"Многосказочный паша" - читать интересную книгу автора (Марриет Фредерик)

Глава VI

— Машаллах! Да сам Гарун-аль-Рашид слыхал ли когда такие повести? — сказал паша, ставя трубку в сторону. — Гуккабак рассказывает чудные истории! Что-то услышим сегодня?

— Чего не выдумает сын шайтана, — сказал Мустафа. — А Гуккабак не сын ли черта, хотя и носит чалму и поклоняется Аллаху? У него всегда найдутся повести для развлечения Вашего Благополучия. Но мудрец говорит: «Если у тебя есть мешок с золотом, то запрячь его подальше и каждый день старайся прибавлять в пего, сколько можешь — и ты разбогатеешь».

— Это слова самой мудрости, — сказал паша.

— Следуя им, раб ваш осмеливается посоветовать поискать по городу еще рассказчиков, а Гуккабака призывать только тогда, когда нам не посчастливится.

— Уаллах-таиб! Чудесно сказано! — воскликнул паша, поднимаясь с великолепного ковра. — Луна взошла, и мы скоро отправимся.

Через четверть часа паша, по-прежнему сопровождаемый Мустафой и невольниками, пошел бродить по улицам Каира.

Не прошло и получаса, как они заметили двух человек, которые сидели у ворот огорода и о чем-то спорили. Паша махнул Мустафе, чтобы тот приблизился подслушать разговор двух приятелей.

— Ну уж, Али! Надо иметь терпение и еще раз терпение, чтобы выслушать до конца твою бесконечную историю.

— Историю! — сказал шепотом паша Мустафе. — Слава Аллаху, их-то мы и ищем!

— Я же, напротив, говорю тебе, Гуссан, что твои истории еще в двадцать раз хуже моих. Ну, вот как ты начнешь рассказывать что-нибудь, мне так и хочется смазать тебе по рылу туфлей, потому что ты и десяти минут не можешь проговорить не заикаясь. Право, хотелось бы, чтобы кто-нибудь послушал тебя и меня и потом рассудил, кто из нас прав.

— Хорошо! — сказал паша, подходя к ним. — Я завтра послушаю вас и скажу, кто лучше рассказывает истории.

— Но кто ты такой? — спросил один из беседовавших.

— Его Благополучие, ваш милостивый паша, — сказал Мустафа.

Оба рассказчика повалились на землю, и паша, приказав визирю своему представить их на другой день пред светлые очи свои, отправился домой. Мустафа тот же час распорядился, приказав невольникам взять рассказчиков, а сам последовал за повелителем своим во дворец.

На другой день по окончании дивана ввели обоих рассказчиков в комнату, где обыкновенно паша слушал истории.

— Теперь я рассужу, кто из вас лучше рассказывает, — сказал паша. — Подите вон туда и уговоритесь между собой, кому начинать.

— Ваше Благополучие не худо бы сделали, если бы приказали выпроводить отсюда Али, — сказал Гуссан.

— Да сохранит Аллах Ваше Благополучие, — заговорил в свою очередь Али, — от рассказов Гуссана. Они хуже жгучего самума пустыни.

— Да разве затем позвал я вас сюда, чтобы вы ругались в моем присутствии? Рассказывайте повести, собаки! Али, начинай!

— Я могу ручаться, — кричал Гуссан, — что Ваше Благополучие и трех минут не прослушаете его!

— Я же ручаюсь, — сказал паша, — что отколочу тебя по пяткам, если еще раз осмелишься произнести хоть одно слово без моего позволения. Али, начинай же свою повесть!

— Охотно. Около тридцати лет тому назад, как вам известно, был я еще мальчишкой, и, как вам известно…

Гуссан поднял руки и стал смеяться.

— И, как вам известно…

— Мне ничего не известно и не может быть известно до тех пор, пока ты не расскажешь своей истории, — сказал паша.

— Ну, итак, Вашему Благополучию должно быть известно, что с самого рождения моего живу я на той улице, где вы изволили встроить меня вчера; на этой улице, как вам известно, живу я уже тридцать лет, а тридцать лет, как вам известно, составляет довольно много времени в жизни человеческой, как вам известно. Отец мой был огородником, а огородники, как вам известно, должны всегда вставать рано, чтобы поспеть на рынок, куда они, как вам известно, привозят овощи для продажи.

— Все это очень справедливо, — заметил паша, — но ты лучше бы сделал, если бы выбросил это проклятое «как вам известно» из твоего рассказа. Я согласен теперь с Гуссаном, что слушать это ужасно скучно.

— Сколько раз сказывал я ему об этом. «Али, — говорю я, — если ты оставишь это „как вам известно“, так твою историю, — говорю я, — еще можно слушать, — говорю я, — но, — говорю я… »

— Замолчишь ли ты со своим «говорю я»! — воскликнул паша. — Ты, верно, забыл мое обещание отколотить тебя по пяткам? Вы, кажется, стоите один другого. Али, продолжай. Но помни о моем повелении, а не то я велю почесать и твои пятки.

— Итак, Ваше Благополучие, в одно утро отец мой встал раньше обыкновенного, чтобы прежде всех поспеть с луком на базар, а луком, как вам известно, торгуют почти все. Навалив препорядочное количество лука на осла, отправился он скорыми шагами на базар.

Только что успел он прийти туда и увидел, как вамизвестно…

— Разве я не приказывал тебе не говорить «как вам известно»? Что же, будешь ты слушаться или нет, собака? Продолжай, и если хоть один раз проговоришься, я велю отколотить тебя по пяткам.

— Слушаю, Ваше Благополучие! Лишь только солнце взошло, как… нет, я хотел сказать, отец мой увидал старуху, которая сидела у корзины с плодами и была закутана вся в синее покрывало; когда отец мой, как… то есть я хотел сказать, старуха эта вытянула свою руку и сказала:

— Али Баба, — это было имя моего отца, — послушай доброго совета: оставь здесь своего осла и следуй за мной! Отец мой, как вам известно, он воскликнул, как вам известно…

— Аллах! — воскликнул паша, обращаясь к своему визирю. — Мустафа, какого наказания достойна эта собака?

— Он достоин наказания такого, какое должны получать все ослушники воли Вашего Благополучия.

— Так накажи его таким образом! Вели его вывести, дать ему сотню-другую ударов по пяткам, посадить его на осла лицом к хвосту и возить по городу, между тем как вожатый осла будет кричать во все горло:

— Так милостивый паша наш велел наказать мошенника, который осмелился утверждать, что Его Благополучию, нашему щедрому паше, все известно, между тем как Его Благополучие ничего не знает!

Повеление паши тотчас же поспешили исполнить. Когда несчастного Али потащили из комнаты, Гуссан вскричал:

— Ведь я говорил Вашему Благополучию, что его нельзя слушать и трех минут. Вольно же было вам не верить!

— Еще ты не рассказал своей истории, — сказал Али. — Я утешаюсь мыслью, что Его Благополучие согласится, что я рассказываю гораздо лучше тебя.

Несколько минут продолжалось глубокое молчание; паша отдохнул немного от гнеза и сказал:

— Гуссан! Теперь начинай ты рассказывать и не забудь, что я теперь сердит.

— Да, нечего сказать, Али рассердил Ваше Благополучие. Сколько раз ведь я говаривал ему: «Али, — говорю я… »

— Рассказывай повесть, собака! — воскликнул гневно паша.

Около двух лет тому назад сидел я у ворот своего огорода, на том самом месте, где Ваше Благополучие вчера увидели меня, вдруг подошла ко мне молодая женщина, сопровождаемая носильщиком, Судя по ее наряду и походке, она была не из простого звания.

— Мне бы хотелось купить у тебя несколько плодов, — сказала она.

— Так войдите в огород, у меня есть чудеснейшие плоды, — сказал я и подал ей пять или шесть самых лучших арбузов. Прелестнейшая из женщин, — говорю я, — вы нигде не найдете подобных, — говорю я, — да еще и за такую дешевую цену, какую беря я, — говорю я.

— Твои «говорю я» вдвое хуже Алиевых «как вам известно». Выбрось их из своего рассказа!

— Слушаю, Ваше Благополучие!

Я запросил с нее самую умеренную цену. Она приподняла покрывало и, показав прелестнейшее лицо во всем свете, сказала:

— Думаю, что можно найти и дешевле.

Я был так обворожен ее красотой, что совершенно онемел.

— Не правда ли? — сказала она улыбаясь.

— Я вам, сударыня, — говорю я, — готов уступить их совершенно даром; велите вашему носильщику положить в корзинку сколько вам угодно.

Она поблагодарила меня и наполнила целую корзинку моими арбузами.

— Мне бы нужно было еще несколько фиников, — сказала она, — но самых лучших, какие только найдутся в твоем саду.

Я подал ей таких, от которых не отказались бы и прелестнейшие одалиски великолепнейшего гарема Вашего Благополучия.

— Вот финики, — сказал я, — лучше которых вы не найдете во всем огороде.

Она попробовала и спросила о цене. Я сказал цену.

— Это ужасно дорого, — сказала она, — возьми подешевле!

И опять подняла покрывало.

— Прелестнейшая из женщин! — сказал я. — Я уже и так очень дешево прошу с вас за эти финики; поверьте, что нельзя взять ни монеты меньше; вы посмотрите, — сказал я, — как они хороши, как тяжелы и какой вкус! — сказал я. — Скушайте еще один, и вы согласитесь, что лучше их не найдете нигде, — сказал я, — и что ужасно дешево прошу с вас, — сказал я.

— Святой прорек! — вскричал гневно паша. — Если ты, собака, не выкинешь из своего рассказа этих проклятых «сказал я», я велю отколотить тебя еще больше, чем Али.

— Но, Ваше Благополучие, как же вы без этого будете знать, когда говорю я? Право, без этого я не могу рассказывать.

— А вот увидим! — воскликнул паша и велел позвать палача. — Теперь рассказывай; а ты, — сказал он, обращаясь к палачу, — замечай, как только он три раза скажет «говорю я», сейчас же руби ему голову! Ну, продолжай!

— Ну как же можно сравнивать мои «говорю я» с Алиевыми «как вам известно»? Я ему сколько раз твердил: «Али, — говорю я, — если бы ты знал, — говорю я, — как скучно слушать тебя. Ну, посмотри, — говорю я… »

Он не успел еще договорить «я», как сабля палача сверкнула, и голова несчастного Гуссана покатилась по полу, между тем как губы ее, казалось, так вот и хотели проговорить: «Говорю я».

— Конец истории! — воскликнул гневно паша. — Эти две собаки ужасно рассердили меня. Да сохранит меня Аллах еще раз услышать эти проклятые «говорю я» и «как вам известно»!

— Ваше Благополучие — сама мудрость! — сказал Мустафа. — Так погибнут все, которые будут рассказывать истории свои не так, как угодно Вашему Благополучию.

Но и это замечание визиря не могло успокоить взбешенного паши; он хотел уже идти в гарем, как Мустафа тихим голосом сказал ему:

— Ренегат ждет повеления предстать пред светлые очи Вашего Благополучия и облобызать прах, попираемый ногами вашими.

— Аллах посылает мне решение! — сказал наша, опускаясь снова на подушки — пусть вoвойдет!

Ренегат вошел и, совершив нужные поклепы, сел и начал рассказ о своем втором путешествии следующим образом.

Мы вышли из гавани в самую прекрасную погоду и при попутном ветре, который дул почти весь день, надеялись скоро прибыть на место. Но мы ужасно ошиблись в расчете. Дня через три по отплытии заметили мы бриг под английским флагом, он шел прямо на нас. Мы приняли его за какой-нибудь купеческий корабль и думали, что он сбился со своего курса и идет к нам узнать, под какими градусами широты и долготы находится он теперь. Но не тут-то было. Лишь только корабль приблизился к нам, как вместо того, чтобы подойти к корме, он повернул и стал бок о бок с нашим кораблем. На нас напали так неожиданно, что мы, не имея средств противостоять пиратам, принуждены были скрыться в корабле. Корабль был взят. Разбойники казалось, о чем-то советовались между собой, после чего боцман их заревел ужасным голосом: «Наверх все; все наверх!» Приняв это за сигнал выйти на палубу, мы повиновались. Когда мы вышли, увидели только пятнадцать человек мошенников; нам очень легко было бы одолеть их, если бы мы знали, с какими намерениями приблизились они к нам, потому что нас было шестнадцать человек, но теперь уже было поздно. Мы были без оружия, а они все были вооружены саблями и пистолетами. Только что успели мы выйти на палубу, как разбойники бросились на нас, связали руки и поставили всех в один ряд. Расспросив о наших званиях и занятиях, собрались в кучу и, казалось, о чем-то советовались, потом боцман обратился ко мне и сказал:

— Благодари Бога, каналья, что ты брадобрей: это звание сохраняет тебе жизнь!

Он разрезал веревки, которыми я был связан.

— Ну, ребята, — закричал он потом, — принимайся! Каждый своего! — И, схватив капитана нашего корабля, притащил его к самому борту, распорол живот саблей I' спихнул в море. Его примеру последовали и прочие, и через минуту из всего нашего экипажа остался один я.

Кровь застыла во мне от ужаса, я молчал. Когда злодеи отправили всех товарищей моих за борт, боцман закричал:

— Ну, конечно! Эй, ты, цирюльник, смой-ка кровь с палубы, да и черт с тобой! Не забудь, что ты теперь наш!

Дрожа от страха, исполнил я приказание боцмана и потом встал на прежнее место.

Наши победители — как узнал я после — были прежде матросами одного английского судна, взбунтовались, убили капитана и штурмана и завладели кораблем и грузом. Наш корабль показался им лучше, они перетащили груз со своего судна на наше и потопили бриг. К вечеру все было готово, и мы при попутном ветре пошли на запад.

Лишь пробило восемь часов, как голос, или, лучше сказать, рев, еще ужаснее боцманского, раздался из нижней части корабля: «Экипаж наверх!»

Сотрясение в воздухе было так сильно, что корабль задрожал, как будто молния ударила в мачту; лишь только качка унялась, нижняя часть корабля стала наполняться водой. Мы все в одних рубашках выбежали на палубу и молча ожидали, когда море поглотит нас, но вода, достигнув кубрика, вдруг перестала подниматься.

Лишь только страх мало-помалу рассеялся, и мы заметили, что вода больше не прибавляется, все бросились к помпам, и наутро не было уже пи капли воды. Это ужасное приключение привело весь экипаж в большое смятение; никто не говорил ни слова, все бегали как угорелые из угла в угол, и никто не заботился о корабле; волны бросали его как мячик, во все стороны.

Что же касается меня, я был совершенно уверен, что гнев Божий разразится над злодеями, и без ропота предавался воле Его. Я думал о Марии и клялся исправиться и бросить вес прежние шалости, если Бог сжалится и сохранит жизнь мою.

Вечером спустились мы в каюты, но никто не думал засыпать, — так были мы напуганы вечерним происшествием. В восемь часов колокол, сам по себе, еще громче обыкновенного, пробил восемь раз, и ужасные слова «Экипаж наверх!» раздались громче вчерашнего. Вода побежала в корабль, и мы высыпали на палубу; как и вчера, дойдя до кубрика, она перестала прибывать и была к восьми часам утра выкачана.

Так прошел целый месяц: каждый вечер голос вызывал всех наверх, а вода наполняла корабль до кубрика. Мы совершенно сбились с курса, никто и не думал заботиться о руле. Экипаж привык к этому ужасному явлению; матросы стали пуще прежнего пить ром и даже подшучивали над «боцманом средней вахты», как они называли досаждавший голос. Однажды вечером они отказались выкачивать воду, и она оставалась в корабле целый день. Под вечер все пошли спать, но знакомый голос пуще прежнего заревел: «Экипаж наверх!»

Все остолбенели от ужаса, и какая-то сверхъестественная сила против нашего желания повлекла нас на палубу. Никогда не забуду ужасной картины, которая поразила взор мой, когда я взошел на палубу: пятнадцать окровавленных трупов бывших моих товарищей лежали в ряд на палубе. Мы стояли в совершенном онемении; волосы поднялись дыбом на головах наших. Не прошло и пяти минут, как один из трупов поднял руки и ужасным гробовым голосом воскликнул:

— Каждый своего!

Матрос, который убил этого несчастного, невольно приблизился и встал около трупа как вкопанный. Никогда не забуду я стона, с каким он повалился в объятия мертвеца, который сжал его в своих оледенелых руках, покатился к борту и упал с ним в море. Блеск молнии ослепил нас на несколько минут, и когда мы прозрели, ни одного трупа не было уже на палубе.

Происшествие это имело ужасное действие на злодеев. Все лежали на палубе навзничь, каждый на том месте, на которое упал при блеске молнии. Солнце давно уже взошло и стало палить спины их, но разбойники и не думали вставать. Так лежали они до самого вечера. Лишь только солнце закатилось, как очарование кончилось; пираты вскочили и поползли вниз к койкам. В полночь звон колокола раздался снова, и ужасный голос вызвал всех на палубу. Четырнадцать трупов лежали в ряд; один из них подозвал своего убийцу, заключил его в свои объятия, покатился с ним к борту и упал в море; опять блеснула молния, и все исчезло. Каждую ночь повторялось то же, пока наконец очередь дошла до боцмана: его утащил с собой убитый им капитан. Тут с вершины грот-мачты раздался ужасный голос, сопровождаемый оглушительным хохотом: «Ну, кончено!», и вода, стоявшая до тех пор в корабле, ушла, и корабль был свободен, как и прежде.

Благодаря небо за чудесное избавление, лег я на палубе и, не смыкая глаз в продолжение всего этого времени, в первый раз заснул сладким сном. Долго ли я спал — не могу сказать Вашему Благополучию, может быть, сон мой продолжался несколько дней, но наконец людской говор разбудил меня. Капитан корабля, который шел из Мексики в Южную Испанию, заметил наш бриг, который волны бросали из стороны в сторону, и послал шлюпку узнать, есть ли на нем хоть одно живое существо. Я боялся рассказать случившееся с нашим экипажем, думая, что они или не поверят, или не захотят взять с собой человека, который был товарищем людей, своими ужасными преступлениями навлекших на себя гнев Божий. По этой причине я сказал им, что, нагрузив корабль своим товаром, отправился в морс; что экипаж корабля, казалось, был зачумлен, потому что все умерли в несколько дней, и что я один остался в живых, и вот уже шесть недель ношусь по морю один-одинехонек.

Испанский корабль был нагружен кошенилью и медью — товаром, не требующим много места, и потому капитан корабля согласился взять моего товара столько, сколько место позволит, и то если соглашусь заплатить ему довольно большой фрахт. Я, разумеется, с удовольствием согласился, и все, что было подороже, было перенесено на испанский корабль.

Ветер дул попутный, и мы через два дня завидели Валенсию, место назначения корабля.

В Валенсии продал я товар свой довольно выгодно и намеревался возвратиться в Тулон, чтобы еще раз взглянуть на любезную Церизу, которая не выходила из моей памяти.

— Вот, Ваше Благополучие, приключения моего второго путешествия, — заключил ренегат с поклоном.

— И очень хорошего путешествия! Оно нравится мне лучше первого. Мустафа, дай ему десять золотых. Завтра увидим, что скажет третье его путешествие.

— Видишь, — сказал Мустафа, когда паша удалился, — что совет мой был не худ.

— Превосходен! — отвечал ренегат, протягивая руку за деньгами. — Завтра буду я лгать лучше самого искусного в этом брадобрея.