"Ветер и море" - читать интересную книгу автора (Кэнхем Марша)

Глава 2

Миранда Гоулд зевнула, потянулась, подставив золотистое тело потоку солнечного света, падавшего через открытую дверь каюты, и по привычке провела рукой по бедру, чтобы ощупать единственный синяк, полученный ею в битве за Змеиный остров. Он красовался на нижней части бедра, и она никак не могла припомнить, когда его получила – может быть, в хижине с Друджем? Во всяком случае, он значительно уменьшился за последние шесть дней и из огромного темно-лилового пятна превратился в светло-желтое.

Миранда была одна в огромной кровати под балдахином; шторы еще не были раздвинуты, и прозрачная сетка, защищающая от нашествия ночных жучков и москитов, свисала с балдахина на пол. Достаточно тонкая, чтобы позволить ей чувствовать прикосновение к телу нежного утреннего бриза, сетка одновременно была достаточно плотной, чтобы у Миранды создалось впечатление, будто она может видеть все, сама оставаясь невидимой. Дженнингс сидел за столом, и Миранде были видны его блестящая макушка, сосредоточенно наморщенный лоб и толстые короткие пальцы, сжимавшие перо, скребущее по страницам бортового журнала. Этот человек использовал часы и минуты своей жизни так, как будто они были самыми важными в мироздании, как будто по прошествии многих лет пыльные тома извлекут из какого-нибудь забытого подвала и отнесут наверх, чтобы все смотрели на них и восхищались.

Вздохнув, Миранда повернулась на бок, и ее взгляд последовал вдоль луча света к окну каюты. Капитанская каюта была не такой большой, как на «Ястребе» или «Диком гусе», но недостаток пространства компенсировался комфортом. Каюта капитана Уилларда Лича Дженнингса не отличалась спартантством. Резной дубовый стол украшала инкрустация из меди, кресла были обтянуты дорогим бархатом, под ногами лежал персидский ковер такой толщины, что в нем утопали ноги. На бесценной позолоченной тумбочке разместились фарфоровый умывальник и кувшин, а на ее нижней полке стоял ночной горшок из чистого золота. Два огромных восточных морских сундука из черного дерева были инкрустированы по бокам и на крышке стоящими драконами из слоновой кости; сквозь решетчатую дверцу буфета виднелись серебряные кубки и столовая посуда из тонкого фарфора; свечи на столе были вставлены в золотые подсвечники, и даже фонарь на потолке был медным, а не оловянным или жестяным.

«Ну конечно, – размышляла Миранда, – Дженнингс думает только о собственной выгоде и создании личного комфорта, этот напыщенный индюк пользуется своей властью и постоянно злоупотребляет ею». Миранде понадобилось Не более двух минут, чтобы оценить характер капитана и определить, что он принадлежит к тому типу людей, которые могут быть жестокими и безжалостными, когда не в духе, или покладистыми, как голодные щенки, когда события развиваются так, как им хочется, – тщеславный дурак и хвастун! С такими людьми у нее обычно ассоциировались французская форменная одежда и манеры, присущие юношам.

На мгновение янтарные глаза, смотревшие сквозь тонкую сетку, затуманились. Когда-то Миранда полагала, что с приходом в ее жизнь Дункана Фарроу отпадет необходимость в подобных играх. В возрасте девяти лет проданная испанскому маркизу, отданная в обмен на что-то голландцу, когда ей было двенадцать, в четырнадцать выигранная на дуэли, а потом похищенная французом и отправленная в бордель, Миранда рано выработала в себе способность к выживанию. К выживанию в стране с любым языком, криво усмехнулась она. И этот талант в большей степени, чем что-то иное, привлек к ней внимание Дункана Фарроу.

В шестнадцать лет на борту французского торгового судна она была всего лишь игрушкой капитана, но однажды их корабль «Триумф» был атакован и разбит «Диким гусем». Дункан Фарроу проявил не слишком большой интерес к очевидным прелестям Миранды, и как она ни старалась сделать его своим покровителем, добиться этого не смогла. И только бесцеремонно обругав его на четырех языках, она удостоилась его взгляда. Его собственные таланты, хотя и впечатляющие, ограничивались блестящей морской тактикой, смекалкой и фантастическим бесстрашием перед лицом опасности. У него была пачка захваченных документов, которые он не мог перевести, настоящая сокровищница расписаний движения судов и деклараций судовых грузов, в которой он не мог разобраться – пока не появилась Миранда. «Золотая Миранда» – шутливо окрестил он ее после того, как первый расшифрованный ею документ привел к драгоценному грузу из десяти сундуков с золотыми монетами.

Она провела много часов, тщательно вникая в бухгалтерские книги и декларации, и не меньше времени, когда изучала высокого загадочного ирландца, чья улыбка была такой же горячей, как и его нрав. Он был первым – и единственным – мужчиной из всех, с кем сталкивалась Миранда, кто абсолютно не поддавался на ее обольщение. Ром на него не действовал независимо от количества, как и провоцирующая одежда – или вообще отсутствие таковой. Нежные приглашения отклонялись, не столь нежные попытки раздразнить приводили его в дурное настроение и, что еще хуже, грозили закончиться применением силы. Однако из дюжины источников она слышала о его подвигах под простынями, и не было никаких обоснованных причин сомневаться в его мужских достоинствах, но он, похоже, не желал даже случайно дотрагиваться до Миранды.

После недели нарастающего раздражения, проведенной на Змеином острове, Миранде открылась причина его странного поведения: Кортни Фарроу, дочь Дункана, – его забота, его совесть.

Кортни и Миранда были одного возраста – им обеим исполнилось по шестнадцать лет, – одного роста и примерно одинакового телосложения, но кроме этого да еще способности отражать бесконечный мир эмоций в сверкающих глазах, у них не было ничего общего. В шестнадцать лет Миранда обладала лицом и телом, которые заставляли мужчин с восторгом поворачиваться ей вслед, тогда как Кортни состояла из одних только ног и глаз. Платье, которое она соглашалась надеть по особым случаям, висело на ее хрупких плечах как мешок; ее каштановые волосы отливали золотом, но были по-мальчишески коротко подстрижены рукой мясника; в ее облике не было ничего мягкого или миловидного, ничего, даже отдаленно наводящего на мысль, что в ней скрывается женщина. Миранде кто-то говорил, что в жилах Кортни течет кровь французских аристократов, но это явно проявлялось только в малокровии, которое быстро развивалось. Кортни каждый день теряла кровь в драках с мальчишками на острове от порезов и царапин, от ожогов и ран, от заноз при работе на оснастке отцовского корабля, а еще больше она теряла крови во время тренировок с мечом, кинжалом и револьвером.

Женщина и девочка возненавидели друг друга с первого взгляда. Миранда была чувственной и сластолюбивой. Поток черных волос и гордо выступающая пышная грудь не оставляли мужчин равнодушными. Она могла соблазнить мужчину одним только взглядом, восхитительно надутыми розовыми губками обещая ему удовольствия, которые не могло нарисовать даже самое богатое воображение, и громко говорила на безмолвном языке своего соблазнительного тела. Лишь Дункан Фарроу ускользнул от нее, и то только потому, что смотрел на нее как на дочь.

Принимая вызов, Миранда превратилась в пантеру, выслеживающую добычу. Она сосредоточилась на Дункане Фарроу с единственной целью – обречь его на поражение, несмотря на твердость позиций. Для атаки она выбрала его самое слабое звено – Кортни, предложив себя на роль заботливой опекунши. Миранда посоветовала Дункану убедить дочь научиться хотя бы основам женского поведения, а затем стала показывать девочке, как следует одеваться, как причесывать короткие волосы, которыми гордилась Кортни, чтобы они выглядели привлекательно, как носить корсет и как искусственно увеличить небольшую грудь, чтобы она плотно заполняла лиф платья.

Как и предвидела Миранда, Кортни восстала. Униженная, она набросилась с упреками на отца и его предполагаемую любовницу, вызвав у Дункана раздражение заявлением о том, что питает отвращение ко всему нежному и женственному. Дункан испугался, только теперь осознав то, что все остальные поняли уже давно, Миранда и Кортни были столь же непохожи, как ветер и море, – и в сердитом молчании отправился на «Дикого гуся», где его ждала Миранда с раскрытыми объятиями.

Миранда глубоко вздохнула и улыбнулась при воспоминании о том, как ее худой ирландец стоял неподвижно, словно скала, пока она неторопливо освобождала их обоих от одежды. Ее кожа светилась в затененной каюте, все изгибы подчеркивались, и зрелое тело было похоже на подношение из чистого золота. И какое открытие она сделала! Ее неподатливый любовник был словно выточен из красного дерева, отполирован до атлетического совершенства, и на его внушительной фигуре не было ни дюйма лишнего жира. Сила его железных рук могла соперничать с силой рук Сигрема, а ноги состояли лишь из сухожилий и мускулов. Его тело было отмечено сотней шрамов: часть из них были получены в юности в Ирландии, многие – во времена его наемной службы в Европе, а большинство – за годы, проведенные в грабежах торговых судов на Средиземном море. Неистовый в занятии любовью, он был способен довести ее до полного изнеможения и оставить удовлетворенной – настолько удовлетворенной, что ей, вероятно, было бы достаточно его как единственного любовника, несмотря на приводящую в бешенство его безумную любовь к дочери. Но, даже допустив Миранду в свою постель, он оставался холоден и равнодушен к ней, как будто она была только средством удовлетворения его физических потребностей. За десять минут до того, как уложить ее в постель, и через десять минут после этого он становился чужим – опасным незнакомцем со скверным характером, посторонним, скрывающимся за непроницаемой стеной сокровенных эмоций, куда имела доступ только Кортни.

Это унижало и сводило с ума, и Миранда не раз предпринимала попытки наказать его, отправляясь куда-нибудь в поисках внимания, которого страстно желала – однако не у него на глазах. Он был не из тех, кто прощает, и не из тех, кто сквозь пальцы смотрит на измену, но ей доставляло тайное удовольствие знать, что она обманула его, что она может оставить его, когда только пожелает.

А теперь у нее не было выбора. Дункан мертв, и она, Миранда – Золотая Миранда! – в который раз перешла в другие руки. Если бы она очень постаралась, то могла бы выдавить пару слезинок за помин души своего любовника – он не заслужил быть повешенным как собака, – но слезы были не в ее характере. Конечно, она часто проливала их, и всегда с пользой, но не могла вспомнить, когда в последний раз по-настоящему плакала. Она выживала и, более того, знала, как выжить с минимальными потерями, и в этом состояло еще одно резкое различие между мирами Миранды и Кортни Фарроу: одна томилась в шелках и атласах, другая должна была утверждать себя в зловонных тюремных камерах.

Сравнение позабавило Миранду, и она свернулась калачиком под прохладной шелковой простыней. Уголки ее губ растянулись в улыбке, когда она в десятый раз подумала о том, как Кортни Фарроу, избитую и истекающую кровью, бесчувственную и сломленную духом, тащат из сырого трюма и ведут под голодными, плотоядными взглядами команды. Это станет для нее концом, и Миранде очень хотелось бы посмотреть на это, но, конечно, после недели заточения маленькая сучка наверняка мертва.

Рассматривая носы своих начищенных сапог, лейтенант Адриан Баллантайн недовольно нахмурился, заметив пятнышко соли, которое проглядел один из юнг. Лейтенант был чисто выбрит, и после только что принятой ванны его влажные волосы отливали цветом полированной меди в мягком свете фонаря. Он сидел, небрежно закинув скрещенные ноги на угол письменного стола и сложив длинные тонкие пальцы щепоткой под нижней губой.

Баллантайн надел просторную рубашку и бриджи, решив, что еще слишком рано и в каюте слишком жарко, чтобы обременять себя плотной шерстяной курткой и форменным воротником, и белоснежная рубашка, расстегнутая у ворота, заметно контрастировала с темным загаром и густыми медно-каштановыми волосами на груди. Его лоб, сосредоточенно наморщенный, внезапно разгладился, когда он почувствовал едва различимые изменения в движении судна.

Летний шторм заставил их последние сорок восемь часов простоять на якоре в защищенном от ветра заливе, и таким образом они получили дополнительное время, чтобы залечить раны и провести необходимый ремонт парусов и оснастки. С первым утренним ветром они обогнули мыс Бланк, и, если погода продержится, через три дня бросят якорь в Гибралтаре.

– Да, кто там? – Услышав стук в дверь каюты, лейтенант, прищурившись, поднял голову.

– Раунтри, сэр.

Баллантайн не хотел впускать его, но потом вспомнил, что сержант был прислан по его просьбе.

– Входите, мистер Раунтри. – Вздохнув, Баллантайн убрал ноги со стола.

Каюта, расположенная в середине корабля, была небольшой и не имела окон. В достаточно комфортабельной для человека, ведущего спартанский образа жизни, каюте поместились койка, письменный стол и стул, книжный шкаф и небольшой шкаф для одежды, однако когда в каюту входили еще два человека, становилось очень тесно.

Как только сержант ввел в каюту жалкого оборванца, серо-голубые глаза лейтенанта расширились, а нос недовольно сморщился от омерзительного запаха, проникшего вместе с заключенным в его жилище.

– Господи, неужели нельзя было опрокинуть на него ведро воды, прежде чем вести сюда?

– Я так и сделал, сэр, – заверил его Раунтри, от отвращения тоже сморщив нос. – Но запах оказался очень сильным. Своеобразная флора, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Не могли бы вы пригласить ко мне доктора Рутгера? – Баллантайн смотрел на мальчишку, размышляя, разумно ли было поддаваться эмоциям. – У мальчика раны, их нужно осмотреть.

– Да, сэр. Что-нибудь еще?

Лейтенант задумался, размышляя, сыграла ли с ним шутку память или под складками грязной одежды мальчик действительно стал меньше ростом. Лицо его было серым от недостатка свежего воздуха, глаза провалились в глазницы, обведенные синими кругами.

– Когда заключенный последний раз ел?

– Будь я проклят, сэр, если знаю. Макдонадд говорит, что большую часть того, что они приносили, он бросал им в лицо.

– Вот как? Правда? – Опустив руки на стол, Адриан тихо побарабанил пальцами по дереву. – Спасибо, сержант. На данный момент это все.

– Да, сэр.

Когда дверь закрылась, Баллантайн пролистал стопку бумаг и аккуратно сложил их на углу стола. Он чувствовал, что пленник настороженно наблюдает за ним, следя за каждым его движением, и с трудом сдержал улыбку.

Но Кортни видела только его мрачное лицо и силу, которая исходила от его мускулов, когда он двигался. Она была сбита с толку неожиданным вызовом и не понимала, -что могло понадобиться от нее этому высокомерному, самодовольному янки. Глубоко в ее душе таился страх тюремного заключения в маленькой железной клетке и самый настоящий ужас, что ее отправят туда опять. Кортни всегда ненавидела тесное, замкнутое пространство, и клетка была одним из самых жестоких испытаний ее воли и выносливости. Она постоянно боролась с настойчивым желанием закричать, истерически разрыдаться, броситься на решетки и доски и умолять охранников дать ей хотя бы одно сухое одеяло, хотя бы один луч света, хотя бы один глоток свежего воздуха. Но она ничего этого не сделала, а сидела, молча сжавшись в темноте. И хотя ее щеки часто бывали мокрыми от слез, она не помнила, чтобы испытывала какое-нибудь чувство, кроме ненависти.

И сейчас ненависть мешала ей слышать и ясно мыслить. Глаза жгло от яркого света, мышцы сводило судорогой, кожу стянуло от грязи, пота и засохшей морской соли, и она болела от рубцов и ссадин, оставленных наручниками и твердыми решетками. Кортни потеряла синюю косынку, и ее волосы висели теперь сальными патлами, а отсыревшая одежда воняла плесенью.

Однако когда она в первый раз подняла взгляд и посмотрела на своего ненавистного врага, ее глаза были ясными и блестящими, и в их глубине горел зеленый огонь.

– Итак, мальчик, чему ты научился за последние семь суток, кроме как выбрасывать хорошую еду и наполнять вонью мою каюту?

Кортни пристально смотрела на него. Семь суток! В безвоздушной полутьме она потеряла представление о времени.

– Полагаю, ты не можешь ответить на прямой вопрос, – протянул Баллантайн. – Возможно, тебе нужна еще неделя одиночества, чтобы развязать язык?

– Нет, – к досаде Кортни, сорвалось с губ. – Нет, я... – Она умолкла, но самодовольная улыбка уже кривила его губы.

– Ты – что?

– Мне наплевать на то, что вы делаете, янки! – вызывающе огрызнулась она. – Но я отвечу на ваш вопрос: еда кишела личинками, а за запах благодарите собственное" гостеприимство.

– Ты привык к лучшим условиям жизни, да? – Баллантайн откинулся на спинку стула.

– Я привык жить как человек, а не как животное.

– Ты, мальчик, изъясняешься как образованный человек, – отметил лейтенант после продолжительной паузы. – Это означает, что ты не всегда был пиратом, так?

– Не понимаю, почему мое воспитание должно вас интересовать?

– Оно меня не интересует, – без колебаний ответил он. – На мой взгляд, Дункан Фарроу мог бы найти для своего сына занятие получше.

– Очень жаль, что у вашего отца не возникло" подобного желания. – Она прищурила изумрудные глаза и в награду получила изумленный взгляд.

По мнению Баллантайна, неделя в клетке могла бы деморализовать и мужчину вдвое старше этого оборвыша.

– Ты, мальчик, очевидно, собираешься испытать мое терпение, – слегка улыбнулся Баллантайн. – Неужели ты совсем не ценишь свою жизнь?

Кортни ничего не ответила, а зажав в кулаки тяжелые звенья цепи, посмотрела на него с таким отвращением, какое только могла выразить. Это не произвело эффекта, на который она надеялась, лейтенант просто посмотрел в полные ярости глаза, и его улыбка сменилась тихим смехом.

– Отлично, мальчик, ты доказал, каким свирепым можешь быть. Я поражен, это правда. И вопреки всякой логике даже готов предложить тебе способ помочь самому себе.

– Помочь себе? – подозрительно переспросила Кортни, которую разозлил его смех.

– Горячая еда, горячая ванна и, возможно, даже шанс заслужить место на камбузе, – ответил он, опершись ладонями о стол.

– В обмен на что?

– На небольшую информацию.

– Идите к черту!

– Твой отец прорвал блокаду Триполи, не так ли? Кортни сильнее сжала цепь, но ничего не ответила.

– Откуда он узнал, где и когда можно пройти мимо сторожевых постов?

Она с презрением отвернулась.

– Что он перевозил сквозь посты? Он собирался сразу вернуться на Змеиный остров? – Длинные пальцы снова беззвучно забарабанили по крышке стола. – Через два часа я должен заступить на вахту, мальчик, и до тех пор хотел бы получить ответ.

– От меня вы ничего не получите, янки! – отрезала она, но Баллантайн лишь снисходительно вздохнул.

– Тебя и твоего дядю не взяли в этот поход. Почему?

– Вы же умный, янки, так расскажите мне.

– Я бы предпочел, чтобы ты рассказал мне, – вкрадчиво произнес он, и Кортни обнаружила, что смотрит в ледяные серые глаза.

– Эверар был ранен в ногу, – быстро проговорила она, – и рана еще не совсем зажила.

– Корабли плавают и с ранеными людьми.

– Они плавают и с павлинами на мостике. – Кортни чуть было не пропустила удар.

– А ты? – спокойно спросил Баллантайн. – Почему тебя не взяли? Такой человек, как Фарроу... – Он пожал плечами. – Думаю, он бы гордился тем, что его сын сражается с ним рядом.

Кортни почувствовала, как горячая кровь прилила к ее щекам. Очень тонкий намек на то, что Дункан Фарроу не считал своего сына достойным сражаться с ним рядом, требовал резкого ответа, но Кортни отказалась заглотнуть приманку. Сын или дочь, она могла сражаться как любой воин, уверенно и искусно владея абордажной саблей и мушкетом. Годы жизни среди жестоких корсаров научили ее многому – в том числе беспрекословному подчинению приказам, полученным от отца. Он приказал ей и Эверару оставаться на Змеином острове по причинам, которые янки никогда от нее не узнают.

Поднявшись со стула, Баллантайн подошел к ночному столику, и Кортни напряглась, услышав тихое журчание воды, наливаемой из кувшина в жестяную кружку.

– Ты хочешь пить? – полуобернувшись, спросил он. – Или есть?

– Нет. – Глядя на прозрачную воду, льющуюся из кувшина, она провела языком по пересохшим губам.

– Вот, мальчик, возьми. – Улыбнувшись, он протянул ей кружку. – Пей, этим ты не нарушишь никаких ваших законов.

Каюта вдруг закачалась у нее под ногами, и, к собственному ужасу, Кортни почувствовала, что ее охватила дрожь. Она зажмурилась, чтобы избавиться от искушения, но когда открыла их, оно все еще было перед ней. Американец подошел ближе – он догадался о ее слабости и воспользуется этим, чтобы укротить ее, уговорить, а потом забросать вопросами.

– Мне ничего не нужно от вас, янки, – прохрипела Кортни. Во рту у нее было так сухо, что, когда она говорила, язык, казалось, царапал нёбо. – Я только хочу, чтобы со мной обращались так же, как и с другими заключенными.

– Но ты не такой, как другие заключенные, – многозначительно произнес Баллантайн. – Ты сын Дункана Фарроу и будешь удостоен особых почестей от капитана, если он узнает, что ты находишься на борту.

– Так почему вы не доложите ему? – прошептала она, стараясь не думать о вкусе воды, которую лейтенант все еще протягивал ей.

– Я не сказал ему, потому что он с одинаковым успехом может как повесить тебя на ближайшей нок-рее, так и доставить на суд властям.

– И это вас волнует? – с издевкой усмехнулась Кортни.

– Вовсе нет. – Он улыбнулся и сел на край письменного стола. – Во всяком случае, не так, как это будет волновать тебя.

– Я буду смотреть на это просто как на еще одну демонстрацию правосудия янки.

– Ваши люди получили такую форму правосудия, какую заслужили. – Горечь в ее голосе зацепила какую-то струнку в душе Баллантайна. – Пиратство, грабеж, белое рабство, убийства – вряд ли все это заслуживает снисхождения.

– Мой отец не убийца! – последовал возмущенный ответ. – Он не имеет никакого отношения к рабству и никогда не требовал выкупа за захваченную команду янки.

– А за французскую или испанскую?

– Он поступал с ними так же, как они поступали с нами. И я надеюсь, в ближайшем будущем вы тоже получите подобный урок.

– Но ты не отрицаешь пиратство как таковое – нападения на караваны судов и захват кораблей силой. – Баллантайну надоело держать кружку, и он поставил ее на стол. – Или, быть может, у вас есть способы правосудия и для таких случаев?

– Вы, янки, уже нашли такие способы, – сухо заметила Кортни. – Я уверена, вы называете их каперством.

– Ты, мальчик, слегка искажаешь истину.

– Неужели? Ваши торговые суда вооружены и открывают огонь по французским и испанским кораблям, разве не так? Они подстерегают грузы пряностей и сахара, идущие из Вест-Индии, а захваченных африканцев продают вам как рабов для работы на ваших хлопковых плантациях. Скажите мне, янки, как можно назвать этот справедливый порядок? – Кортни с удовольствием наблюдала, как яркая краска заливает лицо лейтенанта.

– У тебя характер твоего отца, мальчик, – пробормотал он после напряженного молчания. – Но пожалуй, достаточно. Скажу откровенно, моему хорошему настроению приходит конец. Мне нужны ответы, и я хочу получить их сейчас, или, помоги мне Господь, ты станешь вспоминать клетку как подарок.

– Вы не запугаете меня, янки. – Кортни расправила плечи. – И вы зря тратите слова, если думаете, что ваши угрозы заставят меня струсить.

– Нам уже многое известно о... занятиях твоего отца. – Скрестив на груди мускулистые руки, Баллантайн смотрел на Кортни холодным жестким взглядом. – Мы знаем, что Дункан Фарроу работал на Юсефа Караманли, пашу Триполи. Мы также знаем, что он вел дела с Райсом Магометом Раутом, правителем Алжира. Странное сочетание партнеров, потому что эти два деспота – заклятые враги.

– Это правда? – тихо спросила Кортни. – Я не знал.

– И ты не знал, что твой отец прорвал заслоны, которые надежно изолировали обоих арабов?

– Дела моего отца – это только его дела.

– Я делаю их своими.

– Тогда желаю вам удачи, – невозмутимо отозвалась Кортни. – Она вам очень понадобится.

– Корабли Дункана Фарроу уничтожены, его цитадель в руинах, его жизнь кончена. Игра проиграна. – Пристально всматриваясь в упрямо сжатые губы мальчика и серьезные зеленые глаза, Адриан чувствовал невысказанный вызов – только вызов, но не капитуляцию. – Тебе не остается ничего, кроме как позаботиться о собственной судьбе, и ничего не стоит на твоем пути к выживанию, кроме твоих глупых представлений о долге. Как я помню, последний приказ, который отдал тебе дядя, был – выжить любой ценой. Полагаю, последнее желание Дункана Фарроу было бы таким же. Если ты не хочешь сделать это ради себя, то по крайней мере сделай это ради них. – Это был жестокий удар, нанесенный с холодным расчетом, и Баллантайн стал противен самому себе за то, что был вынужден прибегать к подобным методам. Но мальчику следовало осознать, что теперь он остался один, что он нигде на этом корабле не найдет сочувствия. Меньше чем через три дня его высадят на берег в пограничной зоне Гибралтара – либо чтобы повесить, либо чтобы надолго заключить в тюрьму, – если он не предпримет что-нибудь такое, чтобы себя спасти. – Итак?

– Мой отец не умер, – хрипло прошептала Кортни. – Я отказываюсь вам верить. – Блестящие глаза с настолько расширившимися зрачками, что остался лишь тонкий зеленый ободок, приковали Баллантайна к месту.

– Твой отец и Гаррет Шо мертвы, – повторил он ледяным тоном.

– Нет.

– «Дикий гусь» уничтожен, как и «Ястреб». Караманли сдал их обоих. Кто-то предал Фарроу, и на американские патрульные корабли просочилась информация о том, где и когда их можно перехватить.

– Нет! – Кортни почувствовала, как непреодолимый страх стиснул ей грудь. – Вы лжете!

– Лгу? Тогда как мы узнали о Змеином острове? Как мы узнали об укреплениях твоего дяди и о количестве его защитников? Твоего отца нам кто-то выдал, мальчик, и если не Караманли, то один из близких людей Фарроу.

На его слова Кортни инстинктивно отреагировала как попавшее в западню животное. Едва заметным движением ее рука потянулась к поясу и выхватила остро отточенный нож, который она в первый же день стащила из кабинета доктора. Крепко сжимая нож посиневшими и распухшими пальцами, она резко взмахнула рукой.

Безграничное удивление Баллантайна замедлило его реакцию. Он увидел блеск летящей в него стали и на дюйм отклонился в сторону всего за секунду до того, как лезвие могло бы перерезать ему горло. Одной рукой он схватил руку Кортни, а другой толкнул ее в грудь, так что она, покачнувшись, отлетела к стене. Быстро вскочив на ноги, она повернулась к нему и пустила в ход ногти. Почувствовав, как с его головы содрали тонкие полоски кожи вместе с волосами, Адриан нанес Кортни в солнечное сплетение резкий сильный удар, от которого у нее из легких вырвался воздух, и она согнулась от боли.

В бешенстве пнув ногой нож, так что тот, вращаясь, отлетел на безопасное расстояние, Баллантайн запустил одну руку Кортни в волосы, чтобы удержать ее возле себя, а другой нанес ей по щекам несколько жгучих ударов.

Почти не видя ничего из-за жуткой боли, Кортни продолжала сражаться с ним, молотя его кулаками по лицу и груди. Выпустив ее волосы, Баллантайн крепко схватил ее за рубашку, но ткань порвалась, а пуговицы расстегнулись, когда Кортни начала вырываться. Неожиданное освобождение снова отбросило ее к стене. Поднимая руки, чтобы защитить лицо от удара о стену, Кортни нечаянно стукнула себя по виску тяжелой цепью, и от удара у нее закружилась голова.

И когда Баллантайн в два шага оказался рядом с ней и, схватив ее за остатки рубашки и прижав к стене, занес кулак для завершающего удара, у Кортни уже не осталось сил для сопротивления. Однако в самый последний момент что-то заставило Баллантайна взглянуть на грудь заключенного, и его кулак завис в воздухе. Голова девушки бессильно склонилась набок, и Баллантайн ощутил, как на его руку упала горячая слеза.

Он взглянул сначала на разорванную одежду у себя в руке, а затем на женскую грудь, осуждающе направленную на него. Баллантайн медленно опустил кулак и быстро отдернул руки, почувствовав себя так, словно держал раскаленный уголь. Он открыл рот, потом закрыл его и молча смотрел на Кортни.

Она отвернулась и неловкими, замедленными от боли и унижения движениями постаралась прикрыться. Баллантайн протянул к ней руку, но снова отдернул ее, услышав сдавленные рыдания и увидев, что Кортни села на пол, закрывая грудь, а потом прижала к зеленым глазам грязные кулачки, чтобы остановить слезы. К своему стыду, он увидел тонкую струйку крови, стекающую у нее из рассеченного подбородка, и появляющиеся на ее щеках красные отпечатки его ладони и кулака.

Если сначала от шока Баллантайн побледнел, то теперь его лицо болезненно потемнело. Он был оглушен, осознав, что ударил женщину – девушку, – которая на вид была совсем еще ребенком.

– Боже милостивый, – пробормотал он, – что за игру ты затеяла? Какого черта ты ничего не сказала, когда тебя доставили на борт?

– Зачем? – с горечью спросила Кортни. – Чтобы вы могли отправить меня вместе с остальными женщинами для лучшего применения? Я знаю, что готовилось для них на берегу. Я знаю, что с ними делают каждый день и каждую ночь. – Рыдания перехватили ей горло. – Во всяком случае, я обманывала вас семь дней и семь ночей, янки.

Лейтенант набрал воздуха, чтобы ответить, но возражение осталось невысказанным. Поскольку капитан корабля проявлял большой интерес к пленницам, команда не видела причин не следовать его примеру.

Вид девушки, съежившейся у стены, мучил Баллантайна. Он шагнул к ней, но остановился, когда Кортни отодвинулась, однако успел заметить под разорванной рубашкой блеск золотого медальона, висящего на плетеном кожаном ремешке. Это украшение и чудовищное несоответствие между нежной кожей груди и грубой черной железной цепью заставили его громко выругаться. Он подошел к письменному столу, резко выдвинул средний ящик, достал кольцо с ключами и вернулся туда, где, сжавшись, сидела Кортни.

– Вытяни руки, – приказал лейтенант. Она не пошевелилась, и он, снова выругавшись, потянул к себе одну сопротивляющуюся руку. – Я не собираюсь причинять тебе боль, – нетерпеливо проворчал он. – А теперь не дергайся, или, ей-богу...

Кортни поморщилась от хватки его пальцев, когда он поворачивал наручники, чтобы вставить ключ, но не отвела взгляда от лица Баллантайна даже тогда, когда были разомкнуты два железных браслета толщиной в дюйм.

– И кому только пришла идея сделать из тебя мальчика? И не пытайся играть со мной в кошки-мышки – поверь мне, я сейчас не в том настроении.

– Эверару, – буркнула Кортни. – Он считал, что так я буду в безопасности.

– В безопасности? В тюремном трюме?

– Там Сигрем. Он позаботился бы обо мне.

– Сигрем? Этот гигант?

Кортни кивнула и осторожно потерла содранную кожу на запястьях.

Адриан Баллантайн смотрел на нее, все еще не желая верить тому, что так ясно видели его глаза. Она говорила, как молодой головорез, была одета соответствующим образом и вела себя как мальчишка.

Кортни вытерла рукой слезы, размазав при этом по щекам грязь, и взглянула на внушительную фигуру американца, который не шевелился уже целую минуту. Увидев, где продолжает блуждать его взгляд, она почувствовала нарастающее беспокойство и постаралась плотнее стянуть на себе полы рваной рубашки.

– Сколько тебе лет? – От такого проявления стыдливости у Адриана в висках снова застучала кровь.

– Достаточно, – проворчала Кортни.

– Сколько?!

– Девятнадцать!

– Еще раз спрашиваю... – Баллантайн нахмурился и прищурил светлые глаза.

– Я родилась в январе 1785 года! – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Если вы умеете считать, янки, то получается девятнадцать лет шесть месяцев и... и сколько-то дней.

– Ты выглядишь на десять лет моложе, – скептически скривил он губы. – У тебя есть имя?

– Фарроу.

– Имя! – холодно повторил он, пронзенный ее горящим взглядом.

– Корт. – И после долгого упрямого молчания она пояснила: – Сокращенное от Кортни. – Увидев недоверие, написанное на лице лейтенанта, она сжала кулаки. – Моя мать была француженкой, как вам, должно быть, известно. Придворной Людовика Шестнадцатого.

– Наверное, ей понравилась жизнь с превратившимся в изгнанника ирландским пиратом. – Баллантайн усмехнулся.

– У нее не было такой возможности, янки. – Хрупкие плечи Кортни съежились. – Она еще раньше познакомилась с мадам Гильотиной. А теперь, когда ваше любопытство удовлетворено...

– Сколько времени ты провела с отцом на Змеином острове?

– Тысячу лет, – без всякого выражения ответила она. – Какое это имеет значение?

Одиннадцать лет назад во Франции правил террор, и ножи сотен гильотин отрубили невероятное количество голов высшей аристократии. Если девочке каким-то образом удалось тайно убежать из страны и с тех пор водить компанию с корсарами, это во многом объясняет ее гнев и озлобленность.

Но это умозаключение не принесло Баллантайну облегчения, не умалило чувства вины, и когда он медленно подошел к стене каюты, его брови оставались хмуро насупленными. «И что же теперь прикажете с ней делать?» – спросил он себя. Разумеется, Баллантайн не мог отдать ее капитану и, конечно же, не мог отправить к остальным женщинам. Нельзя сказать, что его сильно заботило, что она будет изнасилована половиной команды: черт побери, возможно, именно это поможет ей понять, что ее мир рухнул навсегда.

Но в это он тоже не верил.

– И что же прикажешь теперь с тобой делать? – вслух спросил он и, запустив пальцы в густые светлые волосы, тихо выругался.

– Отправьте меня в трюм. Позвольте мне быть с людьми моего отца.

– Твой отец – он одобрял такой образ жизни?

– Он поддерживал меня. А что касается меня, то мне эта жизнь нравится.

– Но кровь, жестокость...

– Я была вскормлена на крови и жестокости, янки. Гильотина не делала снисхождения ни для кого, ни для тех, кто имел носовые платки с кружевами, ни для тех, кто падал в обморок от голода. – Кортни замолчала идержась за стену, попробовала встать на ноги. – Но меня нелегко испугать. И вы можете избивать меня, пока до крови не разобьете себе руки, янки, но больше не увидите моих слез.

– Ты не выдержишь и десяти дней, если я снова отправлю тебя в тот отвратительный трюм, – поверив ее словам, тихо произнес Баллантайн.

– До Гибралтара плыть меньше недели, – возразила она, глядя на него зелеными глазами. – Я слышала, как об этом говорил один из караульных.

– Норфолк гораздо дальше. И нужно пересечь бурный океан.

– Норфолк?

– Мне говорили, в тюрьмах более крепкие решетки.

– Петля есть петля, где бы ее ни затягивали, – откликнулась Кортни.

– Ты не увидишь ни тюрьмы, ни виселицы, если тебя забьют до смерти за несколько кусков пищи.

– Я же сказала вам, что там Сигрем, и...

– Он не может присматривать за тобой двадцать четыре часа в сутки. И не сможет защитить тебя от предателя.

– От предателя? – усмехнулась она его словам. – Среди людей моего отца нет предателей. Его люди пошли бы за ним в ад, если бы он попросил их об этом. И я поступила бы так же.

– Ад вполне может быть тем местом, куда ты попадешь, если будешь такой упрямой. Морской суд в Норфолке не знает снисхождения к пиратам – даже к их дочерям.

– Снисхождения? Меня, закованную в цепи, вы семь дней держали в железной клетке в компании крыс и насекомых. Вы угрожаете мне, бьете меня, а потом заявляете, что морской суд не будет снисходителен?! Ваше сострадание не имеет границ, янки. Могу я спросить, много ли у вас еще подобных мыслей?

Полы ее рубашки разошлись, и Баллантайн мгновенно забыл о теме разговора. По сравнению с упругой и вполне созревшей грудью ее побитое и исцарапанное тело казалось еще более жалким. На этот раз Кортни не торопилась прикрыться, она выдержала его взгляд с молчаливой покорностью и презрением.

– Теперь вы возьмете то, что хотите, янки? – ядовито поинтересовалась она. – Или вам необходимо утвердиться с помощью кулаков?

Баллантайн, не дрогнув, выдержал ее взгляд. Черт побери, она ожидала от него насилия и не сдавалась, она будет защищаться и зубами, и ногтями.

– Милая девочка, – чуть не рассмеялся он вслух, – я могу найти несколько более приятных способов подхватить сифилис, если мне этого захочется. К счастью, мне это пока не нужно. Однако я потребую от тебя добровольно воспользоваться мылом и водой, которые ты найдешь на умывальнике. – Подойдя к двери, он остановился, положив руку на щеколду. – Я скоро вернусь. Не могу гарантировать состояние твоей шкуры, если, вернувшись, обнаружу что-то лишнее. И это не угроза, это обещание.

После того как в замке повернулся ключ и звук шагов Баллантайна замер в коридоре, Кортни еще долго смотрела на дубовую дверь. Обхватив себя руками, она дрожала и не старалась сдержать поток обжигающих слез, капавших с ресниц и сбегавших по щекам. Мышцы ее живота стянулись в тугой узел, руки тряслись после бурной стычки, а мысли тревожно метались: «Куда он пошел? Я слишком яростно набросилась на него? Разозлила настолько, что он решил пойти к капитану? Конечно, он пойдет к капитану. Он янки, офицер и негодяй, а яркая форма и твердый характер обязывают к повиновению», – думала она.

Ощутив накатившую на нее волной тошноту, Кортни, пошатываясь подошла к письменному столу. Ее так сильно трясло, что ей пришлось подносить ко рту жестяную кружку, держа ее обеими руками. Но даже и тогда половина холодной воды потекла у нее по подбородку и пролилась на грудь. Вода была вкусной, такой вкусной, что Кортни с жадностью снова наполнила кружку и осушила ее, не переводя дыхания.

Она тихо ойкнула, когда холодная вода попала на открытые ссадины на ее запястьях, но, не обращая внимания на боль, принялась куском полотенца отмывать руки, шею, лицо, стараясь по возможности начисто стереть с себя память о клетке. Этот янки был не из тех людей, кто попусту растрачивает свое время или сострадание, и если он отправился за капитаном, ей следует быть готовой ко всему, что может произойти, когда он вернется.

Снова почувствовав тошноту, Кортни сделала вдох и наклонилась над умывальником. За последние несколько дней она не съела ничего, кроме засохшего сухаря, и быстро выпитая вода разбудила в ее желудке ложные надежды. Не зная, надолго ли ее оставили одну, Кортни заставила себя вымыть лицо мылом, а затем, сняв с груди бесполезные обрывки ткани, осторожно смыла грязь с синяков и ссадин. От переда ее рубашки мало что осталось, но ей удалось набросить на себя разорванные половины и завязать их на талии.

К тому времени как Кортни с этим покончила, у нее отчаянно кружилась голова от пульсирующей раны на руке. Рана напомнила ей о докторе, и при мысли о нем Кортни опустилась на колени и поискала под письменным столом нож, который отнял у нее Баллантайн.

Она уже разглядела его в полутьме и протянула к нему руку, но в это мгновение от страха у нее на затылке волосы встали дыбом. Быстро оглянувшись, Кортни увидела, что дверь открыта и на пороге стоит лейтенант со зловещим, как грозовая туча, лицом. Его жесткий взгляд остановился на ноже, а потом впился в глаза Кортни.

– Можешь попробовать его взять, – тихо произнес он, – но, откровенно говоря, ты создашь мне лишние трудности, если решишься на это. Однако я больше не буду столь доверчив. Только коснись ножа – и я разрублю тебя пополам.

Несколько долгих мгновений Кортни выдерживала его ледяной взгляд, а затем ее пальцы медленно отодвинулись от соблазна.

Войдя, Баллантайн со стуком захлопнул дверь. У него в висках бешено стучала кровь, а челюсти были крепко сжаты. Когда Кортни встала и повернулась к нему, его внимание привлекли тонкая талия, типично женские изгибы бедер и заметно выпирающая сквозь грубую ткань грудь.

– Вот, – буркнул лейтенант, вспомнив про узел, который держал под мышкой, и бросил его Кортни. – Сбрось свои лохмотья и надень это.

– Зачем?

– Затем, что я так сказал! – невозмутимо ответил он и, подойдя к столу, поднял с пола нож.

Кортни оглядела крошечную каюту, но не нашла места, где можно было бы укрыться от внимательных серых глаз.

– И до начала моей вахты, – хмуро уточнил лейтенант.

Пробормотав себе под нос крепкое ругательство и получив в ответ неодобрительный взгляд лейтенанта, Кортни выпрямилась, положила одежду на койку и, повернувшись спиной к янки, развязала узел на рубашке и сбросила ее с плеч. Затем грязные брюки упали к ее ногам, и перед Баллантайном на мгновение открылись стройные ноги и округлые ягодицы, сразу же исчезнувшие под торопливо натянутыми чистыми бриджами. А еще, пока Кортни встряхивала и натягивала через голову новую рубашку, у него было время заметить многочисленные лиловые синяки, усыпавшие ее кожу.

Бриджи были мешковатыми и спускались ниже колен, а домотканая рубашка достаточно широкой и бесформенной, чтобы скрыть ее фигуру – почти всю фигуру, потому что нельзя было скрыть девичью грудь и выступающие соски, касающиеся грубой ткани. Еще несколько мгновений Адриан задумчиво смотрел на нее, а затем подошел к шкафу и достал длинный широкий льняной шейный платок.

– Тебе нужно снова стать плоской, – сухо процедил он, протягивая ей платок. На этот раз, когда Кортни вновь повернулась к Баллантайну, он удовлетворенно кивнул и наградил ее легкой улыбкой. – Пойдем, – приказал он и взял цепь с расстегнутыми наручниками.

Испуганно отскочив к стене, Кортни затаила дыхание, пока не осознала, что лейтенант идет мимо нее и вовсе не собирается надевать железные браслеты ей на руки.

– Куда вы меня ведете? – заикаясь, спросила она.

– Проверить, выдержишь ли ты испытание, ирландка. А потом все будет зависеть от тебя.