"Могила воина" - читать интересную книгу автора (Алданов Марк Александрович)

XV

Мастер-месяц оставался в кофейне очень долго. Там он и пообедал, недурно и не так дорого, как опасался. После обеда спросил марсалы. Спешить было собственно некуда, и уж очень приятно было сидеть на террасе: перед ним проходили и проезжали люди знатные, даже знаменитые. Такого съезда Верона никогда не видела. Многих мастер-месяц знал в лицо и почти обо всех знал все худое и грязное, что было в их жизни. «Конечно, все мерзавцы» – радостно думал он.

Постыдное изгнание из карбонарской венты нисколько не сделало его мизантропом. Напротив, он теперь был как будто настроен даже несколько благодушнее, чем прежде. Однако, мысли о том, что мерзавцев на свете так много, всегда вызывали него приятное, успокоительное чувство. Себя самого мастер-месяц не считал ни мерзавцем, ни порядочным человеком, – просто об этом не думал. «Ну, был видный карбонарий, а теперь стал шпион» (он считал, что стал шпионом лишь с тех пор, как его разоблачили). «Ну, и что же? Они меня не уважают? А что мне в их уважении? А я их уважаю? А они сами себя уважают? Нет, разумеется, все мерзавцы и подлецы», – без малейшего впрочем озлобления думал мастер-месяц.

В кофейне за вином он продолжал размышлять о герцогине Пармской. Эта красивая, милая, столь простая, дама очень ему понравилась. «Бедненькая, жалко ее. Деньги какие были, бриллианты, один пояс, говорят, стоил три миллиона… А диадемы! А ожерелья!…» Мастер-месяц имел слабость к драгоценностям и все о них читал, что попадалось в газетах. – «Ах, какие были бриллианты! А жемчуга! Бедняжечка».

Расчувствовавшись, он выпил довольно много марсалы. Пил мастер-месяц тоже отнюдь не для того, чтобы заглушить упреки совести: совесть решительно ни в чем его не упрекала. Но ему легко и приятно становилось обычно лишь после бутылки-другой вина. Освежившись, он вышел из кофейни. Оживление на улице еще увеличилось. В толпе попадалось немало сыщиков: для охраны монархов и министров была мобилизована вся полиция, приехали еще агенты из Вены, из иностранных государств. Кое с кем мастер-месяц незаметно обменивался знаками, как когда-то с карбонариями. Но он вообще товарищей по ремеслу не любил, считая, что они мелкая сошка, сыщики, платные полицейские: сам он был из совсем другого разряда людей. Ему казалось, что его прежняя роль в венте карбонариев дает ему немалые служебные и моральные права.

Перед довольно скромной гостиницей собралась толпа. «Что такое?» – удивился мастер-месяц: в такой гостинице едва ли могли поместить высокопоставленное лицо. Подойдя поближе, он услышал музыку и пение. Два окна были растворены настеж. Превосходный женский голос пел каватину из «Севильского Цирюльника». Спрашивать было незачем: в этой гостинице остановилась Каталани. «Да разве она здесь? Ведь официально она приезжает лишь 17-го?…» Но ошибиться было невозможно, – так пела лишь одна женщина в мире. «Изумительная! Божественная»! – умиленно думал мастер-месяц. Он слушал, жмурясь и млея. «А все-таки верхи уже не те»… Загремели рукоплескания. Певица показалась у окна и с улыбкой послала собравшимся воздушный поцелуй. Рукоплескания еще усилились, со всех сторон сбегались люди, полицейские, тоже слушавшие, снисходительно улыбались. Толпа требовала повторения – «La maravigliosa!…» «La maravigliosa Angelica!» – слышались восторженные крики. Каталани засмеялась, отошла от окна, через полминуты раздалась ария Фигаро: щеголяя особенностями своего голоса, примадонна полусерьезно-полушутливо пела и мужские партии оперы. Восторг стал неописуемым. «Y tanti palpiti!…» «La Sacra Alleanza!…» «Аria dei Rizzi!»… – орала толпа. Каталани еще спела арию, которую Россини написал за обедом, пока ему варили рис, затем послала толпе прощальный поцелуй и затворила окно.

Мастер-месяц отправился дальше, сохраняя на лице умиленную улыбку. Он ее стер только входя в свое учреждение, где умиляться не полагалось. Там он тоже оставался долго: писал доклад, нарочно его растягивая, чтобы доказать усердие. Затем получил суточные, – собственно, получать можно было сразу за всю неделю, но он не любил оставлять свои деньги в чужом кармане, хотя бы в самом надежном, и потому заходил за ними каждый день: зачем откладывать до субботы, когда можно все получить еще в понедельник? Зато вперед почти никогда не брал, чтобы увеличить уважение к себе начальства.

Начальство вообще его ценило. Однако на этот раз в последнюю минуту его неожиданно потребовали в кабинет и сделали ему серьезное внушение: оказалось, что, пока он отдыхал в кофейне, герцогиня Пармская успела побывать у императора, и ее никто не сопровождал. Мастер-месяц смущенно сказал, что герцогиня ему запретила следовать за ней по пятам (запрещения собственно не было, но толковать можно было и так). – «Это никакого значения не имеет», – резко ответил начальник, – «вы должны исполнять то, что я вам приказал. Герцогиня не может знать, грозит ли ей в Вероне опасность или нет. Потрудитесь впредь следовать за ее высочеством неотлучно».

Мастер-месяц вышел из кабинета очень раздраженный. Нахлобучка была неприятная: с ним говорили почти так, как он говорил со слугами герцогини. И вообще здесь его, очевидно, не отличали от мелкой сошки, от обыкновенных сыщиков и агентов. «Они могли бы знать, кто я и кем я был!… Нет, этому надо положить конец! У нас не так много людей, чтобы на меня возлагать охрану захолустной герцогини, на которую решительно никто в мире не покушается»… Мастер-месяц принял твердое решение предъявить начальству – не этому хаму, а главному начальнику – ультиматум: либо пусть его назначат на работу ответственную и серьезную, либо он уйдет. «Слава Богу, полиций в мире достаточно, не одна имперская»…

Под серьезной работой он разумел командировку к какой-либо настоящей особе. Мастер-месяц понимал, почему герцогине Пармской оказали в Вероне так мало внимания: для императорского двора она своя, почти что даже не гостья. Однако, здесь сказалось и то, что престол ее был третьестепенный. – «Пусть приставят меня к русскому императору! Или же пусть отправят к каким-нибудь добрым родственникам!»… Среди карбонариев он естественно больше работать не мог, хотя несколько изменил наружность, но согласился бы на командировку в Грецию или Испанию. «Право, работать с англичанами гораздо приятнее»… Из английской разведки его собственно не увольняли: просто услуги мастера-месяца отпали сами собой, когда его разоблачили в карбонарской венте, а с ними отпали и английские деньги (на прощанье ему, впрочем, выдали экстренную и вполне приличную награду). «Одни англичане платят как следует. Лучше было немного переждать и остаться у них: они не любят, чтобы от них уходили. Но, конечно, можно к ним вернуться, надо только предложить им что-либо интересное: сами они ведь ни до чего додуматься не могут»… Он считал англичан барами, людьми щедрыми, туповатыми и тяжелыми на подъем.

С досады мастер-месяц вошел в кабачок и выпил одну за другой три рюмки уже не марсалы, а водки; хотел даже спросить четвертую, но было неловко. Мысли о том, как он уйдет к англичанам с имперской службы, стали особенно приятными. Выйдя на улицу, он вдруг на другой ее стороне увидел герцогиню Пармскую. Она шла пешком с почетным кавалером и, нежно улыбаясь, с ним разговаривала. Никто не обращал на них внимания, да и людей на этой улице было не так много. «Кажется, не видели… Хорошо, что встретил, а то еще вышла бы какая-нибудь история с этим болваном… Не могут посидеть спокойно дома», Мастер-месяц немного отстал и пошел за герцогиней на небольшом расстоянии. «Куда же это кривой ее ведет?» Герцогиня и ее спутник свернули в направлении к Саmpo di Fiera – «Ах, вот оно что: к той гробнице! Да, это, конечно, дело спешное. Впрочем, и на конгрессе у нее, голубушки, особенного дела нет». Граф Нейпперг остановил сторожа, тот ему показал дорогу. Они подошли к саркофагу Джульетты. Тут, верно, они, влюбленные детки, постоят минут десять, иначе не стоило и ходить», – подумал мастер-месяц. – «Чем ждать без толку, надо бы еще выпить». Он всегда ясно чувствовал, достаточно ли выпил или нет. В том кабачке выпил недостаточно: двух рюмок не хватало. Вспомнил, что у самой реки, совсем близко, тоже есть какое-то подобие кабачка, дрянное подобие, но водка, кажется, сносная. «Бог даст, их здесь пока не убьют, и моя помощь не понадобится».

Мастер-месяц сбегал в кабачок, наскоро проглотил две рюмки – «вот теперь как раз!» – вернулся к гробнице уже совсем в хорошем настроении. Влюбленные все стояли у саркофага, держа друг друга за руку. «Хорошо бы теперь посидеть хоть на камне», – подумал он, чувствуя некоторую усталость, впрочем, очень приятную. Камней тут было достаточно; один из них лежал за стеной, шагах в десяти от саркофага, притом так, что пройти туда можно было незаметно. Мастер-месяц кружным путем пробрался к стене, сел на камень и широко зевнул. «Полежать на мягком диване было бы лучше»… Герцогиня и почетный кавалер видеть его не могли. Он заглянул за стену не без интереса. «Если заметят, что ж, только должны будут оценить усердие»… Подумал, что при отъезде герцогини верно получить какую-нибудь награду. «Хорошо бы, если б деньги? Пригодились бы, ах, как пригодились бы».

В левой руке у почетного кавалера была книга в золоченом переплете. Граф Нейпперг взглянул на герцогиню, она нежно кивнула головой. Почетный кавалер высвободил свою правую руку, раскрыл книгу и стал читать. «Что за дурачье! Ведь им вместе за восемьдесят!» – изумился мастер-месяц. Слов он первоначально разобрать не мог, понял только, что слова английские, и больше по выражению лиц догадался, что читают стихи. «Ну, да, верно, Шекспир»… Он вздохнул: «Драма, кажется, длиннейшая! Что если всю?»… – «…But, soft! what light through yonder window breaks? – It is the east, and Juliet is the sun! – Arise, fair sun!…» – читал почетный кавалер.

Мастер-месяц решил, что Шекспира слушать не обязан. Взглянул на часы, соображая, как дальше распределится время. «Ну, кривой юноша будет читать двадцать минут, не больше: ведь есть же и у него совесть? Потом домой. Вечером они, верно, отправятся к императору. «… She speaks! – О speak again, bright angel!…» – говорил страстно граф Нейпперг. – Ежели они так любят друг друга, отчего бы им не пожениться? Герцогского титула она все-таки терять не хочет… Денег у нее, должно быть, и теперь достаточно. Пармский двор вовсе не так уж беден. Молодец кривой, хорошо устроился»…

Ему было скучно, он зевнул и углубился в мысли о собственных делах, об ультиматуме, который предъявит начальству. «Если не согласятся, непременно уйду к англичанам назад, непременно! Тогда поймут и пожалеют!» Соображения о том как он встретится позднее с начальником, сделавшим ему выговор, и вскользь сообщить цифру своего заработка в гинeях, – можно будет и приврать, – очень его заняли. Он не сразу даже заметил, что за стеной начал говорить женский голос. – «Больше пяти минут теперь не простоят, ведь скоро обедать»… Снова бросил осторожный взгляд из-за угла и увидел, что герцогиня Пармская, склонившись к плечу графа Нейпперга, тихо читает из его книги. «…Good night, good night! parting is such sweet sorrow. – That I shall say good night till it be morrow…»

И вдруг мастер-месяц, взглянув на герцогиню Пармскую, подумал, что нет оснований жалеть ее. – «Да она умница!» – сказал он себе изумленно. «Падение? Какое падение! Ни малейшего падения! Что ей была за радость в том, что она жена Наполеона? Разве можно быть счастливой за человеком, который всю жизнь воюет, вечно в походах, а когда не в походе, то занят целый день и целую ночь, а к жене заходит на десять минут в сутки? «Гениальнейший из людей»? «Властелин мира»? А что ей в том что он гениальнейший из людей и властелин мира, даже если б таким остался! Зачем ей политика? Зачем ей власть? Кривого она любить, этот настоящий муж, любящий, ласковый, всем ей обязанный. Вот и ребеночка ждет. Да, она мудрая женщина!…» Герцогиня Пармская порывисто обняла почетного кавалера и поцеловала его. Он улыбнулся и, наклонившись к саркофагу, оторвал камешек. – «Это еще что? Амулет?…» Граф Нейпперг приложил камень к мизинцу Mapии-Луизы. «Колечко ей хочет сделать?.[13] Отличная мысль. Подешевле, чем подарки первого мужа, и право, очень мило. Ей Богу, она умнее их всех, императриц и королев!» – с восторженной искренностью подумал мастер-месяц.

Когда они вышли из Campo di Fiera, уже начинало темнеть. Мастер-месяц попрежнему следовал за ними, продолжая про себя восторгаться мудростью Марии-Луизы. Он немного даже позавидовал графу Нейппергу: за что этакое счастье кривому немцу? «Да, да, лучше ничего нет! Надо бы и мне скопить денег и жениться, не на герцогине, так хоть на простой, доброй и честной девушке. И детей надо иметь. Без детей человек на возрасте ни к чему. Нужно, чтоб было кому закрыть глаза», – думал он, печально-умиленно вспоминая, что у него нет ни своего угла, ни жены, ни семьи. – «А впрочем, может и это не так уж хорошо? Ну, закроют тебе глаза, экая, подумаешь, радость!… Все равно и с открытыми… Нет, все-таки лучше. Мудрая, женщина, очень мудрая. Даром говорили, что дура!»

На главной улице ламповщики зажигали фонари. Герцогиня Пармская и почетный кавалер давно уже шли не под руку. Вдали слышался гул голосов. Толпа валила к церкви св. Агнесы. Говорили, что через площадь проедет император Александр. Мария-Луиза что-то сказала графу Нейппергу. Он почтительно наклонил голову. Как раз в ту минуту, когда они вышли на площадь, на огромном портале пробежал по просмоленному шнуру огонек и во всю величину портала вспыхнула красными буквами надпись: «А Cesare Augusto Verona esultante».

Почетный кавалер, как показалось мастеру-месяцу, взглянул на герцогиню с некоторой тревогой. «Боится, как бы ей, по старой памяти, не взгрустнулось, бедняжке?» – догадался мастер-месяц. – «Или может, ревнует к Наполеону? Хотя что ж ревновать к покойнику? Ведь глупо, право, глупо. От мужа нашей августейшей государыни уже только кости и остались в мире, на св. Елене… Не ревнуй, кривой брось, ерунда! Я тебе говорю, ерунда», – увещевал мысленно почетного кавалера мастер-месяц.