"Город костей" - читать интересную книгу автора (Уэллс Марта)

Глава 1

А где-то совсем в другом месте, в комнате, где в воздухе витали старость и смерть, человек готовился заглянуть в будущее, возможно, в последний раз в жизни.

День был невыносимо длинный, и Хет жутко устал от крикливых споров с покупателями. Он прислонился к одному из столбов матерчатого навеса и стал смотреть на пыльную улицу, не обращая никакого внимания на жену Арнота, которая рассматривала предмет торга так, будто никогда не видела ничего подобного и надеется, что никогда больше и не увидит.

— Два дня, не больше, — наконец высказалась она, вытирая пот со лба уголком платка и стараясь выглядеть совершенно безразличной.

Лет отрицательно помотал головой, разозленный демонстрацией этого нарочитого невежества. Его партнер Сагай поднял бровь — красноречивый комментарий к кивку компаньона — и произнес:

— У мадам прелестное чувство юмора, а Арнот — человек достойный. Сто дней.

Хет про себя улыбнулся и подумал: «Мадам — воровка, а Арнот — просто крысиная задница».

На узкой улочке поднялись густые клубы пыли, их вздымали ручные тележки, доверху набитые товарами, предназначенными для рынков на более высоких ярусах города. Солнце уже прошло зенит, оставив ту сторону глубокого каньона улицы, где находилась лавка Арнота, в тени. Жара под полосатым тентом все еще стояла удушающая, а уж в похожей на пещеру дальней части лавки, вырубленной в черном камне, составлявшем костяк города, она должна была быть еще ужаснее, а именно там на своем денежном ящике восседал Арнот и прислушивался к тому, как торгуется его жена.

Человек в затененной комнате сжал в горсти обломки костей. Они были всего лишь средством, ибо способность заглянуть в будущее таилась в глубинах его ума, в его крови, в его живых еще костях, а не в мертвом веществе, зажатом в кулаке.

Смех женщины прозвучал почти как лай.

— Таких цен не бывает!

Вещь, о которой шел спор, лежала на табуретке, завернутая в кусок мягкой материи. Квадратный кусок керамики — изразец для пола, особая ценность которого заключалась в изображении птицы с перепончатыми лапами, плывущей по воде, а на воде — странные плавающие цветы. Цвета рисунка были приглушенными: красно-коричневое оперение птицы, голубовато-зеленая вода, желтые, как бы вылинявшие цветы. Главное же заключалось в том, что о водяных птицах никто и не слыхивал с тех пор, как города Приграничья поднялись из праха; нежные тона, которые не могли воспроизвести даже самые искусные мастера Чаризата, свидетельствовали, что это работа Древних, реликт давно ушедших времен, возможно, тысячелетий.

Под навесом были разложены другие товары Арнота: сервировочные столики, инкрустированные фаянсом, богато изукрашенные часы, алебастровые сосуды, маленькие декоративные шкатулки, изготовленные из ценного дерева, всякие украшения — бусы из ляпис-лазури, бирюзы и сердолика. На витрине лежало и несколько антиков, но вещи истинной ценности хранились в глубине лавки, подальше от невежественных взглядов случайных прохожих.

— Нам известно, что такие плитки в большом спросе на верхних ярусах, сказал Сагай с укоризной в голосе. — Не считайте нас за дураков, и наши цены покажутся вам вполне приемлемыми. — Он скрестил руки на груди, показывая, что способен прождать тут хоть целый день.

С иронией подняв бровь, Хет добавил:

— Мы пришли к вам первым только потому, что мы с вашим мужем закадычные друзья.

В темном внутреннем помещении лавки раздался сдавленный кашель, вполне возможно, означавший, что с Арнотом только что чуть не случился апоплексический удар. Супруга же Арнота закусила губу и возмущенно уставилась на продавцов.

Сагай был крупным мужчиной с темной кожей, его волосы, выбившиеся из-под головной повязки, уже поседели. Голубой бурнус изрядно поношен и сильно измят. Его презирали за то, что он иностранец, ибо приехал он из Свободного города Кеннильяра, но все торговцы редкостями знали, что он настоящий ученый и изучал древнее искусство задолго до того, как обстоятельства заставили его заняться торговлей антиками в Чаризате. Черты его лица отличались редкой выразительностью, и сейчас в темных глазах играла смешка, вызванная тем неловким положением, в которое попала супружница Арнота.

Что касается Хета, то он был крисом и стоял на социальной лестнице Чаризата еще ниже Сагая, так как родился в глубине Пекла. Хет был высок, худощав и мускулист, его длинные каштановые волосы отливали рыжим, кожа под лучами солнца стала совсем коричневой, а красивое, как он знал по обширному опыту, лицо не производило впечатления на жену Ар-нота, которая была профессионалом не хуже их с Сагаем.

Но все же Хет видел, что ее сопротивление слабеет. Гораздо мягче, чем раньше, он сказал:

— В верхних ярусах такие штуки покупают охотнее, чем дешевую воду. Ты сможешь перепродать ее там раньше, чем мы успеем дойти до Аркад.

— Или же мы уйдем и поищем место, где можно заключить сделку повыгоднее, — добавил Сагай, задумчиво хмуря лоб, будто вспоминая, к кому из конкурентов Арнота лучше обратиться в первую очередь.

Жена Арнота запустила пятерню в жесткие седые лохмы и вздохнула:

— Двадцать дней.

— Сорок, — тут же парировал Сагай.

Из глубины лавки послышалось ворчание, потом треск и звук, будто кто-то передвигает нечто тяжелое. По-видимому, сам Арнот готовился вот-вот появиться на публике. Жена его закатила глаза и сложила руки на своем сером рваном кафтане.

Человек сжал в руке обломки костей, думая про их бывшего владельца и про то, как неохотно тот расставался со своим имуществом.

Арнот появился в арке входа, ведущего в лавку, и злобно уставился на обоих продавцов из-под своих густых бровей, низко нависших над глазами. Он неспешно двинулся к изразцу. Когда он подошел к нему вплотную, Хет произнес:

— Бери за края.

Какое-то время Арнот молча изучал лицо Хета. Согласно легендам, цвет глаз у крисов меняется в зависимости от настроения. Сейчас глаза Хета посветлели и стали светло-зелеными. Опасность! Арнот осторожно поднял плитку за края и повернул ее так, чтобы свет, сочившийся сквозь красный навес, заставил цвета играть будто живые. Такие изразцы славились тем, что даже опытнейшие подделыватели редкостей не могли их скопировать. До того как Пекло распространилось на мир, такие плитки украшали фонтаны в домах Древних, и Арнот это хорошо знал.

Торговец подумал, потом осторожно опустил плитку на табуретку. Он показал жене кивком, что согласен, и она принялась рыться в кожаной сумке, висевшей на животе, в поисках нужных жетонов.

Что-то заставило Хета бросить взгляд на улицу.

Три человека наблюдали за ним из-за угла. Один носил длинные одежды и закрывал лицо чадрой, как это делают патриции. Остальные двое были в грубых рубахах и защитных кожаных штанах, какие носят грузчики в депо парафургонов. Патриций из высших ярусов, вдруг оказавшийся на этом рынке, мог быть только торговым инспектором.

Жена Арнота, которую застали врасплох в тот самый момент, когда она из рук в руки передавала бронзовые жетоны, каждый из которых был эквивалентен нескольким дням оплаты труда ремесленника, застыла, выпучив глаза на внезапно появившихся чужаков. Ее седые брови сошлись на переносице, мысли метались в поисках выхода.

Всем присутствующим потребовалось несколько долгих минут, чтобы вспомнить: в их сделке нет ничего противозаконного и товар лежит на виду прямо на табуретке.

Улыбаясь, человек поднял глаза на свою гостью, сидевшую по другую сторону стола, и сказал:

— Игра увлекательна, когда один из игроков видит всю доску, а у другого глаза завязаны.

— Да, — ответила та, — но каким из этих игроков являемся мы?

Арнот ткнул жену в бок, и она опустила жетоны в ладонь Сагая. Тот спрятал их в складках бурнуса и обменялся взглядом с Хетом. На их лицах не читалось никаких эмоций: было бы глупейшей ошибкой выдать испытываемый ими страх.

Арнот подхватил супружницу под локоть и повел ее к двери в лавку. Хета удивил этот заботливый жест, которого трудно было ожидать от такого кровососа, как этот торгаш. На ходу Арнот рыкнул:

— Сегодня мы закрываемся раньше.

Хет снова обменялся с Сагаем взглядами, желая убедиться, что они понимают друг друга, а затем вышел из-под тента на улицу. Один из грузчиков метнулся наперерез и сказал:

— Это ты Хет, торговец редкостями из Шестого яруса?

Улыбка, предназначенная Хету, не очень-то ему понравилась. Человек был слишком высок для жителя нижних ярусов, к тому же блондин; его коротко остриженные волосы лоснились от пота и осевшей на них пыли. А тот парень, что остался с патрицием, был низок, широкоплеч и носил на голове красную накидку. За его плечом небрежно висело пневматическое ружье. Бронзовый шар под стволом, служивший резервуаром для сжатого воздуха, был недавно начищен до блеска, бронзовые скрепы на облегченном прикладе тоже сверкали.

Хет ничего не ответил, а Сагай тихонько оттер грузчика в сторону, прежде чем тот успел что-либо предпринять, и вежливо сказал:

— Извините нас, господа.

Хет последовал за Сагаем вверх по узкому ущелью улицы. Стены из черного камня и кирпича высились по обеим сторонам; на нижних этажах виднелись щелевидные двери, ведущие внутрь, а на верхних — неглубокие лоджии и окна. Некоторые из окошек были прикрыты дешевыми жестяными ставнями с изображениями цветов и символов пустыни, приносящих счастье. Вывешенное для сушки белье фестонами окаймляло верхние этажи, а горячий тихий воздух был густо насыщен вонью из отхожих мест. Трое мужчин шли следом, хотя и не очень быстро, чтоб не создавать ощущения преследования. Человек с ружьем тоже не предпринимал угрожающих действий. Сагай пробормотал:

— Надо же, а день начался так прекрасно.

Торговые инспекторы никогда не позволили бы им уйти. Но ни у Хета, ни у Сагая никогда не было клиентов-патрициев, да и причин завести таковых пока не наблюдалось. Ни с вооруженными телохранителями, ни без оных.

— Прошедшее время тут действительно уместно, — ответил сердито Хет.

Их преследователи находились слишком близко, чтобы можно было нырнуть в какой-нибудь переулочек.

Улица вела на небольшую площадь, которую украшал фонтан в виде стоящей черепахи, а запах сточных канав был послабее. Сильно помрачневший Сагай сказал:

— Ясно одно — твое имя им известно. Должно быть, известно и то, где мы живем. Придется с ними поговорить.

Хет ничего лучшего тоже придумать не мог, а потому сел на край фонтана и стал ждать, пока преследователи поравняются с ними; Сагай же встал рядом, поставив одну обутую в сандалию ногу на парапет.

Женщины в своих окрашенных в светлые тона кафтанах набирали из фонтана воду в кувшины и ведра и болтали друг с другом, старики на каменных балкончиках курили глиняные трубки, группа ребятишек с воплями пронеслась по улице в погоне за отставшими от стада козами, по пути рассыпав товар плетельщика корзин. На выцветшем красном коврике неподалеку от фонтана сидела старуха, гадавшая прохожим на тлеющих осколках костей, которые лежали в жаровне. Сторож — смотритель фонтана медленно двигался в их направлении, тряся глиняным горшком, в котором позвякивали мелкие монеты и жетоны, намекая, что сначала надо заплатить за воду, а потом уж пользоваться ею.

Патриций и его наемник с ружьем остановились в нескольких шагах, а блондин подошел поближе и встал рядом с Хетом. Хет вольготно развалился на каменном парапете фонтана, а Сагай наблюдал за незнакомцем с вежливым интересом. Никто из обитателей окружающих площадь домов не убежал ввиду возможных грядущих событий, но женщины, которых присутствие Хета и Сагая нисколько не тревожило, все же сочли за благо разойтись по своим делам, а сторож фонтана перешел на дальнюю сторону площадки.

«Ружье странное», — подумал Хет. Такое оружие встречалось только на самых верхних ярусах города и использовалось ликторами, приставленными к важным придворным, и другими стражами. Даже похитители костей и воры-головорезы могли себе позволить только ножи. Можно, конечно, предположить, что патриций нанял грузчиков и вооружил их для охраны своей персоны, но трудно поверить, чтобы он оказал подобное доверие таким людям. Уж скорее это частные охранники, тоже привыкшие к жизни верхних ярусов, подобно своим хозяевам. «Так от кого же они его охраняют? — думал Хет. — От жалкого старика — смотрителя фонтана или от женщины-гадалки? К тому же это все-таки Пятый ярус, а не Восьмой».

Все еще улыбающийся блондин обратился к Хету:

— Я Кайтен Сеул, и я знаю, кто ты такой.

На столе стоял металлический сосуд, наполовину наполненный пылающими углями. Там будут гореть кости, когда человек вперит взор за пределы медленно движущегося времени. Он не знает, зачем, почему это происходит, но символическая смерть в огне, видимо, помогает этому процессу.

Его гостья внимательно следила за происходящим.

Что ж, Хету нечего прятаться. Он ответил:

— Тогда зачем спрашивать?

Хет чувствовал, что его выводы подтверждаются. Для грузчика из доков Сеул говорил на торговом диалекте слишком хорошо. Хет оглядел патриция, который под всем этим ворохом тяжелых одежд был, видимо, довольно хлипкого сложения. Его нижнее одеяние было из толстого шелка без вышивок и бисерных аппликаций, верхняя мантия сшита из прочного хлопчатобумажного материала, а лицо закрыто густой газовой чадрой, которая укутывала голову и нижнюю половину лица. Вообще-то ничего из ряда вон выходящего, если не думать, на какие расстояния пришлось везти эти материи через Пекло, чтобы они смогли появиться на рынках Чаризата. Сам Хет носил легкую рубашку навыпуск, облегающие штаны и кожаные сапоги. Его бурнус был свернут и обмотан вокруг пояса. Знати верхних ярусов Чаризата, привыкшей к мантиям и чадрам, человек в такой одежде казался просто-напросто голым. Крисы не нуждаются в особой защите от прямых солнечных лучей, но плохо переносят душную жару. В Пекле Хету было прохладнее, чем на черных камнях улиц Чаризата в полуденный час.

Сеул выразил свое долготерпение к наглости криса тем, что игнорировал его вопрос. Он со значением поглядел на Сагая и произнес:

— Твой приятель может идти.

— О, у нас есть еще на сегодня общие дела, — ответил Сагай, делая вид, что принял приказ за вежливое предложение.

Глаза Сеула посуровели, но улыбка не покидала губ. Хет уже начал ненавидеть эту улыбочку. Сеул же мотнул головой в сторону патриция и продолжал:

— Достопочтенный нуждается в опытном проводнике, чтобы проводить его к древнему Останцу на равнине Солончаков.

Сагай нахмурился.

— К тому, что на западе?

— Да.

Хет бывал там и раньше, но обычно с учеными из других городов или из Академии, сейчас же у него не было настроения.

— Если ты уже знаешь, где он находится, — сказал он ровным голосом, но так, будто говорил с ребенком, — то зачем тебе проводник?

— Мне не всякий проводник нужен, — в голосе Сеула прорезалась сталь. Я предпочитаю определенного.

— И ты хочешь, чтобы я тебе его порекомендовал? — Хет сделал глупое лицо. Он давно открыл, что среди методов, способных довести собеседника до бешенства, такой способ действует наиболее эффективно, особенно когда собеседник старается внушить вам прописные истины.

— Нет, мне нужен ты.

Хет впервые ухмыльнулся ему в ответ, ухмыльнулся специфической улыбкой крисов, обнажавшей острые собачьи клыки так, что они сами говорили за себя.

— Бордель — вон там.

Уголком глаза он видел, как Сагай возвел взор к небесам, будто прося духов воздуха быть свидетелями: у него впереди еще полно дел, которые должны занять уйму времени. Одновременно его партнер положил руку на рукоять ножа, скрытого в складках бурнуса.

Улыбка Сеула уже почти целиком испарилась, но он все же выдавил:

— Достопочтенный не нуждается в даровых услугах. Он намерен расплатиться.

Прежде чем Хет успел что-либо сказать, вмешался Сагай:

— А не будет ли позволено осведомиться почему?

— Он любознателен. — Улыбка вернулась, еще более ослепительная. — Он изучает прошлое.

Человек бросил кости на раскаленные угли в железном сосуде, и они сначала пожелтели, потом почернели. Тонкие нити дыма повисли в неподвижном воздухе комнаты, огороженной от течения времени.

Удивительно, но, сказав это, Сеул перестал улыбаться.

— Причина значения не имеет. Он заплатит десять золотых реалов.

Хет услышал, как Сагай хмыкнул, что выражало высшую форму неудовольствия. Он спросил:

— Шутишь, что ли?

Глаза Сеула перебегали с Хета на Сагая и обратно.

— Это хорошая цена.

— Больше, чем хорошая, — ответил Хет. — Но я крис. Я не имею права на лицензию, разрешающую владеть монетами имперской чеканки.

В Чаризате и в большинстве других городов Приграничья можно было купить гражданство, но лица, не имевшие его, не были вправе вести дела или обладать монетами имперской чеканки, за исключением тех случаев, когда они покупали на это специальную лицензию. Последняя была иногда почти так же дорога, как и покупка гражданства, а пользы часто приносила очень мало, ибо торговые инспектора сделки, осуществлявшиеся с обращением имперских денег, держали под неусыпным контролем. А торговые жетоны остались на рынке реликтами времен господства бартерных сделок и без печатей торговцев и учреждений, которые эти жетоны выпускали, были недействительны. Если население города слишком возрастало и ему угрожала нехватка воды или зерна, всегда можно было объявить, что торговые жетоны недействительны, заставив тем самым иностранцев либо покинуть город, либо подохнуть на его улицах с голоду.

И все же такая система была лучше, чем во времена, непосредственно последовавшие за образованием Пекла, когда Выжившие сражались за еду и безопасность на развалинах городов Древних, убивая всех чужаков, посмевших посягнуть на их водные ресурсы. По мнению же Хета, преимущество это было незначительным. На иностранцев, даже если они были жителями других городов Приграничья, здесь все смотрели с подозрением, и если вы были бедны, то ваши шансы собрать достаточно жетонов для покупки гражданства или специальной торговой лицензии были ничтожны. За любую цену — даже низкую.

— Я говорю об эквиваленте этой суммы в торговых жетонах, — пояснил Сеул.

Хет покосился на Сагая, который слегка качнул головой. Потом он перевел взгляд на Сеула и буркнул:

— Ладно. Я поведу его.

Сеул кивнул, его суровые глаза не выражали ничего, хотя, возможно, он и был удивлен столь быстрым согласием Хета.

— Я знаю, где ты живешь. Один из нас придет за тобой на восходе. — Он вернулся к патрицию, перекинулся с ним несколькими словами, а затем все трое не спеша пошли вверх по улице.

Глядя, как они уходят, Сагай вздохнул:

— Ну вот ты и нанялся для выполнения какой-то неизвестной и подозрительной работы к любителю антиков — дилетанту с верхних ярусов. Надеюсь, ты уже обдумал уловку, с помощью которой выберешься из этой истории?

Пока Хет молча смотрел на него, нищенка успела ухватиться за полу его одежды и стала теребить ее.

— Дай погадаю тебе, красавчик…

Из-за мутных бельм на обоих глазах она почти ничего не видела. Хет задумчиво порылся в карманах в поисках мелкого жетона и бросил его на вытертый коврик гадалки, ответив Сагаю:

— Он же знал, кто я и где живу. Как тут откажешься?

Нищенка вытащила еще щепотку костей из замызганного мешочка и растерла их между ладоней, готовясь бросить в жаровню. Некоторые гадалки бесстыдно пользовались костями крыс и ящериц. Большинство же покупало предположительно кости казненных убийц или мертворожденных детей у торговцев в Седьмом ярусе, хотя на самом деле это были преимущественно кости жертв, которых убивали мерзавцы — поставщики костей. Знатоки же этого дела считали, что лишь кости крисов дают истинные предсказания будущего, и, будучи одним из немногих крисов в Чаризате, Хет с большим трудом сохранял целостность своего тела.

Сагай отличался завидным терпением. Именно по этой причине их дружба с Хетом была столь крепка. Наконец Хет поймал взгляд своего приятеля и буркнул:

— Он хочет идти туда по какой-то важной причине. Может, знает что-то, чего не знаю я.

— Предательство, — пискнула нищенка, испугав их обоих. Она купала руки в струйках дыма, поднимавшихся от углей и горелых костей. — Тебя предадут, и ты предашь.

А в комнате, где пахло смертью, угли уже остыли, а кости превратились в прах.

Сагай все еще продолжал выражать недовольство, когда они достигли своего двора в Шестом ярусе. Строения были ветхие и нищенские, фонтан представлял собой крошечный бассейн, приткнувшийся возле одной из стен, но обмазанные глиной жестяные ставни второго и третьего этажей горели яркими узорами, нарисованными Сагаем. Соседи, сидевшие во дворе, радостно приветствовали их появление.

Дом, в котором они жили, состоял из трех комнат, громоздившихся одна над другой, и части площадки плоской крыши. Все это богатство принадлежало вдове Нетте и трем ее детям. Нетта и сама была вполне способна приглядывать за своими делами, но многочисленному семейству шляпников из соседнего двора ее дом пришелся по вкусу, впрочем, как и дочка Нетты, так что они предприняли ряд мер, чтобы выжить вдову. Тогда она впустила в дом парочку уличных актеров, чтоб те помогли ей удержать ее собственность. Однако борьба с настырными шляпниками продолжалась так интенсивно, что актерам почти не оставалось времени на занятие собственным ремеслом. Так дело и шло, пока Хет, Сагай и жена Сагая Мирам тоже не въехали сюда, и тогда шляпникам пришлось убедиться, что скромность — лучшее достоинство мужчины. Нетта хвалилась, будто все, что требовалось от торговцев древностями, это посидеть вечерок на пороге дома, и враги Нетты разбежались в беспорядке. Хет и Сагай не сказали ей, что однажды ночью они сходили к шляпникам и выбили либидо из всех троих старших братьев.

Остальные соседи по двору были преимущественно уличными фокусниками и торговцами вразнос, а других торговцев редкостями тут не было, так что Хету и Сагаю не приходилось бояться ни конкуренции, ни воровства.

— А ведь он мог быть и торговым инспектором, надеявшимся спровоцировать тебя, — продолжал спорить Сагай, пересекая двор. — Этот парень Сеул предложил тебе монеты.

— Тогда я буду честен, — ответил Хет, просовывая палец в дырку двери и открывая щеколду. — Впрочем, я всегда честен.

Сагай прокряхтел:

— Нет, просто ты думаешь, что всегда честен, а это совсем другое дело.

Их сторона двора лежала в тени, так как солнце уже почти обошло город, и, стало быть, в комнатах теперь должна была царить прохлада, если бы не тепло от разгоряченных тел. Пол комнаты был густо покрыт детьми всех возрастов: младшенький Нетты, который еще только учился ходить, три младшие дочери Сагая и Мирам, да еще их крошка сын, о котором Сагай говаривал, что это последний, кого он зачнет в Чаризате. Либра и Сенасе, двое юных актеров, валялись на дырявом матрасе и пересчитывали кусочки меди, которые им набросали сегодня зрители. Эти кусочки надлежало взвесить и обменять на торговые жетоны — еще один способ обойти закон о монетах.

На узенькой скамье, высеченной в каменной стене дома, сидела вдова Нетта, обмахивая опахалом себя и жену Сагая Мирам, которая на низеньком столике сортировала груду цветных бус на подносе, раскладывая их по цветам в отдельные бутылочки. Двое маленьких детей мешали ей, сражаясь за право залезть к ней на колени. Когда Мирам и Нетта купят металлическую нить, которая им нужна, они изготовят ожерелья из привезенных Мирам из Кеннильяра бусин и продадут их одному из соседей, державших лавчонку на базаре.

Мирам выглядела усталой и издерганной детьми, но все же улыбнулась, когда вошли ее муж и Хет.

— Ну что, мы все еще богачи?

Хотя Мирам по-настоящему не изучала искусство Древних, она кое-чему научилась от Сагая и интересовалась их делами. Разумеется, ее знания были не слишком обширны, но умение писать и читать на торговом языке позволяло ей подзаработать, объясняя юридические тонкости документов или помогая писать письма соседям.

— Нет, но вполне зажиточны, во всяком случае, на сегодня, — сказал Сагай, выкладывая на стол для всеобщего обозрения результаты их сегодняшних сделок.

Там была маленькая шкатулочка с гравированным цветочным узором, сделанная из мифеина — тяжелого серебристого металла Древних, из которого состояла большая часть хорошо сохранившихся изделий прежних времен. Там же лежали несколько полированных кусочков камня глубокого сине-зеленого цвета в круглых оправах из того же металла. Это могли быть обломки украшений, а могли быть и фишки от какой-то старинной забытой игры. Чаризатские ювелиры и камнерезы славились по всему Приграничью, вплоть до городов Последнего моря, но плавить этот металл они не умели.

Хет сел на скамеечку возле Нетты. Большую часть полок, высеченных в стене, занимали сосуды с водой, а на гвоздях, вбитых в гладкие глиняные стены, висела медная утварь для готовки, принадлежавшая Нетте. Тут же лежали жернова для выдавливания масла и для помола зерна — вещи необходимые в каждом хозяйстве. Самое видное место на полке занимал медный чайный поднос бабушки Нетты.

Сагай пустился в рассказ об их приключениях.

— Беспокойное дело, — сказала Мирам, бросая критический взгляд на Хета. — Идти в пустыню, когда тебе даже неизвестно, что этому человеку надо.

Она была моложе Сагая и происходила из зажиточной семьи в Кеннильяре, которая в высшей степени неодобрительно отнеслась к выбору Мирам ученого, но нищего мужа. Когда Сагай решил уехать в Чаризат, он попробовал убедить ее остаться в Кеннильяре и ждать, когда он вернется богатым или хотя бы с деньгами достаточными, чтобы купить себе место в Ученой гильдии Кеннильяра. К этому предложению Мирам отнеслась решительно отрицательно. Чаризат ей не нравился, но еще больше ей не нравилась перспектива жить с не одобряющей ее семьей и каждый день думать, жив Сагай или уже умер.

— В Пекле этот патриций будет бессилен, — сказал Хет. Мирам не одобряла и торговли Сагая реликвиями старины, считая это занятие опасным. На этот счет Хет с ней спорить не мог — дело действительно было опасное. Иногда она и самого Хета не одобряла, и в этом он с ней тоже соглашался. — Я выберусь оттуда живым, а он — нет… со стражами или без них, все равно.

— Его стражи тебя пристрелят, — весьма к месту вмешалась Нетта. — Они, знаешь ли, с ружьями не для забавы ходят.

Хет ничего не ответил. Он знал, что внимание горожан с верхних ярусов уже само по себе таит опасность, но не имел ни малейшего желания выкладывать сейчас настоящую причину того, почему он согласился взяться за это дело.

Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился их сосед Рис, совершенно запыхавшийся. Это был болезненно худой темноволосый мальчуган, который, видимо, мчался во весь дух. Наконец он выдохнул:

— Тебя ищет Лушан, Хет.

— И с каких пор?

Рис сел на пол, схватил крошечного ползунка и принялся его щекотать.

— Примерно с полудня. Я слыхал об этом от огнеглотателя возле Одеона.

Нетта встала и отобрала визжащего ребенка.

— Возле театра? Надо бы пожаловаться твоей тетке.

— А она и сама знает! — ответил мальчишка.

Рис и его семья жили через дом отсюда, его отец был уличным актером. В прошлом году двое пьяных люмпов сломали его шарманку, чем лишили его возможности зарабатывать. Потом Хет кое-как починил шарманку, методом тыка заменяя проволочки и сломанные кусочки металла, а Сагай увенчал работу, разукрасив ящик изумительными рисунками. С тех пор Рис выполнял для них массу мелких поручений, бегая туда и сюда со всякого рода информацией.

— Опять Лушан? — удивился Сагай. — Что нужно этому мешку с нечистотами?

Хет прислонился к стене, стараясь выглядеть так, будто эти новости его не касались.

— Позже схожу с ним повидаться. Может, у него есть для нас какая-никакая работенка?

— А с чего это он нам будет благодетельствовать? — возразил ему Сагай, но малыш уже давно орал, цепляясь за его халат, и Сагай отвлекся. Взяв ребенка с пола, он все же добавил: — Я ему не верю. Впрочем, в нашем ремесле никому нельзя доверять в эти дни.

Хету очень не понравилась чеканность этой формулировки.

Хет прогуливался по театральной улице Четвертого яруса, наслаждаясь уходом дневной жары и долгими сумерками. Колоннады, выложенные цветной плиткой, давали убежище множеству разносчиков и служили входами в богатые лавки. Улица была полна народа, искавшего вечерних увеселений. Темнело, и лампы, помещенные в ажурные бронзовые вазы, уже загорались над дверями самых богатых заведений ювелиров, гранильщиков, пекарей, оружейников, торговцев винами. Многие лампы скрывались за красными стеклами, что, конечно, уменьшало яркость освещения, но зато, как считалось, отгоняло злых призраков и духов воздуха, не любивших красного света. Зазывалы приглашали игроков, а многочисленные предсказатели будущего сидели на корточках под мрачно-красными лампами как ради безопасности, так и для того, чтоб зрители видели, что они делают.

Зная, что у него еще есть время, Хет купил у уличного разносчика булочку, испеченную в виде цветка, и сел на ступени Одеона рядом с проститутками, работающими в толпе театралов. Приливы и отливы толпы на улице были необычайно живописны.

Там можно было видеть патрициев в мантиях и чадрах, патрицианок с открытыми лицами, но с волосами, скрытыми под развевающимися шарфами или под низко надвинутыми клуазоновыми шапочками; всех сопровождали слуги. Портшезы драпировались шелками и кисеей, в них сидели патриции, считавшие зазорным даже ходить по одной улице со всяким сбродом.

Публика с нижних ярусов была менее живописна, но зато более активна. Кое-кто даже осмеливался взбираться на ступени к самым колоннам, украшавшим вход в огромный театр прямо за спиной Хета; другие шли густой толпой к кабакам и обжорным рядам или туда, где вызыватели духов, факиры или клоуны давали представления на открытом воздухе. Среди них шатались приезжие с широко раскрытыми от удивления глазами, прибывшие из городов Приграничья, и портов Последнего моря, болтая на множестве диалектов менианского языка между собой или на торговом пиджине с местным людом.

Внезапно шум усилился, и из толпы вырвался один из иностранцев, таща за собой мальчишку. «Вора поймали», — подумал Хет. Затем группа людей в темно-красных одеяниях торговых инспекторов вывалилась из какой-то лавки. Один из них держал в руках что-то вроде обломка мифенина, в то время как мальчишка орал, отрицая свою вину. «Нет, попался идиот, попытался обмануть торговцев и продать какой-то антик за деньги». — Хет вздохнул и отвернулся. По дерюжной одежде и босым ногам было трудно предположить, что мальчишка имеет права гражданства. «Скоро сдохнешь, дурачина».

Глупый мальчишка попался на глупую приманку. Всем известно, что торговые инспектора часто гримируются под иностранцев и делают вид, что хотят приобрести запрещенные к продаже антики или монеты имперской чеканки у продавцов, не имеющих лицензий. Предположение Сагая, что патриций тоже принадлежал к переодетым инспекторам, не было лишено оснований.

Арестованного увели, но один инспектор все же остался, чтоб оглядеть толпу на ступеньках, ища возможного соучастника или просто дурака, у которого будет испуганный вид. Хет не выразил никаких эмоций, кроме любопытства, и инспектор повернулся, чтобы последовать за своими товарищами. Всегда надо быть настороже, даже сейчас, когда в карманах Хета не было ни одного осколочка керамики. Торговые инспектора особенно тщательно следили за торговцами древностями, не имевшими гражданства, а у Хета не было возможности приобрести таковое, даже если б он наскреб нужную сумму.

Традиционно считалось, что Древние сотворили крисов специально, чтобы те обитали в Пекле, ибо Древние боялись, что Пекло распространится на весь мир из конца в конец. Народ Хета рождался с иммунитетом ко всем ядам пустыни, со способностью ощущать, где находится север, что было очень важно: потеря направления в пустыне грозила верной смертью. А еще у крисов были сумки, в которых они вынашивали детей, тогда как обычным людям приходилось рожать своих в муках и крови. Но Древние вымерли, а их планы не принесли ожидаемых плодов. Пекло и в самом деле захватило большую часть мира, хотя и остановилось перед Последнем морем, оставив его побережье нетронутым. Крисов оттеснили в глубь пустыни, и люди Приграничья, а особенно имперской столицы — Чаризата, вовсе не хотели их видеть в своих стенах.

По мере того как темнело, все новые и новые лампы зажигались над дверями Одеона, и один из мужчин-проституток тихонько выразил пожелание, чтоб Хет, если не собирается кого-либо закадрить, убирался к такой-то матери. Хет ушел, не споря: теперь уже достаточно стемнело.

Главный зал театра был огромен, кругл, с куполом высоко-высоко над головами, на котором мозаика изображала восшествие на престол какого-то забытого уже Электора. Сцена, тоже круглая, располагалась в центре зала, где ее окружала со всех сторон шумная, шевелящаяся толпа.

Кое-где в зале имелись плетеные стулья и кушетки, а пол из керамической плитки покрывал толстый слой гниющих остатков еды и битого стекла. Воздух был спертый, несмотря на длинные узкие окна прямо под куполом, которые, как подразумевалось, должны были смягчать жару в зале. На сцене шел фарс — очень старый и большинству хорошо знакомый, что было совсем неплохо, так как большинство зрителей приходили сюда поболтать да пошвырять какой-нибудь гадостью в актеров.

Имелся и еще один повод для отвлечения внимания публики: прямо среди зрителей давал представление факир, который, несмотря на свою молодость для этого ремесла, ловко закинул в воздух футов на двадцать тут же отвердевшую веревку и стал карабкаться по ней наверх.

Хет пробирался по краю толпы, но тут его окликнул кто-то из группы конкурентов — торговцев древностями.

— Мы уже слыхали насчет той ерундовины, которую вы с Сагаем сегодня загнали Арноту. А там, где вы ее взяли, еще такие есть? — спросила Даниль.

Это была тощая хищная сука, торговавшая редкостями на Четвертом ярусе. Ее узкие глаза были искусственно увеличены с помощью порошков из малахита и свинцового блеска.

Хет облокотился о спинку ее стула.

— Обменяли, мы обменялись с Арнотом. Участвовать в продажах мне не дозволено.

Кое-кто из мужчин кутался в чадры, подобно жителям верхних ярусов, только из гораздо более дешевой материи, чем носили настоящие патриции. Большинство из них уже успели налакаться, а один так хохотал, что свалился со своей кушетки на пол.

Соблазнительная улыбка Даниль слегка поблекла. Она не любила, чтобы кто-нибудь мешал ей вынюхивать нужную информацию.

— А ты-то что тут делаешь вечером? — спросила она чуть-чуть резче, чем следовало. — Еще один покупатель?

Она была так далека от истины, что Хет совсем перестал беспокоиться. Он просто ухмыльнулся ей.

— Да просто зашел полюбоваться пьесой, милашка.

Он оставил конкурентов забавляться шутками, понятными только им, и отправился к задней стене, где в небольшом алькове пряталась винтовая лесенка, по которой можно было пройти в частные ложи. В конце лестницы прямо в стене был прорублен проход для господских слуг и театральных служителей: через него можно было пройти в ложи, не выходя на открытую галерею, предназначенную для богатых клиентов.

Проход был узок и освещался масляными лампами, которые противно воняли и сильно нагревали воздух. Хет миновал множество людей, выполнявших различные поручения. Никто из них не обратил на него внимания. Мало ли народу пользовалось коридором, желая одного — чтобы их делишки оставались в тайне. Хет нашел ложу Лушана без труда, потому что у входа в нее стояли два телохранителя, вооруженные посохами с острыми железными наконечниками. Они пропустили его, не сказав ни слова.

Полукруглая ложа была затянута частой медной сеткой, о которую разбивался шум театральной толпы. Пол покрывал тканый ковер необычайно яркой раскраски, а приводимое в Движение часовым механизмом опахало двигалось взад и вперед на красивом металлическом шесте, разгоняя застоявшийся воздух и запахи духов, от которых можно было задохнуться.

Лушан возлежал на низенькой кушетке, а прислужница в простом неотбеленном кафтане стояла возле него на коленях. Голову Лушана покрывали редкие светлые волосы, а одет он был в шитую золотом мантию темно-синего цвета, которая не могла скрыть его объемистого чрева. Один глаз Лушана был мал, прозорлив и жаден, второй — сильно косил и глядел неизвестно на что. В присутствии слуг он редко носил свою чадру, а при свиданиях с Хетом никогда. Это считалось дурным предзнаменованием.

Задумчиво глядя на Хета, Лушан взял чашу почти прозрачной керамики, расписанную нежным узором, — из винного сервиза, стоявшего возле кушетки на низком алебастровом столике, и сказал:

— Хоть раз ты явился без опоздания, парень. Я уж стал думать, что ты вообще не имеешь представления о времени.

— Я пришел к тебе вне связи с твоими поручениями. Ты же знаешь, я на тебя больше не работаю. — Хет прислонился к стене около двери, так как Лушан начинал беситься каждый раз, когда он чего-нибудь тут касался. Хет хотя и любил высоту, но здесь у него возникало ощущение, что он висит в медной клетке над озверелой толпой. — У меня есть для тебя монета, которую я, кажется, тебе задолжал.

Рот Лушана сжался в прямую черту. Он поставил хрупкую чашу на столик с таким громким стуком, что Хет от неожиданности поморщился. Люди, которые плохо обращаются с красивыми вещами, не должны их иметь.

— И как же тебе удалось ее добыть?

— А вот это уже не твое дело, верно?

Девушка наполнила графин вином и поставила его на столик, тщательно обтерев чистой тряпочкой, чтобы пот с ее пальцев не коснулся кожи Лушана. Патриции из верхних ярусов Чаризата были просто помешаны на том, чтобы не коснуться кого-либо, как и на своих чадрах, шарфах, скрывающих волосы, на медных сетках, защищавших их от взглядов толпы простолюдинов из нижних ярусов. Все это было просто недоступно пониманию Хета, который родился в селении крисов в Пекле, где было еще меньше возможности для уединения, чем во дворах нижних ярусов, и где вам легко могли надрать уши за отказ поцеловать самую морщинистую из прабабок — этакого древнего матриарха. «Как будто кто-нибудь в здравом уме захочет дотронуться до такого дерьма, как Лушан». Хет уже давно знал, что богатый брокер, может, и имел золотых монет больше, нежели патриций, но по рождению таковым не являлся и только повторял по-обезьяньи их манеры. Если отбросить все наносное, то Лушан был всего лишь вор с чистыми руками; его особый талант заключался в том, что он заставлял других людей пачкать руки, воруя для него.

— Мое дело — ты, — сказал Лушан; его здоровый глаз смотрел холодно и презрительно. — И пока я нахожу покупателей для древностей, ты, освобождающий от последних их нынешних хозяев, будешь представлять весьма значительный интерес для торговых инспекторов. В прошлом ты приносил мне немалый доход, и, если ты думаешь, что я так легко отпущу тебя, ты…

— Ты только и умеешь, что обещать да угрожать. Не думай, что я этого не знал раньше.

Хет позволил своим глазам скользнуть по мозаике купола — это было интереснее, чем смотреть на пол, где кишел плебс. Те части мозаики, что занимали ее края, были старше, куда старше центра с его не слишком талантливым изображением Электора, восходящего на престол. Надо думать, эти древние фрагменты сохранились с тех времен, когда это здание еще не было театром. Чаризат и другие города Приграничья в свое время были островами мелких пресноводных морей — еще за тысячи лет до победы Пекла над сушей. Художники населили эти моря странными и красивыми плавающими существами и испещрили бледно-голубые небеса огромными пузырями, похожими на наполненные воздухом мешки, которые перевозили пассажиров в привязанных под ними корзинах. Эта часть мозаики была очень ценна. Обесцвеченность вдоль трещин говорила, что снять мозаику со стены, не уничтожив, просто невозможно. А жаль.

— Если ты думаешь, что я так легко тебя отпущу, ты очень заблуждаешься, — говорил Лушан. — Если ты не вздумаешь пренебречь своей частью нашего соглашения, я перекинусь словечком с одним знакомым торговым инспектором, который…

— А что, если он услышит о твоей части нашего соглашения? — Лушан ненавидел, когда его прерывали, а потому Хет делал это часто и с удовольствием.

— Глупый мальчишка, да зачем ему слушать это? — Улыбка у Лушана была удивительно мерзкая.

— А ему и не придется меня слушать. Он выслушает патриция.

— Патриция?

— Ну да, того, с которым я теперь работаю. — Выдумка пускала корни и расцветала. — Он унаследовал коллекцию редкостей, и я нанялся оценить ее. Когда Хет был моложе, он никак не мог привыкнуть к мысли, что горожанам можно врать, глядя прямо в лицо, и меняющийся цвет его глаз им ничего не говорит. — Я сказал ему: ты хочешь, чтоб я работал и на тебя, но он ответил…

— Что? — Голос Лушана ржаво заскрипел.

— Что у меня не будет времени на это. Спорить с ним я не хочу. Ты ж сам знаешь, каковы они…

Лушан стукнул чашей по столу так, что она треснула, вино пролилось на ковер. Девушка-прислужница вздрогнула.

— Ничего ты ему не скажешь, крисовский ублюдок!

Смысла оставаться дольше не было. Хет отступил к хлипкой двери, прорезанной в медной сетке.

— Я пришлю к тебе кого-нибудь с монетой. Возможно, через несколько дней. Надеюсь, деньги тебе не нужны сейчас для оплаты долгов.

Вторая чаша из сервиза полетела прямо в Хета, но он увернулся и выскочил в дверь.

Короткая лестница вела отсюда к бронзовым перилам галереи, расположенной над частными ложами. Прямо над головой круглился купол. Ниже шумная толпа аплодировала факиру, который уже взобрался на самый конец магически отвердевшей веревки и теперь стоял вверх ногами, поддерживаемый лишь одним пальцем руки, упиравшимся в конец веревки. Хет мчался по галерее, не обращая внимания на крики богатых патронов, заметивших его из других частных лож. Он достиг первого вентиляционного отверстия — высокого, но всего в несколько футов шириной, — начинавшегося футах в восьми от галереи и кончавшегося под самым краем купола. Хет прыгнул и ухватился за край проема, потом подтянулся и исчез в окне.

Вечерний воздух казался необычайно свежим после жары внутри театра. Под Хетом простиралась обширная плоская крыша, где-то позади поднималась стена Третьего яруса, сейчас скрытая широким и высоким куполом театра. Позади еще слышались крики, поэтому Хет вылез из вентиляционного отверстия и спустился на выложенную шифером крышу.

Он быстро пересек ее, чувствуя себя как дома на скользких плитах. Теплый ветер шевелил его одежду и волосы, За ним никто не гнался. Лушан не стал бы привлекать к себе внимание, посылая за ним в погоню своих телохранителей, а владельцев театра беспокоило только одно — чтобы посторонний поскорее убрался из галереи и частных лож. А как он убежал оттуда, их не касается. Важно одно — его там больше нет.

Хет добрался до стены, доходившей ему до середины груди. Это была самая высокая часть фронтона театра. Он облокотился на нее, наслаждаясь уникальным видом, открывавшимся на расположенные внизу улицы. Хет подумал: «Как я рад, что с этим покончено». Он был идиотом, когда связался с Лушаном, на что Сагай и другие уже давно указали бы ему, кабы знали об этом. Но незнание послужило бы им защитой, если бы Хета когда-нибудь схватили за воровство редкостей на верхних ярусах.

Теперь оставалось лишь ждать, доживет ли таинственный патриций до того времени, когда сможет выполнить свою часть соглашения. «И проживу ли я столько, чтоб выполнить свою», — подумал Хет.

Там, внизу, вблизи театральных ступеней, произошло какое-то шевеление толпы. Спустя несколько секунд Хет понял его причину. Три Хранителя шли по улице, как бы прорубая себе дорожку в густой толпе. Их сверкающие белые мантии и чадры на лицах вспыхивали в колеблющемся свете ламп, привлекая к себе всеобщее внимание среди ярких красок одежд богачей и серых лохмотьев бедноты. «Может быть, это за Лушаном с Имперским приказом о казни?» — с надеждой подумал Хет. Но трио миновало театральные ступени, не останавливаясь.

Хранители были особыми слугами самого Электора Чаризата, защищавшими его от ядов и убийц, уничтожавшими его недругов в других городах Приграничья. По слухам, если кто-то замышлял убить Электора, Хранители тут же улавливали эту мысль. Они умели отводить глаза зрителей и скрываться от их взглядов на открытом месте. Они же заставляли людей видеть такие вещи, которых на самом деле не было. Хет не верил всему, что ему рассказывали про Хранителей, но считал их одной из самых неприятных диковинок Чаризата.

Прежде чем три Хранителя исчезли из его поля зрения, один из них внезапно отделился от своих товарищей.

Хет удивленно смотрел, как отставший Хранитель перебежал улицу и с бешенством накинулся на какого-то человека. Он тряс его, невзирая на сопротивление, выкрикивая нечто неразборчивое в ошеломленное лицо несчастного. Люди на улице испуганно метались, то ли пытаясь убежать, то ли желая подойти поближе. Хранитель подтащил свою жертву ко входу в театр и стал бить ее головой о колонну; голова с таким жутким треском ударилась о камень, что Хет прямо сморщился от сочувствия.

Другие Хранители подбежали и оттащили своего товарища от пленника, бессильно рухнувшего на тротуар. Но обезумевший Хранитель вырвался, с такой силой отпихнув одного из своих друзей, что тот упал.

Безумец замешкался. Он стоял будто парализованный, глядя на свою неподвижную жертву. Один из Хранителей все еще пытался его увести, а толпа колыхалась и что-то бормотала в ужасе.

Затем яркий белый свет стал как бы просачиваться сквозь землю, на которой лежал потерявший сознание человек, и вдруг его одежды вспыхнули ослепительным пламенем.

Хет почувствовал, как на шее у него шевелятся волосы. Улица гудела от криков. Зеваки в ужасе пятились, а другие Хранители продолжали скручивать безумца. Они тащили его прочь, а он продолжал бешено сопротивляться. Кто-то из толпы кинулся к лежащему человеку и стал сбивать пламя собственной одеждой. Потом тело подняли и унесли.

За прошедшие годы Хет нередко слышал о подобных историях, но это был первый раз, когда он видел все воочию. Все знали, что магия Древних делала людей безумными — они становились как отравленные солнцем нищие, — но Хранители продолжали заниматься ею, несмотря на грозную опасность. Уличные гадалки, заклинатели призраков, факиры, шаманы крисов пользовались лишь природной магией — простодушной, целительной, предсказывающей будущее, но даже они, бывало, заходили слишком далеко и уничтожали себя. Но более древние силы, с которыми путались Хранители, были куда опаснее. Хет мрачно покачал головой и поглядел на город и на черное тихое море каменной пустыни, лежавшей за ним. «И они еще думают, что Пекло опасно!»