"Ведьмин Лог" - читать интересную книгу автора (Вересень Мария)

ГЛАВА 6

Признаться, меньше всего я ожидала, что на болото и кошку прихватят. Илиодор сгреб меня за шкирку со стола, и я даже не успела цапнуть его за руку. Только возмущенно зашипела. Вот ведь скупердяй, ни одной ценной вещи просто так не бросит. Я попыталась было выпасть из-под полы, но куртку он безжалостно затянул поясом, еще и пальцем погрозил:

– Муська, не рычи, а то начну кормить сырыми мышами!

Я онемела, чуть не вякнув: «Да ты меня вообще в жизни один раз кормил!» Но не успела, потому что Илиодор долго со мной разговаривать не собирался и застегнулся под горло. Пришлось расслабиться и попытаться получить кошачье удовольствие. И поняла, что не так уж и плохо. Слева прохладное сукно, почему-то пахло табаком и чем-то знойно-южным, в щелку меж пуговиц задувал свежий ветерок, зато справа, будоража мысли, навевало теплом от крепкого мужского тела. Мне стало интересно: а какой он на ощупь? И я запустила в него когти. Bay! Какой мужчина!

Илиодор подпрыгнул, попытавшись сквозь одежду выдрать мои коготки и шипя:

– Муська, прекрати!

Я чуть не завыла, чувствуя, что мне еще больше хочется его покогтить, и, не удержавшись, еще пару раз с урчанием впилась в его бока.

– У-у! – взрычал неготовый к моим ласкам хозяин, начав хлопать себя по животу и спешно обрывая пуговицы. Я вывалилась, довольная как черт, но все равно сделала вид, что задыхаюсь.

Мы уже были за окраиной. Селуян с Серьгой летели впереди, словно волки; хоть и ночь была, и фонарей не взяли, чтобы Васька не вспугнуть. Уланский командир шагал широко и целеустремленно, на нем была форменная кираса с гербовыми северскими медведями и блестящий шлем с конским хвостом. Палаш он придерживал левой рукой, а в правой держал реквизированную у стрельцов пищаль. Мытный ограничился своей саблей и зачем-то взял на кухне связку чеснока, который и лущил, воняя и задерживая всех. И только лишь Илиодора гнал азарт наживы, он что-то мурлыкал, натачивая по дороге лопату. От этих мерных, леденящих Душу «вжик-вжик!» нервно приседал молодой боярин и морщилась я.

– А вам не кажется, что это чересчур? – косился на лопату Мытный. – Как-то неблагородно это – идти с лопатой… Хоть и на вора… Я понимаю, что вы ни черта не боитесь, но…

– Ах, успокойтесь, друг, – приобнимал его за плечи златоградец, и его широкая улыбка пугала Мытного больше рассказа о покойниках.

Мне чертовски хотелось встать на две ноги и размять спину. Кто сказал, что у четвероногих спина не болит? Плюньте ему в глазки! Пантерий, увязавшийся за нами, не унимался, сыпал историями и байками, а также поучительными примерами. И вообще вел себя так, словно заманивал в какую-то ловушку. И что пугало – мне было совершенно непонятно: – кто здесь жертва.

Илиодор шел и, сам того не замечая, насвистывал. Лопата попалась справная, попутчики – забавные, и вообще все складывалось так преинтересно, что он невольно последние дни ловил себя на мысли, что в жизни так не бывает. Еще дома, мальцом, сидя подле маменьки, он любил слушать всякие любопытные сказки. И чем больше хотели им придать достоверности рассказчики, тем чаще поминали, что произошло это воистину в Северске. Так что сызмальства казалось ему это государство обиталищем древних колдунов, разбойников и драконов. Жизнь мотала его по свету, но, проснувшись месяц назад, он твердо для себя решил – пора! И, выйдя во двор, поинтересовался у престарелого ключника:

– А скажи-ка, дядька Спиридон, есть ли где еще в мире настоящее колдовство? – про себя загадав: если скажет – в Северске, то еду!

Дядька постоял, щурясь на солнце, и, хмыкнув, уверенно заявил:

– Есть-то оно есть… Только я б в такие места и за сто кладней не сунулся.

– А за тыщу? – поддразнил его Илиодор.

– Ну-у, за тыщу! – Ключник гордо расправил плечи. – За тыщу, Илька, я и черту рога обломаю!

И вот теперь шагал Илиодор по высокой болотной траве, чувствуя, как под ногами сонно покачивается земля, и сам себе удивлялся. Рассказали б ему раньше о покойницах, что ходят в гости, о кошках, играющих в карты, о разбойных кладах и ведьмах, имеющих чуть ли не собственное государство, в которое без сотни кавалеристов власть имеющий дворянин и сунуться не может, – он бы почел такую историю за сказку. Да что сказку! Он и сам себе-то не очень верил. Да не спит ли? За пазухой тихо урчала ворованная храмовая кошка, от которой, вопреки ожиданию, пахло не по-кошачьи – медом и мятой. Уланский командир в ночной их вылазке старался держаться ближе к Мытному, наверно на случай, если тот совсем растеряет ум и ринется куда-нибудь в болотину. Сам же Мытный как зачарованный слушал и слушал соловьем заливающегося Митруху.

– Сама-то она, Баська, из западных дворян, которые себя панами величают, – стало быть, панночка. Отец у нее богатый был, родовитый, спесивый. Панночка – она девка хорошая была, добрая, ну и собой ничего. Только влюбилась в нищеброда. По крови-то он был, конечно, панский, да только от панства его остались лишь сабля да шапка. Понятно, что из его сватовства вышло. Слезы да ругань. Баська кричит: «Повешусь!» Отец кричит: «Прокляну!» – но видит, что дело плохо, и пошел не хитрость. Ладно, говорит, коль такая беда и ветер у тебя в карманах свистит, даю тебе сроку три года. За морем вон война за войной, лихие да отчаянные в день богатеют. Коль любишь Баську, без денег назад не вернешься.

Под ногами хлюпало и чавкало, иногда, с противным всхлипом, разражалась вонючим газом стоячая жижа или нервно вскрикивал в самое ухо филин. Илиодор крутил головой, пытаясь вспомнить: бывают ли на болотах летучие мыши? Потому что в ночном небе постоянно что-то неслышно металось, ускользая от глаза, зато синюшные болотные огоньки, напротив, назойливо выставляли себе напоказ. От воды поднимался туман, и Илиодору постоянно казалось, что кто-то манит его в этой зыбкой дымке, покачивая голубым фонариком. Но этих манильщиков он уже не боялся, насмотревшись на привидений и на бродящих по городу покойников, гораздо серьезнее относясь к тем серым теням, которые, стараясь быть незамеченными, перебегали от куста к кусту за спиной, не попадаясь на глаза, если резко обернуться.

– Много ль здесь у вас волков? – поинтересовался он, перебивая рассказ Митрухи.

– Волков? – удивился парень, растерянно оглядывая округу. – Ну есть немного. Хотя, конечно, оборотней больше. Опять же упыри всякие, еретницы, ночницы, болотницы… Хотя если захотеть, то можно и волка найти – обычное дело. Кабы не было волков – на кого бы все валили-то?

Улан только крякнул от его простодушия. А кошка завозилась за пазухой, высунулась и стала внимательно озираться, водя усатой мордой из стороны в сторону, словно выслеживала в траве мышь.

– Чуешь что? – спросил Илиодор.

Странное животное посмотрело на него, прищурив один зеленый глаз, а Митруха внес предложение:

– Может, она писать хочет? Ты ее опусти на травку, чай не сбежит ночью, – и добавил почему-то с нажимом, глядя кошке в глаза: – Чай, не дура.

Кошка фыркнула и пошла по траве, высоко поднимая лапы, причем сразу и целенаправленно в самую темень.

– Так о чем это я? А! – Митруха присел на корягу, которая, хлюпнув, сразу ушла до половины в обманчивую болотную землю. – Год прошел, другой, третий. Вот и сроку конец. День последний миновал. Баська плачет, в окошко смотрит; отец радуется, спать лег, дурачина. Вдруг, за час до полуночи, бубенцы, кони идут наметом, за возничего пропавший нищеброд. Одет богато, смеется, коней горячит. Подлетел к самому окну, хвать Баську – и в сани! В губы целует и говорит, мол, выполнил я тяти твоего условие, богат я нынче безмерно и хоромы у меня каменные! Дурочка радуется, не замечает, что у жениха губы как лед, что кони следов не оставляют, что в доме никто не проснулся. Поедешь ли со мной? А она кивает, радуется девка, что с нее возьмешь. Глазом моргнуть не успела, как дом родной пропал, а вокруг места страшные, незнакомые. Вот как к склепу он ее подвел, тут-то она все и поняла. Уж неведомо, где и как он себе богатство добыл, но ничего из добытого дружки его себе не взяли. Выстроили ему каменную хоромину и со всем золотом его в ней и похоронили. Вот сколько всего у меня, говорит женишок и в спинку к могилке подталкивает. Баська в ямину лезть не хочет, как же, говорит, я вперед тебя? Ну, жених чиниться не стал – первым прыгнул, руки протягивает, а она деру. Закричал он дико и страшно, болото под ней разошлось, Баська и утопла.

Илиодор хмыкнул, дивясь тому, как Митруха умеет нагнать жути простыми словами, а кошка будто этого хмыканья и ждала. Взвыла из темноты так, словно ее заживо жрать начали. Илиодор вскочил, замахиваясь лопатой, но, увидев во тьме что-то еще более жуткое, черное и раскоряченное, почувствовал, как ноги к земле примерзают. Глаза чудища сверкнули на миг бешеным огнем, кошка утробно взрычала, будто собиралась вступить в единоборство, и тут же замолчала, словно ей захлопнули рот. Не чувствуя себя, Илиодор кинулся вперед, замахиваясь лопатой, нарождающийся месяц зловеще отразился в заточенной кромке. В следующий миг его пнули в грудь, и он вылетел на полянку.

Митруха вскочил со своей коряги и истерично завопил фальцетом:

– Тикаем!!!

И все рванули кто куда. И только Илиодор с упорством барана бросился вслед чудищу, вопя:

– Отдай кошку! – и наяривая его по спине череном.

Так любовно холимая и аж за два кладня купленная лопата попросту слетела с деревяшки и булькнула в воду бесследно. Кто ж знал, что ее гвоздями прибивать надо!

Илиодор еще два раза получил от чудища по голове, упал, вскочил, крутнулся, чувствуя, как земля плавно покачивается вокруг него, и понял, что мало того что не видит ни зги, дак еще и понятия не имеет, как выбираться.

– Вот, ничего себе сходил за кладом! – рассмеялся он истерично и сел последними приличными штанами в жижу.

Я выла и билась, как баньши, чуящая беду, пока не догадалась перекинуться человеком. Кинулась вперед, выставив пальцы, и тут же замерла с оханьем. В спину стрельнуло так, что я на миг испугалась, что останусь на этом болоте этакой корягой. Но нет, отошло. Ночная болотная тьма ухала и хохотала. Мои чуткие уши улавливали и самодовольный грудной смех Маргоши, и подлое подхихикивание Ланки, и разномастные смешки еще десятка ведьм из числа тех, которые, благодаря нам, ушли от узаконенной расправы в Малгороде. И только Митяй ужимался, стараясь сделаться меньше себя, баюкая ладонью оцарапанное ухо.

– Ох и горазда же ты глотку драть! – выступила из темноты наша Марта.

Я, забыв про все на свете, кинулась ей на шею.

– Бабуля!

– Кому бабуля, а кому и госпожа магистерша, – с фальшивой строгостью похлопала меня по попе бабушка и, чуя, что сейчас начнет улыбаться так же по-дурацки, как и я, отстранила, сетуя: – Ну вот, всю кофту обслюнявила! А это что такое склизкое? Сопли, что ли?

– Бабуля, мы тебя потеряли!

– Я и вижу, – хмыкнула она, – оставила вас на два дня, так теперь год расхлебывать будем, чего вы здесь наворочали.

– Да? – обиженно хлюпнула я носом, чувствуя, как глаза против воли становятся мокрыми. – А зачем ты сказала, что если с тобою чего, то что мы все…

– Потому что сколопендра она бездушная и решила вас экстремально к самостоятельности приучать, – подала голос невидимая в темноте Августа.

– Тетя Августа! – радостно заблажила я, кинулась к ней через поляну, споткнулась и шмякнулась, изгваздавшись с головы до ног.

– А зрением ночным, – печально констатировала ведьма, – брезгуем, да? – И хряпнула меня по спине клюкой.

В глазах, как ни странно, сразу прояснилось. Во всяком случае, Васька, втихомолку посматривающего на меня поверх голов Маргоши и Рогнеды, я увидала.

– Ой, – спохватилась я, – а мы, кажется, только что Мытного потеряли.

– Все по плану, – успокоила меня бабуля. – Ждала я, понимаешь ли, ждала, пока вы чего-нибудь путное придумаете, но от вас, окромя стягивания все новых войск, ничего не дождешься. Так я уж теперь решила сама. Старая, несчастная, замученная женщина. Все на моих плечах, – и покосилась – не пожалеет ли кто?

Мы с Ланкой предпочли рот не раскрывать. Августа же, конечно, не удержалась:

– Как же, замученная! Так визжала, что все по-енному будет! Чуть ухи не полопались.

– А ты вообще молчи, мятежница, – огрызнулась на нее бабуля. Уперев руки в боки, самодовольно оглядела свое воинство и осталась недовольна Митяем: – Чего скукожился?

Он опасливо покосился на меня, жалуясь:

– А чего она дерется?

– Ты зачем людей пугаешь, орясина? Зачем златоградца пинал? Ему же больно! – завелась я.

– Что показательно, когда меня били… – вякнул под руку Сашко.

Я впилась в него уничтожающим взглядом:

– А ты уже ожил, бледный юноша с улыбкой вурдалака?

Сашко состряпал на лице гримасу презрительного превосходства, заявив:

– У каждого бывает мгновение слабости, но я свою слабость переборол, вот! – И он для вящей убедительности приобнял Зюкочку, макушкой упершись ей как раз в подмышку.

Зюка улыбнулась, глядя на него так же, как дети смотрят на нечаянно упавшего в ведро мыша.

Бабушка смотрела на все это молча, насмешливо щуря один глаз и кривя губы в ухмылке, пока ей не надоело. Терпение у нее было тонким, словно волосок. Она еще дала мне время прийти в себя, но уж ждать, пока я тут насобачусь со всеми, явно не собиралась.

– Закончили? – сварливо поинтересовалась она, и всем сразу стало понятно, что закончили. – Ну а теперь рысью марш, марш, кони мои, – она глянула на Маргошу, – залетные. А то там Пантерий порвется от натуги тащить этого павлина боярского по болотам.

Мы рысью припустили за бабушкой, а я, осторожно дернув Ланку за рукав, полюбопытствовала:

– А не скажет ли мне старшая сестрица, чего мы замышляем?

– А ты меньше бы тискалась со всякими мужиками.

Я раскрыла рот, но от возмущения из него вылетел только невнятный писк. Ланка не замедлила язвительно заметить:

– О! Ты похожа на летучую мышь, которая сейчас меня обматерит.

Этого прощать было уже никак нельзя, и я решила ее втихую потаскать за косы, прыгнула и шаге на третьем вдруг осознала, что пробую бежать по вязкой, но не держащей людей болотной жиже. Ухнула по пояс, а бабуля из темноты еще и недовольно цыкнула:

– Ну вы когда-нибудь наиграетесь, жабы-переростки? – И тут же обо мне забыв, поинтересовалась: – Есть тут хоть какие-нибудь завалящие мужичонки? Или прикажете мне самой с этой глыбиной корячиться?

Ланка, за косу которой я таки успела ухватиться, что делает ей честь – не завизжала, а предупредила зловеще:

– Слушай, Маришка, ты уж решайся – или топи меня к лешакам, или кончай космы рвать!

– Меня засасывает, – тем же шепотом оповестила я.

– А что ты хочешь, любовь – такое чувство!

– В болото, бестолочь! – И я ухватилась за подол ее платья.

Ланка тут же забеспокоилась и начала меня тянуть как могла, при этом приговаривая:

– Ты смотри… ты это… ты если щас сапожки в тине оставишь, то лучше не вылезай! Ты мне их обещала поносить дать.

– Бесчувственная ты, – кряхтела я натужно, а она возмущенно фыркала:

– Я бесчувственная? Да ты знаешь, как я расстроюсь, если они утопнут!

Платье я изгваздала до свинства, а сапожки едва успела поймать. Хорошие они раньше были. Сафьяновые с бисером… Выплеснув из них по полведра мерзкой жижи, я вручила их сестре:

– На, носи, спасительница.

Она скривилась, отталкивая мой дар.

– Ты ноги-то хоть моешь? Нет, ну правда, чего они так воняют? – И, по-матерински ласково заглянув в глаза, укорила: – Маришка, для девушки гигиена должна быть на первом месте.

Я чуть ее не убила, но тут на болоте пронзительно скрежетнул-привзвизгнул камень, трущийся о камень. Я вскинула голову и почувствовала себя словно в дурном сне.

На чахлом островке, со всех сторон отрезанном от мира зыбкой топью, стояла пугающая жуткими каменными мордами домовина. Митяй с Васьком сдвигали ее крышку в сторону, а бабуля, как щедрый сеятель, посмеиваясь, швыряла золотые кладни прямо в жижу.

– Если это не Чучелкина могилка, то я мальчик.

– Ой, что-то мне нехорошо, – взялась за живот Ланка.

– Наша бабушка – Чучелка, – севшим голосом закончила я.

Услышав нас, бабуля залилась по-молодому звонко, и Васек, что ему не свойственно, тоже подхихикнул, а потом, резко повернувшись, зыркнул на нас по-сумасшедшему блестящими глазами, издав одним горлом сдавленный зловещий рык. Мы с Ланой заметили у него волчьи клыки и чуть не сиганули прочь, в родной бочажок.

– От, – сказала бабушка, важно подняв палец, потом скосила глаза на домовину и добавила: – Вы бы хоть сенца туда бросили. Что ж мне, так на голом и лежать?

– Не королевна, чай, – буркнула Августа.

– Эх, кто пожалеет мои кости старые… – Марта перебросила ногу, явно намереваясь улечься в домовину. Августа еще что-то буркнула и, вынув из мешка дохлого мыша, отправила вслед бабуле:

– На тебе, для аромату.

Остальные хороводились вокруг, что-то прикидывая и оценивая, и вдруг насторожились. По тропинке, взмыленный и грязный, прибежал, утирая лицо шапкой, Сашко и выдохнул запаленно:

– Идут.

– Ну и задвигайте с богом, – велела Августа, но, услышав возмущенное гудение из каменного гроба, отмахнулась: – Да ладно, шутю я, шуток не понимают!

Нас ухватили за руки и поволокли. На дальней стороне мы услышали истошный крик и плюханье, словно кто-то несся, не разбирая пути.

«И вот, господа, спрашиваю я вас, что за место такое окаянное – Ведьмин Лог? Какие, к чертовой бабушке, вера и благочестие могут быть у человека, если он изо дня в день живет среди лютого колдовства! Деньги? Нет, батенька! Тут, я вам скажу, вы совсем не правы, нельзя с нечистью договоры заключать. Огнем ее жечь надо, эту нечисть, и в воде топить! Только где ж взять такую силищу, что ведьмам способна хребет сломать? Ведь что, например, есть армия? Это железная дисциплина: куда командир приказывает – туда солдаты и пойдут. А куда, спрашивается, они пойдут, если я сам в это время сижу в доме у деревенского старейшины и ни сном ни духом? А что, если этой самой армии прикажут Северск штурмовать? Ведь, пожалуй, что и захватят. Исполнят с очень даже большим рвением», – так рассуждал Адриан Якимович Мытный, проклиная стылую ночь и мерзостное болото, на котором ни приткнуться, ни присесть было негде. Устал он за эту неделю сверх всякой меры. Устал, запутался и от этого ходил как чумной. А сейчас, то ли от свежего воздуху, то ли от перепугу, в голове вроде бы как прояснилось. И это прояснение, пожалуй, пугало его поболее, чем странности, творившиеся с ним до сих пор. Ибо тем и кончаются жуткие сказки: «…Тут он понял все, да поздно было».

Вот и Адриан Якимович понял, что живет он в Северске, где отродясь не было никакой власти, окромя темной и страшной – бесовской. А все эти княжества да стольные города – лишь одна видимость, личина, под которой прячет до времени свою мерзкую рожу глумливая нечисть. А ведь его Пречистая Дева трижды от Малгорода отводила! Вдруг оказывалось ни с того ни с сего, что он с егерями-то на Белые Столбы идет, то вовсе Златоградский тракт топчет. И ведь глазом моргнуть не успевали, как верст за тридцать оказывались от нужного своротка, и смотрели в спину неприязненно темные, закутанные в бесчисленные шали старухи да бабы с глазами неприятными, как гнойнички.

Два новых охранника, ругаясь сквозь зубы, проверяли шестами тропу, уже, пожалуй, и при свете дня навряд ли Мытный сказал бы, в какую сторону идти. Тропа петляла пьяно, кидаясь слева направо, и каждый звук заставлял охотников за Васьковой головой вздрагивать, оттого что нормальных звуков на болоте просто не было. То стонал кто-то последним предсмертным стоном, то истерично хохотал, хлопая крыльями над головой.

– Да что ж это тут живет попустительством божьим? – швырялся грязью в темноту Митруха – князев слуга. Он немного пометался, пытаясь найти златоградца, после того как, измученные бегом, они все попадали на лысом бугорке, чудом не погибнув среди зыбких топей. А вот теперь непрерывно, взахлеб Митруха что-то рассказывал. Очевидно, сам себя не помня от страха.

– А вот еще был случай, но это было давненько и, слава Пречистой Деве, версты четыре отсюда. Не здесь, не здесь, – Митруха, как мельница, махал руками, – тама… Завелось гнездо вурдалачье, много, голов двадцать. Леший его знает откуда, край-то ведь у нас не вурдалачий! Упырей – тех, понятно, много – болото же. Топнут каждый год десятками, вот как пойдут по ягоду – так и топнут, как выпьют – так и топнут. А тут – вурдалаки! Один хутор сожрали, другой… Народ забеспокоился, взялись за топоры, знамо дело. Пришли в Лисий распадок, а там – мать честная, целая усадьба! Старшой вышел на крыльцо и, подбоченившись, важно так – чего, мол, вам, смерды? Хвать одного мужика за загривок, хвать другого и ну им горло грызть! Остальные насилу утекли.

– А что вурдалаки? – против воли заинтересовался рассказом Адриан.

– А леший его знает, – пожал плечами пацаненок, – вроде бы никого больше не жрут. Может, им старосты потихоньку кого таскают? А может, уж их ведьмы извели, они за свои болота цепко держатся. Вот взять, к примеру, Васька. Что он, от широкой души их из-под самого вашего носа увел? Не-э, барин, держат они его во как! – И он показал увесистый, весь в рыжих веснушках, кулачище.

А Мытный с удивлением отметил, что вырастет паренек – тот еще будет великанище. Где его только князь взял? А что, царька держат – дак все может быть. И так ему стало тоскливо на душе, что он чуть волком не завыл.

Да опередили. Выскочив из темноты на поросшую осокой кочку, вдруг взвыл пронзительно не то волчище, не то одичалый кобель, серый и кудлатый. Оба охранника сначала сделали вид, что оскользнулись, припав к земле, а когда зверь исчез, побросав жерди, предупредили:

– Заворачивать надо.

– Что ж так-то? – удивился Мытный, оглядываясь назад. Позади колыхалось и поблескивало зловеще голодное болото. Впереди же темные низкие тучи прятали все, но можно было надеяться на твердую землю под ногами.

Мужики замялись. Тот, что старше и с разбитой мордой, хмурился, а младший, выследивший Васька, смотрел на него просительно, но потом не выдержал и, хлопнув шапкой оземь, выматерился.

– Да неужто цепь золотую на шее не видели?

– Ну, – неуверенно кивнул головой Мытный. Ему и впрямь показалось, что что-то сверкнуло в звериной шерсти.

– Васька это цепь, – буркнул старший охранник. – Он все говорил, знак воровской отличительный. А какой к лешакам знак, если там волчьи морды на каждой пластине?

– Оборотень он! – завыл Митруха и раззявил слюнявый рот. – Зачем я с вами пошел… – И басом заорал на все болото: – Маманя!!!

Селуян отвесил ему леща, но хмуро согласился:

– Это история такая, что вроде бы как никто не видел, но все знают, однако про то, что знают, молчат в тряпочку.

Серьга послушно кивнул:

– Потому что боятся.

А Селуян продолжал:

– У нас вообще последние лет тридцать дела те-омные творятся, непонятные.

– Это Чучелка из гроба встала! – взвыл Митруха, заставив Мытного вздрогнуть.

– Ну, про Чучелку я ничего не знаю, – проворчал Селуян, – а вот некая Фроська Подаренкова завелась точно. И такие она любит людям подарочки делать, – он замер, ища подходящее слово, но махнул рукой, – в общем, хоть в петлю лезь.

Вся компания развернулась, чтобы идти назад, но сколько Серьга ни тыкал шестом вокруг – никакой тропы не было и в помине. Словно они так и шли до сих пор – по тине и ряске.

– Вот я и говорю… – многозначительно молвил Селуян.

Серьга растерянно оглянулся на всех, а Митруха, видимо с перепугу, завел очередную байку:

– Сам-то Васька он из наших – малгородский, не то чтоб совсем сирота, но как-то так сложилось, что спроси любого – кто его родители – ни один не ответит. Всю жизнь один, трется среди людей, крутится. Что добыл, то и съел, что украл, то, считай, уже ему принадлежит. Ходил этаким вольным князем с самого детства, другими оборванцами-сорванцами верховодил. Сначала по мелочи крал, ну а как постарше стал, так дошло и до серьезного. Ему лет пятнадцать было, когда Малгородский голова вызвал его к себе и сказал: либо уматывай из города по-хорошему, либо тебя, Васек, в Шалунье с камнем на шее найдут. Он и отправился в Княжев Северский. Столица-то наша богата и беспринципна, там таким, как Васек, раздолье. Да и вор он был фартовый, озорной. Бывало, хозяева в доме, слуги из комнаты в комнату шастают, а он по сундукам шарит. Иной раз подчистую все из дому выносил. А то возьмут с дружками ведра и краски, вломятся в дом, хозяева которого в поместье, скажем, укатили, и давай управляющему «мышь за свинью продавать». Дескать, ремонт сказано сделать. Вынесут все, бардак разведут – и нету их. Или, скажем, ворвется к взяточнику или казнокраду в дом в егерской форме, ночью, и давай орать, уши ему выворачивать: попался, говорит, будет тебе нынче дыба! Люди с перепугу сами ему все отдавали и еще где зарыто рассказывали. А по столице потом гогот. В общем, удачливый он был вор. И везло ему, пока он к Якиму Мытному в дом не влез. Тут-то и началась чертовщина.

Адриан, заслушавшийся рассказом, шагнул мимо тропы, но его поддержали под руки. Идти единственной, неизвестно кем оставленной дорогой малгородцам не хотелось, но выбора им не удосужились оставить. На миг шевельнулся в Мытном червячок благородства: хотел он ляпнуть, дескать, что ж вам вместе со мной-то пропадать, братцы, явно ж меня в гости приглашают, – но боярин задавил его беспощадно, стараясь отвлечь себя посторонними мыслями. Например, о том, что историй всяческих он последнее время наслушался столько, что его скоро уже тошнить начнет.

А началось все, как ни странно, с князя. Златоградец встретился ему в поселке Хлопотуша. Растерянно и беспомощно улыбнулся всем, кто был в доме деревенского старосты, и вдруг вскинул брови, словно узнал Мытного, обрадовавшись несказанно:

– Адриан Якимович, родной мой человек, какое счастье, что я вас встретил! Да вы не узнаете меня? Я Елизара Тихоновича Шестакова, посла златоградского, сын.

Мытный вяло выразил радость, полагая, что встретил очередного светского зануду, который сейчас начнет либо ластиться, надеясь на батюшкину милость, либо, наоборот, упрекать, какой у него батюшка стервец. Но вместо этого златоградец опять сделался виноватым, помял кружева на рукаве рубахи, которые по златоградской моде закрывали почти всю кисть, оставляя лишь кончики пальцев, и признался:

– А со мной такой случай смешной произошел… представляете, обокрали вчистую.

Где он сейчас? С ним не так жутко бы было. А не может ли быть того, что он колдун?

Митруха ж все вещал, то шепотом, то срываясь на визг, при этом он таращил глаза, размахивал руками, невольно вовлекая всех в свой рассказ, так что при этом казалось, что все видишь собственными глазами.

– Шел Васек по улице, шутил, смеялся с друзьями, и вдруг словно под руку его кто толкнул. «А спорим, – говорит, – братцы, сейчас прямо обнесу терем Мытного!»

Друзья руками замахали. «Ты что, Васек, плохо дело кончится!» А того уже понесло. Шасть в двери. На пороге комнаты девушка стоит, глаза васильковые, прозрачные, какие у душегубцев бывают.

– Точно колдун, – решил Мытный, вспомнив безмятежный взгляд Илиодора.

– А девчушка и говорит, мол, здравствуй, Васек, никак грабить нас собрался? А сзади сам боярин – руку ему на плечо положил. И вроде ничего не делает, разворачивайся да беги, а не идут ноги. И такая тоска напала, что был бы Васек зверем – тут бы и завыл безнадежно. А Мытный улыбается нехорошо и говорит: ну, коль не грабить, то, значит, на службу наниматься. А девица ручку ему на грудь положила, в глаза заглядывает и вроде как сочувственно говорит: «Парень ты лихой, да только вот вора-то мне не надобно. Мне бы волчонка серого, чтобы людей, нехорошее на меня наговаривающих, наказывать». Мытный захохотал и вдруг начал шею его к земле гнуть, допытываясь, дескать, а не слабо ли тебе, Васек, волком стать? Царек, знамо дело, перепугался, хотел звать на помощь, да из горла ничего, кроме рыка, не идет. Он кинулся на улицу, к друзьям, да тут как начала душить его лютая злоба! Так и порвал всех, сам себя не чуя. Схватился за горло, а на шее – цепь золотая. Одно его и спасло, что вспомнил про ведьм наших. Как уж добежал, чего по дороге творил, про то люди даже шепотом не рассказывают. Бросился в ноги Марте, спаси, говорит. Магистерша лишь головой качнула. Кабы я, говорит, была твоей хозяйкой, так, может, и спасла бы. Только нет во мне той силы, чтобы против Чучелки идти. Пока жива я, буду тебя прятать, ну а помру – не обессудь, станешь ты волком у Чучелки на побегушках.

– Что ж это получается, – споткнулся Адриан, – если это Васька выл, так Марта Лапоткова, получается, померла?

– Получается, померла, – расстроился Серьга. А Селуян с горя даже шестом в болотину запустил.

– Ну вот, сейчас начнется свистопляска, только поворачиваться успевай!

Мытный не стал, из опасения повредить душевному здоровью, уточнять, что по мнению малгородца из себя представляет «свистопляска», ежели все происходящее сейчас он считает нормальным. И тут впереди он увидел островок. Сердце екнуло, и он даже зажмурил глаза, пытаясь уверить себя, что каменный саркофаг посреди лысого бугра – обычное явление в этих топях. Не может же быть, в самом деле, чтобы он вот так вот, прямо батюшкиной дорогой и шел! И тут Серьга радостно так удивился:

– О! Кладень в болотине валяется! Золотой! – Он наклонился, собираясь поднять, а Селуян, быстрей его соображавший, пробежал шагов пять и, выхватив саблю, свистнул дружку.

– Да брось ты эту мелочь! Здесь вроде как пробка в боку! А стенка ращербилась, и сквозь нее золото сыплется. Наверно, полна могила! Ну-ка подсоби! – И он, не жалея сабли, вогнал ее в камень. Мытный подпрыгнул, завизжав:

– Не смей!

Он крутнулся, ища поддержки хотя бы у Митрухи, и обомлел оттого, что позади стоял и улыбался зверски разбойник, Васька-царек. Вид у него был уже человеческий, но передняя челюсть все равно выдвинута вперед ненормально, клыки безжалостно рвали губу, и из уголка рта текла капелька крови, но разбойник ее не замечал. Он был молчалив и от этого еще более жуток.

Уланского командира звали Орликом. Предки его когда-то были степняками, ворвавшимися в Поречье из бескрайних восточных степей. Так что он, можно сказать, был наследственным уланом, и полагалось бы ему оттого иметь удаль и лихость, граничащую с безрассудством, служить в столице и постоянно иметь неприятности из-за женщин и дуэльных историй. Но Орлик был не таков. Он был основателен, зануден и скучен. Причем скучен с самого рождения. Скучно родился, скучно воспитывался в папенькином доме, скучно поступил на службу и обзавелся семьей. Служил он в захолустном гарнизоне и когда отчитывал нерадивых подчиненных, у тех от тоски ныли зубы. Так что приказ срочно скакать в Малгород на подмогу инспектору Разбойного приказа, да еще в деле о поимке ведьм, сразу вызвал в нем бурю негодования и недобрые предчувствия. И Орлик с самого начала этого глупого путешествия на болото ждал какой-нибудь гадости. Из тех, про которые шепотом рассказывают друг другу деревенские детишки у костра. Потому он ничуть не удивился, когда на их отрядец напало чудище.

Бросив пищаль под ноги, он выхватил палаш, но, оценив, какую дугу описало тело златоградца, прежде чем шмякнуться в мох, разумно рассудил, что следовало бы с собой прихватить не пищаль, а пушку. Лихие молодцы Мытного подхватили своего боярина под руки и кинулись с ним вперед, сигая с кочки на кочку, как зайцы. Князь же, напротив, взяв наперевес лопату, снова ринулся на зверя, демонстрируя храбрость, граничащую с глупостью.

Орлик поиграл палашом, раздумывая, а не прийти ли товарищу на помощь, но, увидев, как от удара по темени князь чуть не по щиколотки ушел в податливую болотную землю, понял, что разумнее позвать на помощь и уже с подмогою отбить князево тело у великана. Поэтому улан развернулся и бросился назад по тропе. Благо он всю дорогу заламывал на чахлых деревцах веточки. Бежать с пищалью было очень неудобно, но он ее не бросал, памятуя, что она казенная. Дорожка чавкала и хлюпала под ногами, брызги летели во все стороны, хромовые сапоги побурели, и он сильно удивился, когда эта мерзость под ногами внезапно сменилась булыжного мостовою.

Орлик дико оглядывался вокруг, видя верстовые столбики с надписями: «Лету до столицы три дня», «Лысая гора – туда», «Тропинка на Кровавый ручеек», а вокруг стояли мрачные елки и корявые, в черной коросте, березы. Внезапно дорога кончилась, и он едва успел остановиться на краю обрыва. Впереди сколько хватало глаз было стоячее озеро. Из кустов кто-то заблеял:

– Ну что ж ты встал, милок, взлетай!

Орлик заорал от неожиданности, вскинул пищаль, целясь во тьму, и та сама собой бабахнула, хотя он ни трута не доставал, ни огня не разжигал. Его ослепило и бросило вперед, прямо в воду. Не переставая орать, Орлик извернулся в воздухе кошкой и вдруг увидел, что летит прямо на дородную бабищу с зелеными волосами, которая под самым обрывом устроила себе купальню, уныло натирая глиною подмышки и безразмерную грудь.

«Холодно ведь», – успел подумать Орлик и сверзился прямо перед нею. Баба взвизгнула и, рявкнув: «Охальник!», от души врезала ему по щеке толстым рыбьим хвостом. Орлик так и ушел под воду, не закрыв рта от потрясения, и рассматривал бабу теперь уже снизу. До бедер она была как обыкновенная баба и лишь в самом низу становилась рыбиной с шипастым ершовым плавником на спине. «Интересно, – подумал Орлик, – а почему у нее пупок? Ведь если она получилась из икры, то пупка не должно быть», – и тут он заметил вокруг себя синие, опухшие, словно с похмелья, рожи. Мужиков штук десять в истлевшей от времени одежде таращились на него и разевали рты, явно о чем-то спрашивая. Орлик со страху так сильно оттолкнулся от дна, что пробкою вылетел наверх, шарахнул прикладом пищали по рукам, что тянулись следом, и полез на берег на четвереньках. Однако на самом краю крутого бережка уперся лбом во что-то податливое, но скользкое. Поднял глаза и столкнулся нос к носу с красноглазым щетинистым хряком. Через морду хряка шли кожаные ремни, словно конская сбруя, на ногах звенели кандалы, оборванные цепи от которых тянулись следом, а ремнями к животу почему-то был прикручен камень.

– Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай! – предупредил его сразу улан, прикидывая, что на скользком склоне неудобно будет выхватывать палаш.

Свин, не имея возможности раскрыть рот, приподнял край губы и, пронзительно завизжав, копнул Орлика снизу вверх рылом, перебросив через себя, и лихо развернулся, видимо собираясь топтать. Но камень его чуток повело в сторону, и зверь сам чуть не сорвался с обрыва. Видя такое дело, улан припустил, проклиная боярского охранника, уговорившего не брать коней. Да если б он был сейчас верхом на Ветерке, какая бы свинья его догнала? Кабан обиженно заверещал и кинулся в погоню.

– Врешь, не возьмешь! – захохотал улан, увидев тропку из одних лишь только кочек, запрыгал по ним, выскочил на какой-то островок и сшиб человека. Да и как было не сбить, если тот стоял на коленях и почти невидим был из-за черного плаща?

Бледный парнишка с ненормально острыми зубами втянул со свистящим звуком слюну и, стараясь прикрыть полою лежащее рядом тело, девичье и явно мертвенно-неподвижное, с укором поинтересовался:

– Ну и чего ж ты тут распрыгался, дядя?

В это время оскальзывающийся на кочках хряк все-таки выбрался на островок и гневно завизжал. Парнишка окрысился, шипя:

– Мое, пшел вон!

Хряк припал к земле, и они кинулись друг на друга, к ужасу улана, сцепившись так, как могут только заклятые враги. Он покосился на валявшуюся девицу. Она лежала на земле прекрасная и мертвая, алые губы словно улыбались, а черные глаза безучастно смотрели в небо. Богатое платье и золотое монисто наводили на мысли, что она была девушкой из небедной семьи. Вот только с горлом у нее была какая-то неприятность… Орлик честно прикидывал: не взвалить ли ее на плечо? Не отнести ли в Малгород, если он его найдет? Но при этом почему-то по шажку, по шажку пятился назад и сам удивлялся: чего это я прячусь? Вдруг задом он уперся в холодный камень, оглянулся и с неприятным холодком осознал, что это разверстый каменный гроб, в котором лежала пренеприятная старуха, сложив руки на груди, и ехидно щурилась с таким выражением, словно видела Орлика насквозь. По виду она была совершенно живая, если б не одуряющий запах разложения. «Чучелка» – пронеслось в голове.

– А ну, подь-ка сюда, че на ушко скажу, – поманила его старуха костлявым пальцем. Улан взвизгнул как раненый заяц и теперь уж бросился по болоту, вовсе не глядя под ноги, успев напоследок разглядеть возле гроба еще одну зеленую костлявую покойницу с большой головой.

Поняв, что высидеть ночь на болоте в бездействии – дело невозможное ввиду крайней скучности этого занятия, Илиодор решил попытать удачу. И пошел куда глаза глядят, стараясь держаться тех мест, где имелись кусты и деревца. Редкие комарики что-то ласково гундосили ему на ухо, он посвистывал, чутко прислушиваясь к тишине в надежде, что мяукнет кошка, или новые знакомые подадут голос, или замаячит где-нибудь впереди живой огонек. Как-то вдруг к месту вспомнилась теория одного миренского академика о том, что синие болотные огни есть не что иное, как горение болотных газов или светлячки, принимаемые суеверными людьми за души умерших.

Синих огоньков вокруг роилось великое множество, но ни один из них в теорию миренца не укладывался, не горело ничего на болоте, зато хихикало и бегало, шлепая босыми пятками по холодной воде. Пару раз он останавливался, чтобы позвать болотных жителей и порасспросить их: не видали ли они великана, стащившего храмовую кошку? Но болотники смущались и не выходили, мало того, погасили свои огоньки! Так что в конце концов он остался и без их компании.

– Какие ж вы странные люди, – почесал в затылке Илиодор: в присутствии огоньков он хотя бы мог предполагать, в какую сторону идти не надо. Теперь же любая дорога делалась одинаково непредсказуемой.

Найдя относительно сухой лесок, посреди которого даже имелся родник, обложенный белым камнем, он напился, сел и честно предупредил всех болотников:

– Щас я буду петь песни, а голос у меня противный, так что вы либо делайте что-то, либо терпите, – и завопил:

В болоте что-то изменилось, Илиодор услышал, как издалека кто-то бежит к нему, вытягивая одно истошное, бесконечное:

– О-о-о!!!

Он быстро пошел навстречу и, когда крик стал уж совсем нестерпим, уперся в землю посильнее, понимая, что кричащий сейчас его сомнет, выставил черенок лопаты, как копейщик, вперед и зажмурился, ожидая столкновения. Хек! – врезался в него на всем бегу уланский командир, а Илиодор улыбнулся:

– Какая встреча! А со мной, знаете ли, приключился забавный случай: остался как дурак один и не знаю дороги.

Улан беззвучно раскрывал рот, вися на черене, Илиодору стало неудобно перед человеком. Он бережно вынул из одной его руки пищаль, самого его приобнял, взваливая на плечо, и, видя, что улан совершенно одурел от здешних достопримечательностей, решил, что лучше будет отвлечь его разговором.

– Как вы находите эти болота? Людное место, не правда ли?

Улан дернулся на его плече, всем видом показывая, что эта тема для него болезненна и неприятна, а стало быть, ему есть о чем порассказать, но перед этим он, цепко ухватив Илиодора за грудки, потребовал:

– А ну клянись Пречистой Девой, что ты есть Князь Златоградский.

Илиодор невольно задумался, поскольку таковым никогда не являлся. То есть маменька-то его с детства уверяла, что он если не правнук, то племянник-то Императора наверняка. Но закавыка заключалась в том, что ни один из императорских племянников никак не желал именовать его братцем.

– А знаете, господин улан, давайте-ка я вам расскажу, как мы познакомились с Адрианом Якимовичем, – предложил он, не желая из-за пустяков клятвопреступничать.

«Нечисть он», – сразу понял улан, и ноги его сделались мягкими, а мысли – податливыми.

– Знаете ли вы князей Костричных? Ну, тех самых Костричных, что подавляли крестьянский бунт в Мыжге…

Эту историю Илиодор рассказывал много раз разным людям, доведя ее до такого совершенства, что при многих дворах князей Костричных почитали за реальных, удивляясь причудам и злоключениям этой несчастной, но благороднейшей семьи. Бывало, даже переписывались. А когда те «оказывались в нужде», то и деньги слали. Поэтому за благополучие матушки во время отъездов Илиодор никогда не волновался. Чего стоило хотя бы императорское письмо с благодарностью за долгую безупречную службу.

Так, за рассказами, они и заблудились совсем. Полагая, что чем гуще лес, тем дальше от болота, Илиодор, сам того не заметив, завел улана в сущие дебри. А потом и вовсе угодил в распадок, переходящий в овраг, из которого выбраться казалось немыслимым и оставалось только топать и топать вперед. Тем удивительнее было им найти вдруг у себя на дороге целый двор с постройками, огороженный отчего-то острыми кольями, которые, правда, стояли так далеко друг от друга, что, лишь напрягши фантазию, это можно было принять за забор.

– Эй, хозяева! – начал барабанить в дверь Илиодор, справедливо полагая, что глубокой ночью людям полагается спать. И ошибся, потому что хозяин, а был это сухой и сморщенный старик с нечесаными патлами и длинной бородой, сидел на завалинке, покуривая трубку.

– И кого ж это ко мне на ночь глядя принесло? – поинтересовался он, вставая, а с колен его спрыгнул матерый черный котище со злющими зелеными глазами. «Колдун», – отчего-то сразу подумал Илиодор и широко улыбнулся незнакомому человеку:

– Вот, заплутали мы в ваших краях. Гуляем, как в трех соснах, и все до Малгорода добраться не можем.

Старик присвистнул:

– Эк вас занесло! – и, поднявшись по крыльцо, отворил перед гостями дверь. – Ну проходите. – И еще раз хмыкнул. – Малгород… да тут если по сухой дороге, то только завтра к вечеру доберетесь.

Избушка оказалась не то чтобы неухоженной, но такой, какая бывает у бобылей. Вроде и топлена, но пахнет сыростью, вроде и чисто, а лавку, прежде чем сесть, хочется рукавом обтереть. Старик покосился на них, потом спросил:

– Голодные небось?

Илиодор радостно закивал:

– И голодные, и спать охота. И от винишка, если есть, не откажемся.

Старик, как раз полезший в печь за угощением, сначала удивленно замер, а потом засмеялся и, ласково погрозив Илиодору пальцем, быстро нырнул в простенок за печью, сразу как-то оттаяв. Проворно зашевелился, явив на свет и угощение в виде горшка каши, и бутыль с чем-то мутным.

– Это что? – отстранился было улан, но Илиодор ткнул его в бок, а хозяин уверенно заявил:

– То что надо, – и быстро разлил жидкость из бутыли по трем стаканам, которые были хоть и из мутного стекла, но с какими-то гербами. – Ну, за встречу, – провозгласил он, поднимая свой стакан.

Улан мрачно опрокинул в себя жидкость и, почерпнув из горшка ложкой холодной каши, заел угощение. Илиодор тоже было отпил, но, заметив, как заинтересованно и хитро глядит на него старик, отчего-то не стал глотать, лишь сделал вид, замешкавшись и не зная, как теперь быть с кашей.

– Хороша? – спросил хозяин, кивая на бутыль.

Илиодор кивнул головой, чувствуя, как стремительно немеет горло, расслабляются мышцы и проклятущее непонятное пойло скатывается-таки по капельке в желудок. Кот, муркнув, потерся о грязный сапог, и осчастливленный Илиодор метнулся к нему, делая вид, что почесывает его за ухом, а сам незаметно сплюнул между половиц, однако, разогнувшись, качнулся так, словно пьянствовал с уланом здесь всю ночь.

Приятно зашумело в голове, дом показался чистеньким и уютным, а нечесаный старикашка – благообразным старцем. Взяв ложку, Илиодор решил покрепче закусить, рука ему показалась очень длинной и смешной. Он хотел сдержаться, в результате фыркнул, и это фырканье было так похоже на конячье, что он против воли захохотал в голос. Старец поддержал его дребезжащим тенорком, тоже наваливаясь на кашу, и они какое-то время, забавы ради, посражались ложками, отбирая друг у друга еду. Кот осуждающе смотрел на них с пола, пока уланский командир, до этого бессмысленно качавшийся на лавке, не вскочил, громогласно рявкнув:

– Ха-ха-ха! – и рухнул на пол.

Вот тут уж они с дедом удержаться не смогли, начав истерично, до икоты и слез ржать.

– Ох и вещица эта мухоморовка, – вытирал слезы дед, – ох и вещица!

А Илиодору не терпелось рассказать, каких чудес он насмотрелся за последние три дня. Но слова так быстро мелькали в его голове, что он не успевал их проговаривать вслух. Вещи стали казаться какими-то иными, нежели обычно, словно и лавки – это не лавки, и дом – не дом, а все вокруг преисполнено какого-то великого смысла. Да и сам хозяин носит в себе некую великую загадку. Илиодор уперся в столешницу руками, внезапно сообразив, что постиг что-то великое, но, постигнув, тут же забыл и должен немедленно сообразить, что это было, чтобы бежать и рассказать об этом людям, которые живут, не зная для чего. Он попытался сделать шаг, но тут же и рухнул на лавку. В голове звенело, и прямо сквозь крышу и черные балки на него, улыбаясь, смотрело звездное небо.

– Э, да ты нашел с кем пить! – улыбнувшись, всплыло из ниоткуда огромное белое лицо с нестерпимо сияющими зелеными глазами.

«Бася», – улыбнулся Илиодор, узнавая голос. Хозяин шумно собирал на стол, повторяя на разные лады:

– Маришечка, Маришка, какие люди к нам! Щас баньку, – и так зудел, что начал представляться Илиодору комаром.

Он привстал, не зная, как бороться с качающимся домом, но Баси уже нигде не было и старика не было. Ему невольно сделалось грустно: он так хотел расспросить, верна ли теория миренского академика или жизнь после смерти все-таки существует? И не поделится ли она хотя бы частью того приданого, которое собрал для нее жених? Опять же, если Муську сегодня задушили, не видела ли ее Бася где-то там, чтобы он не переживал за несчастное животное, не шлялся по болотам и не искал. Вокруг стоял такой густой туман, что его приходилось разгонять руками.

С трудом нащупав дверь, он вывалился во двор. Во дворе было холодно и сыро. Он повисел на черных от времени перилах, осматриваясь, и вдруг узнал в одной из построек баньку. В желтом слюдяном окошке мелькнула тень. Илиодор, радостно улыбнувшись, подумал, что есть, наверное, смысл помыться. И уверенно пошел на заплетающихся ногах, стягивая с себя по дороге и набухшую от воды суконную куртку, и обе рубахи: верхнюю, егерскую, одолженную у каптенармуса, и тонкую сорочку.

Предбанник пахнул влажным жаром. Взявшись за ручку двери, он потянул ее на себя, искренне собираясь попросить разрешения присоединиться. И был изумлен до глубины души, увидев, что чистоту наводит не хозяин дома, а его Бася, поскольку с недавних пор уже относился к привидению как собственник. Мелькнули какие-то смутные воспоминания о том, что ведь и вправду покойники моются обычно по ночам, и он собрался было удалиться, чтобы не смущать девушку, но верх взял научный интерес, поскольку он как-то не определился в отношении к заморской панночке. Считать ли ее ходячим мертвецом или все-таки очень плотным привидением?

Она фыркала, стоя к нему спиной, обливалась из ушата и повизгивала, так что мысли Илиодора из научной плоскости как-то плавно перетекли в иную. И он, пройдясь по фигуре Баси оценивающим взглядом, вдруг с недоумением обнаружил, что у нее на попке что-то нарисовано, и, поднапрягшись, разглядел зеленую траву, чешуйчатого змея с распахнутой пастью и все это в красном буквенном ободе.

«…А на пояснице, ближе к месту схождения ягодиц…» – пронеслись в голове слова из опознавательного листа. И златоградец, шагнув вперед, раскинул радостно руки, делясь своим открытием:

– Бася! Да ты – ведьма!

Ушат на лавке сам собой прыгнул ему навстречу, и в глазах Илиодора потемнело.

Забившись под столом за веник, я сидела, сжавшись в комочек, и, нервно закусив хвост, вспоминала новые, неведомые для меня ощущения, чувствуя, как иногда вспыхивают огнем то щеки, то уши. Из своего укрытия я таращилась, сопя, на златоградца, а эта орясина валялась на печи, иногда постанывая, иногда похрапывая. Рука свешивалась вниз, и я с ненавистью урчала, глядя на эту руку. Вот ведь какой двуличный тип оказался! С виду весь такой утонченный-утонченный, а стоило мне склониться над ним с перепугу, что я убила его шайкой, – облапил медведем…

В общем, это была одна из причин, по которым я и сидела под столом кошкой, поскольку в натуральном виде я сейчас никому не желала показываться. Чертов златоградец на славу постарался, и губы опухли. И где его учили так целоваться? Может, у них в Златограде какая-нибудь специальная академия? Я улыбнулась и тут же, спохватившись, сама себе скомандовала: «А ну, молчать! Урчать! Ненавидеть!» Гроссмейстерша я или кто! И я заворчала на кошачий манер: «У-у проходимец! Только одно у вас всех на уме, как бы жизнь девице поломать».

Уланский командир валялся на грязном полу, иногда шевеля во сне усами, как таракан. И только Мытный сидел за столом и пил, не пьянея. Вот его я понять могла. Сама вон чуть Илиодора не убила!

Начиналось-то все хорошо, по бабулиному плану. Мы с сестрой и Рогнедой вдоволь нарезвились, гоняя улана по болоту и поражаясь его прыти, пока он не столкнулся со златоградцем. Этот наглый тип сидел у Козьего родничка и горланил песню, словно в кабаке. Уже тогда мне его самодовольная морда не понравилась! Или понравилась? Мало кто так вольготно чувствовал себя до сих пор на нашем болоте. И я закатала уже рукава, чтобы показать ему, где тут раки зимуют, но Рогнеда, вдруг больно ухватив меня, кивнула за спину, туда, где бабушка должна была Мытного воспитывать. Мы с Ланкой разинули рты от удивления: небо там полыхало так, словно целый табор костры жег.

– Чего это? – вытаращились мы с сестрой, а наша учительница, вмиг подобравшись, хищной неясытью взмыла в темное небо.

Я даже раздумывать не стала и, кувыркнувшись через голову, оттолкнулась от болотного мха уже птицей сорокой. Ланка бестолково заметалась, взмахивая руками и крича:

– Стойте, погодите! Стойте, а как же я?! – потом, зарычав, сначала задрала руки высоко, потом встала на четвереньки и переплюхнулась в болотную жижу, проклиная нас на чем свет стоит. Я оглянулась на лету и с досадой поняла, что из нее все равно получилась собака. Теперь она брезгливо отряхивала лапы и выла нам вслед.

Над самой могилой творилось что-то невероятное. Там метались темные тени и чудились всполохи. Стоило мне начать всматриваться в них, как они тут же превращались в драконов, огненные ливни, а то и в хохочущие черепа, изрыгающие ядовитый дым.

– Мороки! Не смотри! – ударила меня по голове когтями Рогнеда.

Я, взвизгнув, закувыркалась в воздухе и только чудом не убилась, упав на землю. Вскочила на свои две ноги и снова кубарем полетела, сбитая ударом ошалелого Васька.

– А-а! Помогите! – завизжала я, видя, как он занес надо мной саблю.

Кровавая муть в Васьковых глазах тут же просветлела, но в то же мгновение из темноты прыгнул ему на спину волчище, да такой матерый, что Васек и крякнуть не успел, ухнул под его весом в топь и начал пускать пузыри, бессильно молотя саблей. Я посунулась назад, отчаянно суча ногами и округлив глаза на зверя. Огромный серый волк вжимал лапами руки разбойника в топь и пытался зубами добраться до его шеи. Я отродясь не видела таких больших волков в наших местах! На Ваське был плащ с твердым, золотого шитья воротником, и зверюге он здорово мешал, пришлось волку сначала рвать зубами тряпку.

Опомнившись, я завизжала, вырвала кочку из грязи и швырнула ему прямо в морду, залепив глаза. В следующий миг, отчаянно бодря себя проклятиями и путаясь в ногах, на волка кинулась собака Ланка. Весу в ней не хватило даже на то, чтобы он качнулся. Ударившись о него грудью, Ланка отлетела, удивленно оглядела этакую твердокаменную зверюгу и без разговора вцепилась ему в ухо, поджав все лапы и утягивая его к земле. Вот этого волк никак не ожидал. Уши у него явно были слабым местом. Погавкивая, он соскочил с Васька, от души врезал Ланке лапой, вмиг завалил ее на спину и вдруг замер, словно бы смущенно и немного растерянно. Ланка же завопила тем временем истошно на все болото:

– Ай, волки добрые! Смотрите, что творится! Кобелина девочку бьет!!! – набрала в грудь побольше воздуху и продолжила, переходя на визг: – Насилуют!!!

Я ухватила Васькову саблю и треснула «насильника» промеж ушей.

– Жахни его молнией! – кровожадно потребовала сестрица, скаля маленькие сахарные клычки.

Я вспомнила уроки Архиносквена и резко выбросила руку вперед. Пара жалких искр сорвалась с моих пальцев, одна попала волку в ноздрю. Он чихнул испуганно и, поняв, что дело может закончится плохо, рванул прочь.

– Ага! – подпрыгнула я, и тут мне на голые ноги плеснуло грязью.

Я поджалась, как цапля, ища очередного врага, но увидела только отчаянные глаза утопающего в болоте разбойника. Пришлось хватать его за волосы, и, пока мы с Ланкой бились, пытаясь отстоять его жизнь у голодной топи, где-то дальше, там, где бабаня лежала в гробу, блажил Селуян:

– Ща в капусту всех порубаю!!!

И вторил ему Серьга:

– Дайте мне вилы! Я его на вилы подниму!!!

Болото встряхивалось, взревывало, как раненый бык, и вдруг все разом затихло. Нам с Ланкой за это время удалось лишь едва вытянуть Васькову голову.

– Ишь ты, репка! – ругалась сестрица, таща его за воротник плаща, отчего царьку шнуром передавливало горло. Он задыхался, но терпел.

У могилы стоял ор, как в курятнике, там вскоре нашлись факелы, и первая к нам прибежала бабуля, вся в копоти и грязи. Плюхнулась на колени и, притянув нас за головы, всхлипнула:

– У, лешачихи! – увидела Васька, который снова стал погружаться в тину, и ласково погладила его по голове: – Спасибо тебе, Васятка, век за внучек благодарна буду.

Ланка фыркнула, собираясь, видимо, рассказать, что это она всех отстояла, но Васек выпучил глаза, всем своим видом показывая, что век его будет недолог, вон уже тина снова до ноздрей дошла. Пришлось опять тащить разбойника.

– Не облысеет ли? – участливо поинтересовалась Августа, видя, как мы дергаем Васька за роскошную шевелюру.

– Эй, – сразу обеспокоилась бабуля, – ты чего Мытного-то бросила? Кабы не сбежал!

Августа хмыкнула:

– Куда он денется из могилки-то?

С островка донесся визг, и Августа самодовольно улыбнулась.

– О! Селуян пошутковал, наверно, камушек хотел задвинуть.

– Что у вас вообще здесь происходит? – наконец попыталась внести ясность я. Ланка тоже навострила уши, с интересом глядя на бабушку, но ее опередила Августа:

– Их мерзейшество Ефросинья Подаренкова пожаловали-с.

– А эти ведьмы простодырые ее прохлопали! – недовольно проворчала бабуля и, сурово насупив брови на Августу, пригрозила: – Вот как разжалую из архиведьм. Что это, к бесу, за архиведьма, если ей глаза отвесть могут?

– А ты на меня не рычи! – тут же пошла в атаку Августа. – Я тебе еще тогда говорила: давай тюкнем чем-нибудь по голове – и в болото. Но ты ведь у нас жалостливая! И эти тоже! – Она, подцепив сапогом грязи, очень ловко шмякнула его прямо мне в лоб. – Чего бы вам было не дотопить ее в гнояке?

– Как?! – задохнулись мы.

– Наперекосяк! – проскрипела склочная ведьма. – Все в вашу бабку, понабрала всяких нищенок бездарных! – Она бросила взгляд на подоспевшую грязную Маргошу. – Теперь наплачемся. Я таких мороков сроду не видела! Чтобы мне кто-то глаза отвести мог! И не думала никогда.

Бабушка как-то сразу погрустнела, но все равно не сдалась, гордо заявив:

– А подойти она к нам все равно не осмелилась, травила зверьем каким-то, как скотину.

– Оборотни это, – просветила нас подошедшая Рогнеда, в руке сжимая клок волос, внимательно его изучая. – Один медведь, один волк… А еще…

– Какая-то тварь вонючая, – плюнула бабка, а Августа вздохнула тяжело.

– В общем, набрала она в Урочищах себе армию, мы ее как раз в нужное местечко спровадили.

– Вы еще пожалеете об этом… – услышала я тихое шипение.

Мы с Ланкой, не сговариваясь, подскочили и уставились в темень. Шагов за сто от нас стояла роскошная фря в темном платье с открытыми плечами, очень светлые волосы были зачесаны наверх, она куталась в наброшенную шкуру черно-бурой лисы, у которой вместо глаз в мертвой мордочке поблескивали камешки-агаты. Собой девица была бела и на голову выше нас с сестрой, с таким высокомерным выражением лица, что мы сразу опознали в ней Фроську.

– Бей ее!!! – затопала ногами Ланка, а я со злости швырнула-таки молнию, опалив прическу на голове Подаренки.

– Где, где гадина? – вертели головами бабуля, Августа и Рогнеда, слепо и бессмысленно шаря глазами по болотине.

– Да вот же она!!! – взвыла я, и мы вместе с сестрой рванулись к Подаренке, но между нами, как назло, лежала полоса топи, над которой, вся такая чистенькая, летела, словно невесомый комок пуха, Фроська.

Почему-то это вывело нас еще больше из себя. За спиной Фроськи поднялся на дыбы медведище, и мы с сестрой, только переглянувшись, ухватились за руки и запустили красивый шипящий огненный шар. Бледная Фроська неверяще смотрела, вытаращившись на это чудо, а потом, истерично взвыв:

– Ненавижу!!! – резко, словно рвала тряпку, развела в стороны руки.

– Ложись!!! – взревела бабуля, расшвыривая нас в стороны. Болотная земля разошлась под ее ногами, и Марта с отчаянным криком ухнула в провал.

Я обмерла, не веря собственным глазам, а разорванная надвое болотина снова схлопнулась у нашей бабули над головой. Фроська захохотала гиеной, и Августа, чутко вслушивавшаяся все это время, махнула клюкой. Там, где стояла Фроська, взметнулись травяные щупальца, оплетая ноги и подол Подаренки.

– Промазала!!! – взвыла стоящая на коленях Ланка, а я только размазывала слезы по щекам.

Наш огненный подарочек взорвался, сметая все вокруг, и Подаренка, которую зацепило августиным колдовством, лишь чуть-чуть не успела отлететь. Так ее и пришмякнуло в грязь. Медведь, прыгнув к хозяйке, сгреб ее, обрывая хищные щупальца травы, и ринулся с ней прочь. Фроська, утратившая всю свою величественность, болталась на его плече как тряпка, но грозилась вовсю:

– Вы еще заплатите за это!!!

– Ноги вырву, глаза выцарапаю!!! – прорвало наконец меня, а Ланка на четвереньках пыталась разгрести болото, подвывая жалостливо:

– Бабушка!

– Ну чего тебе? – замогильным голосом поинтересовалась бабуля.

Ланка еще немного погребла и спросила у жижи:

– Ты где? Ты как?

Бабуля треснула ее по затылку, а я второй раз за сегодняшний вечер кинулась к ней на грудь и получила тумака.

– А ну не смей мне кофту пачкать!

– А как это? – не понимая, начала сестрица.

– Ну, положим, мороки не она одна может наводить, – проворчала Августа. – Только видеть мы ее все равно не видим. В отличие от вас…

Рогнеда вздохнула:

– Что ж теперь делать-то?

– О! – подняла вверх свой сухой пальчик бабуля. – Вопрос ценою в жизнь!

– Может, вы уже поможете мне, если наигрались? – капризно поинтересовалась Маргоша. – Сколько я его вытягивать буду?

Мы оглянулись и смутились, вспомнив, что забыли про царька, который снова пускал пузыри носом.

Адриан Мытный тоже переживал вчерашнюю ночь, испытывая горечь и страх. Страшно ему было от того, что он вчера навидался. А горько – от того, что узнал. И если верить заколдованному разбойнику, то получалось, что всем Северском скоро завладеет нечисть. А родной отец Адриана будет у этой нечисти на посылках, если не хуже. Добровольный помощник.

Ох, как он рвал вчера на себе рубаху, грозился всем саблей, и каторгой, и гневом Великого Князя, вплоть до того мига, пока не заплясало в небе огневое зарево. Пока не полезли из темноты жуткие звери. Спасибо новым охранникам – уберегли.

– Ну что, сыночек, уверился? – ласково поинтересовалась разыскиваемая и, как заподозрил, принюхавшись, Адриан, давненько уже мертвая магистерша.

– Не буду я в ваших ведьмачих войнах участвовать, – твердо сказал боярин, отпихивая ее руки.

– А и не надо, – легко согласилась Марта Лапоткова. – Папа твой перед Чучелкой обязательно словечко замолвит. Будешь в золоте ходить, с золота есть.

– За одним столом с мертвяками сидеть, оборотням кланяться, вурдалакам неугодных скармливать, – хмыкнула из темноты гнусного вида старуха с клюкою, а вторая, благообразная, но тоже ведьма, кивнула:

– Не соглашайся, сынок. Это ж по дорогам надо бегать, потеть, ловить Чучелку-Подаренку.

И так стали отговаривать его, увещевая, что и ножки-то он стопчет, и одежку порвет, а если, не дай бог, Великий Князь прознает, дак это ж еще в Северск ехать придется за наградами и почестями, придется Разбойный приказ покинуть, начать службу благородную, боярскую, от богатых невест отбиваться, – что Мытный плюнул с досады:

– Против отца подбиваете, ведьмы? Да и что я с вашей Подаренкой делать буду, ежели она даже вас тут по болоту гоняет?

– А ежели энти ведьмы другого кого найдут? Кто за вашего батюшку перед Князем заступится? – буркнул прячущийся до поры за каменным гробом Митруха.

И Мытному враз сделалось тяжело на сердце. Он поник головой и раздавленно кивнул:

– Будь по-вашему. Только как я ее изловлю-то?

– Нам ее главное найти, а там мы ей хвост-то прищемим, – вылезла из темноты грязная растрепанная девица, почему-то с голосом Баси-покойницы.

Адриан вздрогнул было, но старая карга Лапоткова, раздувшись от гордости, обняла замарашку:

– Вот внученька моя, она тебе и поможет. Поедешь с барином, Ланочка? – поинтересовалась она у чумазой.

– Еще как, – улыбнулась та.

А Мытный с тоской вспомнил опознавательный лист: «…Волосы светлые, зеленые глаза, нраву веселого…» Взгляд его против воли устремился куда-то за спину девицы, которая вся с ног до головы была одинакового бурого цвета, но вовремя себя одернул, сообразив, что думает о ерунде, когда надо бы о важном.

– Ежели все как вы говорите, то в моей егерской сотне наверняка соглядатаи от батюшки имеются.

– Правильно, милок, – обрадовалась благообразная ведьма, – поэтому ехай-ка ты… да вот хотя бы с этими орлами, – показала она на малгородцев, радостно улыбающихся и ничуть не боявшихся ведьм. Причем измазанный в грязи Селуян сразу вдруг вспомнился Мытному как тот самый дурневский мятежник, что в самый первый день прибежал убивать его.

– Этот у вас, значит, воевода малой дурневской дружины. А этот, – он ткнул пальцем в Серьгу, потерявшего шапку, – мое достоинство пинками в ягодичную область ронял давеча.

– Ты еще скажи, что малой Митруха у нас черт, и будет совсем замечательно! – хмыкнуло знакомо над ухом Мытного, и он, повернувшись, с удивлением спросил: – Бася?!

Вторая девица была не менее грязна и растрепанна, чем первая, правда, отличалась тем, что ее распущенные волосы прилипли к телу, словно плащ, а на ногах не было обувки. «…Маришка Лапоткова, курноса, вдумчива, росту среднего, не замужем…» – опять вспомнился лист Мытному. А вот что голос у всех троих одинаков – нигде не написано, мельком отметил он, и глазищи зеленые один в один – тоже.

– Что ж я, вот так вот запросто всех егерей домой отправлю, а сам…

Ведьмы зашушукались, и Марта заявила:

– А сам ты как будто в запое со златоградцем. Ты его попроси, он тебе не откажет.

«М-да, – подумал Мытный, – а златоградец у нас кто? Колдун?» – и в который раз за этот вечер кивнул.

Так и сговорились. А напоследок старая ведьма-магистерша, ткнув ему в грудь сухим пальцем, пригрозила:

– И вот что, друг сердешный, ты теперь за моих внучек головой отвечаешь. Ежели что, я тебя и на том свете достану.

– Ежели что, то мы и сами с того свету явимся, – поддакнули внучки, но легче от этого Мытному не стало.

Во дворе заржали кони. Адриан оторвал взгляд от пустого стакана и увидел в раскрытые двери, как во двор заброшенного хутора, куда его доставили не то охранники, не то конвоиры, Серьга с Селуяном, ворвались конные егеря.

– Батюшка боярин! – влетел в комнату сотник Прокоп. – Живы?

Спящий до этого улан вскочил и командным голосом заорал:

– Эскадрон, рысью марш!

Илиодор сорвался с печи, ударился грудью слепо в стену, крутнулся и снова присел на пол на мягких ногах, засыпая.

– Эва как, – почтительно переступил с ноги на ногу Прокоп.

Мытный огорченно оглядел стол, на котором стояли початые разномастные бутыли. Все, включая спящих златоградца и улана, было усыпано гречневой кашей, горшок с которой валялся здесь же, на боку. Сомнений, чем они тут занимались, не было даже у Прокопа. Поэтому Адриан, вздохнув, спросил:

– А скажи-ка, братец, много ли осталось в полковой казне денег?

– А чего это? – опасливо склонил голову набок Прокоп.

– Кутить буду! – Мытный грохнул кулаком по столу и рухнул на пол к друзьям.