"Беловодье" - читать интересную книгу автора (Алферова Марианна)

Глава 5 НЕОБХОДИМОСТЬ ВОСПОМИНАНИЙ

«Проснуться в шесть!» — отдал себе приказ колдун, засыпая.

И как только часовая стрелка на старинных часах в кабинете доползла до назначенной цифры и захрипел старый механизм, колдун открыл глаза. Голова тяжелая, будто в самом деле с похмелья. Оторвать ее от подушки было почти невозможно.

«Неужели я так безобразно надрался вчера?» — подивился колдун.

Спустился вниз, заговорил стакан пустосвятов-ской воды — не на водку, на снятие хмеля, — и в мозгу прояснилось. Но все равно какая-то муть осталась, и время от времени возвращалась тошнота.

«Вредная какая!» — отметил про себя колдун.

А хорошо, что есть у него река… Ах, как хорошо…

Воспоминания о прошлом годичной давности пришлось отложить на время: Роман решил заняться осколками обруча. Собственную спальню надо срочно переоборудовать в кабинет — находиться рядом с вампиром в период колдовского транса у господина Вернона не было никакой охоты.

На дверь и окна комнаты наверху были наложены дополнительные заклинания. Но этого мало. Требовалось еще изготовить водные зеркала. Занятие сложное, почти самое сложное из всех колдовских. Накануне столь ответственного дела не стоило напиваться даже водой.

Роман сделал себе еще один отрезвляющий коктейль, потом принес из кладовки форму из полированного металла — что-то вроде корыта с плоским дном и низкими бортиками. С грохотом водрузил посреди спальни, а затем вылил в корыто бутыль воды. Когда водное зеркало успокоилось, колдун залюбовался на мгновение, глядя, как отражается на поверхности что-то нездешнее: бегут за тридевять земель облака, качаются на ветру тонкие березки. Колдун склонился над «корытом» и дунул изо всей силы. Рябь пошла по воде, и, пока вода мутилась, рябила, пытаясь переплеснуть через борта, Роман коснулся поверхности рукой. Вода замерла и остекленела. Водное зеркало было легким, без труда колдун перевернул форму, и зеркало с противным скрежетом стекла по металлу выпало на пол. Всего для защиты надобно было четыре зеркала. Роман тут же занялся вторым. На этом водном стекле рябь получилась мелковатой, но все же вполне достаточной, чтобы заклинания, направленные в сторону Романова дома, искажались и теряли силу. А вот с третьим… С третьим зеркалом вышла промашка. Едва опростал Роман форму с готовым водным стеклом, как оно с хрустом треснуло поперек. Роман неосторожно тронул пальцем осколок и сам не понял, как порезался. Глубоко, до мяса, раскрылась ладонь, и часто-часто закапала кровь, мешаясь с не отвердевшим до конца водным стеклом. Колдун произнес заклинание, но кровь не унялась. Лишь когда он налил в глубокую тарелку воды и опустил в нее руку, порез стал закрываться, но медленно, будто с неохотою. Да и не удивительно — порезался волшебным зеркалом. Наконец рана закрылась. Роман на всякий случай замотал руку смоченным в воде полотенцем и плюхнулся в кресло. Тут только почувствовал, что весь взмок, рубашка ледяным лоскутом липла к спине.

Он совершенно измотался. И не мудрено! Любимую убили, самого колдуна чуть живьем не закопали — он только что обо всем этом вспомнил, а теперь к тому же лучший друг превратился в вампира, и кто-то хотел пленить Романа с помощью обруча, и ко всему прочему чье-то заклинание смыло из его памяти события последнего года. Что за напасти! Сколько можно?! На миг отчаяние захлестнуло его, он не стал бороться, позволил подхватить себя и нести… Но потом вспомнил реку. То первое, летнее видение… Когда река была как серебро. Стиснул зубы и превозмог.

Все, хватит пускать слюни. Надо действовать. В принципе, для защиты и двух зеркал хватит. Роман принес из кладовой деревянные планки, кликнул Тину и с ее помощью закрепил водные зеркала.

— А твой друг так и будет жить в кабинете? — поинтересовалась Тина. — Где же нам прием вести?

— До Синклита никаких приемов. Нечего зря силу тратить. Из колдунов никто не принимает, и мы не будем.

— А почему твой друг из кабинета не выходит?

— Он вампир.

Тина ойкнула, а Роман выругался, потому как в этот миг угодил молотком по пальцу.

— Временно, — уточнил колдун. — Я из него эту дурь быстро вышибу.

— А почему такое с ним приключилось?

— Не знаю пока. Порча. Я же тебе говорил: Михаил Чудодей в своей книге описал сто семь видов порчи. Но если постраться, можно тысячу подвидов насчитать.

— И ты спасешь его? — не унималась Тина. Ей очень хотелось, чтобы Роман совершил что-нибудь замечательное.

— А что мне еще делать? Мы с ним только тем и занимается, что спасаем друг друга. Ни на что другое времени не остается.

Ну вот, зеркала установлены.

Итак, с чего начнем? Ах да, с обруча!

Роман достал из ящика комода один из осколков. Тот был черен, как будто его долго держали над огнем, однако рук таинственный металл не марал. Рисковать последней тарелкой Роман не стал. Для поиска решил приспособить стеклянную чашу. Концентрация водной силы у обычного стекла куда меньше, чем у тарелки из сервиза Марии Гавриловны, но зато воды можно налить больше. Впрочем, Роман не надеялся, что по осколку можно найти хозяина. Опытный колдун, создавая подобную ловушку, наверняка постарался замести следы.

Роман положил осколок на дно чаши и налил пустосвятовскую воду до самого ободка. Никакого эффекта. Вода как была прозрачной, таковой и осталась. Колдун опустил на поверхность ладонь. Кожу слегка покалывало. Огненная стихия в обруче чувствовалась, но не сильно. Как и другие три. Но вода не желала откликаться. Колдун усилил давление. Потом еще. Безмолвие… Потом… потом от куска обруча потекли черные струйки, вода потемнела… Роман осторожно слил воду в заранее приготовленный кувшин. На дне ничего не осталось. Осколок растворился в воде. Как кусок земли… Выходило, что он и был землею. Что же получается? Его создал повелитель этой стихии? Как земляной колдун в Темногорске известен был Слаевич. Чушь какая-то! Слаевича вчера пленить хотели. Значит, кто-то другой. Но сомнений не было — обруч не из металла.

Роман прошелся по спальне. Расхаживать неудобно — все время натыкаешься на кровать. Что же получается? Ясно, что в обруче заключены все четыре стихии. И чтобы его создать, несколько колдунов объединились. Выходит — в Темногорске настоящий заговор, и никто об этом не знает. Надо сообщить Чудодею. Но Михаил Евгеньевич раньше двенадцати не встает. До полудня куча времени. Что тогда?

Тогда — вспоминать. И как можно скорее, если Роман хочет спасти Стена. Колдун плеснул водою в лицо, и

ВОСПОМИНАНИЯ

нахлынули, как вода в Пустосвятовке.

Итак, он ехал в Беловодье, и слабая надежда, столь слабая, что Роман не позволял ей ни на миг усилиться, томила сердце. О чем он думал там, в джипе, когда мертвое Надино тело покоилось у него на руках? Да ни о чем. Переживал заново только что пережитое — свой бурный и безнадежный роман. Машина катилась, убаюкивая, как будто была живым существом. Баз Зотов вел джип к далекому Беловодью. Юл задремал, Алексей Стеновский тоже уснул. Впрочем, Лена не спала. Роман мог бы дотронуться до нее и узнать, о чем она думает. Возможно, с ее помощью он мог бы увидеть сны Юла и Стена. Но он не хотел.

— Зачем я нужен Гамаюнову? — спросил Роман у Зотова.

— Послушай, сейчас не могу объяснить. Приедешь в Беловодье — узнаешь.

— Иван Кириллович может воскресить Надю?

— Я же сказал: все ответы в Беловодье.

— А если никаких ответов нет? Скажу честно, Баз, тебе я верю. А вот твоему шефу — ни капли.

Роман укачивал Надю, как ребенка. Заклинание не позволяло льду обжигать руки, но все же он ощущал невероятный холод ее тела — как некую грань, за которую нельзя проникать.

«Гамаюнов должен ее оживить, — сем себя уговаривал колдун. — Иначе зачем призывать меня? Хочет взять мою жизнь — пусть берет. Только пусть Надю воскресит… Он должен, должен, должен…»

Зотов вдруг затормозил, да так резко, что все проснулись — и Стен, и Юл. Лена, наконец задремавшая, тоже вздрогнула и очнулась. А вот Наде не проснуться.

— В чем дело? — спросил Стен.

— Да я подумал, что перекусить неплохо. А там впереди, у дороги, кабачок. Заглянем?

Все тут же вспомнили, что с самого утра ничего не ели. Как выехали из лже-Беловодья, так и мотаются по дорогам, во рту ни крошки. Лена невольно облизнула губы.

— Жрать, в самом деле, охота, — высказал общее мнение Юл.

У дороги высился новенький, под старину, теремок с яркой вывеской кренделем. Вокруг тянулись запущенные поля, полосы кустарника, жидкий лесок. Да еще какие-то почерневшие сараи и склады.

Подле кабачка стоял «КамАЗ», других машин не было видно. Удобное место, от жилья далеко и от пригляда ментовского — тоже. Вечерком приезжают сюда бизнесмены попировать да решить свои дела. Сейчас, правда, час был еще для таких встреч ранний, и заведение пустовало.

Роман выбрался из машины и прочел вывеску. «У деда Севастьяна». Моргнул несколько раз. Вновь прочел. Все то же: «У деда Севастьяна». Ему стало нехорошо. Будто кто-то под ребра пихнул — и пребольно.

Алексей вынес на руках раненого Юла.

— Я сам могу идти! — гневно выкрикнул мальчишка. Рванулся из рук старшего брата и смело встал на больную ногу.

Баз не протестовал. Роман тоже. Знал, что рана с его помощью почти зажила и мальчишка больше играет раненого, чем немощен на самом деле.

— Роман, погоди! — окликнула колдуна Лена.

— В чем дело?

— Куртку сними.

Он только теперь заметил, что куртка вся в бурых пятнах. Сбросил. Переложил бумажник и серебряную флягу с водой в карманы джинсов. Впрочем, джинсы у него тоже были в пятнах засохшей крови.

«Пусть думают, что краска», — решил он беспечно.

Посетителей в кабачке было, мягко говоря, маловато. Краснолицый пожилой мужчина за дальним столиком яростно боролся с куском жареного мяса. И все. Больше никого. Даже офциантки не было в зале. Юл повис на стойке, изучая меню под стеклом.

— Жаркое возьмите, — посоветовал мужчина, оставив в покое мясо. Вытащил из-за пазухи пол-литровую бутылку водки, глотнул и закусил глазированным сырком. Одинокий посетитель был ростом с Романа, только в плечах куда шире. Так что пoллитровка ему эта была — ну что стакан кваса. Разве что глаза покраснели.

— Спасибо за совет, — ответил Роман. — Только мне кажется, вам это жаркое не по зубам оказалось.

— Зато было весело, — подмигнул собеседник, провел по редкому седому ежику ладонью и спрятал бутылку.

Наконец за стойкой объявилась немолодая брюнетка в черном платье с короткими рукавами и в белом передничке. Юл тут же заказал пиво и ухватил толстую стеклянную кружку двумя руками.

— Заплати за меня, — потребовал он у Романа, ухмыляясь.

Колдун отобрал у пацана кружку с пивом и заказал пять порций жаркого с гарниром и по апельсиновому соку каждому.

— Это дискриминация, — запротестовал Юл. — Зачем тебе пиво? Ты же всё равно его пить не можешь. Отравишься.

— И ты не можешь.

— Могу.

— Пей, — поддакнул Роман. — И ожерелье тебя задушит.

— Туфта! Эй, Стен! — крикнул Юл, потому как в этот момент дверь отворилась и остальные наконец пожаловали в кабачок. — Ты пиво пьешь?

— Хочешь меня угостить?

— Нет, я спрашиваю, пьешь или нет? Или сразу кондрашка хватит, если остаканишься?

Стен заметил кружку с пивом в руках колдуна и понял, куда клонит младший братишка, возомнивший себя взрослым.

— Иногда отторгается организмом, — заметил он дипломатично.

— Да все враки! — Юл опять совершил бросок к кружке. И сумел-таки довольно ловко сделать большой глоток, прежде чем Роман отнял ее вновь. — Ладно, давайте закусь. — Юл притянул к себе тарелку, всадил вилку, куснул, демонстративно показывая, что дурно воспитан. Хотя вряд ли он этим кого-то мог шокировать, потому как ножей в этом заведении не полагалось. Видимо, чересчур опасно здешним завсегдатаям держать в руках ножи за обедом. — Ни у кого нет вставных челюстей? Одолжите пожевать. — Юл стал вертеть кусок жаркого на вилке, разбрызгивая соус. У Лены на куртке появилось жирное пятно. Она этого, правда, не заметила.

— Все ты выдумываешь, мясо мягкое, — не уступал Стен.

— Юл, веди себя прилично, — сделала замечание Лена. Чисто по-женски она была уверена, что просто обязана воспитывать молодое поколение.

— Как — прилично? — Юл уронил кусок мяса Базу на брюки.

— Вот черт! — выругался тот.

Юл залпом выпил стакан сока и налил себе еще — из Ленкиной порции.

— Ты что, решил нас всех достать?! — озлился Алексей.

— Ему нужна разрядка, — объяснил Баз. — После всего пережитого.

— Послушай, Стен, я тебя давно хотел спросить, — Роман не обращал внимания на выходки Юла, — ты ведь с Ником Веселковым в одной школе учился?

— Ну да.

— А тогда у него не наблюдалось таланта к колдовству?

Стен задумался:

— Знаешь, нет. Нормальный парень был. То есть как все. В младших классах в отличниках ходил, а потом скатился на тройки. Математика ему не давалась. Это его сильно задевало.

— И он любил мед?

— Не припоминаю. С чего ты взял?

— Так почему он назвал себя Медоносом?

— Голос у него слащавый.

— Этот твой сладкий Ник, судя по всему, — очень сильный колдун. Но одно меня смущает… — Роман задумался. — Там, в лесу, против меня и Нади… — Он произнес ее имя и задохнулся. Кашлянул, прогоняя застрявший в горле комок. — Так вот, там, в лесу, Медонос не применил своей силы — не запалил огня, не поджег кусты и деревья вокруг, не метнул в нас огненным шаром. Ничего. Надя наставила на него пистолет, и он трусливо убежал. Странно… Я эту встречу постоянно вспоминаю. И с каждым разом она мне кажется все нелепей. Что ему помешало призвать огненную стихию?

— Вода?

— Я был полностью подчинен. Надя меня спасла, говорю.

— А может, он неуязвим для пули?

— Чего ж он тогда убегал?

Мужчина тем временем оставил в покое жаркое, поднялся и очень твердой походкой направился к столику Романа и его друзей.

— Ребята, — сказал незнакомец, подмигивая всем сразу, но Лене показалось, что он подмигнул ей, — выпить не желаете? — Он вытянул из-за пазухи наполовину пустую бутылку.

— Я за рулем. — Баз улыбнулся заученной улыбкой. — У остальных язва.

— У всех язва, — вновь подмигнул незнакомец. — И все за рулем. Меня у обочины «КамАЗ» дожидается.

— Как же вы за рулем-то сидите?! — воскликнула Лена.

— А вот так и сижу. Потому как я хулиганом работаю.

При этих словах Баз глянул на мужчину внимательно:

— Но ведь так нельзя.

— Что — нельзя? Хулиганом работать? — Водитель «КамАЗа» уселся за их столик.

— Нельзя столько пить.

— А как же иначе? — Он вновь глотнул из бутылки. — Иначе никак с главной хулиганкой не сладишь…

— Главная хулиганка? — Лена поддерживала разговор, не зная теперь, как из него выпутаться, — незнакомец попался на редкость разговорчивый. И глядел по-доброму. Послать его на все четыре стороны было неудобно.

— Ну да, жизнь, она и есть главная хулиганка. А у нас в Суетеловске она особое хулиганство учинила.

— Суетеловск… — эхом отозвался Баз. Незнакомец уперся в него взглядом.

— Васька! Васька Зотов! Ну, точняк! Ты! А мы уж думали, ты за бугром живешь, бешеные бабки зашибаешь, а нам, хулиган такой, не шлешь баксы! Зажимаешь! А ты раздобрел, круглый стал, ну что твой колобок, на ихних Макдональдсах.

— Я вас тоже узнал, Григорий Иванович. — Баз улыбнулся куда шире, чем обычно.

— Какой я тебе Григорий Иваныч! Был Григорий Иваныч, да весь вышел. Ты меня, как прежде, дядей Гришей зови. Я ж хулиганом работаю. — Он вдруг потускнел, потянулся к бутылке, да так и замер. — Ты ведь не знаешь, поди, что Машенька моя пропала.

— Не знаю… — Губы Зотова скривились, как будто он все еще пытался улыбаться, но не получалось.

— Десять дней уже как. И с тех пор о ней ни слуху ни духу. Девятнадцать лет девке.

Все сидели, глядя в тарелки. Потом Стен встал, подошел к стойке и заказал литровую бутылку водки. Вернулся, сел. Все по-прежнему молчали.

— Похитили? — сухо спросил Баз.

— Кто ж ответит? Менты искали — не нашли. Объявления сам расклеивал. Да что толку! Ушла из дома и не вернулась… А ведь она такая красавица у меня выросла — загляденье. Ухажеров было — тьма. Глазенки-то у нее хулиганские. Как глянет, сразу наповал. У нее и свадьба была уже назначена… Да что теперь! — Дядя Гриша махнул рукой. — Мне присоветовали к колдунам в Темногорск ехать. — Он откупорил бутылку, разлил по стаканам, один Роман накрыл свой ладонью. — Говорят, они по фот-ке кого угодно найти могут. Вот и еду. Только, думаю, выдумки это.

— Дядь Гриш, вы только что угадали счастливый билет! — встрял в разговор Юл. — Потому что с нами сейчас самый крутой колдун на свете. Он эту вашу Машу хоть под землей найдет.

Лена покачала головой. Впрочем, Юл и сам заметил, насколько двусмысленно прозвучали его слова, и сконфузился.

— В самом деле — колдун? — Дядя Гриша с подозрением оглядел Романа. — А может, ты всего лишь хулиган, а?

— Не без этого. Баз, у тебя тарелка в вещах сохранилась?

— Ну да…

— Неси сюда. — Колдун вытащил из кармана джинсов флягу с пустосвятовской водой. — Место не слишком подходящее, но все равно можно попробовать.

Баз бегом кинулся за тарелкой.

— Изменился я очень, — вздохнул дядя Гриша. — Раз племяш не узнал.

— Григорий Иванович, — Лена тронула нового знакомца за плечо, — а что в милиции сказали? Расследование было?

— Тебя как зовут?

— Лена.

— Куришь?

— Нет.

— Так бери вместо сигареты, — он протянул ей конфетку.

Она сказала «спасибо» и взяла.

— Какое расследование, Леночка, сама посуди? Таких пропавших у них сотни да тысячи. Случайно если только найдут во время облавы или шмона. Может, она уже за бугром в борделе каком хулиганит.

— Неужели никакой зацепки?

— Так ведь другие тоже хулиганами работают. Разве я один? — ухмыльнулся Григорий Иванович. Ухмылка вышла грустной. И даже новый глоток из «волшебной» бутылки не помог.

Баз вернулся с тарелкой и торжественно водрузил ее посреди стола. Колдун вылил в нее всю воду из фляги. Больше запаса пустосвятовской воды не было, остальная сгинула в мнимом Беловодье.

Роман взял дядю Гришу за руку, опустил его ладонь на поверхность воды, сверху накрыл своей рукой. Все ждали, боялись дышать. Вода плеснула, замутилась и обратилась стеклом. И в зеркале этом отразилась какая-то комната. Современная квартирка, низкопотолочная, с оконцем, затянутым потерявшими цвет шторами. Продавленный диван. На диване — какая-то женщина. Спит. Накрыта дешевеньким покрывалом. Растрепанные русые волосы прикрывают лицо. Вот она вздохнула, повернулась, попыталась встать. Курносый носик, пухлые губы, веки набрякли. Под левым глазом застарелый желто-зеленый синяк. Покрывало сползло. Теперь видно, что на женщине сомнительной чистоты лифчик и трусики. Нельзя сказать, красива она или нет, потому как измучена до крайности.

Роман, за миг до того предвидя, что дядя Гриша сейчас завопит, коснулся его плеча, и тот лишь беззвучно раскрыл рот. Роман передвинул тарелку. Все перевели дыхание и вновь замерли. Изображение зарябило — колдун проходил в своем видении сквозь стену. А далее стало ясно, что он смотрит с высоты на провинциальный городок. Внизу пролегала улица: магазинчики, стеклянный универмаг, лотки. Огромная вывеска «Казино» над кривобоким домиком, несколько кирпичных новостроек и подле заброшенный фундамент.

Колдун медленно повернул тарелку. Вот оно, окно квартиры, где они только что побывали. Четвертый этаж хрущобы. Роман хотел еще раз повернуть тарелку, но видение дрогнуло и пропало.

Дядя Гриша вновь открыл рот — давая понять, что место он узнал.

— Что ж это за хулиганство такое?! — рявкнул он, когда Роман вернул ему способность говорить.

— Что за место?

— Блядское авеню. У нас в Суетеловске.

— А женщина? Машенька?

— Она… — Григорий Иванович посерел лицом, вылил остатки из литровой бутылки к себе в стакан, хлопнул. Однако при этом сделался еще более мрачен. — Можешь ее найти, колдун? То есть дом и номер квартиры указать?

— Могу. Тут ничего хитрого нет. — Господин Вернон аккуратно слил всю воду из тарелки назад во флягу. — Эта вода нас к Машеньке и приведет.

— Я погляжу, вы хулиганы перворазрядные. — Дядя Гриша похлопал Юла по плечу, будто из всей компании он был главным хулиганом. — Эх, почему же раньше-то я вас не встретил? Что ж за хулиганство такое? А?! — Он провел пальцами по глазам. — Ладно, поехали. Немедля. Сейчас. Я этих скотов голыми руками душить буду.

Никто не пытался опротестовать изменение маршрута.

«Время теряю, — подумал колдун. — Ведь три дня всего…»

Но отказать дяде Грише не мог.

— Кто этот дядя Гриша? — спросил колдун у База, когда они уселись в джип.

— Он мне жизнь подарил, — отвечал добрый доктор.

Баз не врал. Дяде Грише он был обязан жизнью — в самом прямом смысле этого слова. То есть только благодаря дяде Грише Васенька Зотов и появился на свет. Жили две сестрички, Танюша да Лизавета. Танюша, старшая, вышла за Григория Ивановича, а Лиза за красавчика Зотова. Мать с мужем, то есть с будущим отцом База, жила не слишком хорошо. Сказать точнее — плохо. Несмотря на постоянные ссоры, она хотела ребенка, но три года не беременела. Отец к детям был равнодушен, ездил по командировкам, жизнь вел веселую. Итак, воротился он из одной командировки да собрался в другую и ночь — одну только ноченьку — с женушкой под родным кровом провел. Одну палку кинул, наутро уехал. А она через месяц поняла, что, беременная. Три года не беременела, а тут — будто чудо. Она — плакать от радости. А будущий отец вернулся, услышал и стал орать: не мой это ребенок, нагуляла, сука, иди, чистку делай. И вновь в командировку. А перед отъездом сказал: «Чтоб никакого ребенка к моему возвращению не было».

Чистка, да уж, большой шутник это слово придумал. Будто новая жизнь — это грязь, и от нее очиститься надо. Будущая мать проревела ревмя несколько дней, но нужные бумаги собрала. А накануне к ней дядя Гриша заглянул. Зашел по просьбе Танюши, жены своей, плащ забытый забрать.

— Что случилось, сестричка, отчего у тебя лицо от слез опухшее, точь-в-точь перезрелый помидор?

Будущая мама, которая от материнства своего уже отреклась, обо всем поведала.

— Это что еще за хулиганство?! — взревел дядя Гриша. — Совсем одурела. Красавчику твоему чхать на все. Но я тебе жизнь уродовать не позволю! Ребенок будет! — И грохнул кулаком по столу. — Мы с Танюшкой детей не имеем, Ваську твоего поможем поднять. — Он почему-то тогда уже понял, что будет мальчишка, Васька.

Лиза обещала. То есть уступила для виду. А утром пошла на экзекуцию, как любимый велел. Только дядя Гриша не поверил ей — чуял он: уступила баба, потому что бабе положено быть уступчивой. Приехал поутру к Лизавете домой, а ее нет. Дверь заперта. Ну, ясно, куда подалась. Сел дядя Гриша на мотоцикл — и погнал. Примчался в больницу, в абортарий. И на прорыв. Медсестра дверь перед ним закрывает, а он: «А ну пусти, иначе я тут хулиганить начну!» Ворвался туда, Лизку неразумную чуть ли не у дверей операционной перехватил и на улицу вынес на плече, как была, в тапочках и халатике.

— Я отец! — кричал он встречным медсестрам. — С дороги! Я хулиганом работаю! — И им не препятствовали.

— Васька будет! — постановил дядя Гриша. Посадил Лизку позади себя на мотоцикл и повез домой. То есть к себе домой. Там она на плече у Танюшки выплакалась и согласилась — будет Васька.

А когда будущий папа явился, был у них с дядей Гришей очень серьезный разговор. Такой серьезный, что красавчик Зотов потом месяц целый в темных очках разгуливал.

И Васька родился. К тому времени квартиру родительскую разменяли, опять же не без дядиной помощи, и из роддома Лизка с новорожденным Васенькой в комнату в пятиэтажке вселилась. Васькой же маленького Зотова назвали в честь деда, отца Лизаветы да Татьяны, что на войне погиб. И с тех пор на днях рождения — всех, какие дома справляли, и вне дома тоже, — первый тост поднимали за дядю Гришу и за все его хулиганства, в жизни учиненные.

Баз хотел сесть за руль. Потом повернулся к Роману:

— Садись. Ведь ты один не пил.

— За мной езжайте, — подошел к их машине дядя Гриша. — За моим «КамАЗом».

— Мы за тобой в ближайший кювет уедем, — заметил Алексей.

— Ты что, забыл, я хулиганом работаю. Да и ты, парень, хулиган, хоть и глядишь праведником. Хулиган ведь? Так?

— Так. — Стен невольно улыбнулся. Ехали часа два, потом остановились.

— Можно, я выйду? — попросила Лена. — Погодите немного.

Она выскочила из машины и углубилась в лесок. Ее куртка мелькнула за белыми стволами берез и пропала. Всем тоже захотелось в лес — по той же причине.

— Глашу в машине оставим. Как сторожевого пса, — предложил Роман. — Ей до ветру без надобности. А укатить без меня она никому не позволит.

Дядя Гриша приметил, что джин стал, и тоже притулил «КамАЗ» к обочине.

Юл бегом устремился в кусты. Вообще, при всей своей дерзости он был стеснителен до крайности.

И потому отошел подальше. Роман, дожидаясь, пока Юл вернется, неспешно обошел джип по кругу. Обошел и замер. Как раз под задним бампером на асфальте чернела отметина. Колдун быстро провел ладонью, отыскивая тварь, что знак свой оставила. Так и есть: кто-то прицепил сзади к машине тонкую огненную змейку, и теперь их джип, куда бы ни ехал, оставлял на земле явственный выжженный след. Скорее всего, огнезмейка выскочила из того безумного пламени, сквозь которое они прорывались, спасаясь в потоке воды из ложного Беловодья. Огненный змееныш сработан был искусно и нигде ни единым мигом себя не выдал. Поверх огненной сути он был, как в броню, одет в водную шкурку. И лишь потому, что джип стоял на месте, с хвостика огне-змейки успело раза три или четыре пыхнуть огоньком и вполне явственно выжечь на асфальте черную дыру. По таким вот меткам и шел кто-то по их следу. Кто-то, повелевающий огненной стихией. Никогда Роман не думал, что можно использовать две стихии для создания подобной твари.

Медонос? Невероятно…

Роману дед Севастьян всегда говорил, что смешивать стихии недопустимо. Неужели Ник Веселков, величавший себя Медоносом, способен на такое? Что ж он тогда на карачках убегал?

Отдирать змейку голыми руками было нельзя. Роман шагнул к придорожной канаве, опустил руки в воду и стал шептать заклинания.

— Ты что в этой грязи руки моешь? — изумилась Лена, подходя. — Ах да, забыла, тебя дизентерия не берет. Зачем же тогда мыться?

Роман не ответил и осторожно поднял руки. Они блестели — до самых запястий покрывал их тонкий слой искристого прозрачного льда. Колдун вернулся к машине, примерился, выбросил мгновенно руку и ухватил огнезмейку поперек туловища. Ловкая тварь попыталась вырваться. Да не тут-то было, колдун держал ее крепко. Тогда она сбросила лживую водяную шкуру, вспыхнула оранжевым, желтым, ослепительно белым и завертелась в попытке вырваться. Зашипел лед, испаряясь от сильного жара. Лена завизжала.

Баз и Стен, ломая кусты, кинулись назад к дороге.

Роман перехватил змейку второй рукой и сжал. Лед плавился и осыпался кусками, от ладоней колдуна валил пар. Змея стала таять — белого пламени уже не было, оранжевого — тоже. Лена перестала кричать, лишь смотрела, раскрыв рот, на происходящее. Уже поблескивало темным, алым огнем, а потом и его не стало — змейку подернуло серым пеплом, лишь кое-где еще светились красные трещины. Но миг, и они погасли. Роман отряхнул ладони, на асфальт плюхнулся комок влажного пепла.

В этот миг Баз с Алексеем подбежали.

— Что случилось? — Стен адресовал свой вопрос Лене, хотя и видел, что с ней все в порядке, только лицо белое, неживое.

— Там… огонь… — прошептала она. Как будто боялась огня как такового.

— Шпион, — кратко пояснил господин Вернон. — За нами следили от мнимого Беловодья.

— Кто?

— Скорее всего, Медонос, — насколько я знаю, именно под его дудку пляшет огненная стихия. Но не уверен. Что-то мешает быть уверенным до конца.

Приковылял Юл. То есть ковылял он лишь для виду. Из кустов рванулся, даже не хромая, а потом вспомнил и запрыгал на одной ноге очень даже эффектно. Аж взмок от натуги, устраивая маленькое представление.

— Что случилось?

— Нам жучка поставили. Только сейчас обнаружили, — объяснил ситуацию Стен.

— А… Я так и знал: вы непременно облажаетесь.

— Ничего страшного, — решил Баз. — Ведь мы теперь не в Беловодье едем. Еще успеем запутать следы.

— Ладно, в машину, быстро, — приказал Стен. Поехали. Пошел дождь, потом снег. Стемнело, какая-то неестественно черная хмарь окутала мир, даже фары рассекали ее с трудом.

— Этот дядя Гриша правду говорит, — сказала Лена. — Я проверила. За руку его подержала.

— Зачем? — удивился Баз. — Это же дядя Гриша!

Справа проплыла надпись «Суетеловск», мелькнула бензоколонка, потом еще одна. Сразу пошли недостроенные дома. Все разные. Одни — стандартные коробки. Другие — двухэтажные, в окружении сохранившихся сосен — по западному образцу. Среди них огромный, как замок, коттедж. Над каменным забором торчали камеры наблюдения.

«КамАЗ» остановился. Роман затормозил следом.

— Я тут подумал, — сказал дядя Гриша, подходя, — друзей надо позвать — ну, чтоб… Машку-то от этих скотов забрать. И потом, у Машиного жениха тоже нужные люди имеются. Он — из новых русских.

— Он что, в этом дворце живет? — Роман кивнул в сторону сосняка с телекамерами.

— Нет, это наркобарона хата. У Вадима дом в лесу стоит, и хоромы у него скромнее.

Баз посмотрел на Стена, потом на Романа.

— Справимся, — сказал за всех колдун.

— Ну, тогда поехали. Хулиганить.

Роман отыскал нужный дом без труда. Старая пятиэтажка. Лену и Юла, несмотря на протесты мальчишки, оставили в джипе. Пустосвятовская заговоренная влага привела колдуна на четвертый этаж. Дверь новенькая, стальная. Но это колдуну не препятствие.

— Ну что, замок крушить будешь? — шепотом спросил Стен.

Колдун не ответил, знаком велел дяде Грише вытянуть руку, плеснул на ладонь несколько капель. Нахмурился.

— Канат в машине есть? — спросил шепотом.

— Имеется. Мало ли какое хулиганство…

— Принеси. Постой! Еще в магазине купи литров пять минералки. Любой.

Дядя Гриша бегом кинулся вниз. Роман поднялся выше, на последний этаж. Чердака в доме не было. Лаз на крышу был заперт на висячий замок. Колдун распылил замок без труда.

— Стен, надо вниз спуститься, к Маше в комнату. Это боковая комната, балкона там нет. Придется с крыши прямиком в окошко прыгать. Сможешь?

— Думаю, ничего сложного. Дядя Гриша принес канат.

— Ну вот. Кого на буксир брать будем?

— Ладно, Стен, у тебя десять минут. А потом я дверь снимаю.

Роман сбежал на четвертый этаж. Подошел к двери. Прислушался. Потом приложил ладонь к замку. На пол посыпались ржавые хлопья.

— Я их всех голыми руками задушу, — пророкотал дядя Гриша. — За все их хулиганства.

— Нет, действуем иначе. Как только дверь рухнет, внутрь воду из бутылей плещи. И ты тоже. — Роман вручил Базу бутыль с водой. — Не мешкайте только.

Роман посмотрел на часы. Время почти все вышло. Тогда он приложил ладонь к дверной петле. Одна, вторая…

— Все! — выдохнул колдун, и дверь рухнула.

Дядя Гриша успел заметить несколько растерянно-удивленных физиономий. Парень в ядовито-зеленой рубашке вскочил с дивана. А потом Баз плеснул водой из бутыли, и всех смыло…

Дядя Гриша жил на окраине Суетеловска, вдали от городского многоэтажного заселения.

Двор у Григория Ивановича был справный. Забор высокий, ворота тесовые, сад на тридцать соток, не меньше.

— Если кому до ветру, то удобства за домом.

Дом новенький, с высоким крыльцом. Внутри все желтело от свежего дерева, никаких обоев — лишь окоренные здоровенные бревна, проложенные сухим мхом. Теплое доме было, и пахло вкусно — сосновым деревом.

— Сам рубил, — сообщил дядя Гриша и крикнул: — Танюша, это я. И гости.

— Случилось что?

— Так, как всегда… хулиганство.

Хозяйка встретила гостей в просторном холле (прежде эта часть дома называлась сенями). Увидев, как Баз заносит Машеньку в дом, будто неживую, Танюша выкрикнула кратко: «А!» — потом будто окаменела, вновь глянула на Машеньку, на серое лицо с синяком под глазом и с запекшимися губами и вновь закричала. Роман успел ухватить ее за руку и сжать кисть.

— Ничего страшного, Татьяна Васильевна. Прихворнула она, но к утру мы ее на ноги поставим.

Татьяна вмиг успокоилась, провела ладонями по лицу.

— Ничего страшного, — повторила бесцветным голосом.

— Мы тут похулиганим маленько, ты уж не препятствуй, — попросил дядя Гриша. — Поужинать нам собери. А то день очень уж хулиганский выдался.

Татьяна побежала на кухню, приговаривая:

— Щи горячие… Ничего страшного, приболела… Щи горячие…

— Не вздумай так со мной похулиганить… колдун! — Дядя Гриша очень выразительно глянул на Романа. От этого взгляда колдуну стало не по себе.

— Через час с нее все слетит, — успокоил тот. — Сам утешать будешь.

— Я еще не простил тебе твоего прежнего хулиганства. Ты ж этих скотов смыл в пампасы.

— В соседнюю область, — уточнил Роман. — В лес, в бездорожье. Темень вокруг. Медведи…

— Все равно. Я их на кусочки разрезать хотел.

— Успеете, когда вернутся. Подготовитесь. Тщательно операцию проведете. Со вкусом.

Баз перенес Машеньку в спальню. Положил на кровать. Она застонала. Кажется, даже не понимала, что дома. На бедрах, на боках чернели застарелые синяки, на руках — следы инъекций. На плече ожог — похоже, что о ее кожу погасили сигарету.

— Баньку, может, истопить? — предложил дядя Гриша. — Эх, как они ее…

— Выйдите, пожалуйста, — попросил Баз. — Я ее осмотрю.

— Помощь нужна? — предложила Лена.

— Хорошо, останься. А остальные — за дверь.

— Жарко тут у меня. Так что тело, что у вас на заднем сиденье лежит, в погреб несите — не в тепле же его держать, — сказал дядя Гриша. — И утопленницу туда же. А то, не дай Бог, выберется из машины и начнет по улице бегать, людей пугать.

Роман и Стен переглянулись.

— Думаете, не заметил, что везете? Да я не против. Теперь все, что душе и телу угодно, возят. Больше, разумеется, на цветные металлы налегают. С памятника погибшим на войне звезду украли. И буковки. Там фамилия Таниного отца была. А теперь нету.

— Это моя невеста, — сказал Роман. — Я ее домой везу.

— Я не любопытствую. Каждый хулиганит, как умеет. А если не умеет, то другим хулиганить велит.

— Утопленницу лучше в бочку с водой. Никуда она без моего позволения не денется, — сказал Роман.

— Помочь тебе? — спросил Стен.

— Я сам, — отрезал колдун.

Роман спустился в погреб. Положил Надино тело, завернутое в брезент, на длинную деревянную полку. Для этого банкам с солеными огурцами, грибами и кадушкам с капустой пришлось потесниться. Надя, красавица Надя — и рядом на полке с банками и кадушками. Она бы обиделась. Ей среди цветов лежать, в гробу хрустальном. Спать, чтобы проснуться. А тут, в погребе, тоскливо всю ночь в одиночестве. Он думал о ней как о живой. Впрочем, в этом не было противоречия: если он успел наложить заклятие льдом до того, как душа покинула тело, то Надя в самом деле может что-то чувствовать. А если душа отлетела, то все равно здесь, рядом, постоянно наблюдает за ним. Роман вздрогнул и ощутил тяжкую и неясную вину перед любимой.

— Наденька… — Он коснулся ее лица, потом губ. — Надежда моя.

Ему казалось, она отвечает что-то. Но очень невнятно, слов не разобрать. Он вслушивался. Нет, ничего… Почудилось. Верно, оттого, что в груди тоска свернулась клубком.

— Ты полежи здесь пока, я что-нибудь придумаю, — пообещал колдун. — Завтра чуть свет в Беловодье поедем. Успеем, клянусь.

Он бы и сегодня помчался, да ребята так вымотались, что едва на ногах держались. Пришлось уступить.

Роман поцеловал ее покрытые льдом губы и вышел из погреба.

В сенях было темно, а в щель пробивался мягкий, неровно подрагивающий свет. Роман вошел. На кухне за деревянным некрашеным столом сидели дядя Гриша с женой. Кажется, в погребе Роман пробыл час или больше, глядя на свою Надю. А ему показалось — миг один поглядел.

Над столом горела лампа под абажуром, именно от нее и шел этот мягкий оранжевый свет. Вокруг все было деревянным — стол, стулья, лавки, шкафчики, да и сами стены желтели не успевшей состариться древесиной.

Танюша, увидев Романа, вскочила, побежала к колдуну, обняла.

— Спасибо, касатик. Я за тебя молиться буду. — Она троекратно расцеловала Машенькиного спасителя.

— Э, прекрати хулиганить! — крикнул дядя Гриша. — С молодым мужиком при мне лизаться — что удумала!

— Ладно тебе рычать-то! — отмахнулась Танюша и промокнула глаза фартуком. — Ты давай скорей, голубчик, за стол, а то проголодался, верно, — обратилась к Роману. — Бледный-то какой! Устал?

— Это он от хулигайства с лица так сбледнул. Хулиганы, они либо краснорожие, вроде меня, либо вот такие белые, как покойники. Ничего, сейчас здоровье нашему хулигану поправим! — Дядя Гриша тут же достал литровую бутыль с прозрачной жидкостью.

Подле хозяина на столе раскорячился пузатый начищенный самовар. Роману показалось, что он провалился куда-то на сотню лет назад. Вон бронзовый ковшик на столе. На полке — лампа керосиновая. Колдун уселся напротив дядя Гриши, провел ладонью по столу. Хорошее дерево — землю помнит. И живет еще. Роман и сам бы пожил здесь. Ласково в доме. Сидишь за столом, а по спине будто невидимая ладошка гладит. Наверняка домовой хороший поселился, за домом приглядывает. И дом кажется старинным, обжитым.

— Как Машенька? — поинтересовался Роман, хотя не был уверен, что надо спрашивать.

Дядя Гриша нахмурился:

— Баз ей какую-то гадость вколол. Спит теперь и во сне стонет. Э-эх, не узнать ее прям… Вид у нашей красавицы, как у шлюхи.

— Гриша! — с упреком воскликнула хозяйка.

— Что Гриша-то? Гриша со всем этим дерьмом разберется еще!

Танюша всхлипнула, но без слез.

— Я воду заговорю, — пообещал Роман. — По ложке давать будете, за три дня синяки сойдут, краше прежнего девчонка станет. Остальные спят?

— А кто это — остальные? — Баз, Стен?

— Уехали они. — В самом деле — тишь была в доме, ни одно ожерелье не отзывалось.

Роман вскочил, кинулся к двери.

— Ты куда? — подивился хозяин. — До шоссе — больше километра. Времени — двенадцать часов. Сейчас темно — ни зги не видать. Осень. И убивства по ночам случаются. Возьмут и просто так кого-нибудь прирежут из озорства. Ладно, шучу. Спят они в соседней комнате. Потому как никакие были. Щец мясных со сметаной похлебали, да я им чуток налил всем. Даже мальцу. Вот они теперь и дрыхнут.

Роман рассмеялся и вернулся к столу. Надо ж было сразу сообразить, что хулиганит хозяин, тоску избывает. А с ожерельями связь прервалась из-за самогона. Забористый, видать, у дяди Гриши самогон.

А хозяин уже наполнил гостю стакан до краев.

— Ну, за знакомство.

— Я пить не буду, — сказал Роман.

— Это почему же? — удивился хозяин.

— Я колдун. Мне нельзя. Хозяин расхохотался:

— Вот удивил! У нас тут в Суетеловске тож один колдун живет. Известный — к нему из Питера, из Москвы и даже из-за бугра приезжают. Хлещет только так. Мы с ним завсегда на рыбалку четыре литра берем, не меньше. Так что пей. Самогоновка — для колдунов первое дело. А ты, парень, хорошо сегодня хулиганил, такое дело отметить надо.

Уж неведомо как Роман на этот нехитрый уговор поддался. Верно, долгий этот день его доконал. Сильно его перетряхнуло: бегство из мнимого Беловодья, собственные похороны, Надина смерть, а вечером штурм притона в Суетеловске.

Колдун взял стакан и опрокинул залпом.

— Я выпить любого уговорю. Не было такого, чтоб от моего самогона кто-нибудь отказался. — Хозяин уже протягивал гостю клюквенную запивку.

И вдруг заметил: лицо Романа перекосило так, что прежних черт не узнать, все сместилось: нос сморщился, рот оскалился, щеки раздулись. И колдун выдохнул. Черными хлопьями запорошило угол — занавески, стены, шкафчик с посудой. Один комок попал хозяину на руку. Тот закричал — пепел был горячий, обжигал. Роман закашлялся — изо рта шел пар.

— А ты, парень, хулиган еще круче меня, — изумился дядя Гриша.

Колдун промычал:

— Где колодец?

— Справа, справа от крыльца! — закричала Татьяна.

— Милый, только в колодец не блюй! — крикнул дядя Гриша вдогонку. — Уж так сильно хулиганить не надо!

Роман ринулся на двор, и здесь его вырвало. Шатаясь, побрел к колодцу. Колодец был старый, куда старше дома — сруб уходил глубоко, до самой водоносной жилы. Роман загрохотал цепью, спуская ведро. Слышал, как оно стукается о стенки колодца. Вода была чистая, вкусная и такая холодная, что стыли зубы. Хорошая вода. После первого глотка полегчало, жжение в желудке унялось. Роман набрал в легкие побольше воздуха и обрушил на себя ледяную воду. Вмиг бросило в жар, тело закололи тысячи иголок. Роман облился второй раз и третий. Потом напился. Потом взял ведро с водой и направился обратно к дому. Несмотря на отмытие и питие водное, колдуна все равно шатало, и на крыльцо он взошел после второй попытки.

Заглянул в боковую комнатку. Друзья его спали — слышалось их ровное дыхание. В комнате пахло сырой шерстью, немного перегаром и еще теплом. Тепло тоже пахнет, если оно от живого огня — печное. Роман прислушался. Если кому-нибудь из друзей было бы сейчас плохо, он бы различил. Но ожерелье даже не дрогнуло.

— Погляди, занавески насквозь прожгло, — громким шепотом говорила хозяйка на кухне. — А букет из бессмертников… Один сор. Сколько раз говорила: не пои кого ни попадя.

— А чего он заладил: «Колдун, колдун!» — оправдывался хозяин. — Так бы и сказал: язвенник. Хотя для язвы самогоновка — самое первое лекарство.

Роман вернулся на кухню.

— Да ерунда все, — успокоила гостя Татьяна. — Убытку, считай, никакого. Занавески старые были, бахрома вся повылезла.

— Сейчас поправим, — сказал господин Вернон и плеснул водой на занавески.

Волна воды побежала вверх, к потолку, вспенилась и опала. Ткань переменилась — из обгорелой сделалась яркой, новенькой, легла пышными складками. Бахрома, в самом деле поредевшая, вновь загустела.

Господин Вернон полюбовался работой, потом плеснул в сторону пострадавшего шкафчика, на полке которого чернела залепленная пеплом вазочка с несколькими обугленными ветками — все, что осталось от зимнего букета. Вода брызнула, и вновь засияли помутневшие стекла, следы сколов, ожогов, царапины — все исчезло на деревянных полках и створках, вазочка вытянулась, блеснула новенькой синей эмалью, а на черных ветках закачались разноцветные стеклянные колокольчики. Несколько штук, правда, тут же сорвались с тонюсеньких веточек и разбились. Не бесследно, значит, тот стакан в желудок ухнул. Да, не бесследно — в голове у Романа до сих пор позвякивало.

Огненный у дядя Гриши самогон.

— Сойдет? — спросил Роман, ставя ведро на пол.

— С-сойдет… — ухмыльнулся хозяин, поднялся, потрогал колокольчики в вазе. Они зазвенели.

— Совсем и не надо было беспокоиться, — покачала головой Танюша. — Силы на наши бессмертники и занавески тратить. Силы вам еще самому пригодятся, для более важных дел.

— Фокусы у тебя, конечно, хорошие, как у этого заграничного Копперфильда, но тебе еще над собой работать придется. Надо же, как тебя от самогоновки перекосило, — пробормотал дядя Гриша. — Вот только одного я тебе не забуду, что этих сволочей водой смыл, а я им зубы не выбил все за их хулиганства.

Явный прогресс. Прежде дядя Гриша хотел мучителей резать на кусочки. Теперь речь шла только о зубах.

Хозяин налил себе полный стакан, опрокинул, запил клюквенным морсом, и лицо его прояснилось немного.

Хозяйка поставила перед гостем чашку с горячим душистым чаем, принесла толстый, домашней вязки плед и накинула колдуну на плечи. Роман не испытывал холода, но отказываться не стал, чтобы не обидеть хозяйку. Она время от времени вздыхала, но плакать боялась. Колдун глотнул чаю. Чувствовалась все та же чистая колодезная вода.

— А может, во второй раз попробуешь? Может, со второго раза приживется питие? — не унимался хозяин. Себе он уже налил. А также имел большое желание налить гостю.

— Не надо его мучить. Ему полежать надо, выспаться. — Тут в дверь постучали. — Кто это? — спросила Татьяна и сама же ответила: — Вадим Федорович приехал. Как Машеньку привезли, я ему сразу позвонила.

— Кто этот Вадим Федорович?

— Жених Машин. — В голосе Татьяны послышалось неподдельное уважение.

Не ошиблась хозяйка. А вот Роман ошибся — ожидал увидеть молодого бритоголового парня, а на кухню вошел человек лет сорока, может, даже и больше, но моложавый. Одет хорошо — костюм-тройка, галстук, все неброское, но видно, что не в Суетеловске куплено. Белизна сорочки безупречна. Запонки старинные, золотые. Волосы коротко остриженные, но гостю это шло. А бронзовый загар и полоска темных усов придавали жениху вид заправского щеголя. Ожидалось, раз он из новых русских, то начнет ботать по фене. Но ничего подобного не последовало.

— Добрый вечер, Григорий Иванович. Добрый вечер Татьяна Васильевна. — Гость поставил на стол литровую бутылку водки. У хозяйки ручку поцеловал. — Я только что узнал обо всем. Потрясен. Как она?

— Спит. Ничего вроде. Но не соображает, что и как. Ее какой-то дрянью пичкали. Ополоумела девка. Э-эх…

— Могу на нее посмотреть?

— В щелку только. А то побеспокоите. — Дядя Гриша уважительно обращался к жениху на «вы».

— Одним глазком, — согласился Вадим Федорович. — Как только подумаю… — Он не договорил — стиснул зубы. — Она в своей комнате?

— Ну конечно. Спит.

Вадим Федорович вышел, Татьяна побежала за ним.

— Серьезный мужик, — прокомментировал дядя Гриша. — Но хулиганистый — страсть. Не представляешь даже, что может учудить. Ночами на мотоцикле с шантрапой всякой гоняет. Затянется в кожу, на коня железного вскочит — и погнал. Он с Машенькой-то как познакомился? Подъехал, шлем не снял, предложил до дому довести. Она и уселась — я ж ее тоже часто на мотоцикле возил. Домчал, значит, снимает шлем, смеется. А она возьми его и поцелуй. Сам видел. У ворот и поцеловала. Ну и все. Завертело их обоих.

Вадим Федорович вернулся. Лицо его было мрачно.

— Едва узнал. — Он налил себе стакан до краев, выпил стоя.

— Васька, мой крестник, советует ее в больницу положить. А вот он, колдун темногорский, — дядя Гриша кивнул на Романа, — предлагает память ей смыть, чтоб у нее про эти дни ничего в голове не осталось.

Вадим Федорович внимательно посмотрел на господина Вернона. Роману стало не по себе от этого взгляда. И еще — он почувствовал вроде как вину перед гостем. За что — неведомо.

— Что значит — смыть? — Вопрос задал, будто гарпун бросил.

Роман с удивлением отметил, что не может ничего сказать в ответ. Ну, не может, и все. Вопрос вроде бы простой, но из головы все ответы как водой смыло. Вернее, самогоном. Никогда прежде с Романом подобного не бывало. Ну, спасибо, дядя Гриша, удружил. А перед этим надменным, уверенным в себе человеком почему-то особенно не хотелось выглядеть деревенским неотесанным увальнем, который двух слов связать не может.

Роман выпрямился, откинулся на стуле и зачем-то растянул губы в дурацкой ухмылке:

— Да так вот просто, память стереть, чтоб ничего не осталось…

— Роман — большой хулиган. Это он Машеньку нашел, — пояснил дядя Гриша. — Ему от меня за то поклон до земли, на всю жизнь благодарность.

— Лучше смыть, — решил за всех Вадим Федорович, садясь за стол. — О таком помнить никому не надо.

Татьяна суетилась вокруг него, выставляя закуски. Дядя Гриша глянул на нее мрачно. Не нравилось ему, что жена, вольно или невольно, заискивает перед женихом — боится, что тот Машеньку теперь бросит. Сам дядя Гриша кланяться никому не желал, не имел такой привычки.

Хозяин налил гостю полный стакан, себе тоже на-булькал. Роману больше не предлагал, наученный горьким опытом. Колдун тем временем пытался справиться с противной пустотой в мозгу. Э-эх, слова-словечки, и куда ж вы все подевались?

— А вы чем занимаетесь? — спросил Роман, не придумав ничего лучшего. — Торговлей, верно? — Он не знал, почему спросил про торговлю. На торговца гость похож не был. Но дух богатства и власти ощущался.

— У Вадима Федоровича магазины в Суетеловске. И в Питере магаз есть, — отвечал вместо жениха дядя Гриша.

— А почему в Питере не живете?

— Я здесь отшельничествую. — Вадим Федорович улыбнулся. Властительно. Так простые люди не улыбаются. Только повелители, если подданные их от тяжких дум отвлекут и развеселят. Если Вадим Федорович вот так при первой встрече с Машей улыбнулся, сидя на своем «харлей-дэвидсоне», то в один миг девчонку свел с ума.

Властитель? Да… Он будто стенкой от всех отгорожен.

— Мне Маша помогает. Мы с нею оба отшельники. Я — добровольно, она — из любви ко мне. Можете меня Отшельником называть, это близко к истине.

Властитель и отшельник — это одно и то же на самом деле. Только прячутся они от мира в разных местах.

— Вадик… — услышали все тонкий голосок и оборотились.

Машенька стояла на пороге в одной ночной рубашке. Волосы распущенные, в глазах — ужас, губы прыгают.

— Вадик! — выкрикнула она громче и вдруг заколотила кулачком по дверному косяку и стала оседать на пол. Тело ее свела судорога, спина выгнулась, голова запрокинулась…

Танюша ахнула и бросилась к дочери.

Роман вскочил. Глянул на стоящее подле ведро. Воды в нем было до половины. Схватил, поднял, плеснул. Машенька в материнских руках обмякла.

У Романа было такое чувство, что он в тот момент не колдовал, а хулиганил.

Последнее, что он услышал в своем сне наяву, это голос Вадима Федоровича.

— Спасибо, — выдохнул тот.

И благодарил он искренне, от души.

Видение кончилось. Но хотелось немедленно продолжить. Начав вспоминать, Роман уже не мог остановиться. Видеть все заново, пережить… Жизнь без жизни. Он пил, не утоляя жажды, ел, не насыщаясь.

Пребывал в прошлом, не в силах ощутить себя в настоящем.

Колдун вышел в ванную, ополоснул лицо под краном.

Нить ожерелья начала тревожно пульсировать. Сколько может это все длиться? Он еще не добрался до Беловодья. Да и был ли он там вообще? Что-то подсказывало — был. А если был, то… Нет, не смей, никаких догадок. Вспоминай — и только! — одернул сам себя.

Роман вернулся в спальню, упал на кровать, раскинул руки, вдохнул и медленно выдохнул, нить на шее успокоилась. Колдун смочил веки водой из бутылки. Лишние капли медленно стекли с век, будто слезы. Но Роман не плакал. Слезы колдуну не приносят облегчения.

ВИДЕНИЯ

начались сразу.

Просыпаться в волшебном сне было тошнехонько. В прямом смысле этого слова — из желудка противной волной накатывало. Роман немного полежал с закрытыми глазами, борясь с тошнотой и нащупывая внутри себя прежнюю лихую, просящуюся наружу силу. Сила была, но она как будто исказилась.

Дом казался таким хорошим, дружелюбным. И нате — магическое искажение. После колдовского сеанса такое бывает — неизрасходованная сила изменяет астральное поле. Только Роман ведь вчера в доме несильно колдовал, баловался.

Сейчас было позднее утро. Занавески отдернуты, и солнце заливало спальню. Колдун лежал в неудобной позе, ноги затекли. Во рту пересохло, на зубах — мерзкий металлический вкус. Ожерелье пульсировало. В ушах звенело, а всю кожу жгло, будто Романа опалили на огне. Опалили, но несильно. Ох, да что ж такое? Колдун посмотрел на кольцо с зеленым камнем. Оно было по-прежнему на мизинце. Неужели все из-за того, что накануне водный колдун так неосторожно глотнул самогону? Вот же угораздило… Столько лет ни капли в рот не брал, а тут сподобился…

Роман разглядел, что лежит на диване в небольшой комнате. Вставать не хотелось, все тело пропитывала дремотная усталость. Однако пересилил себя и встал. Он был в одной футболке и трусах. Ощупал постель — белье истончившееся, много раз стиранное, но чистое.

Босиком дошел до двери и распахнул. Танюша хлопотала на кухне.

— Одиннадцать уже. Ваши собираются. Вы как после вчерашнего? Выпили много?

— Да, выпил…

Что ж это он тут дрыхнет? Надю нужно везти. Скорее!

— Вам аспирину надо, — сообщила Танюша. — Вадим Федорович всегда аспирин принимает, если сильно с дядей Гришей выпьет. Я сейчас вам дам. Или, может, рассольчику?

— Рассольчику. — Роман не узнал собственного голоса — звук был низкий, хриплый.

На лечение рассолом колдун не надеялся. Скорее всего, он что-то напортачил с колдовской силой. Перерасходовал, вот отдача и пошла. Да и то — день вчера был такой…

— Машенька спит, — сообщила Татьяна. — И хорошо вроде ей. Улыбается все время. Просыпалась утром, я ее молоком напоила. Она говорит: «Мама, я устала очень…» — и опять спать.

Татьяна принесла стакан рассолу. Колдун выпил. Стало легче.

«Сейчас бы домой, Тина бы ванну с травами сделала», — подумал колдун.

И его вдруг потянуло невыносимо домой, к Тине, чтоб лежала она рядом, пока он дремлет, и приговаривала: «Бедный мой, бедный…»

Почему она все время называла его бедным?

Дядя Гриша обливался колодезной водой во дворе. Увидел Романа, поставил полное ведро на деревянную скамейку подле колодца.

— Ну, проснулся? Все уже позавтракали давно. Роман скинул одежду и вылил ведро воды себе на голову. Звон в ушах немного утих, и противное жжение унялось. Он повторил процедуру. Стало почти легко.

— Роман, что ты как неживой!

Колдун оглянулся. Алексей стоял на крыльце.

— Тебя будили, а ты как пьяный бормотал что-то. Собирайся. Мы уезжаем.

— Погоди! — Роман вновь стал опускать ведро в колодец.

— Э, так не пойдет, нашему хулигану перекусить сначала надо. Драники небось не все съели? А то, я посмотрю, ребята, вы хулиганы, как все нынешние крутые. Как работать, так, пожалуйста, паши, а как кормить работягу — так фиг. А Ромка у вас работяга, вроде меня. Родной человек. Я его голодным из дома не выпущу. У меня такое хулиганство не пройдет.

Они вошли в дом, дядя Гриша снял с вешалки свою новую кожаную куртку и накинул Роману на плечи. По росту куртка была как раз, а вот по объему… Двоих таких, как господин Вернон, можно было в нее запихать, и еще бы место осталось.

— Дядь Гриша, ему три свитера придется пододевать, — заметил Баз, укладывая в дорожную, сумку припасы.

— Ничего, наденет. Зато куртка теплая. А он весь дрожит. Ты что, не видишь?

Роман только сейчас заметил, что его после обливания бьет крупная дрожь. Почему — он и сам не знал. Колотит — и все. Никогда с ним прежде такого не бывало. Не должно было быть.

— Ладно, Роман, десять минут на перекус, и поехали. И так сильно задержались. Стен уже за рулем ждет. — Баз потащил тяжеленную сумку из дома.

«Так ведь по твоей просьбе задержались!» — хотел крикнуть колдун. Но промолчал, чтобы дядю Гришу не обидеть.

Кончились сны…

Колдун вновь очнулся. Что же случилось той ночью в доме дяди Гриши? После того, как колдун Машеньке память стер? Роман не помнил даже, как ушел в спаленку и заснул. Или, может, не сразу ушел, может, еще долго говорил с Вадимом Федоровичем и дядей Гришей? Неведомо. То, что утеряно, не восстановить. Итак, он завалился спать, и тогда… случилось что-то подлое — недаром кожу колдуна жгло огнем. А что именно случилось — Роман не знал в то утро. И теперь не вспомнил. Не ясно другое: понял он тогда поутру, что беда дом черной ладонью накрыла, или только отметил смещение колдовской силы и свалил все на самогон? И отмахнулся от подозрений, потому что больше не было сил ни с чем разбираться?

Роман заложил руки за голову. За окном светало. На кухне — доносилось снизу — Тина готовила завтрак.

Колдуну беспамятство — подлинное несчастье. Потому что беспамятство обессиливает колдовство. Год, другой, и распадутся наложенные чары без следа. А больше всего ценит колдовская братия долготу и нерушимость сотворенного. Кратковременный колдун — и не колдун вовсе. Так, фокусник, обманщик. Потому и борется колдун с ложной памятью, поверяет воспоминания стихией, как сложный прибор по эталону.

Колдованы на пустыре говорили про Медоноса. Возможно, Медонос стер господину Вернону память. Но что-то подсказывало: нет, не он. Но с Медоносом еще придется помериться силой — это Роман знал точ-но. Ему вновь хотелось кинуться в воспоминания и понять, что же там такое скрыто. Но нет, надо сделать перерыв, поесть хотя бы, отдохнуть. Сил всегда не хватает. Потому как у колдуна силы только человеческие.

Роман спустился вниз. Тина орудовала на кухне. Пахло приятно. Кажется, на завтрак сырники. Они у Тины всегда удавались. Он обнял ее, поцеловал в щеку, она обернулась, сама потянулась губами, но, видя, что Роман уже отстранился, сникла и повернулась к плите.

— Когда Синклит в этом году? — спросил Роман. — Приглашения уже рассылали?

— На следующей неделе, в четверг, — отвечала Тина, делая вид, что ее интересует только скворчащая сковородка с сырниками. — Приглашения доставили позавчера. Твое в кабинете, в верхнем ящике стола лежит. И меня тоже зовут, — с гордостью объявила Тина. — Говорят, на Синклит Трищак приедет.

— Трищак? Он же Синклиты игнорирует… — начал было Роман и вдруг замолчал.

Неужели тоже предвидит? Нет, невозможно. А зачем тогда приезжает? Вот именно, зачем? Выходит, что не один Стен предвидит смерть Чудодея. Стало противно до тошноты. Что же это они — как вороны на мертвечину! Неужели Трищак надеется возглавить Синклит? Да в этом случае колдуны друг друга передушат за неделю. А может, и быстрее. Но кто другой способен встать во главе Синклита? Кто, кроме Чудодея?

Было неловко при жизни Чудака думать о наследнике. Но если Трищак в самом деле приедет… Да, если Трищак приедет, то первым делом он схлестнется с Гавриилом Черным. Не тайна, что они друг друга терпеть не могут. К тому же Трищак сумел подгадить почти всем из колдовской братии. Трищак полагал, что колдуны должны послать к чертям собачьим все четыре стихии и заниматься только одним — смертью. Главным и самым важным заданием жизни Трищак полагал воскрешение таких личностей, как Пушкин и Шолохов. Но пока что его усилия не увенчались успехом. Правда, Трищак всегда носил с собой в коробочке клочок черных волос, очень похожих на собачью шерсть, и доказывал, что это бакенбарды Александра Сергеевича, созданные, его, Трищака, волшебством. Далее в планах Трищака было воссозданного Пушкина забросить в город Симбирск, в одна тысяча восемьсот шестьдесят девятый год, и там неотразимый наш поэт должен был стать любовником небезызвестной госпожи Ульяновой и отцом ее будущего сына. К удивлению окружающих, маленький Володя в этом случае появится на свет абсолютно черным, курчавым и толстогубым. Зато новорожденный гений еще в колыбели начнет сочинять стихи и от революционных идей, внушаемых матерью, не откажется, только помчится в Соединенные Штаты бороться за свободу черного меньшинства. Америка в этом случае так и останется окраинной страной, ну а Россия превратится в сверхдержаву и будет всех учить уму-разуму. Трищак даже сочинил для будущего потомка Александра Сергеевича стихи, тем самым облегчая ему задачу воплощения.

Единственное, что омрачало Трищаку жизнь, это слава Гавриила Черного. Как ни пыжился Трищак, как ни старался, но Гавриила всегда ставили на первое место, а Трищака почему-то на второе. Чтобы усилить свои позиции, Трищак прибегал к неординарным средствам — использовал в магии плесень и блевотину, собачий кал и свиные кишки, а вместо оберега на шее носил засушенный кошачий фаллос. Спору нет, о нем теперь чаще говорили, чем о Гаврииле Черном, и клиентура у Трищака была шире, но все равно в колдовских кругах Гавриила ценили выше.

Но при этой своей нудной завистливости Трищак был человек с юмором. Обожал он гостям дурманить разум и заставлял их выбегать на площадь перед домом — а жил Трищак в центре Москвы — нагишом и крыть ментов матом. Причем подобные гадости он проделывал не только с простыми смертными, но и с колдунами средней руки, чья сила была каплей против его дара. Не гнушался и над женским полом так посмеяться. «Главное в жизни, — утверждал Трищак, — в каждое дело положить кусок говнеца.

У многих на это смелости не хватает. Мелкие людишки, духом слабы. А я — пожалуйста, куда угодно могу насрать. Это и есть высшее колдовство». Многие в Темногорске считали, что верховенство Трищака будет забавным. А колдовская братия обожает забавы. Чуть, может быть, меньше, чем деньги. Ради забавы они кого угодно могут во главе Синклита поставить. И объяснят свои безумства тем, что колдовство без забавы — это не колдовство.

Роман направился в кабинет. Дверь отворил беззвучно, но Стен тут же проснулся. А может быть, он и не спал всю ночь, просто лежал с закрытыми глазами.

— Вспомнил? — спросил.

Роман отрицательно покачал головой, сел за стол, выдвинул верхний ящик. На дне лежал серебряный кружок. «РОМАН ВЕРНОН, водный колдун», сплетались выгравированные буквы в занятный узор. Приглашение на Синклит. В принципе, колдун может жить, не входя в Синклит. Колдун может жить как угодно и где угодно, — колдует он всегда в одиночестве. Колдует, да… но стремится в Синклит.

Роман повертел в пальцах серебряный кружок, потом бросил в тарелку с пустосвятовской водой, но ни одна гравированная буковка его имени не расплылась, ни один завиток виньетки не растаял. Только на мгновение черная жирная двойка возникла на серебряном кружке и пропала. Что она означала? Его очередность? Второе место в списке? Или оценку его способностей, данную экспертом по колдовской силе Гавриилом Черным? Почему-то ему казалось, что последнее. Неужто только двойка? В школе в свое время Роман Воробьев нахватал их предостаточно, но, возмужав, решил, что выбрал лимит «неудов» до конца жизни и в будущем эти поганые черные лебеди с изогнутыми шеями никогда не появятся в его реке. Вышло, что ошибся.

Роман поморщился. Вся эта свара, это соперничество, почти детское, полное недомолвок, тасование билетов, как карт, и тайные пожатия рук его до невозможности раздражали. Но не явиться на Синклит не мог. От того, кто будет во главе, зависит судьба колдовской братии в Темногорске. А что, если Стен ошибся? Ничего с Чудаком не станется и… Нет, не надо себя обманывать. Просто так Трищак на Синклит не поедет. Ни с того ни с сего обручи колдунам на головы ладить не будут. Знают колдуны, почти все уже знают о предстоящем уходе Чудодея. А если не знают, то предчувствуют. Тошно им, страшно. Час пришел…

Ладно, к черту все эти колдовские дрязги. Лешку надо спасти. Это главное. А Чудодей? Разве судьба Чудодея — не главное? Ведь Чудака тоже надо спасать от злобных сил. Так кого прежде? А тут еще это беспамятство…

И что-то мерзкое готовится. Никогда не бывало прежде в Темногорске, чтобы один колдун другого пленить пытался.

В дверь постучали. Снаружи. Хотя на воротах висела записка, что приема нет, да и ворота были замкнуты, правда, простеньким заклятием, без сложных магических ухищрений.

«Чудак пришел, — догадался Роман. — За собакой». Отворил дверь. Так и есть. Чудодей стоял на пороге.

В плаще, в паричке, в руках широкополая шляпа, с полей на пол текло.

— Матюшу верните, — сказал Чудак и стряхнул воду с шляпы. — Глупая шутка, Роман Васильевич, смею вам заметить.

— Это не шутка. — Господин Вернон особо выделил голосом «не». — Мой ассистент прозревает будущее. Не всегда умеет толковать, но в видениях не ошибается. Он вам сказал: нельзя гулять с собакой.

— Если он не ошибается, то что можно изменить? — Чудак поправил очки. — В конце концов, это бесчеловечно — разлучать меня с Матюшей.

— Хорошо, сейчас приведу вашего кусачего.

Едва Роман отворил дверь кладовки и снял заклинание, как французский бульдог, рассерженно фырча, кинулся через коридор и кабинет, метнулся к хозяину и прыгнул на грудь. Чудак едва не опрокинулся на спину.

— Роман Васильевич, у вас коньяка нет? — спросил он, позволяя Матюше лизать себя в губы.

— Я сейчас наколдую…

— Нет, не колдовской коньяк, настоящий.

— Тина! — Роман отворил дверь из кабинета в коридор и крикнул в сторону кухни: — У нас коньяк настоящий есть?

— Есть! — отозвалась она. — В гостиной, в баре. Сейчас принесу.

Вскоре примчалась — в одной руке фужеры, в другой — бутылка «Наполеона».

— Отчего только два? — удивился Михаил Евгеньевич. — Вы же тоже пить будете. Да и Стен.

— Я воду пью, — напомнил Роман.

— Так все равно ж из фужера. А вы, значит, мое будущее видели? — обратился Чудак к Стену.

Тот кивнул.

— И что увидели? Впрочем, не надо. Лучше выпейте с нами.

Стен покачал головой:

— Не буду. После выпивки труднее… — Алексей не договорил, но Чудак его понял.

— Держать себя в руках? Ну и что с того, если свампирите чуток? Я не против.

— Как раз для вас мое присутствие не опасно. У вас ожерелья нет.

— Это формальность. Я книжный колдун. Все что угодно представить могу. Даже то, что водной стихией повелеваю, как наш замечательный господин Вернон. Роман Васильевич, выйдите-ка на минутку, мы с вашим другом побеседуем.

— Михаил Евгеньевич, вампир в такие минуты себя не контролирует.

— Зато я контролирую. Ожерелье-то воображаемое. Представлю, что его больше нет, и пир закончится. Так что не бойтесь за меня. — И Чудодей слегка подтолкнул Романа к двери.

Господин Вернон осуждающе покачал головой и вышел. И тут Тина на него налетела. Колдун обнял девушку за талию. Надо же, как она быстро обернулась!

— Роман, я… я так виновата…

— Тина, не надо. Смыло уже все.

Минута прошла, и они вернулись в кабинет. Чудак с видом знатока разливал по фужерам коньяк. У Романа мелькнула даже мысль, не обманул ли Чудодей? Но глянул на Стена, приметил, что на щеках у того проступил вновь румянец, и понял, что свое обещание глава Синклита выполнил.

Стен сидел на диване и маленькими глотками пил коньяк. Взгляд у него был как у сытого хищника, который только что проглотил целиком кус сырого мяса. И вот застыл, переваривает. Тина передернулась — тоже поняла, что произошло.

Матюша, привязанный к ножке кресла, глухо порыкивал и скалил зубы: Стен ему явно не нравился.

Чудак пригубил коньяк и улыбнулся:

— А знаете, Роман Васильевич, что сейчас более всего мучит колдовскую братию? Не знаете? То мучит, что никто нас всерьез не воспринимает. Мы ведь как думали: дайте только нам возможность колдовать, мы такое наколдуем, мир перевернем. Ну вот, пожалуйста, дали. И что? А ничего. Раньше к нам потихоньку народ ездил, байки всякие складывал, про чудеса, нами творимые, друг дружке рассказывал. Власти нас прижимали, у каждого почти что ореол мученика имелся, кто талантом обойден не был. А что теперь? Шарлатанами кличут! Продажными тварями. Как вы думаете, правильно кличут?

Роман разглядывал на свет воду в фужере. Заговаривать ее в коньяк не стал.

— Тогда казалось: главное — доказать, что колдовская сила существует. И сразу мир переменится, проблемы разрешатся. Дай нам волю, мы все болезни излечим, все беды отведем. Мнилось, сможем абсолютно все… — Роман замолчал на полуслове, потому что показалось ему, что говорит не то что-то. То есть вроде верно, но не то.

— Обидно. — Михаил Евгеньевич поверх очков глянул на Романа. — А может, мы в самом деле колдуны ни к черту, а?

— Колдунов стало слишком много, — предположила Тина; коньяк придал ей смелости. — Они друг у друга энергию гасят. Надо главного назначить, чтоб он руководил.

— Как мудро! Назначить главного… А остальные чтоб ему хвосты заносили? — хитро прищурился Чудак. — А если главный будет вовсе не Роман Вернон? То есть скорее всего не он. Что тогда?

— Я не то хотела сказать… — Тина густо покраснела.

— Многие так же, как вы, считают. Но есть и другое мнение. Неужели не слышали? А то говорят, что надо вновь колдунов на костры отправлять. Клянутся, что без огоньку, без страха, без преследований талант колдовской глохнет. А стоит пригрозить колдуну костром, попугать его, да из дома выставить, да гнать и гнать в глушь, в болота, в леса, кольем его бить, — вот тогда и отверзнется в гонимом истинный дар.

— Не люблю открытый огонь, — сказал Роман. — И тех, кто поджигает костры, — тоже.

— Знаете, что я вам скажу, Роман Васильевич: слишком много времени прошло с большой войны. Забыли, что такое настоящий пожар. И вот теперь все раздувают, раздувают… Я тогда пацаном был, только восемнадцать стукнуло, и угодил как раз на Невский пятачок. Там до сих пор кости наших ребят в земле лежат непогребенные. Ночь, ад кромешный, на той стороне немцы наших косят, а на этой мы в лодки грузимся. Ну и заскакивает к нам в лодку круглолицый, упитанный такой комиссар и давай орать про Ленинград, про то, как ни шагу назад. Ну, пока он орал, лодка и отчалила. Он как завизжит: «Стой, куда! Меня нельзя!» И такой в этом голосе страх, просто ужас совершенный в том голосе. Я сижу, смотрю на него, и мне вдруг смешно сделалось. Смех из меня так и прет. А он матерится и требует лодку назад повернуть. Ему лейтенант наш и говорит: «Ничего, скоро вернешься». Напророчил. Только мы из лодки стали высаживаться, как рядом рвануло: комиссару осколок в бедро, мне — в грудь. И нас обратно в той же лодке и доставили. Так вот, Роман Васильевич, с тех самых пор я решил, что многое могу в жизни делать, но комиссарить никогда не буду.

— Что от вас требуют? — спросил Роман, чувствуя, что внутри противно холодеет. — Кто требует?

Чудак вздохнул:

— Что требуют? А чтоб мы хозяина обруча не искали. И намекают, что час настал колдовство в мешок собрать да тем мешком по башке страну нашу непутевую огорошить. Кое-кому идея эта по душе приходится. Но я категорически… — тут Чудодей повысил голос, что с ним случалось редко, — против.

— Почему? — спросила Тина.

— Потому, Алевтина Петровна, что человек сам себе дорожку выбирать должен, и не надобно его на неведомую дорожку колдовством заманивать. Оттого много всяких бед случается.

— Вы откажетесь — другой согласится. — Тина набралась храбрости и кинулась спорить. — Так уж лучше вам. Вы на правильную дорожку направите.

Чудодей рассмеялся:

— Да как же я могу на дорожку направлять? Ну хоть вас, Алевтина Петровна? Я ж, получается, за вас выбрать эту дорожку должен. А вдруг вам та дорожка хуже смерти?

— Роман, разве я не права? — повернулась Тина к водному колдуну.

— Я не знаю, о чем мы говорим. Для канала выбирают направление, а река течет куда хочет. Плотины ее уродуют. А морем или океаном вообще управлять глупо.

Чудодей улыбнулся:

— А знаете, Роман Васильевич, вы вернулись в Темногорск совсем другим, не таким, каким уезжали.

— Каким же я вернулся?

— А вы себя спросите. — Чудодей отвязал поводок от ножки кресла. — Вы мне вот что скажите, Роман Васильевич: удалось ли что-нибудь про обручи разузнать?

— Удалось. Но не так уж и много. В обручах все четыре стихии замкнуты, — сказал Роман. — Это точно. А вот кто их сделал и для чего — не знаю пока.

Чудак поправил паричок, взял Матюшу на руки, шагнул к двери. Потом обернулся:

— Гавриилу Черному осколок отнесите. Гавриил — сильный колдун, может, хозяина обруча найдет. Если осмелится.

Показалось, что дверь и не открывалась вовсе, а Чудодей сквозь нее как-то сам собой просочился.

— Зачем ты отдал ему собаку? — удивилась Тина.

— Ты же слышала, он сказал: мы плохие колдуны. Роман отвернулся. Не то чтобы он был согласен в этом с Чудаком. Нет и нет… Но что-то в словах председателя Синклита задевало.

— Что теперь? — спросил Стен.

— Теперь — вспоминать, — отвечал колдун. Наверх, в спальню, и пусть

ВИДЕНИЯ

начнутся….

Они ехали долго. День и всю ночь. И вновь начался день, шоссе осталось позади, теперь они ковыляли по какому-то проселку. Два раза застревали в грязи, и Роман заклинанием выталкивал джип. Время уходило, вторые сутки действия заклинания льдом истекли, а они еще не добрались до Беловодья.

— Мне казалось, что ехать куда ближе, — заметил Роман. — Кажется, вертолет летел из Беловодья час, или чуть больше? — спросил он База.

— Дороги плохие, — отозвался тот. После того как выехали из Сутеловска, Баз выглядел подавленным. Почти не разговаривал, будто отгородился от всех стеной.

— Вертолет прилетел со стоянки в клинике, — уточнил Стен. — А не из Беловодья.

— А почему мы сейчас не вызвали вертолет?

— Испортилась связь, — заявил Баз. Колдуну показалось, что добрый доктор солгал.

— Так к вечеру мы доберемся или нет?! — вспылил Роман.

— Надеюсь, — отозвался Стен. — Скоро уже наш путь.

Машину все время вел Алексей. Иногда его подменял Роман. Стен показывал по карте, куда ехать, и сам отсыпался на заднем сиденье. Колдун чувствовал себя отвратительно. Время от времени начинало жечь кожу, перед глазами вдруг возникали огненные пятна и расплывались. В такие мгновения Роман вынужден был останавливать машину, чтобы не врезаться в ближайшее дерево.

— Хреново? — спросил Юл.

— Вроде того…

— Надо было начинать с пива, а не сразу с самогона, — поучительно заметил мальчишка.

— Ты, как всегда, прав, старина.

— Только ты никогда меня не слушаешь. Баз, видимо, тоже перепил. Всю дорогу сидит смурной…

Роман покосился на База. Тот в самом деле выглядел больным. Даже аура его потускнела.

— Баз, а как тебя угораздило попасть в этот круг? — спросил колдун. — Ведь ты не человек идеи вроде Стена. Ты — человек дела.

— Он идеалист, да еще какой, — вмешался в разговор Стен. — Только тщательно скрывает.

— Я не идеалист. Попытаюсь сейчас объяснить. — Баз сделал паузу. Затем заговорил будто чуточку не своим, измененным голосом. Скорее всего, он говорил то, о чем не раз думал, и вот теперь решил, что настало время высказаться. — Сначала о фантазиях. И о реальности. Я старше вас всех. И я помню прекрасно то настроение, что охватило людей в восьмидесятые. Особенно тех, в возрасте Гамаюнова. Все они воспаряли, мечтали о чудесах, строили какие-то нелепые прожекты. И главное, все их фантазии произрастали из прошлого, идеалисты пытались воплотить прежние идейки, которые хромали на две ноги. Все мысли и мечты идеалистов были оттуда, из шестидесятых, из мечтаний о светлом будущем: делать все задаром, к деньгам не стремиться, создавать светлое, красивое, никому не нужное.

— При чем здесь это? — перебил Роман.

— Помнишь фильм «Холодное лето пятьдесят третьего»? Разумеется, видел, и не раз. Там есть один замечательный момент, когда Папанов от имени политзэка говорит: «Ужасно поработать хочется». Или что-то в таком духе. Помнишь?

— Ну…

— Так вот. Эта фраза не из пятьдесят третьего, из восьмидесятых. Слова всех этих гамаюновых, которые вообразили, что жизнь меняется для того, чтобы им дали наконец работать, творить, воспарять. Ах, как они в тот миг воспарили! И пока они воспаряли и теряли время, пришли очень крепкие, никуда не воспаряющие ребята и взяли все в свои руки. Им нужны были деньги, власть, «мерседесы», виллы на Лазурном берегу и баксы, баксы, баксы. Они — другие. Вот ты, Роман, ради чего ты колдуешь, принимаешь десятки людей в день?

— Не о том речь.

— Нет, скажи, ради чего?

— Зарабатываю деньги.

— Вот именно, деньги. И только. Никакие высшие идеи тебе не нужны.

— Послушай, не обо мне речь. А о вашем проекте и Гамаюнове. — Романа стала раздражать нынешняя манера разговора доброго доктора.

— Хорошо, поговорим о Гамаюнове. Ты не задумывался, почему такому человеку, как Иван Кириллович, у которого были весьма и весьма натянутые отношения с властями и которого чуть-чуть не посадили, просто потому, что не успели, — дали возможность в восемьдесят седьмом провернуть такой проект? Нет? Да потому, что к нему в качестве локомотива пристегнули господина Сазонова. Сазонов очень умело изображал перед западными наивными либералами потомка русских эмигрантов, а перед нами, наивными мальчиками и девочками, — человека перестройки. На самом деле он был человеком из верхнего эшелона той элиты и должен был обеспечить нужное развитие всего проекта. Ивану Кирилловичу надлежало создать Беловодье и отойти в сторону, уступив место нужным людям. Но сорвалось… Наивный Иван Кириллович наступил господам западникам на ногу и несильно ее отдавил. Господа с Запада озверели. Торговля бриллиантами сорвалась, все кончилось бойней. Иван Кириллович создал то, что создал. И мы получили именно то, что должны получить.

— Но все же Иван Кириллович создал Беловодье, — напомнил Стен.

— Ты всегда был готов его оправдывать.

— Я просто помню то, что он сделал. И это не оправдание, а констатация факта. Твои рассуждения меня удивляют лишь в том плане, что от тебя такое услышать я не ожидал. Все остальное знакомо, набило оскомину. В падении Российской империи тоже обвиняли интеллигентов. Они, видишь ли, рассуждали о Канте и Гегеле и замечали, что чиновники воруют, а генералы бездарны. И пока интеллигенты преподавали в университетах и лечили больных, а их сыновья воевали и погибали на фронтах Первой мировой, обиженные жизнью недоучки сбились в банду и захватили власть в стране. Эти не стали рассуждать, а принялись расстреливать. А потом пересажали в лагеря преподавателей, врачей, офицеров и священников. Убить-то они их убили, но свою ненависть этим не убавили, но лишь распалили. Навесили кличку «тухлый интеллигент» уже не на тех, кто был действительно интеллигентом — таких оставалось слишком мало, а на тех, кто хоть отдаленно, хоть чуть-чуть походил на ненавистное племя. И так — все семьдесят лет. Уже и режим рухнул, а ненависть тот режим пережила. Теперь нынешняя братва исходит ненавистью к тухлому интеллигенту, свалив на него ответственность за все беды. Недаром Цезарь заявлял, что он хорошо знает, как удобно перекладывать вину на умерших. И потому задним числом интеллигентов приравняли к революционерам и повесили на убитых все преступления большевиков. Тухлые интеллигенты не говорили: «Ты не прав», но лишь: «Я с вами не согласен». Представляешь, каково услышать такое? Кто-то — и не согласен? Баз криво усмехнулся:

— Я тоже знаю историю, Стен. И отвечу тебе цитатой из той же восьмой книги «Галльской войны»: «Никто не имеет такого влияния, чтобы против воли князей при противодействии сената и сопротивлении всех порядочных граждан, опираясь только на надежную толпу черни, быть в состоянии вызвать войну и вести ее». Так вот, большевики как раз и сумели. Всю страну обули. Каково?!

Стен покачал головой и рассмеялся.

— Смеешься? — удивился Баз.

— Конечно. Ведь у ненавидимых интеллигентов украли их нелепый вопрос: «Кто виноват?». Если подумать — вопрос дурацкий. И предполагает дурацкий ответ. Зачем искать виноватых? Вопрос-то ведь на самом деле другой: почему так получилось и что сделать, чтобы во второй раз не наступить на грабли. В этом случае ответы: «Не изучать Гегеля и Канта» или «Не воспарять душой, когда вокруг идет большой грабеж» покажутся по крайней мере смешными.

Наконец свернули на узкую, похожую скорее на тропинку дорогу. Деревья по сторонам стояли вековые. Дорога была не прорублена, а прочерчена водой — так, как чертил Роман ограду вокруг мнимого Беловодья. И мосток через речку тоже был волшебный, ненастоящий. Стеклянная дорога в дремучем лесу.

Выходило, что город мечты близко. Город счастья, где возможно все… А что, если они персекут ограду Беловодья и Надя очнется? Сердце колдуна заколотилось как сумасшедшее. Он уже верил в подобное чудо… Всеми силами колдовской своей души верил.

Границу Беловодья они почувствовали метров за триста, Стен тут же сбавил скорость.

— Скоро первая ограда, — предупредил он. — Тебе, как я понимаю, Роман, ожерелье не Гамаюнов сделал. У Юла — тобой даровано. Вам надо настроить ожерелья на границу, иначе не пройти. Особенно второй круг.

— Но вы через мои ограды шагали беспрепятственно, — напомнил господин Вернон.

— Там другое.

Когда они подъехали метров на пятьдесят, ожерелье на шее у водного колдуна дернулось, будто живое, и начало вибрировать. Роман попытался успокоить водную нить, мысленно погладил ее, как ребенка гладят по голове. Ожерелье утихло, нить перестала дрожать. Первую стену миновали почти незаметно, лишь на миг у колдуна возникла боль в горле, но тут же прошла. Роман глянул на Юла. Тот, казалось, ничего не почувствовал. Почему, господин Вернон не понял.

За первой оградой шла все та же белая дорога. Только здесь она казалась залитой водой и блестела. А вокруг стоял еловый бор, на мохнатых ветвях клочьями висел туман. Теперь джип катился медленно. Роман ощущал слабое сопротивление, как если бы невидимый противник уперся ему рукой в грудь и давил, но несильно. А навстречу им уже придвигалась вторая стена — она блестела, будто мокрое от дождя стекло, и за этим стеклом проглядывало нечто, едва различимое, — блеск золотого, синего, оранжевого и яркая, слишком яркая для осеннего времени зелень.

— Что это?! — Роман указал в сторону.

Слева от дороги, прорезая молоко тумана, виднелась черная полоса — будто в небо уходил недвижный столб черного дыма. Но это был не дым — что-то другое. Роман смотрел и ощущал тревогу, от которой все внутри цепенело.

Стен пригнулся, глянул в боковое стекло, но ничего не сказал. Но колдун заметил, как пальцы Алексея с силой стиснули руль, костяшки побелели.

Вторая граница оказалась куда прочнее первой. Джип вломился в нее, и сверху с шорохом посыпались льдистые осколки. Усилием воли колдун отталкивал их от себя, раскидывал по сторонам и отчетливо слышал за спиной мелодичный звон разбиваемых стекол. Дважды он все же не успел увернуться и почувствовал вполне ощутимую боль — будто лезвием полоснули по руке и плечу. Но следов не осталось.

Джип затормозил. Они остановились внутри — в Беловодье.

— Все не так уж и страшно, — засмеялся Юл.

Роман посмотрел на Надю, что покоилась у него на коленях. Ее лицо было по-прежнему подернуто льдом, глаза раскрыты, зрачки неподвижны. Чуда не произошло.

Путники стали вылезать из машины. Последним выпрыгнул Роман. Выпрыгнул и оторопел. Он был уверен, что увидит крохотное пространство, сдавленное тесным обручем, жалкое озерцо, бережок, коттеджи — воплощение простенькой мечты, некое подобие того, что он создал сам в лесу с помощью Юла, — то, что видели снаружи люди Колодина. Но здесь был иной размах, и все было иное.

Джип стоял на дороге. А дорога лежала на поверхности озера. Именно так — белые плиты покоились поверх воды с небольшими зазорами, и меж ними протекали тонкие струйки. Внутри круга было только огромное светлое озеро. И в центре прямо из воды поднималась белая церковка. В глубине, под толщей воды, горели негасимые свечи и угадывались крыши затонувших хоромин. Вода в озере была гораздо светлее неба, чего, вообще говоря, в природе не бывает. Над водой чернели отдельно стоящие вековые ели. А по воде, переплетаясь и вновь расходясь, пролегали тропинки из белого камня. Каждый камень лежал отдельно от другого. Тропинки сплетались с дорогой и убегали вдаль, заканчивая свой бег у крыльца какого-нибудь дома, или приводили к кольцевым парапетам из белого плавучего камня. Одно такое кольцо шло вдоль наружной стены Беловодья, второе окружало водный круг в центре. Дома поднимались из воды. Не в том смысле, что из воды выныривали, а в том, что сами были частью светлых вод. Они то погружались вглубь, то вновь поднимались. Контуры стен, наличники, ставни, черепица на крышах в флюгера над крышами — все менялось, и только глаз начинал привыкать к облику, как являлись уже другие очертания, чтобы через несколько мгновений сделаться прежними. Впрочем, в этом прежнем непременно проглядывало что-нибудь особенное, новое. Так валы, бегущие к берегу, повторяются раз за разом, но все время иные. Оттенки голубого, зеленого, серебристого, нигде ничего яркого, кричащего — колорит почти тернеровского пейзажа. Но порой вспыхивало ослепительно белое, как блеск лунной дорожки на воде. Тем чернее казались ели на фоне светлой воды.

Роман обо всем позабыл — он переводил взгляд с одного дома на другой, еще ничего не понимая и даже не пытаясь понять, но лишь пораженный до глубины души.

Он слышал, как рядом всхлипывает Лена, повторяя как заведенная:

— Невозможно, такое невозможно…

— Замечательно, — сказал колдун.

— Лешка! Наконец-то!

Все обернулись на крик. К ним по дорожке бежал парень лет тридцати, худощавый, темноволосый, с глубоко посаженными глазами и высоким, выдающимся вперед лбом.

— Грег! — Стен обрадовался, увидев старого друга. — Все еще стережешь?

— Как видишь. А ты, черт, бродяга, где тебя носило! — Грег смеялся, обнимая приятеля. — Ты же говорил, что никогда не вернешься.

— Пришлось.

— Ну и отлично! Значит, опять вместе? Все вместе, да? Может, в этот раз все получится, а?

— Надя погибла.

— Знаю. — Грег нахмурился. — Иван Кириллович рассказал.

— Как он? — спросил Стен.

— Старик хорошо держится. Замечательно. Мужественно. Уважаю. Да вот он, идет…

Все обернулись.

К ним по белой дорожке шагал Гамаюнов в светло-синем клеенчатом плаще до пят.

В реальности он выглядел куда тщедушнее и старше, чем в своих сеансах колдовской связи, отметил про себя Роман, глядя на хозяина Беловодья. Во-первых, Иван Кириллович был мал ростом, во-вторых, кожа казалось тонкой, как бумага, а губы — по-стариковски лиловыми. И главное, он был какой-то неухоженный — под плащом поношенный свитер с высоким горлом, одна брючина заправлена в сапог, другая выбилась, спустилась до самой воды и намокла.

— Как я рад! — Гамаюнов в первый момент как будто видел только Алексея. — Стен! Мой мальчик! — Они обнялись. — А ты по-прежнему такой же строптивец. За то и люблю. — Иван Кириллович отстранился и только теперь поглядел на остальных. — Леночка, наконец-то! — воскликнул он таким тоном, как будто давно ее здесь ждал, а она почему-то не ехала. — А это наш удивительный господин Вернон, надо полагать?

И Гамаюнов повернулся к Роману. Глянул внимательно, изучающе, будто оценивал, на что способен колдун.

«Он уверен, что я увижу в нем гуру, а я не вижу. Хоть убейте меня — не могу. Все же я обязан быть с ним почтителен, хотя бы из уважения. И еще за то, что он создал Беловодье».

— Как у вас это получилось? — спросил Роман. Еще за секунду до этого не хотел спрашивать и все же спросил — слова будто сами собой вырвались.

— Очень просто. То, что в душе хранил, здесь отразилось. — Иван Кириллович торжествующе улыбнулся.

— И здесь, в Беловодье, возможно все?

— Где Надя? — спросил Иван Кириллович. — Я должен ее видеть.

— Она здесь, с нами.

Гамаюнов говорил о ней как о живой, и за это Роман многое был готов ему простить. Ревности, во всяком случае, колдун сейчас не испытывал. Он сам достал из машины Надино тело. Сбросил ткань. От холодного сияния Беловодья лед посверкивал, и казалось, что Надя улыбается, а ресницы дрожат.

Иван Кириллович пошатнулся. Если бы он не держал Грега за руку, то наверняка упал бы в воду. А так устоял. Свободной рукой стиснул горло, лицо его посерело. Роман понял, что несправедлив был к старику: потеря Нади оказалась для Гамаюнова страшным ударом.

— Что вы намерены делать? — спросил Роман.

— А что теперь можно сделать? — бесцветным голосом отозвался Иван Кириллович. — Что?.. — Он вновь схватился за горло. Ему не хватало воздуха.

— Но мы в Беловодье! Еще есть время! — крикнул колдун. — Я наложил трехдневное заклятие льдом. Еще можно оживить ее… Слышите?! Еще время есть!

— Время? — переспросил Гамаюнов. — О, время как раз неважно… То есть… Я продлю ваше заклинание на три дня. Потом еще на три дня… Дней сколько угодно.

— А живая вода? Здесь есть живая вода?

— Об этом я скажу завтра.

Романа как будто повело из стороны в сторону. Волна подхватила и понесла…

«Возможно все… сумей… дерзай…» — шептала вода и несла за собой.

Водный колдун пришел в себя и огляделся. Кто с ним говорил? Кто утешал?

«Дерзай, ты сможешь…» — уговаривал неведомый голос.

— …А джип спрячьте, — сказал Иван Кириллович.

Гамаюнов, по-прежнему держа Грега за запястье, поднял его руку, потом повел ею вниз, и джип медленно стал погружаться в глубину, проходя сквозь белые плиты дороги, будто они были такой же водой, как и все остальное Беловодье. Или они и были?..

— Если вы не сумеете, я сумею! — выкрикнул Роман. — Вот увидите, я сумею. Здесь, в Беловодье… Все смогу. Куда отнести Надино тело? — спросил колдун. — Скажите…

— Я сам. — Иван Кириллович забрал у Романа умершую жену и понес, будто тело было невесомо. Роман шагнул за ним. — Не ходите за мной, — приказал Гамаюнов, не оборачиваясь.

— Вы слышите, я создам живую воду! — крикнул ему вслед Роман.

Иван Кириллович не ответил.

Журчала вода, то поднимаясь выше дорожки, то понижаясь. И тогда из светлых вод выныривала странная стеклянная трава и такие же странные цветы — живые и неживые одновременно. Их прозрачные лепестки опадали и тут же растворялись в плещущей о дорожку волне. Вдруг возник каркас из белых планок, белых, как молоко, заструился выросший из воды плющ, оплел каркас, несколько листьев сорвались и на лету превратились в капли. Уже начинало смеркаться. Осеннее небо быстро гасло, а вода в озере оставалась все такой же светлой. Огоньки в глубине сделались ярче и отчетливее. Теперь уже можно было разобрать переплетенье причудливых строений под водной толщей — они наплывали друг на друга, одна стена прорастала из другой, как в безумных гравюрах Эшера, один дом заключался в другом, и сквозь одно окно проглядывала целая анфилада.

Грег повел Романа и его спутников к домику для гостей.

— Располагайтесь, отдыхайте. Иван Кириллович очень рад, что вы приехали. — Грег остановился перед высоким резным крылечком. — Ты, Роман, здесь. Алексей, Юл и Лена будут в соседнем доме. Спокойной ночи.

— Что вы намерены делать?

— Завтра поговорим. Иван Кириллович наверняка все отлично устроит. Но сегодня отдыхайте. Вы устали с дороги.

Грег повернулся и зашагал по дорожке.

— Мне здесь не нравится, — сказал Юл. — И потом, как тут с питанием? Кругом одна вода. Я на одной воде жить не могу. Жрать охота.

— Не волнуйся, это же Беловодье. Здесь должно быть все.

— Роман, пошли к нам, — предложил Стен.

— Я должен осмотреть свой дом. — Колдун взбежал по ступеням, толкнул незапертую дверь.

Тут же сам собой зажегся свет в прихожей — свет явно не электрический: так блестит вода на солнце. И этот свет играл, как вода: то вспыхивал, то ослабевал. Пустое помещение с полупрозрачными стенами, вешалка, похожая на отростки льда. Витая лестница уходила наверх. Роман помчался на второй этаж, потом на третий. Ему хотелось ото всех скрыться. Сейчас он ни с кем не мог говорить, даже со Стеном.

Роман почувствовал легкое движение — дом поднимался вместе с ним, менялся, вытягивался. Колдун выглянул в узкое стрельчатое окно. Озеро было далеко внизу, все такое же светлое, мелкая волна рябила, набегая на фундамент. А сам Роман, судя по всему, был в какой-то высокой башне. Колдун открыл ближайшую дверь и вошел в спальню. Он и планировал очутиться в спальне. Круглая просторная комната, огромная кровать посередине, застланная белым пушистым пледом. Роман пересек комнату и распахнул окно. Внизу раскинулся город — огромный, сияющий тысячами огней, разноцветные панно рекламы вспыхивали на фоне темного неба, цепочки круглых светильников вдоль широких бульваров лучами уходили вдаль. Но при этом пахло озером — свежий запах воды струился в комнату.

С Романом еще не бывало такого, чтобы он пришел в чужой дом и ощутил, что этот дом его. Сейчас ощутил.

Он сел на кровать, вцепился пальцами в волосы. И вдруг закричал от нестерпимой боли. Он не мог понять почему, но Беловдье его оглушило. Зависть? Да, он завидовал, тут не стоит спорить. Он бы и сам мечтал создать такое… Он бы хотел. Но не создал. Не наколдовал. Все, что он делал, казалось теперь таким незначительным. Мелочь, мелкая-премелкая мелочь. То есть по сравнению с другими колдунами, может, и не мелочь, может, даже и получше, чем у других, но сравнивать-то надо не с чужим, а со своим даром. Малы были дела, а дар велик. Вот же нелепость! Он сам окоротил себя, сам оставил в круге своих дел только легкое, понятное, достижимое. Да, достижимое — это преснятина, сухарь, ломоть вчерашнего хлеба. Но погоня за недостижимым — и вовсе отсутствие хлеба. А хлеб дает радость конкретную, принося лишь то, что может принести, не больше и не меньше. Порой за эту определенность можно отдать многое. Если не сказать, что все.

А здесь он увидел непомерное. Да, да, вот истинное слово — непомерное.

Беловодье существовало. Неважно, кто его задумал и как создал, но оно было выше любого дара. Замкнутое в круг, оно не имело границ. Оно было больше своего создателя, и от его светлых вод веяло таким простором, что томительно и сладко становилось душе. И еще — боязно. Хотелось немедленно бежать отсюда. Но еще больше хотелось остаться.

Да, да, вот что его томило. Страх… Роман явственно ощущал опасность, исходящую от Беловодья. Город счастья внушал ему чисто физический ужас. Невидимый, неощущаемый ужас. Как будто от светлых вод шла смертельная радиация.

Водный колдун должен быть счастлив, увидев такое чудо, а он воет от отчаяния и готов кинуться на первого встречного с кулаками…

Какая чушь! Счастлив? Как он может быть счастлив, если Надя умерла?

Роман понял в этот миг, что горе его, связанное с Надиной смертью, как-то померкло, притупилось, заслоненное Беловодьем. То ли сам воздух Беловодья, то ли его блеск, ласкающий и манящий, но что-то утишило боль и как будто отдалило потерю. Будто не два дня назад все случилось, а год назад… Нет, такого не может быть! Ведь он так любил Надю! Как могло статься, что боль исчезла? Надя! Ему вдруг почудилось, что они стоит у него за спиной. Оглянулся. В спальне никого не было.

Он сбежал на первый этаж, кинулся к двери и замер. Куда он бежит? Зачем?

Вернулся. Зашел в просторную кухню с очагом, в котором не было огня, но от которого исходило ровное тепло, как от нагретой воды. Вообще в доме было тепло и очень тихо. Какая-то неестественная мертвая тишина. Белые с разводами стены кухни напоминали узор на стекле в морозный день. Треть кухни занимал огромный диван, обитый белой кожей. И стол, и шкафы тоже были ослепительной белизны. На столе — стеклянный кувшин, наполненный до краев молоком. И рядом — несколько стаканов. Горка стеклянных разнокалиберных тарелок — совершенно пустых. Ножи, вилки, ложки, точь-в-точь из серебра. Но Роман знал, что это не настоящее серебро.

Роман только теперь почувствовал, что от голода у него подвело живот.

— Неужели молоко небесной коровы — это все, чем питаются обитатели Беловодья? — усмехнулся колдун. — А ножи зачем? Чтобы резать молоко?

Он налил в стакан молоко до краев. Глотнул. На вкус — легкий коктейль. Роман сам умел создавать такие из воды заклинанием. А в кувшине молока вновь прибыло по самое горлышко.

Колдун подумал мгновение и налил молоко в тарелку.

Прикинул, что хочет на ужин.

«Пюре и курица», — решил наконец.

В тарелке произошло легкое движение, молоко загустело. Колдун взял вилку и ковырнул белую массу.

— Интересно, что это такое? Я манной каши лет пятнадцать не ел.

На вкус оказалось, как картофельное пюре. И кусочек курицы вполне натуральный, зажаренный, с перцем и чесноком. И перца и чеснока в меру. Вот только надо закрывать глаза, чтобы иллюзия была полной. Почти диетическое питание. В следующий раз надо будет что-нибудь другое заказать.

Тарелка мигом опустела. Надо бы сотворить добавку. Интересно, а что едят в соседнем домике? Но зачем гадать, если можно заглянуть в гости.

Колдун выбежал на крыльцо. И сразу же отчетливо ощутил присутствие Нади. Она будто стояла подле, еще миг — и коснется его локтя. Он потянулся к ней и едва не упал с крыльца. Ступени сами выросли под ногой и его подхватили. Он сбежал на дорожку.

— Роман… — отчетливо услышал он Надин голос.

Он повернулся. Никого. И вдруг ощущение присутствия пропало. Напротив, возникло острое чувство одиночества. И тут же вернулась боль потери. Надя! Он был уверен, что она только что была здесь, ее душа на миг его коснулась. И вновь улетела.

Надя! Роман помчался наугад, перепрыгивая с тропинки на тропинку. Надя! Надя! Она же была здесь. Но нет, он больше ничего не ощущал. Метался взад и вперед. Остановился. Ожерелье вибрировало. И казалось, что кто-то пересчитывает холодными влажными пальцами позвонки. Перед глазами все плыло.

«Ты сможешь… ты сумеешь… Дерзай…» — журчал ласковый голос.

Роман едва не упал в воду, Тряхнул головой, провел ладонями по лицу. И направился к соседнему домику. Постучал. И тут же удивился — зачем он стучит? Дверь наверняка не заперта. Так и было. Он вошел. Большая прихожая освещалась двумя матовыми шарами, что висели в воздухе сами по себе. За стеной слышались голоса.

Колдун толкнул дверь в столовую. Лена, Стен и Юл сидели за столом. Они пока его не видели.

— …Я не поняла, о чем ты говоришь? Здесь можно получить все? — спросила Лена.

— Не получить, а создать. Если, конечно, твои желания впишутся в круг Беловодья, — отвечал Стен. Он сидел, уперевши локти в стол и положив на сплетенные пальцы подбородок.

— Не понимаю.

— Что тут не понимать? — ответил вместо брата Юл. — Как всегда: делай, что хочешь, но делать не смей. Все вокруг может быть только белым и только молочным, даже шашлык. А это самый мерзкий шашлык из тех, что мне приходилось пробовать. — Юл оттолкнул тарелку.

— А самый вкусный? — живо спросила Лена, и стало ясно, что шашлык — ее творение. — Какой был самый вкусный?

— В ресторане «Черный кот», куда мы с отцом ходили на мой день рождения, — последовало безапелляционное заявление.

— Судя по названию ресторана, это был шашлык из кошки, — съязвил Стен.

— Я обиделся!

И тут они заметили Романа.

— Ну, наконец-то! — крикнул Юл.

— Роман! — в отчаянии воскликнула Лена. — Может быть, у тебя шашлык из молока получится?

— У меня? Я не большой специалист по шашлыкам, в отличие от Юла. Пусть он и угостит нас блюдом этой самой ресторанной кондиции.

Роман уселся за стол. Лена налила в большую тарелку молоко. Юл заерзал на стуле.

— Да я, честно говоря…

— Ну, давай, — подтолкнул его колдун. — Три порции.

На тарелке сей же миг явилась гора белых клецок. От них шел пар, и пахло довольно аппетитно.

Роман взял вилку и отправил в рот горячую клецку. На всякий случай закрыл глаза.

— Это лук, — сказал он, и попробовал вторую клецку. — А это помидор. Где же тогда мясо?

Юл вскочил и выбежал из-за стола.

— Переходный возраст, — произнесла Лена универсальную формулу.

Роман наполнил вторую тарелку молоком, пошептал заклинания, тронул молоко ногтем. И вмиг явились все те же клецки. Только в этот раз запах был явно не помидорный. Попробовали. Оказался шашлык из свинины. Во рту так и таял.

— Юл! — закричала Лена радостно. — Мы нашли мясо.

Никакого ответа. Роман бросил выразительный взгляд на Стена.

— Юл, — возвысил тот голос. — Мясо было внизу. Мы его нашли.

Мальчишка вернулся.

— Все вы врете, — заявил не слишком уверенно. Лена протянула ему вилку. Он всадил ее в верхний кусок, пожевал.

— Ну вот, я же говорил, как в «Коте»! — произнес он с торжеством.

Тарелка опустела мгновенно. Пришлось повторить. В этот раз Юл принялся за дело уверенно. Роман даже не помогал ему. Почти.

— А здесь довольно мило. Как в доме отдыха, — сказала Лена. — Я бы осталась. Надолго. Я как вошла сюда, у меня слезы сами собою потекли. Почему ты уехал отсюда, Стен?

Тот как-то потускнел, заледенел, что ли.

— Я отовсюду удираю, — попытался ускользнуть от ответа.

Роман хотел рассказать Алексею про свой страх, но при Лене и мальчишке говорить на эту тему было нельзя.

— Ну так расскажи, Стен, о Беловодье наконец. Что же на самом деле оно такое? В чем суть Шамбалы?

— Это не только Шамбала, — сказал Стен. — И, может быть, это даже не главное…

И тут на пороге столовой возникла утопленница Глаша. Но в каком виде: лицо ее было обожжено, мертвая кожа сползала струпьями, она беспомощно дергала руками и что-то пыталась выкрикнуть, но что — было не разобрать.

— Вот мерзость-то! — Юл передернулся. Лена отвернулась и зажала рот рукой.

Роман схватил утопленницу за руку и потащил вон из дома. У Глаши подогнулись ноги. Пришлось взвалить ее на плечо.

— Давай помогу, — предложил Стен, выскакивая следом. Кажется, на него единственного тошнотворный Глашин вид не подействовал.

— Я сам. — Колдун потащил утопленницу к своему дому.

Алексей нагнал его:

— Часа через три возвращайся. Мне поговорить с тобой надо, когда Юл и Лена заснут. Так, чтобы они не слышали. Это очень важно. Идет?

— Хорошо.

Роман опустил утопленницу на пол у себя на кухне. Сдернул рубашку. Все Глашино тело было в ожогах. Вот дура-то!

Колдун схватил кувшин с молоком и принялся поливать Глашу. Молоко, попадая на ее обожженную кожу, тут же сворачивалось. Русалка перестала корчиться и затихла.

— Купаться в озеро полезла? — Роман и сам глотнул молока из кувшина.

— Я же в джипе сидела! А вы обо мне забыли! Бросили! — всхлипнула Глаша.

— Ты что, выскочить не могла?

— Я боялась. — Глаша поднялась — вид у нее был не особенно привлекательный: кожа почти вся сошла, осталось бледное, вымоченное в воде мясо.

— Чего боялась?

— Не знаю. Боялась, и все. Просто так.

— Есть хочешь? — предложил колдун.

— Я же не ем людскую пищу.

— А это не людская пища, а волшебная. Молоко небесной коровы. Из него любую пищу можно сделать — и для меня, и для тебя. Заказывай, что хочешь. Как в ресторане.

— Рыбу хочу.

Роман поставил перед утопленницей стеклянную тарелку и плеснул в нее молоко. Запахло рыбой. Настоящую еду Глаша есть не могла. А эту за обе щеки уплетала.

— Молока-то сколько! — Глаша облизнулась. — Я молоко люблю. Давненько я его не пила. А вот когда у мамки корова была… — Она мечтательно причмокнула.

— Ты не вспомнила, о каком свойстве кольца Марья Севастьяновна говорила? — поинтересовался колдун. — Может, ожог твою память освежил?

— Не-а… Ничегошеньки не вспомнила. Я уж если забываю, то навсегда.

— Да, знаю. Ты и в школе все постоянно забывала. Особенно домашние задания делать.

— Ой, не все! Я, Ромка, много чего помню. Как ты думаешь, кто тебе на день рождения в портфель кулек с конфетами положил, а?

— Ты, конечно. Я сразу догадался.

— Чего ж спасибо не сказал, а?

— Смеяться бы стали.

— Ах, вот как! Ну, конечно! Ты таким трусишкой был!

— Ты-то у нас больно смелая! Помнишь, как ты Марью Севастьяновну боялась?

— Да ее все в поселке боялись. Эх, Ромка… Если бы у меня такой талант был, как у тебя или у мамки твоей, я бы знаешь что сделала?

— И что бы ты сделала?!

— Я бы себя красавицей сделала. Такой красавицей, чтобы все мужчины с ума сошли.

— Думаешь, красавицы счастливые? — Роман тут же вспомнил Надю. Впрочем, он о ней все время помнил. Только в, определенные минуты — сильнее, в другие — чуть-чуть меньше.

— А я все равно красивой хочу стать. Мечта у меня такая. Чтобы шла я по улице и все на меня оглядывались. А, тебе этого не понять!

— Зачем?

— Я же сказала: тебе не понять. Знаю, глупо о таком мечтать, если у меня рост метр шестьдесят и жопа как два арбуза. Но мечтать всякий может о чем-нибудь недоступном. О доступном мечтать скучно. Так ведь? Вот если б стать такой же красивой, как Надя, я бы всех мужиков с ума свела!

Надя, Надежда! А вдруг Стен откроет сейчас тайну, которая даст возможность ее воскресить? Ведь в Беловодье можно создать все… Значит, и живую воду — тоже. В принципе, любая вода — живая. Надо лишь заставить ее делать то, что тебе нужно. А кому, как не повелителю вод, приказывать? Кому, как не господину Вернону, повелевать в Беловодье?!

Глаша уже начала зевать, и Роман завернул ее в плед, как ребенка, и уложил на диване.

Теперь можно было без помех вернуться к Лешке и переговорить о том важном, что он собирался поведать. Роман вышел. Было довольно светло, вода освещала Беловодье. Ее призрачный мягкий свет лился одновременно отовсюду, тогда как небо было совершенно черным. Едва слышно шептала вода…

И сквозь водное стекло стали проступать очертания комнаты…

ВИДЕНИЯ иссякли.

И Роман погрузился в самый обычный сон. Ему снилось, что он грезит наяву и сквозь сомкнутые веки видит то, что происходит в комнате.

И будто в комнату входит Надя и останавливается подле Романа. Наклоняется над ним, улыбается… И лицо ее превращается в отвратительную Глашину физиономию, лишенную кожи…

Колдун закричал и разодрал веки.