"Возвращение танцмейстера" - читать интересную книгу автора (Хеннинг Манкелль)

10

Джузеппе взял трубку сам.

— У меня не было номера твоего мобильника, — сказал он. — Наверное, остался в кабинете, так что я позвонил в гостиницу. Сказали, что тебя нет.

Не доложил ли, вопреки договору, Эрик Юханссон об их встрече?

— Я гулял. Здесь особенно нечем больше заняться.

Джузеппе засмеялся:

— В Народном доме показывают кино.

— Мне надо двигаться, а не сидеть в кинозале.

Стефан слышал в трубку, как Джузеппе с кем-то разговаривает, потом убавили громкость на телевизоре.

— Я подумал, надо тебе рассказать кое о чем. Сегодня пришла из Умео бумага, подписанная доктором Холландером. Можно, конечно, спросить, почему они ни слова не написали об этом в первом заключении, но у судебных медиков свои заморочки. У тебя есть время?

— Это единственное, что у меня есть.

— Он пишет, что обнаружил три старых входных отверстия.

— И что это значит?

— Это значит, что в Герберта Молина когда-то стреляли. Ты об этом знал?

— Нет.

— Не один выстрел. Три. И доктор Холландер позволил себе отклониться от протокола. Он считает, что Герберту Молину сказочно повезло, что он остался в живых. Он так и написал — «сказочно». Два выстрела в грудь, прямо под сердцем, а один — в левую руку. По характеру рубцевания и еще по каким-то признакам, которых я не понимаю, он делает вывод, что это случилось, когда Молин был совсем молодым. Он не может определить, получил ли он все три ранения одновременно или нет, но, скорее всего, так.

Джузеппе вдруг начал чихать. Стефан ждал.

— Аллергия на красное вино, — сказал Джузеппе извиняющимся тоном, — а вечером не смог отказаться. И вот наказание.

— В твоих материалах, по-моему, не было ни слова об огнестрельных ранениях?

— Ни слова. Но я звонил в Бурос. Говорил с каким-то очень приветливым парнем. Он все время смеялся.

— Интендант Олауссон?

— Точно. Я не говорил, что ты здесь, только спросил, что ему известно о пулевых ранениях Герберта Молина. Оказалось, ничего. И я сделал очень простой вывод.

— Что это произошло до того, как он стал полицейским?

— Задолго. До того, как он работал в Алингсосе. Управление охраны порядка передало все свои архивы и личные акты полиции, то есть на тот момент, когда Герберт Молин перешел на службу Его Величества, все эти данные должны были его сопровождать.

— Значит, ранения он получил в армии.

— Примерно так и я рассуждаю. Но военные архивы не слишком доступны. Мы рассчитываем, конечно, получить ответ, но это займет время. И надо заранее подумать — а что, если ответ будет отрицательным? Если он был ранен не на военной службе?

Джузеппе замолчал.

— Это меняет картину? — спросил Стефан.

— Совершенно, — сказал Джузеппе, — особенно если учесть, что у нас и картины-то никакой нет. Не думаю, что мы поймаем преступника в ближайшие дни. Мой опыт подсказывает, что с этим делом придется провозиться очень долго. Слишком глубоко надо копать. А ты как думаешь?

— Наверное, ты прав.

Джузеппе опять начал чихать.

— Я подумал, тебе это стоит знать, — сказал он, прочихавшись наконец, — завтра я среди прочего должен встретиться с дочерью Молина.

— Она остановилась в моей гостинице.

— Я догадываюсь, что вы уже, наверное, встретились. И как она?

— Скрытная. Но очень красива.

— Предвкушаю приятную встречу. Ты с ней говорил?

— Мы ужинали вместе. Она сказала одну вещь, которую я не знал. Об этом таинственном времени в середине пятидесятых. Она утверждает, что у Герберта Молина в то время было два музыкальных магазина в Стокгольме. Но потом он разорился.

— Надеюсь, что у нее нет причин врать.

— Вряд ли. Но ты же увидишь ее завтра.

— Обязательно спрошу ее о ранениях. Ты определился, сколько еще тут пробудешь?

— Может быть, еще завтрашний день. Потом уеду. Но я еще позвоню.

— Давай.

Разговор был окончен. Стефан тяжело плюхнулся на кровать. Он вдруг почувствовал, что очень устал. Не снимая башмаков, лег и уснул.

Внезапно он проснулся и поглядел на часы. Без четверти пять. Что-то ему снилось. Кто-то гнался за ним. Потом вдруг его окружила стая собак. Они рвали на нем одежду, потом стали отгрызать большие куски мяса. Где-то на заднем плане сна присутствовали его отец и Елена. Он пошел в ванную и сполоснул лицо. Не так-то трудно истолковать этот сон, подумал он. Болезнь, неумолимо размножающиеся опухолевые клетки — как стая диких собак у меня внутри. Он разделся и забрался под простыню, но заснуть уже не мог.

В эти предрассветные часы он всегда сильнее всего ощущал свою беззащитность. Мне тридцать семь лет, подумал он, я полицейский, пытаюсь жить достойно. Ничего особенного, обычная жизнь, как у миллионов других людей. Но что такое — обычная? Он приближается к среднему возрасту, а у него все еще нет детей. И теперь ему надо сражаться против болезни, и неизвестно, кто победит. И тогда конец его жизни будет вовсе даже не обычным. А станет последней возможностью доказать, что он чего-то стоит.

Он встал в шесть часов. Завтрак начинают подавать в полседьмого. Он достал из чемодана смену белья. Через полчаса он был в вестибюле. Дверь в ресторан была чуть приоткрыта. Он заглянул и увидел девушку-администратора-официантку. Она сидела на стуле и вытирала глаза салфеткой. Он быстро отошел от двери. Потом заглянул еще раз — она, несомненно, плакала. Он поднялся на несколько ступенек по небольшой лестнице, ведущей в ресторан, и подождал. Дверь открылась настежь. Девушка улыбалась.

— Ты сегодня рано, — сказала она.

Он пошел к столику, размышляя, почему она плакала. Но его это не касалось. У каждого своя беда, подумал он. Каждый сражается со своей собачьей стаей.

Позавтракав, он решил снова съездить и посмотреть на дом Герберта Молина. Он не ждал никаких новых открытий, но ему хотелось еще раз оценить все, что он узнал. Или чего не знал. Потом он оставит все, как есть. Он не останется в Свеге в ожидании похорон, на которые у него нет никакого желания идти. Как раз сейчас похороны нужны ему меньше всего. Он вернется в Бурос, упакует чемодан и будет надеяться, что удастся найти недорогой тур на Майорку.

Нужен план, думал он, жуя. Без плана я не выдержу того, что мне предстоит.

В четверть восьмого он вышел из гостиницы. Вероника Молин не показывалась. Когда он оставлял свой ключ, девушка не улыбнулась, как обычно, Что-то у нее случилось. Но наверняка ей не сказали, что у нее рак.

Он ехал на запад. Стояла осенняя тишина. То и дело ветровое стекло покрывали капли дождя, но быстро высыхали. Он рассеянно слушал новости по радио. Биржевые показатели в Нью-Йорке то ли выросли, то ли упали — он не расслышал. За Линселлем у дороги стояло несколько детей с рюкзаками, наверное, ждали школьный автобус. На крышах повсюду торчали параболические антенны. Он вспомнил свою юность в Чинне, и давно прошедшие времена вдруг оказались совсем рядом. Он смотрел на дорогу и думал о своих бессмысленных поездках по Средней Швеции, когда он помогал мотоциклисту-кроссовику, и тот за все это время не выиграл ни одного заезда. Стефан настолько погрузился в воспоминания, что проехал поворот на Ретмурен. Он развернулся и оставил машину на том же месте, что и в тот раз.

Здесь кто-то побывал, это он заметил сразу. На гравии виднелись следы шин, которых раньше не было. Может быть, Вероника Молин передумала? Он глубоко вдохнул холодный воздух. Порывы ветра пригибали верхушки деревьев. Швеция, подумал он. Деревья, ветер, холод. Гравий, мох. Одинокий человек в чаще. Но у этого одиночки, как правило, нет опухоли языка.

Он медленно обошел дом, обдумывая все, что он за эти дни узнал о смерти Герберта Молина. Он мысленно выстроил список. На первом месте стоял оставленный палаточный лагерь, куда кто-то приплыл на гребной лодке и потом исчез. Рассказ Джузеппе о пулевых ранах. Как он сказал? Два шрама под сердцем и один на левой руке. То есть в Герберта Молина стреляли спереди. Три выстрела. Он попытался представить, как это могло произойти, и не смог.

Была еще Эльза Берггрен — невидимая тень за шторой. Если он прав в своих умозаключениях, она настороже. Чего она боится? Если верить описанию Эрика Юханссона — приветливая старушка, учит детей танцевать. Еще одна ниточка — танцы. Но что она означает, если вообще означает что-нибудь? Он продолжал наворачивать круги вокруг изуродованного стрельбой дома. Интересно, почему полицейские не закрыли разбитые окна получше — разорванная пленка болталась в их пустых глазницах. Вдруг он подумал о Веронике Молин. Красивая женщина, разъезжающая по всему миру, — ее нашли в гостинице в Кельне и сообщили, что ее отец убит. Он остановился, потом опять двинулся вокруг дома. Снова вспомнил, как гнался вместе с Молином за убийцей, сбежавшим из Тидахольмской тюрьмы. Его испуг — я думал, это кто-то другой. Он снова остановился. Если Герберт Молин не стал жертвой сумасшедшего, то это самая важная отправная точка. Страх. Побег в леса Херьедалена. Убежище. Дом, где кончается узкая лесная дорога, которую Стефан с трудом нашел.

Дальше дело не шло. Убийство Молина было загадкой. Какие-то разрозненные нити, бывшие у него в руках, вели в пустоту. Он пошел к машине. Ветер усилился. Когда он открывал дверцу, ему почудилось, что кто-то за ним наблюдает. Он быстро оглянулся. В лесу никого не было. Собачий загон пуст. Рваная пленка хлопала на ветру. Он сел в машину и тронулся в путь с мыслью, что никогда сюда не вернется.

Он поставил машину у Гражданского дома, вошел в подъезд и сразу поймал на себе пристальный медвежий взгляд. В дверях полицейского отделения он столкнулся с Эриком Юханссоном.

— Собрался выпить кофе с библиотекарями, — сказал он, — но это может подождать. У меня для тебя есть новости.

Они зашли в кабинет. Стефан сел на посетительский стул. На стене висела маска черта — по-видимому, Эрик решил немного оживить унылую обстановку кабинета.

— Купил как-то в Новом Орлеане, — сказал Эрик. — Я был под градусом и, по-моему, здорово переплатил. Пусть висит — как напоминание обо всех злых силах, не дающих полиции спокойно жить.

— А ты здесь один сегодня? — спросил Стефан.

— Ага, — весело сказал Эрик. — Нас вообще-то должно быть четверо или даже пятеро. Но кто болеет, кто-то на курсах, у кого-то ребенок родился. Так что я один. Замену найти — безнадежно.

— И как идут дела?

— Да никак не идут. Но по крайней мере, если кто позвонит среди дня, услышит человеческий голос, а не автоответчик.

— Но ведь Эльза Берггрен позвонила вечером, а не днем?

— Есть еще один номер, для экстренных случаев. Многие в городе его знают, — сказал Эрик Юханссон.

— В городе?

— Я называю Свег городом. Он тогда кажется больше.

Зазвонил телефон. Стефан посмотрел на маску. Интересно, что за новости хочет сообщить ему Юханссон. Пока, насколько он понял, разговор шел о брошенной кем-то на дороге шине от трактора. Эрик Юханссон, по-видимому, обладал большим запасом терпения. Наконец он положил трубку.

— Эльза Берггрен звонила утром, — сказал он. — Я пытался найти тебя в гостинице.

— И что она хотела?

— Пригласить тебя на кофе.

— Странно.

— А то, что ты наблюдаешь за ее домом, не странно?

Эрик Юханссон поднялся со стула.

— Она сейчас дома, — сказал он. — Езжай прямо туда — потом ей надо куда-то уходить. А потом приезжай — расскажешь, что интересного она поведала. Но только до обеда — потом мне надо в Фюнесдален. У меня там есть дело, но главное, мы с приятелями играем там в покер.

Эрик Юханссон пошел пить свой кофе. Стефан опять остановился около медведя.

Потом он поехал в Ульвчеллу и поставил машину у белого дома. Разворачиваясь, он краем глаза заметил Бьорна Вигрена — тот стоял на улице в надежде залучить кого-нибудь попить с ним кофе.

Он не успел позвонить, как она уже открыла дверь. Стефан точно не знал, что он ожидал увидеть — но как бы то ни было, стоявшая перед ним хорошо одетая пожилая дама никак не соответствовала его ожиданиям. У нее были длинные черные волосы — крашеные, как он заметил — и сильно накрашенные глаза.

— Я решила, что лучше вам зайти, чем торчать под окнами, — сказала она.

Стефан вошел в прихожую. Он уже достиг большего успеха, чем Бьорн Вигрен за сорок лет. Она проводила его в гостиную. Окна выходили на задний двор и в сад. Вдали виднелись верхушки леса.

Обстановка была очень дорогой. В отличие от дома Бьорна Вигрена, грудастых цыганок здесь не было — на стенах висели написанные маслом картины, и Стефан подумал, что у нее хороший вкус. Она извинилась и исчезла в кухне. Он расположился на диване.

Потом резко поднялся. На книжной полке стояло несколько фотографий в рамках. Одна из них запечатлела двух девочек на садовой скамейке. Снимок был сделан явно несколько десятков лет тому назад. На заднем плане стоял дом, а перед домом был щит с надписью. Стефан попытался различить, что там написано. Прочитать ему не удалось — слишком размытой была надпись, понятно только, что не по-шведски. Звякнул поднос, и Стефан проворно сел на место. Эльза быстро накрыла стол.

— Стоит чужой человек и глазеет на мой дом, — сказала она. — Конечно, я удивилась. И даже испугалась. После смерти Герберта трудно сохранять равновесие.

— Я могу объяснить, почему я там стоял, — сказал он. — Мы много лет работали с Гербертом. Я тоже полицейский.

— Эрик говорил.

— Я на больничном, и у меня есть свободное время. Приехал сюда и по чистой случайности разговорился с Хансом Марклундом, маклером в Крукуме. Он и рассказал, что это вы покупали дом для Герберта.

— Он меня попросил. Позвонил перед тем, как уйти на пенсию, и просил помочь.

— Так вы были знакомы?

Она холодно посмотрела на него:

— А иначе с какой стати он бы меня тогда просил?

— Я пытаюсь понять, кем он был. Я вдруг осознал, что совершенно не знал человека, с которым работал.

— В каком смысле?

— Во многих смыслах.

Она поднялась и поправила штору на окне.

— Я была хорошо знакома с его первой женой, — сказала она. — Мы учились вместе. Через нее я и познакомилась с Гербертом. Это было, когда он еще жил в Стокгольме. Когда они разошлись, я потеряла с ней контакт. Но не с Гербертом.

Она вновь села на стул.

— Как видите, ничего загадочного. А теперь он погиб, и я его оплакиваю.

— А вы знаете, что здесь его дочь — Вероника?

Она покачала головой:

— Не знала. Но я не рассчитываю, что она ко мне зайдет. Я хорошо знала Герберта, но не его детей.

— Он переехал сюда из-за вас?

Она подняла бровь:

— Мне кажется, это касается только его и меня. Теперь, правда, только меня.

— Конечно, — сказал Стефан.

Он допил кофе. Он почему-то чувствовал, что Эльза Берггрен что-то скрывает. История о первой жене была вполне правдоподобной, но он чувствовал, что что-то тут не так. И это ему предстояло выяснить.

Он отодвинул синюю с золотым кантом чашку.

— Как вы думаете, кто мог его убить?

— Даже не представляю. А как по-вашему?

Стефан покачал головой.

— Пожилой человек, хотел только одного — пожить в покое. Кому он мог помешать?

Стефан посмотрел на свои руки.

— Кому-то помешал, — сказал он осторожно.

У него оставался только один вопрос.

— Мне кажется странным, что вы не разговаривали с полицией в Эстерсунде. С ребятами, что ведут следствие.

— Я жду, что они сами поинтересуются.

Внезапно смутное ощущение превратилось в убежденность: сидящая перед ним женщина чего-то недоговаривает. Он не знал, откуда взялась эта убежденность, и не смог бы объяснить, что именно его насторожило.

— Я все время думаю: почему Герберт Молин переехал сюда? Почему ему так захотелось одиночества?

— Тут совсем не так одиноко. Если человек захочет, он найдет, чем заняться. Сегодня я, например, иду в церковь на концерт. Приехал органист из Сундсваля.

— Эрик сказал, вы руководите танцевальной школой.

— Дети должны уметь танцевать. И поскольку этим некому заняться, я и учу их. Не знаю только, надолго ли меня хватит.

Стефан решил не задавать вопросов о танцевальных пристрастиях Герберта Молина. Он вообще не знал, о чем еще спросить. Пусть Джузеппе спрашивает. Это его работа.

Где- то зазвонил телефон. Она извинилась и вышла. Стефан быстро поднялся, секунду повыбирал между окном и балконной дверью, подошел к окну и открыл шпингалеты. Открыл окно, снова закрыл и сел на место. Она вернулась через пару минут.

— Не буду больше беспокоить, — сказал Стефан. — Спасибо за чудесный кофе. Не часто сейчас удается выпить по-настоящему крепкий кофе.

— А с какой стати все должно быть слабым? — ответила она. — В наше время все слабое. И кофе, и люди.

Пока Стефан надевал оставленную в прихожей куртку, он осмотрелся — нет ли в доме сигнализации. Как будто бы нет.

Он поехал в гостиницу, обдумывая последнее высказывание Эльзы Берггрен — о слабом кофе и слабых людях.

Настроение у девушки за стойкой заметно улучшилось. За ее спиной на доске объявлений висела желтая афишка, извещающая о вечернем органном концерте в церкви. Концерт начинался в полвосьмого. В программе был только Иоганн Себастьян Бах.

В начале восьмого Стефан подошел к церкви и стал в стороне, выжидая. Из церкви доносились звуки органа — приезжий музыкант репетировал. В двадцать пять минут восьмого появилась Эльза Берггрен. Он отступил в сторону. Она прошла мимо него и скрылась в церкви.

Он почти бегом вернулся в гостиницу и сел в машину. Переехав мост, он оставил ее на пустыре у опоры. Задами подошел к дому Эльзы Берггрен. Концерт, как он рассчитывал, продлится не меньше часа. Он посмотрел на часы. Без девятнадцати восемь. К задней стороне дома вела узкая тропинка. Фонарика у него не было, поэтому он шел очень осторожно. Комната, где они днем пили кофе, была освещена. Подойдя к забору, он остановился и прислушался. Потом перепрыгнул забор и, пригибаясь, побежал к дому. Он встал на цыпочки и дернул створку окна — нет, Эльза не обнаружила открытые шпингалеты. Он открыл створки, подтянулся и осторожно, чтобы не свалить цветочную вазу на подоконнике, залез в комнату.

Он проник в дом Эльзы точно тем же способом, подумал он, как пару дней назад в дом Герберта Молина.

Он вытер подошвы носовым платком. Было без четверти восемь. Он огляделся. Он сам не знал, что он ищет. Может быть, каких-то доказательств, что был прав, подозревая Эльзу во лжи. Из опыта он знал, что предметы иногда изобличают ложь лучше, чем слова. Он вышел из гостиной, заглянул в кухню и попал в комнату, служившую, по-видимому, кабинетом. Здесь и надо искать, подумал он. Но сначала он должен осмотреть верхний этаж. Он взбежал по лестнице. Там была комната для гостей. Миновав ее, он зашел в спальню Эльзы Берггрен. Здесь стояла широкая двуспальная кровать. На полу ковер. Заглянул в ванную — на полке перед зеркалом ровными рядами стояли баночки и флаконы.

Он уже хотел вернуться в кабинет, когда по какому-то наитию, сам не зная зачем, открыл двери платяного шкафа. Там висело множество платьев и костюмов. Он погладил одно из платьев — ткань, судя по всему, очень высокого качества. В самой глубине висело что-то, что привлекло его внимание. Он отвел в сторону несколько платьев, чтобы лучше видеть.

Мундир.

Он не сразу сообразил, что это за мундир. Потом понял — немецкий военный мундир.

На полке рядом лежала фуражка.

Он снял ее и увидел череп на околыше. В шкафу висел мундир СС.