"Ведьмин Лог" - читать интересную книгу автора (Вересень Мария)

ГЛАВА 2

К полудню Брюха преодолела подъем. Солнце било прямо в макушку, будоража вялую лошадиную кровь, отчего глаза нашей старушки по-молодому озорно заблестели. Она шумно выдохнула и, преисполненная чувства лошадиной гордости, оглядела мир вокруг себя. Позади, укрытый тенями и туманом, раскинув щупальца оврагов, словно паук затаился мрачный, загадочный и волнующий, как сказка, рассказанная на ночь, Ведьмин Лог. А впереди волновалась яркая, будто цыганский табор, деревня Дурнево. Отсюда – с Чертячьей горки – было видно, что строил деревню народ, склонный к стихийным порывам. Был тут и белый мрамор, и красный кирпич, и резные терема в два поверха. Жаль только, что большую часть камня, из которого предприимчивые дурневчане возводили свои чертоги, они добывали здесь же, разграбляя руины когда-то прекрасной, известной на весь Северск Школы Ведьм и Чаровниц. Никакие угрозы ведьм отсушить ворам руки не помогали, дурневчане слабоумными не были и с кайлом по ночам к школе не ходили, но стоило какой-нибудь башне дать трещину, рассыпаться, а камням скатиться к подножию холма, на котором школа высилась, как тут же камень ложился в основание какого-нибудь лабаза, а мраморные блоки шли на распил. Школа ветшала, а Дурнево разрасталось.

Бабка Марта пыталась всеми способами выведать, сколько и кому дурневский староста отстегивает за то, чтобы все это великолепие, имеющее три площади, храм Пречистой Девы, здание торговой гильдии и крепостцу малой дружины, следящей за порядком, именовалось «деревенькой». Но староста молчал, как в рот воды набравший, и делиться секретами не хотел. Потому как с городка и с деревеньки в великокняжескую казну причитались совершенно разные денежки.

Маргоша и бабка, увлекшись спорами, во время которых они страстно жестикулировали, все время показывая что-то друг другу на пальцах и тихо шипя, вдруг сообразили, что солнце припекает, а они уже полчаса стоят на месте. Марта подергала вожжи, а более сообразительная Маргоша свистом и маханием рук подозвала паренька-пастушка, выгонявшего дурневское стадо на нежную зелененькую травку, и тот с радостью оказал ведьмам услугу, раскрутив над головой толстый, как раскормленная змея, кнут, а потом щелкнув им над ухом мечтательно млеющей Брюхи.

– Но, мертвая! – только и успела сказать бабка, валясь на спину.

Свисавшая в это время с телеги до половины Маргоша грохнулась под ноги хохочущему пастушку и, пообещав ему вместо благодарности чирьи на всех интересных местах, рванула вслед удаляющейся телеге, высоко подобрав подол широких юбок.

В это время мы с Ланкой весело стучали в бронзовое било, которое висело при входе в жуткую низенькую черную избушку-землянку тетки Рогнеды. Она у нас была «шаманка», жуткая «язычница» и чуть ли не родная правнучка Бабы-яги. Вместо дверей у нее висела шкура непонятного происхождения, а в самой землянке стояло такое амбре, что сразу шибало в нос и начинали слезиться глаза.

– Привет, – радостно прогундосили мы с сестрой, зажимая носы, – чего варим, кого травим?

– Ой, девочки! – обрадовалась Рогнеда, льющая по капельке маслянистую жидкость в стеклянный, мутный от старости и частого употребления штоф. На руках у нее были толстые краги, а на животе стоял колом кузнечный фартук двойной кожи.

– Кислотой, значит, балуемся, – констатировала Ланка, жадным взором обшаривая землянку. Рогнеде как известной на весь Северск шаманке отовсюду везли разные интересные штучки. То, что по-настоящему ценно, шаманка прятала, а в остальном разрешала нам рыться как в игрушках. Я-то к семнадцати годам, конечно, остепенилась, а вот Ланка осталась дитя дитем. Присев на черный от времени пенек, который у Рогнеды был за табуретку, я степенно, по-взрослому поинтересовалась:

– Кому притирание?

– Да Карпычу моему, совсем ревматизм скрутил. Говорила ему зимой: одевайся, не молодой уже, – дак нет, бегает расстегнутым.

Рогнеда, вопреки возрасту и всем своим стараниям, оставалась белолицей и румяной. В отличие от большинства прочих ведьм у нее имелся законный муж. А ее шестеро детей, стыдясь матушкина промысла, настойчиво зазывали ее жить в двухэтажную кирпичную хоромину. Но она упорно жила в землянке, хотя злые языки утверждали, что Великокняжеский монетный двор работает на нее одну. Но, к счастью для Ведьмина Круга, тетка Рогнеда была подвижницей. Как вбила она себе с детства, что слаще доли, чем ведьмина, нет, так с этой мыслью и жила. Учила меня и Ланку травоведению, лекарству, а тайком от бабки Марты еще и тайным заговорам, из-за чего не раз была таскана бабкой за волосы. Притом что Рогнеда-то настоящая ведьма, а бабка наша аферистка чистой воды. А когда, интереса ради, мы спрашивали, отчего она Марту в жабу не превратит, Рогнеда тяжело вздыхала и, пугая нас непонятными словами, говорила: «Нельзя, иерархия, понимаешь».

– Bay! – пучили мы глаза.

За это златоградское словечко бабка уже нас таскала за волосы – в общем, она еще тот воспитатель, злыдня логовская. Да что там Рогнеда, если бабка Марта отчиму нашему, Крулю, перед носом фиги крутила! Очень убедительно обещая все хозяйство отсушить. И Круль, что показательно, ее боялся, визжал и прятался в кладовой, когда она лезла в драку. Хотя весу в ней в те годы было не в пример меньше, это она уж нынче отъелась на архиведьминских харчах.

Углубившись в воспоминания, я как-то забыла про Ланку, а та копалась, копалась в барахле да как завизжит – и швырнула мне в лицо какой-то гадостью. Я успела поймать эту ее находку в полете, а та заизвивалась и мазнула меня по лицу змеиным хвостом. Тут уж я сама завизжала, вскочила, ударилась о Рогнеду, та взвизгнула, высоко поднимая над головой бутыль, а потом рявкнула, как сотник на новобранцев:

– Ложись!!!

Я послушно плюхнулась на живот, а прямо перед моим носом на пол упала надутая шкурка ужа.

– Ланка, ты бестолочь!

– Да ну тебя, шуток не понимаешь! – огрызнулась из своего угла тоже припавшая к полу Ланка.

– А ну, лежите молча! – рявкнула Рогнеда, осторожно поставила штоф на стол и попятилась, не спуская с него гипнотизирующего взгляда. – Щас как бабахнет!

– Да не бабахнет уж, – одновременно поднялись мы с сестрицей, взглядом пообещав друг другу припомнить это.

По части бабаханья опыт у нас был огромный: эта землянка была уже третьей у Рогнеды, первые две мы с Ланой за время нашей учебы успешно сровняли с землей. Ланка фыркнула, вздергивая нос; я нахмурилась, припоминая что-нибудь поядреней из бабкиного арсенала; штоф булькнул, словно перепивший пьяница; и Рогнеда с воплем:

– А-а! Чтоб вас!!! – рванула к дверям, широко раскинув руки и этими самыми руками нас сграбастывая.

Когда нас вынесло на улицу, прямо в гущу куриного собрания, что-то оживленно обсуждавшего прямо на пороге рогнединой землянки, сзади жахнуло волшебное варево, и нас накрыло сорванной шкурой, по которой пробарабанили тяжелые, гнусно воняющие капли. Пару курей прибило сразу, остальные с воплями разбежались.

– Что это было? – поинтересовалась я, не решаясь высунуть из-под тяжелой шкуры нос.

– Эксперимент, – прислушиваясь к творящемуся в доме, призналась Рогнеда. – Хотела, понимаешь, с новыми ингредиентами поработать. Откуда ж мне было знать, что вас черти именно сегодня приволокут!

– А когда же нам было приволакиваться, – кряхтя, стала выползать из-под шкуры Ланка, – если Маргоша вчера как кипятком ошпаренная по всему Логу бегала, вопя, что у нее снова пузо на глаза полезло. А бабаня – женщина суровая и решения на потом не откладывает.

Рогнеда сдвинула брови, и я поспешила ее утешить:

– Но бабахнуло-то здорово! И что важно, не в момент применения! – Я подняла вверх палец, хотя тут же спрятала его за спину, потому что уж больно много мы от бабани всяких жестов понахватались, что ни говори, а она у нас харизматичная старушка, ей невозможно не подражать. Пусть мы и клялись друг дружке, что не будем ей уподобляться, а то нас по первости и так дразнили «мартушками» и «мартятами». А те, кто знал, что она в паспорте имя подтерла, – еще и «Марфушками» или попросту «маленькими злыднями». А все равно нет-нет да и вылезет наружу что-нибудь бабушкино.

Рогнеда посмотрела на мой палец, хмыкнула и поднялась с земли этаким бирюковским богатырем в вонючей шкуре, фартуке, крагах и куриных перьях. Не удержалась и от того, чтобы беззлобно, но крайне обидно наподдать нам по мягкому месту.

– Ладно, валите отсюда до вечера, – и, хмыкнув, ворчливо добавила: – Ишь ты, будут они меня еще учить, чем мне мужу спину мазать.

Мы покорно отвалили. К тому же и народ стал сбегаться, чтобы посмотреть, чего это у шаманки рвануло. Ланка ворчала, почесывая пнутое место:

– Правду говорят, что все старухи – ведьмы, а все ведьмы – мужененавистницы.

Люди из-за заборов с интересом смотрели нам вслед, приезжие спрашивали местных, дескать, чего это? А те им отвечали:

– А вишь, коренные логовские ведьмы с шаманки нашей приехали дань собирать.

– Вот эти соплюшки?! – удивлялись приезжие, недоверчиво таращась на нас с Ланкой.

– Да этим «соплюшкам» лет по сто, наверное! Это они с утра морды снадобьем наштукатурили, а ты на них так глянь, ночью, – медведи со страху дохнут!

– Я все слышу! – рявкнула я, снова поднимая палец, а Ланка потянулась со стоном:

– Да ладно тебе людей пугать, щас разбегутся – где теплую кровь возьмем для омолаживания?

Любопытных как ветром сдуло, а я зубами вцепилась в проклятущий палец, успев, однако, услышать сквозь закрытые ставни:

– Ишь, какая злющая, сама себя грызет.

– Все, теперь ночь не усну, может, в кабак пойти, нажраться?

По опустевшей улице мы с Ланкой потопали к Августе, другой дурневской знаменитости, к которой тайком частенько ездили лечиться ну о-очень большие люди. Вот Августа, в отличие от Рогнеды, лицом была – ну вылитая кикимора, я уж не говорю про характер, и уж кто мог собачиться с нашей Мартой, дак это она. Знахарством Августа пренебрегала в принципе, жила только чарами, и другой такой ведьмы, по нашему с Ланкой убеждению, во всем свете не было! Она даже князей лечила, и потому все противоведьминские указы ей были по барабану. Бабулю из-за этого жаба душила, а Августа хохотала ей прямо в зеленые глазки. Правда, денежки в Ведьмин Круг присылала регулярно. Мы с Ланкой поначалу очень-очень хотели, чтобы она с бабушкой все-таки рассорилась, потому что Августа была убежденной сторонницей старой школы преподавания, когда все знания закладываются прямо в голову, отчего та трещит и пухнет, а любое недопонимание между учителем и учеником легко утрясается при помощи вымоченных в соленом отваре розог. Очень мы ее не любили первые два года, зато потом…

Августа сидела в резной беседке, выполненной неизвестным мастером в стиле эпохи Поречья, одетая ярко, но безвкусно, и вместо изысканного миренского вина, которое положено пить в таких беседках, дула из глиняной кружки вульгарное черное пиво.

– Привет богатеям! – повисли мы с Ланкой на кованой калитке.

– Да я уж слышу, что вы идете, – ухмыльнулась она, не вытаскивая носа из кружки, – опять Рогнеде всю землянку разворотили.

– Ой, да что там было разворачивать-то? – хмыкнула я, перепрыгивая через невысокий заборчик. Ланка предпочла войти как положено – через калитку. Прошлый раз они с Августой что-то не поделили, так сестрица на ограде половину платья оставила.

– Оборачиваться-то не разучились? – стрельнула глазами вдоль улицы тетка Августа.

– Что, вот так сразу? Ни здрасти, ни присаживайтесь? – плюхнулась я напротив, ногой выуживая из-под стола глиняную бутыль. – Кружки-то есть?

– Да не про вашу честь, – проворчала Августа, упорно полоща свой длинный нос в пиве и буравя взглядом сестру.

Лана шагала бодро, но каждый следующий шажок у нее получался короче предыдущего, в результате чего получалось что-то похожее на марш на месте. Глазами она рассеянно обшаривала дорожку из желтого кирпича, кустики, высаженные по линеечке, двухэтажную хоромину Августы с настоящими горгульями на крыше, только на саму хозяйку не желала смотреть. Августа тоже тихо посмеивалась в пиво, пока мне не надоело.

Я укоризненно поинтересовалась у сестры, долго ли она намерена изображать солдата на плацу. Лана немедленно выпучила козьи глаза:

– А что?

Я повернулась к Августе:

– Чего опять не поделили?

– Мы?! – удивилась ведьма, а Ланка тут же наябедничала:

– Она меня пороть обещала, если я снова в собаку обернусь. А я не виноватая, что у меня только эта страхолюдная псина получается!

Я осуждающе посмотрела на Августу, та презрительно фыркнула, едва не забрызгав меня пивом, уставшая маршировать Ланка обиженно вякнула:

– Да ну вас всех! – и для начала задрала руки, словно собираясь помолиться солнцу, а потом, хекнув, согнулась пополам, упершись лбом в землю.

– О! – оживилась Августа. – Смотри, сейчас оборачиваться будет.

С оборачиванием у Ланки было очень плохо. И я даже не знаю, в чем дело: в том, что она кувыркаться не умела или настрой у нее какой-то зверский, – но кроме огромной белой страхолюдной собаки у сестры мало что получалось. Крыса-переросток один раз получилась и еще нечто такое, что я две ночи икала от страха. Наверное, потому что кувыркалась она так же, как Брюха телегу тащила. Сначала с натужным сопением раскачивала свой зад, нервно осматривая взглядом то место, по которому должна прокатиться, после чего с отчаянным визгом поджимала руки и хряпалась на землю так, что пыль клубами поднималась.

– Раз! – подняла Августа палец после громкого падения Ланки на землю. Сопя от ненависти ко всему миру, Ланка поднялась на ноги и снова выполнила свой ритуал поклонения солнцу.

– Два! – разогнула другой палец Августа, а мне стало нехорошо, и я стала канючить:

– Может, не надо, мне плохо, она себе спину поломает.

– Сама поломает – сама вылечит, – отрезала суровая Августа, разгибая третий палец.

Ланка тоже пошла на принцип, снова вздымаясь из пыли, пошатываясь и кряхтя. А я вдруг подумала: хорошо, что девок в дружину не набирают, а то у некоторых такое упорство в крови, что, пока всех врагов не поубивают, не остановятся. А где ж для всего воинства Ланок врагов набрать? Чай, у соседних государств казна не бездонная.

– Девять, – промычала, тяжело ворочая налитыми кровью глазами, сестрица.

– Десять, – ехидно разогнула последний палец Августа, а я забеспокоилась:

– А она не сильно разбежалась? Сколько раз она собралась кувыркнуться? Того и гляди лбом в беседку врежется. Ей прямо от калитки надо было начинать.

– С соседней улицы ей надо было начать, – захихикала Августа, снова берясь за свое пиво.

Тут-то Ланка и закончила свои упражнения – на последнем кувырке, шумно и как-то даже хулиганисто ударившись лбом о резной столб. От удара ее отбросило назад, и я как-то не поняла – это считалось уже завершением двенадцатого кувырка или началом первого назад? Ведьмины чары тоже, видать, задумались, потому что целую минуту с сестрой не происходило ничего. Она полежала, раскинув руки, потом открыла глаза, поняла, что жива, здорова, не убилась, только опозорилась. Наконец, видимо решив, что пора кончать балаган, перевернулась на живот. Вот тут она с хлопком и потеряла человеческий облик.

– Тьфу ты! – плюнула в свое пиво Августа, а я ободряюще потрепала сестрицу за ухом.

Ланка стояла виноватая, стараясь спрятать лапу за лапу и стыдливо отворачивая морду. Какой-то прохожий охнул и уставился на неведомую зверюгу, а мне стало обидно за сестру, и я недолго думая велела:

– Куси его!

Ланка радостно рявкнула, так что даже Августа, раздумывавшая, стоит ли пить оплеванное пиво, выронила от неожиданности кружку. Сестра в три прыжка долетела до калитки и ударилась в нее грудью, да так, что прутья, заскрипев, выгнулись наружу. Понятно, что ее тут же бросило назад, и двенадцать положенных кувырков дались ей легко, я бы даже сказала, непринужденно, она в конце еще и проехала маленько на пузе задом наперед, отчего сарафан задрался, бесстыдно оголяя ножки.

– А-а! – заорал мужик с перепугу, Августа заржала, а я засвистела вслед, крича:

– Держи вора! Любимую собаку спер, отраду старой ведьмы!!!

Народ снова повыскакивал на улицу, но ничего, кроме явно ушибленной девки и улепетывающего мужика, не увидел. В конце улицы, наперерез убегающему, из ворот лениво вышел детина размером с волота, так же с ленцой выворотил дрын из забора и, не торопясь, шваркнул им мужика поперек, отчего последний разом повис на этом дрыне, словно постиранная тряпка. Любой, поживший в Дурневе, без труда узнал бы в волоте Митьку Кожемяку. Удивленно посмотрев на вора и не очень напрягаясь, Митька тряхнул дрыном, добренько попросив:

– Отдай собачку ведьме, мужик, а то я тебе что-нибудь плохое сделаю.

– Нету, – прохрипел мужик, показывая пустые руки, но детина этим не удовлетворился, тщательно обыскав его и вывернув карманы. После чего расстроенно повернулся к нам. – Нету собачки, Августа Игнатьевна.

– Ничего, Митенька, побегает и прибежит, – успокоила волота добрая ведьма, – она у меня неказистенькая, авось не сопрут.

– А из себя-то какая? – многоголосо заинтересовалась улица.

– А-а, беленькая, – рассеянно отозвалась Августа, – глазки зелененькие, росточку… – Она неуверенно поводила пальцами, изображая что-то среднее между кабаном и теленком.

– Ага, – сообразил народ и сыпанул по домам.

– А хорошо здесь у вас в Дурнево, – призналась все еще распластанная на земле Ланка, – тихо так, по-домашнему.

– А здесь всегда тихо, – уверила нас Августа, – когда вы приезжаете. Дураков нету по улицам шляться, когда настоящие логовские ведьмы здесь.


До вечера, когда бабка Марта объявит большой сбор всех дурневских ведьм, на котором официально заявит о будущем воцарении Маргоши в Гречине, оставалась еще куча времени и один непосещенный старый друг. Надо сказать, что при бабке мы последнее время были чем-то навроде миловидных девушек на побегушках, которые должны были оставлять у окружающих благоприятное мнение о ведьмах как о женщинах красивых, умных, с чувством юмора и тактом. Марта это дело подсмотрела в столице, у Великого Князя, который специально держал при себе пару молодых улыбчивых боярских детей, которые ничего не делали, а только разъезжали по округе да ходили по общественным собраниям, улыбаясь, задарма вином угощая и рассказывая, какой князь-батюшка замечательный человек. А еще при князе был боярин Дормидонт, степенный важный старец, – дак тот все больше по монастырям и академиям диспуты устраивал, и с большим успехом!

Мы с Ланкой сразу решили, что не будем делиться на умную и красивую. У нас этого добра у обеих навалом, вон как нас местные уважают, даже носа на улицу не кажут. А к последнему важному для нас человеку в Дурнево – предстоятелю храма Пречистой Девы отцу Архиносквену мы ходили по очереди, играя в камень, ножницы и бумагу.

Сегодня «Дормидонтом» выпало быть мне. Я присела, обхватив колени руками, и кувыркнулась пару раз через голову, повизгивая, когда под спину попадали острые камушки. И на четыре лапы встала кошкой пыльного цвета, с белой манишкой и умненькими зелененькими глазками.

– Ой, какая фря! – тут же засюсюкала моя сестрица.

Я вытянула вперед лапы, прогнула спину, потягиваясь, и стала тереться об ее сапожки, мурлыкая по-кошачьи:

– Фр-ря, фр-ря…

Голоса у нас с сестрой были один в один, и если бы кто глянул через забор, то решил бы, что Ланка – дурочка, сама с собой разговаривает. Этой схожестью глаз и голосов у меня, Ланки да и самой бабки та бесстыдно пользовалась в своих аферах, но мы ее не осуждали, а, напротив, со всем рвением молодости перенимали ее бесценный опыт.

– Ну все, – бойко приподнимаясь, подхватила меня на руки Ланка, заметив, что я в порыве кошачьего восторга принялась когтить ее замшевую обувку.

Я вскарабкалась ей на плечо и начала тереться шерстяным боком о ее щеки, зная, что она терпеть не может, когда ей щекочут уши. Ланка запрыгала молодой козочкой, визжа, но попробуйте-ка меня сбросить! Двадцать штук когтей – это вам не шутка!

Распрощавшись с Августой, мы отправились вдоль по улице к храму, который, как и положено божескому дому, стоял на горке. Вокруг храма, выпестованный многолетними стараниями прилежной паствы, шумел сад, и я на минутку пожалела, что мы уезжаем завтра, поскольку был он в пору цветения очень красив. Подпрыгнув на ходу, Ланка оборвала распускающуюся ветку черемухи. Она тут же растерла цветочки в ладонях, стараясь выдавить как можно больше терпкого аромата, а я, решив, что ни к чему такой милой кошечке сидеть на плече у верткого, прыгучего чудовища – Ланки, с силой оттолкнулась лапами и прыжками понеслась к храму, чувствуя, как хвост против воли от восторга встает дыбом. На пороге храма толпились старушки в платочках, которые попытались меня задержать, но я юркнула меж ног, нарочито обидно мазнув хвостом по крючковатым пальцам.

В храме не было прихожан, зато сразу чувствовалось, что у тощенького Архиносквена, виновато переступающего с ноги на ногу перед наглым рыжим типом, самоуверенно восседающим посреди храма на резной скамеечке, которую священник самолично заказал для немощных прихожан, неприятности.

– …Сей Архиносквен при помощи непотребного колдовства, в котором не раз был замечен селянами Гэ, My и Хе, – рыжий поднял на Архиносквена водянистые глаза, – это условные обозначения такие. Соблазнил жену дурневского головы, в документе отмеченного как Ду.

– Я, я не… – заикаясь, заблеял Архиносквен.

Тип зыркнул на него, требуя не перебивать. Одет он был ярко, я бы даже сказала – с вызовом. Поверх дорогого, золотом шитого кафтана был небрежно наброшен белый плащ златоградской инквизиции, а на груди висела бляха инспектора Разбойного приказа. Шляпа с пером, валяющаяся около ног, явно была снята с гвардейца Великокняжеской сотни, а вот точно такие, как у него, малиновые сапожки со шнуром были последним писком местной разбойничьей моды. Я уж не говорю про то, что на документе, который он зачитывал, вместо печати была тиснута фига. Одним словом, дядя развлекался, а у несчастного Архиносквена сердце готово было через пятки выскочить.

Все это я заметила на бегу, улепетывая от противной старушки-привратницы, которая, не сумев ухватить меня руками, попыталась достать клюкой. Через клюку я перепрыгнула, но дальше пол был такой гладкий, что я с разгона так и проехалась на когтях, ткнувшись мордой в подол Архиносквеновой рясы.

– Привет служителям Пречистой Девы, – муркнула я, «инквизитор» дико завизжал, выпучивая глаза, и, одним духом взлетая на лавку, завопил:

– Ведьмы, черти, колдуны!!! На помощь!!! – и сделал вид, что пытается выброситься в малюсенькое слуховое окошечко.

Я от неожиданности взлетела на голову предстоятеля, шипя и выгибаясь, а Архиносквен присел, в ужасе сдирая меня со своей войлочной шапки, после чего принялся гоняться за обезумевшим гостем, который метался туда-сюда, натыкаясь на стены и колонны, в страхе ища выход и не находя его. Вдвоем мы сумели загнать гостя в темный угол, и тот, скуля и барабаня ногами, пополз, вжимаясь в стену и всячески нас запугивая.

– Не подходите ко мне, не трогайте меня, – скулил он, – все знают, что я здесь, сожрете – отвечать будете! – при этом таращился на бледного как полотно Архиносквена, который протягивал к нему дрожащие руки и что-то лопотал.

Я скребла когтями мраморный пол, душераздирающе вопя:

– Мне-э, мя-асо!!! – пока не схлопотала в бок от в общем-то жалостливого старика. При этом с удивлением обнаружила, что деревянные подковки на башмаках – это тоже очень больно.

– Вы не так все поняли, – нервно ломал пальцы предстоятель. А рыжий рвал на груди рубаху, дурно вопя:

– Не дамся, заманили колдуны, а-а! Пропадай душа! – и ринулся на предстоятеля, занося свернутый трубочкой пасквиль, словно это был нож-свинокол.

Архиносквен с перепугу стукнул его сухим кулачком в лоб, тип охнул и, крутнувшись в воздухе так, словно его огрел молотом дурневский кузнец, с деревянным стуком упал на пол.

– Кого убили? – ворвалась жизнерадостная Ланка, выскальзывая из пальцев привратницы, и раскрыла рот, глядя на распластанного детину посреди храма, которого мы вдвоем пытались не то придушить, не то поднять. Мгновенно все сообразив, она захлопнула двери и, оказавшись рядом с Архиносквеном, успокоила его:

– Не волнуйтесь, щас мы его на куски разрубим и вынесем, а то, что не вынесем, – Маришка слопает.

– Не буду кости, – затрясла я головой.

– Вдвоем съедим, не пропадать же человеку из-за ерунды, – согласилась Ланка, и Архиносквен тихо съехал по колонне на пол, а рыжий гулко заржал, заставив дернуться огоньки лампадок перед образом Пречистой Девы. Тени пробежали по лицу богини, даже показалось, что она с недовольством смотрит на этакое безобразие в ее храме, верно угадав в рыжем черта.


– Бессовестные вы и бессердечные, – стонал Архиносквен уже в жилой половине храма.

Мы с Ланкой упорно вливали в него чай с мелиссой, но предстоятель все равно хватался за сердце и обвинял нас, припоминая такие проделки, о которых мы уже и думать забыли. Пантерий сидел напротив, иногда всхохатывая, но в основном занимался тем, что уплетал пироги, булочки, шаньги и пряники, испеченные добросердечными дурневскими хозяйками для одинокого и всеми любимого предстоятеля. У нас с сестрой только брови на лоб лезли от удивления: куда в него все влазит? Стоило черту перекинуться в человека, как на него всякий раз нападал дикий жор. При этом в котячьем виде он мог полдня кривиться над специально для него купленным за золотые кладни и доставленным с Поморского кусочком белорыбицы.

– Ведьмы вы, сущие ведьмы, – стонал, разминая впалую грудь, предстоятель. – Мне ж секретная бумага была, что пожалует инквизитор… тьфу, забыл его имя!

– А ты колдун, – скалил белые зубы рыжий Пантерий. – Почему у тебя Пречистая Дева рыжая? Это ты на что намекаешь?

– Я – ни на что! – возмутился, грозно ударяя по столу кулаком и сразу выпрямляясь, Архиносквен, словно в нем вдруг распрямилась стальная пружинка.

– И взгляд у нее какой-то глумливый, – не унимался черт.

В глазах Архиносквена блеснула молния, и он затряс бородой:

– Сгинь, нечистое, а то прокляну! Не тронь святое!

Чай в стакане Пантерия взбурлил и стал плескаться через край, как перебродившее пиво. Черт разом поменял личину, вскарабкался на стол и радостно запрыгал, тыча когтем в предстоятеля и распевая:

– Колдунок, колдунок!

Архиносквен не выдержал-таки и бабахнул в него молнией. Не такой, какая бывает в грозу, но достаточной, чтобы Пантерий, визжа, забегал по стенам, а мы с Ланкой упали на пол, хохоча. Любимым нашим с Ланкой занятием, по приезде в Дурнево было доводить последнего магистра Конклава магов до состояния полного раскрытия инкогнито, в чем бабка Марта нас всячески поощряла.

– Чтобы помнил, вражина, кто его прячет и ему покровительствует, – приговаривала она. – Пусть не забывает, какие мы добрые и человеколюбивые.

А Лушка, ее управляющая, поддакивала:

– Вот-вот, мы к ним со всей душой, а они нашу Школу разрушили.

Вот так вот Архиносквен и отдувался за все прошлые поколения магов. Другой бы давно уж пошел и сровнял наш Лог с землей, а этот добрый, терпит, даже грамоте нас учил и кой-каким колдовским штучкам.

Солнышко как раз повисло над садом, раздумывая: нырять ли ему за горизонт, или сегодня не стоит? Я сладко потянулась и заявила, что пора прощаться, потому что у нас сегодня много срочных и важных дел. Из храма Пречистой Девы мы вышли втроем, пугнув прихожанок балаганным трюком – огромная страхолюдная собачища везла на спине серую кошечку и страшенного раскормленного черного кота, который норовил раскинуться на собаке повольготнее, а если сползал, то пытался укусить за ухо.

Пантерий веселил нас историями из жизни Пречистой Девы, мы с Ланкой хохотали, а тетки делали вид, что говорящая скотина в Дурневе на каждом шагу встречается и так надоела, что они предпочитают слушать щебет птах. И все бы хорошо, но тут из кустов вдруг выпрыгнул на нас бесом Сашко Скорохват, цапнул черта за шиворот и вдул ему из ладошки какую-то дрянь прямо в ноздри.

– Ты чего творишь?! – взревела Ланка, а я так удивилась этому воплю, что потеряла дар речи. До сих пор в собачьем виде сестрица не разговаривала. Наверное, это у нее от возмущения. Скорохват отскочил, хохоча, и начал запихивать черта в мешок. Пантерий висел тряпкой, вывалив лиловый язык, и ничуть этому не возмущался.

– Эй, ты куда это животное потащил? – опомнилась я, немыслимо как, без положенных кувырков, принимая свой облик.

Ланка обиженно глянула на меня и принялась вертеться на дорожке с пуза на спину, словно ее блохи заели. Уперев руки в боки, я нагнула вперед голову, как это обычно делала бабка, собираясь с кем-нибудь сцепиться, и пошла на Скорохвата, пугая его разными несбыточными обещаниями, но тот только скалился и прятал за спину мешок, все дальше отступая к спасительной ограде, за которой я бы его точно догнать не смогла. Верткий он был, быстрый и легкий на ногу. Не знаю уж, из каких мест его бабка добыла, но зарабатывал он там явно не чтением Святого Писания.

– Ланка, прекращай вертеться, куси его!!! – заорала я, понимая, что мы теряем друга и наставника. И застонала, увидев, как сестрица сечет ногами и треплет косу, млея перед взявшимся невесть откуда Серьгой Ладейко.

Мать Серьги была так мала и испуганна, что иначе как пичугой ее и не называли, зато выродить умудрилась целого орла. Росту в нем было под два метра, синие глаза, черный чуб, и такой весь из себя ухарь, что меня аж колотить начинало от желания сделать ему какую-нибудь пакость, как только его видела. Зато Ланку колотило совсем по другой причине. Стоило съездить в Дурнево, так она потом неделями меня доставала своими котячьими стонами, с урчанием перекатывая на языке его имя.

– Сер-ргуня.

А Сашко был его первым подельщиком.

– Ну, и кому здесь по ушам надавать? – солидно поинтересовалась я, закатывая рукава. – Кому здесь в человечьем облике ходить надоело?

Сашко опасливо запереступал, бросая на товарища просительные взгляды, и я, сразу уяснив, кто здесь слаб в коленях, сосредоточила на нем свой нахмуренный взгляд. Скорохват не выдержал и взвизгнул:

– А ваш паразит нас к заморской королевишне «возил», так зады теперь болят!

Серьга крякнул, словно мухой подавился, а я захохотала.

Нас с Ланкой старый черт тоже «возил» посмотреть на заморских принцев, так с тех пор крапивы в Ведьмином Логу стало намного меньше. Увидев мою благодушную мордашку, Сашко тоже расслабился, нервно подхихикнув, но тут мешок в его руках вспух и разлетелся сотней ниток. Пантерий вылетел из него, вздыбив шерсть. А потом стал на когтях и, урча, пошел, пошел на похитителей. Парни остолбенели, а мы с сестрицей с визгом взлетели на садовую скамейку, крича:

– Тикайте, тикайте!!!

Только утечь они не смогли, так как ноги словно приросли к дорожке. Парни смотрели, как надвигается на них ужас расплаты, урча все громче и самозабвенней. Каждый его следующий глухой рык заставлял все выше подниматься волосы даже у нас с Ланкой, ни в чем не виноватых. Каково же было виновным?

Подойдя шага на два, Пантерий стал с шумом втягивать в себя воздух, готовясь то ли прыгнуть, то ли разразиться гневной речью, и вдруг… чихнул. Потом еще раз и еще. Весь воспитательный эффект пошел насмарку. После каждого его чиха парни вздрагивали, сочувственно морщась, и по шажку, по шажку отступали в глубь храмового сада.

– Стоять, чхи! Какая… чхи, научила чертям табак в ноздри вдувать?!

– Матушка, наша единственная кормилица и воспитательница, – залебезил Ладейко, задом нащупывая в кустах проход. Ланка смотрела на него умиленно, а я закатила глаза, с тоской понимая, что лекарств против глупости еще не изобрели.

– Табак где взяли, черти? – чихнул последний раз Пантерий и лапой утер бахрому соплей. – Забористый табачок.

– Не извольте сомневаться, сегодня же вечером доставим, – отрапортовал уже откуда-то из-за деревьев более проворный Сашко.

– Ну, живите, коли так, – крякнул, потягиваясь с чувством превосходства, Пантерий и тут же прищурил желтый глаз: – Кстати, раз уж такое дело – услуга за услугу – могу настоящую златоградскую царевну показать. Нет, честно, кроме шуток, – добавил он, глядя искренними глазами на Сашко, но более умный и дальновидный Серьга быстро задвинул друга за спину, вежливо отказавшись.

– Нет уж, нам и своих красавиц здесь хватает, да и дела у нас сегодня. Вот, хотим девушек пригласить, поводить, так сказать, хороводы.

Идея про хороводы нам понравилась, хороводы мы любили, тем более что водить их в Ведьмином Логу, кроме как со старым петухом Иннокентием, и не с кем было. Черт напыжился, собираясь заявить, что вечером у нас дела, но я соскочила со скамейки, да так ловко, что прищемила ему хвост, и Пантерию стало на дела плевать. Он еще долго, пока я его несла, брюзжал, что я отдавила ему конечность, но мы с Ланкой уверили его, что хвост – это вовсе не конечность, а разросшийся копчик. Пантерий замолчал, сраженный этой мыслью, а мы смогли спокойно дойти до дома.


Утром Маргоша едва нас добудилась. Я, с трудом разлепив глаза, глянула, где солнышко, и застонала, падая опять на кровать. Домой мы вернулись, когда небо уже начало розоветь, – получается, что проспали не больше часа.

– Тебе самой не лень вскакивать в такую рань? – сонным голосом стыдила беременную ведьму Ланка, но Маргоша всем своим видом показывала, что нуждающиеся ведьмы – народ подневольный, что эта неугомонная магистерша вскочила с утра и никому спать не дает, интересуясь: кто это в дом черемуховых веников понатащил? Мы с Ланкой сразу подскочили, с интересом оглядывая светелку. Веники действительно имелись, аж в трех ведрах. Ланка сразу приободрилась, зарделась, краса наша, а я сурово отрезала:

– Даже не думай!

– Чего?! – выпучила она на меня глаза.

Ладейко вчера весь вечер нам тонко намекал, что был бы не прочь прокатиться в Гречин, мол, пора и ему, ведьминому сыну, впрягаться в ярмо на благо Ведьминого Круга. Но я сурово заявила ему, что мы используем такое ведьмовство, которое парням небезопасно. Ланка принялась было меня дергать сзади за подол, делая жалостливые глаза, но я намекнула, что в принципе евнухов в Мирену всегда примут с радостью. А у сестры на ухо поинтересовалась, полезет ли она при Серьге в сундук? И сестрица скисла.

Дело в том, что коронным бабулиным трюком, с того дня как я научилась убедительно изображать больного и убогого ребенка, было «явление ведьмы», она с ним ездила по княжествам, как балаганные циркачи с удачным представлением, и везде имела огромный успех. Появлялись мы в какой-нибудь деревеньке или городке с бабкой, и она, плача и причитая, начинала выспрашивать: есть ли где в округе приличный лекарь или знахарь, на худой конец травница, способная хоть чем-то помочь внученьке. И показывала народу бледное болезненное существо, то бишь меня. Я жалостливо пела и заглядывала в глаза каждому, чтобы меня хорошенько запомнили – и зеленые глазки, и голосок. А дня через три-четыре в ту же округу «случайно» заглядывала ведьма, такая же скромная, приветливая, как пичуга, умудряясь сразу же по приезде выдать себя с головой. Но стоило народу взволноваться, как моя бабка кидалась пришелице на шею, слезно умоляя, хотя бы перед отъездом, ради Пречистой Девы, совершить благодеяние – вылечить внучечку. Никто ведь не знал, что внучечек две и что та, что жизнерадостная, желтоволосая, хранилась до нужного дня в бабкином сундуке у приезжей ведьмы в клети.

С годами сценарий почти не менялся: или сначала больная, потом здоровая, или наоборот – сначала здоровая, потом больная. Все зависело от того, чем ведьма собиралась промышлять. Например, Маргоше бабка запрещала лечить людей категорически, с первого дня отрезав:

– Проклятие – твой хлеб!

И Маргоша покорно закивала. Так что на этот раз в проклятущем сундуке предстояло пылиться мне. А если при этом еще и Ладейко будет вертеть портами напротив дырок, я точно не выдержу и провалю все дело!

Было ведь один раз: сижу я в сундуке, ем черничный пирог, бабкой сунутый. Ланка в общей зале глотку дерет, чтобы все запомнили ее голосок. И вдруг влазит в запертую клеть какая-то воровская морда и прямым ходом к самому большому сундуку – шасть! Я еле пирог дожевать успела. Пока он в замке ковырялся, я уж как могла изобразила мертвячку: язык черничный вывалила, глаза под лоб закатила, – а учитывая, что бабка, готовя меня к выступлению, муки не жалела, то мертвячка вышла убедительная, я еще ножки крестиком сделала и ручки вывернула для полного сходства. Дала вору рассмотреть себя, когда он крышечку приоткрыл, а потом как выпучу глаза. Так дядьку и не откачали. Зато приезжей ведьме такую репутацию создали, что до сих пор, помимо кладней, отрезы шелковые нам с Ланкой шлет. Только вот сундук ненавистный с каждым годом все меньше становится. Марта ворчит, что поменьше есть надо, а мы намекаем ей, что не карлицы, что нам давненько некоторые части тела калачиком свернуться не дают. Бабка хмыкала, презрительно оглядывая не такие уж выдающиеся эти части.

– Ну и кто тут этот лесоповал устроил? – громыхала в гостиной Марта, брезгливо тыча пальцем в ломаную черемуху.

А из-за забора то и дело выныривала русая голова Митяя Кожемяки, который давеча у мужика в кармане собачку Августы искал. Ланка, увидев его, зашлась мелким противным смехом, за что мне захотелось ее прибить.

Этот Кожемяка вообще раньше на танцы не ходил, а тут приперся и прилип ко мне как банный лист, и ладно б танцевать умел, а то сграбастал, как медведь колоду с медом, и ну раскачиваться, пока меня не затошнило. А при этом такой самоуверенный, ни в одном глазу смущения, покуда науськанные сестрой Серьга да Сашко к нему не прицепились и я не утекла. Митяй вяло отмахнулся от парней, и Серьге пришлось Скорохвата на себе тащить, так Митяй расстроился. И вот теперь еще и черемухи наломал!

– Ну и кому из вас суженый дров на зиму заготовил? – поинтересовалась, возникая на пороге, бабуля.

Мы сделали искренние глаза, а я даже в грудь себя кулаком ударила, дескать, бабуля, не ведаем. Марта погрозила нам обеим пальцем, припугнув:

– Смотрите, принесете в подоле – буду делать номер «Изведение младенца злою ведьмою», – и довольно заржала, глядя на наши вытянувшиеся лица.

Какой уж сон после таких угроз? К тому же за окном дворовый пес Вулкан лениво вылез из будки и, почуяв чужака, метнулся за забор. Раздался взвизг, и нам с Ланкой стало интересно: кто кого загрыз? Я скрестила пальцы, прося Пречистую Деву за Вулкана, но нет, эта орясина гнала несчастное животное по улице, махая пудовыми кулаками. Зато прямо напротив нашего двора сидели, лузгая семечки, Серьга с Сашко, лыбясь, как два солнышка, только Скорохват был солнышком порченым: с одного боку расплывался бланш.

– А мы вот тут, – Серьга сплюнул, – цирку смотрим.

– Кловуна показывали, – Сашко цыкнул, – смешной.

Я глянула, как у Ланки заблестели глаза, и решила, что это с недосыпу. Сладко зевнула, прикрывая рот рукавом, и плюхнулась на лавку с парнями. Рядом плюхнулась сестрица и, быстро сплетая распущенные волосы в косу, начала наваливаться на меня, намекая, что неплохо бы уступить старшей сестре место возле чубатого красавца. Я ее намеки игнорировала, больше интересуясь тем, чего это парням не спится?

– А мы к вашей бабке на работу нанялись, – гордо заявил Сашко и охнул, получив от Серьги в бок. Мы с Ланкой настороженно замолчали, как-то сразу почуяв неладное.

– Травку будете заготавливать? – с надеждой поинтересовалась Ланка.

– Не, перо птицы Феникс добывать, – буркнула я, пытаясь тоже заплести косу и привести мысли в порядок.

Тут-то и вышла в ворота наша бабушка, с сомнением оглядела всю четверку и поинтересовалась у парней:

– Ну и кто из вас решил, что я коза, которой зелени не хватает?

– С нашим почтением, – тут же подскочил Сашко, потому что Серьга явно собирался оправдываться.

Бабка Марта прищурилась, но я сразу увидела по глазам – подобрела. У меня защемило в груди от нехороших предчувствий насчет этой поездки.

– Серьга, скажи, что ты не с нами напросился, – не шевеля губами, стребовала я.

– Конечно, не с вами, – с искренним удивлением глянул он на меня и даже руку к сердцу приложил так, что я несколько усовестилась. – Я с вашей бабушкой, – и заржал.

Ланка издала какой-то жабий квак, а меня просто приморозило к лавке. Они тем временем сорвались со скамеечки и такими бесами рассыпались перед нашей старушкой, что я сразу поняла, что Марта уже все решила.

– Зачем они нам? – шипели мы на два голоса уже дома. Ланка бегала из угла в угол, прижимая ладони к пылающим щекам, ежеминутно угрожая:

– Я не полезу в сундук, я не полезу!!!

– Ты-то что надрываешься? – тоскливо взвывала я. – Мы же Маргошу сватаем, стало быть, мне первой сидеть! – И я как представила себе, как парни сначала будут дыркам фиги вертеть, а потом я вылезу оттуда как кикимор, – и взвыла уже в полный голос.

– Цыть!!! – пристукнула пальцем по столу Марта. – Кому вы нужны, пигалицы малолетние? Да и не с нами они поедут, а вокруг нас.

– Это как?! – прекратили визжать мы обе.

– Наперекосяк! – отрезала Марта. – Места там и впрямь для ведьм неспокойные, а вдруг погоня? Кто от ведьм ее в сторону отведет? А с гарнизонной солдатней на кулачках драться тоже вы будете?

Мы потрясенно замолчали, драться нам еще не приходилось, убегать убегали, но чтобы такие страсти…

– А может, ну его, Гречин этот? – опасливо протянула осторожная Ланка, но бабка прищурилась, и всякие возражения отпали сами собой. Уж кто-кто, а мы знали, что проще каменного истукана переубедить, нежели нашу бабушку, если она что вобьет себе в голову.

– Гречин дак Гречин, – стряхнула я с подола невидимые пылинки.

– Тем более если они не с нами, – не очень убедительно, но жизнерадостно закивала головой Ланка.

– То-то! – ткнула в нас поочередно сухим пальчиком бабуля.

Серьга с Сашко радостно лопали дармовые пирожки, но стоило нам с Мартой показаться на пороге, как повскакивали, по-армейски браво выгнув грудь, а Сашко даже каблуками умудрился щелкнуть, рявкнув в гавкающей армейской манере:

– Здравия желаю, госпожа наиглавнейшая ведьма!

Ну ему-то можно было, все-таки всем бабке обязан. Но и Серьга хвост распетушил, подбоченился, откидывая полу синего с меховой оторочкой кафтана, чтобы лучше было видно шелковую рубаху в петухах и пояс, бисером шитый.

– Орлы! – насмешливо хекнула Марта. – Только в таком виде вы мне, красавчики не нужны, уж больно приметные. Вот это у тебя что? – И ткнула пальцем в левое ухо Серьги.

Тот расплылся в улыбке, потому что висела у него в ухе большущая золотая серьга в виде лодочки.

– Снять, – безапелляционно велела Марта. Я обрадовалась, видя, как тает его улыбочка. – Кафтан этот снимем, подберем тебе какую-нибудь дерюжину. И личико у тебя какое-то насметаненное, – продолжала бабка, – навозом его помажь, что ли, чтобы в глаза людям не кидаться. И с чубом надо что-то делать. Ты с ним на разбойника какого-то похож. А зачем нам ухарь лесной? Нам сиротинушка нужен, скромненький, всем милый, чтобы каждый над ним жалился, медячок на дорожку дал, плюшек там, чайку. – И, увидев, что лицо у Серьги вытянулось в два раза против ширины, ласково поинтересовалась: – А животом никто не мается, болезней неизлечимых не имеете? Люди калек убогих страсть как любят. В столице нищие сами себе руки рубят. – И, с интересом глянув на парней, попытавшихся втянуть руки в рукава, захохотала. – Да ладно вам, шутю я. – И тут же перешла на генеральский тон: – Но чтоб в дороге меня слушались, как и мамку родную не слушаетесь! – И так глянула, что я даже понадеялась, что парни останутся. Но те, к моей великой досаде, не сбежали, а так и стояли, как два мерина, кивая головами.

Не к месту встрепенулся Триум, начав какие-то странные поучения:

– Наказывай сына своего в юности его, и упокоит тебя в старости твоей. И не жалей младенца, поря: если прутом посечешь его, не умрет, но здоровее будет. Любя же сына своего, умножай ему раны – и потом не нахвалишься им. Не улыбайся ему, редко играя с ним: в малом послабишь – в большом пострадаешь, скорбя, и в будущем словно занозы вгонишь в душу свою. Так не дай же ему волю в юности, но пройдись по ребрам его, пока он растет, и тогда, возмужав, не провинится пред тобой и не станет тебе досадой и болезнью души, и разорением дома, погибелью имущества и укором соседей, и насмешкой врагов, и пеней властей, и злою досадой.

Я тряхнула головой:

– Совсем сдурела птица! Ну его, такое домоводство!

– Что ж делать-то? Что ж делать-то? – забегала Ланка по комнате, дико выпучив глаза и не разбирая дороги, сшибая стулья, натыкаясь на стол и вообще всячески показывая, что у нее приступ дури. При этом мешая своими причитаниями и грохотом подслушивать мне у двери, как бабуля инструктирует новоявленных рекрутов. Дошло до того, что нашей Марте надоело перекрикивать причитания невменяемой внучки, и она заглянула к нам, сурово интересуясь:

– Кому тут визжалку прищемили?

Я едва успела перехватить сестрицу, которая, доведя себя до крайних степеней отчаяния, именно в этот миг надумала швырнуть о дверь геранью в глиняном горшочке, тщательно пестуемой хозяйкой дома. Ехидно, но сурово оглядев и Ланку с занесенной над головой геранью, красную от смущения, и меня, хмуро целящую кулаком сестре в глаз, бабуля пробормотала что-то навроде:

– Ну-ну, развлекайтесь, – и с треском захлопнула дверь, снова взявшись со всем рвением за парней.

А Ланка, вышвырнув герань вместе с горшком за окно, вцепилась двумя руками в меня, всхлипывая и заглядывая мне в глаза.

– И что теперь делать? Позор-то какой!

– Ты это у кого спрашиваешь? – удивилась я. – У меня?! Забыла, кто у нас старшая?

– Я?! – недоверчиво спросила Ланка.

– Ну, знаешь! – всплеснула я руками. – Больше сестер у меня нету, во всяком случае, мне о них ничего не известно. К тому же сейчас мне не помешала бы старшенькая, умная и сообразительная, которая посоветовала бы, чем травануть ребят.

– Травануть! – радостно подпрыгнула Ланка, встряхивая меня за плечи и заставляя взволноваться.

– Э, я имела в виду небольшое отравление! Например, чтобы животом занемог. Я еще молодая для каторги!

Но Ланка уже счастливо пробежала по комнате, только сообразила вдруг, что все припасы уже увязаны в котомочки и лежат в другой комнате, под Маргошиным присмотром, и высунула сначала нос, потом глаз в приоткрытую дверь. Бабка недовольно покосилась на скрип двери, но сестрица выставила примирительно руки вперед и, неся какую-то ахинею, побежала крысой вдоль стеночки.

– Не обращайте на меня внимания, я быстренько, я вам не помешаю.

Парни и бабка смотрели на нее с интересом, как домашние котяры, мимо которых мышь тащит хозяйскую колбасу и уговаривает их вести себя естественно и не напрягаться.

– Ты это куда? – задала бабка законный вопрос, видя, что внучка направляется прямой дорогой к узлам с травами.

Я застонала, царапая в бессилии косяки, надо же быть такой порывистой бестолочью! У нас целая специалистка по проклятиям сидит без дела на крыльце, а она к слабительным при бабке лезет. И это аферистка с многолетним стажем! Ее в Разбойном приказе случайно ни с кем не попутали?

Издав горестный стон, я не выдержала и крикнула:

– Ну, Ланка, ты там скоро? Если будешь долго копаться, то я тебе прыщ на заднице выводить не буду, и так дел по горло! – и, глянув на разинувших рты парней, заявила: – А чего, вы думали, она так развизжалась?

Бабка Марта, хмыкнув, уставилась на Ланку, а та вспыхнула до самых корней волос. И вот тут-то во дворе завопили на десяток голосов:

– Помогите!!! Архиносквена уморили!!!

– Ограбили!!! Спасите кто-нибудь!!!

При этом почему-то вместо ворот малой дружины ломились в наши двери. Маргоша взвизгнула в сенях, пытаясь остановить напор толпы, но дурневские старушки буквально внесли ее на руках и тут же кинулись вороньей стаей к бабке Марте.

– Матушка ведьма, помоги!!!

– Тихо!!! – рявкнула бабуля, и даже наши парни присели, а стекла испуганно звякнули, всем сразу стало понятно, кто здесь самая страшенная и наиглавнейшая ведьма. Те, кто был подальше, правда, осмелились толкать друг друга локтями, пришептывая:

– Вот она САМА! Всех ведьмачек под ногтем держит!

Но бабка так глянула в сторону шептуний, что те попятились на крыльцо.

– Говори быстро и внятно! – ткнула Марта пальцем в ту из ворвавшихся, лицо которой ей показалось поумнее.

– Пришлые злодеи Архиносквена заморили совсем. Из храма вынесли все подчистую! Даже оклад на образе Пречистой Девы разломали и вынесли.

– Который с каменьями или который из серебра? – уточнила бабка.

Все удивленно разинули рты, поскольку на храм не полагалось больше одного образа и ту, что была рыжей и с глумливой молодой мордашкой, Архиносквен тщательно от паствы прятал.

– Ясно, – отрезала бабуля, не дав начаться брожению в умах. Одним широким жестом указав на дверь, как полководец легионам, повелела: – Все вон! – А сама, решительно прихватив из услужливых рук хозяйки дома теплый платок, вышла следом, не забыв по дороге поманить пальчиком нас с Ланкой. – А ты, прыщепопая, аптечку не забудь!

Лана, совсем забывшая о мелком казусе, задохнулась гневом, но я, с укоризной посмотрев на нее, качнула головой:

– Там с Архиносквеном плохо, а ты все о себе да о себе! Эгоистка.

Ланка пошла пятнами, а я быстро прошмыгнула мимо нее под подхихикивание парней, которых тут же вытолкали следом сердобольные старушки.


Архиносквену действительно было очень плохо. Он лежал бледный, дрожащий, и по лбу его текли капли холодного нездорового пота. Вокруг предстоятеля хлопотали, бестолково взмахивая руками, тетки, а у дверей храма мялись с недоумением в глазах дурневские дружинники.

Бабуля только вошла в комнату предстоятеля, так сразу потянула носом, поинтересовавшись:

– Ну и чем так воняет?

Я и Ланка укоризненно посмотрели на дюжих молодцев, но бабушка тут же отвесила мне затрещину.

– Травой паленой пахнет, неужто не чуете?

Айкнув, я втянула голову в плечи и отбежала подальше от энергичной бабули, часто-часто втягивая воздух носом, пока не уперлась им в самовар на столе. С другой стороны стола на это медное чудо таращилась Ланка. Я в который раз ей позавидовала: вот у нее ноздри красиво трепещут, а у меня дергаются, как у нетопыря. Сала она больше ест, что ли?

Внимательно осмотрев Архиносквена, бабка фыркнула и велела тащить его на улицу. Там усадила на лавку и, подперев его своим плечом и даже приобняв, ласково потребовала:

– Рассказывай, старый хрыч, как до жизни такой докатился? Кто это тебя самовары дурманом топить надоумил?

Предстоятель открыл рот и длинно так, не по-церковному выругался. Вскоре уж вся деревня знала, что поплатился он за собственную доброту.

На ночь глядя, никем особо не рассматриваемые, подъехал к его храму купец с телегой и охраной, еще была с ними девка. Архиносквен досадовал и рассказывал не особо охотно.

– Ну такой, знаешь, – он разводил руками, показывая размеры лица, – типичный купец. Девка вся в платок замотанная – и не разглядишь, стара или молодка, да два охранника, тоже, – он развел руки пошире, – натуральные такие.

– И они тебе, конечно, с порога: «Здрасти и разрешите переночевать», а ты им: «Проходите, пожалуйста», – сразу догадалась многоопытная бабуля.

Мы с сестрицей стояли перед образом Пречистой Девы и, навострив в сторону бабки уши, делали вид, что скорбим. А сами делали страшные глаза Маргоше, которая, никого не стесняясь, пыталась расшатать и выдернуть серебряную скобку, на которой раньше крепился серебряный оклад, по какой-то причине просмотренную злодеями. Я тянулась хлопнуть ее по рукам, а она огрызалась, шипя, что ей чем-то детей надо кормить.

– Не мешайте, – шептала Ланка, отпихивая нас локтями, – не слышно же ничего!

– Вот и иди к скамейке, – обиделись мы с Маргошей, поддав ей с двух сторон так, что она, беззвучно разинув рот, отлетела в толпу бабок, и уже те на нее зашикали.

– Шо там за кубло змеиное шипит? – немедля изогнула выщипанную бровь бабка, оглядываясь назад. – Вот как разгоню всех!

В храме стало тихо настолько, что скрип выдираемой из темных досок серебряной скобы болью резанул по ушам.

– Ф-фу, – довольная Маргоша сдула со лба челку и объявила, взвешивая в ладони вожделенную добычу: – Кладней на десять потянет.

Архиносквен продолжал вещать, не замечая творимого за спиной вандализма.

– Мы когда сели чаевничать, эта чернавка заскочила и сказала, что воняет здесь у нас. Я даже растерялся, а она швырь – и сыпанула что-то в самовар. Купец этот, – Архиносквен снова показал руками красномордого, – за бутыль схватился и давай из нее лакать, я еще подумал, что запойный, а потом сердце стало часто-часто стучать и перед глазами все поплыло.

– Вот, – ткнула в его впалую грудь бабка пальчиком, – а я тебе с самого начала говорила, еще ни одного мужика чай до добра не доводил.

Среди стражей пошел радостный гул, но Марта их осадила:

– Цыть, олухи!

Пока Архиносквен откровенничал, вокруг храма собрались все жители Дурнева, от старосты и воеводы до дурневского дурачка Трошки. Теперь они таращились на нас. Мы с Ланкой занервничали, я увидела проклятущую скобу в руках Маргоши и потребовала сквозь зубы:

– Брось ее немедленно.

– Чего? – не поняла увлеченная разглядыванием добычи Марго.

Ланка вцепилась в скобу, а я отвесила увесистый пинок Маргоше под зад. Не ожидавшая такого нападения мелюзги та разжала пальцы, скоба взлетела над головами прихожан и, звеня, брякнулась у ног младшего воеводы. Селуян Трофимович глянул на мятую серебрушку, потом смущенно крякнул и, отведя глаза в сторону, отодвинул ее ногой поближе к нам.

– И долго вы там придуряться намерены? – поинтересовалась со своей скамеечки Марта. – Тут серьезные дела, а вам все… – Она пощелкала пальцами, вопросительно глянув на Скорохвата, который, почтительно выгнувшись, подсказал:

– Комедь.

– Во-во, и кловуны, – согласилась бабка.

– Слова-то какие мы знаем, – обиделась я, потом вспомнила, что являюсь гроссмейстершей, и решила на законных основаниях плюхнуться на скамейку с другой стороны от Архиносквена, а по дороге пребольно ущипнула Сашко под ребра, обозвав подхалимом.

Лане понравилось, как парень вздрогнул, и она тоже ущипнула, только за другой бок, вполголоса тявкнув:

– Пиявка.

Маргоша ничего не стала говорить, а просто отвесила ему щелбана, затолкала свою скобу в кошель и начала строить глазки малому воеводе. Меня кольнуло было чувство тревоги, но потом я вспомнила, что она уже в интересном положении, и расслабилась. Поди, беременной-то Марго будет не до интрижек. Тем временем бабка, окинув тяжелым взглядом всех именитых дурневцев, сурово предупредила, что дело плохо.

– На нашей земле, – она ткнула себя пальцем в грудь, – я такого не потерплю!

– Так где ж их сейчас найдешь-то? – растерянно развел руками староста.

– Сыщем, чай, не иголочки, – проворчала бабуля. А мы, чтобы поддержать ее авторитет, добавили:

– С такими-то харями, – развели руки, – сыщем.


Вечером, на общем сборе ведьм, наша бабка рвала и метала. В общей зале грохотали, разбиваясь об пол, горшки и гудели от ее драконьего рева стены. Думаете, она убивалась по похищенным ценностям? Вовсе нет, Марту просто приводила в бешенство сама мысль, что кто-то ее не уважает. Теперь мы с сестрой понимали, как карликовые племена становились великими империями, с воплем кидаясь на многотысячные народы и завоевывая их.

– Значит, так, – высокомерным командирским тоном вещала я, косясь на Серьгу и Сашко, – планы наши поменялись, и бабка отдала вас нам с Ланкой во временное пользование.

Широкие улыбки поползли по лицам парней, Ланка тут же злобно подпрыгнула и, тщательно копируя бабкины интонации, рявкнула:

– Будете слушаться нас, как мамок родных!

– Ага, – рассеянно поддакнула я, оглядывая наш багаж, все ли увязано и уложено. – Титькой кормить вас не обещаем, но пороть будем систематически.

Маргоша заржала, а я, посмотрев на Серьгу, посоветовала:

– Слушай, прищеми себе чем-нибудь палец, а то губы-то от улыбки треснут, больно будет.

Парни загоготали в голос, а я сплюнула с досады, попала себе на сапог и расстроилась окончательно.

– Вот какие гады! Отравили Архиносквена, порушили все планы, заставляют беременную женщину бегать за ними по Дорогам.

– Кто беременная? – вскинулась Маргоша, кося глазами за забор, где нерешительно мял в лапищах букетик медуницы Селуян, воевода младшей дружины.

– Ты беременна?! – уставились на меня Сашко и Серьга.

– Нет, Брюха наша! – хлопнула я себя по ляжкам. – Видите же, ожеребится скоро!

Брюха бросила жевать и с укоризной посмотрела на меня. Идея тащиться куда-то на ночь глядя ей решительно не нравилась, мне тоже, но ведь с нашей мстительницей не поспоришь.

– Эй! – рявкнула я, пытаясь докричаться до бабульки. – Фурия Ведьмовна, мы отъезжаем!

– Че ты там вякнула, сопля зеленая? – свесилась из окошка бабушка, многозначительно поигрывая последним недобитым горшком, отчего Ланка сразу запела сладеньким соловьиным голосочком:

– Их гроссмейстерское сиятельство говорит, что мы отправляемся. Ужо покараем злодеев, мало не покажется.

– То-то ж! – цокнула по подоконнику ноготками бабуля и снова досадливо взвесила в руке горшочек, раздумывая, а не запустить ли его прямо в темноту, на кого боги пошлют? Потом резко крутнулась – и с душераздирающим мявом к нам на телегу был швырнут Пантерий.

– Присмотри там за ними, чтобы глупостей не наделали, а то есть у них любители. – И Марта так глянула на Маргошу, что, будь Марго гвоздем, она сама б полезла в доску.

По улице, невидимые в ночи, уже скрипели телеги и кибитки, глухо бухали копытами кони, недоуменно всхрапывая и фыркая, видимо переговаривались между собой на лошадином языке, не понимая, чего это среди ночи хозяева сорвались в дорогу. Я взобралась на телегу и взяла в руки вожжи, но, увидев, что и Ланка собирается вскарабкаться на кучу добра, отвесила ей щелбан:

– Эй! А кто командовать-то здесь будет?

– Я?! – как всегда недоуменно уставилась на меня сестрица.

– Ну не я же! Ты же у нас старшая!

– И че? – потерла сестра лоб, пытаясь добыть таким образом умную мысль.

– Ворота нам открой, например, скажи напутственное слово, парней пристрожи, ишь, лезут на телегу! Их самих, жеребцов, впору в оглобли ставить!

Ланка обрадовалась и, все-таки вскарабкавшись на баулы с вещами, встала, пошатываясь на вершине этого кургана, и, упершись мягким сапожком в спины парней, начала гнать их с телеги, покрикивая, как на гусей:

– Ить, ить!!!

– Чего ить-то? – уперся наглый Сашко.

Маргоша протянула Ланке веточку, видимо для усиления воспитательного эффекта, и сестра стеганула ею воздух, для начала. Вместо обычного холодящего душу свиста воздух вдруг полыхнул белым и бабахнуло так, что у нас уши заложило, а парни добровольно залегли под телегу.

– Ить, ить отсюда, – прохрипела сестрица, косясь на ветку, а я только покачала головой.

– Шуточки у тебя, Марго, дурацкие.

– А я что? – пожала та плечами. – Смотрю – из мешочка прутик торчит…

И тут подал голос Пантерий:

– Ну, вы уже все? Развлеклись? Или мне самому пойти ворота открыть? – И кот свесил совсем не кошачью голову под телегу.

Глаза полыхнули бордовым, а раздвоенный язык облизал обе ноздри.

– Значит, так, теперь я главный, а то эти бестолковки с места не тронутся. Вы у нас, добры молодцы, значит, спите?

– Не-э, дядь Пантерий, – подскочил Сашко, бацнулся затылком о телегу и снова припал к земле. – Мы это, телегу осмотрели перед выездом.

– И что? – зевнул кот, выдыхая сноп огненных искр.

– Нормальная телега, – вылез и как ни в чем не бывало потопал к воротам Серьга.

Брюха привычно качнулась пару раз туда-сюда, пока раскормленное чрево не мотнуло ее вперед, сдвигая телегу с места. В этом и крылся главный секрет ее передвижения.

Пыльная дорога светилась бледненько, как Млечный Путь по осени. Было зябко, не пели птички, не гундосили комарики, только какой-то шальной комар-бражник, видимо не разглядев меня в темноте, ударился о мой лоб и свалился на подол, некрасиво разбросав крылья. Я сощелкнула его ногтем и услышала, как визжит Ланка, пытаясь что-то выцарапать у себя из-за шиворота.

Цепляясь коготками за мешки, Пантерий подполз ко мне поближе и прижался теплым боком.

– Хорошая нынче ночь. Новолунье, – жизнерадостно оповестил он нас, и мы все, как болванчики, задрали к небу головы, словно только сейчас заметили, что не видно ни зги. По небу ползли толстые, ватные облака, которые коверкали и переиначивали созвездия.

– В такую ночь, – своим бархатным, обволакивающим голосом завел Пантерий, – хорошо всякие страшные истории рассказывать. Хотите, я вам расскажу про покойницу Клушку?

Я покрепче вцепилась в вожжи, а со стороны парней что-то крякнуло и с гулом врезалось в забор.

– Не смей! – тоненько завизжала забившаяся под тюки Ланка.

Я вздрогнула и, с недоверием приподняв рогожку, обнаружила там сестрицу, которая, как мне казалось до этого мгновения, топала где-то сбоку. Я принялась спихивать ее с телеги, аргументируя тем, что нечего мне кобылу перегружать. Пантерий, услышав, как кто-то безжалостно топчет чужой палисадник, пытаясь дезертировать, приказал:

– Стоять! Не разбегаться!

– А никто и не разбегается, – досадливо донеслось из темноты гудение Серьги.

– Нам это… До ветра надо, – поддакнул Сашко и тут же охнул, потому что с крыльца дома, забор которого они с Серьгой поломали, им басом пообещали:

– Щас ты у меня медвежачьей болезнью заболеешь.

Парни сиганули на телегу так, словно видели в темноте. Я вскочила на ноги:

– Да что же вы все сюда карабкаетесь-то? Вам Брюха что, железная, что ли?

И только Марго, флегматично зевнув, предупредила:

– Я сразу говорю, если этот аспид хоть про одну покойницу расскажет, я рожу вам прямо на дороге.

И свой резон в этом был! Очень уж Пантерий умел рассказывать страшные сказки.

– В одном черном-черном лесу… – ласковым голоском завел кот и тут же взвизгнул, потому что я, наплевав на брезгливость, вцепилась ему зубами в хвост.

Этой присказки я с пяти лет боюсь, и все благодаря ему. Где-то слева скулила Ланка, судя по всему, парни держали ее за обе руки, чтобы она не сбежала и не убилась в темноте. Недовольный Пантерий пофыркал, подулся, но поскольку ехать в темноте и молча при обилии дрожащей публики ему казалось глупым, то, кашлянув, он еще ласковее поинтересовался:

– А давайте, я вам расскажу историю о Пречистой Деве.

Это было уже интересно. И приободренный черт снова притиснулся ко мне теплым боком.

– Было это давненько, но некоторые люди еще помнят. Загуляли как-то на вечорках две подружки – Дунька Хромоножка да Пава Рогозина. Идут, значит, ночью, а было это недалеко отсюда, как раз там, где дорога выходит южным концом к Ерпень-хутору.

Я ткнула в ребра черту. Черт съехал по мешку, но тут же вскарабкался обратно, незлобиво боднув и меня рогами в бок, в ответку.

– И ночь, надо сказать, – продолжил он, глядя на стремительно расползающиеся по небу черные кляксы облаков, – от нынешней ночи не отличалась. Холодно, темно, ветрище. Мерзость весенняя, одним словом. Нечисть шальная по лесу шляется, всюду синие огоньки, на кладбище хохоток несерьезный. Нормальный человек с крыльца и шагу не сделает. Постоит, посмотрит на все это, плюнет с досады и пойдет себе спать, ну, или в крайнем случае бражничать, если есть чем. А эти ж дурочки молоденькие, пьяненькие, идут, поют, качает их из стороны в сторону, мотыляет, как водоросль речную. А ведь Ерпень-хутор место известное, вокруг него всяких могил ведьм да колдунов навалом. И вот идут наши подруги и с удивлением смотрят – то в одном месте ямка, то в другом. И чего это такое? – удивляются. А Дунька шутит:

– Это мертвяки грешные повылазили из земли, гулянку нечестивую устроили.

Вдруг глянь, а на горочке кострище горит странное, синим пламенем сияет, а люди вокруг него хохочут, гуляют. И от странного костра того лица их кажутся синюшными, страшными, как у покойников.

Из темноты прилетел ком земли и шмякнулся в мой бок, разлетевшись облаком пыли и испачкав новое платье. Я с досадой ухватила черта за рога и как следует повозила его пятаком о мешки.

– Ну, в общем, они туда не пошли, – как ни в чем не бывало утерся Пантерий и вдруг замолчал, потеряв мысль. – О чем это я? – Он встрепенулся. – Ночь, кладбище, ветер свищет.

– Старый черт могилу ищет, – прорычала я.

– И совсем неоригинально, – скривился Пантерий. – А рассказывал я вам о Пречистой Деве. Назюкалась один раз Пречистая Дева на Ерпень-хуторе, а место это совсем рядом, в двух шагах отсюда. Кому интересно, может прямо сейчас сбегать.

Я покосилась на мешок, пытаясь вспомнить, что за травы в нем лежат. Утром надо будет перетряхнуть. А черт тем временем оживился:

– Идет она, значит, пьяненькая, веселые песни горланит, с покойничками раскланивается, их тут много кругом. Почитай, каждый второй бугорок – могилка.

Кто-то хрюкнул в темноте, а черт закивал:

– Да-да, а чего, думаете, здесь такие места ягодные? Вроде не юга, не Златоградье.

– Ведьмы ягодам расти помогают, – буркнул невидимый в ночи Сашко.

– Конечно, помогают, – обрадовался черт, – их в былые времена столько пожгли, кольями позабивали да в землю закопали, еще как помогают, это я вам как старожил говорю. Кстати, слышали историю про проклятие Зубачихи? Щас расскажу. Кровь в жилах стынет, что за история.

– Слушай, Маришка, – на этот раз подал голос Серьга, – а как чертей изводить, если табак не помогает?

– Самогоном, – радостно подхватился Пантерий, – знаю один чудненький секрет, сейчас подскажу. С утра выпиваешь пять кружек пива, в обед – бутыль самогону, желательно с другом напополам, чтоб не скучно было, на ужин еще одна бутыль и четыре кружки пива. Дней через пять вы в себе такую силу почувствуете, что все окрестные черти со страху от вас разбегаться начнут. Вот тут уж вы им спуску не давайте, бейте их где увидите и чем попало. Это я вам как специалист говорю, мне не верите – у Кузьмы кузнеца спросите. Его научил – он до сих пор благодарен, по деревне без клещей кузнечных не ходит, так и душит этими клещами чертят окаянных. Или вот еще хороший способ…

– Давай уже про Пречистую Деву! – взмолилась я.

– Да ладно, ладно, – отмахнулся от меня Пантерий. – Ну вот, значит, вышла один раз Пречистая Дева погулять ночью… – Черт задумался. – Ночью… А устала она от людей с их просьбами. Да и пьяненькая была, а ведь неудобно, вроде Пречистая Дева – и пьяненькая. Дай, думает, ночью погуляю. И вот надо ж такому случиться, только она за порог, а навстречу ей две девахи – Дунька да Пава. Дунька-то нерасторопная была, оно и понятно – Хромоножка, а Пава как увидела Пречистую Деву, так сразу ей в ноги бух! И давай вопить, в подол сморкаться, о землю лбом стучать: «Матушка, голубушка, сделай меня умницей и красавицей, чтобы умней и красивей меня на свете не было».

У Пречистой Девы настроение, конечно, сразу испортилось, она эту бестолочь, Павку, даже отговаривать не стала. Хочешь ума и красоты – на, получи по полной. Махнула рукой – и стала Павка такой красавицей, что увидеть и умереть! А ума у нее сделалось столько, что она без всяких подсказок от Пречистой Девы встала, плюнула себе под ноги и выматерилась. Пропала, говорит, моя девичья жизнь, где ж я теперь найду такого парня, который не на личико мое милое прельстится, а полюбит за душу нежную. Что ж ты, говорит, идолица, наделала?

А Пречистая Дева говорит: «Да без проблем! Сейчас исправим!» – хмыкнула да и выколола ей один глаз.

Пава даже заорать от удивления не смогла, только осторожненько так поинтересовалась: «И зачем же ты это сделала? Кто ж на меня теперь, кроме урода прыщавенького да редкозубого, посмотрит? Оно, конечно, понятно, что теперь не за красоту, а только за душу полюбит, но каково мне-то будет с таким мужем жить?» – «Ой, тоже мне проблема! – всплеснула руками Дева. – Щас все сделаем».

И бац! Выколола ей второй глаз. Павка только рот раскрыла, но тут Пречистая Дева ей говорит: «Все, теперь стой и жди своего счастья», – а сама бочком, бочком и деру.

И надо ж такому случиться, что через полверсты мужик на дубу вешается. «Ну что за жизнь, – говорит Пречистая, – хоть из дому не выходи! – Ну и дергает его за сапог. – Бог в помощь!» – говорит.

Ну, мужик поблагодарил ее, а сам кушачок к суку привязывает, петельку ладит, уже и Деве интересно стало. «Неужто так несладко?» – спрашивает она, а тот руку к сердцу приложил и объясняет: «Погано до невозможности. Ты на меня глянь».

Пречистая Дева глянула и покрепче за дубок ухватилась, до того собеседник рожей не вышел. Такими рожами кикимор болотных пугать. «А ведь я Императора Златоградского сыночек, наследник, можно сказать».

Дева дух перевела:

«Чего ж тогда вешаешься, дурак? Царевича ведь не за рожу берут, а… сам знаешь, за то, что царевич… Неужто никто не польстился?»

«Льстилось-то много, да не ужился ни с одной. То по ночам в подушку воют, то полюбовников заводят, договариваются меня извести, самим чтоб царством владеть…»

«О! – подпрыгнула радостно Пречистая Дева. – Ты вроде парень неглупый, щас я тебе такую же умницу сосватаю. Слезай со своего дуба и дуй по этой дороге, через полверсты встретишь свое счастье».

«А не врешь?» – покосился на нее царевич.

Богиня надулась:

«Обижаешь, я же Пречистая Дева!»

Тут уж он кобениться не стал и так рванул, что чуть пару раз по дороге не убился, на препятствия налетая. Ну а через месяц уже и свадебку сыграли.

– Брешешь, – уверенно сказал Сашко, – не было в Златограде безглазых царевен.

– А кто сказал, что Дунька слепая была? – удивился Пантерий. – У Эдвины Благостной с глазами все нормально было.

– А куда ты Павку дел? – дернула черта за хвост Ланка.

– А, дак ее разбойники похитили, с атаманом она и жила до самой старости. Сама потом атаманствовала, и такое благое воздействие ее красота на лютого злодея оказывала, что он душой добрел и ни разу ее не побил как следует. Только, бывало, замахнется, так тут же и усовестится, пнет ее в живот и из избы вон, народ по трактам резать. Вот про того-то злодея я могу много чего порассказать.

– А про Пречистую Деву? – не поняла Лана.

– Так все, конец истории, – развел лапами черт.

– Дурость какая, – пришла к выводу Марго.

– А кто мне рассказывать не дает, перебивает все время! – обиделся черт, вскочил на мешок, а потом еще и на плечи мне, да только в темноте его никто не увидел – расстроился и решительно заявил: – Не было еще такого, чтобы Пантерий собеседника не ублажил! Щас я вам такое расскажу – век помнить будете! – и выдал.

Сколько я ни выла, зажимая руками уши., все равно все слышала и дрожала. А этот гад специально с телеги спрыгнул, чтобы не изловили, и до самого утра изгалялся из канав да из-под елок, из кустов. Парни упрели за ним с дубьем гоняться. Сашко над Серьгой еще и подшучивать умудрялся:

– Чего это ты дрожишь, друг?

– От ненависти, – бурчал тот, зыркая по сторонам глазами и выискивая ходячих мертвяков.

Ланка забралась под рогожу, но больше всех взвеселила нас Маргоша, которая проползла по тюкам на четвереньках и просипела мне в ухо:

– Там кто-то идет за нами, я в темноте вижу.

– Кто? – выхрюкнула я, чувствуя, что поседею к утру.

– Не вижу, – призналась Марго.

Только Брюхе все было безразлично, шла себе и шла, покачивая брюхом и даже дремала на ходу, равнодушная к романтике ночи.