"Тринадцатый апостол" - читать интересную книгу автора (Манов Юрий)

Глава 22 СИЯНИЕ

— Семенов, послушай, Семенов. Ты не спишь? Семенов, расскажи про Курочку Рябу.

— Нет, нет, про Колобка, — перебил его другой голос.

— Нет, про Рябу!

— Про Колобка! Про Колобка! Ну пожалуйста, расскажи.

Семенов очень хотел спать, но отказать было просто невозможно. Потому что два десятка детских угольно-черных или ярко-голубых глаз молили и просили. Дети очень хотели услышать про Колобка.

Семенов, кряхтя, спустился с печки, уселся на медвежью шкуру и, наверное, уже в сотый раз за последний месяц начал: «Жили-были дед да баба»…

Почему-то снежные дети любили Колобка больше всего. Нет, и в остальные детские сказки они были влюблены, но от Колобка они просто балдели. И еще от Курочки Рябы.

Такой благодарной аудитории, наверное, не имел ни один рассказчик. Дети слушали, что называется, взахлеб. И не стеснялись выражать свой восторг, когда какой-то эпизод им особенно нравился. В «Колобке» их любимым моментом было, когда хитрый хлебопродукт обманывает медведя, тут дети просто визжали от восторга. А вот когда Колобок попадался на зубок лисе — начинался рев. Снежные дети ревели в голос и терли глазки лохматыми лапами. Когда Семенов впервые рассказал сказку про Колобка и двухметровые детишки начали реветь, он подумал, что у него съехала крыша. Но постепенно привык…

Единственное, что смущало Семенова, — это глаза. За месяц пребывания в Святилище он так и не привык к этим глазам, к этим взглядам. Все снежники смотрели собеседнику только в глаза. И выдержать этот взгляд было очень нелегко.

Семенов был уже почти мертв, когда Седой принес его к Святилищу и положил на священный камень. И только сила Святилища удерживала душу Семенова в израненном его теле.

— Хочешь ли ты вернуться? — услышал он за мгновение до того, как сознание его померкло. И только огромным усилием воли он смог выдохнуть: «Да!»

Семенов жил у Святилища уже целый месяц. Специально для него снежники выстроили избушку и сложили печку. Самим им ни изб, ни печек не требовалось. Они не боялись холода и даже в лютый мороз преспокойно спали, забравшись в сугробы. В основном же снежные люди, или как они себя сами называли — снежники, на зиму впадали в спячку. Лишь старейшины Святилища и совсем малые дети с мамками зимой бодрствовали. Семенов долго не мог привыкнуть к тому, что эти двухметровые, покрытые мягкой бурой шерсткой дылды — дети. Только вот глаза, детские, наивные, невинные глаза…

Живя у Святилища, Семенов уже перестал удивляться чему бы то ни было. Поначалу он никак не мог научиться общаться глазами. Когда не надо было говорить, а стоило лишь мысленно обратиться к собеседнику, глядя ему прямо в глаза. Потом он долго не мог научиться общаться на расстоянии. Ну а коллективное общение, когда свои мысли передаешь одновременно всему сообществу, он так и не освоил. Но Седой его успокоил, объяснив, что этому надо обучаться довольно долго и что даже не каждому снежнику это дано.

И вообще, старейшина Седой относился к Семенову как к родному сыну. Хотя по возрасту годился ему в прапрапрадеды. Даже приблизительно свой возраст Седой назвать не мог — у снежников своя, довольно сложная, система летосчисления. Но судя по тому, что Седой точно помнил ход исторического сражения Ермака с ордами хана Кучума, можно было сделать вывод, что ему никак не меньше четырехсот лет. В принципе такое долголетие у снежников — не редкость, хотя в среднем они живут по 200—250 лет.

Седой появился, как всегда, словно из воздуха. Он вообще предпочитал находиться в невидимом состоянии, «материализуясь» лишь на короткое время. Детишки, весело щебетавшие у печки, немедленно замолчали и, поклонившись, быстро вышли из избушки.

— Что, Семенов, опять про Колобка рассказывал? Хорошая история, добрая, правдивая. Лиса на самом деле — очень хитрый зверь. Я знаю. — И тут же без перехода спросил: — Ты, Семенов, наверное, кушать хочешь?

Семенов виновато потупился. Он на самом деле жутко проголодался, но просить еды как-то стеснялся. Дело в том, что, во-первых, снежники зимой почти совсем не ели, расходуя запасы подкожного жира, а во-вторых, они были чистыми вегетарианцами и убивали животных только из гуманизма — больных или совсем старых.

Но для Семенова сделали исключение, и когда он совсем отощал, Седой вызвал из леса молодую подраненную олениху. Попросив у нее прощения, старейшина свернул животному шею и сварил для больного замечательный суп на кореньях и травах.

— Да ты не стесняйся, если хочешь кушать, так и скажи. Ты же не можешь, как мы. — И Седой похлопал себя по мохнатому животу. — Там за избушкой кабанчик молодой. Он все равно не жилец — копытце расколол, только уж ты это… Сам… Сможешь?

Семенов кивнул. Он понимал, что снежникам противен сам факт убийства животного, а потому молча собрался, взял топор и вышел на улицу.

Каждую ночь к Семенову приходили старейшины Святилища. Обычно они рассаживались вдоль стен, ритуально складывали руки на груди и начинали спрашивать. Их интересовало все: как живут люди, чем занимаются, во что верят. В принципе они имели представление о человеческом сообществе через своих «разведчиков», но очень интересовались подробностями. А три последние ночи Семенов рассказывал им о вере и о Христе.

Семенову было очень стыдно. Он — старый безбожник, ни разу не ходивший в церковь, должен был рассказывать о Боге. И он мучительно пытался вспомнить содержание книжки, купленной племяннику на прошлый Новый год, красивой, иллюстрированной книжки «Евангелие для детей».

Этой ночью они не пришли. Семенов долго ждал и поочередно «запрашивал» старейшин, но они не отвечали. Наконец «отозвался» Седой:

— Семенов, сейчас поспи, пожалуйста. Тебе надо набраться сил.

Проснулся Семенов от странного ощущения. Ощущения полета (людям вообще-то это свойственно — летать во сне), очень высокого полета. Он видел Землю словно из космоса — голубой шарик, окутанный облаками. И он летел, летел к Земле, к этому шарику, который становился все больше и больше. Вот он уже пролетел сквозь облака, вот он уже над Сибирью, вот уже тайга, сопки, лиственницы. Семенов медленно опускался, прямо на Священный камень.

Вокруг молча стояли снежники, очень много снежников. Огромная толпа, больше тысячи во главе со старейшинами — трехметровыми громилами с голубыми глазами. Как по команде все снежники сложили руки на груди — из толпы вышел Седой.

— Семенов, сегодня ваш праздник, сегодня у вас Рождество. Мы хотим, чтобы у нас тоже был этот праздник, мы тоже хотим Рождество.

— Но что я могу сделать?

— Окрести нас, Семенов, мы хотим верить в Христа.

— Но я не могу… я не священник, я не имею права.

— Мы верим тебе, Семенов. Мы просим тебя окрестить нас. Но есть одно условие, ты должен поклясться, что никогда больше не будешь убивать. Ты можешь это сделать для нас?..

Седой крестился последним. Он вышел из ледяной купели, перекрестился, преклонил колени перед Семеновым и старательно проговорил:

— Слава тебе, Господи!

В это же мгновение небо на миг осветилось.

— Звезда упала — хорошая примета…

Седой материализовался как-то странно, по частям. Сначала появились мохнатые лапы, затем ехидная седая рожа и только потом мощный торс и все остальное. Он гордо выпятил грудь и продемонстрировал нательный крест.

— Чистое золото! — похвалился Седой. — Сам выковал! И тебе такой же сделал. Нравится? Ты ж теперь мой крестный. Спасибо за все, что ты сделал для нас, Семенов. И мы хотели бы что-то сделать для вашего мира. У нас для тебя, для вас подарок…

В избушку робко зашел большой волк. На спине у серого каким-то образом держался мешок. Волк осторожно ухватился за край холстины и опустил ношу на землю.

— Это тебе. Это всем вам, с праздником тебя…

В мешке что-то тихо пискнуло.

— Что это?

— Посмотри сам.

Семенов развернул ткань и увидел… грудного младенца, мальчика.

— ???

— Одна наша женщина на дальнем становище родила мальчика. Она умерла при родах — редкий случай для снежников. С виду он — не наш. На нем нет шерсти, его тело слабо, нет мешков для жира, значит, он не сможет впадать в спячку, жить в лесу. Но в остальном он — снежник, со всеми способностями снежников. Старейшины собрались и решили, что это знак — ты должен забрать его и возвращаться к людям, Семенов.

— А кто отец мальчика?

Седой пожал плечами и исчез, оставив на грубом столе квадратную бутыль с двуглавым орлом. На бутыли ясно читалось: «1904 годъ», внутри было что-то белое. Семенов попробовал на язык; молоко, парное молоко. Откуда здесь?

Рядышком на столе лежал грубо кованный из цельного самородка нательный крест.

Семенов шел, проваливаясь в снег по колено. Нет, пора все-таки надеть лыжи, подбитые лисьим мехом. Идти сразу стало легче.

— Прощай, Семенов, прощай! — раздавались у него в ушах голоса самых сильных снежников. Надо же, верст сто он уже отмахал от Святилища, а голоса еще слышны.

Он не устал, вернее, устал, но не очень. Правильно говорится: хочешь, чтобы дорога стала вдвое короче, возьми попутчика. Виктор был прекрасным попутчиком. Да, именно Виктором решил назвать Семенов младенца, Виктор — значит победитель! А он будет победителем! Виктор умиротворенно посапывал, то и дело прикладывался к соске и вкушал жирное оленье молоко из согретой семеновским телом бутылочки. И без конца спрашивал (мысленно, конечно): что такое книжки и откуда в них появляются картинки, почему куры несут яйца, а люди нет, почему летом жарко, а зимой холодно, почему снежники живут в лесах, а люди в душных городах и почему люди воюют, если земля может спокойно прокормить всех. Семенов, как мог, старался ответить, но порой терялся, ответа не находя. Виктор не обижался и продолжал спрашивать дальше.

Семенов уже знал, что в десять лет этот вихрастый паренек с оттопыренными ушками и чуть раскосыми глазами закончит школу для одаренных детей и поступит в вуз. В четырнадцать он получит второе высшее образование и сыграет вничью в шахматы с чемпионом мира. Через год обыграет его. В восемнадцать он станет министром образования, в двадцать один — премьером, через год — президентом России. Он будет хорошо разбираться в людях, ведь он будет видеть сияние, исходящее от них, он будет знать, когда врет человек, а когда говорит правду…

«Только бы дойти, — молился про себя Семенов, — только бы успеть дотемна. Мне не холодно, не холодно, я не устал, не устал, я не хочу спать».

И когда вдалеке прозвучал гудок тепловоза и характерный грохот железной дороги, Семенов свалился спиной в сугроб и впервые за столько времени заплакал. Слезы замерзали, не успев скатиться в снег.

— Господи, дошел. Почти дошел, — шептал он. — Ну хотя бы еще час, час света. Я дойду, я должен дойти…

И в ночном небе вспыхнула новая яркая звезда…