"Волкодав" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария)14. КРОВНЫЙ ВРАГПещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком…. Серый Пес висит на стене, распятый железными гвоздями, забитыми куда попало в руки и тело. Прямо перед ним, на противоположной стене, сплетается невероятным, узором, пылает драгоценным огнем искрящаяся самоцветная жила. Странно. Насколько он помнит рудник, самоцветные камни, попадавшие под кирку, больше напоминали простые бурые желваки. Требовался очень опытный глаз, чтобы распознать живую радугу недр, затаившуюся внутри. Лишь изредка, может, раз в год, проходчики вламывались в этакие каменные пузыри, сплошь усеянные изнутри переливчатыми щетками граненых кристаллов. Большинство из них безжалостно обкалывали на продажу, но некоторые все же оставляли ради их красоты. Кое-кто к тому же считал, будто серый порошок в них действовал по-особенному. Серый Пес мельком, издали, видел две или три такие пещеры. И однажды задумался: да как может быть, чтобы чудесные камни, улыбка и диво подземелий, мало что приносили добывавшим их людям, кроме горя и слез?.. Но это по молодости. Очень скоро он перестал удивляться. Ибо понял: какое там камни! – слезами и кровью оборачивались даже учения вдохновенных пророков, проповедовавших Добро и Любовь. Одни люди страдали и гибли ради этих учений. Другие ради них убивали. А иногда и не другие – убивали те же самые, не понаслышке знавшие неволю и муки за веру… Чадящее пламя вспыхивает и мерцает, мутнеет свет, дробится на каменных гранях, разлетаясь неожиданно пронзительными, чистыми искрами. Искры впиваются в распятое тело, причиняя новую боль… – Ме-е-еч!.. Ему обещали вернуть ме-е-еч… Так кричат только под пыткой, когда умирают упрямство и гордость и человек говорит, говорит взахлеб, готовый выдавать и предавать без конца. Волкодав тускло подумал о том, что каторга вроде бы кончилась. И после освобождения, кажется, даже успело что-то произойти. Но тогда почему?.. И о каком мече говорят?.. Человек снова закричал, завыл уже без слов. Волкодав ощутил, что лежит на земле, и голова его покоится на теплых женских коленях. Без сомнения, это была его мать, каким-то образом спасшаяся во время набега. Он захотел посмотреть на нее, приоткрыл глаза и увидел воительницу Эртан. Девушка держала возле его ноздрей пушистое перышко. Так проверяют, дышит человек или умер. Другой рукой Эртан прикрывала перышко от ветра. Держась коготками за пальцы Эртан, в лицо Волкодаву озабоченно заглядывал Мыш. Венн приоткрыл глаза всего на мгновение и сразу зажмурился, потому что из-под век потекли слезы. Дышащий морозом ледник и беспощадное солнце, грозящее выжечь глаза… Когда ему бывало по-настоящему худо, любой свет ранил, как то жестокое солнце. Мыш заметил движение ресниц, взвился и заверещал. Воительница наклонилась, стала бережно промокать венну слезящиеся глаза. – Держись, Волкодав, – услышал он ее голос. – Держись, не умирай… Он попробовал пошевелиться, но все тело рванула такая боль, что едва теплившееся сознание снова погасло. Во второй раз его привел в себя не крик – просто возбужденные голоса, раздававшиеся совсем близко. – Вели заковать негодяя в цепи, благородный кунс, – убежденно доказывал Лучезар. – Ты сам слышал, что говорят пленники. Вот этот меч, он принадлежал раньше Жадобе. Какие еще доказательства тебе нужны? Подлый предатель сторговался с разбойником, пообещав возвратить меч! – Этот, что ли? – спросил незнакомый голос, и Волкодав услышал сдержанный шелест клинка, извлекаемого из ножен. Потом восхищенное восклицание: – Хорош!.. – Ты вполне достоин опоясаться им, мой кунс, ибо ты покончил с Жадобой. Прими же этот меч, благородный Винитар, потому что продажный… – Не тронь, Лучезар! – глухо и очень грозно выговорила Эртан. Ее поддержал возмущенный ропот и злобная ругань мужских голосов. Уцелевшие ратники вовсе не собирались отдавать на поругание ни Волкодава, ни его меч. Венн сделал усилие, снова приоткрыл глаза и сквозь слезы и боль увидел молодого кунса. Он хорошо помнил, каким был почти двенадцать лет назад отец этого парня, но так и не смог решить, на кого больше походил Винитар – на Людоеда или на мать, которой Волкодав никогда не видал. Страж Северных Врат был высок и широкоплеч, с длинной гривой светлых волос, гущине и блеску которых позавидовала бы любая девушка. Больше ничего девического в облике Винитара не было. Твердые жилистые ладони ласкали и поворачивали клинок. Истинный воин, умевший быть стремительным и страшным. Он не носил бороды, только усы над верхней губой, но ни намека на юношескую незрелую мягкость не было в его лице. Жесткие скулы, суровые морщины у рта… Вождь! Синие сапфировые глаза вдруг встретились с глазами Волкодава, задержались, и венну хватило мгновения, чтобы понять: Винитар ЗНАЛ. – Разбойники не сказали, кто именно обещал вернуть меч, – спокойно проговорил молодой кунс. – Скажи лучше, где ты был, Лучезар, пока нас убивали! – потребовала Эртан. Лучезар зло огрызнулся: – Ты-то закрой рот, дура. Лоб красавца боярина перехватывала повязка. Время от времени он вспоминал о ней и болезненно морщился, поднося руку. Ратники снова возмущенно зашумели, а Эртан не оставшись в долгу, раздельно ответила: – Тебя, говнюка, твоим бы воеводским поясом удавить! Лучезар болезненно поморщился. Рядом тотчас вырос Канаон: – Кого, худородная, срамословишь? Эртан бестрепетно ответила: – Вон того крапивника, хозяина твоего. Канаон шагнул вперед… Волкодав увидел ноги двоих свирепых парней, вельха и сегвана, немедля заслонивших воительницу. – Потише, ты! – мрачно сказал вельх. – Не тебе чета люди ее старшиной на щит поднимали! Воины, только что выстоявшие в лютом сражении, не собирались уступать дорогу наемному головорезу. Равно как и его господину. Не такое видели, не напугаешь. До сих пор Винитар слушал не вмешиваясь, но тут он поднял руку и Канаон почтительно отступил. Поди не посчитайся с боевым кунсом, которому здесь не было равных по знатности и за спиной у которого – сотня с лишним мечей. Это не горстка ратников, сплошь покалеченных и измотанных боем. – Предатель, – в упор глядя на Волкодава, с ненавистью выдохнул Лучезар. – Сестру мою!.. В цепи тебя… Венн безразлично опустил веки. – Попробуй! – сквозь зубы, с мрачным вызовом сказала Эртан. – А не сам ты Жадобе меч обещал? Боярин побелел и схватился за ножны, но Винитар снова поднял руку. – Мой кунс… – послышался слабый голос откуда-то сбоку. Дунгорм!.. Волкодав еще не знал, что разбойники, перебив велиморский отряд, самого посланника схватили живого, раздели догола, долго били и вознамерились разорвать лошадьми, но бросили, когда самим пришлось удирать. Кони только протащили нарлака по камням, тем и отделался. Волкодаву захотелось посмотреть на Дунгорма, он решил приподняться, но сумел только повернуть голову, и этого ему хватило. Неудержимая волна дурноты вывернула желудок. В животе с утра было пусто – изо рта потекла желчь пополам с кровью. Волкодав закашлялся, ощутил, как рвется что-то внутри, понял, что умирает, и плотная тьма вновь накрыла его. Мама решила обновить хлебную закваску и по обыкновению послала меньшую дочку в род мужа. После летнего происшествия с чужим человеком детей перестали пускать одних в лес, но Барсуки, ближние соседи, жили всего-то за двумя лугами и кладбишем-буевищем куда Пятнистые Олени издавна относили хоронить своих стариков. Буевище заросло нарядным высокоствольным березняком – костер напросвет было видать. Какая беда может подстеречь здесь, под присмотром витающих праматеринских, праотеческих душ?.. Мама поставила в корзинку горшок для закваски, но негоже просить, ничем не отдаривая взамен. И горшочек наполнился левашом, малиновым да черничным. Как делается леваш? Ягоды разваривают, высушивают и получившиеся лепешки скатывают трубкой. Чего уж проще. Однако и в самом простом деле водится своя хитрость. В соседнем роду тоже умели делать доброе лакомство, но такого вкусного, яркого и прозрачного у Барсуков почему-то не получалось. – Смотри у меня, не съешь по дороге! – строго наказала девочке мать. – Да не рассиживай в гостях, домой поспешай! Девочка только кивнула в ответ, хотя наставление показалось ей обидным. Как-никак двенадцатый годок покатил, не маленькая небось! Но матери не перечат. Оленюшка подхватила корзинку и отправилась со двора. В березняке она увидела крупный след волчьей лапы и удивилась: люди не помнили, чтобы волки когда забредали на буевище. Девочка положила себе рассказать об этом. дома и пошла дальше, поглядывая по сторонам. Соседская большуха, тетка отца, ласково приняла ее, обрадовалась левашу («Как раз мне, беззубой, посасывать…»), щедро отмерила закваски, угостила пирожком и отправила девочку назад. На сей раз, спеша через одетый осенним золотом лесок, Оленюшка засмотрелась на ширококрылого беркута, вестника Бога Грозы, опустившегося отдохнуть на вершину кряжистого дерева, девочка осторожно подошла, запрокидывая голову. Громадная бурая птица бесстрастно взирала сверху вниз, рассматривая человеческое дитя. – Здравствуй, батюшка орел, – сказала девочка. – Хочешь, пирожка тебе дам? Она сунула руку в корзинку, нашаривая угощение, отвела взгляд от древесной вершины и… Куда подевался знакомый реденький березняк? Вместо прозрачной рощи, которую она знала до последней отметинки на белых стволах, темнела кругом непролазная чащоба. Громоздились, топырили обломки корней поваленные деревья, длинными лохмами свисал седой мох… Всего несколько мгновений назад впереди уже виднелась за лугом крыша общинною дома. А этот лес выглядел так, словно на сто верст вокруг не было человеческого жилья! И над буевищем стоял ясный день, а здесь жутко багровел косматый закат… Девочка закрыла глаза, потрясла головой, пытаясь разогнать наваждение. Потом посмотрела опять. Чужой лес и не подумал исчезнуть. Она нашарила оберег, приколотый на плечо… не помогло! Угрюмый лес странно молчал, словно ожидая чего-то. – Батюшка орел… – всхлипнула девочка. Священный беркут снялся с вершины и, неторопливо взмахивая крыльями, поплыл над деревьями к югу. – Батюшка орел!.. Девочка заплакала и побежала следом за ним. Колючие ветки хлестали ее по лицу, трепали волосы, цепко хватали одежду. Орел летел медленно, но все-таки постепенно удалялся. Девочка то теряла его из виду за пушистыми вершинами, то вновь обретала… Наконец он скрылся совсем, и она осталась одна. Теперь она навряд ли сумела бы разыскать даже ту березу, у которой все началось. Размазывая по лицу слезы, она пробежала еще несколько шагов и очутилась на длинной узкой поляне. Девочка поглядела наземь, высматривая, нет ли где тропинки. И отшатнулась, увидев на пожухлой траве кровь. Она пугливо прислушалась, но в лесу по-прежнему царила, неподвижная тишина. Девочка осторожно пошла по кровавому следу и через некоторое время наткнулась на большого мертвого волка. Потом еще на одного, толков убил не человек: обоим располосовали горло чьи-то клыки. След же тянулся дальше, и неясное предчувствие велело девочке поспешать. Она увидела его у края поляны, под склонившимися рябинами. Она сразу узнала его, хотя серого меха не видать было за спекшейся кровью. Могучий серый пес тихо лежал в двух саженях от ручья, к которому, верно, силился доползти, но не дополз. Девочка живо подбежала к нему, опустилась рядом на колени. Бережно коснулась свалявшейся шерсти и ощутила под ладонью зыбкое, дотлевающее тепло. Она снова посмотрела на раны. Было удивительно, что пес до сих пор жил. Что она могла сделать для него, как помочь?.. Хоть всю рубашонку раздери на повязки, так ведь не хватит. Оставив корзинку, она побежала к ручью, принесла в ладонях воды, попробовала обмыть разорванную морду: – Не умирай, славный… Не умирай… Пес не открыл глаз, не пошевелился, даже уши не дрогнули. Девочка принесла еще воды, попыталась дать ему пить, но он ушел слишком далеко и уже не мог лакать. Тогда она осторожно, чтобы не причинить боли, обняла пса за шею и прижалась, стараясь поделиться хотя бы теплом. Приникла губами к мохнатому уху и стала шептать, что на душу приходило. Она взахлеб рассказывала Богам о том, как это невозможно, чтобы пес умер. Она убеждала серого зверя, такого огромного и крепкого, еще чуть поднатужиться и задержаться здесь, под этим солнцем, на зеленой земле. С ней. Пес никак не отвечал ей, и бусина в его ошейнике не блестела, залитая кровью. Девочка подумала о хлебной закваске, томившейся в горшочке, и о том, как, наверное, уже разволновались дома. Где ее найдешь теперь, тропинку домой? А впрочем, она бы все равно никуда не ушла. Не смогла бы. Не бросила. Зверей и птиц не слышно было в лесу, и девочка испуганно обернулась на шорох. Первой мыслью было: как защитить?.. Но через поляну семенил длинноухий мышастый ослик, а на нем верхом сидела смуглая седенькая старушка. Девочка вскочила и побежала навстречу: – Бабушка, милая, помоги!.. Старушка отозвалась по-веннски: – Так я, деточка, затем сюда и приехала. – Потом легко соскочила наземь и наклонилась над псом: – Совсем не бережешься, малыш… Разве ж можно с собой так, глупенький? На крупе ослика висели пухлые переметные сумы, и там нашлось все, о чем только что горевала Оленюшка: снадобья в баночках и туесках, тряпицы для повязок. – Я стану лечить, а ты держи его, – распорядилась старушка. – Как, бабушка?.. – не поняла девочка и собралась подсунуть руки под голову пса. Седовласая женщина зорко глянула на нее: – Так же, как доселе держала. Зови своих Богов. Гони смерть… – И добавила нечто уже вовсе загадочное: – Если он вернется, так только ради тебя. Оленюшка не очень это поняла, но спрашивать не посмела. Вдвоем они возились над псом весь остаток вечера. Девочка таскала из ручья воду в ведерке, сделанном из гладкой коры неведомого ей дерева. Обламывала сухие ветки, устраивая костер. Толкла что-то в беленькой ступке. И все время молилась, великой Матери, Вечно Сушей Вовне, потом Старому Оленю, пращуру ее рода, и, конечно, Богу Грозы, чей орел завел ее в этот лес. Иногда она думала о том, какой переполох был теперь, наверное, у нее дома. Но про это думалось как-то глухо, издалека. Кончилось тем, что умаявшаяся Оленюшка так и заснула, прильнув к косматому боку зверя и слушая, как внутри, под ранами, упрямо стучит измученное сердце. Она проснулась, как от толчка, посреди ночи в самый глухой час, открыла глаза и увидела, что возле костра появилась еще одна гостья. И такова была эта гостья, что девочка плотнее обняла неподвижного пса, словно ее жалкое усилие вправду могло его защитить. На границе светлого круга стояла худая рослая женщина. В длинной, до пят, белой рубахе и темно-красной поневе с прошвой, расшитой белым по белому. Распушенные пряди седых волос достигали колен. Лицо же… Страшная гостья не была ни старой, ни молодой. Время попросту не имело к ней отношения. – Он допел Песнь, – сказала она, и голос шел ниоткуда. – Он мой. Старушка, которой девочка помогала весь вечер, подбросила в костер хвороста и спокойно ответила: – Не первый раз мы с тобой встречаемся, и бывало так, что я тебе уступала. Но его ты не получишь. Огонь, ободренный новой порцией дров, вспыхнул ярче, и худая женщина отступила на шаг. Но и только. Она сказала: – Он принадлежит мне. Погаснет твой костер, жрица, и я его заберу. Жрица ответила почти весело: – А вот и не заберешь. Девочка услышала, как сердито вздохнула хлебная закваска в горшочке, и ей показалось, будто пришелица испугалась этого звука. На всякий случай Оленюшка подтянула корзинку с горшочком поближе к себе, потом села и взяла ее на колени. – Это кто еще здесь? – словно впервые заметив ее, свела брови незваная гостья. Девочка с перепугу ничего не ответила, только ухватилась за шерсть на песьем загривке. Зверь силился зарычатъ, но не мог. Жрица ответила: – Это та, кого ты тем более не получишь. В голосе, раздававшемся ниоткуда, прозвучала насмешка: – Рано или поздно я получу всех. – Есть чем гордиться! – фыркнула жрица. – Вся твоя власть – на мгновение! А потом опять Жизнь! Пламя костра начало опадать, и она подбросила в него еще хвороста. Девочка с ужасом увидела, что в запасе осталась всего одна ветка. Что потом?.. Хоть в лес беги, ищи впотьмах сушняка!.. Пересиливая страх, девочка готова была вскочить и бежать, когда к костру с разных сторон начали выходить люди. Странные люди. Мужчины и женщины… Очень разные внешне, они были похожи в одном: ночная тьма словно бы не касалась их, расступаясь перед едва уловимым, сиянием, исходившим от их тел и одежды. Казалось, посреди глухой ночи их освещало незримое солнце. Люди несли с собой поленья для костра, друг за другом подходили они к жрице и складывали принесенное у ее ног. Куча хвороста принялась быстро расти. Самыми первыми, держась за руки, появились мужчина и женщина. Красивые, совсем молодые. Они показались Оленюшке очень похожими на человека, которому она полгода назад подарила бусину. Отдав поленья, они подошли к псу и жалеючи склонились над ним, словно стараясь поделиться сиянием своего солнца. А потом оба посмотрели в глаза девочке, и ей, озябшей, стало тепло. И ушли – но не во тьму. Оленюшка увидела хрупкого молодого арранта с веселыми мечтательными глазами. Казалось, этот юноша в любой миг был готов воздеть к небесам руку и разразиться вдохновенной поэмой, другие люди были суровы и бородаты, с тяжелой походкой каторжников. Еще девочка увидела чету вельхов: дед и бабка вдвоем тащили целое бревнышко, и старик все улыбался, радуясь, что вновь обрел две руки. Прежде чем уйти, дед с бабкой присмотрелись к Оленюшке и одобрительно кивнули друг другу. Девочка ощутила, как в воздухе на миг разлился аромат свежих яблок. Костер бушевал. Жаркие языки взвивались с веселым и яростным ревом, раздвигая ночной мрак, вынуждая недобрую гостью отступать все дальше прочь. Так продолжалось до самого рассвета, и хворост у ног жрицы не оскудевал. Когда же небо на востоке уверенно зарумянилось, старушка обернулась к девочке и сказала: – Спи, дитятко. Все хорошо. Почему-то Оленюшка сразу поверила ей. Она потрогала песий нос: тот был по-прежнему сухой и горячий, но все же вроде не так. Девочка тихонько поцеловала пса в страшную морду, свернулась рядом и тотчас заснула. Ей казалось, она закрыла глаза всего на мгновение. Но когда она проснулась, солнце уже поднялось над лесными вершинами. А на поляне не было видно ни души. Ни жрицы, ни пса. И никаких следов ночного костра. Только корзинка по-прежнему стояла на своем месте, девочка села, встревоженно озираясь, и обнаружила, что сжимает в кулаке нечто твердое, успевшее отпечататься в руку. Она раскрыла ладонь. Это была маленькая серебряная лунница на тонком, но очень прочном волосяном шнурке. Девочка поднялась на ноги и заметила совсем рядом с собой начало тропинки, уводившей куда-то сквозь густые кусты. На тропинке лежало бурое орлиное перо. Девочка задумчиво подобрала перо, подняла корзинку и пошла вперед. Она все искала глазами следы пса и сама не заметила, как вышла к знакомой березе. На вершине опять сидел и невозмутимо чистил клюв большущий орел. Она могла бы поклясться – тот самый. Завидев Оленюшку, беркут выпрямился, бесстрастно разглядывая человеческое дитя, девочка запрокинула голову и с обидой обратилась к нему: – Что ж ты, батюшка орел… Могучая птица промолчала. Девочка шмыгнула носом, захотела смахнуть подступившие слезы и… Вокруг стояли березы. Березы, родные ей до последней отметинки на белых стволах. А за ними видать было луг и за лугом – дом. И девочка со всех ног припустила в ту сторону, даже не помня о родительском гневе, что должен был неминуемо постигнуть ее. Гнев родительский – правый, его ли бояться! Гроза летняя, после которой с удвоенной силой лезут из земли зеленые стебли… К ее удивлению, мать встретила дочку так, словно та вернулась точнехонько в срок. И хлебная закваска в горшочке не засохла, была живая, дышала силой. Тогда девочка посмотрела на резную календарную доску, что висела под изваяниями в Божьем углу, и увидела, что зарубок на ней не прибавилось. Она вернулась домой в тот же день, когда уходила. Словно вовсе не было ночи, проведенной в чужом черном лесу. Она устроила орлиное перо в божнице, за ликом Бога Грозы. А светлую лунницу вовсе никому не стала показывать. Это, конечно, было нехорошо. Ее всегда учили, что подобные вещи должны принадлежать всему роду. Вернее, старшим сестрам на выданье. Но лунница – она это чувствовала – принадлежала только ей, ей одной. Волкодав приподнял веки и увидел над собой каменный потолок, а на его фоне – остренькую черную мордочку, два чутких уха и пару светящихся глаз. Мыш заглянул ему в лицо, тихо, ласково заворковал и стал тереться о шею. Венн прислушался к себе и не почувствовал боли. То есть совсем ничего, кроме потрясающей легкости. И приятного прикосновения меха к голому телу. Даже свет был тусклым, сумеречным и не резал глаза. Волкодав был заботливо укрыт теплым меховым одеялом и лежал на широкой лавке в комнате большого дома. По всей видимости, здесь имелось окно, и его открыли ради свежести воздуха: он слышал, как снаружи шуршал дождь и журчала вода, стекавшая по каменным плитам. – Ишь, ластится, – донесся голос Аптахара. Было похоже, сегван лежал в этой же комнате, только на другой лавке. Венн понял, что Аптахар говорил о Мыше, и хотел повернуть голову, но раздумал, вовремя вспомнив, чем это кончилось для него в прошлый раз. А сегванский старшина продолжал: – Хорошо, кунс, что ты не отдал его Лучезару. Эх, видел бы ты его в деле!.. По полу неторопливо прошелестели кожаные подошвы сапог. – Могу себе представить, – ровным голосом ответил Винитар. – Я же был у моста. Видел, что натворил твой венн. – Мой!.. – захохотал Аптахар, но тут же болезненно охнул: знать, неловко сдвинул обрубок руки. – Да, – сказал он, отдышавшись. – Чтобы венн был моим!.. А, Винитар? Тот усмехнулся: – И чтобы ты ходил под началом у венна, старый друг. Старый друг, отметил про себя Волкодав. Вот как. – Сначала он ходил у меня под началом, – сказал Аптахар. – Весной, когда Фитела нанял его в Большом Погосте. Купец сначала не хотел его брать, беспортошного. Как же он накостылял нам обоим, и мне, и Авдике… – Надо быть очень хорошим бойцом, чтобы одолеть тебя, Аптахар, – проговорил кунс. – Надо будет поближе познакомиться с твоим венном, если он оживет. – Много нового узнаешь, – снова засмеялся старшина. – За тебя, кунс, не поручусь, но я бы с ним не связывался один на один! Волкодав опять услышал шаги: Винитар прошелся по комнате, постоял у раскрытого окна и вновь подсел к Аптахару. – Иногда, – все тем же ровным голосом проговорил он, – мне кажется, что мой отец был бы жив, если бы ты был по-прежнему с ним. Потолок закружился над Волкодавом и начал медленно падать. А может, это небо падало наземь. Венн закрыл глаза. Аптахару явно не хотелось говорить о том, что, по-видимому, стояло между ним и отцом молодого кунса. – Я не мог остаться! – сказал он, помявшись. – Прости, Винитар, но моя честь и так пострадала. Ты не поверишь, но никто в войске не знает, что я у твоего батьки шесть лет пиво пил. Мне было стыдно рассказывать! Потому что тогда пришлось бы говорить и о том, чем все кончилось! Кунс снова заходил по комнате: ни дать ни взять какая-то сила гоняла его из угла в угол. Он ответил: – Не мне осуждать тебя и тем более моего отца, но все могло быть иначе. – Тот сопляк убил моего брата! – запальчиво возразил Аптахар. – Я бы кишки ему выпустил!.. Что, несправедливо? Справедливо! Так нет же, твоему отцу непременно понадобилось оставить ублюдка в живых. На счастье, ха!.. Все удачу испытывал! Собаки, видите ли, не бросались!.. Винитар задумчиво повторил: – Все могло быть иначе. Аптахар наполовину устыдился собственной вспышки. Он проворчал: – Ладно. Не сердись, кунс. Тот невесело усмехнулся: – Мне сердиться на тебя, дядька Аптахар! Ты же меня вырастил. Вот этой рукой, которую тебе отрубили, за ухо трепал. Волкодав почувствовал, что Винитар остановился прямо над ним. Венн открыл глаза, кое-как разлепил губы и просипел: – Нашли госпожу?.. Ему казалось, будто он выговорил это достаточно громко, но молодой кунс наклонился к самому его лицу, и он повторил: – Нашли госпожу?.. На сей раз Винитар расслышал его. И ответил, покачав головой: – Нет, пока не нашли. Они опять посмотрели в глаза друг другу, и теперь у Волкодава не оставалось ни малейших сомнений: Винитар знал про него все. В том числе и то, что Волкодав сразу догадался об этом его знании. Еще Волкодав ни к селу ни к городу подумал о том, что кнесинка и Винитар, если бы поставить, их рядом, вышли бы парой просто на заглядение. – Она… жива, – кое-как выдавил венн. – Она… по мосту… – Я знаю, – сказал Винитар. – Во имя штанов Храмна, порвавшихся не скажу где!!.. – возликовал Аптахар, запоздало сообразивший, что венн, которому давно полагалось бы умереть, очнулся и даже заговорил. – Винитар, сынок, помоги встать!.. Винитар помог, и скоро венн увидел над собой сразу обоих. Человека, у которого были все причины убить его, Волкодава. И другого человека. Которого он сам должен был бы убить. Слишком много забот для одной души, еще толком не водворившейся назад в тело. Волкодав закрыл глаза, и мир снова перестал существовать для него. Только теперь это было не забытье, а обычный сон, приносящий исцеление если не духу, так плоти. «Мама, беги! – Серый Пес двенадцати лет от роду подхватил с земли кем-то брошенную сулицу и кинулся наперерез молодому комесу, выскочившему из-за амбара. – Мама, беги!..» Бывалый воин не глядя, небрежно отмахнулся окровавленным мечом. Однако молокосос оказался увертлив. Меч свистнул над русой головой, не причинив вреда, мальчишка метнулся под руку сегвана, и тонкое, острое жало сулицы воткнулось тому в лицо, как раз под бровь. «Мама, беги…» Когда Волкодав проснулся, за окном опять стоял вечер, а в комнате с ним была Эртан. Вельхинка держала деревянный меч и, временами кривясь от боли, вполсилы разминала правую руку. Левую она пока берегла. – Я с Аптахаром поменялась, – сообщила она Волкодаву. – Еле уговорила. Надоело синяки ставить засранцам. Волкодав прошептал: – Нашли госпожу?.. Эртан охотно рассказала, как Винитар повсюду разослал своих людей и пытался говорить с горцами через Препону. Ичендары весьма сдержанно ответили ему, что правительница, приехавшая с севера, гостит у вождя, а он, жених, не сумевший как следует оборонить драгоценную гостью, недостоин даже упоминать ее имя. Ни о каких сроках ее возвращения они не желали и слышать. – Сколько я?.. – спросил Волкодав. – Сегодня девятый день, – сказала Эртан. – Я тебе уже и волосы заплела, как у вас принято… – Потом с надеждой спросила: – Ты, может, поесть хочешь, а? Молочка тепленького с хлебцем? Меда ложечку?.. Девятый день. Значит, если и приходил кто из убитых разбойников, то так и убрался. – Мне кунсу… сказать надо, – выдохнул венн. Эртан внимательно посмотрела на него, кивнула и вышла за дверь. Волкодав проводил ее глазами. Воительница поправлялась отменно. Она еще держала правое плечо выше левого, потому что рана стягивала ей бок, но это скоро пройдет. Снова будет править боевыми конями, натягивать лук и раздавать оплеухи не в меру пылким парням, восхищенным ее красотой… Винитар пришел в мокрых сапогах, с каплями влаги на золотых волосах, собранных в хвост на макушке, как носили островные сегваны. Видно, Эртан разыскала его во дворе. Вместе с молодым кунсом явился слуга, принесший на деревянном подносике большую кружку, кусок белого хлеба, масло и чашечку меда. От кружки шел уютный домашний запах свежего молока. Слуга поставил поднос, поклонился своему господину и вышел, оставив кровных врагов наедине. Винитар стоял посреди маленькой комнаты, заложив руки за спину, и молча смотрел на Волкодава. Лежавший перед ним мужчина выглядел так, что краше в гроб кладут. Лекарь, приставленный ходить за ранеными, только удивлялся звериной живучести венна. Одна из стрел, попавшая в грудь, прошла совсем рядом с сердцем. По счастью, стрела была бронебойная. Она проткнула венна насквозь, но узкий граненый наконечник обширной раны не причинил. Волкодав смотрел на Винитара глубоко запавшими мутными серо-зелеными глазами в черных кругах синяков, какие бывают от сильного удара по голове. А на животе у него сидела летучая мышь. Человек с летучей мышью, которого видели на Светыни незадолго перед тем, как… – Ты что-то хотел сказать мне, телохранитель? – ничем не выдав себя, спросил Винитар. Он говорил по-веннски. Он хорошо знал этот язык. – Ты кормишь меня у себя в доме, – сказал Волкодав. Он хотел кивнуть на подносик с едой, но стоило шевельнуться, как вновь окатила дурнота хуже всякой боли. Он передохнул, собираясь с силами, и докончил: – Я убил кунса Винитария, твоего отца. Тому, кто пытается заслониться от мести, причащаясь одного хлеба с мстителем, незачем называться мужчиной. Винитар выслушал его, не показав удивления, и кивнул головой. – Да, это так, – сказал он, помолчав. – Ты убил его, и притом ночью, в чем немного достоинства. Однако на грабителя ты не очень похож… Волкодав ответил: – Люди называли нас Серыми Псами, Винитар. Молодой кунс владел собой, как подобает вождю. Он не переменился в лице, только синие глаза потемнели, точно океан в непогоду. Он довольно долго молчал, потом проговорил: – Значит, правы были те, кто советовал отцу истребить вас всех до единого. Волкодав упрямо ответил: – Может… правы были те… кто советовал ему… совсем нас не трогать. Винитар впервые повысил голос: – Не тебе судить моего отца! – Потом добавил потише: – И не мне. Волкодав промолчал. Он свой приговор Людоеду уже вынес. И выполнил. Сегван пересек комнату и встал у окна. Волкодав со своей лавки не видел его, но мог вообразить, как тот незряче смотрит в мокрые сумерки. Наконец Винитар спросил: – Как умер отец? Волкодав устало прикрыл глаза. – Он хотел схватить оружие… Я пригвоздил его копьем к стене… Он умер, когда горел замок. Кожаные сапоги резко скрипнули – Винитар обернулся: – Ты не дал ему поединка? – Нет. Оба тяжело замолчали. Бесполезно было спрашивать Серого Пса, почему он не дал поединка палачу своего рода. Бесполезно было напоминать Винитару, что Людоедом его отца прозвало собственное племя, островные сегваны. Бесполезно было вообще что-то говорить. Кровную месть разговорами не совершают. – За тобой право, – тихо сказал наконец Волкодав. – При тебе меч… Его собственный меч висел на стене, в ногах ложа. Винитар отошел от окна и встал так, чтобы Волкодав мог его видеть. – Считай, венн, что на этот раз тебе повезло, – проговорил он глухо. – Ты вез ко мне невесту, и Дунгорм утверждает, будто ты не единожды защищал ее от убийц. Те, кто был с тобой у моста, превозносят тебя до небес и в один голос клянутся, что моя невеста была бы сейчас в Препоне или того хуже, если бы не ты. Они говорят, ты до последнего защищал ее и отдал ей свою кольчугу. Честно говоря, Аптахару я верю больше, чем боярину галирадского кнеса. Аптахар меня вырастил. Он хотел смешать с тобой кровь. Я слишком дорого ценю свою честь, чтобы после этого убить тебя, как ты заслуживаешь, хотя бы даже из мести. Поэтому ты будешь есть мой хлеб и уйдешь из моего дома живым. Но ты знай, что мы с тобой еще встретимся. Он отвернулся от Волкодава и вышел, без стука притворив за собой дверь. Почти сразу дверь снова раскрылась, и в комнату вернулась Эртан. Воительница подсела к Волкодаву и стала поить его молоком через высушенное утиное горлышко, потому что приподнять голову он был не в состоянии. Волкодав брал хлеб левой рукой: правая оказалась сломана, он только сейчас попробовал пошевелить ею и с удивлением обнаружил лубок. Венн не осилил всего, что пыталась скормить ему Эртан, и девушка размочила остатки хлеба в молоке для Мыша. Жадный зверек пристально следил, как она готовила для него любимое лакомство. Потом нетерпеливо сел ей прямо на руку, перебежал на поднос и окунул мордочку в блюдце. Прошло три седмицы. За это время у Волкодава не по одному разу побывали все ратники: и сольвенны, и вельхи, и сегваны. Не появлялся только Аптахар, и венн понял, что Винитар все ему рассказал. Волкодав был даже благодарен за это молодому сегвану. Разговор с Аптахаром обещал быть тягостным, ведь он как-никак считал старшину своим другом. До недавнего времени. Через три седмицы Волкодав, качаясь от слабости и хромая на обе ноги, выбрался во двор замка и впервые как следует огляделся кругом. Эртан и лекарь в один голос внушали ему, что он слишком рано сполз с лавки. Волкодав и не спорил. Просто ему не нравилось в крепости. Все внутренние помещения были сухими и теплыми: одни обогревались очагами или печами, другие – с помощью хитроумно проложенных дымовых труб. Тем не менее отовсюду исходил запах камня, и собачье обоняние Волкодава улавливало его безошибочно. Днем от него еще можно было как-то отвлечься. Но по ночам, когда ничто не беспокоило, венну снились каторжные подземелья. Не дело жить человеку, нагромоздив у себя над головой тысячи пудов враждебного камня! Совсем не то в доброй веннской избе, которую сложили из неохватных бревен лет этак триста назад, при живых внуках прародителя Пса, и которая еще столько же простоит себе и людям на радость, не нажив ни пятнышка гнили… Там и воздух совсем другой, и Домовые в подполе. Там любая хворь сразу отвяжется. А здесь, того и гляди, от заусенца помрешь. Замок Стража Северных Врат был искусно врезан в крутой склон. Смелые зодчие частью изваяли его стены прямо в утесах, частью сложили из их же обломков. Надо думать, издали крепость трудновато было различить на фоне громоздящихся скал; она лишь постепенно проявлялась при приближении, вырисовываясь в каменном хаосе строгостью законченных очертаний. Замок господствовал над горным ущельем, – одним из тех считанных, что связывали с внешним миром страну Велимор. Со стен была хорошо видна черная горловина, переходившая, по слухам, в тоннель, миновав который, путник видел над собой небо Потаенной Страны. По другую сторону, севернее, простиралась всхолмленная равнина. По равнине вилась дорога, исчезавшая в темнохвойной тайге. Было холодно, и лиственные деревья стояли черные и нагие. За то время, пока Волкодав отлеживался на лавке, над крепостью пронеслось несколько бурь, обычных по осени в этих местах. Дождь и бешеный ветер унесли с деревьев все листья, готовые облететь, и безжалостно ободрали все те, что собирались еще повисеть на ветвях. Скоро выпадет снег. Вдали, у самого горизонта, Волкодаву померещился тусклый блеск воды. Сперва он так и решил – показалось, но затем вспомнил карту. Ремень кармашка, в котором он ее сохранял, перерезал в бою чей-то меч, но кармашек нашли, и Эртан заботливо отчистила от крови и карту, и берестяную книжку. Так вот, если верить карте, севернее крепости в самом деле протекала река. Приток Светыни. Садись в лодку или на плот и путешествуй до самого Галирада. Если, конечно, не пришибут по дороге какие-нибудь грабители, свившие гнездо у порогов. Ратники, выжившие в бою у моста, поправились прежде Волкодава. Все, кроме Декши. У парня кончилось лекарство, которым снабжал его Иллад. Рана вновь воспалилась, воспаление перекинулось на другой глаз, и было похоже, что Белоголовому предстояло ослепнуть. Он и теперь уже видел окружающее словно в густом тумане. – Вот так!.. – пытаясь храбриться, сказал он Волкодаву. – Пойду к Корнышу, булочнику… это мой прежний хозяин… Снова наймусь тесто месить! Волкодав хотел посоветовать ему сочинять стихи, но передумал: тому, кого Боги наделили поэтическим даром, таких советов не требуется. Однако венн поразмыслил еще немного и передумал снова, вспомнив, как ценят стихотворцы каждую крупицу внимания. И он сказал: – Ты песни слагай. У тебя очень хорошие песни. От них и хлеб лучше будет. Декша вымучил улыбку: – Да… И двинулся прочь, нащупывая пальцами стену. Волкодав, вспомнив, придержал его за руку: – Ты вот что… когда в город вернемся… у меня друг есть, лекарь еще почище Иллада. Ученый, сто книг прочитал. Если можно будет что сделать, он сделает. Декша невнятно поблагодарил и ушел, а Волкодав задумался, как сам бы себя повел, доводись ему вот так же медленно и мучительно терять зрение. И в особенности если посреди ставшей уже привычной обреченности вдруг забрезжит призрачная надежда. Венн даже спросил себя, а не зря ли он загодя рассказал Декше про Тилорна. Мало ли что?.. Нет, решил он затем, не зря. Видывали мы таких. Шутят над собственным увечьем и в ус вроде не дуют. А потом вдруг сигают вниз с высокой стены. Аптахар долго не показывался ему на глаза. Видно, тщательно избегал встреч. Пока наконец они не столкнулись нос к носу на укрытой от ветров лужайке за скалами, куда Волкодав пришел посмотреть, как учились велиморские воины. Заметив друг друга, оба непроизвольно подались назад и довольно долго молчали. Будь это кто-нибудь другой, не Аптахар, Волкодав бы просто молча ушел, раз и навсегда перестав его замечать. Но с этим человеком его кое-что связывало. – Дожили! – с горечью сказал Аптахар. – А я с тобой, каторжное мурло, побрататься хотел! Да ты ногтя моего брата не стоишь!.. Волкодав с удивлением услышал, как дрожал его голос. Если бы он не так хорошо знал Аптахара, он подумал бы, что тот едва сдерживал слезы. – У меня был старый-престарый прадед, – медленно, ощущая, как давит в груди, проговорил венн. – Он уже много лет не поднимался с постели. Кто из вас ударил его копьем? Ты?.. Или твой брат?.. Как бы то ни было, для него уже не могло идти речи о мести. Мстить тому, с кем разговаривал, ел пополам лепешку, вместе проливал кровь? Тому, кто, было дело, за тебя заступался? Которому ты сам спасал жизнь?.. Такому можно только стать чужим. Но не отомстить. Аптахар пошевелил обрубком руки: – Я и здоровый не мог с тобой справиться, а теперь и подавно… Но ты помни, что в Галираде у меня есть сын! Которому со мной тоже не справится, подумал Волкодав, но вслух этого не произнес. – Делай как знаешь, – сказал он Аптахару и ушел, не прибавив больше ни слова. Когда-то, когда мир был чище и лучше теперешнего, у веннов водился обычай: воин, убивший другого воина в честном поединке, шел к матери павшего и вставал перед ней на колени. Он винился перед дарительницей жизни и просился в ее род, заступал место убитого… Давно прошли те времена, изменился мир, и не в лучшую сторону. О чем готов был плакать всеми огнями прокаленный боец? О брате, которого давным-давно убил двенадцатилетний мальчишка, оборонявший свой дом?.. Или, может, о навсегда потерянном для него побратимстве?.. Крепость была не маленькая, и Винитар сумел поселить Лучезаровичей и ратников врозь, чтобы поменьше мозолили друг дружке глаза. И те и те жаждали крови, но Стражу Северных Врат убийства в стенах его замка были совсем ни к чему. Мал-Гона пировал у Трехрогого на Острове Яблок, а Декша и Аптахар, искалеченные в битве, сами сложили свои старшинские пояса. Вождь, испытавший телесный ущерб, не может более приносить удачу тем, кто за ним следует. Воины всех трех отрядов приняли решение еще у Препоны и сообща поставили над собою Эртан. Благо рана больше не грозила ее здоровью и жизни. А тот, кто сказал бы, что двадцати шести мужикам мало чести слушаться девки, рисковал напороться на двадцать шесть мечей. Кроме воинов и прислуги, в замке обитало немало разного мастерового люда: бронников, щитников, лучников, шорников, кузнецов, всех и не перечислишь. Обслуживали они не только людей Винитара (хотя их, конечно, в первую голову), но и мимоезжих купцов. Чего доброго, скоро появятся за стенами выселки, встанет новая слобода. Галирадцы скоро нашли усмаря и вскладчину заказали для Эртан старшинский пояс в позолоченных бляхах. Пояс должен был быть непременно из кожи дикого тура, причем из срезанной прямо на охоте, когда зверь уже получил смертельную рану, но еще не испустил дух. – Такие, говорят, рожать помогают, – сказал кто-то из сольвеннов, когда опоясывали Эртан. – Ты, девка, учти! Воины захохотали, а вельхинка оскалила белые зубы и ответила непристойным ругательством. У Дунгорма, едва не принявшего от рук разбойников ужасную казнь, заметно прибавилось в бороде седины. Однако он сам выразил желание возглавить отряд и сопроводить галирадцев на родину. Во-первых, такого сопровождения требовала честь Винитара. Эти люди сделали для него что могли и не пощадили себя, отстаивая его невесту. Как после этого отправить их, немногих числом и ослабевших от ран, одних через опасные и недружественные края? А во-вторых, оставшись лицом к лицу, Лучезарова дружина и ратники еще до вечера перерезали бы глотки друг другу. Этого Винитар тоже не мог допустить. – Я знаю их всех, мой кунс, а они знают меня, – сказал ему Дунгорм. – Думаю, я смогу их остановить. А кроме того, они наверняка станут судиться перед Богами и своим кнесом. Я полагаю, на том суде оказался бы небесполезен человек сторонний и беспристрастный, к тому же знатного рода, который… – Уж прямо беспристрастный, – усмехнулся Винитар. – Лучше скажи честно, что опасаешься за своего приятеля венна и хочешь помочь ему оправдаться. – …который изложил бы события, руководствуясь лишь истиной, но не чувством, – с обидчивым достоинством кончил Дунгорм. – Даже если у меня и сложилось мнение о том, кого следует благодарить за спасение госпожи, то не на основе привязанностей! А родовитостью я никому у них, кроме кнеса, не уступлю!.. – Будь по-твоему, друг, – сдался Винитар. – Просто мне и так нелегко приходилось без твоего разумного совета, пока ты ездил. А ты только вернулся – и опять меня покидаешь! Волкодав и Эртан по-прежнему обитали в одной комнате, и это соседство служило неисчерпаемой пищей для зубоскальства. Эртан отшучивалась, Волкодав просто молчал. По сравнению с ним вельхинка была почти совсем здорова. Она упражняла уже обе руки, орудуя двумя деревянными мечами одновременно. И со всех ног бежала за лекарем, когда венна скручивал кашель. Происходило это теперь часто, и всякий раз он отлеживался по полдня, с трудом одолевая дурнотную слабость. Ему снились сны: то Кан-Кендарат, то девочка Оленюшка, то Тилорн с Ниилит. Лекарь – нестарый еще сегван, лысый, точно приморский валун, – пользовал его оленьим мхом, листом морошки, растопленным салом и порошком из высушенных медведок. К порошку полагался приторно-сладкий сироп, казавшийся Волкодаву еще противней самого снадобья. Особых надежд на выздоровление он не питал, однако безропотно глотал все, что приносил ему лекарь. Он был немало удивлен, когда кашель перестал его убивать, а раны начали понемногу затягиваться. И для того чтобы съесть миску каши, уже не требовалось себя заставлять. Все-таки лекарь однажды сказал своему господину: – Мой кунс, я знаю, ты собираешься отпустить галирадцев домой. Без сомнения, решать об этом тебе, но я бы посоветовал задержать венна здесь. Винитар спокойно спросил: – Почему? – Он болен, – ответил лекарь. – Он может не выдержать дорогу. – И добавил для убедительности: – Еще я думаю, что госпожа обрадуется ему, когда возвратится от горцев. Я слышал, госпожа сама избрала венна в телохранители и никогда не бывала им недовольна… – А что говорит сам венн? – спросил Винитар. – Он хочет ехать, мой кунс. Страж Северных Врат равнодушно пожал плечами и проговорил: – Ну так пусть едет. Река, которую Волкодав разглядел с крепостной стены, называлась Гирлим. На языке одного из горских племен, живших неподалеку, но не так державшихся уединения, как ичендары, это значило Поющий Поток. Гирлим действительно брал начало из ледниковых ручьев, а вниз, на равнину, сбегал удивительно говорливыми водопадами. То ли камень в тех местах был особой породы, то ли струи дробились уж очень удачно – никто доподлинно не знал. Только Гирлим, прыгая вниз по уступам скальной стены, в самом деле не ревел, не грохотал, а заливисто пел. Кое-кто называл это чудом. Горцы считали Поющий Поток обителью Высших Сил и полагали, что Боги и Богини звонко смеялись там, радуясь объятиям друг друга. Еще двести лет назад горские жрецы каждую весну принимались гадать, кому из духов потока не хватало возлюбленной или возлюбленного. В зависимости от знамений реке доставалась девушка либо молодой парень. Но вот случилось Гурцатово нашествие, и Поющий Поток, в отличие от Неспящих-в-Недрах, ничем не помог своим детям. После этого жертвоприношения прекратились сразу и навсегда. Зато из разных стран стали приезжать любопытные путешественники, готовые щедро заплатить за любование чудом. Горцы скоро сообразили, что принимать гостей было выгоднее, чем ублажать равнодушную реку. И они выстроили у былого святилища целую деревню, назначенную для приезжих. А Боги и Богини как ни в чем не бывало продолжали смеяться и играть в водопадах. Им не было до людей ни малейшего дела! А на тех, кто тебе безразличен, незачем и обижаться. Несколько ниже по течению, там, где Гирлим успевал принять в себя другие ручьи и речки и стать хорошей полноводной рекой, обитали восточные вельхи. Вельхи валили лес, и каждый год к осени в заводях дожидались своего часа несколько добротных плотов. Осенью здесь всегда обильно выпадали дожди. Гирлим вздувался и тек черной водой, и тогда плоты отправлялись в путь. Разлив позволял миновать пороги, возле которых в сухое время проходу не было от лихих людей. С плотами, в относительной безопасности, любили путешествовать купцы и странствующие ремесленники. Умный Винитар, став Стражем Северных Врат, предложил вельхам охрану. Вельхи сами были воинами хоть куда, но маленькому племени не с руки перечить могущественному соседу. Да и Винитар сумел повести себя так, чтобы не обижать храбрецов. Вот уже второй год на плотах вкупе с местными сплавлялись вниз по Гирлиму купцы, нарочно приехавшие из Велимора. Хватит места всем: и галирадцам, и отряду, который отправлял с ними Страж Северных Врат. – И ты едешь?.. – удивилась Эртан решению Волкодава. – А как же кнесинка без тебя? Она тебе, по-моему, больше всех доверяла… Воительница попривыкла к старшинскому поясу, в ее повадке появилась властность. И – как это ни странно на первый взгляд – нечто отчетливо материнское, совершенно не свойственное ей прежде. Волкодав сам удивился, когда это заметил. Но потом подумал и понял. Вождь-мужчина неизбежно становится своим людям вроде отца. Если, конечно, он стоящий вождь. Потому что думает и заботится о них как отец о сыновьях. Потому, что воинам, оставившим свои семьи, плохо без родительской ласки. И еще потому, что воистину крепкой умеет быть только семья. Вот и женщина, по заслугам и достоинству выбранная вождем, становится своим воинам матерью. Тем не менее Волкодаву ничего не хотелось обсуждать даже с Эртан. Скажешь слово – и никуда не денешься, придется выкладывать все. О себе, о кнесинке и о Винитаре. А чем меньше народу будет знать о кровной вражде Волкодава с Винитаром и об отчаянии, едва не толкнувшем кнесинку в объятия вовсе не к жениху, тем оно и лучше. В том числе для самой Эртан. Волкодав почесал сквозь повязку бедро, глубоко вспоротое стрелой, и сказал вельхинке: – Госпоже без меня здесь будет легче, чем со мной. Сероглазая предводительница открыла было рот допытаться, что да почему… но посмотрела на Волкодава, передумала и отступилась. Настал день отъезда… Все имущество, нажитое Волкодавом, по-прежнему умещалось в полупустом заплечном мешке. И по-прежнему на дне старенького залатанного мешка хранилось сокровище: молот, чья дубовая рукоять помнила руку его отца, кузнеца Межамира. Когда возле Препоны Волкодав бросился в бой, обещавший стать для него последним, он едва не упокоил отцовский молот на дне пропасти. Чем снова достаться злым людям, лучше бы послужил Неспящим-в-Недрах в Их кузнице. Теперь венн был благодарен то ли случаю, то ли неведомой силе, удержавшей его. Правая рука Волкодава, сломанная выше локтя, еще лежала в лубке. Заживать она никак не хотела и болела нещадно. Он пристегнул меч за спину, устроив его так, чтобы доставать левой рукой. Он, правда, был не уверен, что в случае чего сумеет как следует размахнуться. Сил едва хватало гулять вдоль крепостных стен. Что ж, до Галирада еще было время… Волкодав снял с деревянного крючка плащ и повесил его через плечо. Кажется, совсем недавно серый замшевый плащ был новеньким, красивым и чистым. Волкодав отлично помнил, как поначалу старался даже не класть его наземь. Боялся запачкать. С тех пор благородную серую замшу успели попятнать брызги грязи, искры дорожных костров, потеки дождя… и кровь, конечно. Мастеровые, жившие в крепости, на совесть вычистили плащ, но большая часть пятен оказалась неистребимой. – Ничего не забыл? – спросила Эртан и, нагнувшись, заглянула под обе лавки. Волкодав смотрел на ее гибкую, сильную спину, перехваченную в талии широким поясом с блестящими бляхами. Какое удовольствие просто смотреть, как двигается красивый живой человек, и в особенности женщина. – Пошли! – сказала Эртан. Серко и Снежинка стояли в одной из крепостных конюшен вместе с другими лошадьми. Белая кобылица очень скучала по хозяйке и всегда тянулась навстречу Волкодаву, надеясь, что следом за ним придет и кнесинка. Но кнесинка все не появлялась. А теперь Снежинке предстояло распроститься и с Волкодавом, и с серым приятелем-конем, с которым она бежала бок о бок от самого Галирада. Ничего! На красавицу кобылицу уже засматривался широкогрудый золотой Санайгау. Засматривался, ржал ласково и призывно. Пустить их друг к другу – то-то славные получатся жеребятки… Снежинка поняла, что с ней пришли попрощаться. Когда Волкодав поцеловал ее в теплый нос и хотел отойти, она ухватила его зубами за рукав и долго не отпускала. Плоты лежали в затоне, готовые выбраться на стремнину и отправиться по течению вниз. Плоты были большущие, длиной чуть не в перестрел. На одном, самом просторном, уже были растянуты шатры и стояли дощатые амбары, уж верно, не пустые, – на этом плоту ехали с верховий торговцы. Галирадцам отвели два других, поменьше. Велиморская охрана разделилась натрое, чтобы, случись неладное, защитить все три плота, а галирадцев – еще и друг от друга. Дорога, нарочно проложенная из крепости, кончалась у самой воды, так что погрузку начали без промедления. Лошади фыркали и косились, пугливо приседая на задние ноги. Как ни добротно были спряжены бревна, плоты казались им ненадежными по сравнению с твердой землей. Однако доверие к всадникам пересиливало, и кони один за другим вступали на широкие сходни. – Я – Страж Северных Врат и не смею пренебречь возложенным на меня долгом, – во всеуслышание заявил Винитар, когда выезжали из крепости. – Вместо меня в Галирад поедет мой посланник, благородный Дунгорм. Он расскажет отцу моей невесты, что я по-прежнему остаюсь ее женихом и не собираюсь слагать с себя обязательств, которые принял, намереваясь стать зятем достойного кнеса. Мною уже отправлен в Галирад голубь с посланием. Там рассказывается о прискорбном несчастье, постигшем невесту почти на пороге моего дома. Благородный Дунгорм также повезет с собой подробное письмо, где со всей доступной мне точностью изложено происшедшее. Я надеюсь, это поможет государю Глузду установить полную истину, к чему он, несомненно, будет стремиться. Я также надеюсь, что вскоре смогу послать ему весть о счастливом возвращении его дочери и о той встрече, которую окажут госпоже кнесинке в моем доме. Все видели, как Дунгорм, почтительно кланяясь, принял у него кожаный пенальчик с письмом. Наверняка это письмо заключало в себе чьи-то судьбы. Волкодав сразу подумал, не началась бы за ним охота по дороге домой. Потом решил, что не начнется. Тех, кого Лучезар мог бы послать на эту охоту, под корень извели у Препоны. А действовать в открытую боярин вряд ли решится… Дунгорм выбрал тот плот, на котором обосновались ратники, и там подняли его стяг. Винитар сам бросил в реку черного петуха, испрашивая для путешественников благополучной дороги. Плотогоны убрали сходни, отвязали канаты и налегли на прочные шесты, отводя тяжелые плоты от берега прочь. У выхода из затона их подхватывало, увлекая с собой, мощное течение Гирлима. Плоты скрипели, покачивались, между бревнами проникала вода. Серко, которого Волкодав непререкаемо заставил лежать, вздрагивал и жалобно косился на хозяина. Привычные рулевые слаженно поворачивали длинные весла, выводя плоты на стремнину. Мутный темный поток плескался и сдержанно рокотал, неудержимо стремясь вниз, к далекому морю, деревья вдоль берегов стояли по колено в воде. Неподвижные фигурки всадников некоторое время виднелись в отдалении, потом исчезли за поворотом реки. |
||
|