"Дети теней" - читать интересную книгу автора (Грипе Мария)

ГЛАВА ВТОРАЯ

И все же Каролина оказала на меня гораздо большее влияние, чем я думала. Я то и дело замечала в себе такие черты, о которых раньше и не подозревала, – скорее, они были свойственны Каролине.

Например, я всегда считала себя натурой постоянной, а теперь вдруг обнаружила в себе переменчивость, о которой даже не догадывалась.

Лучшей подруги у меня не было никогда, но с несколькими одноклассницами я общалась довольно близко. Когда Каролина вошла в мою жизнь, у меня почти не осталось времени ни для кого другого. Теперь, когда ее не было, я попыталась вернуться к своим подружкам. Они ничего не имели против. Но оказалось, совсем не просто снова вдохнуть жизнь в нашу дружбу, и подруги в этом были не виноваты. Они старались, как могли. Это я постоянно сравнивала их с Каролиной, и сравнение было не в их пользу! Если бы тогда мне кто-нибудь сказал об этом, я бы, наверное, рассердилась. Я не желала признавать, насколько сильно к ней привязана. Просто рядом с Каролиной все казались такими обыкновенными и скучными… Поэтому я перестала думать о подругах и переключилась на учителей.

У нас появился новый учитель немецкого – молодой и довольно симпатичный. Многие мои одноклассницы в него влюбились. Я было тоже решила влюбиться, но потом вдруг заметила, что голос у него какой-то дурацкий. Вот так все и кончилось, не успев начаться. Взамен я начала вздыхать по учителю рисования, которым никто не интересовался. Он носил бархатный берет, и было в нем что-то загадочное.

Вздыхать приходилось на расстоянии: в нашем классе он не преподавал. Поэтому не успел наскучить мне слишком быстро, и моя любовь продлилась несколько недель. Но затем мне стало все сложней поддерживать в себе этот пыл, и он постепенно угас. Когда все закончилось, я не почувствовала ни малейшего сожаления.

Тем временем было решено, что к весне я пройду конфирмацию. К обряду нас готовил учитель катехизиса, но в него я не могла влюбиться. Он был слишком старым…

Уроки катехизиса начались уже осенью, и мы стали заниматься вместе с параллельным классом. В нем училась девочка чуть старше меня, на которую я давно обратила внимание. Звали ее Ингеборг.

Еще год назад я и мечтать не могла о том, чтобы познакомиться с такой девушкой, как Ингеборг. Я бы ни за что не осмелилась на это. Она, великолепная яркая бабочка, – и я, маленькая серая мушка.

Ингеборг была, что называется, «мыслящей» личностью. К тому же красавица. Нежная кожа, лучистые глаза, копна вьющихся золотистых волос… Она была выше и физически крепче меня, но, несмотря на это, производила впечатление существа едва ли не воздушного. Остальные рядом с ней казались неуклюжими и грубыми.

Ее внешнюю красоту видели все, и восхищаться мог каждый, но вскоре я обнаружила, что ее внутренний мир был еще прекрасней. Ингеборг – единственный человек, чью душу я действительно смогла увидеть. Звучит высокопарно, но это правда. Ингеборг не боялась быть искренней во всем, что делала.

В школе об Ингеборг знали немного, разве только то, что она жила у каких-то родственников. Вообще она приехала к нам из других краев, откуда-то с севера. Ее родители владели большой усадьбой и считались людьми состоятельными. Ингеборг была поздним ребенком. Старшие дети давно стали взрослыми, а родители состарились. О них она всегда говорила с большим почтением и считала чуть ли не святыми.

Мы подружились. Первый шаг сделала Ингеборг. Она обнаружила, что у нас схожий «образ мыслей», а также одинаковые «высокие идеалы». Я бы наверняка понравилась ее родителям – так считала она.

Голос у нее был чистый и звонкий, просто ангельский. Я не понимала, что она нашла во мне, и поначалу держалась довольно скованно. Ингеборг казалась мне «птицей высокого полета», и я не знала, как вести себя в ее обществе. В ней все было так красиво и благородно, что я терялась. А иногда находила ее слишком уж серьезной и начинала сомневаться: а не притворство ли это?

Но тут я, конечно, ошибалась. Напротив, она была удивительно искренней, и серьезность в ней сочеталась с юмором. Чем бы она ни занималась, это шло из самого сердца. Все сомнения исчезали, стоило ей взять скрипку. Ингеборг была еще и очень музыкальной. Не передать, какое волнение вызывала во мне ее игра!

Еще я помню одно сочинение, которое она дала мне прочесть, – речь в нем шла о тех местах, где она родилась. Написано было, в общем, незатейливо, но каждая строчка буквально дышала любовью. Конечно, это может показаться преувеличением, когда говоришь на такую прозаическую тему: маленькая девочка едет со своими родителями изучать окрестную флору. Но как чувствовалось, до чего она дорожит каждой минутой того путешествия!.. В этом сочинении была видна вся цельность се натуры. Я поняла: она никогда меня не обманет.

Другими словами, Ингеборг представляла собой прямую противоположность Каролине.

Она была истинно и глубоко религиозна. Конфирмация была для нее важным событием. Я же, если честно, относилась к этому не слишком серьезно. Дома мы никогда не говорили о религии, и в общем, я могу сказать, что происхожу из неверующей семьи. Когда мы были маленькими, мама читала с нами вечернюю молитву, а позже следила, чтобы мы продолжали делать это сами, но, скорее, просто потому, что «так положено», как она выражалась. Вот и конфирмация – потому, что так положено.

– Для чего положено? – спросила я однажды.

– Для воспитания, конечно, – ответила она. Поэтому, когда мы начали изучать катехизис, мне и в голову не приходило, что в этом может заключаться какой-то больший смысл, помимо того, что просто «так положено». Но, увидев, с какой серьезностью относится к занятиям Ингеборг, я пришла к другому мнению.

Уроки пробуждали в ней совесть, и так чуткую от природы; она подвергала себя беспощадному самоанализу и обнаруживала столько недостойного, что теперь практически все, что бы она ни делала, представлялось ей греховным. Или «нечистым», как она говорила. Мне показалось, что это зашло слишком далеко, и я пыталась с ней спорить, но вышло наоборот – она переубедила меня.

Она помогла мне понять, как бездумно жила я до сих пор, не замечая страданий, которыми полон мир. Мои родители в своей любви ограждали меня от этого знания. Я жила беззаботно, в то время как миллионы людей на земле испытывали жестокие лишения, умирали от голода или убивали друг друга в борьбе за пропитание.

С ужасом я осознала, что тоже причастна к мировому злу, и меня охватило чувство раскаяния за свою пропащую жизнь. Я зачастила в церковь и стала посвящать все свободное время благотворительности. Вместе с Ингеборг, конечно. Она очень радовалась моему преображению. А вот с домашними все было иначе.

Я пыталась спасти мою бедную семью, пробудить их дремлющую совесть, открыть им глаза на то, что они идут путями греха, но они напрочь отказывались что-либо понимать. Хотя достаточно было посмотреть на меня – чем не пример для подражания?.. С болью в сердце мне в конце концов пришлось сделать вывод, что их духовная слепота, к сожалению, неисцелима. Пронять их было невозможно, они упрямо продолжали жить своей эгоистичной, пустой и бездушной жизнью.

Я была глубоко разочарована, особенно в папе. Уж он-то, со своими философскими интересами, должен был задуматься… Каждый вечер я молилась за него и за всех родных, и Ингеборг тоже – но что это меняло?

Впрочем, тех, за кого нам пришлось молиться, оказалось даже слишком много. С духовностью повсюду обстояло неважно. Даже на уроках катехизиса.

Бессмысленная болтовня и хихиканье. Шелестение светскими газетами. Богохульные шуточки. Мы с Ингеборг чувствовали себя единственными, кто думает о Боге. Это укрепило нашу дружбу, и мы заключили «священный союз» с очень строгими правилами, поклявшись, что никакие силы не смогут разлучить нас друг с другом.

Или с Господом Богом.

Если немилосердная судьба все же заставит нас идти разными дорогами, наша вера в Отца Небесного останется такой же крепкой. Каким бы сильным искушениям мы ни подверглись, каких бы замечательных людей ни встретили на жизненном пути, мы никогда не забудем друг друга. Мы не поддадимся на красивые слова и грубую лесть, но сохраним нашу верность и всегда будем помнить: в целом мире невозможно найти более истинной и преданной подруги.

Мы всегда будем честны и откровенны. Мы не допустим снисхождения к нашим грехам и порокам, но, кротко указав друг другу на ошибки, терпеливо поможем исправить их и выйти на праведный путь – так, чтобы однажды предстать пред лицом Господа очищенными и настолько безгрешными, насколько это вообще возможно для несчастной человеческой природы.

Эти правила мы сочинили вместе, но именно Ингеборг придала им возвышенную форму. Все было задумано как договор – с одной стороны, между нею и мной, а с другой – между нами двумя и Господом Богом. Мы переписали его набело в трех экземплярах, она написала мой, а я – ее. Предназначавшийся для Бога мы каллиграфически вывели вместе, золотыми буквами.

Потом мы встретились на церковном дворе у старого дуба. Под его багряной кроной вырыли глубокую яму и положили в нее экземпляр для Бога, в конверте с большими сургучными печатями. Слегка припорошив конверт землей, мы укололи себе пальцы и с этой землей смешали нашу кровь. А потом засыпали яму.

Затем мы подписали собственные экземпляры, также нашей смешанной кровью, и обменялись ими.

– У тебя получилось лучше, – заметила я. – Неравноценный обмен.

Почерк у нее был, конечно, куда красивей моего. Но она покачала головой, любовно глядя на мои каракули.

– Мне нравится твой почерк, Берта. Он честный, – сказала она.