рту после каждого «хапка». Затем принялись за еду: поджарка с картофелем, колбаса, шпроты.

На столе появилась водка.

Рогов перебрал — отвык от спиртного, давно не употреблял. Придя в себя, он с трудом поднял отяжелевшие веки и увидел прямо перед собой прапорщика Коваленко. Тот, развалившись в кресле, прихлебывал из стакана водку.

Рогов встрепенулся, пытаясь поднять голову, но старший контролер остановил его небрежным жестом:

— Сиди, сиди…

— А поверка? Как же?

— Ничего. Я тебя отмечу.

И Рогов сразу же успокоился, обмяк, прислушиваясь к застольному разговору.

Булыжник и Болотов спорили о политике. Потом перешли на современную литературу, с неё — на живопись и иконы…

С того вечера Виктор, помимо своих официальных производственных обязанностей, стал выполнять в своем конструкторском бюро и некоторые заказы «от братвы». Чаще всего речь шла о замерах и вычерчивании деталей для новых моделей пистолетов — хотя цех под «литейкой» закрылся, штучное производство оружия не прекращалось.

Кстати, некоторое время заказы ему передавал тот самый Толик, с которым Рогов познакомился ещё в камере Благовещенского следственного изолятора. Фамилия этого довольно известного вора была Бабарчак, они почти подружились, но вскоре Толика из-за болезни легких перевели в лагерную санчасть.

И Виктор стал встречаться непосредственно с Булыжником…

Придерживая рукой «семейные» трусы — резинка ослабла — Виктор заглянул в уборную. Чистота, порядок… Привычный, вьедливый запах хлорки вперемешку с табачным дымом.

На подоконнике, уткнувшись лбом в покрытое инеем, треснутое стекло сидел Славка по прозвищу Дядя. Со стороны могло показаться, что выбрав с усталости неудобное место он просто спит, но первое впечатление было обманчивым.

Славка не спал — по щекам его неторопливо струились слезы.

— Дядя, ты чего тут?

— Оставь, Витек. Отвяжись.

Рогов почувствовал некоторую неловкость. Ну, действительно, в самом деле? Мало ли что у человека случилось! Зачем в душу-то лезть…

Однако, оставить приятеля в таком состоянии он не мог. Подошел, участливо обнял Дядю за плечи:

— Ну, старик, перестань. Случилось чего?

— Да, Циркач. Случилось.

Шипов отер ладонью слезы и вздохнул:

— Сигарету дашь?

— Конечно, конечно… Сейчас!

Неловко переставляя обутые в большие шлепанцы ноги, Виктор вернулся в спальное помещение. Но когда он принес пачку «Родопи», которую выменял недавно у педерастов на пачку чая, Дядя был не один.

Приятель Рогова уже не сидел на подоконнике, а подбоченясь возвышался над крайним «толчком».

— Ты-то чего здесь шаркаешь? — Сверлил он взглядом ночного уборщика, Серегу Арефьева.

— Завхоз прислал, — начал оправдываться тот. — Наутро проверка из режимной части ожидается… И медик тоже.

Но Арефьев попался Дяде под горячую руку:

— Закинь эту швабру на хер! И чтобы я её больше под своим носом не видел, понятно?

Вид у него был грозен, поза тоже не предвещала ничего хорошего.

— Хорошо, хорошо, Слава.

— Что сказано? Я, может, срать сейчас сяду, — не мог угомониться Шипов. — а ты будешь здесь взад и вперед: шарк-шарк… шарк-шарк…

— Не-не, Слава! Вот, видишь? Уже и нету… — с перепугу уборщик выбросил швабру вместе с тряпкой в открытую форточку.

— Эх ты, ни хера себе! — Послышалось в тот же миг за окном. — Ну, падлы… Уложу навзничь!

И вскоре в отрядный сортир вломился взмыленный, с перекошенным от злобы лицом сержант Еремеев. Он по долгу службы производил ночной обход, и очутился не в нужном месте и не в нужный час — угодил под летящую швабру.

— Кто? Кто меня этой… Почему не спите? Куда старший дневальный смотрит?

— А какого… ты под окнами шляешься? — Гаркнул в ответ Дядя. — Не видишь, что ли? Уборкой человек занят, влажной.

Арефьев виновато пожал плечами:

— Извините. Из рук случайно выскочила… Скользкая, зараза! Вся в дерьме.

— Я тебе покажу — в дерьме! Я тебе, бля, покажу — скользкая! Угрожающе потряс в воздухе доставленной с улицы шваброй Еремеев. — Да я тебя в бараний рог… Гляди, чего с шапкой моей сделал!

— Ну чего ты рычишь, в натуре? — Подключился к разговору Виктор. Сказал же тебе человек, что нечаянно…

— Что? Еще пререкаться?

Окончательно взбеленившийся контролер размахнулся и с силой запустил пострадавший головной убор в мусорный бак:

— Ну, все… Допрыгались. Иду на вахту и пишу на всех рапорт!

— За что же, козья твоя морда? — Поинтересовался Дядя.

— А за то! — Еремеев прищурился и начал перечислять:

— Бродите после отбоя — это уже нарушение режима… Материальный ущерб казенному имуществу причинили — два! Мне оскорбление нанесли опять же. Да я вас… Сейчас как прысну газом в харю!

— Ладно, Славка, — Рогов легонько подтолкнул приятеля к выходу. Пойдем. А то действительно рапорт напишет, оправдывайся потом.

— Валите, валите! — Вытянул шею контролер. — И чтобы через пять минут явились на вахту, доложить… что спите.

— Вот, — Дядя недвусмысленно покрутил пальцем у виска. — Ку-ку!

Потом кивнул на Арефьева:

— Он явится. И доложит.

— И чтоб шапку мне… или это, — сержант задумался.

— Ну, говори, — подбодрил Рогов.

— Не знаю… — замешкался тот. — Чего бы такого…

— «Выкидуху» хочешь?

— Годится. Но чтобы через пять минут спали!

— Договорились. — Виктор подмигнул и в свою очередь кивнул на Арефьева:

— Вот он тебе «выкидуху» и занесет.

— Завтра, — уточнил Дядя.

— А где же я её возьму-то? — Взмолился уборщик.

— Не гони. Одолжу, потом вернешь… — Дядя что-то прикинул в уме и добавил со вздохом. — … Когда-нибудь.

Удовлетворенный контролер отправился на вахту.

Рогов высунулся в форточку и проводил взглядом его сьежившуюся от холода фигуру:

— Смотри, как припустил…

— Ну, без шапки в такой мороз не очень-то вразвалочку погуляешь.

— Да ему сейчас что! Рад, небось, по уши, что завтра ножик с выкидным лезвием на халяву получит.

Славка сплюнул в сторону «толчка» и вновь взгромоздил свою мощную задницу на подоконник.

Рогов пристроился рядом.

К тому времени уборщик уже вынес мусор, и спрятав нехитрый свой инвентарь в специально отведенную камору отправился вон.

Приятели остались одни.

— Чего хныкал-то? — деликатно спросил Виктор.

— Да так… Нервишки.

— Ну, давай! Колись уже.

— Дочь вспомнил, понимаешь?

— А у тебя что — дочь есть? — Удивился Рогов.

— Конечно есть! — Возмутился Шипов. — Странный вопрос.

— Большая?

— Нет, маленькая совсем. Четыре годика еще.

— А жена?

— Сука!

— Ну, ясно, что не кобель, — Рогов бесцельно, одну за другой, жег спички и бросал их на пол.

— Не сори, — сделал ему замечание приятель. — Убирал же человек!

— Да, конечно… Извини. Задумался. — Виктор сунул кробок под резинку трусов и попытался тапочком запихнуть огарки под отопительный радиатор.

Но лишь притронулся, угольки тут же рассыпались в прах.

— Вот так и жизнь человеческая, — вздохнул Шипов. — Горит, горит… А хлоп тапочком — и нет ее!

— Брось, — Виктор легонько пихнул приятеля кулаком в плечо. — Нам с тобой ещё долго гореть, братан!

— В аду? — Хмыкнул Дядя.

— Н-да, — не зная, что ответить, вновь потянулся за спичками Рогов. Так что у тебя там с женой вышло?

— Гадина. Из-за неё я второй раз и сел!

— Как же так?

— Сблядовалась.

— Круто, — смутился Рогов. — Извини, я не хотел.

— Ты-то, может, её и не хотел, — пожал могучими плечами Дядя. — Но вот нашелся козел…

Он прикурил очередную сигарету:

— Когда я в вечернюю смену вагоны разгружал, он к ней в окно шастал. А один раз я его застал, так сказать, на месте… Здоровый был, стервец!

— Да уж вряд ли здоровее тебя, — усомнился Рогов.

Но приятель не обратил внимания:

— Я ж его предупредил тогда по-человечески. Хоть и кипело внутри все… Говорю: забудь дорогу, мил человек! Не то — убью.

— А он что же?

— Видать, не понял. Через неделю, может и раньше, это паскудство опять началось. Мне бы ещё тогда свою шельму бросить, но не смог. Понимаешь?

Виктор молча кивнул.

— Дочка маленькая совсем… — продолжал оправдываться перед самим собой Дядя. — Раскинет рученки в стороны и меня за шею обнимает. Ну как уйдешь?

— Забрал бы с собой. В суд подал! Родительские права… — не очень уверенно вспомнил Рогов.

— Тебе легко говорить, — с укоризной прищурился собеседник. — Ты с семейной жизнью не знаком еще… А она, как говорится, не поле перейти! Так?

— Вроде, так, — Виктор соскочил с подоконника и размял поясницу:

— А дальше чего было?

— Дальше-то? Да завалил я этого, незадачливого. Пистолетом.

— Застрелил? — Удивился Рогов.

— Нет. Пистолет старый был, немецкий, с войны ещё — пацанами в лесу откопали. Конечно, дал осечку… Так я его по башке!

— Правильно.

— Чего уж тут правильного… Восемь лет с одного удара! Не рассчитал я, понимаешь, малость. Какая-то косточка у него в черепушке отвалилась, теперь — дурак.

Дядя размел руками:

— Вот так меня и засудили.

— А жена? — Опять спросил Рогов.

— Падла. На следствии все показания против меня дала. И на суде тоже… Я ещё до Благовещенска не доехал, а она бегом в ЗАГС — развелась.

— А дочь-то что? Видишься с ней сейчас?

— Вижусь. На КПЗ когда сидел, следак сжалился — разрешил свиданку. Мать моя дочь с собой и привезла…

Шипов опять всхлипнул, отер накатившую слезу:

— Она меня как прежде за шею обняла, говорит: «Дядя, я тебя очень люблю!» Во как…

— Это жена его, мразевка! Научила так дочку говорить.

Виктор поднял глаза.

В дверях уборной, оперевшись плечом о косяк, стоял полусонный Росляков:

— Вот с тех-то пор мы его Дядей и прозвали.

Славка подошел к умывальнику, открыл кран и плеснул себе водой в лицо:

— Понимаешь, Витек… На прошлой неделе на свиданку я ходил. Помнишь, небось?

— Ну, конечно.

— Так вот, мать моя приезжала, а дочку с собой не привезла. Говорит жена не пустила. Вроде бы, какого-то другого папу ей нашла, с-сука.

— Удавил бы! Ей-Богу удавил… — Рогов выругался самой грязной бранью и начал бегать по туалету из угла в угол.

— Пошли спать, братва, — предложил Васька. — Все равно, ори не ори сидеть нам здесь ещё долго. Берегите нервы.

— Ну уж на хрен, — вскинулся Шипов. — Вы как хотите, а я сидеть больше не могу. Сваливаю я!

— Во, отмочил! — Рогов даже присел от удивления на корточки.

— Вот поглядишь…

— И когда же вы изволите отчалить? — Хмыкнул Росляков.

— А хоть завтра! К примеру, заберусь под вагон, когда состав из зоны выгонять начнут.

— Не годится, — Рогов помотал головой. — Под вагоном найдут, там спрятаться негде.

— А если в бочку залезть? С пищевыми отходами? И трубку наверх вытянуть, чтобы дышать?

— Нет. Не выйдет.

— Почему это?

— Бочку блевотиной этой почти неделю заполняют. А сейчас зима, морозы… Сверху набрасывают, а внизу уже затвердело. Ты в неё просто не влезешь!

Росляков, часто моргая, глядел на приятелей в изумлении:

— Вы чего, серьезно?

Потом покрутил пальцем у виска и направился к выходу.

— Лечиться вам надо, хлопцы… — посоветовал он уже из коридора. Прямиком в санчасть! А я спать пошел, до подьема-то часа два осталось, не больше.