"Пандем" - читать интересную книгу автора (Дяченко Марина Юрьевна, Дяченко Сергей...)

ГЛАВА 2

Почти четыре года назад Ким встретил свою будущую жену перед входом в художественный институт. Арина стояла, прислонившись спиной к чугунной ограде, а рядом стоял ее однокурсник Генка Травников; его имя Ким узнал много позже — тогда же он увидел просто парня, орущего на девушку.

На тот момент Арина была девушкой Генки. Вернее, добывала в этом качестве последние секунды. Генка был талантлив, он был самый талантливый на их курсе, Арина любила его безумно. Ей было девятнадцать лет.

Генка был талантлив и вспыльчив. Потом, успокаиваясь, он всякий раз на коленях умолял Арину простить его. И она всякий раз прощала, потому что любила его безумно.

Он был ревнив. Она была кокетлива. На этот раз он счел, что она слишком часто улыбается Зубалову. Кто был этот Зубалов, Ким сейчас уже не помнил.

Итак, Генка орал на Арину, прижимавшуюся спиной к чугунной ограде, и ее растерянность давала пищу самым скверным Генкиным догадкам. Глубоко внутри себя он считал, что девушка, если она не виновата, не станет вот так, со слезами на глазах, слушать оскорбления — она непременно даст обидчику по морде, и если бы Арина съездила Гене пятерней с накрашенными ногтями, если бы оставила пять красных полос на бледной от гнева щеке — тогда, вполне вероятно, судьба ее сложилась бы по-другому, и судьба Кима сложилась бы по-другому, и их дети никогда не появились бы на свет.

Арина, застигнутая врасплох, смотрела на Генку широко раскрытыми влажными глазами, и он, называя во всеуслышание ее поведение брутальными точными словами, видел в черных зрачках себя и даже раздумывал, не попробовать ли такой вот ракурс, не набросать ли сейчас эскиз или что-то в этом духе (Ким слабо себе представлял, какими словами думают художники о работе, однако Генкину природу — в каждый момент своей жизни тот был прежде всего рисовальщик — угадал правильно).

Ким в это время возвращался с ночной смены, был сер лицом, но вполне оптимистичен в душе. Увидел сперва девушку, прижавшуюся спиной к чугунной ограде, а потом орущего — и успевающего любоваться собой в благородной ярости — Генку Травникова. И счел, что юноша ведет себя неприлично.

Со стороны это выглядело так: некто неприметный, со страшным осунувшимся лицом и ввалившимися щеками, подошел к Травникову сзади и взял его за плечо. А когда Генка раздраженно обернулся — сгреб его за щегольской галстук расцветки павлиньего пера, притянул прямо к узким воспаленным глазам и сказал нечто, слышимое только двоим. И Генка, увидев свое отражение на этот раз в небольших глазах незнакомца, вдруг сник, опустил плечи, как-то неуверенно — с третьей попытки — вырвался и поспешил прочь, разом забыв о занятиях, о толпе студентов вокруг и, конечно, об Арине, все еще прижимавшейся спиной к чугунной ограде…

Студентов как ветром сдуло. Все спешили на пару; Арина стояла, прижимая к груди большую картонную папку, и Ким молча проклял себя: зачем он опять вмешался в чужую жизнь?! Кто его звал, защитника хренова, эти двое, может быть, назавтра бы помирились, это же богема, они же сверхэмоциональны, может быть, они так живут, может быть, это такая любовь…

Он извинился и пошел своей дорогой. На углу не выдержал — обернулся; Арина стояла все там же, загородившись от мира папкой, будто картонным шитом, и Ким, потоптавшись, почему-то вернулся.

Потом Генка Травников стал мировой знаменитостью. Но Кима — даже спустя много лет — не мог видеть. Отводил глаза.

* * *

…Он сидел в кресле перед кроватью и смотрел, как Арина просыпается. Как вздыхает, переворачиваясь со спины на бок, и медно-каштановые волосы на подушке укладываются по-новому. Скоро она проснется. Впрочем, время еще есть.

Небольшая, Киму по плечо, она иногда дразнила его: «Дядя, достань воробышка».

Она была то близкая, легкая, вечно улыбающаяся, то, наоборот, замкнутая, отрешенная, далекая. Ким никак не мог отыскать тот таинственный переключатель, который переводил ее из одной ипостаси в другую, впрочем, он давно уже научился любить «сумрачное» Аринино лицо не меньше, чем «солнечное».

Первая ее беременность закончилась трагически.

Сейчас она была бледна до того, что веснушки почти пропали. Ким знал, что беспокоиться, в общем, не о чем. Специалист, которому Ким доверял как себе, два дня назад сказал, отвечая за каждое слово как под присягой: беспокоиться, в общем, не о чем…

В общем.

Арина заметила — нет, почуяла его присутствие. Улыбнулась, не открывая глаз:

— С добрым утречком…

Села по-прежнему слепая. Протерла глаза кулаком; у нее были продолговатые, как листья ивы, кофейного цвета глаза.

— Привет…

Обняла. Почти сразу обмерла, отстранилась:

— Что?..

Света в комнате было чуть — узкая желтая полоска под дверью да рассвет за шторами. Может, она почуяла запах гари, который он смывал с себя минут двадцать — шампунем, мылом, пемзой?

— Ничего, — сказал он осторожно. — Машину разбил.

— Машину… — она провела рукой по лицу, потом коснулась свежей ссадины на его щеке. — Ты?..

— Только царапины…

Она посмотрела на потолок — не то коротко благодаря, не то спрашивая о чем-то.

— Не волнуйся, — Ким осторожно привлек ее к себе. — Машина — ерунда, железо…

— О господи, — сказала она еле слышно.