"Бегство от грез" - читать интересную книгу автора (Марш Эллен Таннер)

Глава 10

– Я решил сам отвезти мальчика в Шарант, – сказал Тарквин Исмаилу поздно вечером.

– Неужели? А в Париже ты будешь останавливаться, чтобы засвидетельствовать свое почтение Наполеону?

– Возможно, я это и сделаю. Он отвернулся, чтобы подложить в костер хворосту.

– Ты говоришь серьезно?

– Серьезнее быть не может.

– Ну, с тобой не соскучишься Ты же знаешь, я готов следовать за тобой в преисподнюю, если потребуется, процедил Исмаил сквозь зубы. – Но это твое решение. Это же не мужское занятие! Конечно, мальчик тяжело болен, но домой ему помогут добраться его товарищи.

– Помогут ли?

– Клянусь Аллахом! Почему именно тебе пришла в голову мысль быть его сопровождающим? Мы ведь не няньки, чтобы опекать всех солдат-недорослей, которых навербовал себе Наполеон! Не забывай, что нас ожидают в штаб-квартире через два дня.

– Тогда я просто задержусь, что, впрочем, не так страшно. Ты же хорошо знаешь, что в штаб-квартире дел у нас будет немного. По-видимому, пройдет несколько недель, прежде чем Форин оффис издаст новые приказы Веллингтона.

– Но мальчишка, – настаивал Исмаил, – Почему ты выбрал именно его из тысяч таких, как он?

Возле рта у Тарквина внезапно образовались жесткие складки.

– Потому, что из всех тысяч, о которых ты говоришь, он единственный, о ком я не могу сказать, что не знаю его.

– Даже так?

Некоторое время Исмаил молчал, облокотившись спиной о выступ скалы, дававшей ему защиту от холодного горного ветра. На небольшой поляне, где они расположились, было тихо, только потрескивали сучья в костре, да трепетало на ветру брезентовое полотнище палатки.

– Карно, – произнес наконец Исмаил. – Не фамилия ли это дяди той девушки, которую ты привез в Сан-Себастьян?

– Да.

– Значит, мальчик – сын этого мужчины?

– Да, и двоюродный брат девушки, о которой ты говоришь.

– Которую тебе было поручено сопровождать?

– Да.

Наступило молчание.

Затем Исмаил заметил мрачно, – Много неприятностей происходит из-за вмешательства в дела женщин. Ты помнишь ту куртизанку с большими черными глазами во дворце Павлинов в Индоре...

– Это было много лет тому назад, – недовольно и мрачно произнес Тарквин.

Оба умолкли. Затем Исмаил поднялся, чтобы размяться, и хрустнул суставами.

– А тебе не кажется, что было бы разумнее подождать, пока мальчишка чуть окрепнет? Не задержаться ли нам здесь еще на несколько дней?

– Нам?

Исмаил ухмыльнулся.

– Не смотри так, брат! Ты же наверняка знаешь, что я не оставлю тебя одного. Я ведь всегда делил с тобой любые тяготы.

– Этого у тебя не отнимешь, – согласился Тарквин с легкой усмешкой.

– Но мальчик может умереть.

– Не думаю. Его мать была из рода де Бернаров, и я тебя заверяю, что это крепкое племя!

Тем не менее потребовалось еще три дня, чтобы лихорадка пошла на убыль. Лейтенант Карстерс признал, что состояние здоровья мальчика несколько улучшилось и ему можно осторожно двигаться. Но все равно было видно, что болезнь не отступила и что ему противопоказана долгая дорога в Шаранту с ее неизбежными тяготами. Поэтому Тарквин повез Феликса в Монтобан, где пожилой доктор с седой бородкой, имевший опыт лечения ран, внимательно осмотрел мальчика и покачал головой.

– Руку придется, конечно, удалить. Рана загноилась, и инфекция скоро перейдет на всю конечность.

– Нет, – резко прервал его Тарквин, – вы не тронете его руку.

Он вспомнил пустой рукав Симона де Бернара и выражение боли на лице Ровены, когда она увидела это. Доктор пожал плечами.

– Если руку не ампутировать, он умрет. А если я попытаюсь спасти ее, он все равно умрет. Взгляните на него, мосье. В настоящий момент не вижу никаких других средств помочь ему, как только отнять руку.

Тарквин посмотрел на изможденное лицо и длинные, неправдоподобно тонкие руки, на серый цвет кожи, сильно контрастировавший с белизной простынь, которые жена доктора по настоянию Тарквина расстелила на столе, где доктор осматривал мальчика. Исмаил, который стоял позади него, прислонившись к стене, молчал. Он не был новичком в таких делах. Смерть, голод, болезни были обычными спутниками солдата.

– Заберите его домой, мосье, – посоветовал доктор. – Я думаю, что в любом случае мать предпочтет, чтобы ее сын – в каком бы состоянии он ни был – возвратился в родной дом. Возможно, мальчику повезет и ему как-то можно будет помочь.

И тогда Тарквин и Исмаил вместе с юным Феликсом Карно отправились в дорогу, чтобы наконец добраться до Шартро. Поскольку дорога предстояла длинная, то ехали они только тогда, когда Феликс, по их наблюдениям, чувствовал себя относительно хорошо, и останавливались, когда у него усиливались приступы лихорадки. Ел он очень мало и, казалось, едва сознавал, кто находится рядом с ним. Иногда его мысли совершенно путались, и он начинал в страхе кричать: тогда Тарквин и Исмаил напоминали ему, что они везут его в Шартро. Тогда он постепенно успокаивался, а затем засыпал. Его рана продолжала гноиться, и Исмаил часто менял пропитанные кровью и гноем бинты, почти каждый час. Эта работа была неприятной, и Тарквин заметил, что патан уже не мурлыкал себе под нос слова на мотив известной народной песни.

Медленно, с натужным скрипом двигалась телега по песчаным, заросшим вереском проселочным дорогам Аквитании, мимо бесконечных сосновых лесов, заросших папоротником. Деревни встречались редко, и каждый вечер Тарквин брал у Исмаила мушкет и отъезжал подальше, чтобы подстрелить какую-нибудь дичь для пропитания. Иногда им удавалось купить скудный запас продуктов на какой-либо удаленной ферме, иногда кто-либо из добродушных фермеров разрешал им переночевать в своем сарайчике, а утром вручал им буханку хлеба или круг жирного, маслянистого сыра.

Наконец Аквитания осталась позади, а впереди их ждала Шаранта. Местность здесь была холмистая, но холмы пологие, едва угадывавшиеся издали.

Почва здесь напоминала Тарквину Дорсет Бесконечные ряды виноградной лозы то взбирались на холмы, то сбегали с них, перемежаясь с полями проклюнувшейся пшеницы и подсолнечника. Стоял апрель. В садах, окружавших высокие дома деревень, через которые они проезжали, росли тюльпаны и жонкили, а деревья грецкого ореха, обрамлявшие поля, нежно зеленели уже густыми кронами.

Это была благословенная провинция, в такой же мере удаленная от шумной цивилизации, как и Шотландское нагорье, куда умирающая Джулиана де Бернар послала свою единственную дочь, но с более мягким рельефом и без присущей горной Шотландии угрюмой уединенности. Народ здесь жил приветливый и щедрый, и добывать пропитание стало гораздо проще. Тарквину было небезынтересно знать, понимал ли Феликс, что он почти уже дома, поскольку в течение трех последних дней у него не было лихорадки и он даже согласился, оперевшись головой о плечо Исмаила, съесть несколько кусочков ветчины, которую им дала симпатичная домохозяйка.

Однажды, когда они сделали привал на заросшем густой травой берегу речки Не, протекавшей через небольшое селение Сен-Фор-сюрлене с его живописной старой мельницей и развесистыми ивами, Феликс проснулся встревоженный и, глядя ясными глазами, признался, что сильно проголодался. Тарквин и Исмаил обменялись быстрыми взглядами. Никогда раньше мальчик по личному побуждению не просил что-нибудь поесть.

– Сен-Фор? – спросил он хриплым шепотом, . когда Тарквин сказал ему, где они находятся. – В таком случае и дом мой недалеко отсюда!

Мысль о доме, казалось, придала мальчику новые силы, и когда он заснул, то словно ребенок шевелил губами, и на них играла улыбка Тарквин внимательнее присмотрелся к нему и нашел, что в его лице есть черты, характерные для всех де Бер-наров.

Неужели мальчик начал поправляться и даже чуть-чуть прибавил в весе?!

Усталость и напряжение последних дней не мешали Тарквину думать о Ровене Как бы она вела себя, что бы почувствовала, увидев это изможденное, дрожащее существо, о котором она когда-то с такой живостью рассказывала, назвав его очаровательным шалуном и непоседой. Тарквин знал, что Ровена испытывала к Феликсу огромную привязанность и что смерть мальчика причинила бы ей невыносимые страдания.

«Возможно, он и не умрет», – размышлял Тарквин, медленно прохаживаясь по берегу реки, от которой тянуло прохладой. В этот вечер сознание у Феликса было ясным, его слова разумны и осмысленны. Впервые, после того как они покинули Монтобан, у Феликса разыгрался настоящий аппетит и он не отказывался от того, что ему предлагали, а это с большой долей уверенности означало что мальчик начал поправляться.

С другой стороны, Тарквин слишком часто видел смерть, чтобы предаваться тщетным надеждам и пустым иллюзиям. Его беспокоила не только сама рана или инфекция, распространившаяся на правую руку мальчика и сопровождавшаяся таким характерным всепроникающим запахом, который Тарквин не спутал бы ни с чем. В армии Сульта о солдатах не заботились вовсе. Еще до того как пуля из мушкета пробила Феликсу плечо, он уже, по-видимому, находился в состоянии крайнего истощения, его сопротивляемость болезням была сильно подорвана из-за отсутствия отдыха, питания и должной гигиены.

– Тебе нужно поспать, – предложил Тарквин Исмаилу, подойдя к костру Длинные весенние сумерки сменились густой темнотой, речка нашептывала что-то тайное, протекая мимо каменных стен мельницы. По выражению лица Тарквина Исмаил понял, что спорить с ним бессмысленно. Забравшись под телегу, в которой спал Феликс Карно, Исмаил положил голову на свои вытянутые руки и с видом человека, давно привыкшего использовать твердую землю вместо постели, погрузился в сон.

Сумерки тяжело нависли над фруктовыми садами и огородами Шартро. Бережно выращиваемая на шпалерах виноградная лоза, подрезанная несколькими неделями раньше, после того как миновала последняя угроза холодов, начала проявлять признаки новой жизни. Вверху простиралось бледно-лиловое небо, на котором появились первые вечерние звезды, налитые золотым прозрачным светом. Воздух был теплым и нежным и источал ароматы весны.

Память Тарквина возвратилась к такой же мирной ночи в Англии, и тоска по родным местам охватила его. Весеннее время в Дорсете было столь же непередаваемо очаровательным, как и весна во Франции.

Тарквин ехал по длинной дороге, окаймленной платанами, и наконец въехал в арку, из которой открывался вид на дом, сады и надворные постройки Шартро. В сумраке трудно было различать характерные особенности дома, а фонари вдоль входа еще не были зажжены. Ни одно из окон не светилось, и Тарквин, пытавшийся в течение нескольких минут вызвать кого-либо стуком, результата не добился. Он подумал, что дома никого нет, даже лакея или горничной. Никто не откликнулся на его громкий зов и на конюшне, куда он тоже заглянул.

Тарквин возвратился во внутренний двор и оседлал Сиама. Какое-то время он сидел, вслушиваясь в шепоты темноты, но не смог ничего различить, кроме доносящегося издалека лая собаки и храпа лошадей в конюшне. Окна были по-прежнему темны, и тогда Тарквину пришла в голову мысль, что следовало бы заглянуть на винокурню, где он сможет найти кого-нибудь и узнать, куда все подевались. Луна уже взошла, и Тарквин повернул Сиама на тропинку, освещенную призрачным лунным светом.

Исмаил и Феликс остались в Сен-Фор, а Тарквин пустил лошадь в галоп, чтобы успеть предупредить семью де Бернаров о возвращении мальчика и о необходимости подготовить для него комнату и вызвать доктора. Он не ожидал, что не встретит здесь ни души, и отсутствие слуг начинало его беспокоить, хотя Ровена рассказывала ему, как мало челяди у них осталось.

Повернув Сиама, Тарквин поехал прямо по вспаханному полю, не обращая внимания на взошедшие посевы.

Тарквин увидел прямо перед собой серебристое строение. Здесь он наконец-то встретил признаки жизни: лай собаки и приглушенное ржание лошади, доносившиеся откуда-то из глубины толстых каменных стен. Сиам навострил уши и негромко заржал в ответ.

Тарквин остановился у большой деревянной двери, толкнул ее и вошел внутрь. Он очутился в похожей на пещеру комнате, которая, по-видимому, была складом, так как он почувствовал запах алкоголя и покрытого плесенью дерева, который был знаком ему еще по Глен Роузу. Освещение здесь было значительно лучше, и Тарквин направился вперед мимо бочек и упаковочных корзин вдоль узкого коридора, стены которого терялись во мраке. Вскоре он попал в другую, меньшую по размерам комнату, где звук его шагов глухим эхом отдавался от стен. Наконец Тарквин очутился в помещении с высокими потолками, занятом двумя медными чанами, в которых он сразу опознал перегонные кубы. Деревянная бочка высотой не больше его колена стояла рядом со вторым чаном, к которому были подсоединены медные трубки и воронка. В тишине было слышно, как стекает по каплям сконденсированная жидкость.

Внезапно тишину нарушило шуршание одежды и перед Тарквином появилась из тени фигура в поношенном клетчатом пледе. По изумленному лицу, обрамленному волосами медного цвета, и по протянутым к нему изящным рукам Тарквин узнал Ровену.

– Вот это встреча! Что ты здесь делаешь? – воскликнула она по-французски. – Я думала, что ты в Берлине!

Тарквин несколько растерялся, не зная, что сказать. Он догадался, что Ровена ошибочно приняла его за кого-то другого. Он видел, что она устремлена к нему, видел ее смеющееся приближающееся лицо. Вдруг она остановилась, дыхание ее сорвалось, и она схватилась руками за горло – изящными, милыми руками, которые всего минуту назад готовы были, Тарквин мог в этом поклясться, обнять того человека, за которого Ровена приняла его.

– Квин!

Он даже не осознал, что она произнесла его имя. Он чувствовал только мучительную ревность, раздиравшую его грудь, словно раскаленный белый коготь, – чувство, до сих пор ему не знакомое, а потому вдвойне неприятное. Значительным усилием воли он подавил свои эмоции, признаваясь в том, что сейчас есть другие, более важные дела, нежели его обида на то, что Ровена приняла его за кого-то другого.

– Ровена, речь пойдет о Феликсе.

Глаза Ровены заблестели.

– Феликс? Он здесь? Дядя Анри привез его домой из Парижа?

– Из Парижа? Нет, Ровена, Исмаил и я привезли его из Тулузы. Он болен, очень болен. Я вовсе не уверен... – Тарквин увидел, как бледность покрывает ее щеки. Его руки непроизвольно протянулись к ее плечам: – Ровена!.

– Где он?

Тарквин объяснил. Ровена мрачно слушала, ее глаза были устремлены на его лицо.

– Да, доктор живет здесь поблизости, – ответила она, когда он сказал, что нужна медицинская помощь. – Я пошлю за ним Армана.

Затем она окликнула: – Фердинанд, Фердинанд!

Темная взъерошенная голова показалась из-за дальнего конца перегонного куба.

– Да, мамзель?

Ровена обратилась к парнишке и стала говорить по-французски столь быстро, что Тарквин, хорошо знавший этот язык, с трудом улавливал ход ее мыслей.

– Молодой хозяин Феликс возвращается домой, Фердинанд, но он очень болен. Я должна идти к нему и не знаю, когда я вернусь. Ты останешься вместо меня сегодня вечером. Ты все помнишь, что я тебе показывала?

Фердинанд нахмурил брови, – Думаю, что запомнил.

– Хорошо. Я оставлю с тобой Клари, чтобы тебе не было одиноко, но ты не должен позволять ей жевать что-нибудь. Ты понял?

Фердинанд кивнул, его глаза округлились от сознания огромной ответственности, легшей на его десятилетние плечи.

– А если я засну, мамзель? – его голос снизился до жалобного шепота.

Ровена нагнулась и поцеловала его в курчавую головку.

– Ничего страшного. Здоровье Феликса намного важнее, чем испорченная бочка коньяка. Но постарайся для меня, ладно? Кто знает, может, у тебя способности к виноделию и ты в один прекрасный день станешь лучшим мастером в Шартро.

Она выбежала из комнаты, не замечая обращенного на нее обожающего взгляда. Тарквин помог ей оседлать рослого мерина, стоявшего на привязи во внутреннем дворике, и они тронулись в путь. Никто из них не произнес ни слова. Ровена ехала с тем же пренебрежительным невниманием, которое она демонстрировала по отношению к Тарквину, когда он впервые встретил ее на занесенной снегом дороге, ведущей в Глен Роуз. Достаточно долго они задержались только на конюшне, чтобы проверить, прибыла ли телега с впряженным в нее быком, которая должна была привезти Феликса, и послать за доктором Армана, сразу же появившегося на требовательный зов хозяйки.

– Куда, дьявол их побери, все подевались? – требовательно спросил Тарквин, спешившись с лошади перед Большим домом, и стал взбираться вслед за Ровеной по узким ступенькам вверх. Толкнув небольшую дверь, она ввела его в комнату, где сильно пахло лекарствами.

– Симон еще не закончил посадку растений в поле, – объяснила Ровена. – Он никогда не возвращается домой раньше девяти или десяти часов, а иногда и позже. А дядя Анри и другие члены семьи отправились в Париж искать Феликса. Мы считали, что все это время он находился в Париже.

Рука Ровены задержалась под лампой.

– О, Квин, неужели он так плох?

Пламя осветило ее лицо, и Тарквин смог заметить ямочки на ее щеках и нежный овал рта с полной нижней губой, которая слегка дрожала, когда она смотрела на него Он быстро подошел к ней и взял светильник из ее рук.

– Я не лгу тебе.

Его голос был хрипловатым. Тарквин стал зажигать остальные лампы. В их неярком свете можно было разглядеть потолок со стропилами, увешанными букетами высушенных полевых цветов и длинными гирляндами чеснока. На полках стояло множество кувшинов, баночек, коробочек. А над ними были развешаны сосуды с длинными горлышками и подписанными аккуратным почерком этикетками: «подсолнечное масло», «масло из грецких орехов», «лавандовый мед».

– Я очень сомневаюсь в том, что ему сможет кто-нибудь помочь, – сказал Тарквин, не глядя на Ровену.

Он услышал шуршание платья Ровены и увидел, как она поднимает один из фонарей, который он поставил рядом с дверью.

– Я знаю, тебе пришлось проделать длинный путь и ты, наверное, сильно устал, но я прошу тебя помочь подготовить для него комнату. Матрас нужно перетряхнуть, а мебель убрать с дороги. Легче будет ухаживать за ним, когда ничто не будет отвлекать внимание.

– Но почему, – вспылил Тарквин, – этого не могут сделать слуги? Ты чувствуешь себя такой же усталой, как и я, и выглядишь так, будто весь день таскала тяжести! Может, кто-нибудь другой поможет мне, пока ты будешь отдыхать?

Голос Ровены снизился до шепота.

– В доме больше не осталось слуг.

Тарквин резко повернул ее к себе.

– Ты утверждаешь, что в доме не осталось слуг Значит, ты и Симон живете здесь одни?

– Здесь пока еще живут Арман и Фердинанд. Ровена говорила спокойно, не глядя на него.

– И Жюсси – моя кузина Жюстина – тоже живет здесь. Но сейчас она находится в Вилье и возвратится только завтра к вечеру. Наша домохозяйка, фрау Штольц, отправилась в Париж вместе с другими.

– Получается, что в доме не осталось ни горничных, ни садовника, ни даже повара?

– Повара мы отпустили на прошлой неделе. А помогать по дому приходит девушка из деревни, но она работает всего несколько часов.

– А где миссис Синклер?

– Она тоже уехала в Париж. Дядя Анри позаботится насчет того, чтобы отправить ее обратно в Англию через Кале. В настоящее время этот путь, как принято считать, безопасен.

– Да что же, рехнулись они что ли, предоставив тебя себе самой!

– Не думаю, чтобы они...

– А Симон работает на полях с утра до захода солнца, подобно обыкновенному работяге... – продолжал Тарквин раздраженно, не слушая Ровену – Что же касается тебя…

Ровена посмотрела на него с печальной, едва заметной улыбкой.

– Им так сильно захотелось найти в Париже Феликса и вернуться вместе с ним домой. Разве их можно осуждать за это.

Тарквин ничего не возразил, хотя ему хотелось бы высказать многое Анри Карно, необдуманно отправившемуся в Париж, бросив неотложные дела в поле и на винокурне.

– Квин! – услышал он шепот Ровены.

Боже, как она исхудала! На нее жалко смотреть.

– Пойдем, покажешь мне, что нужно делать.

Они стали приводить в порядок комнату Феликса, постелили чистые простыни и покрывало на кровать с пологом. Тарквин с готовностью передвигал мебель и скатывал ковры, тогда как Ровена очищала от пыли и грязи кухонные шкафы и столы. Закончив наконец работу, Тарквин тяжело опустился в кресло.

– Квин?

Он поднял глаза и увидел, что Ровена стоит перед ним, держа стакан с вином.

– Коньяк из Шартро.

– Пино. Это смесь коньяка и вина. Симон разливал его по бутылкам четыре года тому назад Тебе нравится?

Тарквин отпил чуть-чуть.

– Да, замечательно!

Они улыбнулись друг другу, их лица смутно белели в тусклом освещении комнаты.

Ровена сидела в кресле напротив Тарквина и пристально вглядывалась в окно. В свете лампы черты ее лица казались резкими.

– Меня начинает беспокоить их долгое отсутствие. Даже на двуколке этот путь можно было бы проделать менее чем за четыре часа.

– Я полностью доверяю своему связному, – заметил Тарквин, – но, если ты сочтешь необходимым, я могу поехать за ними.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, не надо. Мы подождем. Откинув голову на спинку кресла, Ровена увидела, что у Тарквина от усталости слипаются глаза. С тех пор как они выехали с Феликсом из Дордони, он ни разу нормально не выспался, да и после битвы под Тулузой отдыхать ему вообще не пришлось. Правда, она могла утешать себя тем, что он жив и относительно здоров, хотя она не преминула отметить, что он похудел и хромает сильнее обычного и усерднее, чем всегда, старается скрыть от нее свою хромоту. В камине с шумом потрескивали угольки, но Тарквин не шевелился. Ровена смотрела на него, и в сердце ее боролись столь противоречивые эмоции, что у нее перехватило дыхание. Ей хотелось расспросить Тарквина о Феликсе, о Тулузе, о его будущем и о том, как долго он собирается пробыть в Шартро. Все мысли Ровены в данный момент были связаны с Тарквином, и она чувствовала глубокое душевное удовлетворение от того, что он рядом с ней.

Снизу донеслось глухое хлопанье дверей, раздались голоса и стук копыт на внутреннем дворе. Тарквин вскочил на ноги и оказался у окна так быстро, что Ровена засомневалась, удалось ли ему заснуть даже коротким сном.

– Это, должно быть, Симон, – сказала она, пытаясь скрыть внезапное волнение, – или Арман с доктором.

Ровена подошла и встала рядом с ним. В лунном свете она разглядела останавливающуюся деревянную повозку. Дыхание ее замерло.

– Это Феликс, Квин, они привезли Феликса! Спокойно, – сказал он, прикоснувшись рукой к ее щеке.

Она робко ему улыбнулась, и они вместе поспешили вниз по ступенькам навстречу прибывшим. Возле дома они увидели Симона, Армана и доктора, а также телегу, в которой лежал Феликс. Его лицо было исхудалым и бледным, а пульс едва прослушивался. Они несли Феликса на деревянных носилках из досок, и Симон держал один их конец свободной рукой. Вид у него был удрученный. Ровена подумала, что Симона нужно было бы предупредить о прибытии Феликса заранее, но послать в поле было некого.

В комнате Феликса было тепло и уютно и приятно пахло листьями лаврового дерева, которые Ровена опустила в воду, а затем подержала над огнем. Феликс слабо вздохнул, когда его перенесли в кровать, и доктор попросил их оставить его с больным наедине. Остаться в комнате позволено было только Ровене.

– Я принесу вам кофе, месье, – предложил Арман Симону и удалился на кухню, тогда как Тарквин сошел по ступенькам вниз, чтобы поговорить с Исмаилом.

– Клянусь Аллахом, это была не поездка, а ночной кошмар, – выдавил из себя Исмаил. Его охватила дрожь от усталости и холода, и он с благодарностью взял у Армана чашечку кофе.

Когда Арман предложил Исмаилу позаботиться о его лошадях, тот ответил:

– Я сам их почищу. Покажи мне только конюшню, где я могу поставить лошадей.

Возвратившись, Тарквин застал Симона в его рабочем кабинете. Тот взад и вперед расхаживал по ковровой дорожке. Тарквин поразился его виду, настолько худым и изможденным он выглядел. Подойдя к серванту, Тарквин взял два стакана и налил в них коньяк. Симон взял стакан, поблагодарив рассеянным кивком, затем, очнувшись от задумчивости, взглянул на Тарквина и наморщил лоб. – Простите, месье, мы раньше встречались?

– Да, – ответил Тарквин, – в Байонне. Я сопровождал вашу сестру из Шотландии во Францию.

– Ах да, вы Тарквин Йорк. Вы мне напомнили еще одного человека, который был гостем в нашем доме и недавно уехал.

Тарквин вежливо кивнул и выжидательно молчал.

– Я даже не знаю, что и думать, – продолжал Симон, уже позабыв о госте. – Арман сказал мне, что вы привезли Феликса домой из Тулузы. Подумать только – из Тулузы! Что же он там делал? Единственное, что нам было известно о Феликсе, – это то, что он в Париже и служит в полку «Марии-Луизы» Я, кажется, начинаю понимать, что они получили секретный приказ выступить в южном направлении с целью пополнения убывающих рядов испанской армии. Будь проклят этот корсиканец и его ослиные прокламации! Ничего, кроме пропаганды и лжи!

Симон умолк и сидел, погрузившись в свои мысли. Затем уже более спокойно продолжал:

– Далеким был ваш путь из Тулузы в наши края. Я едва ли смогу отблагодарить вас должным образом за оказанную моей семье добрую услугу.

Тарквин подумал, что эта услуга могла оказаться вовсе не такой уж доброй, но высказывать эту мысль вслух не стоило. Он посмотрел в глаза Симону и понял, что тот угадал его мысли.

Организм Феликса продолжал упорно бороться за жизнь, которая теперь превратилась для него в одну бесконечно длинную ночь. Он часто терял сознание и отказывался принимать пищу и воду. Когда ему становилось немного лучше и доктор, дежуривший у его постели, уходил домой в ранние предутренние часы, Феликс терпеливо ждал, чтобы поговорить с Симоном.

– Пораженную инфекцией руку следовало бы. отнять уже давно, – сказал доктор, бросив короткий взгляд на пустой рукав пиджака Симона. – Но если бы и ампутировали руку, то одному Богу известно, помогло ли бы это сохранить мальчику жизнь.

Перед тем как уйти, доктор пообещал вернуться вечером, если, конечно, его помощь не потребуется раньше.

– Небольшой отдых вам бы тоже не помешал, майор Йорк, – предложил Симон Тарквину после ухода доктора. – А я пойду наверх, может, потребуется моя помощь.

– И попытайтесь убедить сестру что и ей нужно отдохнуть!

На следующий день из Вилье вернулась Жюстина Карно. Ровена, дремавшая рядом с постелью Феликса, проснулась от шума внизу, и чувство облегчения охватило ее, когда, выглянув из окна, она увидела выходящую из кареты Жюстину. Конечно же, Жюсси удастся вырвать Феликса из черного омута забытья, в который он погрузился! Да простит ее Господь, ей этого не удалось сделать, несмотря на то что она по ночам держала его руку в своей, ласково говорила с ним, вспоминая прежние шалости и игры, которыми они вместе забавлялись до ее отъезда из Шартро. Но их дружба осталась далеко в прошлом. Когда она уезжала в Шотландию, Феликс был еще совсем ребенком, и теперь он, хотя и приходил в себя, казалось, не узнавал ее.

Ровена открыла ставни пошире, так как длинный весенний день уже клонился к вечеру и солнечный свет начинал меркнуть. В воздухе была разлита чудесная прохлада, слышалось воркование голубей Повернувшись, она прислушалась к голосам в коридоре, а затем услышала легкие быстрые шаги Жюстины.

– О, Жюсси.

– Все в порядке Ровена. Теперь я дома. Я посижу рядом с ним.

Жюстина даже не позаботилась о том, чтобы снять плащ и шляпу. Она выглядела усталой и расстроенной, так как возвращалась с похорон старого друга их семьи Огюста Гие. Она одна представляла семьи де Бернаров и Карно, так как ни Симон, ни Ровена не могли прекратить работы на полях и в винокурне. Она присутствовала на многочисленных службах, стараясь изо всех сил, чтобы утешить убитых горем родственников, а затем шла помогать приготовить для участников похорон еду из тех скудных продуктов, которые были в наличии.

Доброе сердце Жюстины болело за семью Гие, так как она знала, что их винокурней теперь заниматься стало некому Великая армия Наполеона давно ограбила Огюста и Мари Гие, лишив их четырех прилежных и работящих сыновей и призвала под свои знамена всех мужчин и молодых людей из деревни, отняв у дочерей в семьях их потенциальных мужей.

Чего только не наслушалась Жюстина во время утомительной и длинной службы. Сидевший рядом с ней мужчина утверждал, что Огюст Гие умер не спокойной смертью во время сна, как говорит его жена, а отравился, так как не мог найти покупателей, согласившихся бы приобрести у него несколько бочек коньяка, которые он производил каждый год. Жюстина специально заткнула уши, чтобы не слышать этой ужасной сплетни, хотя по опыту своей собственной семьи знала, какие горькие и тяжелые времена настали для всех производителей коньяка, и крупных и мелких. Однако она не могла, не хотела поверить, что старый добрый месье Гие решился на такой ужасный поступок, трагический по своим последствиям для него самого и для его семьи.

В Шартро она возвратилась в карете, которой управлял один из старших братьев мадам Гие. Откинув голову на подушки и чувствуя огромное облегчение оттого, что скоро будет дома, Жюстина даже прослезилась. Она еще не могла знать, что дома ей придется пережить еще одну трагедию, гораздо более тяжелую.

Симон, сообщивший ей печальную новость в вестибюле, удивился спокойному самообладанию, с каким она восприняла известие.

– Почему бы тебе не поспать немножко? – предложила Жюстина, заметив темные круги под глазами Ровены и обратив внимание на ее помятое платье и спутанные волосы. – Я побуду с ним одна.

Феликс умер двумя часами позже, держа Жюстину за руку. Он угас тихо и незаметно, перед кончиной придя в себя и узнав сестру.

Жюстина и Ровена обмыли его легкое тело, на дели на него белый жилет и желтые бриджи, в которых он часто ходил в церковь, Жюстина нежными руками разгладила лацканы его пиджака. Они оставили его лежать в постели, и заходящее солнце грустно освещало его волосы.

Спальня Ровены находилась в угловой башне дома, и высокие окна выходили в сад. Она осторожно прикрыла за собой дверь, сняла платье, которое было на ней весь этот и вчерашний день. Сердце у нее покалывало, на глазах выступили слезы, но она усилием воли подавила их. Ей не хотелось оплакивать Феликса сейчас. Она чувствовала себя очень усталой.

Выйдя на нижнюю террасу, Ровена поразилась, насколько великолепным выдался день. Она что-то не припомнит такого золотого денька в Шотландии в это время года. Природа пробуждалась, и жизнь в Шартро продолжалась, но уже без Феликса.

Через несколько минут на террасу вышли Тарквин и Симон. У Тарквина был подавленный и усталый вид, и тем не менее он был так красив, что у Ровены замирало сердце и она смотрела на него, как будто видела впервые. Все ее существо безудержно стремилось к нему.

Жюстина тоже вышла из дома. На ней было черное шелковое платье и туфли-лодочки. Несмотря на сильную усталость, она позаботилась о своих волосах и выглядела молодой и привлекательной. Остановившись в проеме дверей, она бросила взгляд в дальний угол террасы, где, мирно беседуя, стояли Тарквин и Симон, и вдруг замерла, словно пронзенная ударом молнии. Ровена видела, куда направлен взор Жюстины, и тут ее осенило, что о присутствии Тарквина в доме ее кузина ничего не знала, а она, Ровена, забыла ее предупредить, что Тарквин имеет поразительное сходство с Фридрихом Вольмаром.

Шурша платьем по нагретым солнцем камням, Ровена устремилась навстречу этим троим. Но ее помощь уже не понадобилась. Она слышала, как Жюстина вежливо и невинно произнесла с некоторой запинкой по-английски:

– Рада вас видеть, майор Йорк. Это вы привезли Ровену домой из Шотландии?

– Жюсси, – вступил в разговор Симон, – майор Йорк и его связной привезли Феликса домой. Если бы не их великодушие и сострадание, Феликс умер бы где-нибудь по дороге из Тулузы.

Наступило непродолжительное тяжелое молчание.

– В таком случае мы у вас в неоплатном долгу, – прошептала Жюстина. Ее голос дрожал. – Мы вам благодарны.

Тарквин нагнулся к ее руке, и на один короткий миг его глаза, глаза Джейми, проникли в далекую глубину ее глаз. У Ровены перехватило дыхание, но Жюстина только робко улыбнулась ему.

Она выпустила его руку из своей и как бы между прочим сказала:

– Знаете, майор Йорк, вы очень похожи на... на друга моего отца. У вас случайно нет родственников в Берлине? Нет? А жаль...

Она уже было повернулась, чтобы уйти, но Тарквин остановил ее, положив руку ей на плечо. Наклонившись, он что-то шепнул ей на ухо, отчего Жюстина покраснела и быстро опустила глаза.

– Ну и наглец этот ваш офицер, – сказала она Ровене, когда через несколько минут нашла ее в тени каштановых деревьев.

– Но он мне нравится и Симону, кажется, тоже. Он так добр. Если бы Феликс...

Ее голос прервался, и она только покачала головой, плотно сжав губы, готовая вот-вот разрыдаться. Ровена крепко обняла ее. Маленькая головка Жюсси опустилась на плечо кузины, и она беззвучно и беспомощно разрыдалась.

«О Боже! – думала Ровена про себя. – Хоть бы нашелся кто-нибудь, чтобы поддержать ее и утешить». Она оглянулась вокруг, но Тарквин и Симон ушли, и Ровена почувствовала, как сердце у нее заныло, и вся она внутренне съежилась. До сих пор ей еще никогда не приходилось испытывать боль утраты. Квин был прав: возвращение домой в Шартро оказалось для нее тяжелейшим из когда-либо пережитых испытаний.