"Мария Валевская" - читать интересную книгу автора (Брандыс Мариан)

XIV

И вновь мы отданы на милость самого странного из биографов – графа Филиппа Антуана д'Орнано. Потому что только он может объяснить нам, как получилось, что внебрачный сын Марии и Наполеона родился не в отцовском Париже, не в материнской Кернозе, а в родовом поместье Валевских – в Валевицах.

И вновь мы наблюдаем зрелище, пожалуй, беспрецендентное в истории биографического жанра, – убийственную бесцеремонность, с которой этот биограф управляется с личными бумагами прабабки. Орнано представляет два совершенно различных варианта интересующего нас события. Из книги «Жизнь и любовь Марии Валевской», изданной на английском языке, мы узнаем, что наша героиня из Вены поехала не в Париж, а в родную Кернозю – и именно там получила письмо камергера Валевского, приглашающего ее рожать в Валевицах. А из этой же книги на французском языке следует, что письмо от мужа вручено было Марии в Париже. Само содержание письма, приводимого во французской и в английской версиях, также не идентично. Но покуда не станут доступными оригиналы документов из Браншуар, не стоит играть в предположения, что именно склонило семейного биографа публиковать один и тот же документ в двух вариантах.

Привожу письмо камергера по французскому изданию, именно этот вариант чаще цитируется историками и биографами.

Факт существования этого письма (в той пли иной версии) признан всеми историками, интересующимися Марией Валевской и Александром Валевским. Поступок старого камергера обычно объясняется не его врожденным благородством, а давлением со стороны императора. Наполеон по двум причинам мог желать, чтобы рождение произошло в Валевицах. Во-первых, питая к Марии любовь, он хотел, чтобы ее ребенок пользовался привилегиями законнорожденного; во-вторых, будучи в это время уже целиком захваченным приготовлениями к женитьбе на эрцгерцогине Марии-Луизе, он предпочитал, чтобы эпилог внебрачной связи разыгрался подальше от Парижа.

В результате приглашения пана Анастазня спустя неполных три месяца в селе Белява, по соседству с Валевицами, была внесена в метрическую книгу следующая запись:

«Село Валевицы. Одна тысяча восемьсот десятого года мая седьмого дня. Перед нами, белявским приходским священником, Служителем Гражданского Состояния Белявской гмины Бжезинского повята в Варшавском Департаменте, предстал ясновельможный пан Анастазий Валевский, Староста Варецкий в Валевицах, имеющий жительство семидесяти трех лет от роду, и явил нам дитя мужеска пола, каковое родилось в его дворце под нумером один мая четвертого дня сего года в четыре часа пополудни. Заявив, что рождено оно от него ясновельможной Марианной Лончиньской, дочерью Гостыньского старосты, двадцати трех лет от роду, и что желает он дать ему три имени Флориан, Александр и Юзеф. По оглашении сего заявления и предъявлении нам младенца в присутствии Вельможного пана Станислава Воловского, посессора Валевинких владений в Валевицах, имеющего жительство тридцати лет от роду, а тако же пана Юзефа Цекерского Доктора Хирургии Медицины Филозофа и Профессора Хирургии и Акушерии, Доктора Светлейшего Фридерика-Августа Короля Саксонского Князя Варшавского члена Совета Здравия, Директора Института Акушерии в городе Варшаве имеющего жительство под нумером триста тридцать два в своем особняке на Новом Месте тридцати двух лет от роду.

Акт сей по прочтению оного нами и свидетелями был подписан. Священник Ян Венгжинович Белявского прихода Служитель Гражданского Состояния, Юзеф Цекерский, Станислав Воловский посессор».

Этот еще не публиковавшийся оригинальный текст метрики Александра Валевского любезно предоставил мне из своего собрания магистр Юзеф Ветеска, священник костела в Ловиче. Содержание этого документа наверняка заинтересует французских биографов Александра Валевского, которые пользовались до сих пор не очень верной копией, обнаруженной в парижском Военном архиве.

Спустя годы Александр Валевский, председатель палаты представителей Второй империи, дополнит этот сухой документ поэтическими воспоминаниями:

«Я родился в Валевицах, в Польше, 4 мая 1810 года. Рождению моему сопутствовали громы и молнии, что было сочтено предсказанием, что жизнь моя будет бурной и необычной. При крещении меня держали, по старому семейному поверью, двое нищих, чтобы я был счастлив в жизни».

Следует добавить, что Валевский опустил существенную деталь: при его крещении присутствовал и французский резидент в Варшаве – посланник Серра.

Письмо старого камергера и метрическое свидетельство Александра Валевского составляют необычную документацию. Очень редко бывает в биографиях, чтобы щекотливая процедура придания незаконному ребенку видимости рождения законного была столь тщательно документирована и вместе с тем была бы столь прозрачна. И еще одно: сравнение дат этих документов с некоторыми известными историческими датами раскрывает нам личную драму Валевской. Почти в то же самое время, когда Мария уезжала в Валевицы, чтобы родить там императорского ребенка, – в Вене полномочный Наполеона, эрцгерцог Карл Габсбург, заключал от его имени брак per procura[12] со старшей дочерью австрийского императора, эрцгерцогиней Марией-Луизой.

Граф Орнано утверждает, что сразу после того, как была обнаружена беременность Валевской, «император чуть было не предложил ей корону». Семейный биограф любит преувеличивать, но в данном случае отнюдь не исключено, что Мария действительно могла считаться с такой возможностью. Тем более что для этого существовали некоторые реальные предпосылки, поскольку Наполеон сразу же после возвращения из Австрии решил окончательно разойтись с императрицей Жозефиной и предпринял официальные шаги для расторжения брака. Но новый брак императора зависел не от чувств, а от политически-династических соображений. И если у Марии действительно были какие-то иллюзии на этот счет, то они вскоре развеялись.

В конце 1809 года правительственно-дипломатические круги всего мира наэлектризовала весть, что Наполеон добивается руки великой княжны Анны, младшей сестры царя Александра I. Но российский двор ставил свое согласие на этот брак в зависимость от условия, убийственного для Польши. Наполеон должен был обещать, что никогда не восстановит независимого Королевства Польского. Соответствующее тайное соглашение уже было подготовлено французским послом в Петербурге – Коленкуром.

Это неопровержимые исторические факты. Многие историки считают, что Наполеон склонен был подписать такое соглашение, но отказался от переговоров с Россией и направил сватов в Австрию только тогда, когда понял, что царю важно лишь скомпрометировать его в глазах польских союзников. Семейный биограф Валевской, однако, иначе освещает причину разрыва: исключительную заслугу в срыве русско-французского соглашения он приписывает своей прабабке. Рассказ графа Орнано, как обычно, переносит нас в область мифов, в которые трудно поверить. Снова мы становимся свидетелями драматического разговора между князем Юзефом Понятовским и его «политической посланницей».

Понятовский информирует Валевскую о тайных переговорах, проводимых в Петербурге Коленкуром, и умоляет ее, чтобы она незамедлительно отправилась в Париж и повлияла на Наполеона, который должен отказаться от опасных матримониальных планов. Мария без колебаний принимает на себя эту миссию и, не взирая на плохое состояние здоровья, отправляется в дальний путь. «Об этом решении ей не пришлось жалеть, – заключает Орнано, соглашение Коленкура было расторгнуто, а император проявил большое внимание к своей сладостной подруге».

Не будем пускаться в бесплодные догадки, действительно ли Валевская сыграла какую-то роль в срыве бракосочетания императора французов с великой княжной, одно можно считать верным: браку Наполеона с австрийской эрцгерцогиней она помешать не смогла; узнала она об этом из газет уже в Валевицах, незадолго до произведения на свет наполеонида. Нетрудно представить, что она вынуждена была пережить.

Многомесячные торжества, которыми Франция отметила императорскую женитьбу, вынудили «польскую супругу Наполеона» продлить свое валевицкое говение. Только поздней осенью 1810 года она решилась покинуть родину и перебраться в Париж, на сей раз уже на постоянное жительство. Обстоятельства этого отъезда отметил в своих воспоминаниях Александр Валевский: «Спустя шесть месяцев после моего появления на свет нелады между матерью и ее мужем, всегда болезненные для детей, послужили причиной, что мать оставила Польшу вместе со мной и моим старшим пятилетним братом и переехала в Париж. Здесь я должен добавить, что нелады эти никого не удивляли, так как было известно, что мою мать в шестнадцать лет принудили выйти за шестидесятилетнего старца. Материальные соображения и, видимо, самолюбие были единственной причиной этого брака. Несмотря на различие в характерах, отец мой, видимо, смог оценить необычайные достоинства матери, со временем признанные всем миром, если при разводе отдал ей половину своего состояния».

Поездку во Францию Валевская совершала с родственниками. Кроме двоих детей, ее сопровождали еще трое взрослых: две племянницы старого камергера – Теодора Яблоновская и Тереза Бежиньская и Теодор Марцин Лончиньский, недавно поступивший на французскую службу и назначенный в чине капитан-адъютанта в штаб генерала Дюрока.

Дата производства Теодора Марцина (7 сентября 1809 года – вершинный пункт венской идиллии Марии и Наполеона) и его назначение к Дюроку, которому император официально поручил опеку над фавориткой, не оставляет никаких сомнений в том, что военная карьера младшего Лончиньского тесно связана с карьерой сестры. Теодор Марцин занял при Марии место опекуна, оставленное Бенедиктом Юзефом, и выполнял эти функции уже до конца. В отличие от старшего брата он не проявлял особых политических притязаний и, судя по имеющимся документам, не доставлял сестре особых хлопот. Александр Валевский, который после смерти матери воспитывался у дяди Теодора, дает ему в воспоминаниях следующую оценку: «Это был человек очень добрый к родным, друзьям и вообще к людям равным себе, но необычайно строгий к подчиненным и крестьянам. Он не только подвергал их телесным наказаниям, но даже и бил собственноручно. Отнюдь не хочу его оправдывать, но присовокуплю только, что за малыми исключениями, все помещики в Польше так же обращались со своими подданными, что меня, воспитанного вне Польши, возмущало до глубины души. Дяде Лончиньскому, человеку необычно дотошному и скрупулезному в расходах, я многим обязан именно в этом, мне не раз в жизни пригодились его принципы добросовестного ведения дел».

Заключительные слова этой характеристики дают основания сделать вывод, что Теодор Марцин был вполне подходящим опекуном для Валевской, особенно в парижский период. Его «дотошность», скрупулезность в расходах и «добросовестность в ведении дел» были в это время куда больше нужны Марии, чем политические притязания старшего брата. С политикой ей в Париже приходилось иметь мало дела, а вот с деньгами – очень много.

Наполеон, как бы желая вознаградить Валевскую за разочарование в области чувств и матримониальных видов, устроил ее в Париже чисто по-императорски. Это подчеркивают все мемуаристы и биографы. По повелению своего властителя, гофмаршал Дюрок снял для нее чудесный особняк на улице Монморанси. Наполеон якобы лично позаботился о соответствующей обстановке в этом доме. Не забыл он и о других нуждах Валевской. «Каждое утро император присылает узнать о ее распоряжениях, – пишет Массой. – К ее услугам ложи во всех театрах, раскрыты двери всех музеев. Корвисару поручена забота о ее здоровье. Дюроку специально поручено удовлетворять ее желания, он должен обеспечить ей наиболее удобное и приятное материальное существование. Император платит ей ежемесячно пенсион в 10000 франков».

Станислав Васылевский в очерке о Валевской выражает опасение, хватало ли пенсиона, выплачиваемого Наполеоном, на оплату ее парижских расходов. Но опасение это явно неоправданно. Пенсион фаворитки в переводе на нынешнюю валюту составлял почти 200000 новых франков в год, а по тем масштабам сумма эта была лишь вчетверо меньшей той, которую принесла Наполеону в приданое эрцгерцогиня Мария-Луиза, и в шестьдесят раз больше баронской ренты, которую назначили Яну Леону Иполиту Козетульскому за Сомосьерру и Баграм.

Среди привилегий, дарованных императором Валевской, Массой называет и доступ во все музеи. Современному читателю это может показаться смешным. Но нужно помнить, что парижские музеи являлись предметом особой любви Наполеона и право доступа в некоторые из них действительно считалось высокой привилегией. Валевская же не только пользовалась этой привилегией, но еще и позволяла себе видеть в драгоценных музейных экспонатах предметы для всяких развлечений.

«В Спа молодой англичанин М. С. позволил себе дурную шутку с княгиней Яблоновской, – читаем в очерке Массона. – Вернувшись, княгиня приглашает его сопровождать ее и мадам Валевскую при посещении Музея артиллерии. В зале, где были выставлены доспехи, общество останавливается перед доспехами Жанны д'Арк, и в то время, как М. С. разглядывает их, героиня вытягивает руки, хватает молодого англичанина и прижимает к себе. Он вырывается, задыхается, умоляет пощадить его, но только по приказанию мадам Валевской Жанна д'Арк возвращает ему свободу. Разве это не явное доказательство ее (Валевской – М. Б.) власти, если знать к тому же ревнивое отношение Наполеона к своим музеям?»

Несмотря на великолепные материальные условия и различные привилегии, жизнь пани Валевской в Париже не была ни особенно разнообразной, ни веселой. Несостоявшаяся «посланница народа» переживала горечь поражения. Она уже знала, что не станет исторической фигурой, ниспосланной провидением, которая спасает родину, а с ролью официальной фаворитки императора ей трудно было смириться. Тем более, что с момента вторичного брака Наполеона роман, собственно, кончился. У императора, увлеченного молодой женой, нетерпеливо ожидающего наследника трона, оставалось мало времени для любовницы. Камердинер Констан еще появлялся время от времени в доме на улице Монморанси, забирал Марию с сыном в Тюильри и проводил потайным ходом, по так называемой «черной лестнице», в личные апартаменты императора, но с течением времени встречи эти становились все реже, короче и ограничивались исключительно обменом мнениями о воспитании и будущем маленького Александра.

Фредерик Массой, описывая в своем очерке пребывание Валевской в Париже, рисует почти аскетическую картину жизни.

«Мадам Валевская почти не показывается, принимает только нескольких соотечественников. Поведение ее безупречно, образ жизни скромный, проявляет она себя весьма сдержанно. Если едет на воды в Спа, то ее сопровождают племянницы мужа. Лето проводит у княгини Яблоновской, в доме, снятом у герцогини Ришелье в Монсюр-Орже, называемом замком Бретиньи. Напрасно стараются извлечь ее оттуда… Ее миром является этот дом в деревне, очень скромный и стоящий совершенно в отдалении; покидает она его только в случае крайней необходимости…»

Массон несколько преувеличивает насчет одиночества и скромности. Не так-то уж плохо ей жилось. Козетульский и прочие польские гвардейцы-кавалеристы, находящиеся в Париже, весьма расхваливали веселые «вечеринки» у княгини Яблоновской и пани Валевской. Знаем мы также, что дом на улице Монморанси был устроен на широкую ногу, что восемь приборов на столе всегда ожидали случайных польских гостей, что Валевская охотно принимала и охотно выезжала, что любила наряжаться, что позировала знаменитым художникам.

Весной 1811 года де Флао (тот самый Флао, который четыре года назад переносил молодую камергершу через валевицкие лужи) писал находящейся в Париже Анетке Потоцкой: «Вы позволите сопровождать Вас завтра к Жерару? Весь Париж едет туда смотреть портрет мадам Валевской, о котором все говорят, что это самое прекрасное произведение, которое выходило из его мастерской».

Спустя несколько месяцев – 30 июля 1811 года – Токаш Лубеньский писал жене: «Графиня Валевская и княгиня Яблоновская хотели проехать через Антверпен, ноу Валевской столько платьев, говорят, 150, так что пришлось отправиться другой дорогой, потому что таможня сочла ее за модистку и хотела, чтобы она заплатила за все это пошлину…»

Ни одно из этих двух сообщений урона Валевской не причиняет. В конце концов должна же она была как-то утешаться в своем разочаровании и одиночестве.